Перепуганная Регина смотрела на него с надеждой, но от страха задала совсем не тот вопрос:
— А как назвать собираетесь?
Тео выдохнул с облегчением. Кажется, он совсем запутался в своей речи, хотя точно знал, что хотел сказать. Простой вопрос вывел его из затруднения.
— Эдмоном назову. Так звали моего отца. Ну, или в гремонском варианте — Эдмунд. Тоже красиво звучит. А называть будем Эди. Разве плохо?
— Мне нравится, — улыбнулась женщина, — Так что вы мне такое говорили? Я что-то не совсем поняла.
— Замуж я тебя позвал, ясно? — неожиданно рявкнул Тео, — Замуж! Никакой отец, будь он хоть десять раз герцог, не сможет взять тебя от законного мужа. Я не настаиваю на том. Чтобы мы с тобой… Ну, в общем, понятно. Просто это защита. Хорошая защита, надёжная. А если ты потом… Я только рад буду. И хватит уже мне выкать!
Регина легко вскочила со своего места, чмокнула Тео в щёку, шепнула ему на ухо: «Спасибо» и упорхнула. Он так и остался сидеть с разинутым ртом, пытаясь понять: что это было? Согласилась она или отказала?
В растрёпанных чувствах допил бутылку наливки и задремал.
* * *
Эдмон появился на свет около полуночи. Крупный, горластый, самый лучший мальчишка, которого когда-либо видел Теодор. Своим громким, требовательным воплем он и разбудил своего дедушку. Пока тот поднимался с кресла, встряхивался как пёс после дождя и соображал, на каком он свете, в комнату вошла Регина, прижимая к груди кричащий свёрток. Она не отрывала от него глаз.
— Полюбуйся на внука, — с гордостью произнесла она, — Смотри, какой чудесный малыш! Лисимах просто в восторге.
Малыш был пока какой-то странный: синеватый и с вытянутой головой, поэтому Теодор предпочёл глядеть на Регину. Она сияла и выглядела просто красавицей.
— Как там Вилечка? — с тревогой спросил Тео.
Женщина бросила взгляд на Тео и снова уткнулась в свёрток с ребёнком, но ответила:
— По-моему отлично, но я точно не скажу. Сейчас придёт Лисимах и доложит. А я, с твоего позволения, унесу малютку обратно. Наш целитель сказал, что его можно прямо сейчас приложить к груди.
Она легко развернулась и исчезла. Совершенно обомлевший Теодор отметил, однако, что женщина наконец перешла с ним на ты. Полугода не прошло! И что это, хотелось бы знать, значит? Что она приняла его предложение? Или нет? И который сейчас час?
Появившийся в дверях Лисимах ответил на последний вопрос: около полуночи. До неё примерно четверть часа осталось. Потом сообщил, что Вилька в порядке. Сейчас она с Региной. Если в течение часа ничего плохого не произойдёт, то пусть спит до утра. Малышу тоже нужен покой.
— Когда ты теперь от нас уедешь? — спросил Тео, — Ты же сказал: как Виола разродится…
— Я от своих слов не отказываюсь, — подтвердил целитель, — Через десять дней уеду. У меня уже и портал заказан. А ты правда сделал предложение Регине?
Ого! Она сказала об этом целителю? А в каком контексте? Ну, что старый придурок сватался к ней и она отказала? Или наоборот: благородный человек захотел на ней жениться и она с радостью согласилась? Поэтому он ответил вопросом на вопрос:
— А что она тебе сказала?
— Сказала, что завтра с утра вы вместе пойдёте регистрировать малыша и заодно заглянете в храм Доброй матери за благословением вашему союзу. Тео! Если это правда — я рад. Она, конечно, не Виола, особенно что касается готовки, но человек хороший, да и женщина в сущности красивая. А тебе не стоит быть одному.
— А сам-то? — съязвил Теодор.
Лисимах сделал обиженное лицо.
— Что — сам? Я бы с дорогой душой, только вот никто меня не любит. Мордой, что ли, не вышел? Да, забыл сказать: позавчера встретил на улице этого твоего спасителя Ансельма. Тот обещал зайти. Ты рад?
— Рад, — ответил Теодор, — Очень рад. Лисимах, ты даже не представляешь, как это замечательно!
Действительно, Тео не видел парня с тех пор, как они расстались на Острове магов. Ансельм вроде как уехал в университет, но, зная злокозненность архимагов, Теодор подозревал их во всяких чёрных делах. Вдруг извели парня? Он бы навёл о нём справки, но как? Он же не маг и теперь даже не наёмник. Так, никто. И вот наконец добрая весть, да ещё в такой день! Просто все радости вместе! А ведь он совсем недавно думал, что жизнь кончена.
Глава 4
* * *
Теодор проснулся с мыслью, что всё вчерашнее счастье ему просто приснилось. Но нет, всё правда. Наутро ничего не изменилось. В люльке около Виолиной кровати чмокал пухлым ротиком очаровательный малыш. Синева и длинноголовость куда-то пропали и он оказался просто красавчиком. Вылитая мама, как сказала Регина. Сам Тео пока не мог соотнести младенческие черты ни с кем из взрослых, но соглашался со своей невестой.
Пришло время зарегистрировать ребёночка в мэрии. Лисимах нарисовал им специальное свидетельство, право на выдачу которого имели лишь целители, и изготовил слепок с ауры: дитя-то — маг! На этом основании маленького Эди должны были записать в книгу рождений. После этого в течение первого года его жизни мать обязана была явиться и предъявить ребёнка. Тогда его ауру сличили бы со слепком и выдали метрическое свидетельство, без которого человек — не человек.
Сам Лисимах остался с родильницей и малышом, а Тео с Гиной отправились в мэрию.
Храм Доброй матери оказался куда ближе, чем административное здание, поэтому до мэрии они добрались уже будучи законными супругами. Зарегистрировали крошку, заодно и свой брак. После этого знаменательного события Тео, вместо того, чтобы торопиться домой, вдруг потянул Гину в трактир.
— Посидим часок, отметим, заодно закажем еду домой: готовить-то сегодня некому, а здесь отличный повар.
Регина заволновалась, что Виола дома одна. Что она будет делать, если малыш, не приведи боги, заплачет? Но было заметно, что она просто стесняется. Тео поспешил её успокоить. Вилечка не одна, а под присмотром целителя. Если что, Лисимах ей поможет. А он, Теодор, хотел бы поближе познакомиться со своей женой, раз уж представилась такая возможность.
Женщина улыбнулась и перестала упираться. Ближайшие два часа они провели за столиком в очень увлекательной беседе. Регина рассказывала сама и расспрашивала Тео. Оказалось, проживя под одной крышей чуть ли не полгода, эти двое знали друг о друге очень мало. Ровно столько, сколько Виола сочла нужным сообщить. А она вообще держалась того мнения, что передавать другому то, что поведали тебе в личной беседе, нехорошо. Так что знания их друг о друге были более чем поверхностные.
Поэтому общение вышло полезным для обоих. Мало того, что каждый уверился в добрых свойствах новоявленного супруга, им ещё была дарована возможность просто приглядеться друг к другу. И если Регина ничего нового для себя не открыла, то Тео наконец-то разглядел красоту и женскую прелесть своей жены. После чего страшно засмущался: как это он, старый пёс, умудрился влезть в мужья такой женщине? И что теперь делать? Если для неё из брак только фикция, чтобы отвязаться от жестоких планов папы-герцога, он даже вспоминать о своих супружеских правах не станет. Жил один и дальше проживёт. Но намекнуть стоит: вдруг она не против?
