Рассказы даниила хармса читать

Комментарии:

ХАРМС, ДАНИИЛ ИВАНОВИЧ

ХАРМС, ДАНИИЛ ИВАНОВИЧ (наст. фамилия Ювачев) (1905–1942), русский поэт, прозаик, драматург. Родился 17 (30) декабря 1905 в С.-Петербурге. Отец его, в бытность морским офицером привлеченный к суду в 1883 за соучастие в народовольческом терроре, провел четыре года в одиночной камере и более десяти лет на каторге, где, по-видимому, пережил религиозное обращение: наряду с мемуарными книгами Восемь лет на Сахалине (1901) и Шлиссельбургская крепость (1907) он опубликовал мистические трактаты Между миром и монастырем (1903), Тайны Царства Небесного (1910) и др. Мать Хармса, дворянка, заведовала в 1900-е годы приютом для бывших каторжанок в Петербурге. Хармс учился в санкт-петербургской привилегированной немецкой школе (Петершуле), где приобрел основательное знание немецкого и английского языков. В 1924 поступил в Ленинградский электротехникум, откуда через год был исключен за «слабую посещаемость» и «неактивность в общественных работах». С тех пор целиком отдался писательскому труду и жил исключительно литературным заработком. Сопутствующее писательству разностороннее самообразование, с особым уклоном в философию и психологию, как о том свидетельствует его дневник, протекало чрезвычайно интенсивно.

Изначально он чувствовал в себе «силу стихотворства» и своим поприщем избрал поэзию, понятие о которой определилось у него под влиянием поэта А.В.Туфанова (1877–1941), почитателя и продолжателя В.В.Хлебникова, автора книги К зауми (1924) и основателя (в марте 1925) Ордена Заумников, в ядро которого входил и Хармс, взявший себе титул «Взирь зауми».Через Туфанова сблизился с А.Введенским, учеником более ортодоксального поэта-«хлебниковца» и обожателя А.Крученыха И.Г.Терентьева (1892–1937), создателя ряда агитпьес, в том числе «актуализующей» сценической обработки Ревизора, спародированной в Двенадцати стульях И.Ильфа и Е.Петрова. С Введенским Хармса связала прочная дружба, тот, порой без особых оснований, принимал на себя роль наставника Хармса. Однако направленность их творчества, родственного в плане словеснических поисков, с начала до конца принципиально различна: у Введенского возникает и сохраняется дидактическая установка, у Хармса преобладает игровая. Об этом свидетельствуют первые же известные его стихотворные тексты: Кика с Кокой, Ваньки Встаньки, Землю говорят изобрели конюхи и поэма Михаилы.

Введенский обеспечил Хармсу новый круг постоянного общения, познакомив его со своими друзьями Л.Липавским и Я.Друскиным, выпускниками философского отделения факультета общественных наук, отказавшимися отречься от своего учителя, высланного из СССР в 1922 видного русского философа Н.О.Лосского, и пытавшимися развивать его идеи самоценности личности и интуитивного знания. Их взгляды безусловно повлияли на мировоззрение Хармса, 15 с лишним лет они были первыми слушателями и ценителями Хармса, во время блокады Друскин чудом спас его сочинения.

Еще в 1922 Введенский, Липавский и Друскин основали тройственный союз и стали называть себя «чинарями»; в 1925 к ним присоединился Хармс, который из «взиря зауми» стал «чинарем-взиральником» и быстро приобрел скандальную известность в кругах литераторов-авангардистов под своим новоизобретенным псевдонимом, которым стало множественное число английского слова «harm» – «напасти». Впоследствии свои произведения для детей он подписывал и иначе (Чармс, Шардам и т.д.), но собственной фамилией никогда не пользовался. Псевдоним был закреплен и во вступительной анкете Всероссийского Союза поэтов, куда Хармса приняли в марте 1926 на основании представленных стихотворных сочинений, два из которых (Случай на железной дороге и Стих Петра Яшкина – коммуниста) удалось напечатать в малотиражных сборниках Союза. Кроме них, до конца 1980-х годов в СССР было опубликовано лишь одно «взрослое» произведение Хармса – стихотворение Выходит Мария, отвесив поклон (сб. День поэзии, 1965).

В качестве члена литобъединения Хармс получил возможность выступать с чтением своих стихов, но воспользовался ею только один раз, в октябре 1926 – другие попытки были тщетными. Игровое начало его стихов стимулировало их драматизацию и сценическое представление: в 1926 он вместе с Введенским подготовил синтетический спектакль авангардистского театра «Радикс» Моя мама вся в часах, но дальше репетиций дело не пошло. Хармс познакомился с К.Малевичем, и глава супрематизма подарил ему свою книгу Бог не скинут с надписью «Идите и останавливайте прогресс». Свое стихотворение На смерть Казимира Малевича Хармс прочел на панихиде по художнику в 1936. Тяготение Хармса к драматической форме выразилось в диалогизации многих стихотворений (Искушение, Лапа, Месть и т.д.), а также в создании Комедии Города Петербурга и первого преимущественно прозаического сочинения – пьесы Елизавета Бам, представленной 24 января 1928 на единственном вечере «Объединения Реального Искусства» (ОБЭРИУ), куда, кроме Хармса и Введенского, входили Н.Заболоцкий, К.Вагинов и И.Бахтерев и к которому примыкал Н.Олейников – с ним у Хармса образовалась особая близость. Объединение было неустойчивым, просуществовало менее трех лет (1927–1930), и деятельное участие в нем Хармса было скорее внешним, никак не затронувшим его творческих принципов. Характеристика, данная ему Заболоцким, составителем манифеста ОБЭРИУ, отличается неопределенностью: «поэт и драматург, внимание которого сосредоточено не на статической фигуре, но на столкновении ряда предметов, на их взаимоотношениях».

