Рассказы 19 века в русской литературе

• ВСЕ НОВИНКИ

Электронная библиотека » жанр Литература 19 века







Рецензии:

Снигирева Т. А. Литература Урала в зеркале этногеопоэтики // Известия Урал. гос. университета. Сер. 2. Гуманитарные науки. 2010. № 4 (82). С. 218-224.

Библиотека T&PПодписаться

Ф.Ч.Рзаев,

доктор филологических наук,

профессор кафедры азербайджанской и

мировой литературы Азербайджанского

государственного педагогического университета

Наследие русского зарубежья в последние годы привлекает пристальное внимание в современном литературоведении, однако интерес исследователей более всего сосредоточен на изучении художественного творчества писателей-эмигрантов. Жанр литературной  критики в этом плане до сих пор остается неизученным. И это несмотря на то, что многие исследователи именно критику считали наиболее сильной в литературе эмиграции. По мнению одного из исследователей, «самое интересное, что дала эмигрантская литература – это ее творческие комментарии к старой русской литературе» (1, с.8). Такого же мнения придерживался и Г.П.Струве: «Едва ли не самым ценным вкладом зарубежных писателей в общую сокровищницу русской литературы должны будут быть признаны разные формы не-художественной формы – критика, эссеистика, философская проза, высокая публицистика и мемуарная литература» (2, с.371). С этим мнением соглашались многие исследователи (3, с.43).

       Среди многообразного литературно-критического наследия русского зарубежья особый интерес представляют публикации известных писателей-эмигрантов. Русские писатели-эмигранты, помимо собственно художественного творчества, уделяли достаточно серьезное внимание вопросам, связанным с различными аспектами литературного творчества, литературного процесса. При этом в статьях литературоведческого характера, литературных эссе и очерках, многочисленных интервью они обращались не только к современной литературе, но и к творчеству классиков русской и мировой литературы. Среди писателей-эмигрантов, безусловно, к творчеству русских классиков чаще всего обращались те, кто выступал с лекциями в известных американских и европейских  университетах, выступал с докладами на различных научных конференциях. В частности, в американских университетах в качестве лекторов выступали такие яркие представители эмигрантской литературы, как В.Набоков, И.Бродский и др.

        По нашему мнению, в литературно-критическом наследии писателей-эмигрантов можно выделить три важнейших аспекта: популяризация русской литературы, научно-критическая интерпретация художественных произведений и «писательское» восприятие творчества другого литератора. Каждый из указанных аспектов находит отражение в публикациях писателей-эмигрантов, при этом порой они настолько переплетаются друг с другом, что трудно в некоторых случаях выделить приоритетность одного из них. Особый интерес представляет тот факт, что литературная критика русского зарубежья, в том числе творчество писателей-эмигрантов, не только были свободны от идеологических запретов советской критики и литературоведения, но и в определенной степени противостояли чрезмерно идеологизированным концепциям и оценкам, популярным в СССР, часто противопоставляя совершенно иные подходы и характеристики. Именно поэтому взгляды писателей-эмигрантов на русскую классику представляют большой научный интерес.

        Учитывая ограниченные рамки настоящей работы, мы обратимся к публикациям лишь некоторых писателей-эмигрантов, в которых можно обнаружить наиболее типичные особенности «писательского» подхода к оценке творчества классиков русской  литературы. Среди них, безусловно, выделяются работы В.Набокова и И.Бродского.

        В.Набоков является автором ряда известных публикаций, в которых содержится оригинальный подход к изучению и оценке творчества русских классиков. Среди них следует отметить в первую очередь «Лекции по русской литературе», «Лекции по зарубежной литературе» и «Комментарии к роману А.С.Пушкина «Евгений Онегин». Лекции В.Набокова были изданы в России в двух сборниках – «Лекции по русской литературе. Чехов, Достоевский, Гоголь, Горький, Тургенев» и «Лекции по зарубежной литературе». Подход В.Набокова к анализу творчества классиков русской и мировой литературы представляет большой интерес с литературоведческой точки зрения, так как наглядно демонстрирует совершенно иную позицию, свободную от стереотипов и штампов литературоведения советского периода.  Литературоведческие исследования писателя, написанные  им в качестве лекций для студентов американских университетов, столь же самоценные творения, как и его выдающиеся прозаические произведения.