Поэтому чем дальше, тем призывнее он поглядывал на Гину, а та сидела спокойная, улыбалась и как будто ни о чём таком не думала.
Наконец Тео набрался храбрости, чтобы спросить, как они теперь будут жить: как раньше или как настоящие муж с женой. Только в этот самый момент Гина вдруг заволновалась, вскочила и стала суетиться.
— Нам срочно надо домой, — твердила она и ничего не желала слушать.
Накинула плащ, прикрыла волосы шалью и рысью припустила в сторону улицы Тигровой лилии. Тео еле успел расплатиться и сообщить трактирщику адрес, куда прислать готовый обед и тоже бросился за ней. Подбегая к нужному повороту, он увидел свою жену, прижавшуюся к углу дома. Она смотрела куда-то вперёд.
– Неужто Полина не рассказывала тебе о ней?
– Не рассказывала, не томи, Настя, говори, кто такая Бобриха? Пойдём в дом.
Соседка Настя, озираясь по сторонам, зашла в избу и спросила:
– Тая, скажи, а она страшная, эта Бобриха?
Таисья пожала плечами.
– Обычная баба лет пятидесяти. Глаза странные. Словно сквозь меня смотрели, сверлили.
– А я вот только слышала о ней. Сегодня утром к свекрови пришёл Матвей, говорит: «С рыбалки возвращался и столкнулся с Бобрихой на улице». Свекровь мне как заорёт: «Настасья, иди ставни обратно закрывай». Ну, я и закрыла. Этой Бобрихой меня ещё в детстве пугали. Все её боялись. Она ходила всегда в чёрном. Как зайдёт в чей-то двор, так, то собаки, то куры дохнут. Жила она неподалёку от вашего дома.
Полина её хорошо знала. Они дружили. Вместе в лес ходили, травы собирали. Баба Поля хоть и старше была, но многому научилась у Бобрихи, а та в свою очередь от бабки своей училась травы собирать. Поговаривали, что бабка её колдуньей была. И вылечить могла, и загубить.
Свекровь рассказывала, что Бобрихой она стала после смерти мужа. Её настоящее имя Пелагея. Что там случилось с мужем, точно неизвестно. Бобриха привезла его на повозке домой. Похоронила. А потом, говорят, сошла с ума. Ходила по деревне, сыпала в лицо мужикам траву какую-то, проклинала.
Мужики потом заболевали и ходили лечиться к бабе Поле. Так и наступила вражда между подругами. Батюшка беседовал с Пелагеей, грозил ей судом Божьим. Но она обезумевшая совсем была. Ещё у неё был сын, плакал часто, ходил по улице, побирался. Люди его побаивались, но иногда кормили.
После того как Пелагея стала коров глазить, жители подожгли её дом. Пелагея еле успела выскочить, схватила сына и убежала в лес.
Какое-то время о ней никто ничего не слышал. Потом охотники увидели в бобровом лесу хижину. Хотели было подойти поближе, но увидели Пелагею. И пустились оттуда наутёк. Так и прозвали её Бобрихой.
Лет 12 назад, как раз перед твоим появлением, Бобриха приходила к Полине. Тогда тоже все собаки сдохли. Она какое-то колдовство знает. Чтобы собаки на неё ночью не лаяли, она их усыпляет. Что стало с сыном, никто не знает. Место, где живёт Бобриха, охотники сторонятся.
Вот тебя не очень любят в деревне. Ты по лесу шаришься часто. Пропадаешь там. Многие думают, что ты с Бобрихой заодно. А после её ночного визита тебя ещё больше невзлюбили. Будь осторожней, Таисья. А что она хотела от тебя?
– Хотела мальчишку этого дикого забрать. Чёрт меня дёрнул его из ямы вытащить, – произнесла Таисья, – связалась на свою голову.
– Зря ты мальчонку в церковь отвела. Бобриха сама за ним туда не пойдёт. Будет всячески тебя испытывать, – со страхом прошептала Настасья. – Пойду я домой, Таисья. Береги себя.
Соседка ушла. Таисья пыталась переварить полученную информацию, но у неё жутко разболелась голова. Она насыпала себе в ладонь какой-то травяной порошок, слизнула его, запила водой из ковшика, прилегла на печь и уснула.
Проснулась от того, что кто-то тряс её за плечо.
– Мама, мама, – причитала Лукерья, – ты не заболела часом?
– Встаю уже. Не заболела, – зло пробормотала Таисья.
Она никогда не ложилась спать в дневное время. А тут её мигом сморило.
«Что же делать? – думала она. – Вернуть мальчика Бобрихе? Но как я заберу его обратно? Батюшка прознает, что мальчик – сын Бобрихи и не отдаст его точно. А если обману и скажу, что решила оставить его себе, а он потом узнает правду, то Бог накажет. Господи! Господи! Как же мне поступить?»
Таисья поднялась с печки, подошла к образам, что таинственно смотрели из красного угла, встала на колени и начала молиться.
Лукерья, после того, как разбудила мать, села за вышивку. Она заметила, что Таисья встревожена. Очень хотелось узнать, зачем приходила соседка, и о чём так долго разговаривали взрослые. Но мать загрузила её работой, что некогда было разговор подслушать.
Молитвы не успокоили Таисью.
«Будь что будет», – решила она и стала ждать ночи.
Как и вчера, около полуночи, в дверь постучала Бобриха. Таисья открыла дверь, наставив на гостью вилы.
– Ну что, – сказала Бобриха, – где мой сын?
– Он в церкви, – ответила Таисья, всячески пытаясь уверенным голосом заглушить свой страх.
Она думала, что сейчас гостья покарает её своими колдовскими приёмами, но Бобриха как-то загадочно улыбнулась и произнесла:
– Ну и ладно, не нужен он мне. Больно бестолковый. Он же мне и не сын вовсе, а внук. Родился немым, я его в яму частенько опускала, лечила, а он так и остался диким. Вот что значит, невестка испорченная попалась. Не то, что другие.
Бобриха как-то подмигнула Таисье, что той стало не по себе.
– Что же ты меня в дом не пригласишь? Или уже соседи испугали, страшилок про меня наговорили? А правду ведь говорят. Боятся, но говорят. Я люблю, когда передо мной страх испытывают. Знают они про мою силищу, многие помалкивают, будто и нет меня вовсе на этом свете.
Таисье почему-то стало невыносимо жаль эту женщину. Она поставила вилы в угол, и с поклоном произнесла:
– Проходите.
Бобриха смело шагнула в избу.
– Эх, ничего тут не изменилось, – прошептала она.
Таисья разглядывала гостью с любопытством. На плечи гостьи была накинута тёмно-серая шерстяная шаль. Чёрного цвета платье волочилось по полу, оставляя за собой сухую траву, которая, видимо, прицепилась, когда Бобриха шла по полю. Пальцы женщины были очень длинными и тонкими, слегка крючковатыми. На лицо она была довольно приятной. Но Таисию что-то отталкивало от Бобрихи. Глаза. Они были такими, словно вот-вот из них брызнет яд и погубит вокруг всё живое. И Таисья, заглянув в эти глаза один раз, потом просто отводила взгляд или опускала голову.
Лукерья уже спала. Таисья попросила не шуметь, громко не разговаривать. Она не хотела, чтобы дочка знала о ночной гостье. Боялась, что дочка разболтает подружкам, и тогда несдобровать.
– Как дочку твою зовут? – спросила Бобриха.
– Лукерья. Не дочка она мне. Приёмный ребёнок.
Бобриха тихо постукивала пальцем по столу.
– Интересно, и где же ты её взяла? – спросила она.
Таисья вкратце рассказала, что с ней произошло.