В конце 1927 Олейников и Б.Житков организуют «Ассоциацию писателей детской литературы» и приглашают в нее Хармса; с 1928 по 1941 он постоянно сотрудничает в детских журналах «Еж», «Чиж», «Сверчок» и «Октябрята», за это время у него выходит около 20 детских книг. Эти сочинения являются естественным ответвлением творчества Хармса и дают своеобразный выход его игровой стихии, но, как о том свидетельствуют его дневники и письма, писались они исключительно для заработка (с середины 1930-х годов более чем скудного) и особого значения автор им не придавал. Печатались они стараниями С.Я.Маршака, отношение к ним руководящей критики, начиная со статьи в «Правде» (1929) Против халтуры в детской литературе, было однозначным. Вероятно, поэтому приходилось постоянно варьировать и изменять псевдоним.

Ненапечатанные его произведения газета «Смена» расценила в апреле 1930 как «поэзию классового врага», статья стала предвестием ареста Хармса в конце 1931, квалификации его литературных занятий как «подрывной работы» и «контрреволюционной деятельности» и ссылки в Курск. В 1932 ему удалось вернуться в Ленинград. Характер его творчества меняется: поэзия отходит на задний план и стихов пишется все меньше (последние законченные стихотворения относятся к началу 1938), прозаические же сочинения (за исключением повести Старуха, творения малого жанра) множатся и циклизуются (Случаи, Сцены и т.д.). На месте лирического героя – затейника, заводилы, визионера и чудодея – появляется нарочито наивный рассказчик-наблюдатель, беспристрастный до цинизма. Фантастика и бытовой гротеск выявляют жестокую и бредовую несуразицу «непривлекательной действительности» (из дневников), причем эффект ужасающей достоверности создается благодаря скрупулезной точности деталей, жестов, речевой мимики. В унисон с дневниковыми записями («пришли дни моей гибели» и т.п.) последние рассказы (Рыцари, Упадание, Помеха, Реабилитация) проникнуты ощущением полной безысходности, всевластия полоумного произвола, жестокости и пошлости.

В августе 1941 Хармс был арестован за «пораженческие высказывания».

Сочинения Хармса, даже напечатанные, пребывали в полном забвении до начала 1960-х годов, когда был издан сборник его тщательно отобранных детских стихотворений Игра (1962). После этого ему около 20 лет пытались присвоить облик веселого чудака, массовика-затейника по детской части, совершенно не согласующийся с его «взрослыми» сочинениями. С 1978 в ФРГ публикуется его собрание сочинений, подготовленное на основе спасенных рукописей М.Мейлахом и В.Эрлем. К середине 1990-х годов Хармс прочно занимает место одного из главных представителей русской художественной словесности 1920–1930-х годов, по сути дела противостоящей советской литературе.

Умер Хармс в Ленинграде 2 февраля 1942 – в заключении, от истощения.

Даниил Хармс: — биография: Человек-парадокс

Биография Даниила Хармса начинается когда первая русская революция безжалостно крушила человеческие судьбы, а заканчивается в страшную пору Ленинградской блокады, — непонятый, перечеркнутый политическим режимом, преданный теми, кого считал друзьями.

В момент своего рождения наш герой еще не был Хармсом. Его звали Даниил Иванович Ювачев. Он появился на свет в Петербурге 30 декабря 1905 года.

Впоследствии Хармс любил рассказывать об этом моменте в жанре фантасмагории: «Я родился в камыше. Как мышь. Моя мать меня родила и положила в воду. И я поплыл. Какая-то рыба с четырьмя усами на носу кружилась около меня. Я заплакал. Вдруг мы увидели, что плывет по воде каша. Мы съели эту кашу и начали смеяться. Нам было очень весело. »

С первого дня жизни Даниил был погружен в концентрированный раствор любви и строгости. Источником первой была мать Надежда Ивановна Колюбакина — утешительница женщин, переживших тюремное заключение, дворянка по происхождению. Строгость исходила от отца, Ивана Павловича Ювачева — экс-народовольца, чудом избежавшего повешения, в 15-летней сахалинской ссылке очистившегося от революционных настроений. По его велению сын изучил немецкий и английский языки, прочитал множество умных книг, был обучен прикладным наукам.

В реальном училище Петришуле Даниил слыл хорошим учеником, не чуждым шалостей, например, любил разыграть перед учителем несчастного «сироту», чтобы избежать наказания. Примерно к этому же периоду относится его первый литературный опыт — забавная сказка. Он написал ее для 4-летней сестры Наталии, ранняя смерть которой стала для будущего поэта первым сильным потрясением.

Светлая пора детства оборвалась — грянул 1917 год. После долгих переездов по стране Ювачевы вернулись в Петербург, ставший Петроградом. Даниил работал в Боткинской больнице, учился в Детско-сельской трудовой школе и писал первые стихи, которые больше напоминали нагромождение чепухи. Отец, воспитанный на Пушкине и Лермонтове, был в ужасе. Окружающим юноша казался совсем взрослым.

Особенно поражало его нежелание быть, «как все». Даниил выделялся оригинальностью в одежде, странностями в поведении. И, кажется, олицетворял себя с кем-то иным, но этот «кто-то» имел столько имен, что в них легко было запутаться. Самое важное из них появилось на форзаце одной из Библий — «Harms» (от англ. «вред»). Есть несколько версий его возникновения. Согласно одной из них, его «подсказал» писателю Шерлок Холмс, которым он восхищался с 12 лет.

