Рассказы не для всех ризома

В США десятки людей погибли от торнадо, обрушившихся на Средний Запад и Юг страны в вечером 10 декабря. Многие жители были уведомлены об опасности по телевизору, в социальных сетях и SMS-сообщениями, но несмотря на это не все могли спрятаться.

Издание CNN рассказало, как выживали люди, которые остались один на один со смертоносной стихией. Они боялись, кричали, плакали и молились. Ветры оборвали линии электропередач, сорвали крыши со зданий и в некоторых случаях уничтожили населенные пункты.

Видео дня

В частности, Парсонс Перес работала в свою смену на свечной фабрике Мэйфилде, когда обрушился торнадо. Она была одной из более чем 100 человек, работающих на предприятии. Оно функционировало круглосуточно и без выходных отчасти для удовлетворения спроса на рождественские свечи. Все они получили предупреждение о торнадо. Перенс вспоминает, что в один момент почувствовала ветер, несмотря на то, что находилась в здании. Через несколько минут оно развалилось на части, рухнув, как карточный домик, отметила женщина. Что-то ударило ее по голове, и работница оказалась под толстым слоем обломков, а ее ноги были прижаты к стене. Коллеги пытались ее освободить, но удалось это сделать лишь спасателям,, которые чуть позже прибыли на место.

В штате Теннесси Рилфут-Лейк группа людей отправилась на охоту на уток, оказавшись на пути торнадо. Они знали, что перед их поездкой есть вероятность грозы и ветра, но не подозревали о потенциальных разрушениях. Когда они прибыли из Техасса в Тенесси и начали разгружать свой грузовик, они услышали сирену, предупреждающую о торнадо, которое началось уже через 15 минут. Они спрятались в мотеле и когда вышли после стихии, все, кроме грузовика и нескольких других автомобилей, исчезло, сказал Ролз. Прицепы, машины и деревья пропали или были разорваны на части. В течение трех часов мужчины искали выживших и помогали незнакомцам, бродящим по окрестностям, пока не прибыли правоохранительные органы.

Лейша Доран накануне была в праздничном настроения в христианском книжном магазине, которым владела в Мэйфилде.

«Все были так счастливы. Мы пели, смеялись и хорошо проводили время», – рассказала она.

Когда вернулась туда на следующий день, то увидела, что в результате торнадо, ее магазин разрушен, и как отметила женщина, теперь ее «сердце разбито», но благодарна за то, что в это время там не было никого из людей.

Студентка Университета Южного Иллинойса в Эдвардсвилле Хейли Гибсон четыре часа просидела на полу в ванной своего общежития в темноте, не имея возможности связаться с семьей или друзьями.

В этом штате во время шторма был нанесен удар по складу Amazon, в результате чего погибли по меньшей мере шесть человек и без вести исчезло неизвестное количество рабочих, которых продолжают искать спасатели.

Как пишет Reuters, пока в пятницу вечером не отключили электричество, Рик Фоули внимательно следил за штормовой системой с помощью радара и телевизионных новостей. Но когда в его доме в Мейфилде, штат Кентукки, потемнело, все, что он мог сделать, это сидеть и ждать. Наконец он услышал рев.

«У меня заткнуло уши, и через дверной проем стал появляться мусор, я просто упал на колени и накрыл голову», – сказал 70-летний лодочник на пенсии о том моменте, когда один из самые мощные торнадо в истории Кентукки обрушились на его дом.

Меньше чем за минуту казалось, что фасад дома полностью исчез, оставив открытый камин в гостиной, окруженный полем щебня. Он провел остаток ночи, лежа без сна в своей спальне, ее стена была взорвана, и комната полностью открывалась на улицу. Но крыша над головой висела, защищая его от дождя.

53-летняя Лори Лопес получила предупреждение на свой телефон в 21:06, в котором говорилось, что нужно укрыться от надвигающегося торнадо. Она, ее 19-летняя дочь и две их хаски укрылись в коридоре между кухней и спальней.

Они спустились в коридор, и не прошло и 20 минут, как весь наш дом начал трястись. Дочь кричала, у нее случился приступ паники, рассказала Лопес.

«Мы услышали грохот, и весь дом задрожал», – сказала она.

В воскресенье фасад двухэтажного дома Лопеса казался полностью разрушенным, и часть крыши упала на лужайку перед домом.

Власти США уже заявили, что эти торнадо были самыми разрушительными в истории и что даже самые прочные конструкции из стали и кирпича были разрушены. Через два дня после стихийного бедствия спасатели разбирали мусор в поисках выживших, и многие люди, у которых не было электричества, воды или даже крыши над головой, спасли все, что могли.

Синоптики утверждают, что торнадо – необычное явление в холодную погоду в конце года, и президент США Джо Байден сказал журналистам, что попросит Агентство по охране окружающей среды изучить, какую роль изменение климата могло сыграть в разжигании штормов.

Как сообщал OBOZREVATEL:

• В субботу, 11 декабря, в США торнадо обрушились сразу на несколько штатов. В Кентукки смерчи унесли жизни по меньшей мере сотни людей, часть пострадавших и погибших может оставаться под завалами.

• Всего было зарегистрировано более 30 торнадо, которые нанесли серьезные разрушения. Стихия накрыла минимум шесть штатов – Арканзас, Иллинойс, Миссури, Миссисипи, Теннесси и Кентукки. Последний пострадал больше всего.

• Президент США Джо Байден заявил, что разрушительные смерчи стали настоящей трагедией и одной из крупнейших в истории страны вспышек торнадо. Он пообещал местным властям помощь от правительства.

Чем это интересно

Гармоничность стихов Игоря Караулова проявляется не только в ритмах, которые виртуозный поэт, конечно, выбирает сознательно, но и в стремлении за любым поворотом лирического сюжета увидеть формулу общей судьбы. И потому первое впечатление от этих стихов – что перед нами поэзия лирического «мы», гармоничность которой оттеняется тем обстоятельством, что на ее заднем плане идет самая что ни на есть нешуточная война. Это «мы», однако, является не только субъектом речи, но и субъектом довольно сложных отношений с автором, в которых и смех и слезы. Автор иногда, кажется, проглядывает перед нами в форме лирического «я», но про это «я» надо понимать, что оно лишь пространство для столкновения сил, интересующих автора. Главный сюжет этого столкновения, кажется, – неизбежная встреча частного и коллективного. Частный мир здесь часто идеализируется: в нем пристало «нежиться», там «бал за балом, рассол за пирушкой», там человеку повезло созерцать красоту – и все же на зеркале в ванной там порой проступает «ад». А коллективное, на первый взгляд, – война да муштра, а на второй – «грибница Данте», «травозащитные» речи, преемственность там, где преемственность рассмотреть уже сложно. И главный вопрос, который у Караулова никогда не формулируется, но всегда работает, – то, что не угадаешь, в какой точке этой системы координат перед нами внезапно сгустится фигура художника, осмеянная, но несомненная.

Справка о поэте

Игорь Александрович Караулов – поэт, журналист. Родился в 1966 году в Москве. Окончил географический факультет МГУ, работает переводчиком и колумнистом. Автор шести поэтических книг, среди которых «Конец ночи» (М., 2017), «Ау-ау» (М., 2018), «День святого Валентина» (СПб./М., 2021). Лауреат Григорьевской поэтической премии (2011). Позднее стал координатором премии. Живёт в Москве.

* * *

Продолжается война
севера и юга.
Пишет письма допоздна
добрая подруга.
«Возвращайся, милый мой,
пусть и без победы.
Будем нежиться с тобой
и вести беседы.
Будем девочек растить,
мальчиков не надо.
Век за веком будем жить,
приезжай из ада».
В час напишет два письма,
в сутки двадцать девять.
Почтарям работы тьма,
что с блаженной делать?
После дует на свечу
и глядит куда-то,
где лежат плечом к плечу
писем адресаты.

* * *

Я путаю события и даты,
переставляю в буквах имена.
Я проходил мимо грибницы Данте
и размышлял: она ли, не она?
Я осмотрел и прочие грибницы
вокруг неё и позади, за ней.
Нахохленные буквицы-зегзицы,
едва не упорхнувшие с камней.
Была жара, и местные играли
подобье свадьбы двух немолодых
и на фиате чёрном в цвет рояля
отчаливали в чудный парадиз.
И синий воздух варварской столицы,
спокойный океан без корабля,
был весь пронизан нитями грибницы,
что под землёй рождает трюфеля.
Отсюда мы растём, моя ризома,
и плодоносим в русском сентябре.
Ещё опёнком изгнанный из дома,
весёлый груздь шагает по земле.
Он посещает сны и вернисажи,
он плавает в бульоне болтовни.
Он говорит: спасительные тяжи
ко мне, моя ризома, протяни.
Однажды я приятелей покину
и пропаду в немотственном лесу
и белых гвельфов полную корзину
когда-нибудь в Равенну принесу.

* * *

Наша рота – красивая штука.
День за днём – строевая наука:
аксельбанты, штыки, галуны.
Только б не было, братцы, войны.
Только б вечно при кухне кормиться,
только б на ночь носили девицы
пироги от наивных мамаш
и начальство не гнало на марш.
Бал за балом, рассол за пирушкой,
и записки с ванильной отдушкой,
и любви артиллерия бьёт
после штурма перинных высот.
А пошлют ли на немца, на шведа –
это будет чужая победа,
а конфузия будет своя:
только зряшная порча белья.
Нет, война – некрасивая штука.
Всё услышишь: и «курва», и «сука».
Позабудешь французскую речь,
когда в ухо засвищет картечь.
Не заметишь – очутишься в яме
на балу с дождевыми червями.
Вот вам кружево, вот галуны
и знамёна великой страны.
Кровь и золото, рвота и глина
четверть друга, врага половина
с орденами и вшами внамес –
и какой в этом наш интерес?
Нет, ребята, отбой, засыпаем,
и плевать, что с утра выступаем.
Как вздохнёт геликон полковой,
так накроет всю жизнь с головой.

* * *

Я говорил в защиту мира,
я говорил в защиту прав.
Мне говорили: это мило,
поговори в защиту трав.
Иные травы так картавы,
что нам их говор не понять,
а между тем, иные травы,
как братьев, хочется обнять.
Вообразите разнотравье:
цикорий, лапчатку, осот.
Когда бы травам равноправье,
они достигли бы высот.
Они решали бы вопросы
со всем сенатом наравне
и запрещали бы покосы
и пахоту по целине.
Травинкам надобна иная,
травозащитная среда.
Что ж, подождём апреля, мая,
когда отступят холода.
Тогда на вербах лопнут почки,
каштанов вспыхнут фонари
и мальчик девочку в веночке
окликнет весело: смотри,
как входят в Питти и Уффици,
будто под лиственный покров,
отряды мяты и душицы
взглянуть на старых мастеров.