Бобриха слушала рассказ улыбаясь, и Таисье было не по себе.
– Да уж, – сказала гостья, когда дослушала, – Полина не смогла меня переплюнуть. Говорила ей всегда, только добром всех не вылечишь. Зло нужно впускать, оно сильнее, настойчивее. Зло бьёт хлёстко, но если его приручить, то оно лучше всякого лекарства работает, лучше всякого добра служит. Вот Полина не смогла приручить зло. Слаба оказалась. Бога побоялась. А что же Бог у неё ребёночка одного за другим забрал?
Таисья ощущала себя не в своей тарелке. Она только что молча удивлялась, как Бобриха с лёгкостью попрощалась с внуком, а тут уже новая пища для размышления поступила.
– Эх, Полина, Полина, – произнесла Бобриха с сожалением, – не послушалась ты меня. Думала, что тебе Бог Таисью послал, чтобы на старости лет успокоить твоё материнское чувство? Знала бы ты, откуда ноги растут.
Таисья боялась даже пошевелиться, ей очень захотелось узнать всё подробно, но она неуверенно спросила:
– А кто же послал меня бабе Поле?
– Э, какая ты любопытная. Так тебе всё и выложи на тарелочку. В том, что Полина тебя спасла, есть не только её заслуга.
Таисия занервничала. Она начала прокручивать в голове события двенадцатилетней давности.
«Неужели Бобриха что-то знает? – подумала про себя Таисья. – А что она может про меня знать? Я весь лес тут прочесала. Ни разу не наткнулась на её лесное жилище. Бред какой-то, ей Богу».
Бобриха встала со своего места, подошла к углу, где висели иконы. Подняла руку и пальцами потушила огонёк лампадки.
Таисия всполошилась.
– Чем тебе лампадка помешала? – спросила она у Бобрихи.
– Ты же хочешь узнать, кто помог Полине тебя излечить? А может быть, хочешь узнать, что с тобой случилось в ту ночь? Давай я тебе погадаю? Но у меня условие: ты сейчас разбудишь дочку, и я посмотрю на неё.
– Не могу я гадать, – произнесла Таисия, – не хочу гневить Бога. За какие-то грехи я расплачиваюсь, воспитывая чужого ребёнка. Этого мне сполна хватает.
– Ну как знаешь, – пробормотала Бобриха. – Я ведь и, правда, могу тебе помочь. Ты пойми, загадку твою кроме меня никто разгадать не сможет. Ты подумай. А я домой пойду. Дай хоть глазком взглянуть на девчонку, а?
– Да смотри, – равнодушно произнесла Таисия.
Бобриха подошла к лавке. Уставилась на Лукерью. Смотрела долго, нервно подёргивая плечами и головой. Потом произнесла:
– Девчонка у тебя смышлёная, но судьба у неё нелёгкая.
– Замолчи, – взмолилась Таисья, – я не просила её будущее предсказывать, и так тошно от твоих слов.
– Ну, как знаешь, – ответила Бобриха. – Нужна буду, зови. А про мальчишку забудь. Он сам вернётся ко мне, когда нужно будет. Пора мне. Надо до рассвета домой дойти, а то ваши охотники примут меня за дичь и пристрелят ненароком.
«Лучше бы пристрелили», – подумала про себя Таисья.
Бобриха как будто услышала эти слова и сказала:
– Ты мне смерти не желай, я тебе ещё ох как пригожусь. До встречи!
Громко хлопнула дверью и ушла в ночь.
Глава 3. Ненависть
То, что Бобриха опять наведывалась к Таисье, знала вся деревня. К ней потянулись соседи, обвиняя в том, что корова заболела, коза, лошадь, не разродившись, померла.
Мать запретила Лукерье выходить со двора. Стала она бояться, что деревенские злобу свою на девчонке выместят.
А потом произошло событие, которое заставило Таисию уйти в лес на несколько дней.
Пришёл к ней один из охотников и говорит:
– Тая, зрение моё стало плохим. Поможешь? Снадобий у тебя много, может и найдётся что-то для меня?
Таисья вынесла мешочек с шиповником и багульником.
– Заваривай и пей по утрам, – сказала она.
– Благодарю тебя, Тая, – поклонился охотник и ушёл.
Через пару дней во двор забежала жена охотника. Таисья управлялась утром по хозяйству.
Разъярённая женщина набросилась на хозяйку с кулаками и заорала:
– Ненавижу тебя, ведьма проклятая. Попил твоих трав мой Архип, пошёл поутру в лес, а там его медведь загубил. Говорила я ему, чтобы не ходил к тебе. Что же тебе, ведьме, неймётся?
Таисья уворачивалась от жены охотника. Разъярённая женщина стянула с Таисьи платок, схватила за волосы.
Таисья всё же смогла вырваться, забежала в дом, заперлась на засов. У жены охотника в руке остался большой клок волос.
– Собирайся, – сказала Таисья дочке, – стемнеет, пойдём в лес. Подумаем там, что делать дальше.
– Мама, – тихо прошептала Лукерья, – скажи, почему нас так не любят? Почему тебя ведьмой называют? Наши травы добрые, лечебные. Сколько людей и бабушка, и ты ими излечила. Мам, а кто такая Бобриха? Вся деревня о ней говорит. Я спросила у Кати, а она сказала, что это твоя знакомая, что вы вместе собачек загубили и телят. Мам, это же неправда?
Таисья посмотрела на дочь и сказала:
– У Кати твоей язык как помело. Я и сама не знаю, кто такая Бобриха. Приходила пару раз. Говорила тут загадками. С тобой хотела познакомиться, да я не разрешила.
– Ой, мам, а я бы очень хотела её увидеть. Хочу спросить у неё кое-что, – еле слышно прошептала Лукерья.
– Что? —Таисья настороженно взглянула на дочь.
Лукерья немного занервничала и произнесла:
– Когда я иду по улице и встречаю человека, то вижу его насквозь. У одних внутри чернота, они и смотрят на меня зло, а у других радуга всеми цветами переливается. Я очень боюсь чёрных внутри. Иногда чувствую их издалека, и стараюсь обойти, чтобы даже рядом с ними не проходить. А у того мальчика, которого мы нашли в лесу, половина чёрная, а половина с радугой. Я таких раньше не встречала. Вот хотела спросить у настоящей колдуньи, я могу стать такой же, как она? Хочу, чтобы меня все боялись, сторонились, прятались. Вот как от Бобрихи все прячутся, и я так хочу.
Таисья смотрела на дочку с ужасом.
«Неужели Бобриха наколдовала в ту ночь? Господи, зачем я разрешила на неё посмотреть?» – думала она.
Хотела сначала отругать дочку, чтобы о глупостях всяких говорить перестала, а потом подошла к ней поближе и обняла.
Таисья редко обнимала Лукерью. Не трепетало её материнское сердце, не разливалось тепло по уставшему телу. Поэтому нежностей не было между ними. А сегодня что-то изменилось. Сердце забилось, встревожилось. Прижала к себе сильнее, словно хотела защитить от кого-то.
Ей невыносимо захотелось вернуться в ту ночь, когда Бобриха предлагала погадать, и Таисия на ушко шепнула дочке:
– А хочешь, я тебя познакомлю с Бобрихой? Только это будет наша с тобой тайна. А ты ни Катерине, ни другим подругам ничего не говори.
– Хорошо, хорошо, клянусь, ничего не скажу, – радостно воскликнула Лукерья.
Как только стемнело, они ушли в лес.
Сегодня их путь был долгим. Нужно было добраться до самой дальней землянки, которую ещё баба Поля с мужем своим выкопала. Таисья была там всего несколько раз. Землянка находилась в густой, почти непроходимой части леса.
