С.Сорокина― Здравствуйте, это программа «В круге Света», у микрофона Светлана Сорокина, здесь со мной в студии Александр Григорьевич Асмолов, доктор психологических наук, академик Российской академии образования. Здравствуйте, Александр Григорьевич.
А.Асмолов― Добрый день.
С.Сорокина― И надеюсь, что по Skype, а может быть, по телефону, но должен нас наконец услышать Андрей Кураев, философ, богослов, писатель. Здравствуйте, Андрей Вячеславович. Слышите нас?
А.Кураев― Добрый день. Да, слышу.
С.Сорокина― Слышите? Я вот что-то плохо слышу.
А.Кураев― Нет, я хорошо вас слышу.
С.Сорокина― Отлично. Ну уже здорово. Возможно, после новостей середины часа к нам ненадолго присоединится Ксения Мишонова, она уполномоченный по правам ребёнка Московской области, потому что сегодня наш разговор будет, конечно же, продиктован свежим событием. Дело в том, что вчера утром в помещении православной гимназии рядом с Введенским владычным женским монастырём в Серпухове 18-летний Владислав Струженков, уже известны его имя и фамилия, произвёл такой самоподрыв. Неизвестно, это у него случайно получилось, он хотел зайти с этим самодельным взрывным устройством внутрь гимназии или как-то вот сознательно подорвал на ступеньках у этой гимназии – но тем не менее, сам он очень тяжело пострадал, и ещё пострадало, по разным данным, 10-12 детей, которые были рядом. Сразу возникли, конечно, версии про то, что бывший учащийся этой гимназии так протестовал против буллинга или чего-то плохого, отношения в гимназии. Хотя потом это было развеяно, сам он сказал, что просто хотел убивать людей. О чём вы подумали, когда вы узнали об этом происшествии, Александр Григорьевич, о чём вы подумали?
А.Асмолов― Я когда узнал об этом происшествии, прежде всего лишился разума, у меня была просто боль. Действительно, вся эта цепь событий – Пермь, Московская область, и то, что я чувствую невероятное цунами агрессии, которое захлёстывает детский разум и начинает определять их поведение, и мы прячемся в слово буллинг, не говоря другое слово, которым оно переводится, под названием травля, что звучит, как мне кажется, более метко о происходящем сегодня в нашем обществе. Поэтому у меня была боль, и потом ещё раз я задумался о том, каждый раз, понять мотивы тех ребят, которые идут и говорят: «Мы хотим унести жизни, мы хотим убить»
С.Сорокина― Понять это сложно, что касается буллинга – вроде бы не подтверждается. Учителя и ученики говорят, не было ничего такого во время его обучения в этой гимназии – тем не менее, он пришёл и решил действовать таким образом. Теперь я хотела к Андрею Кураеву обратиться. Я, к сожалению, вас практически не слышу. Вы слышите меня, да?
А.Кураев― Прекрасно вас слышу.
С.Сорокина― Как же мне быть, я вас плохо слышу. Вы сразу после этого происшествия, когда к вам обратились за комментарием, сказали: нет никакой традиции православной педагогики, тем паче монастырской. Церковные школы – это пространство экспериментов на детях. Почему вы так сказали?
А.Кураев― Сначала всё-таки позвольте уточнить. Буллинг есть. Это та ситуация, когда самому Владиславу верить нельзя. Это не он сказал, это сказали полицейские, которые только одни имеют доступ к нему в больнице, и они только озвучивают ту версию, которая им выгодна, что, дескать, его не преследовали, никакого буллинга не было и так далее. Второе, есть рассказы учеников о том, что буллинг всё-таки был. Рассказы учителей здесь никакой ценности не имеют, потому что они всегда будут говорить, что всё было хорошо и нормально.
С.Сорокина― Мне ничего не слышно вообще. Да-да-да, продолжайте.
А.Кураев: Рассказы учителей никакой ценности не имеют, они всегда будут говорить, что всё было хорошо
А.Кураев― Поэтому я бы не торопился снять тему буллинга с обсуждения и предположений. Теперь что касается в целом – да, действительно, традиция церковной педагогики не может существовать по двум причинам. Первая – самая простая. Самая сложная проблема современной педагогики – отношения с подростками. А вот именно подростков традиционная культура не замечает. В традиционной культуре нет подростков, потому что едва только, если говорить языком средневековых романов, у девочки расцветает бутон её женственности, её сразу выдают замуж, а если у мальчика, как писал Августин в «Исповеди» «Отец заметил в бане, что я одет в одежды юношеской тревоги» — его сразу тоже женят. Соответственно, эти ранние браки 12-13-летних решали нынешнюю проблему гиперсексуальности подростков, которая сублимируется ими в агрессивность. Современное общество продлевает культурно-социальное детство человека лет так до 25. В Византийской империи в 25 лет можно было быть бабушкой уже, то есть, говоря языком Библии, увидеть детей своих детей. Поэтому в традиционной культуре советов, как общаться с трудными подростками, просто не найти. Вторая причина отсутствия традиции церковной педагогики состоит в том, что авторитетные церковные книги, книги святых отцов – это книги монахов. То есть, бездетные безбрачные старцы никогда не ломали головы над тем, как обращаться с дочкой на выданье – это не их проблемы, поэтому в их книгах советов по этому поводу не найти. Первый учебник для детей по Закону Божию был издан в 1867 году! Понимаете, ну о чём тут говорить? И учебник этот, конечно, был весьма и весьма неудачный. На коленке сегодня всё это создаётся. Есть очень удачные примеры церковных курсов, церковных школ, но слово «церковный» здесь относится только к контенту, потому что обычно это результат синтеза и импорта, то есть, удачные наработки современной педагогики, детской возрастной педагогики берутся кем-то из педагогов, работающих в церкви, и обращаются к церковным детям. То есть, это не воспроизведение трафаретов церковной педагогики традиционной, эти трафареты описаны в конце концов в «Домострое» и в «Очерках бурсы» Помеловского. Это импорт, замечательно, что этот импорт есть – но просто поменьше пафоса, господа. Не надо хвастаться – к сожалению, проблемы у нас одинаковые, поэтому считать, что у нас есть – помните, был замечательный советский фильм «Ключ без права передачи», именно о школе – так вот, нет у нас, у церковников, такого ключа в наших руках. Нет каких-то уникальных ноу-хау. Поэтому всё упование на Александра Григорьевича.
А.Кураев: Современное общество продлевает культурно-социальное детство человека лет так до 25
С.Сорокина― Да-да, Александр Григорьевич, вы согласны во всём, что сказал Андрей?