* * *

В городе исчезли подворотни,
потому что в них никто не пьёт.
Не бывало пьянки благородней,
чем в укромной арке у ворот.
Раньше подворотни замечали:
в каждой было по три алкаша.
В городе, исполненном печали,
только в них и теплилась душа.
В этих арках к миру дистиллятов
удовлетворяли интерес
я и мой хороший друг Квадратов
с женщиной какой-нибудь вдовес.
Как-то мы пожухли в новом веке,
фитнесом убили божий день.
Всюду гастробары, винотеки,
но туда и дорого, и лень.
Молодость, беспамятная сводня,
заново телами овладей.
В городе тоскуют подворотни
об исчезновении людей.

* * *

Я назвался твоим человеком
и уже не уйду никуда.
И вернусь не весною, так летом,
когда станет из снега вода.
Когда тлеющих звёзд сигареты
разгорятся в большие костры
и деревьями станут скелеты,
что на холоде машут костьми.
Не колеблем ни веком, ни ветром,
я для важного дела храним
с той минуты, как вороном, вепрем –
кем, не помню – назвался твоим.

* * *

Где все те, кто привечали
со щитом и на щите?
Настоящий англичанин
умирает в нищете.
Педераст и алкоголик,
нелюбезный небесам,
на одной из гнусных коек,
что сдаются по часам.
Настоящий англичанин,
пожилой, полуслепой
никого не огорчает
расставанием с собой.
Исчезает незаметно,
как из баночки эфир.
Бессемейно и бездетно
покидает этот мир.
Под конец обросший пузом –
еле сходится жилет –
бедновато, но со вкусом
на прощанье приодет.
Слушай, дом странноприимный –
где услышишь, где прочтёшь? –
обжигающие гимны,
восславляющие ложь.
До свиданья, отрок едкий,
шалопай, гроза столиц,
закадычный друг разведки
и любовник всех блудниц.
Зверь из книги Иоанна,
с неба падшая звезда.
Пишешь «ад» – читаешь «да»
в тусклом зеркале над краном.

* * *

С одной стороны и с другой стороны
летят вереницей кусты – не кусты,
ветвистые карты далёкой весны,
фракталы, несытые псы пустоты.
– Куда же мы рвёмся из этой сети?
– Играть в города доминошками дней,
пока не покажется нам на пути
то небо, что выше других и синей.
Ветвятся кусты, леденеют мосты,
дорожные знаки хохочут совой.
– Зачем же мы едем, не знаешь ли ты?
Не делать, не делать почти ничего.
Подбрасывать в небо ручных обезьян,
проматывать деньги в кафе «Флориан».
На суд кардинальский, прямой и слепой,
под красную мантию льва и орла
трясёмся мы тесной, заросшей тропой,
и сучья цепляются за зеркала.
В Венецию едем, на сыр и вино,
в Венецию едем, на суд и на смерть,
и думаем: как нам уже повезло –
сидеть, разговаривать, ждать и смотреть,
как сквозь капиллярные сетки
проносятся серые ветки.

* * *

Когда противу естества
писал Куняев про чухонцев,
иные, лучшие слова
искал в себе Олег Чухонцев.
Он вжился в Павловский Посад,
хороший город, но не в Чили.
Ни Семичастный, ни де Сад
его плохому не учили.
Не потому ль он всем хорош –
душою, этикой и слогом?
Его и в поезде прочтёшь,
и перечтёшь в дому убогом.
И процитируешь в труде,
и нá зуб выучишь на пляже.
Ведь русский человек везде
живёт в духовном камуфляже.
Хороший, не плохой, не злой,
не раздражительный, не вздорный,
пополнил он культурный слой
и классиков черёд бесспорный.
Такое вышло пост-акмэ
и почва, как бифштекс без крови,
когда печёмся о здоровье,
держа бессмертие в уме.

* * *

Полно было сыра в СССР:
российский, советский, степной, пошехонский,
голландский, рокфор, костромской и эстонский,
но не было сыра в СССР.
И не было счастия в СССР,
а было такое: в горошек, в цветочек,
и красное платье, и синий платочек,
и жёлтая пуговка в СССР.
Вот так же и звёзд изобильны сады,
любуйся на небо и счесть не надейся:
Капелла, Денеб, Альтаир, Бетельгейзе.
А смотришь, и нет ни единой звезды.
Ни звёзд не бывало, ни счастия нет.
Откуда же этот рассеянный свет,
что светит и светит сквозь вечную тьму?
От жалости, видно, к себе самому.

* * *

Я немножечко буду работать
и немножечко буду хандрить,
вспоминая нехитрую повесть
состоявшейся жизни, едрить.
С гулливерами больше не мерясь,
не ищу золотого аи.
Я открою припрятанный херес,
мы с ним ровня, а значит, свои.
Он пригоден на разные хáндры,
только требует меру и счёт.
Производство завода Массандры,
с этикеткой на мове ещё.
Два стаканчика, больше не надо,
а иначе сам буду не рад.
Он зловещего амонтильядо
незаконный двоюродный брат.
Он покрепче бристольского Cream’а,
тёмно-бурого в синем стекле.
Из ненашего нашего Крыма
он открытка про рай на земле.
Строгий дух по дыхательным трубам
опускается в сад альвеол,
и становишься добрым и глупым,
будто всё в этой жизни нашёл.
То звала ледяная дорога,
то мерещился свет маяка,
а по правде-то нужно немного,
это небо да те облака.
Колокольчик литого глагола,
и щепотка ночного труда,
и немножечко доброго тола,
чтоб взорвать этот мир навсегда.

* * *

Наконец, спускаемся с горы,
видим крыши низкие крестьянские.
Видим, как заходят во дворы
человечки невитрувианские.
Не спешат, по-своему галдят,
рядом с ними крепкие коняги,
и ни в круг не впишешь, ни в квадрат
рук и ног нескладные коряги.
Во дворах накрытые столы:
хлеб и брынза, черемша и брага.
И по кругу громкие хвалы,
трудно отличимые от брани.
Посреди божественной игры
отложив и доску, и фигуры,
мы зачем спускаемся с горы,
что нам эти пастбища и гумна?
Покорить, постигнуть, поиметь,
впрок засеять искорками света?
Или разузнать, что значит «смерть»,
что это за слово без предмета?
Мёртвый заяц, мёртвая сова,
возле камня мёртвая куница.
Оживают мёртвые слова,
но не смог Витрувий пригодиться.
Вот, расставив руки, в небеса
мы упёрлись знаками победы.
Мёртвый ёжик, мёртвая лиса:
след един, и мы идём по следу.

– Я люблю тебя.

У Анго сжалось сердце.

– Я очень сильно люблю тебя, – продолжала Рина дрожащим голосом. – Думаю, я полюбила тебя, как только увидела.

Она тяжело дышала, в лице читались ожидание и сдерживаемое отчаяние.

Анго жил в поселении уже несколько дней. Он привык к местному быту, соблюдал некоторые обычаи и пару раз из интереса ходил на службу в церковь. Тривиасис иногда сопровождал его в прогулках по городу. Он рассказывал о людях, их традициях и законах, довольно простых и немногочисленных. Тривиасис говорил о главном боге и божествах поменьше, показал алтарь со скромными подношениями. Анго в ответ вспоминал свой мир, но Тривиасис слушал его со снисходительной улыбкой.

Как выяснилось, многие жители не умели ни читать, ни писать. Их счет был примитивным, а главной валютой считалось мясо. Нирен, узнав об этом, тут же вызвался добровольцем на охоту. Охотников тут было немного, человек шесть-семь. Выходили каждое утро на рассвете и возвращались ближе к ночи с добычей. После первой вылазки Нирен остался в своей комнате, которую делил с Валтером и Ризом, и грустил. На вопросы Анго он сперва отшучивался, а потом добавил:

– Они нападают на одно животное толпами и долго его забивают. Я предложил им свой метод, но они посчитали его слишком сложным и рискованным.

– Не ходи больше на охоту, – предложил Анго.

Нирен посмотрел на него с долей грусти и кривоватой усмешкой.

– Если повезет, я останусь тут жить. Разумеется, мне понадобится место для сна. Желательно отдельно ото всех, – последнюю фразу он сопроводил красноречивым взглядом на Риза и Валтера. – А для этого мне нужны ресурсы или какой-никакой авторитет. Мне нужно позаботится о себе. Не вечно же я буду за тобой бегать.

Анго опустил голову. Он много думал о будущем, но так и не решил, как поступит, когда найдется способ вернуться домой. Хотелось поговорить с Ниреном, однако его мнение на этот счет всегда оставалось прежним. Альфред для него – амбициозный чудак, который суетится ради всеобщего одобрения и всевозможных благ. Свои мысли Нирен прямо не озвучивал, Анго понимал его отношение из обрывочных фраз, коротких реплик и взглядов. Нирен хотел, чтобы Анго остался с ним и не видел резонных причин для возвращения.

Только вот теперь они редко виделись: Нирен пропадал на охоте, а Анго осваивался на новом месте и вместе с Ризом размышлял о том, как перевести все их поселение в город монахов. По вечерам он закрывался в подвале с отцом и Ильнером, где они втроем думали о возвращении. Особых результатов немногословные обсуждения не приносили. Анго казалось, что его собеседники озвучивают только самые нежизнеспособные идеи, а лучшие замалчивают, чтобы перед сном тщательно обмусолить их в голове. Возможно, всему виной была личная неприязнь или раздутое эго двух гениев.

С Риной Анго тоже виделся нечасто, но в один из вечеров она поймала его и отвела в укромный уголок возле стены города. Там росли невысокие деревья, и туда почти никто не захаживал.

Рина потерла глаза, от чего они еще сильнее покраснели.

– Спасибо, что выслушал.

– Я… Мне очень приятно, – улыбнулся Анго.

– Понимаю. – Она опустила голову.

– Не знаю, что будет дальше. В смысле, останусь ли я или вернусь домой…

Рина вскинула голову:

– Ты хочешь остаться?

– Я… как бы… В общем, я думал об этом.

– Почему?