Охотники туда не ходили, никто из деревни кроме Таисьи о ней не знал. Добрались туда уже после полуночи. Завалили вход хворостом, и легли спать.
Вовремя они ушли в лес. Наутро большинство жителей деревни пришли к дому Таисьи с вилами. Кто-то выломал дверь в избу.
– Нет её дома, сбежала ведьма! – крикнул смельчак, выломавший дверь.
– Сбежала, сбежала, – гудели остальные.
– А где её искать? Кто пойдёт лес прочёсывать? – завопила жена охотника.
Народ отступил.
– Да ну её, – крикнул кто-то из толпы.
– В лес идти – погибель свою искать. То одна была ведьма, теперь две их там. И живым не выйдешь оттуда, – прокричал другой.
– Не выйдешь, не выйдешь, – гудела толпа.
Пошумели ещё, покричали друг на друга и разошлись.
Настасья, которая рассказывала Таисье о Бобрихе, стояла в сторонке, смотрела, как народ взбесился, и решила предупредить соседку.
«Но как?» – думала она.
Настасья готова была ноги целовать Таисье, когда та вылечила сына от тяжёлой болезни.
«Спрячусь в сарае на заднем дворе, – решила она. – Скажу свекровке, что родителей навещу. А когда Таисья возвращаться будет, то предупрежу её».
Настя просидела в сарае 4 дня. Она наблюдала за тем, как каждый день к дому Таисьи приходила толпа. Видела и то, как из дома выносили и разбивали глиняную посуду, как перебили в курятнике всю птицу. Ей стало очень страшно за свою жизнь.
Деревенские знали, что Настя частенько захаживала к соседке.
«А не ляжет ли на меня подозрение, что я за Таисией пошла? Вот дура-то я. Ей уже нечего в деревне делать, а мне ещё жить тут и жить. Замотаю верёвкой калитку, вдруг это насторожит Таю», – думала Настя, продолжая прятаться в сарае.
Ближе к вечеру, когда ещё темнота не спустилась, Настя увидела, как во двор вошёл отец Димитрий. Он огляделся, перекрестился. Подошёл к открытому дверному проёму. Выломанная дверь лежала рядом.
– Таисия, – крикнул он, – ты дома?
Взял палку, постучал по стене. Подождал. Из избы никто не выходил, не откликался.
Сжимая крест в руке, осторожно переступая дверь, вошел в дом.
Его не было минут десять.
«Что же он там делает? – думала Настя. – Больно долго его нет».
Отец Димитрий показался в дверях, перекрестился у выхода и вышел со двора.
На следующий день Настя от свекрови узнала, зачем приходил батюшка.
Пропал мальчик, которого недавно привела Таисья.
На территории монастыря видели незнакомого мужчину, он схватил ребёнка, сел на коня и умчался в сторону леса.
В деревне всполошились не на шутку. Начали запирать дома детей. К дому Таисьи больше не приходили, стали бояться пуще прежнего.
Глава 4. Логово Бобрихи
После седьмого дня, проведённого в землянке, Таисья решила вернуться домой. Утром она сказала Лукерье:
– Собирайся, пора домой. Куры не кормлены, зерна как раз на неделю им должно было хватить. Думаю, спокойнее уже в деревне стало. Не будут же они всегда обвинять меня во всех грехах? Скоро осень, кто их кроме меня лечить от хвори будет?
– Мама, ты же обещала меня с Бобрихой познакомить, – с надеждой произнесла дочка.
– Обещала, значит, познакомлю, – вспылила Таисья. – Время придёт и познакомлю. Собирайся, пора выходить.
Они выбрались из землянки, завалили вход ветками и направились в сторону дома.
Только начинало светать. Слабый свет, пробивающийся сквозь кроны столетних дубов, словно давал сигнал птицам и другим животным. Вокруг всё чирикало, стрекотало, трещало. Крупная белка спустилась со ствола, и, увидев Таисью с дочкой, за этот ствол спряталась.
Лукерья подошла ближе, протянула белке руку с горсткой ячменных зёрен.
Белка сначала неподвижно сидела, потом начала принюхиваться и приблизилась к руке.
– Пойдём уже, – прикрикнула Таисья.
Белка испугалась крика и молниеносно забралась на ствол.
– Мама, – воскликнула Лукерья, – я же хотела её покормить!
– Да ты тут весь лес пока не перекормишь, мы с места не сдвинемся. Не отставай!
Таисья ускорила шаг, дочь еле поспевала за ней.
– Мама, давай не будем так быстро идти. Целый день впереди.
– Вот я тоже раньше так думала, что целый день впереди и целая жизнь впереди. А оказалось, что и жизнь позади, и день. Нет впереди ничего такого, к чему нужно спешить. Ибо, как только ты достигнешь этого, оно станет прошлым. Поэтому нет никакого будущего. Есть только настоящее и прошлое. Но иногда мне хочется, чтобы и прошлого не было.
Лукерье мать никогда не рассказывала о том, что она ей неродная.
От подружек девочка слышала многое. Одни говорили, что её нашли в лесу, а Таисья приютила, другие говорили, что Таисья украла её в соседней деревне. Бабушка Полина поначалу советовала, чтобы Лукерья не верила слухам. А потом сказала, что и впрямь приёмная. Но строго-настрого запретила говорить на эту тему с матерью.
Лукерья была послушной девочкой и не тревожила мать своими вопросами на этот счёт. Она, конечно, чувствовала холод и безразличие. Иногда ночами плакала, вставала с кровати, подходила к матери, целовала её в лоб, но Таисья всегда отмахивалась и в грубой форме приказывала идти спать.
Со временем Лукерья перестала это делать. Но в глубине души любила мать, и ей казалось, только за то, что она не оставила её на улице. Конечно, тайна происхождения мучила Лукерью с каждым днём всё больше и больше.
Когда половина пути была пройдена, девочка стала убегать подальше от матери, и пока та догоняла дочь, Лукерья обнималась с деревьями.
В какой-то момент дочь скрылась из виду. Таисья ускорила шаг и вдруг услышала истеричный вопль дочери:
– Мааама, – кричала та так громко, что Таисье показалось, что она оглохнет.
– Маааама, – повторила дочь, – он опять там!
Таисья с шага перешла на бег и довольно быстро оказалась около дочери.
Перед ней была всё та же яма, из которой несколько дней назад она спасла ребёнка.
Но сегодня он опять сидел там. Мальчик, видимо, спал. А от крика Лукерьи проснулся и зарычал как медведь.
Он смотрел на знакомые ему лица и продолжал рычать.
Таисия сказала дочери:
– Пойдём отсюда. Второй раз не буду его спасать. Мне ещё от прошлого спасения отмыться нужно.
А сама подумала: «Вот Бобриха, вот ведьма, забрала всё-таки ребёнка. Когда же она успела? Как смогла-то?»
– Мааам, – жалобно сказала дочь, – может, заберём его с собой? Второй раз нам попадается. Может судьба у него такая, быть спасённым нами.
– Окстись, Лукерья. Давай быстрее отсюда уйдём. Его и без нас спасут.
– А девочка правду говорит, – кто-то громко крикнул за спиной.
Обернулись. Бобриха стояла с кнутом. Вся в чёрном.
– Ну, здравствуйте, лесные жители. Семь дней ходила около вашей землянки. Хоть бы раз выглянули, пригласили бы к себе. Ан нет, сидели, тряслись в сыром углу. А чего трястись-то? Куда собрались, красавицы?
– Домой, – неприветливо ответила Таисья.
