Рассказы о том как мы играли в доктора

Наши родители и не заметили, как мы с сестрой достигли возраста, в котором начинает тянуть к противоположному полу. Мы часто играли вместе в различные игры: «В доктора», «В фотографа Плейбоя» и другие. Моей любимой была именно фотографировать, к тому же у меня была камера и это делало игру более приближенной к реальной жизни.

Был обычный день. Отец отправился на рыбалку, мать была на работе. Петти и я уже были взрослыми, и нас оставили дома одних. Мы играли в карты, и я предложил пари. Если она проиграет, то мы поиграем в фотографа, она будет моей моделью. Если же проиграю я, то тогда мне придется заняться уборкой в ее комнате. Фактически Петти согласилась с моим предложением, и я не мог проиграть, ибо ей тоже нравилась быть моделью. Игра была хорошей, и закончилась очень быстро. Как и ожидалось, я победил.

Родителей не было дома, никто не мог нам помешать, внезапно ворвавшись. Я спрыгнул с кровати на пол и побежал в свою комнату за камерой. Вернувшись, я представился фотографом Плейбоя, и игра началась. Она должна была позировать так, как я ей прикажу, но настаивала, чтобы я не прикасался к ее интимным местам.

Затем я повел ее в комнату родителей и попросил расположиться поудобнее. Она сидела на диване, пока подсоединял вспышку и линзы. Она не хотела, чтобы были настоящие фотографии, и когда я показал, что в камере нет пленки, съемки начались.

Я начал я фотографий на том месте и в той позе, в которых она находилась. Затем попросил встать и снять рубашку. Она встала и расстегнула свою просвечивающуюся блузку. Сняв ее, она предоставила моему взору великолепные девичью грудки, довольно большие для ее возраста. У нее были действительно большие груди, несмотря на ее возраст. Но пока они были все еще скрыты тоненьким лифчиком, на котором вырисовывались соски.

Мой член мгновенно поднялся. Я попросил Петти расслабиться, войти в роль. Я включил музыку и попросил потанцевать немного, постепенно раздеваясь. Петти потанцевала минуту спиной ко мне, расстегнула лифчик и, повернувшись ко мне, освободила свои великолепные, тугие шарики. Она немного потрясла своей грудью, в то время как вспышка ярко освящала комнату. Мне показалось, что она действительно вошла в роль и наслаждалась этим. Я ходил вокруг нее, говоря, какая она сексуальная и как она действительно похожа на настоящую модель.

Она продолжала танцевать. Я сфотографировал ее грудь. Потом сбоку. Мой член был в полной боевой готовности, и Петти заметила это. Это подстегнуло ее, к тому, чтобы потрясти грудью. По сценарию, я должен был напомнить ей, снять остальную одежду. Но на этот раз все было по-другому. Ее руки плавно скользнули по телу к низу живота, к пуговицам на джинсах. Она расстегнула их и повертела бедрами, расстегнув замок. Она начала двигаться на камеру, и джинсы медленно упали с юных бедер. Она непринужденно танцевала передо мной, одетая в одни маленькие трусики.

Танцевала, плавно покачивая бедрами, постепенно прижимаясь к углу. Застенчивость, все еще оставшаяся в ней была уже едва заметна. Я положил ее руку на стол, а вторую на край дивана, полностью открыв ее грудь для меня и камеры. Я придвинул камеру как можно ближе к этой великолепной груди. Я сделал фото ее верхней части, живота и бедер и попросил снять трусики. Она засмеялась, схватила узкую полоску и опустила их до самых колен. Она переступила через них, подцепила ногой и отбросила через всю комнату.

Такая сексуальная не была типичной для Петти. Я фотографировал вновь и вновь, снимая ее девичью свежесть и красоту. Ища более изящный кадр, я попросил ее повернуться лицом ко мне. Она показалась мне такой ранимой, беззащитной, стоящая обнаженной перед фотографом в этот момент. Но она наслаждалась этим, подавая себя уверенной, сексуальной женщиной.

Я попросил ее развести ноги, и медленно, она развела их стороны, предоставив свое сокровище моей камере и мне. Когда это произошло, я увидел тоненький пушок на ее мягких бедрах и лобке. Увеличив приближение, я увидел розовое отверстие. Ее клитор казался большим, но мне нужен был новый кадр. Она была очень юной и могла выгнуться, как хотела. И когда я попросил ее развести ноги настолько широко, как она только могла, она с удовольствием сделала это, предоставив моему взору свою прекрасную, таинственную пещерку.

Представив себя фотографом Хастлера, я попросил ее прикоснуться к своему холмику. Ее рука опустилась, и Пенни начала ласкать себя в такт музыке. Это меня необыкновенно возбудило, я хотел принять участие в этом действии. Я увидел, что клитор и отверстие влажные, и спросил, могу ли я себе доставить удовольствие и прикоснуться к ним. Очевидно, забыв, где мы, и в каком состоянии мы находимся, она немедленно дала свое разрешение. Облизав палец, я коснулся ее, рассматривая через камеру. Так продолжалось некоторое время, затем я убрал камеру и просто смотрел на разворачивающееся передо мной действие.