Анго принялся тереть ухо.

– По разным причинам. Мне здесь нравится.

– А как же твои исследования?

– Я пока не решил.

– Оставайся.

Вздохнув, Анго поджал губы. Рина чуть не плакала, и он не знал, что делать. Ему хотелось утешить ее, но не обнадеживать.

– Ты передумал из-за него, да?

– О ком ты говоришь?

Разумеется, он слукавил. Ему не хотелось, чтобы о его чувствах к Нирену знал кто-то посторонний.

– Оставайся, – снова прошептала Рина, отводя взгляд.

– Рина, я бы хотел, чтобы мы были друзьями. Ты, пожалуй, лучшая девушка из всех, что мне довелось повстречать.

Она молчала. Анго положил руку ей на голову и легонько провел по волосам. Только сейчас он заметил, что они были распущены и красиво лежали на плечах. Если бы не Нирен, может быть, Анго заметил бы в ней нечто большее, чем хорошую подругу.

Внезапно Рина упала на колени, согнулась пополам, спрятав лицо за ладонями, и навзрыд расплакалась. Ее плечи дергались, она шумно дышала, очевидно, стараясь себя успокоить.

Анго сперва растерялся, а потом присел возле нее на корточки и ласково потрепал по спине.

– Эй, знаешь, кого не хватает? Беломехов! Не хочешь поискать их со мной, пока светло? – предложил он.

Рина задергалась. Ее конвульсии были похожи на смех, и Анго решил, что это хороший знак. Она интенсивно потерла свое лицо рукавами платья.

– Прости, – тихо сказала Рина. – Не думала, что со мной такое произойдет. Это и для меня немножко неожиданно.

– Не переживай. Все в порядке.

Рина подняла голову и улыбнулась. В ее глазах блестели невыплаканные слезы, а лицо покраснело и распухло.

– Ты такой хороший и заботливый. Наверное, поэтому я…

– В школе меня считали зазнайкой, а за глаза иногда называли мямлей.

– Такого не может быть! Уверена, ты и раньше многим нравился. Па говорил, что был очень популярным среди девушек в унисит…

– Университете, – подсказал Анго.

– Именно.

– Я никогда не замечал за собой подобного.

– Просто ты не смотришь по сторонам.

Анго вдруг вспомнил девушку – вроде ее звали Джан, – которой он когда-то пообещал сходить на свидание. Интересно, она еще помнила об этом?

– У меня мало друзей. Ты, Рина, одна из первых.

– Меня, если честно, это не особенно радует.

Анго прикусил язык: он хотел ее порадовать, а сейчас словно еще больше подчеркнул, что ничего к ней не чувствует.

– Знаешь, я тут кое с кем подружилась. Ее зовут Фелистиас или просто Фели. Она очень смешная и… откровенная.

– Эта та с черными волосами? – догадался Анго. Он видел ее однажды на прогулке вместе с Риной.

– Она сказала, что ты очень симпатичный.

– Э-э-э, вот как.

– Но не в ее вкусе. Ей понравился Казе.

Улыбаться тут же расхотелось, даже из вежливости. По сосудам заструился яд, который проедал все внутренности. Анго поднялся. Рина сделала то же самое. Она внимательно смотрела на его лицо и тоже хмурилась.

– Она спрашивает, есть ли у него кто-то.

Анго отвернулся.

– Мне-то откуда знать? – огрызнулся он.

– Она думает, вы дружите. Ты должен знать ответ.

На секунду прикрыв глаза, Анго снова повернулся к Рине с дежурной улыбкой. Она еще больше нахмурилась.

– Я знаю не больше твоего, Рина. Он мне ничего не говорил.

– Еще она просила узнать у тебя, какие девушки ему нравятся.

Теперь Анго совсем разозлился. Эта любопытная Фели сует нос в чужие дела. Ей не хватает смелости спросить Нирена самостоятельно?

– Я не знаю, он мне ничего о своих подружках не рассказывает. Если этой Фели так интересен «Казе», пусть сама его спросит. А лучше пусть занимается своими делами.

Анго потер лоб и указательным пальцем разгладил складку между бровями. Ему нужно успокоиться, он ведет себя странно, хотя и Рина хороша: зачем задает эти вопросы, если наверняка обо всем догадывается? Ей хочется в чем-то убедиться?

– Хватит об этом. – Анго потер уголки глаз.

– У меня как раз есть новость. Фели говорит, что вокруг города постоянно кто-то ходит. Охотники почти каждый день находят свежие человеческие следы. Причем их очень много. Она думает, будто их оставляли мы. Якобы монахи случайно обнаружили наш лагерь, когда мы обдумывали, как на них напасть.

Анго покачал головой. Тривиасис говорил о чем-то подобном, но даже не намекал о своих подозрениях. Вдруг монахи посчитают их врагами и решат расправиться? Но в таком случае Тривиасис бы не предложил Анго стать пророком. Возможно, именно поэтому он так много расспрашивал о покинутом поселении. Тривиасис поверил в существование другого мира.

– Казе ничего не говорил? – нахмурилась Рина. – Он видел следы?

– О подобном мы не разговаривали. Я должен обсудить с ним.

– Зачем?

– Подумать, как нам быть.

– Мне кажется, следует сначала самим убедиться в реальности этих следов.

– У тебя есть причины сомневаться?

– Фели… Она… Мне хочется увидеть зверей. Она говорила, их много и они хорошо охраняются. Вдруг это выдумки, тем более Казе ничего не говорил. Он же обычно все тебе рассказывает, ведь так?

Анго оставил вопрос без ответа. Его вдруг самого заинтересовало предложение Рины. А что же в самом деле скрывали монахи?

– Не знаешь, где прячут животных? – спросил он.

– Нет. – Рина помотала головой. – Но я видела странную дверь в том конце города. – Она указала в сторону церкви. – Она все время заперта, и я ни разу не видела, чтобы кто-то туда входил.

– Говоришь, они держат там крупных животных?

– Это Фели так говорит. Может, она пыталась меня испугать?

Но Анго уже обдумывал эту идею. Он вспомнил рассказ Эритора о собственной жизни. Когда-то давно на его лагерь напали люди, которые держали при себе огромных и безобразных животных. Вдруг это были монахи? Но прежде, чем делать выводы, нужно увидеть все своими глазами.

– Если животные крупные и их много, то они нуждаются в большом количестве пищи. Скорее всего, они хищники, травоядные редко бывают опасными, и нет причин прятать их. Если зверям нужно мясо, то часть добычи с охоты должна доставаться им. Я ни разу не видел, чтобы по городу проносили куски мяса. Правда, я и не наблюдал за этим толком. Что насчет тебя, Рина?

Она вздрогнула.

– Я тоже.

– Предполагаю, монахи держат их где-то снаружи в укромном месте. Это может быть какая-нибудь пещера или подземелье.

Анго поскреб подбородок.

– Как думаешь, твоя подруга захочет нам помочь?

– Фели? Не знаю.

– Наверное, лучше ее даже не спрашивать, все-таки мы с тобой не знаем, что у нее на уме.

– А Епископ? Он ничего не расскажет?

– Тривиасис ведет какую-то свою игру. Вряд ли он расскажет хоть что-то раньше времени. Наверняка он нас по-своему проверяет.

Рина сложила руки под подбородком. Ее лицо постепенно прояснялось. Вероятно, новая загадка отвлекла ее от печальных мыслей.

– Мы пойдем наружу? – Она вскинула голову.

Им определенно стоило это сделать. Хотя бы ради Рины.

– Да, но следует раздобыть одежду монахов, иначе просто так нас не выпустят, – предупредил Анго.

– Отлично! У меня на чердаке валяется много старой одежды с большими капюшонами. Это будет отличная маскировка.

Анго улыбнулся.

– Только не говори ничего своей подруге.

– Разумеется, Анго! Тебя я доверяю намного больше, чем ей.

В воздухе снова растянулась неловкость.

– Тогда я спокоен.

Рина с грустью улыбнулась. Ее слезы высохли, а цвет лица выровнялся.

Они разошлись по домам, договорившись встретиться у Анго в подвале, как только она достанет монашескую одежду.

Эта небольшая авантюра подняла Анго настроение. Ему хотелось сделать что-то полезное и смелое, но одновременно он побаивался за свою жизнь и судьбу Рины. Когда рядом был Нирен, Анго чувствовал себя спокойно, он мог на него положиться, а смелость и самоуверенность Нирена отчасти передавались ему самому. Сейчас же рядом с ним будет хрупкая Рина. Она не сможет дать отпор, если что-то пойдет не по плану, и Анго придется взять ответственность за ее безопасность.

В подвале по-прежнему, отвернувшись друг от друга, сидели Альфред и Ильнер. Они проводили так целые дни, но толку от этого никакого не было. Анго даже думал, что, оправдываясь размышлениями, они просто хотят увильнуть от ежедневной работы вроде помощи на поле или в пекарне. Все-таки между ними было куда больше общего, чем они сами предполагали. Возможно, эта схожесть как раз и обостряла конкуренцию.

На всякий случай Анго решил рассказать им о своих планах. Как ни странно, отец с Ильнером не проявили особого интереса, как будто Анго сообщил, что собирается постоять возле дома.

– Будь осторожен, – только и сказал Альфред.

Рина постучалась минут через тридцать после их расставания. В руках она держала большой ком темно-коричневой одежды. Анго примерил одну из ряс. Она оказалась большой, зато отлично прикрывала лицо. Рина убрала волосы под капюшон, благодаря чему стало даже сложно определить, какого она пола.

Анго спрятал в сапог длинный кинжал, подаренный Ниреном на днях. Когда он хотел было предложить какое-нибудь оружие для Рины, она покачала головой и сказала, что у нее уже есть один нож, который она стащила из дома Фели. А еще она положила во внутренний карман две свечи с зажигательными палочками на случай, если они не успеют вернуться до темна. Анго еще раздумывал, стоит ли брать лук, но, обратив внимание на его громоздкость, решил обойтись кинжалом: они же собрались только побродить возле стен города, вряд ли им подвернется какая-нибудь серьезная опасность.

– Идем? – Лицо Рины выглядело напряженным.

Они накинули на лица капюшоны.

Возле ворот их притормозил часовой на башне:

– Куда?

Анго растерялся, но потом вспомнил, как один из монахов показывал на выходе кое-какой жест и мужчину без дальнейших вопросов выпустили. Он повторил его.

– Чего? – не понял часовой.