А.Асмолов― Я прежде всего слышу Андрея с чувством сорадования. Есть такая форма – сострадать могут и люди, а сорадоваться могут только ангелы – это сказал один из поэтов ушедшего позапрошлого века. И когда я слышу Андрея, это чувство возникает потому, что каждый раз, когда ты видишь, как мощно набирает интеллектуальную и духовную энергетику тот, кто является выпускником факультета философии Московского университета, когда ты видел этого человека студентом и видишь, как он искромётен и переживает разные бури своей судьбы, при этом не боясь развиваться и обладая мужеством быть личностью – у меня чувство сорадования. Вместе с тем, будущее, как сказал Андрей, то, что уповает – я хотел бы усомниться в некоторых моментах. Дело заключается в том, что я был, опираясь на одну замечательную школу, которую Андрей великолепно знает, на научную школу, она называется школа ментальности, или французская школа анналов, эта школа очень чётко показала культурно-исторический характер взрослости, взросления и самой категории детства, это первое. И я бы не мог так решительно сказать, были ли подростки в средние века и какое было к ним отношение. Я просто приведу вам пример. Когда капитан мушкетёров обращается к мушкетёрам и говорит тем, у кого бороды, усы и так далее – а это какой-нибудь наглый дерзкий Д’Артаньян: «привет, дети мои». «Дети» в культуре отражало прежде всего тех, за кого ты отвечаешь. Категория взрослости и детства, то, за кого мы отвечаем, категория ответственности. Уже в Средневековье, которое изучено благодаря многим исследователям, прежде всего, гениальному автору книги «Категории средневековой культуры» Аарону Гуревичу, показано, что другие были модели коммуникации. В Средневековье существовала особого рода идеология и технология работы с подростками и при посвящении в те или иные религиозные практики. Я, наверное, немножко задену этим слух Андрея – но это именно религиозные практики. Нас обучали, уже я говорю «нас», как делали визуализацию образов, как это делали в школе иезуитов. Когда человека тренировали, воспитывая как личность, его погружали в темноту, то есть, депривировали потоки информации, и он должен был уметь владеть собой. Он должен был уметь делать удивительные вещи.
С.Сорокина― Вы это к чему?
А.Асмолов― А я к тому, что были традиции культурных религиозных практик, которые были и существовали, и этих культурных…
С.Сорокина― И способствовали воспитанию в том числе?
А.Асмолов― Я боюсь слова «воспитание». Воспитание – это социальное страхование рисков детства. Для того, чтобы человек мог овладевать собой, овладевать своим поведением. И это я именно к тому – возвращаясь к тому примеру, который приводил Андрей, я подтверждаю – никогда вам правила не выдадут информацию, был буллинг или нет. Это абсолютно точно. Спрашивать учителей, был буллинг – нет, не было буллинга, ответит учитель. А спрашивать – был буллинг, где ты был как учитель – поэтому мы имеем здесь неосознанное защитное поведение взрослых по отношению к буллингу.
С.Сорокина― Остановимся на минутку, чтобы уйти на рекламу, оставайтесь с нами, важный разговор.
РЕКЛАМА
С.Сорокина― Ещё раз вас приветствую, «В круге Света», ещё раз – у нас важный тяжёлый разговор, который спровоцировало вчерашнее происшествие в Серпухове, где подросток подорвался на самодельном устройстве взрывном, вокруг пострадало ещё человек 10 детей. Андрей Кураев, Александр Асмолов мои собеседники сегодня в этом разговоре, и вот о чём хотела спросить. Естественно, сразу привлекла внимание церковно-приходская школа, или просто церковная школа, православная гимназия, на пороге которой всё произошло, и размышления о том, насколько лучше или, может быть, хуже образование в церковной школе. Об этом тоже стали задумываться. Я сразу вспомнила, что моя бабушка, которая тоже родилась в начале 20 века, тоже ходила в церковно-приходскую школу. И это было единственное образование, которое она получила. Она ходила, по-моему, в двухклассную школу, так, по-моему, называлась, где они 4 года учились, освоила чтение, письмо, научилась считать. Насчёт Закона божия я не уверена, бабушка как-то когда не являла этого – но, в принципе, не было ощущения, что она безграмотный человек. У меня всегда было ощущение, что церковно-приходские школы в своё время решили большую и очень важную задачу – ведь к началу, к 17му году их было много-много-много, разнообразных учебных заведений, которые курировала и поддерживала церковь. Вот я к Андрею хотела обратиться в этом смысле, в своё время действительно церковно-приходское образование плюс училища всевозможные, которые были – они ведь очень помогли решать задачи безграмотности?
А.Кураев― Безусловно, это был проект прокурора Константина Победоносцева, которого обычно у нас обычно принято критиковать, это его наследие. Именно его аппаратная настойчивость позволила создаь сеть церковно-приходских школ, притом он руководствовался здесь не прагматизмом. Если создавать структуры по всей стране, надо использовать уже наличествующую инфраструктуру и уже имеющихся образованных людей, а это духовенство, это приходская сеть. Социальных сетей просто не было в стране. Он на церковные структуры возложил дополнительную нагрузку. Собственно, эта идея ещё весь 19й век была, ещё со времён двойного министерства. В ней был определённая своя здравость, только когда университеты в эту структуру попытались включить – тогда появлялись замечательные анекдоты, что профессора казанского университета, математика спрашивают: скажите, вот требует Петербург, чтобы в каждой лекции в вашем курсе было упоминание про бога, как вы с вашим курсом математике это сделаете? – Очень просто. Студенты, по милости Божией, два плюс два будет четыре.
А.Асмолов: Я боюсь слова «воспитание». Воспитание – это социальное страхование рисков детства
А.Асмолов― Да, Андрей, тут добавляют, когда спрашивают в этой же логике, что такое божья сила – то отвечали, это божья масса на божье ускорение.
С.Сорокина― Да, посмеяться всегда были горазды. Александр Григорьевич, как, по-вашему, вот само церковное образование, я прочитала, что около 20 тысяч учреждений, так или иначе курируемых церковью, ну, которые, конечно, поддерживались в том числе и бюджетно, как мы сейчас говорим, и сообществами, тем не менее, были под эгидой церкви православной. Как эти учебные заведения – оказывали всё-таки влияние на подрастающее поколение или всё прахом, потому что 17й год показал, что за душой, что называется, бога-то не было
А.Асмолов― Прежде всего, когда мы говорим, что были подобного рода школы, мы должны понимать, что эти школы были отданы господствующей идеологии. Напоминаю вам, уже упоминал Андрей Победоносцева, но дело в том, что его предшественник, граф Уваров, ввёл великую свою триаду – православие, самодержавие, народность. А когда вы вводите идеологическую систему, вы должны её воспитывать. Может быть, эта идеология и отдыхала (я говорю очень осторожно) в Царскосельском лицее, но она чётко проводилась как своего рода одевание матриц (я воспользуюсь таким термином) и кодов сознания. Но, как только вы школьное образование сводите в традиционном смысле к потоку слов, к менторству, менторство не порождает ценностные установки человека. Сколько бы вы ни говорили о великих словах, всё пролетает по большому счёту мимо. Это другие совершенно практики, чтобы вы почувствовали, приняли те или иные ценности, из них бы родились разные мотивы. Иными словами, при всей риторике церковно-приходские школы давали во многом риторику, но куда больше давали то, что называлось, если говорить о католической традиции, обряды инициации в широком смысле конфирмации, я имею в виду, когда должны были отстоять и перейти в другую возрастную категорию, создавались модели поведения в ситуации неопределённости.