В ту пору все «англицкое» интересовало его: в 17 лет Даниил привлекал к себе внимание юных дев «парадным костюмом» с намеком на английский стиль: коричневый в светлую крапинку пиджак, брюки «гольф», длинные носки и желтые ботинки на высокой подошве. Венчала это «стилистическое безумие» трубка в уголке рта, не знавшая огня.

Даниил Хармс — Биография личной жизни

О человеке многое могут рассказать его «любови». Абсолютной «любовью» Даниила Ивановича были женщины — с пышными формами, остроумные, с чувством юмора. Он рано женился на красавице Эстер Русаковой, и хотя отношения были сложными (он ей изменял, она ревновала), он сохранил к ней нежные чувства. В 1937 году она была осуждена на пять лет лагерей и умерла в Магадане год спустя.

Второй официальной женой стала Марина Малич, женщина более терпеливая и спокойная. Благодаря ей и другу Хармса Якову Друскину мы сегодня можем читать записные книжки писателя, его ранние и редкие произведения.

С ранних лет Хармс тяготел к западничеству. Одним из любимых его розыгрышей было «изобразить иностранца».

Он излучал необъяснимый магнетизм, хотя фотографии тех лет запечатлели грубо вытесанное лицо с тяжелыми надбровными дугами и глубоко запрятанными под ними пронзительно-светлыми глазами. Рот, словно опрокинутый полумесяц, придавал лицу выражение трагической театральной маски. Несмотря на это, Хармс слыл искрометным шутником.

Один из друзей писателя рассказывал, как весной 1924 года он зашел к Даниилу. Тот предложил прогуляться по Невскому, но перед этим зашел в сарай, прихватил ножку от стола, затем попросил друга раскрасить ему лицо -тот изобразил на лице поэта кружки, треугольники и прочие геометрические объекты. «Записывай, что прохожие скажут», — сказал Хармс, и они отправились на прогулку. Прохожие в большинстве своем шарахались от странной парочки, но Даниилу это нравилось.

Если розыгрыши были призваны стать выразительным средством мятежной души писателя-авангардиста, то «игра в шизофреника» в 1939 году имела жизненно важную цель: избежать призыва на военную службу и спастись от преследования ОГПУ. Оно приметило Хармса еще осенью 1924 года после выступления на вечере, посвященном творчеству Гумилева. Тогда с ним только «поговорили».

А 10 декабря 1931 года все было по-серьезному: арест, следственные действия, жестокие пытки. В итоге Хармс «сознался» в антисоветской деятельности — рассказал о своих «грехах»: написании халтурных детских произведений, создании литературного течения под названием «заумь» и попытках реставрации прежнего политического строя, при этом прилежно указал все «явки, имена, пароли». Его приговорили к трем годам концлагеря. Спас отец — концлагерь заменили на ссылку в Курск.

Возвратившись в Ленинград, Хармс обнаружил изрядно поредевшие ряды вчерашних друзей: одни умерли, других посадили, кому-то удалось ускользнуть за границу. Он чувствовал, что финал близок, но продолжал жить на всю катушку: влюбляться во всех пышных женщин, писать стихи, чаще детские, только за них ему сносно платили. Забавно, что детей Хармс не особо любил, зато те его просто обожали. Когда он выходил на сцену ленинградского Дворца пионеров, то разогревал зал настоящими фокусами. Это вызывало шквал восторга.

В 1941 году за ним пришли вновь. Хармс знал: дело не в доносе, который написала на него Антонина Оранжиреева, ближайшая подруга Анны Ахматовой, официальный информатор ОГПУ. Он сам, его «авангардизм», нежелание шагать в ногу с остальными — вот что доводило до бешенства тех, других. И они не успокоятся, пока он жив.

Отец Даниила умер, заступиться за писателя было некому, многие друзья отвернулись от него, помня его «признательные показания». Его могли расстрелять, но на помощь пришел им же «сыгранный» диагноз — шизофрения. Более страшного ухода невозможно представить: к нему, потомку дворянского рода, человеку неординарному, талантливому, относились как к преступнику. Заставили пройти через унижения физические и душевные.

Заключенным «Крестов», как и всем жителям блокадного Ленинграда, полагались 150 граммов хлеба в сутки. В ледяной камере тюремной больницы затравленный, измученный и беспомощный Хармс ждал очереди на транспортировку в Казань, где «лечили» душевнобольных. Но о нем, как и о других заключенных «Крестов», в эти жуткие блокадные дни попросту забыли — перестали кормить, обрекая тем самым на мучительную гибель.

Кардиограмма Даниила Ивановича Ювачева-Хармса распрямилась 2 февраля 1942 года. Остывшее тело единственного в своем роде поэта нашли несколько дней спустя, одиноко лежащим на полу больничной камеры.

Только в 1960 году в его биографии произошли некоторые изменения: постановлением прокуратуры Ленинграда Хармса признали невиновным, его дело закрыли за отсутствием состава преступления, а сам он был реабилитирован.