Видимо, Анго ошибся. Он повторил жест еще раз.

Секунд двадцать часовой молчал, а потом крикнул:

– Выходите.

Анго толкнул тяжелые ворота плечом и пролез в образовавшуюся щель. Следом за ним юркнула Рина.

Стоило отойти подальше от города и спрятаться за деревьями, как Анго с огромным удовольствием стянул капюшон. Рина сделала то же самое.

– В какую сторону пойдем? – спросила она.

– Давай пока походим по окрестностям. Нам же еще ни разу не удалось их увидеть. Может быть, мы случайно найдем тайный проход к животным.

– Бр-р-р, звучит жутковато.

– И захватывающе.

Они пошли вокруг забора. Анго прислушивался к шороху леса. Ему чудились посторонние звуки, казалось, что кто-то наблюдал за ними. Возле ручья нашлось с десяток свежих следов. Скорее всего, они принадлежали местным охотникам, и никакой загадки в этом не было.

– Темнеет и становится прохладнее, – пробормотала Рина и обмотала капюшон вокруг шеи.

Анго подумывал вернуться обратно, но его не устраивал результат сегодняшней вылазки. Он впервые за десять дней покинул стены города. Внутри ничего странного или подозрительного не нашлось. Главные загадки прятались снаружи, и он жаждал их обнаружить хотя бы из простого любопытства и упрямства.

– Ты можешь идти. Если хочешь, я провожу тебя к воротам, – предложил он.

– А как же ты?

– Я хочу еще немного осмотреться.

– Тогда я тоже.

Анго видел, что ей страшно.

– Подожди меня у ворот. Если я найду что-нибудь интересное, то вернусь за тобой.

– А если на тебя нападут?

– Обещаю громко кричать.

Рина насупилась:

– Это несмешно.

– Я серьезен. Не хочу, чтобы ты рисковала. Подожди меня в укромном месте у ворот.

Она смотрела себе под ноги, потом порылась в кармане и выудила оттуда свечу с зажигательной палочкой.

– Вот, возьми тогда это.

Анго выполнил просьбу.

– Только ненадолго, ладно?

– Конечно.

Рина всем видом показала, что не поверила обещанию, но позволила проводить себя до ворот.

Оставшись в одиночестве, Анго зашагал быстрее. Он решил немного отойти от города и осмотреть лес хотя бы в паре сотен метров от него. Если кто и планировал однажды завладеть поселением, то вряд ли враг стал бы слишком приближаться к столь большому по местным меркам городу. Иначе неприятеля сразу бы заметили.

Чем дальше, тем более пугающим выглядел лес. Заросшие мхом стволы деревьев росли плотно друг к другу, а их раскидистая крона загораживала небо и выглядела совсем как живая крыша. Неизвестность приятно щекотала нервы и подгоняла вперед. Она будто желала проверить Анго на смелость и заманивала все глубже и глубже, а тот и не думал сопротивляться, ему самому стало интересно, насколько далеко он был готов зайти, чтобы не рвануть обратно.

Неожиданно на пути встретился очищенный от мха кусочек темно-серой скалы. Он явно появился не естественным путем: уж слишком нарочитым выглядел на фоне нетронутой природы. Анго присмотрелся: тонкая сеть корней разорвана, участок мха размером с ладонь отодвинут в сторону. Это мог сделать или человек, или животное.

Позади треснула ветка. Анго оглянулся. Никого. Он сделал с десяток шагов вперед. Зашелестела листва. Он снова обернулся. Опять пустота. Возможно, Анго накручивал себя, но для большей уверенности достал из сапога нож.

За валунами обнаружилась довольно большая площадь примятой травы. Похоже, совсем недавно здесь располагался лагерь. Может, кто-то из этих временных соседей и притаптывал траву возле городских стен? Но чего хотели эти люди? Дружбы? Тогда почему ушли, так не перекинувшись ни словом с потенциальными союзниками? Или только наблюдали? Для чего? Из праздного любопытства? Или желая напасть?

Анго присел на корточки и еще раз осмотрелся. Прохладная рукоять кинжала едва ли успокаивала.

Он решил больше не углубляться в лес, а пойти вдоль каменистого холмика. Прямо за ним начинался пологий подъем в гору. Анго вышел на небольшую поляну. Днем она наверняка выглядела невероятно красиво. Солнце бы пробивалось сквозь многослойную крону деревьев, в его лучах летали бы бабочки, и сверкала мелкая пыль. Стань его фантазии реальностью, он бы непременно захотел остаться тут подольше.

Чья-то рука резко закрыла Анго рот, а вторая выбила кинжал из кулака, а потом обхватила за плечи. Анго замычал и задергался. Попытался укусить, но разжать челюсти не позволила чужая ладонь. Он вцепился ногтями в пальцы противника.

– Тц, – выругался в самое ухо соперник, и на мгновение Анго замер.

Ему показалось?

Но ситуация не изменилась. Теперь человек вдруг куда-то потащил его. Едва переставляя ноги, Анго правой ступней зацепился за чужую ногу и слегка дернул на себя. Они вдвоем повалились на землю. Потом что-то мягкое прикоснулось к уху.

– Что ты тут делаешь?

Радость и шок мигом завладели Анго. Он повернул голову, но, кроме стволов деревьев, ничего не увидел.

Нирен разжал руки и перекатился на спину. Анго тут же развернулся и навис над ним. Он был так рад его видеть, что не знал, как себя вести, чтобы не показаться умалишенным. К тому же сердце стучало как полоумное и эхом разносило по венам свои бешеные колыхания.

– А ты что тут делаешь?

– Я возвращался с охоты и неожиданно увидел тебя. Сначала подумал, будто тут бродит одинокий монах… Тебе понравилось мое эффектное появление?

Улыбка Нирена растопила все внутренности и вмиг же их вскипятила. Горели лицо, уши, шея, точно Анго впопыхах выскочил из горячего душа.

Ему захотелось проучить его и в то же время заставить понервничать. Он подобрал валявшийся рядом кинжал и приставил его к горлу Нирена. А затем уселся ему на живот.

– Эй, я пошутил. – Нирен поднял обе руки.

– Я так и понял.

Какой же он красивый! Это невыносимо.

Анго убрал нож в сторону. И Нирен тут же приподнялся, опираясь на полусогнутые за спиной руки. Анго пришлось сползти ему на бедра.

Их лица оказались совсем близко, и Анго потерял всякую способность соображать. А ведь он о многом хотел его расспросить!

– Ты злишься? – Теплый голос Нирена опалял кожу.

– Ам… да.

– Сильно?

– Уже нет. Но ты очень напугал меня.

Нирен вдруг погладил Анго по щеке, и тот прикрыл глаза.

– Я знаю. Хочу, чтобы ты не забывал это чувство. Пусть оно останавливает тебя от необдуманных поступков.

– Нирен, я больше не могу…

Анго хотел приблизиться к его губам, но тот вдруг сам схватил его за плечи и перекатился, подмяв под себя.

– Что ты делаешь? – спросил Нирен.

– Хочу отдать тебе долг, – выдохнул Анго.

– Какой?

– Тот, что обещал в пещере.

Нирен склонился над Анго и коснулся носом его верхней губы. Кончики волос защекотали лицо.

– Тебе настолько не терпится?

Вместо ответа Анго обнял Нирена и притянул еще ближе, чтобы между ними не оставалось ни сантиметра.

– Ты так и не ответишь на мой вопрос? – продолжал бормотать тот.

Анго закрыл глаза и подался вперед. Он почувствовал теплое дыхание, сжал пальцами жилетку, едва повернул голову вправо, чтобы было удобнее.

Но его рот накрыло что-то шершавое. Совершенно не то, на что он рассчитывал. Разочарованный, Анго открыл глаза и увидел на своих губах ладонь Нирена. Тот отстранился и свободной рукой откинул волосы назад. Как будто специально дразнил своей красотой!

Анго убрал ладонь со своего лица.

– Да, Нирен, мне сильно хочется. А тебе нет?

Сначала Нирен выглядел удивленным, а потом вдруг засмеялся.

– Мне тоже. Но я не это имел в виду. Я спрашивал, что ты тут делаешь?

Нирен пересел на траву возле Анго, накрыл его руку своей и сплел пальцы.

– Я видел Рину неподалеку, – сказал он, чуть склонившись вперед. – Сейчас не самое лучшее время для возвращения долгов.

Анго насупился.

– Хотя бы чуть-чуть.

Нирен усмехнулся. Совсем не так, как делал это обычно, а совсем уж по-доброму.

– Не думаю, что «чуть-чуть» будет достаточно.

Анго отвернулся и покрепче сжал его пальцы.

– Значит, я стройный и привлекательный? – внезапно спросил Нирен и хмыкнул.

– Что?

– Ты сам это сказал.

Не то, чтобы это было неправдой, просто Анго не сразу вспомнил, когда успел ляпнуть подобное. Точно. Благовония Кхала!

Затем выдохнул и повернулся к Нирену. Тот с улыбкой ожидал ответа.

– Да. Ты очень привлекательный. И часто этим пользуешься. – Почему-то в голосе появился упрек, хотя Анго явно не собирался предъявлять ему претензии.

Внезапно Нирен стал выглядеть по-настоящему удивленным.

– Да, мне тяжело тебе сопротивляться. – Анго чувствовал, как горит лицо, но продолжал говорить, не останавливаясь. – Ты очень красивый, а еще невероятно смелый и по-своему умный.

– «По-своему умный»? – Нирен изогнул бровь.

– Ты правда умный, но совсем не так, как мой отец. Ты по-настоящему умный и умеешь правильно расставлять приоритеты. Поэтому твоя жизнь другая. Я ей завидую.

Нирен ответил незамедлительно:

– Тогда оставайся. Здесь. Со мной.

Он выглядел серьезным и сосредоточенным. Его волосы едва колыхались на ветру, а голубые глаза стали казаться еще светлее. Анго замер. В горле появился ком, а по телу разлилось оцепенение, отчего дыхание замерло в груди.

– Я много думал об этом…

Нирен неожиданно нахмурился, поднялся и потянул Анго за собой.

– Так ты расскажешь, зачем пришел сюда? – Резкая смена темы удивила Анго. Может, он что-то увидел или услышал? Но оглядевшись по сторонам и прислушавшись, Анго ничего не обнаружил. Как странно.

– Нирен.

– М-м-м?

– Я хочу задать тебе один вопрос, но ответь на него предельно честно, хорошо?