С.Сорокина― А у нас?
А.Асмолов― Знаете, здесь, скорее, я хитро перекину вопрос Андрею. Я могу рассказать, как это делалось у индейцев Северной Америки и как это делается в католической традиции, но я не знаю, были ли подобные модели посвящения во взрослость (обратите внимание) и на право ответственного принятия решения, что стоит за этими обрядами, в православной традиции. Если угодно, тут должен говорить профессионал.
С.Сорокина― Сможете ответить, Андрей?
А.Кураев― Безусловно, возрастные инициации были и в русской народной культуре, но это были направления в русской народной культуре, причём такой не-книжной и низовой, они были и в наших городских дворах в 50х годах, 60х, «докажи, что ты мужик» — и надо было что-то для этого сделать, не знаю, в лучшем случае, поцеловать незнакомую девушку где-то по дороге – а то и где-то надо было украсть что-то. Но это не церковная традиция, в церкви этого не было. Кстати, у католиков конфирмация не связана с каким-то психологическим переживанием, это отложенный под влиянием Реформации обряд миропомазания – для этого надо сдать экзамен по знанию Закона божьего и так далее, но это чисто школьная вещь и она не имеет такого состояния внутренней потрясённости, рождения заново, которое было у традиционных племён, скажем, Амазонии, ещё где-то, где надо было через боль, через кровь буквально, доказать, что ты настоящий охотник, ты можешь прокормить семью и ты завоевал право привести в свой вигвам женщину. Ни у нас, ни у католиков этого нет. Когда я, Александр Григорьевич, говорил, что нет традиции церковной педагогики, имел в виду православную – дело в том, что проблема, уж простите, клерикальной педофилии была замечена очень давно, ещё в первом тысячелетии, когда монашество зародилось, но Восток и Запад (христианский Восток и христианский Запад) шли разными путями. Христианский Восток путём ригоризма, и была создана зона безопасности, стерильная зона вокруг монастырей. То есть, по нашим законам, если мальчик появляется в монастыре, монах должен оттуда убегать. Это неправильный монастырь. Католики взяли на себя риск, и сказали: «Пусть при монастырях и соборах будут школы» — в итоге там появились традиции университетов, выросших из монастырей, потрясающие традиции педагогики и так далее – но и тот огромный букет печальных новостей, которые приходят к нам из западных стран – это тоже одно из следствий того решения. У нас же не было традиций монастырской педагогики, поэтому опять же сегодня приходится её создавать заново. Это замечательно, когда есть ситуация поиска. Плохо, когда в этом не признаются. Когда говорят, что у нас уже есть готовые рецепты, по которым мы будем готовить бабушкин борщ. Это неправда.
С.Сорокина― А что плохого, чтобы признаться?
А.Кураев― Это креативная кухня, и мы готовим что-то новенькое. Но имейте в виду, вы ставите эксперименты на детях – поэтому будьте готовы к неудачам.
С.Сорокина― Не хочу сейчас задавать следующий вопрос – нам буквально через несколько секунд надо уйти на новости. Сразу после новостей середины часа мы продолжим наш разговор.
НОВОСТИ
С.Сорокина― Ещё раз приветствую вас, это «В круге Света», говорим сегодня о проблемах образования, о школе говорим и о том, что происходит в ней и рядом с ней. Андрей Кураев, философ, богослов, писатель, и Александр Асмолов, доктор педагогических наук, академик РАО здесь со мной в студии, и хотела просто доспросить у Андрея – скажите, пожалуйста, ну хорошо, нет такой традиции, как хотелось бы, может быть, некоторым – но что-то такое можно было бы вспомнить и взять из тех церковно-приходских школ и училищ, которые были до революции?
А.Кураев― Не могу сказать, но если это были глубинные источники христианской традиции, просто Евангелие, в конце концов, и великая христианская гуманистическая и гуманитарная культура и Запада, и Востока, которая была создана за эти тысячелетия – и вот оттуда можно брать многое. В частности, многое оттуда взяла современная психиатрия, светская психология. Сам по себе христианский догмат о пластичности человеческой души, что человек не равен себе сегодняшнему, себе прошлому, человек не равен совокупности своих общественных отношений, человек имеет право быть другим. Человек имеет право надеяться на это, и имеет право, чтобы аналогичные надежды питали другие люди, окружающие. Вот это очень важно, это можно взять.
А.Кураев: У нас не было традиций монастырской педагогики, поэтому сегодня приходится её создавать заново
С.Сорокина― Это такой сложный подход к сложному человеку.
А.Кураев― Совершенно верно. К сожалению, есть принцип понятный ещё со времён [НРЗБ].
С.Сорокина― Чуть-чуть попробуем наладить звук, потому что он стал плохой. Александр Григорьевич, вы упомянули так просто словом Царскосельский лицей. А я подумала, что Царскосельский лицей, который, кстати, по инициативе Сперанского был создан, ещё один такой реформатор у нас в стране – это же была такая попытка реализации извечной мечты об идеальной школе. Но я про что хочу спросить – это же вечный поиск, как учить, как передавать знания. Сколько бы ни проходило веков, сколько бы ни взрослели цивилизации, всё равно идёт этот поиск. Как хорошо учить, как передавать знания. Как вы считаете, сначала про Лицей – он получился идеальной школой или всё-таки нет?
А.Асмолов― Я очень боюсь слова идеальная, но то, что Лицей – теперь я краду то, что вы сказали, иногда приятно быть в ряде ситуаций вором, вы сказали мою любимую формулу «сложный человек». По сути дела, Лицей был уникальной школой культуры и школой анализа и развития человека. По сути дела, Царскосельский лицей – если бы я взглянул на то, что там происходило, через сегодняшние некоторые мечты о школе будущего, что такое образование? Это конструирование будущего общества. Если бы я взглянул на это, я бы увидел совершенно следующие вещи: наших специалистов в образовании я бы пригласил и сказал: «Глядите, вы мечтаете развить критическое мышление, посмотрите на Царскосельский лицей. Вы мечтаете, чтобы у детей был эмоциональный интеллект и эмпатия – посмотрите на Царскосельский лицей. Но это всё техника, а в Царскосельском лицее было другое. И когда мы смотрим работы замечательные работы Юрия Михайловича Лотмана о декабристах, мы видим честь, достоинство, ценностные установки личности – они не назывались нашими психологическими понятиями, простите, я вступаю в некоторое противоречие. Черты, качества, они назывались уникальным словом «достоинство личности». Царскосельский лицей порождал достоинство личности сложного человека, и в этом смысле его выпускники (я ухожу от культурного знака, что потом с каждым из них стало) его выпускники сдавали главный экзамен – экзамен быть личностью и делать свой собственный выбор. И это было уникальное мнение. Что такое модель успеха? Модели успеха тогда были совершенно другие, чем сейчас. Модели успеха в культуре меняются.