Бедра Петти двигались в такт музыке, в то время как она сама онанировала. Она вздыхала, опрокинула голову, глаза были закрыты. Я подвинулся ближе к ней. Она чувствовала мою близость, возможно даже биение моего сердца в тот момент, и двумя руками терла свои малые губки. Я принял это как приглашение, подвинулся ближе и достиг языком клитора. Она охнула, и я начал лизать ее промежность. Через некоторое время, моя шея онемела, так как мы были еще на диване, и я попросил ее переместиться на кровать родителей.

Она быстро сбросила свои ноги на пол и побежала в другую комнату. Я двинулся за ней, неся камеру, хотя знал, что она мне вряд ли понадобится. Я нашел ее лежащей на животе на кровати. О, как прекрасна была эта попка. Я бросил несколько взглядов на это сокровище и положил несколько подушек под ее бедра, тем самым, подняв ее кверху. Я попросил раздвинуть ноги и опять поиграть с собой. Такая позиция дала мне возможность видеть ее влагалище, и в тоже самое время видеть ее анус. Игра, в которую мы играли, уже давно забылась.

Я влез на кровать, расположился между ног Петти и заменил ее руку своей. Я начал нежными круговыми движениями ласкать ее выпуклости. Она была мокрой, и ее влажное отверстие сверкало. Я нагнулся, чтобы почувствовать ее запах. Вдохнув, я просто опьянел. Затем я вставил свой язык в отверстие. Петти застонала от наслаждения. После нескольких движений мой язык направился выше, к чувствительной области между отверстиями, а палец заменил его. Петти вся тряслась от возбуждения. Мой нос достиг ее верхней дырочки. Не обнаружив никакого запаха, я решил, что пора познать тайну такого секса. Сморщенное колечко ее сфинктера расслабилось, когда мой язык облизал кожу вокруг него.

Руками я шире развел в стороны щечки попки и попробовал ее маленькое отверстие на вкус. Оно было таким узким. Один мой пальчик двигался во влагалище, второй ласкал клитор. Она как будто от боли стонала и сотрясалась, и мне нравилось это. Я весь был машиной любви. Мои руки и язык двигались в унисон, чтобы довести сестру до безумия. Влажное пятно проступило на моих джинсах. Петти билась и корчилась в экстазе. Она хотела меня, и я хотел ее. Я расстегнул джинсы и выпустил на свободу свой член. Я встал, и Петти увидела мой член, торчащий как палка. Мы уже не играли.

Я ласкал ее курчавую, приятную дырочку и знал, что она сделает тоже для меня. Она подняла голову, мой член дергался перед ее лицом. Она улыбнулась злостной улыбкой. Я никогда не видел ее такой. Она была прекрасна, сексуальна. Она приподнялась на локте, обхватила мой член рукой и направила себе в рот. Это было восхитительно. Я только мечтал о таких ласках. Я вздрогнул, когда ее зубки слегка коснулись головки. Она засмеялась, опустила голову и полностью поглотила мой член.

Насколько я знал, она впервые так ласкала кого-нибудь. Это было лучше, чем в моих мечтах. Вначале она слегка касалась языком и губами головки, затем начала посасывать ее и, в конце концов, полностью погрузила мой член в свой ротик. Она поперхнулась, когда мой член достиг ее горла. Я не хотел, чтобы ее вырвало и инстинктивно подался назад, вытащив свой член. Но она потянула меня обратно за яйца. Я с радостью вернул свой член в ее рот и обхватил ее голову руками, двигая ее вперед — назад. Она как и раньше стонала, хотя и несколько приглушенно.

Я не хотел кончать ей в рот, поэтому выдернул член и направил его в сторону. Мы были рядом и могли одновременно ласкать друг друга. Я расположился над ней, опустив голову к ее прекрасному цветку. Ей было неудобно ласкать мой член, и нам пришлось сменить позицию. Мы легли на бок. Она подняла одну ногу, и ее влагалище оказалось в моем полном распоряжении. Это была самая удобная полиция. Я мог лизать ее клитор, влагалище и анус, в то время как она могла сосать мой член.

Смочив указательный палец, я медленной вставил его в ее попку. Она также облизала свой пальчик и направила его в меня. Такая двойная стимуляция не могла долго продолжатся. Это быстро вело нас к оргазму. Продолжая ласкать ее пальцами, в начал трахать ее влагалище своим языком. Мой подбородок уперся в ее клитор, и Петти начала яростно тереться об него. Мы лежали на кровати родителей, брат и сестра, с пальчиками в анусах друг друга, наши рты обхватывали наши интимные места.

Она начала кончать, и я почувствовал как напрягся ее сфинктер, когда подступил оргазм. При этом мои мышцы напряглись и сперма начала выливаться большим потоком. Количество моего семени удивило сестру, она не успевала глотать ее. Она была очень красива в этот момент, и я хотел, чтобы сперма не прекращала литься из меня сплошным потоком. После дюжины выстрелов все закончилось.