Даниил Иванович Хармс

ХАРМС, ДАНИИЛ ИВАНОВИЧ (наст. фамилия Ювачев) (1905−1942), русский поэт, прозаик, драматург. Родился 17 (30) декабря 1905 в С.-Петербурге. Отец его, в бытность морским офицером привлеченный к суду в 1883 за соучастие в народовольческом терроре, провел четыре года в одиночной камере и более десяти лет на каторге, где, по-видимому, пережил религиозное обращение: наряду с мемуарными книгами Восемь лет на Сахалине (1901) и Шлиссельбургская крепость (1907) он опубликовал мистические трактаты Между миром и монастырем (1903), Тайны Царства Небесного (1910) и др. Мать Хармса, дворянка, заведовала в 1900-е годы приютом для бывших каторжанок в Петербурге. Хармс учился в санкт-петербургской привилегированной немецкой школе (Петершуле), где приобрел основательное знание немецкого и английского языков. В 1924 поступил в Ленинградский электротехникум, откуда через год был исключен за «слабую посещаемость» и «неактивность в общественных работах». С тех пор целиком отдался писательскому труду и жил исключительно литературным заработком. Сопутствующее писательству разностороннее самообразование, с особым уклоном в философию и психологию, как о том свидетельствует его дневник, протекало чрезвычайно интенсивно.

Изначально он чувствовал в себе «силу стихотворства» и своим поприщем избрал поэзию, понятие о которой определилось у него под влиянием поэта (1877−1941), почитателя и продолжателя , автора книги К зауми (1924) и основателя (в марте 1925) Ордена Заумников, в ядро которого входил и Хармс, взявший себе титул «Взирь зауми».Через Туфанова сблизился с А. Введенским, учеником более ортодоксального поэта-«хлебниковца» и обожателя А. Крученыха (1892−1937), создателя ряда агитпьес, в том числе «актуализующей» сценической обработки Ревизора, спародированной в Двенадцати стульях И. Ильфа и Е.Петрова. С Введенским Хармса связала прочная дружба, тот, порой без особых оснований, принимал на себя роль наставника Хармса. Однако направленность их творчества, родственного в плане словеснических поисков, с начала до конца принципиально различна: у Введенского возникает и сохраняется дидактическая установка, у Хармса преобладает игровая. Об этом свидетельствуют первые же известные его стихотворные тексты: Кика с Кокой, Ваньки Встаньки, Землю говорят изобрели конюхи и поэма Михаилы.

Введенский обеспечил Хармсу новый круг постоянного общения, познакомив его со своими друзьями Л. Липавским и Я. Друскиным, выпускниками философского отделения факультета общественных наук, отказавшимися отречься от своего учителя, высланного из СССР в 1922 видного русского философа , и пытавшимися развивать его идеи самоценности личности и интуитивного знания. Их взгляды безусловно повлияли на мировоззрение Хармса, 15 с лишним лет они были первыми слушателями и ценителями Хармса, во время блокады Друскин чудом спас его сочинения.

Еще в 1922 Введенский, Липавский и Друскин основали тройственный союз и стали называть себя «чинарями»; в 1925 к ним присоединился Хармс, который из «взиря зауми» стал «чинарем-взиральником» и быстро приобрел скандальную известность в кругах литераторов-авангардистов под своим новоизобретенным псевдонимом, которым стало множественное число английского слова «harm» — «напасти». Впоследствии свои произведения для детей он подписывал и иначе (Чармс, Шардам ), но собственной фамилией никогда не пользовался. Псевдоним был закреплен и во вступительной анкете Всероссийского Союза поэтов, куда Хармса приняли в марте 1926 на основании представленных стихотворных сочинений, два из которых (Случай на железной дороге и Стих Петра Яшкина — коммуниста) удалось напечатать в малотиражных сборниках Союза. Кроме них, до конца 1980-х годов в СССР было опубликовано лишь одно «взрослое» произведение Хармса — стихотворение Выходит Мария, отвесив поклон (сб. День поэзии, 1965).

В качестве члена литобъединения Хармс получил возможность выступать с чтением своих стихов, но воспользовался ею только один раз, в октябре 1926 — другие попытки были тщетными. Игровое начало его стихов стимулировало их драматизацию и сценическое представление: в 1926 он вместе с Введенским подготовил синтетический спектакль авангардистского театра «Радикс» Моя мама вся в часах, но дальше репетиций дело не пошло. Хармс познакомился с К. Малевичем, и глава супрематизма подарил ему свою книгу Бог не скинут с надписью «Идите и останавливайте прогресс». Свое стихотворение На смерть Казимира Малевича Хармс прочел на панихиде по художнику в 1936. Тяготение Хармса к драматической форме выразилось в диалогизации многих стихотворений (Искушение, Лапа, Месть ), а также в создании Комедии Города Петербурга и первого преимущественно прозаического сочинения — пьесы Елизавета Бам, представленной 24 января 1928 на единственном вечере «Объединения Реального Искусства» (ОБЭРИУ), куда, кроме Хармса и Введенского, входили Н. Заболоцкий, К. Вагинов и И. Бахтерев и к которому примыкал Н. Олейников — с ним у Хармса образовалась особая близость. Объединение было неустойчивым, просуществовало менее трех лет (1927−1930), и деятельное участие в нем Хармса было скорее внешним, никак не затронувшим его творческих принципов. Характеристика, данная ему Заболоцким, составителем манифеста ОБЭРИУ, отличается неопределенностью: «поэт и драматург, внимание которого сосредоточено не на статической фигуре, но на столкновении ряда предметов, на их взаимоотношениях». В конце 1927 Олейников и Б. Житков организуют «Ассоциацию писателей детской литературы» и приглашают в нее Хармса; с 1928 по 1941 он постоянно сотрудничает в детских журналах «Еж», «Чиж», «Сверчок» и «Октябрята», за это время у него выходит около 20 детских книг. Эти сочинения являются естественным ответвлением творчества Хармса и дают своеобразный выход его игровой стихии, но, как о том свидетельствуют его дневники и письма, писались они исключительно для заработка (с середины 1930-х годов более чем скудного) и особого значения автор им не придавал. Печатались они стараниями , отношение к ним руководящей критики, начиная со статьи в «Правде» (1929) Против халтуры в детской литературе, было однозначным. Вероятно, поэтому приходилось постоянно варьировать и изменять псевдоним. Ненапечатанные его произведения газета «Смена» расценила в апреле 1930 как «поэзию классового врага», статья стала предвестием ареста Хармса в конце 1931, квалификации его литературных занятий как «подрывной работы» и «контрреволюционной деятельности» и ссылки в Курск. В 1932 ему удалось вернуться в Ленинград. Характер его творчества меняется: поэзия отходит на задний план и стихов пишется все меньше (последние законченные стихотворения относятся к началу 1938), прозаические же сочинения (за исключением повести Старуха, творения малого жанра) множатся и циклизуются (Случаи, Сцены ). На месте лирического героя — затейника, заводилы, визионера и чудодея — появляется нарочито наивный рассказчик-наблюдатель, беспристрастный до цинизма. Фантастика и бытовой гротеск выявляют жестокую и бредовую несуразицу «непривлекательной действительности» (из дневников), причем эффект ужасающей достоверности создается благодаря скрупулезной точности деталей, жестов, речевой мимики. В унисон с дневниковыми записями («пришли дни моей гибели» ) последние рассказы (Рыцари, Упадание, Помеха, Реабилитация) проникнуты ощущением полной безысходности, всевластия полоумного произвола, жестокости и пошлости. В августе 1941 Хармс был арестован за «пораженческие высказывания». Сочинения Хармса, даже напечатанные, пребывали в полном забвении до начала 1960-х годов, когда был издан сборник его тщательно отобранных детских стихотворений Игра (1962). После этого ему около 20 лет пытались присвоить облик веселого чудака, массовика-затейника по детской части, совершенно не согласующийся с его «взрослыми» сочинениями. С 1978 в ФРГ публикуется его собрание сочинений, подготовленное на основе спасенных рукописей М. Мейлахом и В.Эрлем. К середине 1990-х годов Хармс прочно занимает место одного из главных представителей русской художественной словесности 1920−1930-х годов, по сути дела противостоящей советской литературе. Умер Хармс в Ленинграде 2 февраля 1942 — в заключении, от истощения.