– В твоих словах чувствуется угроза, – ухмыльнулся Нирен.

– Какое у тебя настоящее имя?

Анго старался не смотреть на него. Ему хотелось услышать только один ответ, другие варианты пугали.

– Почему ты спрашиваешь? – Нирен убрал волосы с глаз Анго и поднял его лицо за подбородок, чтобы он не отводил взгляда. – Тебе не нравится то имя, которое я тогда назвал?

– Нравится. Но еще больше понравится, если оно настоящее.

Смелость Анго обескуражила Нирена. Он убрал руки и в замешательстве кашлянул в кулак.

– Оно и есть самое настоящее. То, что было дано мне при рождении. Если бы не ты, я бы, наверное, о нем и не вспомнил. Ну как? Тебе нравится такой ответ?

Вместо ответа Анго поднял на Нирена глаза и, не сдержавшись, обнял его, просунув руки под плащ. Хотелось прижаться сильнее, но он не был уверен, что Нирену это понравится. По спине и груди снова пробежала сладкая дрожь. Он бы простоял так целую вечность.

Руки Нирена медленно опустились на его плечи. В движениях чувствовалась нерешительность и осторожность, словно он сомневался, стоит ли это делать. Анго сжал его крепче и закрыл глаза. Мог ли он раньше предположить, что способен на такого рода чувства, знал ли, насколько сильными они могут быть? Нирен показывал ему мир и свободу, но в результате Анго не мог оторвать глаз от него самого.

Нирен обнял сильнее. На своем плече Анго ощутил его подбородок.

Стоило только чуть повернуть голову, и он уткнулся носом в шею Нирена.

– Анго, щекотно, – поежился тот.

– Тебе неприятно?

Запах сводил с ума. В полузабытье он прикоснулся губами к голой коже. Нирен дернулся, но не отстранился. Его долгий выдох подстегивал Анго продолжить. Он снова поцеловал его, на этот раз дольше. Рот приоткрылся, и язык быстро пробежался по выступающей мышце.

– Анго, ты…

Руки крепче вцепились в жилетку Нирена. Анго жарко выдохнул и хотел снова припасть к шее, на этот раз подняться чуть выше, к челюсти, а потом…

– Давай пока остановимся. Иначе мы застрянем тут надолго.

Сдавленный кашель Нирена несколько остудил пыл Анго. Он отвернул голову и положил щеку ему на плечо, чтобы лишний раз не искушать себя манящей обнаженной кожей. Если Нирен не хочет, он не будет к нему приставать, но хотя бы еще немного постоять вот так, тесно прижавшись друг к другу, он же может себе позволить? Наступит ли следующий раз, когда они снова окажутся наедине? Скоро ли это произойдет?

Спустя минуты полторы Анго первым разорвал объятия. Нирен, будто нехотя, расцепил руки. Он выглядел немного сонным и потерянным, тем не менее первым направился к городу. По пути Анго рассказал ему все, что услышал от Рины и Тривиасиса, сказал о цели его маленькой вылазки. Нирен почти ничего не говорил, внимательно слушал и иногда кивал.

– Мы с другими охотниками и правда встречали вокруг города человеческие следы, – заговорил он. – Я тоже видел несколько, но сперва посчитал, что монахи сами все истоптали и забыли.

– Неужели эти следы такие непримечательные? – удивился Анго.

– Абсолютно.

– А та примятая трава за валунами?

– Выглядит странновато. Но нападать на целый город с высокими стенами – идея рискованная. Вряд ли у местных хватит ресурсов одолеть монахов. Да и зачем это делать?

Слова Нирена успокоили Анго. Он тоже решил не слишком переживать из-за следов.

– Что думаешь сейчас делать? – спросил Анго.

– Наесться до отвала и лечь спать.

– Не хочешь пойти искать вход к спрятанным зверям?

– Зачем?

– Чтобы убедиться в нашей безопасности.

– А что изменится, если ты их увидишь?

– Тебе вся эта история с монахами и дикими животными ничего не напоминает?

– Страшные истории мамочки?

– Я серьезно.

Нирен приподнял брови и с улыбкой оглянулся на Анго:

– В твоем детстве происходило нечто похожее?

Анго улыбнулся, слегка толкнул Нирена в плечо, а потом взял за руку. Почему рядом с ним он полностью теряет над собой контроль и даже не хочет попытаться его удержать?

– Мне это напомнило историю Эритора. Похожие люди уничтожили его поселение и убили друга. Ты помнишь, он рассказывал об этом?

Нирен кивнул.

– Он рассказал это в тот день, когда ты пригласил меня на танец?

Анго опустил голову. Он был счастлив, что Нирен все еще помнил об этом. У них на самом деле не так уж и много общих воспоминаний.

Они приближались к воротам. На фоне светлых стен показался черный силуэт Рины. Она оглядывалась по сторонам, то ли чего-то опасаясь, то с нетерпением поджидая возвращения Анго.

Нирен высвободил свою руку и пошел чуть быстрее. Анго поторопился за ним.

– А он что тут делает? – Этими словами поприветствовала их Рина.

– Нирен вернулся с охоты, но по пути перепутал меня со зверем. – Анго с заговорщицкой улыбкой посмотрел на Нирена.

– Я подумал, что ты мог бы стать отличным ужином.

– Мог бы пройти мимо, – забубнила Рина, хмурясь.

– А ты сама смогла бы это сделать?

В голосе Нирена прозвучал некий вызов. Рина резко вскинула голову и с легким прищуром взглянула на него, а потом как будто еще больше разозлилась.

– Пойдем, Анго, мне нужно кое-что тебе сказать.

Она оттащила его в сторону.

– Эй, иди в город, – крикнула она, выглядывая из-за плеча Анго и видя, что Нирен все еще стоит на месте.

Тот подошел к ним и положил согнутую руку на плечи Анго.

– Я мешаю флиртовать? При мне у тебя не получается?

– Не надо, Нирен, – Анго отвернулся. Ему не хотелось ставить Рину в неловкое положение. – Ты что-то увидела?

– Кажется, – она посмотрела себе под ноги, – я знаю, где прячут тех животных.

– Где?

– Не думаю, что стоит туда идти.

– Что же произошло?

– Тебя так долго не было, Анго. Что ты там делал? – с обидой протянула Рина.

Анго неловко кашлянул и почувствовал, как рука Нирена соскользнула и на пару секунд задержалась у него на боку. Рина это заметила и нахмурилась еще сильнее.

– Так что же произошло? – Анго поскреб щеку, отведя взгляд в сторону.

Несколько мгновений она колебалась. Потом все же зажмурилась и затараторила:

– Двое охотников потащили туши животных в лес. Я пошла за ними. Никто меня не видел. Я спряталась в кустах. – Рина махнула рукой в левую сторону. – Там среди валунов спрятана небольшая дверь. Они зашли туда, и я услышала дикий рев. Нам точно не стоит туда идти. Это было ужасно, так громко и так жутко.

Но Анго уже с интересом посматривал в указанном направлении. Любопытство гнало его самостоятельно все проверить.

– Если тебе страшно, можешь идти в город, – предложил ей Анго. – Но сперва покажи, где оно.

– Ни за что! Ты полезешь туда и можешь снова пострадать, как в пещере. Твои раны все еще болят?

– Уже нет, но там остались жутковатые шрамы.

– На твоем щуплом тельце они наверняка смотрятся как ордена, – усмехнулся Нирен. – Покажешь потом?

Его взгляд прожигал насквозь.

– Идем, Рина. Я обещаю быть аккуратным, – кашлянул Анго, отворачиваясь.

Она опустила руки. На ее лице проступили разочарование и горечь.

– Я пойду, но те монстры могут стать причиной нашей смерти, – предупредила она.

А Нирен возразил:

– Или когда-нибудь они,наоборот, спасут нам жизнь.

С.Сорокина― Здравствуйте, это программа «В круге Света», у микрофона Светлана Сорокина, здесь со мной в студии Александр Григорьевич Асмолов, доктор психологических наук, академик Российской академии образования. Здравствуйте, Александр Григорьевич.

А.Асмолов― Добрый день.

С.Сорокина― И надеюсь, что по Skype, а может быть, по телефону, но должен нас наконец услышать Андрей Кураев, философ, богослов, писатель. Здравствуйте, Андрей Вячеславович. Слышите нас?

А.Кураев― Добрый день. Да, слышу.

С.Сорокина― Слышите? Я вот что-то плохо слышу.

А.Кураев― Нет, я хорошо вас слышу.

С.Сорокина― Отлично. Ну уже здорово. Возможно, после новостей середины часа к нам ненадолго присоединится Ксения Мишонова, она уполномоченный по правам ребёнка Московской области, потому что сегодня наш разговор будет, конечно же, продиктован свежим событием. Дело в том, что вчера утром в помещении православной гимназии рядом с Введенским владычным женским монастырём в Серпухове 18-летний Владислав Струженков, уже известны его имя и фамилия, произвёл такой самоподрыв. Неизвестно, это у него случайно получилось, он хотел зайти с этим самодельным взрывным устройством внутрь гимназии или как-то вот сознательно подорвал на ступеньках у этой гимназии – но тем не менее, сам он очень тяжело пострадал, и ещё пострадало, по разным данным, 10-12 детей, которые были рядом. Сразу возникли, конечно, версии про то, что бывший учащийся этой гимназии так протестовал против буллинга или чего-то плохого, отношения в гимназии. Хотя потом это было развеяно, сам он сказал, что просто хотел убивать людей. О чём вы подумали, когда вы узнали об этом происшествии, Александр Григорьевич, о чём вы подумали?

А.Асмолов― Я когда узнал об этом происшествии, прежде всего лишился разума, у меня была просто боль. Действительно, вся эта цепь событий – Пермь, Московская область, и то, что я чувствую невероятное цунами агрессии, которое захлёстывает детский разум и начинает определять их поведение, и мы прячемся в слово буллинг, не говоря другое слово, которым оно переводится, под названием травля, что звучит, как мне кажется, более метко о происходящем сегодня в нашем обществе. Поэтому у меня была боль, и потом ещё раз я задумался о том, каждый раз, понять мотивы тех ребят, которые идут и говорят: «Мы хотим унести жизни, мы хотим убить»

С.Сорокина― Понять это сложно, что касается буллинга – вроде бы не подтверждается. Учителя и ученики говорят, не было ничего такого во время его обучения в этой гимназии – тем не менее, он пришёл и решил действовать таким образом. Теперь я хотела к Андрею Кураеву обратиться. Я, к сожалению, вас практически не слышу. Вы слышите меня, да?