Наши интимные места были все также напряжены. Мы немного подразнили друг друга, покусывая и посасывая горящие огнем местечки. Но, почувствовав некоторою боль, освободились друг от друга и лежали удовлетворенные, решив немного отдохнуть, а затем продолжить. Я говорил ей, как я люблю ее за то, что она ласкала меня и позволила излиться в ее приятный ротик. Она также дарила мне слова благодарности, вспоминая, как я ласкал ее. Я потерял счет тому, что мы вытворяли с ней в этот день потом. Многое, что мы придумали тогда, мы используем и сейчас, став взрослыми. М да …

Рассказы
для детей

Исаак Башевис Зингер

Погашенные огни

По обычаю ханукальные свечи зажигают в доме, а не в синагоге или в
хедере, но именно этот хедер в Билгорае был исключением. Старый реб Бериш, можно
сказать, там жил. Молился, изучал Мишну, ел и порой даже спал на лавке у печи. Старше
него в мес­течке не было никого. Он говорил, что ему за девяносто, но кое-кто считал,
что ему уже и за сто перевалило. Бериш помнил войну России с Венгрией. По праздникам
он обычно навещал рабби Хацкела из Кузмира и других умудренных годами мудрецов.

В ту зиму снег в Билгорае шел почти каждый день. За ночь дома на Мостовой
улице заметало снегом так, что утром их жите­лям приходилось откапываться. У реб
Бериша была собственная медная ханукальная лампа, которую сторож держал в молитвенном
столе вместе с другими священными предметами – бараньим рогом, свитком с Книгой
Эсфири, витой свечой для авдалы, талитом и тфилин. Там же находились кубок для вина
и сосуд для благовоний.

В первые вечера Хануки луны обычно не видно, но в тот вечер в свете
звезд снег сверкал, как россыпь алмазов. Реб Бериш, как положено, поставил ханукальный
светильник на подоконник, налил масла, вставил фитиль и прочитал обычные благословения.
Затем он сел у очага. В ханукальные вечера большинство детей оставались дома, но
несколько мальчиков пришли в хедер, чтобы послушать реб Бериша, который слыл прекрасным
рассказчи­ком. Он рассказывал свои истории и пек на углях картошку. Вот что он говорил:

–     В нынешние времена стоит выпасть снегу да ударить морозцу, так
уже говорят, что это зима. Да по сравнению с зима­ми моей молодости эти зимы – ерунда.
Бывало, такие холода стояли, что в лесу дубы лопались. Снега наметало по самые крыши.
По ночам к жилью приходили стаи голодных волков, и люди от их воя дрожали в своих
постелях. Лошади ржали в конюшнях и бились от страха в ворота. Собаки истошно лаяли.
В те времена Билгорай был совсем крохотным, а там, где сейчас Болотная улица, пасли
скотину.

Зима, о которой я хочу вам рассказать, выдалась самой лютой из всех.
Днем было темно, почти как ночью. Свинцовые тучи обложили все небо. Бывало, выйдет
женщина из кухни с помой­ным ведром, а вылить его не может – вода вмиг замерзала.

И вот что произошло. В тот год мужчины в первый вечер Хануки благословили
ханукальные огни, как делали ежегодно, но вдруг откуда ни возьмись налетел ветер
и погасил их. И случилось это одновременно во всех домах. Огни зажгли во второй
раз, но они снова погасли. В те времена дров хватало и в домах было тепло. От сквозняков
щели в оконных рамах затыкали ватой или соломой. Откуда же было взяться ветру? И
почему это случилось в один и тот же миг во всех домах? Все очень удивились. Люди
пошли за советом к раввину, и тот решил, что огни надо попытаться зажечь снова.
Самые благочестивые терпеливо зажигали свечи до первых петухов. Так было и в первый
вечер Хануки, и во второй, и во все сле­дующие. Некоторые неверующие сочли это капризом
природы. Но большинство видели за всем этим какую-то таинствен­ную силу. Что же
это было – просто насмешник, демон или какой-то другой злой дух? И почему это случилось
именно на Хануку?

Местных жителей обуял страх. Старухи говорили, что это дурное предзнаменование
– к войне или эпидемии. Отцы и деды были так обеспокоены, что забыли дать детям
ханукальные деньги, и те не могли играть в дрейдл. Женщины не пекли оладий, как
это принято.

Так продолжалось до седьмого вечера. Когда все легли спать, а раввин
сидел у себя в комнате и читал Талмуд, кто-то к нему постучался. Раввин имел обыкновение
рано ложиться спать, а после полуночи вставал и садился за чтение. Обычно жена при­носила
ему чай, но посреди ночи он сам наливал воду в самовар, раздувал угли и готовил
себе чай. Так он пил чай и читал до самого утра.

Услышав стук в дверь, раввин пошел открывать. На пороге стояла старушка,
и он пригласил ее в дом.