Лукерья быстро поняла, кто перед ней стоит, и радостная улыбка не сходила с её лица.
– Домой, говоришь, – ухмыльнулась Бобриха. – А если я тебе скажу, что дома твоего больше нет. Поверишь в это?
– Не поверю, – ответила Таисья, – с чего ты это взяла?
– Сорока на хвосте принесла. Нельзя тебе туда. Убьют. Я внука похитила, а все думают, что ты виновата, ищут тебя, Таечка. Дом разгромили.
– Что тебе от меня нужно? – прокричала Таисья. – Зачем ты свалилась на мою голову?
– Это я-то свалилась? – смеясь, ответила Бобриха. – Нечего было внука моего в деревню тащить и в церковь его отправлять. Ты вроде сердобольностью никогда не отличалась. Вон смотрю, девчонка запуганная. Ни любви, ни ласки в глазах не видно.
– Ах ты, ведьма проклятая, – зашипела Таисья. – Что ты знаешь о моей любви и ласке? Ничего ты не знаешь. Не смей дочку мою трогать.
– Дочку говоришь? Она же не твоя, чего ты так за неё печёшься? А про тебя я всё знаю, даже больше, чем ты сама! – спокойно произнесла Бобриха, смотря при этом то на Лукерью, то на Таисью.
– Да пошла ты туда, откуда пришла, тьфу на тебя, ведьма старая! – пробормотала Таисья, схватила дочку за руку и потащила в сторону дома.
Вдруг Таисья споткнулась и упала на землю.
– То-то же, – торжественно произнесла Бобриха, – не иди туда, если хочешь жить.
Таисья поднялась. От боли в ноге она стиснула зубы и посмотрела на Бобриху.
– А что это ты так за меня беспокоишься? Ну и убьют меня, что с того? Тебе, ведьме, какое до этого дело?
– Да ты как-никак внука моего из ямы спасла. Проявила жалость. Отблагодарить тебя хочу. От гадания ты отказалась, твоё право. Может быть, гостеприимством моим не побрезгуешь? Смутно сейчас в вашей деревне. Думаю, ты достаточно умна, чтобы не идти туда. А запасы в твоей землянке закончились. Чем будешь перебиваться? – Бобриха своими словами дёргала за всё живое.
– Не умру с голоду, не беспокойся, лес мне не чужой, пища вся под ногами, – Таисья не спешила принимать помощь ведьмы.
– Мааам, ну давай не пойдём в деревню, страшно мне, – вмешалась в разговор Лукерья.
Несмотря на то, что Бобриха по видениям Лукерьи была насквозь чёрная, её какой-то неизвестной силой тянуло к этой женщине.
Таисья зло посмотрела на дочь и сказала:
– В гости к ведьме захотела? Думаешь, она научит тебя чему-нибудь хорошему?
– А вот, и научу, – заступилась за себя Бобриха. – Многому научу. Ещё спасибо мне скажешь, и ей тоже.
С одной стороны Таисью пугало то, что Бобриха приглашает её в гости. С другой стороны она хотела узнать, что же произошло с ней 12 лет назад.
«Если Бобриха говорит, что в деревне опасно, то, как теперь быть? Скоро осень, за ней зима. Жизнь в землянке зимой трудно. Куда теперь податься?» – думала про себя Таисья.
В это время Бобриха помогла внуку выбраться из ямы. Он встал возле своей бабки и пристально посмотрел на Лукерью. Та в свою очередь отвела взгляд и поглаживала укушенную мальчишкой руку.
– Да чёрт с тобой, Пелагея, – громко сказала Таисья. – В гости, так в гости. Веди в своё логово.
Бобриха подскочила к Таисье, схватила её за плечи и выкрикнула:
– Пелагея умерла! Нет её больше! Не тревожь воздух её именем.
Глаза Бобрихи сверкали злобно. Таисья отступила назад, вскрикнула от боли в ноге и опять повалилась наземь.
Лукерья подскочила к матери и помогла ей подняться.
Бобриха взяла мальчишку за руку, махнула рукой, показывая, что нужно идти за ней.
Таисья, держа за руку дочь, еле шла. Нога болела так сильно, что каждый шаг давался с трудом.
– Мама, – шепнула Лукерья, – может быть, Бобриха тебе ногу вылечит?
– Не вылечу, – вмешалась Бобриха. – Нога перестанет болеть только тогда, когда мать твоя будет идти ко мне в гости с желанием. А сейчас она идёт наперекор себе. Вот нога и тянет её назад.
– Молчи лучше, дочка, – произнесла Таисья. – Ведьма всё за километр слышит.
Зная, что Бобриха услышит и это, она продолжила:
– Я иду туда только ради тебя. Знаю, ты всё копаешь, выспрашиваешь у других про моё с тобой родство. Так вот мы чужие с тобой. Нет у нас ни капли общей крови.
– Знаю, – тихо ответила Лукерья.
Она продолжала поддерживать мать. Ладонь Таисьи стала какой-то горячей, И Лукерья даже одёрнула руку. А потом взялась за неё опять.
Таисья чувствовала напряжение. Сердце бешено колотилось то ли от неизвестности, то ли от того, что в деревню путь теперь закрыт.
Шли очень долго. Уже начали сгущаться сумерки, и Бобриха сказала:
– Пришли.
Неожиданно перед глазами вырос большой, аккуратный сруб. По обе стороны от него стояли невысокие сараи. Где-то в темноте кудахтали куры.
Недалеко от порога горел костёр. Кто-то подкладывал в него дрова. Из-за темноты было сложно разобрать, мужчина это или женщина. Мальчишка вырвал свою руку из Бобрихиной, замычал и побежал к костру.
Лукерья представляла себе дом Бобрихи совершенно по-иному. Она думала, что жилище ведьмы должно быть устрашающим, что вокруг должны быть развешаны черепа животных и людей. Она даже разочаровалась.
«Дом как дом, – подумала она. – Ничего особенного. Может быть, Бобриха и не ведьма вовсе?»
Мальчик обнимался с фигурой у костра, а потом они скрылись в одном из сараев.
– Постойте тут, – скомандовала Бобриха. – Сейчас вернусь.
Она тоже зашла в сарайчик, оттуда доносились женские голоса и мычание мальчишки.
«Значит, там женщина», – подумала Таисья.
Бобриха вышла из сарая и махнула рукой, приглашая к себе.
Подошли к двери, переступили через очень высокий порог. Попали сразу в просторное помещение.
Справа возвышалась печь. По всему периметру были расположены лавки. Напротив двери, в центре комнаты стоял огромный стол. Взгляд Таисьи остановился на пустом «красном углу». Она поёжилась и незаметно перекрестилась. На полу и на лавках повсюду лежали шкуры. Слабый свет лучины помог разглядеть медвежью, лисью, бобровую.
В комнате пахло хвоей. Сосновые ветки лежали на полу и висели под потолком. От хвойного аромата закружилась голова, сильно захотелось есть. Но негоже в гостях на еду напрашиваться, пока хозяин сам не предложит.
– Чего в дверях застыли? Проходите, – как-то приветливо, по-доброму произнесла Бобриха.
Лукерья несмело зашагала по комнате. Она прошла вдоль всех лавок, улыбнулась.
– Нравится? – спросила у неё Бобриха. – Жить тут останешься?
Таисья насторожилась.
– Ты к чему дочку мою склоняешь? – спросила она у Бобрихи. – Нечего ей тут делать.
– Так девочке замуж скоро. Ты и сама в её возрасте уже на выданье была. Я ей жениха подберу красивого, ладного.
– Тьфу, на тебя, – разъярённо произнесла Таисья, – где ты в своей глуши жениха найдёшь?