Даниил Иванович Хармс (Ювачёв), (30 декабря 1905 года — 2 февраля 1942) — известный поэт и прозаик, драматург и замечательный детский писатель. Очень рано выбрал себе псевдоним и рано начал писать. Был активным участником «Объединение реального искусства» (ОБЭРИУ). Даниил Ювачёв родился в Санкт-Петербурге в семье Ивана Ювачёва, революционера, сосланного на каторгу, и Надежды Ювачёвой. Родители были знакомы со многими известными в то время писателями. • 1915—1918 – средняя школа Главного немецкого училища; • 1922—1924 – Детско-сельская единая трудовая школа; • 1924 год —ленинградский электротехникум; 1926 год — отчисление; • 5 марта 1928 года — женитьба на Эстер Русаковой, Хармс посвятил ей много произведений и дневниковых записей в период с 1925 по 1932 год. Отношения были сложными, в 1932 году по обоюдному согласию они развелись. • 1928 – 1941 год – активно сотрудничает с детскими журналами, очень много пишет детских произведений, сотрудничает с Маршаком; Им написано больше 20-ти детских книг. • 16 июля 1934 года Хармс женится на Марине Малич и не расстается с ней до самого конца; • 23 августа 1941 год – арест (ложное обвинение в распространении «клеветнических и пораженческих настроений») по доносу Антонины Оранжиреевой (агента НКВД); • Психиатрическая клиника «Кресты» — чтобы не расстреляли, писатель симулирует сумасшествие.

Вторично подвергся аресту и снова направлен в психиатрическую больницу. Умер 2 февраля 1942 года от истощения во время страшной блокады Ленинграда.

25 июля 1960 года по просьбе сестры Хармса его дело было пересмотрено, он сам признан невиновным и был реабилитирован, а книги его были переизданы.

Сегодня Хармса называют одним из самых авангардных, неординарных и парадоксальных писателей 20-го века.

Биография Хармса Даниила Ивановича

Хармс Даниил Иванович (наст. фамилия Ювачев) (1905–1942), русский поэт, прозаик, драматург.

Родился 17 (30) декабря 1905 в С.-Петербурге. Отец его, в бытность морским офицером привлеченный к суду в 1883 за соучастие в народовольческом терроре, провел четыре года в одиночной камере и более десяти лет на каторге, где, по-видимому, пережил религиозное обращение: наряду с мемуарными книгами Восемь лет на Сахалине(1901) и Шлиссельбургская крепость (1907) он опубликовал мистические трактаты Между миром и монастырем (1903), Тайны Царства Небесного (1910) и др. Мать Хармса, дворянка, заведовала в 1900-е годы приютом для бывших каторжанок в Петербурге. Хармс учился в санкт-петербургской привилегированной немецкой школе (Петершуле), где приобрел основательное знание немецкого и английского языков. В 1924 поступил в Ленинградский электротехникум, откуда через год был исключен за «слабую посещаемость» и «неактивность в общественных работах». С тех пор целиком отдался писательскому труду и жил исключительно литературным заработком. Сопутствующее писательству разностороннее самообразование, с особым уклоном в философию и психологию, как о том свидетельствует его дневник, протекало чрезвычайно интенсивно.