А.Кураев― Прекрасно вас слышу.

С.Сорокина― Как же мне быть, я вас плохо слышу. Вы сразу после этого происшествия, когда к вам обратились за комментарием, сказали: нет никакой традиции православной педагогики, тем паче монастырской. Церковные школы – это пространство экспериментов на детях. Почему вы так сказали?

А.Кураев― Сначала всё-таки позвольте уточнить. Буллинг есть. Это та ситуация, когда самому Владиславу верить нельзя. Это не он сказал, это сказали полицейские, которые только одни имеют доступ к нему в больнице, и они только озвучивают ту версию, которая им выгодна, что, дескать, его не преследовали, никакого буллинга не было и так далее. Второе, есть рассказы учеников о том, что буллинг всё-таки был. Рассказы учителей здесь никакой ценности не имеют, потому что они всегда будут говорить, что всё было хорошо и нормально.

С.Сорокина― Мне ничего не слышно вообще. Да-да-да, продолжайте.

А.Кураев: Рассказы учителей никакой ценности не имеют, они всегда будут говорить, что всё было хорошо

А.Кураев― Поэтому я бы не торопился снять тему буллинга с обсуждения и предположений. Теперь что касается в целом – да, действительно, традиция церковной педагогики не может существовать по двум причинам. Первая – самая простая. Самая сложная проблема современной педагогики – отношения с подростками. А вот именно подростков традиционная культура не замечает. В традиционной культуре нет подростков, потому что едва только, если говорить языком средневековых романов, у девочки расцветает бутон её женственности, её сразу выдают замуж, а если у мальчика, как писал Августин в «Исповеди» «Отец заметил в бане, что я одет в одежды юношеской тревоги» — его сразу тоже женят. Соответственно, эти ранние браки 12-13-летних решали нынешнюю проблему гиперсексуальности подростков, которая сублимируется ими в агрессивность. Современное общество продлевает культурно-социальное детство человека лет так до 25. В Византийской империи в 25 лет можно было быть бабушкой уже, то есть, говоря языком Библии, увидеть детей своих детей. Поэтому в традиционной культуре советов, как общаться с трудными подростками, просто не найти. Вторая причина отсутствия традиции церковной педагогики состоит в том, что авторитетные церковные книги, книги святых отцов – это книги монахов. То есть, бездетные безбрачные старцы никогда не ломали головы над тем, как обращаться с дочкой на выданье – это не их проблемы, поэтому в их книгах советов по этому поводу не найти. Первый учебник для детей по Закону Божию был издан в 1867 году! Понимаете, ну о чём тут говорить? И учебник этот, конечно, был весьма и весьма неудачный. На коленке сегодня всё это создаётся. Есть очень удачные примеры церковных курсов, церковных школ, но слово «церковный» здесь относится только к контенту, потому что обычно это результат синтеза и импорта, то есть, удачные наработки современной педагогики, детской возрастной педагогики берутся кем-то из педагогов, работающих в церкви, и обращаются к церковным детям. То есть, это не воспроизведение трафаретов церковной педагогики традиционной, эти трафареты описаны в конце концов в «Домострое» и в «Очерках бурсы» Помеловского. Это импорт, замечательно, что этот импорт есть – но просто поменьше пафоса, господа. Не надо хвастаться – к сожалению, проблемы у нас одинаковые, поэтому считать, что у нас есть – помните, был замечательный советский фильм «Ключ без права передачи», именно о школе – так вот, нет у нас, у церковников, такого ключа в наших руках. Нет каких-то уникальных ноу-хау. Поэтому всё упование на Александра Григорьевича.

А.Кураев: Современное общество продлевает культурно-социальное детство человека лет так до 25

С.Сорокина― Да-да, Александр Григорьевич, вы согласны во всём, что сказал Андрей?

А.Асмолов― Я прежде всего слышу Андрея с чувством сорадования. Есть такая форма – сострадать могут и люди, а сорадоваться могут только ангелы – это сказал один из поэтов ушедшего позапрошлого века. И когда я слышу Андрея, это чувство возникает потому, что каждый раз, когда ты видишь, как мощно набирает интеллектуальную и духовную энергетику тот, кто является выпускником факультета философии Московского университета, когда ты видел этого человека студентом и видишь, как он искромётен и переживает разные бури своей судьбы, при этом не боясь развиваться и обладая мужеством быть личностью – у меня чувство сорадования. Вместе с тем, будущее, как сказал Андрей, то, что уповает – я хотел бы усомниться в некоторых моментах. Дело заключается в том, что я был, опираясь на одну замечательную школу, которую Андрей великолепно знает, на научную школу, она называется школа ментальности, или французская школа анналов, эта школа очень чётко показала культурно-исторический характер взрослости, взросления и самой категории детства, это первое. И я бы не мог так решительно сказать, были ли подростки в средние века и какое было к ним отношение. Я просто приведу вам пример. Когда капитан мушкетёров обращается к мушкетёрам и говорит тем, у кого бороды, усы и так далее – а это какой-нибудь наглый дерзкий Д’Артаньян: «привет, дети мои». «Дети» в культуре отражало прежде всего тех, за кого ты отвечаешь. Категория взрослости и детства, то, за кого мы отвечаем, категория ответственности. Уже в Средневековье, которое изучено благодаря многим исследователям, прежде всего, гениальному автору книги «Категории средневековой культуры» Аарону Гуревичу, показано, что другие были модели коммуникации. В Средневековье существовала особого рода идеология и технология работы с подростками и при посвящении в те или иные религиозные практики. Я, наверное, немножко задену этим слух Андрея – но это именно религиозные практики. Нас обучали, уже я говорю «нас», как делали визуализацию образов, как это делали в школе иезуитов. Когда человека тренировали, воспитывая как личность, его погружали в темноту, то есть, депривировали потоки информации, и он должен был уметь владеть собой. Он должен был уметь делать удивительные вещи.

С.Сорокина― Вы это к чему?

А.Асмолов― А я к тому, что были традиции культурных религиозных практик, которые были и существовали, и этих культурных…

С.Сорокина― И способствовали воспитанию в том числе?

А.Асмолов― Я боюсь слова «воспитание». Воспитание – это социальное страхование рисков детства. Для того, чтобы человек мог овладевать собой, овладевать своим поведением. И это я именно к тому – возвращаясь к тому примеру, который приводил Андрей, я подтверждаю – никогда вам правила не выдадут информацию, был буллинг или нет. Это абсолютно точно. Спрашивать учителей, был буллинг – нет, не было буллинга, ответит учитель. А спрашивать – был буллинг, где ты был как учитель – поэтому мы имеем здесь неосознанное защитное поведение взрослых по отношению к буллингу.

С.Сорокина― Остановимся на минутку, чтобы уйти на рекламу, оставайтесь с нами, важный разговор.

РЕКЛАМА

С.Сорокина― Ещё раз вас приветствую, «В круге Света», ещё раз – у нас важный тяжёлый разговор, который спровоцировало вчерашнее происшествие в Серпухове, где подросток подорвался на самодельном устройстве взрывном, вокруг пострадало ещё человек 10 детей. Андрей Кураев, Александр Асмолов мои собеседники сегодня в этом разговоре, и вот о чём хотела спросить. Естественно, сразу привлекла внимание церковно-приходская школа, или просто церковная школа, православная гимназия, на пороге которой всё произошло, и размышления о том, насколько лучше или, может быть, хуже образование в церковной школе. Об этом тоже стали задумываться. Я сразу вспомнила, что моя бабушка, которая тоже родилась в начале 20 века, тоже ходила в церковно-приходскую школу. И это было единственное образование, которое она получила. Она ходила, по-моему, в двухклассную школу, так, по-моему, называлась, где они 4 года учились, освоила чтение, письмо, научилась считать. Насчёт Закона божия я не уверена, бабушка как-то когда не являла этого – но, в принципе, не было ощущения, что она безграмотный человек. У меня всегда было ощущение, что церковно-приходские школы в своё время решили большую и очень важную задачу – ведь к началу, к 17му году их было много-много-много, разнообразных учебных заведений, которые курировала и поддерживала церковь. Вот я к Андрею хотела обратиться в этом смысле, в своё время действительно церковно-приходское образование плюс училища всевозможные, которые были – они ведь очень помогли решать задачи безграмотности?

А.Кураев― Безусловно, это был проект прокурора Константина Победоносцева, которого обычно у нас обычно принято критиковать, это его наследие. Именно его аппаратная настойчивость позволила создаь сеть церковно-приходских школ, притом он руководствовался здесь не прагматизмом. Если создавать структуры по всей стране, надо использовать уже наличествующую инфраструктуру и уже имеющихся образованных людей, а это духовенство, это приходская сеть. Социальных сетей просто не было в стране. Он на церковные структуры возложил дополнительную нагрузку. Собственно, эта идея ещё весь 19й век была, ещё со времён двойного министерства. В ней был определённая своя здравость, только когда университеты в эту структуру попытались включить – тогда появлялись замечательные анекдоты, что профессора казанского университета, математика спрашивают: скажите, вот требует Петербург, чтобы в каждой лекции в вашем курсе было упоминание про бога, как вы с вашим курсом математике это сделаете? – Очень просто. Студенты, по милости Божией, два плюс два будет четыре.

А.Асмолов: Я боюсь слова «воспитание». Воспитание – это социальное страхование рисков детства

А.Асмолов― Да, Андрей, тут добавляют, когда спрашивают в этой же логике, что такое божья сила – то отвечали, это божья масса на божье ускорение.