Она рассказала раввину, что в прошлом году перед самой Ханукой умерла
ее внучка, сиротка Алтеле. Она заболела еще летом, и ни один доктор не смог ей помочь.
После Дней раскаяния, когда Алтеле поняла, что конец ее близок, она сказала: «Бабушка,
я знаю, что скоро умру, но очень хочу дожить до Хануки, чтобы дедушка дал мне ханукальных
денег и я поиграла бы с девочками в дрейдл». В Билгорае все молились, чтобы девочка
выздорове­ла, но случилось так, что она умерла за день до Хануки. Целый год после
ее смерти она не снилась ни дедушке, ни бабушке. А той ночью бабушка три раза подряд
увидела внучку во сне. Алтеле явилась ей и сказала, что жители Билгорая молились
за нее без усердия и поэтому она не увидела первых ханукальных огней. Умерла она
с обидой и вот потушила ханукальные огни во всех домах. Старушка после первого сна
разбудила мужа и все ему рассказала, но он ответил, что она слишком много думает
об умершей внучке и оттого ей такое приснилось. Когда Алтеле явилась во второй раз,
бабушка спросила, что сделать жителям Билгорая, чтобы душа ее обрела покой. Девочка
начала было отвечать, но тут старушка проснулась, не успев понять, что гово­рит
внучка. Только в третьем сне девочка ясно сказала бабушке, что хочет, чтобы все
жители Билгорая вместе с раввином и старей­шинами в последний вечер Хануки пришли
к ней на могилу и там зажгли ханукальные свечи. И чтобы они взяли с собой детей,
ели оладьи и играли на снегу в дрейдл.

Выслушав рассказ старушки, раввин задрожал. Он сказал: «Я во всем виноват.
Я плохо молился за это дитя». Он попросил старушку подождать, налил ей чаю и стал
искать по книгам, что написано в законе о таких просьбах. Раввин хоть и не нашел
подобного случая ни в одной книге, все же решил, что желание опечаленного духа следует
удовлетворить. Он сказал старушке, что на холоде и ветру свечи вряд ли загорятся.
Однако если при­зрак девочки смог затушить все огни в домах, возможно, он обла­дает
силой и сделать противоположное. И он пообещал молиться от всего сердца, чтобы все
прошло удачно.

Рано утром, когда пришел сторож синагоги, раввин попросил его взять
деревянную колотушку и обойти дома, стуча в ставни и объяс­няя людям, что им нужно
сделать. Хотя Ханука и праздник, раввин велел всем старикам поститься до полудня
и молить о прощении души девочки, а еще о том, чтобы вечером не было ветра.

Ветер бушевал весь день. С некоторых крыш даже трубы посрывало. Небо
затянуло тучами. Не только неверующие, но и многие Б-гобоязненные люди сомневались,
что огни, зажжен­ные в такую бурю, не потухнут. Нашлись и такие, кто считал, будто
старушка все придумала про сны или же к ней в обличье покойной внучки явился бес,
чтобы поглумиться над верующи­ми и сбить их с пути истинного. Местный лекарь Ниссан,
кото­рый стриг бороду и в синагогу ходил только в шабат, сказал, что старуха лжет,
и предрек, что все дети на кладбище про­студятся и подхватят воспаление легких.
Тем временем метель усиливалась с каждой минутой. Но вдруг, как раз когда люди читали
вечерние молитвы, все переменилось. Тучи рассеялись, ветер стих, и с полей и лесов
потянуло теплом. Уже начинался месяц тевет, и на небе показалась молодая луна в
окружении бесчисленных звезд.

Некоторые из неверующих от изумления лишились дара речи. Лекарь Ниссан
пообещал раввину, что ножницы больше никогда не коснутся его бороды и что он будет
приходить на молитву каж­дый день. На кладбище взяли не только подросших детей,
но и маленьких. Зажгли свечи, произнесли благословения, женщины раздали всем оладьи
с вареньем. Дети играли в дрейдл на снегу, который был гладким и твердым, как лед.
Над могилой девочки сиял золотой свет – это был знак, что ее душа радуется праздно­ванию
Хануки. Никогда ни до, ни после кладбище не выглядело так празднично, как в восьмой
вечер той Хануки. Все неверующие раскаялись. Даже поляки, услышав о чуде, признали,
что Г-сподь не оставил евреев.

На следующий день писец Мендл описал случившееся в пер­гаментной общинной
книге, но через несколько лет, во время Первого пожара, эта книга сгорела.

–     А когда все это случилось? – спросил кто-то из детей.

Реб Бериш потеребил бороду, которая некогда была рыжей, потом поседела
и, наконец, пожелтела от его любимого нюхатель­ного табака. Подумав немного, он
ответил:

–     Лет восемьдесят назад, не меньше.

–     И вы всё так хорошо помните?

–     Словно это было вчера.

Фитилек в ханукальной лампе задрожал и задымился. По комнате поползли
тени. Старик голой рукой достал из очага три картофелины, разломил их на части и
раздал детям.

–     Тело умирает, – сказал он, – а душа поднимается к Б-гу и живет
вечно.

–     А что делают души, когда попадают к Г-споду? – спросил кто-то.

–     Они сидят в раю в золотых креслах и с коронами на голо­вах,
а Г-сподь открывает им тайны Торы.

–     Г-сподь – учитель?

–     Да, Г-сподь – учитель, а все праведные души – Его ученики,
– ответил реб Бериш.

–     И сколько же душам учиться? – спросил один из маль­чиков.