С.Сорокина― Вот что хочу сказать: там ведь была штучная работа, особенно в первом наборе, пушкинском –всего ничего этих самых молодых людей, с которыми практически индивидуально работали. Хочешь учить языки – как Горчаков – он вышел, выучив 6, что ли, языков. Хочешь литературу российскую и французскую – вот Пушкин занимался этими вопросами, или там Матюшкин, который географией увлекался. Но это всё очень индивидуальный подход, на это всё не жалели средств и сил, практически один такой набор и был. Как это возможно сейчас, применить этот опыт?
А.Асмолов― Сейчас мы сталкиваемся с уникальным в культуре и даже бизнесе парадоксом. Этот парадокс мы называем «массовый запрос на индивидуальность». Обратите внимание, тогда это было индивидуальное целеполагание. Это была работа каждого с каждым, чтобы вырастала уникальная личность. Ещё раз говорю, в центре было мужество быть личностью, которое было у каждого из них. По сути дела, культурные коды через лицей передавались невероятно точно. Лицей в чём-то ещё спорил с другими кодексами. Вы можете посмотреть уникальные кодексы для воспитанниц императорского двора – в Иркутске есть эти книги. В них говорилось, какими ценностными установками они должны были обладать. Говоря на таком обыденном языке, Царскосельский лицей был лицеем рождения и воспитания личности и отвечал, простите, формуле Достоевского «личности надо выделаться».
С.Сорокина― Андрей, вот вы слышали, о чём говорил сейчас Александр Григорьевич. Я однажды говорила с одним высокопоставленным чиновником Министерства образования и тоже что-то такое спросила его про то, как обеспечить, чтобы в школе был такой индивидуальный подход, особое отношение к каждому ученику. На что получила довольно разумный ответ, он сказал, нет, невозможно всех учителей набрать Ушинских сплошных. Учитель – массовая профессия, и невозможно сделать вот таким индивидуальным подход к каждому ученику. Это массовое, миллионное тиражирование вот этого подхода. Вот как тогда быть, как сделать так, чтобы школа ну хоть как-то приближалась к нашему представлению о прекрасном?
А.Кураев― Проблема серьёзная. Любая профессия, становясь массовой, теряет в качестве. И в любой профессии наш язык различает: этот доктор, а этот коновал, этот поп, а этот батюшка, этот учитель, а эта училка, этот офицер, а этот мент, и так далее, и тому подобное. Что здесь можно сделать? С одной стороны, деперсонализация процесса образования методом технологий, включая ЕГЭ пресловутый, объективизация возможных оценок, методик преподавания. С другой стороны, чтобы уравновесить это – максимальная поддержка личностей, тех, кто умеет работать иначе. Создание экспериментальных творческих площадок, ни в коем случае не навязывать единые учебники по всей стране для всех школ. Разрешить авторские курсы, возможно, в большом количестве. Вот одно должно уравновешивать другое. Пока, мне кажется, не нашли середины в нашей стране.
А.Асмолов: Царскосельский лицей порождал достоинство личности сложного человека
С.Сорокина― Я знаете, что хочу сказать. Когда прошла перестройка, в 90е годы помните, был период активного развития этих самых авторских школ, активный педагогический поиск. Чего только не возникло в 90х годах, Александр Григорьевич улыбается, действительно, был интересный период. У меня ощущение, что сейчас всё это постарались схлопнуть, идёт полная унификация, и этот процесс мне не нравится. Что скажете?
А.Асмолов― Я улыбался вот почему: именно в 90е годы стала появляться школа неопределённости, школа выбора, школа, если продолжать диалог, персонализации — а не деперсонализации. Даже появлялись школы (была такая замечательная женщина, она и есть, мастер, Любовь Кезина, которая ввела школы-лаборатории). Обратите внимание даже на это название. Иными словами, извините, обращусь к другому маленькому примеру, с моим коллегой, учителем в образовании, Геннадием Ягодневым, в 89м году я подготовил приказ о возможности не-ношения формы. Это не значило, что нельзя прийти в форме, но главное, что такое школа – это поддержка инаковости, поддержка разнообразия, поддержка права на самостоятельное мышление. А для этого, вы, Андрей, сейчас подняли самый больной вопрос. Один из моих учителей, друзей, был замечательный поэт – Наум Коржавин, он сказал фразу, которая – чудовищный диагноз времени: «Смерть России готовится в пединститутах». Услышьте, пожалуйста, эту фразу. Это как будто созвучно тому, о чём мы говорим. Это прежде всего, как говорил Ушинский (а вы Ушинского упоминали, это мастер педагогической антропологии, где они – они исчезли, почти исчезают, их заменяют долгое время «предметодатели», обратите внимание – дать только знание, и в школе сегодня как никогда нужен, и мы стараемся это делать, делали тогда вариативное образование по выбору, антропологический поворот – но это натыкается на самую страшную машину, машину обезличивания и унификации). Я всегда, когда говорю об этом, я вспоминаю одного из героя «Трудно быть богом» Стругацких, так называемый директор патриотической школы отец Куин, он говорит: «Умные нам не надобны, надобны – верные!» Ключевой вопрос, кого мы растим? Сложного человека, гражданина, или мы растим того, из кого надо будет по капле выдавливать раба?
С.Сорокина― Опять, видимо. Андрей, нынешние процессы, которые происходят в образовании, эта унификация, о которой Александр Григорьевич говорит, всё это – это действительно очень связано со временем, с теми тенденциями, которые действительно есть в нашем обществе, с нашим разворотом от демократии куда-то в противоположную сторону?
А.Кураев― Безусловно. Скажем, школа 90х годов в некотором смысле была бесхозна, как и церковь. То есть, у государства не было своей идеологии, не было ясных интересов. В этом были и свои минусы, конечно же, но были и плюсы – госструктуры не старались использовать церковь как-то, живите сами по себе, точно так же и школы. Главное – денег много не просите и отстаньте. Сегодня у государства появились некие сверхценности, что они называют государственными интересами, появился запрос на государственную идеологию и, соответственно, снова желание готовить солдатиков – школа – фабрика по производству оловянных солдатиков. Отсюда новые и новые требования, пересмотр государственных стандартов, и так далее – слушайте, я, когда готовил 10 лет назад учебник для 4 класса по основам православной культуры, с удивлением узнал, что, оказывается, не имею права учебник иллюстрировать репродукцией картин западных художников (Микеланджело, Рембрандта, Босха) – только русские художники.
С.Сорокина― А кто эти условия поставил?
А.Кураев― Издательство «Просвещение»
С.Сорокина― Аа.
А.Кураев― Очевидно, они в этом опытные люди – они понимают, что надо и как
С.Сорокина― И как вы вышли из этого положения?
А.Кураев― Ну никак – учебник вышел только с помощью немножко икон, и немножко Васнецова.
С.Сорокина― Он до сих пор в школах?
А.Кураев― Сейчас епитрахия подготовила ему замену, но, в принципе, он до сих пор есть.
С.Сорокина― До сих пор есть, по крайней мере, до последнего времени.