Изначально он чувствовал в себе «силу стихотворства» и своим поприщем избрал поэзию, понятие о которой определилось у него под влиянием поэта А.В.Туфанова (1877–1941), почитателя и продолжателя В.В.Хлебникова, автора книги К зауми (1924) и основателя (в марте 1925) Ордена Заумников, в ядро которого входил и Хармс, взявший себе титул «Взирь зауми».Через Туфанова сблизился с А.Введенским, учеником более ортодоксального поэта-«хлебниковца» и обожателя А.Крученыха И.Г.Терентьева (1892–1937), создателя ряда агитпьес, в том числе «актуализующей» сценической обработки Ревизора, спародированной в Двенадцати стульях И.Ильфа и Е.Петрова. С Введенским Хармса связала прочная дружба, тот, порой без особых оснований, принимал на себя роль наставника Хармса. Однако направленность их творчества, родственного в плане словеснических поисков, с начала до конца принципиально различна: у Введенского возникает и сохраняется дидактическая установка, у Хармса преобладает игровая. Об этом свидетельствуют первые же известные его стихотворные тексты: Кика с Кокой, Ваньки Встаньки, Землю говорят изобрели конюхии поэма Михаилы.

Введенский обеспечил Хармсу новый круг постоянного общения, познакомив его со своими друзьями Л.Липавским и Я.Друскиным, выпускниками философского отделения факультета общественных наук, отказавшимися отречься от своего учителя, высланного из СССР в 1922 видного русского философа Н.О.Лосского, и пытавшимися развивать его идеи самоценности личности и интуитивного знания. Их взгляды безусловно повлияли на мировоззрение Хармса, 15 с лишним лет они были первыми слушателями и ценителями Хармса, во время блокады Друскин чудом спас его сочинения.

Еще в 1922 Введенский, Липавский и Друскин основали тройственный союз и стали называть себя «чинарями»; в 1925 к ним присоединился Хармс, который из «взиря зауми» стал «чинарем-взиральником» и быстро приобрел скандальную известность в кругах литераторов-авангардистов под своим новоизобретенным псевдонимом, которым стало множественное число английского слова «harm» – «напасти». Впоследствии свои произведения для детей он подписывал и иначе (Чармс, Шардам и т.д.), но собственной фамилией никогда не пользовался. Псевдоним был закреплен и во вступительной анкете Всероссийского Союза поэтов, куда Хармса приняли в марте 1926 на основании представленных стихотворных сочинений, два из которых (Случай на железной дороге иСтих Петра Яшкина – коммуниста) удалось напечатать в малотиражных сборниках Союза. Кроме них, до конца 1980-х годов в СССР было опубликовано лишь одно «взрослое» произведение Хармса – стихотворение Выходит Мария, отвесив поклон (сб. День поэзии, 1965).

В качестве члена литобъединения Хармс получил возможность выступать с чтением своих стихов, но воспользовался ею только один раз, в октябре 1926 – другие попытки были тщетными. Игровое начало его стихов стимулировало их драматизацию и сценическое представление: в 1926 он вместе с Введенским подготовил синтетический спектакль авангардистского театра «Радикс» Моя мама вся в часах, но дальше репетиций дело не пошло. Хармс познакомился с К.Малевичем, и глава супрематизма подарил ему свою книгуБог не скинут с надписью «Идите и останавливайте прогресс». Свое стихотворение На смерть Казимира Малевича Хармс прочел на панихиде по художнику в 1936.

Тяготение Хармса к драматической форме выразилось в диалогизации многих стихотворений (Искушение, Лапа, Месть и т.д.), а также в создании Комедии Города Петербурга и первого преимущественно прозаического сочинения – пьесы Елизавета Бам, представленной 24 января 1928 на единственном вечере «Объединения Реального Искусства»(ОБЭРИУ), куда, кроме Хармса и Введенского, входили Н.Заболоцкий, К.Вагинов и И.Бахтерев и к которому примыкал Н.Олейников – с ним у Хармса образовалась особая близость. Объединение было неустойчивым, просуществовало менее трех лет (1927–1930), и деятельное участие в нем Хармса было скорее внешним, никак не затронувшим его творческих принципов. Характеристика, данная ему Заболоцким, составителем манифеста ОБЭРИУ, отличается неопределенностью: «поэт и драматург, внимание которого сосредоточено не на статической фигуре, но на столкновении ряда предметов, на их взаимоотношениях».

В конце 1927 Олейников и Б.Житков организуют «Ассоциацию писателей детской литературы» и приглашают в нее Хармса; с 1928 по 1941 он постоянно сотрудничает в детских журналах «Еж», «Чиж», «Сверчок» и «Октябрята», за это время у него выходит около 20 детских книг. Эти сочинения являются естественным ответвлением творчества Хармса и дают своеобразный выход его игровой стихии, но, как о том свидетельствуют его дневники и письма, писались они исключительно для заработка (с середины 1930-х годов более чем скудного) и особого значения автор им не придавал. Печатались они стараниями С.Я.Маршака, отношение к ним руководящей критики, начиная со статьи в «Правде» (1929)Против халтуры в детской литературе, было однозначным. Вероятно, поэтому приходилось постоянно варьировать и изменять псевдоним.