–     До того времени, когда придет Мессия и мертвые воскрес­нут, –
сказал реб Бериш. – Но и тогда Г-сподь будет учить в Своей вечной ешиве, потому
что тайны Торы глубже океана, выше небес и познание их прекраснее всех наслаждений,
доступных телу.

Гершеле и Ханука

В меноре старого Бериша горели три свечи. В хедере стояла такая тишина,
что было слышно, как потрескивает фитилек в керосино­вой лампе под потолком. Реб
Бериш говорил:

–     Дети, человек, проживший столько, сколько прожил я, много повидал,
и ему есть что рассказать. Сегодня я расскажу вам о том, что случилось в местечке
под названием Горшков.

Горшков и сейчас-то невелик, а когда я был мальчишкой, он начинался
и кончался базарной площадью. Тогда еще шутили: «Приезжает крестьянин на телеге
в Горшков, и голова лошади оказывается на одном конце местечка, а задние колеса
телеги на другом». Со всех сторон Горшков окружали поля и леса. Там жил человек,
которого звали Айзек Зелдес, он управлял огромным поместьем, принадлежавшим польскому
пану. Хозяин был графом, жил по большей части за границей, а в Польшу приезжал,
только когда у него кончались деньги. Деньги он брал у Айзека Зелдеса под залог,
и со временем все поместье перешло в собственность Айзека. Хотя официально оно по-прежнему
принадлежало графу, поскольку евреям не дозволялось владеть землей в Польше, кото­рая
тогда находилась в составе Российской империи.

Реб Айзек всем управлял умело. Граф порол крестьян за любой проступок
или просто когда был не в духе. А реб Айзек разговаривал с крестьянами как с равными,
и они его уважали. Когда праздновали свадьбу или рождение ребенка, он всегда был
почетным гостем. А если кто из крестьян заболевал, жена Айзека, Крейндл, спешила
поставить банки или пиявки или натереть страдальца скипидаром. Реб Айзек Зелдес
разъезжал на своей бричке, запряженной парой лошадей, по полям и давал крестья­нам
советы, когда пахать, что сеять, какие овощи сажать. Были в поместье и маслобойня
с сыроварней, а еще большой коровник, сотни кур, которые исправно несли яйца, ульи
и водяная мель­ница.

Все у него было – кроме детей. Это очень печалило Айзека и его жену.
Сколько лекарств ни прописывали Крейндл люблинские доктора, ни одно не помогло.

Реб Айзек с женой жили в большом доме, который некогда принадлежал
деду нынешнего помещика. Только к чему им двоим такой большой дом? Впрочем, у них
обоих было множество бед­ных родственников, дети которых приезжали жить в поместье.
Реб Айзек нанял учителя, под руководством которого дети изу­чали Тору и Талмуд.
Девочек Крейндл учила шить, вязать и вышивать. Они вышивали цветными нитками сцены
из библейской истории, – например, про то, как Авраам собрался принести в жертву
своего единственного сына, а ангел помешал ему, или про то, как Яаков встретил Рахель
у колодца и отвалил камень, чтобы она могла напоить овец.

Хануку в доме Айзека всегда праздновали весело. Благословив свечи,
он раздавал детям ханукальные деньги, и все играли в дрейдл. На кухне Крейндл со
служанками жарили картофельные оладьи и подавали их с вареньем и чаем. Порой в поместье
захо­дили бедняки, и каждый, кто приходил голодным, в лохмотьях и босым, уходил
сытым, одетым и обутым.

В один из вечеров Хануки, когда дети играли в дрейдл, а реб Айзек
– в шахматы с учителем, который знал не только Талмуд, но разбирался и в математике,
и в языках, реб Айзек услышал, что кто-то скребется в дверь. На улице лежал снег.
Зимой если кто и забредал в поместье, то случалось это обычно днем, а не вечером.
Реб Айзек сам открыл дверь, за которой, к своему изумлению, увидел молодого, еще
безрогого оленя. Обычно звери держатся от людей подальше, но этот олень выглядел
таким про­дрогшим, голодным, изнуренным. Наверное, он недавно лишился матери. Некоторое
время реб Айзек с удивлением рассматривал оленя, а потом обнял его за шею и ввел
в дом. При виде олененка дети позабыли о дрейдле и ханукальных подарках – он их
вмиг очаровал. Крейндл едва не уронила миску с оладьями. Реб Айзек хотел угостить
оладушком оленя, но Крейндл воскликнула:

–     И не думай! Он еще мал, ему молока надо, а не оладий.

Одна из служанок принесла миску с молоком. Олененок выпил все и поднял
голову, словно хотел сказать: «Еще хочу!» Это юное создание полюбилось всем. И все
решили, что его нельзя отпускать в лес, где водятся волки, лисы, куницы и даже медве­ди.
Слуга принес сена, и в одной из комнат олененку устроили лежбище, где он и заснул.

Реб Айзек думал, что дети снова займутся игрой, но они толь­ко и говорили
что об олененке, и Айзеку с Крейндл пришлось пообещать, что оленя оставят в доме
до Песаха.