А.Асмолов― Он в ходу, «Основы православия» учебник Андрея, был написан таким мощным метафорическим языком
С.Сорокина― Верю
А.Асмолов― И замену ему найти будет сложно
С.Сорокина― Ну найдут в духе времени, будет поплоше, да попроще. Скажите, пожалуйста, вот предыдущий министр образования, госпожа Васильева, вроде как дама очень воцерковлённая, она настаивала на том, что нужно возвращаться к традиции церковно-приходских школ, вообще церковных школ, чуть ни львиную долю переводить – по крайней мере, начальную школу под крыло церкви переводить – и что это, мол, как раз соответствует тому, что в идеале нужно. А мы знаем, что появились школы, кстати говоря. Александр Григорьевич перед началом эфира рассказывал, что недавно общался с директором такой школы благородных девиц, которая существует уже в Москве под эгидой Минобороны, и появился сейчас филиал в СПб. Скажите ваше отношение – как вы относитесь к такого рода начинаниям? Минобороны, женская девичья школа, которая готовит таких замечательных православных и патриотических девушек, и однополое воспитание?
А.Кураев― Я немножко этого постараюсь не бояться – чем больше будет женщин в военных структурах, может быть, это смягчит само по себе суровую политику и атмосферу, будем надеяться так. Что касается приходских школ – это тупиковый путь, потому что в реальности они отбирают единственный выходной у детишек, которые и так до предела измочалены рабочей неделей, а потом ещё в воскресенье идти на службу, а после неё оставаться на полдня ещё на уроки – у них, получается, нет свободного времени совершенно, и в своё время в подростковом возрасте это выливается в совершенно понятный бунт. Кстати говоря, Васильева написала альтернативный учебник по основам православной культуры, епитрахия сейчас рассматривает, издательством «Просвещение» уже издан.
С.Сорокина― Иллюстрирован только русскими художниками, всё понятно
А.Кураев― Он ещё не продаётся – я его не видел.
А.Кураев: Сегодня у государства появились некие сверхценности, что они называют государственными интересами
С.Сорокина― Ну можно предположить, вряд ли найдём Микеланджело на этих страницах. Продолжим, что добавите, Александр Григорьевич?
А.Асмолов― Вы подняли вопрос о пансионе военных девиц, они же благородные, там на самом деле, стоит в первую очередь задача формирование ценностной основы. Там они берут во многом кодекс, в том числе связанный со старой, простите, аристократической культурой. И когда мы видим, что там рождаются традиции, как, в общем, и в ряде суворовских училищ, они, эти традиции, по своим формулам вовсе не отталкивают. Вы же помните формулу старую «Жизнь родине, честь – никому». В данном случае, я считаю, что это интересная линия. Я, как и вы, с замиранием смотрю на то, что из этого получится. Но Андрей верно сказал, наверное, в чём-то здесь есть большая историческая правота. Чем больше появляется людей разных в армии, тем лучше. Продолжая его образ, хочу напомнить, вы знаете ту женщину, которая должна была стать министром обороны России, и Борис Николаевич с ней обсуждал это, её звали Галина Старовойтова, с которой многие обсуждали – она сказала: «Это моё решение, я хочу быть министром обороны». Вы знаете, не получилось.
С.Сорокина― Что только не происходило в 90е годы, ведь это была реальная возможность. Андрей, а как вы видите, по какой дороге надо идти к этой самой идеальной школе, школе нашей мечты? Что бы вы могли пофантазировать, имея в виду, что мы в России с нашими реалиями и нынешней обстановкой? Насколько это возможно, приблизиться к чему-то более интересному, чем мы имеем?
А.Кураев― Позвольте, пользуясь случаем, я сделаю официальное заявление для редактора «Эха Москвы». Если однажды вы услышите из моих уст, что у меня есть рецепт спасения России и русской школы, забаньте меня навсегда, пожалуйста.
С.Сорокина― Да, поняла вас. Александр Григорьевич, вы больший фантазёр?
А.Асмолов― Знаете, уже были рецепты построения общества по всем жёстким алгоритмам. Уже упоминался замечательный рецепт, который реально был рецептом воспитания в школе, он назывался «Домострой», и если кто-то придёт и скажет, что у меня есть поваренная книга жизни школы, посмотрите на него с психотерапевтическим сочувствием. На самом деле, сегодня уникальное количество практик поддержки разнообразия, несмотря на унификацию, есть. Сегодня есть учителя, которые ищут, что бы ни происходило. Сегодня есть движение, которое называется «Сетевые движения школ», сеть, которая называется «Эврика» Александра Адамского, я мог бы ещё приводить примеры. Чтобы бы ни происходило, была такая книга, по-моему, у Окуджавы, «Глоток свободы». Так вот, несмотря на все попытки асфиксии школьной жизни, глотки свободы продолжаются
С.Сорокина― Романтик вы, Александр Григорьевич. Романтик! Андрей, не буду вас спрашивать про пути развития России, это я уже запрещаю себе спрашивать. Я из учительской семьи, у меня мать учительницей была, поэтому, что называется, жизнь школы изнутри я тоже немножечко наблюдала, довольно подробно. И больше чем уверена, что от личности учителя всё-таки очень многое зависит, от его какой-то вовлечённости в это во всё. В первую очередь, мне кажется, сейчас самое важное – это, может быть, именно институты педагогические, в которых эти самые кадры куются. Насколько они будут хороши, и хорошо бы, чтобы их не затушили в ближайшие годы. Я благодарю вас за этот разговор, спасибо большое, напоминаю, что Андрей Кураев и Александр Асмолов сегодня со мной говорили, мы оттолкнулись от события, которое вчера произошло в Серпухове, от этого несчастья с очередным выпускником школы, и говорили о том, что есть школа сегодня, чем отличаются церковно-приходские, хорошо ли направление церковно-приходское, и вообще что такое идеальная школа. Хотя, некоторые и не захотели рассуждать по поводу того, что есть идеальная школа. Напомню, что в 21 час будет программа «Статус» с Екатериной Шульман, в 22 «Кейс» с Соломиным и Юлием Гусманом, ведущая Любовь Комарова», в 23 часа будет программа «Неудобные», тема «16 дней против гендерного насилия»
Было ли у вас когда-нибудь ощущение, будто то, что есть сейчас, — это всего лишь черновик? Что наступит какое-то событие, и только после него начнется настоящая жизнь? А может, вы наблюдали такие состояния у других людей?
Подобные мысли и чувства очень характерны для синдрома отложенной жизни. В этом состоянии людям кажется, что они не живут, а только готовятся к жизни, создают для нее условия. Они отказывают себе в удовольствиях, пока не достигнут желанной цели, пока не случится «то самое» событие, после которого все изменится и можно будет наконец-то расслабиться.
Что же это за событие может быть? У каждого свое. Одни ждут, пока выплатят ипотеку, а до тех пор отказывают себе и близким в ежедневных радостях. Другие десятилетиями не делают ремонт и живут в некомфортных условиях, ожидая возможности переехать в новый дом. Третьи сохраняют опостылевший брак, пока не вырастут дети. Еще для кого-то жизнь начнется с момента заключения брака.