– А я его в глуши искать и не буду, он сам придёт, когда нужно будет. Ты посмотри, как девочка рада, что в гости ко мне попала, – ответила Бобриха.
– Рано ей о женихах думать. Зря мы к тебе пришли. Сбила ты меня с пути, Бобриха. Одним словом, ведьма.
Таисья чувствовала себя не в своей тарелке. Она постоянно оглядывалась по сторонам, всё время казалось, что кто-то за ней наблюдает.
Бобриха вытащила из печи и поставила на стол глиняный горшок. Оттуда, ароматными струйками выходил пар. При свете лучины он превращался в причудливые фигуры и растворялся, не успев дотянуться до потолка.
– Садитесь ужинать, – Бобриха как-то небрежно бросила на стол три ложки. Покопалась где-то за печкой и также небрежно бросила горсть сухарей.
Таисья и Лукерья сели на лавку. Бобриха придвинула к столу деревянное кресло, полностью сделанное из кривых веток, и разместилась на нём.
Она первая опустила ложку в горячий суп.
– Ешьте, я вот видите, с вами пищу принимаю, чтобы не боялись, что отравлю.
Лукерья несмело взяла ложку и начала жадно черпать. Взяла со стола несколько сухарей, похрустела ими и опять принялась за суп.
Таисья смотрела на дочь и думала: «Изголодалась, бедная. Ох, Лукерья, Лукерья, что же ждёт тебя теперь? Не зря Бобриха нас сюда притащила, ох, не зря».
Потом взяла ложку и тоже начала есть. Горячий суп разливался по всему телу, согревал. Таисья успокаивалась, сердце уже не стучало бешено. Нога болела меньше, телу стало приятно, тепло.
Таисья положила на стол ложку. Прикрыла глаза и почувствовала, как уплывает в сон.
Лукерью смутило то, что мать заснула практически за столом.
– Пусть отдыхает, – заметив тревогу девочки, поспешила успокоить её Бобриха. – Хочешь, я покажу тебе свои владения?
– Очень, – прошептала Лукерья. – Я так хотела с вами познакомиться!
– А что тебя так привлекает во мне?
– Я же никогда не встречала настоящих ведьм! Только в сказках о них слышала. Мама рассказывала. И представляла я их по-другому. А вы такая красивая и, кажется, добрая.
– А я и не ведьма вовсе, – ответила Бобриха.
– А почему вас так называют? Почему боятся как огня? И… – Лукерья помолчала, потом продолжила, – собачек жалко.
Бобрихино лицо резко изменилось. Она нахмурила брови. Взглянула на девочку и, как будто не своим голосом, произнесла:
– Собаки пострадали из-за своих хозяев. Ты думаешь, я их специально всех погубила? Есть такая сила, которая мне неподвластна. Я не знаю, как она обернётся: против людей или против животных. Она то помогает мне, то делает так, чтобы все думали, что я ведьма. А я обычная деревенская баба, которая попала в лапы дьявола. В его объятья меня толкнули сами люди, вот теперь и расплачиваются.
Лукерья слушала внимательно, но не могла понять, о чём говорит Бобриха, где прячется дьявол, и как на него посмотреть.
– А почему ваш внук такой странный? – спросила Лукерья.
– Таким родился. Его мать и сама умом не отличается. Да и не твоё это дело. Я вижу, любопытства у тебя много. Но, кажется, уже поздно. Перенесём прогулку на завтра. Я надеюсь, твоя мать не заспешит с утра. Укладывайся рядом с ней. Добрых снов, милая девочка.
Бобриха даже поклонилась и вышла из избы.
Только Лукерья прилегла на лавку, как сон окутал её.
– Не выйдешь, не выйдешь, – гудела толпа.
Пошумели ещё, покричали друг на друга и разошлись.
Настасья, которая рассказывала Таисье о Бобрихе, стояла в сторонке, смотрела, как народ взбесился, и решила предупредить соседку.
«Но как?» – думала она.
Настасья готова была ноги целовать Таисье, когда та вылечила сына от тяжёлой болезни.
«Спрячусь в сарае на заднем дворе, – решила она. – Скажу свекровке, что родителей навещу. А когда Таисья возвращаться будет, то предупрежу её».
Настя просидела в сарае 4 дня. Она наблюдала за тем, как каждый день к дому Таисьи приходила толпа. Видела и то, как из дома выносили и разбивали глиняную посуду, как перебили в курятнике всю птицу. Ей стало очень страшно за свою жизнь.
Деревенские знали, что Настя частенько захаживала к соседке.
«А не ляжет ли на меня подозрение, что я за Таисией пошла? Вот дура-то я. Ей уже нечего в деревне делать, а мне ещё жить тут и жить. Замотаю верёвкой калитку, вдруг это насторожит Таю», – думала Настя, продолжая прятаться в сарае.
Ближе к вечеру, когда ещё темнота не спустилась, Настя увидела, как во двор вошёл отец Димитрий. Он огляделся, перекрестился. Подошёл к открытому дверному проёму. Выломанная дверь лежала рядом.
– Таисия, – крикнул он, – ты дома?
Взял палку, постучал по стене. Подождал. Из избы никто не выходил, не откликался.
Сжимая крест в руке, осторожно переступая дверь, вошел в дом.
Его не было минут десять.
«Что же он там делает? – думала Настя. – Больно долго его нет».
Отец Димитрий показался в дверях, перекрестился у выхода и вышел со двора.
На следующий день Настя от свекрови узнала, зачем приходил батюшка.
Пропал мальчик, которого недавно привела Таисья.
На территории монастыря видели незнакомого мужчину, он схватил ребёнка, сел на коня и умчался в сторону леса.
В деревне всполошились не на шутку. Начали запирать дома детей. К дому Таисьи больше не приходили, стали бояться пуще прежнего.
Глава 4. Логово Бобрихи
После седьмого дня, проведённого в землянке, Таисья решила вернуться домой. Утром она сказала Лукерье:
– Собирайся, пора домой. Куры не кормлены, зерна как раз на неделю им должно было хватить. Думаю, спокойнее уже в деревне стало. Не будут же они всегда обвинять меня во всех грехах? Скоро осень, кто их кроме меня лечить от хвори будет?
– Мама, ты же обещала меня с Бобрихой познакомить, – с надеждой произнесла дочка.
– Обещала, значит, познакомлю, – вспылила Таисья. – Время придёт и познакомлю. Собирайся, пора выходить.
Они выбрались из землянки, завалили вход ветками и направились в сторону дома.
Только начинало светать. Слабый свет, пробивающийся сквозь кроны столетних дубов, словно давал сигнал птицам и другим животным. Вокруг всё чирикало, стрекотало, трещало. Крупная белка спустилась со ствола, и, увидев Таисью с дочкой, за этот ствол спряталась.
Лукерья подошла ближе, протянула белке руку с горсткой ячменных зёрен.
Белка сначала неподвижно сидела, потом начала принюхиваться и приблизилась к руке.
– Пойдём уже, – прикрикнула Таисья.
Белка испугалась крика и молниеносно забралась на ствол.
– Мама, – воскликнула Лукерья, – я же хотела её покормить!
– Да ты тут весь лес пока не перекормишь, мы с места не сдвинемся. Не отставай!
Таисья ускорила шаг, дочь еле поспевала за ней.
– Мама, давай не будем так быстро идти. Целый день впереди.
– Вот я тоже раньше так думала, что целый день впереди и целая жизнь впереди. А оказалось, что и жизнь позади, и день. Нет впереди ничего такого, к чему нужно спешить. Ибо, как только ты достигнешь этого, оно станет прошлым. Поэтому нет никакого будущего. Есть только настоящее и прошлое. Но иногда мне хочется, чтобы и прошлого не было.