Заручившись этим обещанием, дети стали спорить о том, как назвать олененка.
Почти все были за Гершеле – так называется олененок на идише, но Крейндл по непонятной
причине заявила:

–   Нет, животному этого имени давать нельзя!

–   Почему? – изумились и дети, и даже взрослые.

–   Есть у меня на то причина.

А уж если Крейндл сказала «нет» – значит, нет. Детям надо было подобрать
новое имя, но тут Крейндл сказала:

–   Я придумала ему имя!

–   Какое? – хором спросили дети.

–   Ханука, – ответила Крейндл.

Никто так животных никогда не называл, но всем имя понравилось. Только
теперь дети уселись есть оладьи и запивать их чаем с лимоном и вареньем. А потом
опять запустили дрейдл и играли в него до полуночи.

Поздно вечером, ложась спать, реб Айзек сказал Крейндл:

–     Почему ты не захотела называть олененка Гершеле?

–     Это секрет, – ответила Крейндл.

–     С каких это пор у тебя от меня секреты? – спросил Айзек. – С
тех пор как мы поженились, у тебя от меня секретов не бывало.

–     А теперь вот появился, – ответила Крейндл.

–     Когда же ты мне его расскажешь? – спросил Айзек, а Крейндл ответила:

–     Секрет сам себя раскроет.

Реб Айзек никогда прежде не слыхал, чтобы его жена говорила загадками,
но не в его характере было настаивать и выведывать.

А теперь, дорогие дети, я раскрою вам секрет, который Крейндл не раскрыла
своему мужу, – продолжал реб Бериш свою историю. – За несколько недель до того
случая пришел в поместье старик с мешком за плечами и с посохом в руке. Крейндл
дала ему еды, а он достал из мешка толстую книгу и стал читать ее за едой. Крейндл
никогда не встречала нищего, который вел себя как рав­вин или ученый. Она спросила
его:

–     Зачем вы носите с тобой столько книг? Они же такие тяжелые!

–     Тора тяжелой не бывает, – ответил старик.

Его слова поразили Крейндл. Она разговорилась со стариком, рассказала,
как печалит ее то, что у них с мужем нет детей. И неожиданно для самой себя сказала:

–     Вижу, вы человек благочестивый. Прошу вас, помолитесь за меня
перед Г-сподом и благословите меня. Обещаю, если ваши молитвы будут услышаны, я
вам дам полный мешок серебряных гульденов, и вам уже никогда не придется просить
милостыню.

–     Обещаю тебе, что не пройдет и года, как у тебя родится ребенок.

–     Прошу вас, – сказала Крейндл, – скажите, что послужит мне знаком,
что ваши слова исполнятся.

И старик ответил:

–     Перед тем как будет зачат твой сын, в твой дом придет животное.
А когда ребенок родится, дай ему имя этого животного. Только не забудь!

Старик собрался уходить, и Крейндл хотела дать ему одежды и еды, но
он сказал:

–     Г-сподь всем меня обеспечит. Мне не нужно ничего запа­сать впрок.
Да и в мешке у меня лежат священные книги, и боль­ше ни для чего места нету.

Он возложил руки на голову Крейндл и благословил ее. А потом ушел так
же тихо, как появился. Несколько недель Крейндл размышляла о словах благочестивого
странника. Приходил он, когда Айзека дома не было, и Крейндл ничего не рассказала
мужу. Ей столько раз цыгане, гадалки и бродяги предсказывали исполнение ее главного
желания, что она не хотела опять обна­деживать Айзека попусту.

Но когда в дом пришел олененок, Крейндл поняла, что это и есть то животное,
о котором говорил старик. А поскольку олененок на идише называется «гершеле», у
нее должен был родиться сын по имени Гершеле. Слова Крейндл о том, что ее секрет
сам себя раскроет, скоро сбылись. Она забеременела, и реб Айзек догадался, что приход
олененка и предвестил это долгожданное событие. Он сказал:

–     Если у нас родится мальчик, мы назовем его Гершеле.

А Крейндл ответила:

–     Как пожелаешь, любимый, так и будет.

Прошла зима, наступила весна. За зиму Ханука вырос, у него вылезли
рога. Стало понятно, что в доме животному уже тесно. По его прекрасным глазам было
видно, как он рвется в лес. Однажды Крейндл вкусно накормила Хануку сеном с картошкой
и морковкой, а потом открыла калитку, за которой начинались поля и леса. Ханука
посмотрел на хозяйку с благо­дарностью и умчался на зеленые пастбища.

Крейндл точно знала, что зимой Ханука снова придет к их дому, но реб
Айзек сказал, что ничего такого заранее предсказать нельзя.

–     Ханука вырос, а взрослый олень может найти в лесу про­питание
даже зимой.

Вскоре Крейндл родила здорового мальчишку, темноволо­сого и кареглазого.
Сколько в доме было радости! Счастливые отец и мать в день обрезания приготовили
угощение для всех бедняков. Реб Айзек и Крейндл надеялись: вдруг старик нищий прослышит
об этом и придет на пир. Но он так и не появился. Зато пришли другие бедняки. На
лужайке накрыли длинный стол и обездоленным подали халы, фаршированную рыбу, курицу,
фрукты, а еще вино и медовик. Те, кто помоло­же, танцевали «ножницы», танец доброго
утра, танец-ссору и «казачок». А на прощанье всех бедняков оделили едой, одеж­дой
и деньгами.