С.Сорокина― Да, посмеяться всегда были горазды. Александр Григорьевич, как, по-вашему, вот само церковное образование, я прочитала, что около 20 тысяч учреждений, так или иначе курируемых церковью, ну, которые, конечно, поддерживались в том числе и бюджетно, как мы сейчас говорим, и сообществами, тем не менее, были под эгидой церкви православной. Как эти учебные заведения – оказывали всё-таки влияние на подрастающее поколение или всё прахом, потому что 17й год показал, что за душой, что называется, бога-то не было

А.Асмолов― Прежде всего, когда мы говорим, что были подобного рода школы, мы должны понимать, что эти школы были отданы господствующей идеологии. Напоминаю вам, уже упоминал Андрей Победоносцева, но дело в том, что его предшественник, граф Уваров, ввёл великую свою триаду – православие, самодержавие, народность. А когда вы вводите идеологическую систему, вы должны её воспитывать. Может быть, эта идеология и отдыхала (я говорю очень осторожно) в Царскосельском лицее, но она чётко проводилась как своего рода одевание матриц (я воспользуюсь таким термином) и кодов сознания. Но, как только вы школьное образование сводите в традиционном смысле к потоку слов, к менторству, менторство не порождает ценностные установки человека. Сколько бы вы ни говорили о великих словах, всё пролетает по большому счёту мимо. Это другие совершенно практики, чтобы вы почувствовали, приняли те или иные ценности, из них бы родились разные мотивы. Иными словами, при всей риторике церковно-приходские школы давали во многом риторику, но куда больше давали то, что называлось, если говорить о католической традиции, обряды инициации в широком смысле конфирмации, я имею в виду, когда должны были отстоять и перейти в другую возрастную категорию, создавались модели поведения в ситуации неопределённости.

С.Сорокина― А у нас?

А.Асмолов― Знаете, здесь, скорее, я хитро перекину вопрос Андрею. Я могу рассказать, как это делалось у индейцев Северной Америки и как это делается в католической традиции, но я не знаю, были ли подобные модели посвящения во взрослость (обратите внимание) и на право ответственного принятия решения, что стоит за этими обрядами, в православной традиции. Если угодно, тут должен говорить профессионал.

С.Сорокина― Сможете ответить, Андрей?

А.Кураев― Безусловно, возрастные инициации были и в русской народной культуре, но это были направления в русской народной культуре, причём такой не-книжной и низовой, они были и в наших городских дворах в 50х годах, 60х, «докажи, что ты мужик» — и надо было что-то для этого сделать, не знаю, в лучшем случае, поцеловать незнакомую девушку где-то по дороге – а то и где-то надо было украсть что-то. Но это не церковная традиция, в церкви этого не было. Кстати, у католиков конфирмация не связана с каким-то психологическим переживанием, это отложенный под влиянием Реформации обряд миропомазания – для этого надо сдать экзамен по знанию Закона божьего и так далее, но это чисто школьная вещь и она не имеет такого состояния внутренней потрясённости, рождения заново, которое было у традиционных племён, скажем, Амазонии, ещё где-то, где надо было через боль, через кровь буквально, доказать, что ты настоящий охотник, ты можешь прокормить семью и ты завоевал право привести в свой вигвам женщину. Ни у нас, ни у католиков этого нет. Когда я, Александр Григорьевич, говорил, что нет традиции церковной педагогики, имел в виду православную – дело в том, что проблема, уж простите, клерикальной педофилии была замечена очень давно, ещё в первом тысячелетии, когда монашество зародилось, но Восток и Запад (христианский Восток и христианский Запад) шли разными путями. Христианский Восток путём ригоризма, и была создана зона безопасности, стерильная зона вокруг монастырей. То есть, по нашим законам, если мальчик появляется в монастыре, монах должен оттуда убегать. Это неправильный монастырь. Католики взяли на себя риск, и сказали: «Пусть при монастырях и соборах будут школы» — в итоге там появились традиции университетов, выросших из монастырей, потрясающие традиции педагогики и так далее – но и тот огромный букет печальных новостей, которые приходят к нам из западных стран – это тоже одно из следствий того решения. У нас же не было традиций монастырской педагогики, поэтому опять же сегодня приходится её создавать заново. Это замечательно, когда есть ситуация поиска. Плохо, когда в этом не признаются. Когда говорят, что у нас уже есть готовые рецепты, по которым мы будем готовить бабушкин борщ. Это неправда.

С.Сорокина― А что плохого, чтобы признаться?

А.Кураев― Это креативная кухня, и мы готовим что-то новенькое. Но имейте в виду, вы ставите эксперименты на детях – поэтому будьте готовы к неудачам.

С.Сорокина― Не хочу сейчас задавать следующий вопрос – нам буквально через несколько секунд надо уйти на новости. Сразу после новостей середины часа мы продолжим наш разговор.

НОВОСТИ

С.Сорокина― Ещё раз приветствую вас, это «В круге Света», говорим сегодня о проблемах образования, о школе говорим и о том, что происходит в ней и рядом с ней. Андрей Кураев, философ, богослов, писатель, и Александр Асмолов, доктор педагогических наук, академик РАО здесь со мной в студии, и хотела просто доспросить у Андрея – скажите, пожалуйста, ну хорошо, нет такой традиции, как хотелось бы, может быть, некоторым – но что-то такое можно было бы вспомнить и взять из тех церковно-приходских школ и училищ, которые были до революции?

А.Кураев― Не могу сказать, но если это были глубинные источники христианской традиции, просто Евангелие, в конце концов, и великая христианская гуманистическая и гуманитарная культура и Запада, и Востока, которая была создана за эти тысячелетия – и вот оттуда можно брать многое. В частности, многое оттуда взяла современная психиатрия, светская психология. Сам по себе христианский догмат о пластичности человеческой души, что человек не равен себе сегодняшнему, себе прошлому, человек не равен совокупности своих общественных отношений, человек имеет право быть другим. Человек имеет право надеяться на это, и имеет право, чтобы аналогичные надежды питали другие люди, окружающие. Вот это очень важно, это можно взять.

А.Кураев: У нас не было традиций монастырской педагогики, поэтому сегодня приходится её создавать заново

С.Сорокина― Это такой сложный подход к сложному человеку.

А.Кураев― Совершенно верно. К сожалению, есть принцип понятный ещё со времён [НРЗБ].

С.Сорокина― Чуть-чуть попробуем наладить звук, потому что он стал плохой. Александр Григорьевич, вы упомянули так просто словом Царскосельский лицей. А я подумала, что Царскосельский лицей, который, кстати, по инициативе Сперанского был создан, ещё один такой реформатор у нас в стране – это же была такая попытка реализации извечной мечты об идеальной школе. Но я про что хочу спросить – это же вечный поиск, как учить, как передавать знания. Сколько бы ни проходило веков, сколько бы ни взрослели цивилизации, всё равно идёт этот поиск. Как хорошо учить, как передавать знания. Как вы считаете, сначала про Лицей – он получился идеальной школой или всё-таки нет?

А.Асмолов― Я очень боюсь слова идеальная, но то, что Лицей – теперь я краду то, что вы сказали, иногда приятно быть в ряде ситуаций вором, вы сказали мою любимую формулу «сложный человек». По сути дела, Лицей был уникальной школой культуры и школой анализа и развития человека. По сути дела, Царскосельский лицей – если бы я взглянул на то, что там происходило, через сегодняшние некоторые мечты о школе будущего, что такое образование? Это конструирование будущего общества. Если бы я взглянул на это, я бы увидел совершенно следующие вещи: наших специалистов в образовании я бы пригласил и сказал: «Глядите, вы мечтаете развить критическое мышление, посмотрите на Царскосельский лицей. Вы мечтаете, чтобы у детей был эмоциональный интеллект и эмпатия – посмотрите на Царскосельский лицей. Но это всё техника, а в Царскосельском лицее было другое. И когда мы смотрим работы замечательные работы Юрия Михайловича Лотмана о декабристах, мы видим честь, достоинство, ценностные установки личности – они не назывались нашими психологическими понятиями, простите, я вступаю в некоторое противоречие. Черты, качества, они назывались уникальным словом «достоинство личности». Царскосельский лицей порождал достоинство личности сложного человека, и в этом смысле его выпускники (я ухожу от культурного знака, что потом с каждым из них стало) его выпускники сдавали главный экзамен – экзамен быть личностью и делать свой собственный выбор. И это было уникальное мнение. Что такое модель успеха? Модели успеха тогда были совершенно другие, чем сейчас. Модели успеха в культуре меняются.

С.Сорокина― Вот что хочу сказать: там ведь была штучная работа, особенно в первом наборе, пушкинском –всего ничего этих самых молодых людей, с которыми практически индивидуально работали. Хочешь учить языки – как Горчаков – он вышел, выучив 6, что ли, языков. Хочешь литературу российскую и французскую – вот Пушкин занимался этими вопросами, или там Матюшкин, который географией увлекался. Но это всё очень индивидуальный подход, на это всё не жалели средств и сил, практически один такой набор и был. Как это возможно сейчас, применить этот опыт?

А.Асмолов― Сейчас мы сталкиваемся с уникальным в культуре и даже бизнесе парадоксом. Этот парадокс мы называем «массовый запрос на индивидуальность». Обратите внимание, тогда это было индивидуальное целеполагание. Это была работа каждого с каждым, чтобы вырастала уникальная личность. Ещё раз говорю, в центре было мужество быть личностью, которое было у каждого из них. По сути дела, культурные коды через лицей передавались невероятно точно. Лицей в чём-то ещё спорил с другими кодексами. Вы можете посмотреть уникальные кодексы для воспитанниц императорского двора – в Иркутске есть эти книги. В них говорилось, какими ценностными установками они должны были обладать. Говоря на таком обыденном языке, Царскосельский лицей был лицеем рождения и воспитания личности и отвечал, простите, формуле Достоевского «личности надо выделаться».

С.Сорокина― Андрей, вот вы слышали, о чём говорил сейчас Александр Григорьевич. Я однажды говорила с одним высокопоставленным чиновником Министерства образования и тоже что-то такое спросила его про то, как обеспечить, чтобы в школе был такой индивидуальный подход, особое отношение к каждому ученику. На что получила довольно разумный ответ, он сказал, нет, невозможно всех учителей набрать Ушинских сплошных. Учитель – массовая профессия, и невозможно сделать вот таким индивидуальным подход к каждому ученику. Это массовое, миллионное тиражирование вот этого подхода. Вот как тогда быть, как сделать так, чтобы школа ну хоть как-то приближалась к нашему представлению о прекрасном?

А.Кураев― Проблема серьёзная. Любая профессия, становясь массовой, теряет в качестве. И в любой профессии наш язык различает: этот доктор, а этот коновал, этот поп, а этот батюшка, этот учитель, а эта училка, этот офицер, а этот мент, и так далее, и тому подобное. Что здесь можно сделать? С одной стороны, деперсонализация процесса образования методом технологий, включая ЕГЭ пресловутый, объективизация возможных оценок, методик преподавания. С другой стороны, чтобы уравновесить это – максимальная поддержка личностей, тех, кто умеет работать иначе. Создание экспериментальных творческих площадок, ни в коем случае не навязывать единые учебники по всей стране для всех школ. Разрешить авторские курсы, возможно, в большом количестве. Вот одно должно уравновешивать другое. Пока, мне кажется, не нашли середины в нашей стране.