Ненапечатанные его произведения газета «Смена» расценила в апреле 1930 как «поэзию классового врага», статья стала предвестием ареста Хармса в конце 1931, квалификации его литературных занятий как «подрывной работы» и «контрреволюционной деятельности» и ссылки в Курск. В 1932 ему удалось вернуться в Ленинград. Характер его творчества меняется: поэзия отходит на задний план и стихов пишется все меньше (последние законченные стихотворения относятся к началу 1938), прозаические же сочинения (за исключением повести Старуха, творения малого жанра) множатся и циклизуются (Случаи,Сцены и т.д.). На месте лирического героя – затейника, заводилы, визионера и чудодея – появляется нарочито наивный рассказчик-наблюдатель, беспристрастный до цинизма. Фантастика и бытовой гротеск выявляют жестокую и бредовую несуразицу «непривлекательной действительности» (из дневников), причем эффект ужасающей достоверности создается благодаря скрупулезной точности деталей, жестов, речевой мимики. В унисон с дневниковыми записями («пришли дни моей гибели» и т.п.) последние рассказы (Рыцари, Упадание, Помеха, Реабилитация) проникнуты ощущением полной безысходности, всевластия полоумного произвола, жестокости и пошлости. В августе 1941 Хармс был арестован за «пораженческие высказывания».

Несколько слов о жизни и творчестве Даниила Хармса

Жизнь Даниила Хармса трагически завершилась в роковые 37 лет в роковом феврале 1942 года в Ленинграде в застенках НКВД. Его жене Марине Малич сказали, что он умер от истощения, т.е. от голода, а уж как оно было на самом деле, нам узнать не дано. Но драматичен не только финал жизни этого необычного человека, а сама его жизнь.

Даниил Юрвачев остро чувствовал свою необычность. «Я хочу быть в жизни тем, чем Лобачевский в геометрии», — записал он в дневнике. И это внутреннее ощущение своей самобытности, непохожести, ясно осознанное и не только не задавленное, а наоборот, всячески пестуемое стало его путеводной звездой.
Он придумывает себе псевдоним — Хармс. Он сочиняет мало кому понятные стихи и читает их со сцены, сидя на шкафу. Он пишет рассказы, истории и другие тексты, которые удивляют, или смешат, или отталкивают своей абсурдностью. Он выделяется на улице своим странным видом и одеждой, которую шьют ему по заказу. Все, все в своей жизни Хармс превратил в способ проявления своей незаурядной индивидуальности.

Конечно, его не понимали. «папа сказал мне, что, пока я буду Хармс, меня будут преследовать нужды», — пишет он — и подписывается: Даниил Чармс. Отцу адресована и следующая дневниковая запись: «Мои стихи тебе папаша / Напоминают просто кашель. / Твой стих не спорю много выше, / Но для меня он шишел вышел».
Хармса практически не публикуют. Много лет он свои произведения для взрослых даже не перепечатывал на машинке: знал, что это впустую. Можно себе представить, что значит для поэта сочинять, заранее зная, что его творение не найдет своего читателя.

. И он страдал. «Я весь какой-то особенный неудачник. Надо мной за последнее время повис непонятный закон неосуществления. Что бы я ни пожелал, как раз этого и не выйдет. Все происходит обратно моим предположениям. Поистине: человек предполагает, а Бог располагает. Мне страшно нужны деньги, и я их никогда не получу, я это знаю! Я знаю, что в ближайшее же время меня ждут очень крупные неприятности, которые всю мою жизнь сделают значительно хуже, чем она была до сих пор. День ото дня дела идут все хуже и хуже. Я больше не знаю, что мне делать. Раба Божия Ксения, полюби меня, спаси и сохрани всю мою семью».
Нужда была постоянным спутником Хармса. В его дневнике можно найти целые списки кредиторов, начиная от Маршака и кончая кассой взаимопомощи. Кстати, Маршак ценил творчество Хармса и не только одалживал ему деньги, но и содействовал организации выступлений поэта перед детьми, причем Хармс не только читал свои детские стихи, но и показывал фокусы, которые детям страшно нравились.

Драматично складывалась и личная жизнь Хармса. Его первой женой была Эстер Русакова, отношения с которой пришлись на период активной работы поэта в ОБЭРИУ. Как же сочеталась творческая и личная жизнь — гармонично, созвучно? Снова читаем дневник. Приношу извинение за длинную цитату, но я не смог найти место, которое можно вырезать. «Кто бы мог посоветовать, что мне делать? Эстер несет с собой несчастие. Я погибаю с ней вместе. Что же, должен я развестись или нести свой крест? Мне было дано избежать этого, но я остался недоволен и просил соединить меня с Эстер. Еще раз сказали мне, не соединяйся! Я все-таки стоял на своем и потом, хоть и испугался, но все-таки связал себя с Эстер на всю жизнь. Я был сам виноват или, вернее, я сам это сделал. Куда делось ОБЭРИУ? Все пропало, как только Эстер вошла в меня. С тех пор я перестал как следует писать и ловил только со всех сторон несчастия. Есть ли это только урок или конец поэта? Если я поэт, то судьба сжалится надо мной и приведет опять к большим событиям, сделав меня свободным человеком. Но может быть, мною вызванный крест должен всю жизнь висеть на мне? И вправе ли я даже как поэт снимать его? Где мне найти совет и разрешение? Эстер чужда мне как рациональный ум. Этим она мешает мне во всем и раздражает меня. Но я люблю ее и хочу ей только хорошего. Хоть бы разлюбила она меня для того, чтобы легче перенести расставание! Но что мне делать? Господи, помоги! Раба Божия Ксения, помоги! Сделай, чтоб в течение той недели Эстер ушла от меня и жила бы счастливо. А я чтобы опять принялся писать, будучи свободен, как прежде! Раба Божия Ксения, помоги нам!»
Они расстались. Эстер говорила, что «отделалась от Дани». Как мы видим, каждый из них отделался от другого. Однако они думали друг о друге и время от времени виделись. Более того: однажды Хармс, купив своей второй жене Марине Малич красивые туфли, отдал их Эстер: «ведь у нее никого нет».