Лето закончилось, снова похолодало. После праздника Кущей пошел дождь,
потом снег, ударили морозы. Приближалась Ханука, и, хотя все думали, каково там
олененку на холоде, вслух об этом не говорили, чтобы не расстраивать Крейндл. Зима
выдалась еще более суровая, чем предыдущая. Все помес­тье завалило снегом. В первый
вечер Хануки Крейндл со слу­жанками пекли оладьи. Реб Айзек благословил первую свечу,
раздал детям монетки, и все сели играть в дрейдл. Младенец Гершеле спал в колыбели.
Дети приготовили для него подарок – сахарного олененка, на животе у которого было
написа­но «Ханука». Только его дали Гершеле, он тут же принялся его сосать. Однако
в тот вечер олененок так и не пришел. Чтобы утешить Крейндл, реб Айзек напомнил
ей фразу из Талмуда: «Чудеса случаются не каждый день».

Крейндл сокрушенно покачала головой:

–     От всей души надеюсь, что Ханука не голодает и не замер­зает.

Во второй вечер Хануки, когда дети играли в дрейдл, реб Айзек уже собрался
сесть с учителем за шахматы, а Крейндл со слу­жанками убирали со стола, кто-то поскребся
в дверь. Крейндл открыла дверь и радостно вскрикнула. На пороге стоял Ханука –
уже почти взрослый олень, припорошенный снегом. Он не забыл своих благодетелей и
снова пришел к ним перезимовать. От шума проснулся Гершеле и, увидев оленя, протянул
к нему ручку. Ханука тут же лизнул руку – он словно знал, что Гершеле его тезка.

С тех самых пор олень приходил в поместье каждый год, и обязательно
на Хануку. Он вырос могучим, с развесистыми рогами. Гершеле тоже рос, хотя и не
так быстро. На третью зиму олень привел с собой олениху. Видно, ему пришлось побороться
за подругу с соперником: один рог у него был обломан. Хануку и его спутницу пустили
в дом. Дети долго обсуждали, как им назвать жену Хануки. На этот раз имя предложил
учитель. Ее назвали Зот Ханука. С этих слов начинается отрывок из Библии, который
читают в ханукальный шабат. Слово «зот» переводится как «эта», указательное местоимение
женского рода. Имя понра­вилось всем.

Реб Бериш надолго замолчал. В лампе все еще горел огонь. Детям казалось,
что и огонь слушает эту историю. Один мальчик спросил:

–     А нищий старик вернулся?

–     Нет, об этом я не слыхал. Одно могу сказать наверняка: это был
не простой нищий.

–     А кто же? – спросил другой мальчик.

–     Пророк Элияу, – ответил реб Бериш. – Илия всегда приносит добрые
вести. Он никогда не является в образе ангела. Люди ослепли бы, увидев сияние ангельского
света. Он всегда приходит в обличье нищего. Даже Мессия, как говорит Талмуд, явится
в виде нищего, верхом на осле.

Старый реб Бериш прикрыл глаза, и не понять было, дремлет он или задумался
о приходе Мессии. Открыв глаза, он сказал:

–     А теперь можете идти по домам играть в дрейдл.

–     А завтра вы нам что-нибудь расскажете? – спросил еще один мальчик,
и реб Бериш ответил:

–     С Б-жьей помощью. Я прожил долгую жизнь, и историй у меня больше,
чем волос в ваших пейсах.

Попугай по имени Дрейдл

Случилось это лет десять назад в Нью-Йорке, в Бруклине. Весь день валил
снег. К вечеру небо расчистилось, показались звезды. Ударил мороз. Был восьмой день
Хануки, у нас на подоконнике стоял серебряный ханукальный подсвечник, в котором
горели все восемь свечей. Он отражался в оконном стекле, и казалось, будто снаружи
горят еще восемь свечей.

Моя жена Эстер пекла картофельные оладьи. Мы с нашим сыном Давидом
сидели за столом и запускали ханукальный вол­чок – дрейдл. И вдруг Давид крикнул:

–     Гляди, папа! – И показал на окно.

Я поднял глаза и не поверил своим глазам. Снаружи на карнизе стояла
желто-зеленая птица и смотрела на свечи. Я сразу сообра­зил, что произошло. Попугай
улетел от хозяев, полетал на холоде и приземлился у нашего окна – видно, его привлек
свет.

Попугаи – птицы, привычные к теплому климату, и на морозе долго находиться
не могут. Нужно было срочно спасать птицу, пока она не замерзла. Я убрал с подоконника
подсвечник, чтобы попугай не опалил себе перья, открыл окно и, махнув рукой, загнал
его внутрь. На это ушло всего несколько секунд.

Поначалу перепуганная птица металась от стены к стене, стук­нулась
о потолок, немного повисела на хрустальной подвеске люстры. Давид попытался ее успокоить:

–     Птичка, не бойся, мы твои друзья.