Лукерье мать никогда не рассказывала о том, что она ей неродная.
От подружек девочка слышала многое. Одни говорили, что её нашли в лесу, а Таисья приютила, другие говорили, что Таисья украла её в соседней деревне. Бабушка Полина поначалу советовала, чтобы Лукерья не верила слухам. А потом сказала, что и впрямь приёмная. Но строго-настрого запретила говорить на эту тему с матерью.
Лукерья была послушной девочкой и не тревожила мать своими вопросами на этот счёт. Она, конечно, чувствовала холод и безразличие. Иногда ночами плакала, вставала с кровати, подходила к матери, целовала её в лоб, но Таисья всегда отмахивалась и в грубой форме приказывала идти спать.
Со временем Лукерья перестала это делать. Но в глубине души любила мать, и ей казалось, только за то, что она не оставила её на улице. Конечно, тайна происхождения мучила Лукерью с каждым днём всё больше и больше.
Когда половина пути была пройдена, девочка стала убегать подальше от матери, и пока та догоняла дочь, Лукерья обнималась с деревьями.
В какой-то момент дочь скрылась из виду. Таисья ускорила шаг и вдруг услышала истеричный вопль дочери:
– Мааама, – кричала та так громко, что Таисье показалось, что она оглохнет.
– Маааама, – повторила дочь, – он опять там!
Таисья с шага перешла на бег и довольно быстро оказалась около дочери.
Перед ней была всё та же яма, из которой несколько дней назад она спасла ребёнка.
Но сегодня он опять сидел там. Мальчик, видимо, спал. А от крика Лукерьи проснулся и зарычал как медведь.
Он смотрел на знакомые ему лица и продолжал рычать.
Таисия сказала дочери:
– Пойдём отсюда. Второй раз не буду его спасать. Мне ещё от прошлого спасения отмыться нужно.
— Ты правильно поняла насчёт работы в том же духе, но не совсем. Такого места я нигде пока не нашёл и не уверен, существует ли оно. Думаю, я должен сам себе его создать. Я больше не хочу работать на кого-то, хочу стать сам себе хозяином. Деньги у меня есть, не золотые горы, но и не пара гастов. Думаю, должно хватить для начала. Но мне нужен контакт с механиками, а их в Элидиане не найти. Так как Лиатин полностью отменил все гонения на магию, думаю податься туда. Поучусь, а заодно и подзаработаю.
Виола переспросила:
— То есть, ты хочешь уехать в Лиатин? Учиться механике, пробовать сочетать её с магией и в то же время делать и продавать… Что ты там сбывал в Балинаре? Зелья и эликсиры? Хорошая мысль. Они там должны стоить дорого. Даже если твоя механика пойдёт не сразу, даже если совсем не пойдёт, всё равно без куска хлеба ты не останешься. А куда там, в Лиатине?
Последние слова она выговорила как-то грустно.
— В столицу, в Лорну, — ответил Мельхиор, — я списался с парой механиков, которые заинтересованы в сотрудничестве. С третьим я познакомился здесь, он приезжал в Кассен по делам. Так что думаю ехать туда и, — тут он как в холодную воду нырнул, — приглашаю тебя с собой.
Виола широко раскрыла глаза и уставилась на него в полном недоумении. Так как она не стала возмущаться и кричать, что он слишком много на себя берёт, Мельхиор накрыл руку Виолы своей и продолжил мысль:
— Я же вижу, что ты готовишься бросить всё и уехать. Поэтому и запираешься каждый вечер, поэтому и считаешь что-то на бумажках. Ты права: сын всяко важнее, чем чайная, какая хорошая она ни на есть. Ты сможешь повторить свой успех на новом месте. Да, это будет не то же самое, но главное — это будет. А ребёнок… Разве я не понимаю: роди ты ещё десяток, всё равно Эди — твой первенец. Что, удивляешься, откуда я всё это знаю? От мамы. Моя мать умерла, чтобы вытащить меня из империи, дав этим возможность счастливого будущего, а могла бы плюнуть на меня, отдать имперским властям, чтобы те растили себе ещё одного мага-солдата. Она была молодая, красивая женщина. Без ребёнка её охотно бы взяли в жёны, она могла родить новому мужу ещё кучу детей и забыть про меня навсегда. Но она жизнь отдала за то, чтобы я стал свободным и выучился на настоящего мага, а не на имперского болванчика. Я не думаю, что ты любишь своего Эди меньше, чем моя мама любила меня.
Он не понял, как и когда изменилась вся мизансцена. Вот они сидели за столиком друг против друга, а вот они уже вместе на маленьком диванчике, голова Виолы покоится на его груди. Не покоится, это он погорячился: её лицо прижимается к его рубашке, которая уже промокла от слёз. Мельхиор не стал её утешать, понял: она плачет не потому, что горюет, а потому, что слишком много на неё навалилось. Когда-то Регина ему это объясняла и он запомнил. Так что пусть промочит рубашку, не жалко. Зато успокоится. При этом он продолжал говорить, так, что попало, без особого смысла, лишь бы молчанием не спугнуть прижавшуюся к нему женщину.
— Я понял, что эта гадина графиня от тебя не отстанет. Сейчас она уедет, это понятно. Владельцы доменов не могут их надолго покидать. Но затем вернётся и тут вполне может обратиться к крючкотоворам. Даже если поход в суд для неё невозможен, испортить тебе и малышу жизнь она сумеет. Я помню, что ты мне говорила про своё непростое положение относительно закона. По мне так всё это ерунда, никого ты своим ложным именем не обидела, никого не обобрала и не обездолила, так что по мне оно самое настоящее. Тем более что Тео признал тебя дочерью и отказываться не собирается. Но законники — это такие люди… Они могут думать иначе. Прицепятся к тебе как пиявки и пока все денежки не высосут, не отстанут. Тут поневоле к той же графине бросишься. Так вот я о чём подумал: уехать тебе надо. Туда, где ты пока не была и где любое твоё имя — правильное и законное. Судя по тому, чем ты последнее время занимаешься, ты и сама пришла к этому выводу.
Зря он думал, что Виола воспринимает поток его слов как музыкальный аккомпанемент.
— Как ты понял, что я решила уехать? — спросила она, оторвавшись от его рубашки.
Мельхиор глянул ей в лицо и поразился: слёзы высохли почти бесследно. Сейчас её тревожный взгляд горел как у кошки.
— Малыш рвал газеты, которые Регина вынесла из твоего кабинета. Я мельком видел, какие объявления ты там отмечала. Дома и лавки в Кортале, Мангре, даже Шимассе. Зачем они тебе, если ты не собираешься рвануть куда подальше?
— Ты прав, — согласилась Виола, — я действительно судорожно ищу место, где смогу поселиться с Эди. Про Лорну я не думала, а ведь это неплохая мысль! Одна беда — дорога туда лежит через Гремон. Нет ни одного прямого портала. Наверное поэтому я и выбросила её из рассмотрения. Не хочу рисковать. Ведь если даже графиня уедет, она непременно оставит кого-то за нами следить. На территории моей родины все права будут у неё.
— Мирель, — произнёс задумчиво маг.
— Что? — удивилась Виола.
— Мой ответ на твои сомнения относительно Лиатина: Мирель. Оттуда до Лорны нет портала, зато можно за три часа добраться в карете. И никакого Гремона по дороге. Ну как?
Она робко улыбнулась, а затем вдруг сощурилась.
— И ты нам поможешь?