А.Асмолов: Царскосельский лицей порождал достоинство личности сложного человека

С.Сорокина― Я знаете, что хочу сказать. Когда прошла перестройка, в 90е годы помните, был период активного развития этих самых авторских школ, активный педагогический поиск. Чего только не возникло в 90х годах, Александр Григорьевич улыбается, действительно, был интересный период. У меня ощущение, что сейчас всё это постарались схлопнуть, идёт полная унификация, и этот процесс мне не нравится. Что скажете?

А.Асмолов― Я улыбался вот почему: именно в 90е годы стала появляться школа неопределённости, школа выбора, школа, если продолжать диалог, персонализации — а не деперсонализации. Даже появлялись школы (была такая замечательная женщина, она и есть, мастер, Любовь Кезина, которая ввела школы-лаборатории). Обратите внимание даже на это название. Иными словами, извините, обращусь к другому маленькому примеру, с моим коллегой, учителем в образовании, Геннадием Ягодневым, в 89м году я подготовил приказ о возможности не-ношения формы. Это не значило, что нельзя прийти в форме, но главное, что такое школа – это поддержка инаковости, поддержка разнообразия, поддержка права на самостоятельное мышление. А для этого, вы, Андрей, сейчас подняли самый больной вопрос. Один из моих учителей, друзей, был замечательный поэт – Наум Коржавин, он сказал фразу, которая – чудовищный диагноз времени: «Смерть России готовится в пединститутах». Услышьте, пожалуйста, эту фразу. Это как будто созвучно тому, о чём мы говорим. Это прежде всего, как говорил Ушинский (а вы Ушинского упоминали, это мастер педагогической антропологии, где они – они исчезли, почти исчезают, их заменяют долгое время «предметодатели», обратите внимание – дать только знание, и в школе сегодня как никогда нужен, и мы стараемся это делать, делали тогда вариативное образование по выбору, антропологический поворот – но это натыкается на самую страшную машину, машину обезличивания и унификации). Я всегда, когда говорю об этом, я вспоминаю одного из героя «Трудно быть богом» Стругацких, так называемый директор патриотической школы отец Куин, он говорит: «Умные нам не надобны, надобны – верные!» Ключевой вопрос, кого мы растим? Сложного человека, гражданина, или мы растим того, из кого надо будет по капле выдавливать раба?

С.Сорокина― Опять, видимо. Андрей, нынешние процессы, которые происходят в образовании, эта унификация, о которой Александр Григорьевич говорит, всё это – это действительно очень связано со временем, с теми тенденциями, которые действительно есть в нашем обществе, с нашим разворотом от демократии куда-то в противоположную сторону?

А.Кураев― Безусловно. Скажем, школа 90х годов в некотором смысле была бесхозна, как и церковь. То есть, у государства не было своей идеологии, не было ясных интересов. В этом были и свои минусы, конечно же, но были и плюсы – госструктуры не старались использовать церковь как-то, живите сами по себе, точно так же и школы. Главное – денег много не просите и отстаньте. Сегодня у государства появились некие сверхценности, что они называют государственными интересами, появился запрос на государственную идеологию и, соответственно, снова желание готовить солдатиков – школа – фабрика по производству оловянных солдатиков. Отсюда новые и новые требования, пересмотр государственных стандартов, и так далее – слушайте, я, когда готовил 10 лет назад учебник для 4 класса по основам православной культуры, с удивлением узнал, что, оказывается, не имею права учебник иллюстрировать репродукцией картин западных художников (Микеланджело, Рембрандта, Босха) – только русские художники.

С.Сорокина― А кто эти условия поставил?

А.Кураев― Издательство «Просвещение»

С.Сорокина― Аа.

А.Кураев― Очевидно, они в этом опытные люди – они понимают, что надо и как

С.Сорокина― И как вы вышли из этого положения?

А.Кураев― Ну никак – учебник вышел только с помощью немножко икон, и немножко Васнецова.

С.Сорокина― Он до сих пор в школах?

А.Кураев― Сейчас епитрахия подготовила ему замену, но, в принципе, он до сих пор есть.

С.Сорокина― До сих пор есть, по крайней мере, до последнего времени.

А.Асмолов― Он в ходу, «Основы православия» учебник Андрея, был написан таким мощным метафорическим языком

С.Сорокина― Верю

А.Асмолов― И замену ему найти будет сложно

С.Сорокина― Ну найдут в духе времени, будет поплоше, да попроще. Скажите, пожалуйста, вот предыдущий министр образования, госпожа Васильева, вроде как дама очень воцерковлённая, она настаивала на том, что нужно возвращаться к традиции церковно-приходских школ, вообще церковных школ, чуть ни львиную долю переводить – по крайней мере, начальную школу под крыло церкви переводить – и что это, мол, как раз соответствует тому, что в идеале нужно. А мы знаем, что появились школы, кстати говоря. Александр Григорьевич перед началом эфира рассказывал, что недавно общался с директором такой школы благородных девиц, которая существует уже в Москве под эгидой Минобороны, и появился сейчас филиал в СПб. Скажите ваше отношение – как вы относитесь к такого рода начинаниям? Минобороны, женская девичья школа, которая готовит таких замечательных православных и патриотических девушек, и однополое воспитание?

А.Кураев― Я немножко этого постараюсь не бояться – чем больше будет женщин в военных структурах, может быть, это смягчит само по себе суровую политику и атмосферу, будем надеяться так. Что касается приходских школ – это тупиковый путь, потому что в реальности они отбирают единственный выходной у детишек, которые и так до предела измочалены рабочей неделей, а потом ещё в воскресенье идти на службу, а после неё оставаться на полдня ещё на уроки – у них, получается, нет свободного времени совершенно, и в своё время в подростковом возрасте это выливается в совершенно понятный бунт. Кстати говоря, Васильева написала альтернативный учебник по основам православной культуры, епитрахия сейчас рассматривает, издательством «Просвещение» уже издан.

С.Сорокина― Иллюстрирован только русскими художниками, всё понятно

А.Кураев― Он ещё не продаётся – я его не видел.

А.Кураев: Сегодня у государства появились некие сверхценности, что они называют государственными интересами

С.Сорокина― Ну можно предположить, вряд ли найдём Микеланджело на этих страницах. Продолжим, что добавите, Александр Григорьевич?

А.Асмолов― Вы подняли вопрос о пансионе военных девиц, они же благородные, там на самом деле, стоит в первую очередь задача формирование ценностной основы. Там они берут во многом кодекс, в том числе связанный со старой, простите, аристократической культурой. И когда мы видим, что там рождаются традиции, как, в общем, и в ряде суворовских училищ, они, эти традиции, по своим формулам вовсе не отталкивают. Вы же помните формулу старую «Жизнь родине, честь – никому». В данном случае, я считаю, что это интересная линия. Я, как и вы, с замиранием смотрю на то, что из этого получится. Но Андрей верно сказал, наверное, в чём-то здесь есть большая историческая правота. Чем больше появляется людей разных в армии, тем лучше. Продолжая его образ, хочу напомнить, вы знаете ту женщину, которая должна была стать министром обороны России, и Борис Николаевич с ней обсуждал это, её звали Галина Старовойтова, с которой многие обсуждали – она сказала: «Это моё решение, я хочу быть министром обороны». Вы знаете, не получилось.

С.Сорокина― Что только не происходило в 90е годы, ведь это была реальная возможность. Андрей, а как вы видите, по какой дороге надо идти к этой самой идеальной школе, школе нашей мечты? Что бы вы могли пофантазировать, имея в виду, что мы в России с нашими реалиями и нынешней обстановкой? Насколько это возможно, приблизиться к чему-то более интересному, чем мы имеем?

А.Кураев― Позвольте, пользуясь случаем, я сделаю официальное заявление для редактора «Эха Москвы». Если однажды вы услышите из моих уст, что у меня есть рецепт спасения России и русской школы, забаньте меня навсегда, пожалуйста.

С.Сорокина― Да, поняла вас. Александр Григорьевич, вы больший фантазёр?

А.Асмолов― Знаете, уже были рецепты построения общества по всем жёстким алгоритмам. Уже упоминался замечательный рецепт, который реально был рецептом воспитания в школе, он назывался «Домострой», и если кто-то придёт и скажет, что у меня есть поваренная книга жизни школы, посмотрите на него с психотерапевтическим сочувствием. На самом деле, сегодня уникальное количество практик поддержки разнообразия, несмотря на унификацию, есть. Сегодня есть учителя, которые ищут, что бы ни происходило. Сегодня есть движение, которое называется «Сетевые движения школ», сеть, которая называется «Эврика» Александра Адамского, я мог бы ещё приводить примеры. Чтобы бы ни происходило, была такая книга, по-моему, у Окуджавы, «Глоток свободы». Так вот, несмотря на все попытки асфиксии школьной жизни, глотки свободы продолжаются

С.Сорокина― Романтик вы, Александр Григорьевич. Романтик! Андрей, не буду вас спрашивать про пути развития России, это я уже запрещаю себе спрашивать. Я из учительской семьи, у меня мать учительницей была, поэтому, что называется, жизнь школы изнутри я тоже немножечко наблюдала, довольно подробно. И больше чем уверена, что от личности учителя всё-таки очень многое зависит, от его какой-то вовлечённости в это во всё. В первую очередь, мне кажется, сейчас самое важное – это, может быть, именно институты педагогические, в которых эти самые кадры куются. Насколько они будут хороши, и хорошо бы, чтобы их не затушили в ближайшие годы. Я благодарю вас за этот разговор, спасибо большое, напоминаю, что Андрей Кураев и Александр Асмолов сегодня со мной говорили, мы оттолкнулись от события, которое вчера произошло в Серпухове, от этого несчастья с очередным выпускником школы, и говорили о том, что есть школа сегодня, чем отличаются церковно-приходские, хорошо ли направление церковно-приходское, и вообще что такое идеальная школа. Хотя, некоторые и не захотели рассуждать по поводу того, что есть идеальная школа. Напомню, что в 21 час будет программа «Статус» с Екатериной Шульман, в 22 «Кейс» с Соломиным и Юлием Гусманом, ведущая Любовь Комарова», в 23 часа будет программа «Неудобные», тема «16 дней против гендерного насилия»