Попугай тут же подлетел к Давиду и сел ему на голову – похо­же, он
был дрессированный и к людям привык. Давид запрыгал от радости. Жена с кухни услышала
шум и выглянула посмотреть, что происходит. Увидела у Давида на голове попугая и
спросила:

–     Откуда здесь птица?

–     Мам, она влетела к нам в окно.

–     В окно? Посреди зимы?

–     Папа спас ей жизнь!

Птица нас не боялась. Давид поднял руку ко лбу, и она уселась ему на
палец. Эстер поставила на стол блюдце пшена и миску с водой, попугай поел-попил.
А увидев дрейдл, стал толкать его клювом.

–     Смотрите, птица играет в дрейдл! – воскликнул Давид.

Вскоре Давид заговорил о том, что попугаю надо купить клет­ку и дать
ему имя, но мы с женой напомнили ему, что птица не наша и что надо бы отыскать хозяев
– они, наверное, пережи­вают, беспокоятся, как там их попугай на морозе.

–     Давайте все-таки назовем его Дрейдлом, – сказал Давид.

Ночью Дрейдл спал на картинной раме, а утром разбудил нас своим пением.
Он стоял на раме, перья его сверкали в лучах восходящего солнца, он раскачивался,
как на молитве, и одно­временно посвистывал, щебетал и разговаривал. Видно, попугай
рос в семье, где говорили на идише, потому что мы услышали, как он сказал: «Зелделе,
гей шлофн» («Зелделе, иди спать»), и эти простые слова, произнесенные крохотным
созданием, нас умилили.

На следующий день я развесил объявление в лифтах во всех соседних домах.
В нем говорилось, что мы нашли попугая, раз­говаривающего на идише. Прошло несколько
дней, никто не позвонил, и я разместил объявление в газете, для которой в то время
писал статьи, но прошла неделя, а попугая у нас никто не затребовал. Только тогда
Дрейдл окончательно стал нашим. Мы купили большую клетку с кормушкой, жердочками
и игрушками, а поскольку Ханука – праздник свободы, мы решили никогда клетку не
запирать. Он мог летать по дому сколько пожелает. Продавец в зоомагазине сказал
нам, что это самец, так мы и узнали, что это – «он».

Прошло девять лет, и все это время Дрейдл так и жил с нами. Мы очень
к нему привязались. У нас в доме он выучил десятки слов на идише, английском и иврите.
Давид научил его хану­кальной песне, и в его клетке всегда лежал деревянный дрейдл.
Когда я печатал на машинке на идише, Дрейдл садился то на мой левый указательный
палец, то на правый и при каждом ударе по клавише ловко подпрыгивал. Эстер часто
шутила, что Дрейдл помогает мне писать и ему полагается половина моих гонораров.

Наш сын Давид вырос и поступил в университет. Как-то зимой он пошел
на ханукальную вечеринку. Он предупредил, что придет поздно, и мы с женой рано легли
спать. Только мы заснули, как раздался телефонный звонок. Звонил Давид. Обычно он
был юношей спокойным и уравновешенным, но на этот раз говорил так взволнованно,
что мы едва понимали, о чем речь. Оказалось, что на вечеринке Давид рассказал про
нашего попугая и девушка, которую звали Зелда Розен, воскликнула:

–     Так я и есть Зелделе! Наш попугай улетел девять лет назад.

Зелда с родителями жила недалеко от нас, но они не видели объявлений
ни в газете, ни в лифтах. Она стала студенткой, и они с Давидом подружились. Прежде
Зелда никогда не бывала у нас в доме, но наш сын часто рассказывал о ней маме.

Той ночью мы толком не спали. На следующий день Зелда с родителями
пришли посмотреть на попугая, которого потеряли столько лет назад. Зелда была девушка
красивая и одаренная. Давид часто ходил с ней в театры и музеи. Розены тут же узнали
своего попугая, да и он, похоже, их узнал. Они звали его Цып-Цып, и как только он
услышал это «Цып-Цып», тут же начал летать от одного члена семьи к другому, верещал,
хлопал крылья­ми. Увидев своего любимца живым и здоровым, Зелда и ее мама расплакались.
Отец молча смотрел на попугая, а потом сказал:

–     Мы нашего Цып-Цыпа всегда помнили.

Я был готов вернуть попугая законным хозяевам, но Эстер с Давидом сказали,
что ни за что не расстанутся с Дрейдлом. Да в этом и не было нужды, потому что в
тот же день Давид и Зелда решили пожениться, как только закончат университет. Поэтому
Дрейдл до сих пор с нами. Он с удовольствием запоминает новые слова и учится новым
играм. Когда Давид с Зелдой поженятся, они заберут Дрейдла в свой дом. Зелда часто
говорит:

–     Нас сосватал Дрейдл.

На Хануку он всегда получает подарок – зеркальце, лестни­цу, ванночку,
качели, колокольчик. А еще он полюбил картофель­ные оладьи – как и положено попугаю,
которого зовут Дрейдл.

<< содержание 

ЛЕХАИМ — ежемесячный
литературно-публицистический журнал и издательство.