— Ты в этом сомневаешься? Я потому и заговорил, что предлагаю помощь.
— А ценой будет наш с тобой брак?
Мельхиор глубоко вдохнул и резко выдохнул.
— При чём тут цена? Моя помощь бесценна, как ты понимаешь. Да, я мечтаю видеть тебя моей женой, но помогу в любом случае. Просто… В качестве мужа и отца Эди я буду иметь право за вас вступиться. Если ты выйдешь за меня, то никто уже не скажет, что у тебя фальшивое имя: я дам тебе своё. В Лиатине фамилии в ходу, там я стану называться Мельхиором Нарденном. Эту фамилию носила моя мать. Ты сможешь забыть как страшный сон, что называлась Санденс, потому что станешь Виолой Нарденн, а в Эдмунде Нарденне никто не опознает сына Ульриха Эгона. Впрочем, прости, я замечтался…
Он испугался, что оттолкнёт Виолу своими прожектами с её участием, но она смотрела на него внимательно, заинтересованно и не собиралась перебивать. Кажется, её развёрнутая Мельхиором перспектива не пугала. Она не отвергала возможность принять его как мужа, просто прикидывала все плюсы и минусы такого решения.
Ну что ж, если с её стороны это будет брак по расчёту, то он приложит все усилия, чтобы убедить её: расчёт был верен. Он уже готовился снова повторить своё предложение, но тут Виола сама сказала:
— Выходит, ты готов на мне жениться, зная, что я тебя не люблю. Очень хорошо отношусь, глубоко уважаю, доверяю, но не испытываю того душевного трепета, который люди называют любовью.
Читать дальше
Это было поздней декабрьской ночью. Редкие прохожие, шедшие на улицах не вызывали ничего, кроме серого чувства, которым уже давно наполнился этот скучный город. Они шли, не замечая никого вокруг себя, темнота страшила их, но не вызывала панику. Они были скучны, как снег, подтаявший этим днем, как здания, убивавшие одним взглядом на них. Люди этой ночи бездарны, они больше не верят в красоту и смерть, которая породила любовь. Они хотят верить только в себя, но они не хозяева своей жизни и даже смерти, просто обмануты временем и поколениями.
Один лишь человек, оказавшийся в этой ночи, достоин внимания. Направляясь по ужасной улицы к набережной, он думал обо всем, что ему интересно, это был его последний глоток воздуха, последнее биение сердца, последняя любовь.
Он был так прост, его простые темные джинсы и серая шапка, черная тонкая куртка, казалось, он одет не по погоде. Но не одежда не вписывала его в скучную картину города, его мысли были так ощутимы, что их можно было просто прочитать.
Он рассуждал о смерти, точнее о жизни и думал, что его ждет после этой прогулки, он не думал о своем прошлом, впервые за много лет. Его мысли так красивы и настолько просты и идеальны, что казалось, он умен, но его голос не выдавал этого, потому что он был мертв сейчас, но жизнь была на подходе. Ноги подвели юношу к началу мосту, связывающий две части города, связывающий жизнь и смерть.
Зрачки, расширенные, от фонарей на мосту смотрели вверх, в который раз они узрели небо – самое главное чудо в этом мире. “Вот бы этот мост был еще выше, тогда бы я упал не в воду, а в облака. Нет! Я не боюсь боли, просто так будет красиво” – подумал человек в строгой куртке.
Сделав первые шаги на мосту, молодой человек увидел в небе ворона, черного, как строгость, он летел низко, ах нет, он садится на мост, прямо перед одиноким юношей. Он же скидывает перо. Издав стон, ворон исчез, как чистый звук исчезает в потоке невежества. “Может, я справлюсь, как все и смогу остаться? ” – мысль, как гроза в жаркий день поранила несчастного на мосту. “Нет, я не верю в себя, я верю в смерть, я иду, осталось немного! ”.
Еще шаги на ту строну, еще мысли о смерти, еще силы. Но что это лежит на дороге? Белое, но это точно не снег, его здесь не должно быть. Сердце забилось сильнее, как тогда, когда разрываешь оберточную бумагу с подарка. Нужно подойти ближе, что же там. Это же нарциссы, четыре цветка, связаны желтой ниткой. “Пусть будет проклят тот, кто оставил их тут, они прекрасны, как я – брошены на мост, чтобы на них любовались или же боялись их идеала”- сказал про себя одиночка.
Несмотря на поздний час, машины еще проезжали на мосту, и я могу поклясться, они замедляли ход, когда озаряли фарами Петра. Петр? Он же не говорил мне своего имени, наверное, по-другому назвать его нельзя. Теперь станет легче, имя всегда все облегчает рассказ, хотя он не любил его, иначе бы представился им мне.
Прошло уже несколько минут от начала пути на мосту, нужно спешить.
Но Петр уже на месте – середина моста, шестой фонарь, стоящий за спиной. Скоро пробьет полночь и будет поздно, наступит дата, которая никогда не должна наступить в жизни Петра, нужно кончать с этим.
Тишина окутала мир, остался один человек способный чувствовать и мыслить, но и он покинет этот свет, ровно в полночь, ровно в центре моста.
Петр перекинул ноги через поручни моста, взявшись за них руками, оказался на краю. Осталось немного и жизнь вернется. Он напоминал ангела, спустившегося в этот мир, дабы узреть невежество и показать красоту души, уходящий из тела. Казалось, Петр стоит так вечность, но в внутри его уже шла ужасная битва, он впервые за весь вечер начал вспоминать себя и еще сильнее хотел отпустить руки.
“Я люблю тебя”, – услышал Петр свои слова, сказанные несколько часов назад.
“Ты – ничтожество, никогда ничего не добьешься”, – это были слова страшной женщины, которые Петр слышал всегда.
Только самому Петру известно, как он мог это терпеть, но нужно было ждать, еще немного.
“Ты – мой друг”, – никогда он не верил в эту фразу, у Пети не было друзей, у него был он сам.
«Я не буду счастлив”, – опять молодой человек услышал свой собственный голос, его это не ранило, он любил чувство жалости и рад, что оно не оставляет его даже перед прыжком.
“У жизни нет смысла, это просто большая ошибка, которую исправляют смертью”, – одна слеза скатилась из глаза Петра, словно большой алмаз, и упала в реку.
Стоящий на мосту, уже не чувствовал своих конечностей, но к нему продолжали приходить видения, он боялся их и ненавидел. Вся его жизнь прошла через мост, с которого ему суждено упасть и убить ее.
Прошла еще минута и на мосту появилось какое-то движение. Кто-то приближалось к Петру. Это оказался мужчина в странном желтом фраке, он остановился уже на середине моста, как раз там, где стоял Петр. – Это только начало! Не бойся, – сказал странный человек во фраке.
“Я не боюсь, папа”, – это были последние мысли юноши перед тем, как руки его разжали поручни моста.
Мгновением позже, когда тело ударилось о толщу воды и льда, произошло то, что и хотел Петр, он прыгнул не в воду, он прыгнул в небо, его душа уже парила высоко над этим ужасным городом, над миром, который не смог понять его и над красотой, которая породила этот хаос. Петр впервые за свою жизнь обрел счастье, это счастье было не в спокойствии, а в том, что теперь он по-настоящему ожил, его ждут великие дела уже совсем скоро, а пока его остаток жизни витал в воздухе, как запах после дождя летом. Казалось, мир зажил другой жизнью, когда ушел Петр, казалось, впервые все поверили в великую силу, и эта сила – смерть.
А на следующий день прохожие обнаружат на берегу тетрадь, из которой все станет ясно, что случилось с молодым человеком, спрыгнувшим с моста, до ухода из сада зла.