Есть люди, которые ждут не одного большого события, а череды мелких. Например, покупают красивые вещи, но запрещают себе ими пользоваться, потому что «это на Новый год», «нужно сначала похудеть», «радовать себя можно только по праздникам».
Трудоголики кормят себя обещаниями из той же серии: сначала закончу проект, а потом позволю себе расслабиться (правда, сразу за этим проектом будет следующий). Домохозяйки тоже не отстают: «Сначала все переделаю, потом буду отдыхать». Да что уж там, целые страны могут терпеть неудобства десятилетиями, ожидая наступления светлого будущего.
Общее у этих ситуаций одно — откладывание жизни «на потом».
Два сценария откладывания жизни
Откладывание может развиваться по двум сценариям: активному и пассивному. В активном варианте человек связывает наступление того самого события со своими собственными усилиями. Он запрещает себе радоваться, отвлекаться от цели и получать удовольствие от текущей жизни до тех пор, пока не достигнет результата. Он как будто не присутствует в настоящем, не считает его действительно важным, поскольку все помыслы направлены на будущее. Все свои силы и ресурсы такой человек направляет на достижение цели.
Пассивный сценарий выглядит так: человек считает, что его счастье зависит от других людей или обстоятельств. То есть он сам не предпринимает активных действий по достижению цели, а просто ждет, когда в его жизнь придет волшебник, сказочный принц, шанс, наследство, выигрыш в лотерею — в общем, тут у каждого свои фантазии.
Причем степень участия самого человека тут может быть разной: кто-то прикладывает усилия для поиска чуда, а кто-то даже не покупает лотерейный билет. Например, в ожидании повышения пассивный сценарий первого типа будет выглядеть так: сотрудник ищет расположения работодателя, пытается ему угодить в надежде на профессиональный рост.
А пассивный сценарий второго типа сделает из работника страдальца, который просто будет молча ждать повышения.
Та же история может произойти и в личной жизни. Дамы, для которых брак с успешным мужчиной является волшебным событием, после которого начнется безудержное счастье, тоже делятся на два типа. Одни старательно следят за внешностью, изучают гендерную психологию, учатся готовить и/или общаться, активно ходят в те места, где водятся Принцы. Другие просто проваливаются в позицию жертвы и расстраиваются от того, что никак не получается встретить подходящего партнера.
Если сильно упростить, то и активный, и пассивный сценарий синдрома отложенной жизни имеют общую невротическую формулу: «хочу — могу — не позволяю себе». То есть человек может получать от жизни удовольствие, но запрещает себе это до тех пор, пока не случится ожидаемое событие. Лишая себя радости жизни, он накапливает ощущение неудовлетворенности, которое делает его все более несчастным.
Как понять: вы откладываете жизнь на потом – или стремитесь к цели?
Но… разве это не нормально — ставить перед собой цели и достигать их? Ведь все мы взрослые люди и понимаем, что иногда нужно в чем-то себя ограничить, чтобы получить желаемое. Давайте посмотрим, в чем разница между адекватным стремлением к цели и синдромом отложенной жизни.
Вполне естественно, если человек, сосредоточенный на какой-то цели, временно ведет особый образ жизни. Например, спортсмен перед соревнованиями может сидеть на специальной диете. Но это не значит, что он будет отказывать себе в общении с друзьями, прогулках и других радостях жизни.
В этом-то и есть первое отличие синдрома отложенной жизни: до наступления «того самого» момента человек в таком состоянии ограничивает себя (а нередко и своих близких) даже в тех удовольствиях, которые никак не связаны с достижением заветной цели.
Второе ключевое отличие — это сроки. Логично предположить, что, например, на получение высшего образования уйдет несколько лет. Такие крупные цели будут включать некие ограничения, это вполне нормальный сценарий.
Другое дело, когда такой «режим ожидания» растягивается на десятки лет. Исследователи, занимающиеся изучением синдрома отложенной жизни, отмечают, что говорить об этом состоянии можно только в том случае, если «настоящая жизнь» откладывается на срок больше 5 лет.
Но самое главное отличие, конечно, первое. Можно ждать реализации некоторых целей и по 20 лет, но вот ставить жизнь «на паузу» на такой срок уже нездорово.
Или-или: что в этом плохого?
Важно сказать еще об одной особенности людей с синдромом отложенной жизни — дихотомическом мышлении по типу «или-или». Человек или сосредотачивается на цели, или живет сейчас. Людям с синдромом отложенной жизни не приходит в голову, что можно эти процессы сделать параллельными, то есть вместо «или-или» включить режим «и-и». Можно и ждать достижения цели, и получать удовольствие от жизни.
Например, нет никакого противоречия в том, чтобы делать свою квартиру уютной (или хотя бы чистой), пока ждешь переезда. На пикнике с друзьями вполне можно перестать думать о рабочем проекте — все равно ничего вы в выходной не сделаете, а вот свою жизнь запросто пропустить можете.
Чем вам мешает синдром отложенной жизни
Чуть выше я уже начала подбираться к негативным последствиям синдрома отложенной жизни. Самый главный из них — в ожидании дня Х человек пропускает свою жизнь. Все его внимание направлено на будущее, и в погоне за «счастьем потом» он упускает «счастье сейчас». Он не замечает, как растут дети, не видит радости в каждом дне.
А самое печальное случается, если момент, которого так ждет наш герой, так никогда и не наступает. А это бывает очень и очень часто. Ужас: всю жизнь вы гонялись за мифической целью, а потом оказалось, что все зря!
Несбывшаяся мечта — не единственный вариант развития событий. Бывают случаи, когда человек дождался-таки «того самого» события. Но оно не приносит того огромного счастья, о котором мечталось. Более того, многие с удивлением и горечью узнают, что им, оказывается, вообще не нравится жить так, как всю жизнь хотелось.
А дальше — горькая обида, разочарование, озлобление, депрессия. У кого-то после достижения важной цели начинается алкоголизм, иногда могут появиться мысли о суициде. Что делать, куда стремиться? Пропал смысл жизни…
Кстати, алкоголизм, игромания и другие зависимости мы наблюдаем не только когда человек достиг того, о чем мечтал. В «режиме ожидания» они тоже встречаются. Для многих людей (особенно пассивных) мечта о светлом будущем — это способ сбежать от ужасного настоящего.
Представим: ушел человек в фантазии о счастливой жизни, но захотел есть, а на кухне — соседи, тараканы, грязь… В общем, реальность настойчиво показывает разницу между желаемым и действительным. Есть способ затуманить свое зрение — уйти в зависимость. Такое происходит часто.
Кроме того, синдром отложенной жизни подрывает психическое и физическое здоровье другими способами.
Постоянное откладывание своих желаний на потом вызывает раздражение, чувство неудовлетворенности и даже озлобление. В конце концов все эти эмоции вырываются наружу в виде нервного срыва, психосоматических заболеваний, конфликтов с окружающими.