Отношения Хармса с Мариной Малич заслуживают особого внимания. Они познакомились, когда Хармс пришел к ее сестре, которой не оказалось дома. Разговор зашел о музыке, которую оба любили. В 1934 году они поженились. Денег на свадьбу не было, поэтому они просто расписались. Однажды ночью Хармс разбудил Марину и сказал, что ему пришла в голову идея покрасить печь, которая была в их доме, в розовый цвет. И они всю ночь, смеясь, красили печь розовой краской. В другой раз Хармс захотел ночью устроить охоту на крыс (не существующих). Они с Мариной надели на себя что-то неописуемое и стали ловить невидимых крыс. За этим занятием в таком одеянии их и застали неожиданно пришедшие гости. Впрочем, Хармс тут же придумал какое-то объяснение.
Он называл ей фифюлькой. Он читал ей все свои произведения. Они ходили на концерты. Потом Хармс стал выходить в свет один: Марине пойти было просто не в чем. Но это не мешало любви. «Мы приноровлены друг к другу», — пишет Марина.
«Сегодня мы будем голодать, — пишет Хармс осенью 1937 года. — Наши дела стали еще хуже. Не знаю, что мы будем сегодня есть. А уже дальше что будем есть — совсем не знаю». «Боже, теперь у меня одна единственная просьба к тебе: уничтожь меня, разбей меня окончательно, ввергни в ад, не останавливай меня на полпути, но лиши меня надежды и быстро уничтожь меня во веки веков».
Хармс изменял ей. Изменял неоднократно. Изменял открыто. «Я приходила домой, — вспоминает Марина Малич, — и стучалась. Иногда он мне говорил «подожди» или «приходи минут через пятнадцать». И она уходила, и приходила позже. «Я устала от всех этих штук, но мне некуда было уйти», — говорит Марина. Она решила покончить с собой, бросившись под поезд, как Анна Каренина. Но не сделала роковой шаг, вернулась. И вместе с ним ходила в военкомат, а позже — в психбольницу, врач которой освободила Хармса от службы в армии. И он вместе с ней пошел на сборный пункт у Смольного, где женщинам давали лопаты для рытья окопов, а Марину по непонятной причине освободили: она сказала, что у нее больной муж, но разве это «уважительная причина» для блокадного Ленинграда? В феврале она, теряя от голода сознание, еле дошла до здания НКВД, неся ему в тюрьму крошечный узелок с кусочком хлеба. Постучала в окно приема передач: «Для Юрвачева-Хармса». Узелок взяли, сказав: «Подождите». Через несколько минут узелок вышвырнули: «Умер от истощения». Его срок закончился. А Марине судьба уготовила впереди дальние страны — Франция, Венесуэла — и полвека жизни.

«Он был странным. Слишком глубоко вошел в придуманную им роль. Его поведение определялось внутренней маской». Эти слова Марины Малич помогают понять Хармса. Хармс не носил «внешнюю» маску, его поступки не были одной только демонстрацией своей оригинальности, т.е. «выпендрежем». Свою своеобразность, непохожесть он чувствовал каждой клеточкой и стремился выразить-воплотить ее в реальной жизни. Беда в том, что это не всегда приносило радость и ему, и другим. Необычно одетого мужчину не раз принимали за немецкого шпиона, и его знакомым приходилось в милиции удостоверять его личность. Но он все равно одевался именно так, по-своему. Его произведения для взрослых не печатали. Но он все равно писал так, по-своему. Его жизненную философию иллюстрирует еще одна дневниковая запись: «На замечание: «Вы написали с ошибкой», — ответствуй: «Так всегда выглядит в моем написании».

А написание у Хармса весьма своеобразное. Начав читать «Случаи», сначала ужасаешься описываемому, потом понимаешь, что все ужасы с людьми происходят как бы понарошку; дальше входишь во вкус и с удовольствием следишь за неожиданными поворотами мысли автора; а потом такая игра перестает увлекать. Персонажи фактически мультяшные. Жонглирование словами. Лингвистическая комбинаторика, за которой нет «здравого смысла». «Меня, — писал Хармс, — интересует только «чушь»; только то, что не имеет никакого практического смысла». Думается, именно эта фантазийная игра и нравилась детям, а какой-то там «взрослый» смысл им не нужен.

В дневнике Хармса мы находим немало попыток внести в свою жизнь те или иные изменения. Они касается распорядка дня, соблюдения режима, творческой работы и других правил и принципов. Сложная противоречивая натура всегда брала верх — раньше или позже. А натура у Хармса была действительно сложная. Он был глубоко верующим, в доме стояли иконы, он регулярно читал библию на немецком языке, его не раз видели истово молящимся в православных церквях. В то же время на стене его комнаты была написана мантра (а также фраза: «Мы — не пироги, пироги — не мы», но это нас уже не удивляет, правда?), он читал много книг по оккультизму, йоге и даже ходил на спиритические сеансы. Он любил и был любим, но страдал сам и страдали любящие его.

Относясь с уважением к человеческой незаурядности и таланту Даниила Хармса, и искренне восхищаясь его верности себе, своей неповторимости, выражающейся в стремлении ее воплощать-реализовывать, нельзя не видеть, как оригинальность человека оборачивается против него самого — и от этого делается грустно. Еще печальнее сознавать, что человек не мог жить иначе, чем он жил, будучи таким, каким он был.
Таков удел и каждого из нас. Постараемся же ценить наше характерологическое богатство, но не будем бездумно выпячивать свою индивидуальность всюду, всегда, везде, при любых обстоятельствах. Ведь и из депрессии можно выходить не только убивая десятки выдуманных персонажей, а, например, помогая вполне живым и настоящим людям, живущим рядом.