Еще один печальный психологической феномен, который часто встречается у людей в режиме ожидания, — это отсутствие желаний. Сначала человек просто откладывает «мелкие» радости ради большой цели. А затем… затем он с удивлением замечает, что разучился хотеть. Даже если он решает бороться с синдромом отложенной жизни, то вытащить из себя хотя бы несколько идей об улучшении текущей ситуации становится непросто.
Несколько неожиданное, не столь разрушительное, но заметное и неприятное следствие синдрома отложенной жизни — это захламление квартиры. Люди хранят вещи, которые пригодятся когда-нибудь: целые полки одежды «на похудеть» или спортивный инвентарь «когда будет время».
Так дом оказывается завален никому не нужными вещами, которые копят пыль, выходят из моды и просто мешают сделать жизнь удобной и комфортной. Если люди решаются избавиться от лишнего, то это может быть очень трудно. Становится жаль не самих вещей, а скорее связанных с ними фантазий и потраченного на них времени.
Проодолжение следует.
Ли Кайфу — предприниматель в области ИИ, бывший вице-президент Google, основатель Microsoft Research Asia и автор бестселлера «Искусственный интеллект и суперкомпьютеры». Рассказываем, какие книги вдохновляют его самого
Питер Диамандис, Стивен Котлер, «Будущее быстрее, чем вы думаете: Как технологии меняют бизнес, промышленность и нашу жизнь»
Основатель фонда XPRIZE и футуролог Питер Диамандис и известный американский журналист и предприниматель Стивен Котлер начали свое плодотворное литературное сотрудничество в 1999 году. Они выпустили две книги, посвященные передовым технологиям, — «Изобилие. Будущее будет лучше, чем вы думаете» и «Без тормозов. Как добиться успеха, нажить состояние и изменить мир». В первой книге авторы развивают идею о том, что ускоряющиеся технологии демократизируют доступ к продовольствию, воде и энергии, что ведет к изобилию прежде дефицитных ресурсов и постепенной победе над голодом, бедностью и болезнями. Во второй книге в центре внимания истории предпринимателей, которым технологии помогли в рекордные сроки выстроить бизнес, меняющий мир. «Будущее быстрее, чем вы думаете» завершает эту «Трилогию экспоненциального мышления», как ее называют авторы.
Объект исследования этой книги — слияние подрывных технологий друг с другом. Это полностью преображает почти все сферы нашей жизни: от медицины и индустрии развлечений до промышленности и образования. Например, Uber и Joby Aviation занимаются разработкой беспилотных воздушных такси, объединяя технологии автономного транспорта и производства дронов. Кроме того, многие детали этих летающих автомобилей производятся с помощью еще одной подрывной технологии — 3D-печати. Если использовать технологии виртуальной реальности и искусственного интеллекта в психиатрии, можно провести автоматическую психодиагностику — эта разработка принадлежит ученым из Самарского медицинского университета. И количество таких прорывов растет экспоненциально.
Котлер и Диамандис анализируют прорывные инновации и дают прогнозы о том, что ждет разные сферы: медицину — редактирование генов и 3D-печать органов, образование — занятия в виртуальной реальности, банковскую систему — постепенный переход на блокчейн. И все эти процессы начинаются уже сейчас.
Уолтер Айзексон, «Взломщик кода: Дженнифер Дудна, редактирование генов и будущее человечества»
Уолтер Айзексон известен своими бестселлерами — он написал самую известную биографию Стива Джобса, а также биографии Леонардо Да Винчи, Альберта Эйнштейна, Бенджамина Франклина и Генри Киссинджера. На этот раз Айзексон взялся за биографию Дженнифер Дудны — одной из лауреаток Нобелевской премии по химии 2020 года.
Еще в школе Дженнифер заинтересовалась тем, как устроены законы природы, и решила стать ученой. Будучи уже профессором химии и молекулярной и клеточной биологии Калифорнийского университета в Беркли, Дженнифер вместе с француженкой Эмманюэль Шарпантье создала технологию, способную изменить жизнь всего человечества — «генетические ножницы», или «инструмент перезаписи кода жизни». Технология редактирования генома получила название CRISPR/Cas: с ее помощью ученые могут с высокой точностью изменять геном растений, животных и микроорганизмов. Разработка Дудны и Шарпантье уже помогла в борьбе с пандемией коронавируса, в лечении смертельных болезней и в создании более устойчивых к засухе и вредителям сельскохозяйственных культур. Не исключено, что в будущем CRISPR/Cas будет использоваться для изменения ДНК человека — например, чтобы снизить склонность к ментальным расстройствам или повысить уровень IQ.
Адам Грант, «Подумайте еще раз. Сила знания о незнании»
Lifelong learning, или обучение во время всей жизни, — концепция, которой стоит придерживаться тем, кто хочет идти в ногу со временем и актуализировать свои навыки и умения. В первую очередь она требует гибкого ума и готовности переосмысливать устаревшие убеждения. Профессор Уортонской школы бизнеса Адам Грант уверен, что достичь успеха в профессии и счастья в личной жизни можно, если развить в себе способность переучиваться и критически оценивать реальность.
В повседневной жизни мы часто выбираем следовать тем убеждениям, к которым привыкли, и окружаем себя людьми, которые во всем согласны с нашими ценностями и взглядами. Чтобы развить интеллект и мудрость, мыслительный процесс должен сталкиваться с вызовами, чего не происходит, если мы постоянно находимся в зоне комфорта. В своей книге Грант учит, как избавиться от предубеждений, рассматривать конфликты как возможность учиться и вдохновлять других поступать так же.
Сухиндер Сингх Кэссиди, «Выберите возможность: рискуйте и преуспевайте (даже когда терпите неудачу)»
Сухиндер Сингх Кэссиди — одна из самых успешных женщин-технических руководителей Кремниевой долины. Она основала несколько компаний, в том числе The Boardlist — организацию, которая продвигает женщин в корпоративные советы директоров. Но, как и любой другой человек, на своем пути Кэссиди совершила немало ошибок, в чем она честно признается в своей книге. Например, она описывает ситуации, когда неудачно инвестировала прибыль от продажи компании или не смогла получить достаточную рыночную поддержку для стартапа.
Кэссиди считает, что любой провал или неправильный выбор можно превратить в успех, а FOMO (Fear of missing out — синдром упущенной выгоды) — в союзника, если рассматривать риск как непрерывный процесс. Важно научиться заранее принимать возможность того, что риск окажется неоправданным — даже тогда, когда все было тщательно продумано. С каждым повторением вероятность успеха возрастает, пишет Сухиндер Кэссиди. Ее практические советы о том, как перестать бояться рисковать, каждый читатель сможет применить на собственном карьерном пути.
Алан Игл, Джонатан Розенберг, Эрик Шмидт, «Trillion Dollar Coach. Принципы лидерства легендарного коуча Кремниевой долины Билла Кэмпбелла»
Билл Кэмпбелл считается легендарной фигурой в мире технологий — его называли «тщательно охраняемым секретом Кремниевой долины», к его советам прислушивался Стив Джобс, а на его похоронах в 2016 году собрались десятки пионеров индустрии, включая Марка Цукерберга, Сергея Брина, Ларри Пейджа, Тима Кука и Джеффа Безоса.
У Кэмпбелла не было бизнес-образования — в мир технологий он пришел из футбола. Во время учебы в Колумбийском университете он был капитаном команды и привел ее к титулу чемпионов Лиги Плюща — единственный раз за всю историю учебного заведения. Футбольную карьеру пришлось закончить после того, как Билл попал в больницу. Но то, что потерял футбол, обрела сфера ИТ. Быстро поднявшись по карьерной лестнице, Кэмпбелл познакомился с Джоном Скалли, который позвал его присоединиться к амбициозному стартапу — компании Apple. С тех пор Кэмпбелл был личным коучем многих технологических энтузиастов. В книге описано, как благодаря его советам Apple, Google, Amazon и Twitter заработали более $1 трлн.
В своей практике Билл Кэмпбелл придерживался серии правил, которые позволяли ему неизменно приводить команды к успеху. Эти принципы собраны в книге его учеников Джонатана Розенберга и Эрика Шмидта, которым удалось превратить Google в один из самых значимых брендов в мире.
Эрик Тополь, «Искусственный интеллект в медицине: Как умные технологии меняют подход к лечению»
Эрик Тополь — практикующий кардиолог, профессор геномики и директор Института трансляционных исследований Скриппса в Калифорнии. Тополь занимается вопросами применения искусственного интеллекта в медицине и отвечает на некоторые из них в своей книге. Он описывает, как внедрение ИИ повлияет на диагностику заболеваний, как поменяется общение врача и пациента, какие перспективы искусственный интеллект открывает для лечения смертельных заболеваний и как новые технологии применяются в психиатрии.
Тополь начинает с рассказа о том, как врачи несколько лет не могли поставить ему правильный диагноз потому, что у них не было времени и возможности увидеть в пациенте личность. Новые технологии, которые приходят на службу медицине, позволяют врачам передавать рутинные задачи машинам и высвобождают время для поиска индивидуального подхода к каждому пациенту. Профессор уверен, что ключ к развитию медицины лежит в синергии человека и машины. Журнал Nature пишет: «Тополь выступает за применение технологий для того, чтобы вернуть заботу в здравоохранение, и его доводы — вне времени».
Марк Бениофф, Моника Лэнгли, «Первопроходец: бизнес как величайшая платформа для перемен»
Марк Бениофф и Моника Лэнгли — председатель и исполнительный вице-президент по глобальным стратегическим вопросам облачной компании Salesforce. В книге они делятся своим взглядом на успешные компании будущего, в которых каждый сотрудник каким-то образом меняет мир.
По мнению авторов, секрет роста бизнеса и инноваций заключается в сильной корпоративной культуре, ценности которой охватывают все сферы деятельности сотрудников. Лидеры Четвертой промышленной революции должны обладать душой в дополнение к уму и дальновидности. На примере Salesforce Бениофф показывает, как основные ценности — доверие, успех клиентов, инновации, равенство и стремление к отдаче — стали самым мощным двигателем успеха и одним из главных конкурентных преимуществ компании. Так, в 2011 Salesforce неоднократно признавали одним из лучших работодателей, а в рейтинге 25 компаний, лучше всего платящих сотрудникам, компания заняла первое место. Бениофф делится «дорожной картой» для генеральных директоров, которые хотят повторить этот успех. Этот подход можно применить к любому бизнесу, поскольку корпоративная культура — это то, что вдохновляет сотрудников на всех уровнях выполнять свою работу хорошо и стремиться к более глобальным целям.
Крис Бэйли, «Гиперфокус: Как я научился делать больше, тратя меньше времени»
Самый ценный ресурс XXI века — время. Часто мы теряем его из-за того, что не можем сфокусироваться на важных задачах, пытаясь делать все сразу. В результате страдает и качество работы, и качество жизни. Автор книги считает, что самое продуктивное состояние человека — глубокий фокус только на одной важной вещи за раз, или гиперфокус. Гиперфокус при этом не может существовать без фокуса рассеивания — творческого режима деятельности, который заряжает энергией и делает нас креативнее. Для успешного результата важно найти баланс между этими режимами. Это позволит лучше сосредотачиваться, более осознанно жить и работать. Опираясь на исследования нейронауки, Бэйли рассказывает, как к этому прийти.
Советы, которые дает Бэйли, многие из нас уже слышали или знают — эта книга будет полезна всем, кто хочет систематизировать имеющиеся знания, получить новые навыки и, наконец, начать применять их в жизни.
Джеймс Л. Макгрегор, «Миллиард клиентов: Уроки передовых направлений бизнеса в Китае»
Экономика Китая стремительно движется к тому, чтобы превзойти рынки Северной Америки и Европы в совокупности. Компании со всего мира стекаются туда, чтобы покупать, продавать, производить и создавать новые продукты. Бывший глава китайского бюро The Wall Street Journal Джеймс Макгрегор объясняет, что все не так просто, как кажется — на самом деле бизнес в Китае сталкивается с большим количеством «подводных камней».
«Миллиард клиентов» объединяет рассказы Макгрегора о личностях, сделках и извлеченных из китайского опыта уроках — от создания совместного предприятия Morgan Stanley и китайского банка до взлета и падения китайского крестьянина, ставшего контрабандистом-миллиардером. Здесь же — история о трудностях, с которыми столкнулся Руперт Мердок во время создания спутниковой телевизионной сети в Китае, борьба китайского финансового журналиста с правительственной цензурой и подкупленными СМИ.
Прожив в Китае два десятилетия, Макгрегор пишет о китайском рынке со знанием дела и относится к китайским бизнесменам с той же симпатией и пониманием, что и к западным. Тем не менее, картина, которую он рисует, кажется довольно мрачной: всем управляют могущественные коммунистические чиновники и жадные до взяток бюрократы, а жесткая деловая культура в основном построена на личных и семейных связях.
Мэтт Шихан, «Транс-тихоокеанский эксперимент: Как Китай и Калифорния сотрудничают и конкурируют за наше будущее»
КНР и американский штат Калифорния — две важные точки на карте, где происходят главные экономические события XXI века. Между Китаем и Калифорнией существует взаимозависимые социальные и экономические отношения, которые анализирует журналист и аналитик Мэтт Шихан.
Шихан рассказывает истории реальных людей, которые строят эти отношения: мэра Южной Калифорнии, который верит, что китайский завод электрических автобусов спасет его город от метамфетаминовых лабораторий и скинхедов; богатых китайских семей, которые едут в Калифорнию за американской мечтой и многих других. В книге нашлось место и для истории самого Ли Кайфу — Шихан рассказывает о том, как он покинул пост президента Google China, чтобы составить конкуренцию уже бывшему работодателю. Каждая из этих историй раскрывает новую реальность сверхдержав XXI века.