       Своеобразие подхода В.Набокова к творчеству классиков русской литературы Пушкина, Гоголя, Тургенева, Достоевского, Л.Толстого, Чехова, М.Горького  наиболее полно проявилось в «Лекциях по русской литературе». В небольшом по объему предисловии к этой книге Ив.Толстой сформулировал мысль, очень важную для понимания литературных взглядов В.Набокова, его подхода к оценке творчества русских классиков: «Набоков ценит в чужом литературном наследии лишь то, что пестует в своем собственном – силу и непосредственность чувства, повествовательную опытность, когда «лучшие слова в лучшем порядке» передают заданную мысль кратчайшим образом, авторскую освобожденность от обязательств даже перед «звездным небом над нами и нравственным законом внутри нас» (4, с.9). Действительно, слова Ив.Толстого дают возможность понять принципы отбора не только писательских имен, но и произведений того или иного писателя. Так, например, Ив.Толстой объясняет отношение Набокова к  творчеству Л.Толстого: «У Льва Толстого лектор Набоков отвергает морализаторскую «Войну и мир» как «литературу Больших Идей» и предпочитает более домашнюю «Анну Каренину» с «Иваном Ильичом» (4, с.10). Отмеченные Ив.Толстым особенности творчества Набокова позволяют сделать вывод о том, что в целом писательский подход отличается от профессионального научного похода тем, что критики-литературоведы, как правило, рассматривают факты и явления как часть литературного процесса эпохи или творчества отдельного писателя с точки зрения выявления тех или иных закономерностей, общих и индивидуальных особенностей и пр. Писательский же подход к оценке творчества литераторов в этом плане более свободный и базируется чаще всего на литературных вкусах самого писателя.

       «Лекции по русской литературе» В.Набокова начинаются с раздела «Писатели, цензура и читатели в России». Предварение разделов, посвященных  творчеству классиков русской литературы, подобной статьей имеет принципиальное значение. Сравнивая развитие русской и западноевропейских литератур, Набоков отметил: «Одного 19 в. оказалось достаточно, чтобы страна почти без всякой литературной традиции создала литературу, которая по своим художественным достоинствам, по своему мировому влиянию, по всему, кроме объема, сравнялась с английской и французской, хотя эти страны начали производить свои шедевры значительно раньше» (4, с.14). Причину  поразительного всплеска эстетических ценностей в России писатель связывает с невероятной скоростью духовного роста России в XIX веке, которая достигла в это время уровня старой европейской культуры. Традиционное советское литературоведение никогда не могло бы согласиться с утверждением В.Набокова об отсутствии литературной традиции («…почти без всякой литературной традиции…») в истории русской литературы XIX века. Возможно, слова Набокова в этом смысле слишком категоричны, однако требования, которые предъявляет писатель к художественной литературе, к ее эстетическому уровню, оправдывают его позицию по отношению ко всей русской литературе предшествующего периода.

         Оригинальные взгляды В.Набокова содержатся в разделах, посвященных анализу творчества классиков русской литературы. В первую очередь, необходимо отметить, что в отличие от представителей научного литературоведения писатель уделяет большое внимание описанию событий из жизни русских литераторов. На наш взгляд, Набоков стремится найти в биографиях писателей объяснение многих фактов, событий, описанных в анализируемых художественных произведениях классиков, а также раскрыть природу новаторских творческих находок, мастерство художественных приемов.  В этом смысле характерно даже название первой статьи в «Лекциях по русской литературе», посвященной творчеству Н.В.Гоголя: «Его смерть и его молодость». Кстати, можно ли было встретить в трудах советских литературоведов публикации с подобным названием? Вряд ли.

       В статье о Гоголе В.Набоков обращается к анализу произведений «Ревизор» (раздел под названием «Государственный призрак»), «Мертвые души» («Наш господин Чичиков»), «Шинель» («Апофеоз личины»). В начале анализа пьесы «Ревизор» Набоков высказывает мысль, которая полностью противопоставлена основной характеристике этого произведения в работах советских литературоведов. Он отмечает, что после первой постановки комедии на театральной сцене «… пьесу Гоголя общественные умы неправильно поняли как социальный протест, и в 50-х и 60-х гг. она породила не только кипящий поток литературы, обличавшей коррупцию и прочие социальные пороки, но и разгул литературной критики, отказывавшей в звании писателя всякому, кто не посвятил своего романа или рассказа бичеванию околоточного или помещика, который сечет своих мужиков» (4, с.56). И в дальнейшем при анализе «Ревизора» Набоков, в отличие от советских литературоведов, уделяет внимание вопросам, которые практически не затрагивались в советском гоголеведении. Так, например, писатель подробно останавливается на внесценических персонажах пьесы, отмечая, что использование этого «банального» приема в драматургии  Гоголя существенно отличается от традиций русской и мировой литературы. Широко известные слова о том, что если в первом действии на стене висит охотничье ружье, в последнем оно непременно должно выстрелить, не соответствуют художественным принципам Гоголя. «Ружья Гоголя, пишет Набоков, — висят в воздухе и не стреляют; надо сказать, что обаяние его намеков и состоит в том, что они никак не материализуются» (4, с.61). Набоков приводит ряд примеров из текста «Ревизора». Так, например, обращаясь к образу судебного заседателя, о котором упоминает в разговоре городничий, Набоков пишет: «Мы никогда больше не услышим об этом злосчастном заседателе, но вот он перед нами как живой, причудливое вонючее существо из тех «Богом обиженных», до которых так жаден Гоголь» (4, с.61). Набоков-писатель обращает внимание, в первую очередь, на такие детали, такие «мелочи», которые не интересовали представителей традиционного литературоведения, ищущих в творчестве Гоголя лишь то, что работает на социальную критику. Поэтому вряд ли можно встретить в исследованиях прошлого века фамилии таких внесценических персонажей из пьесы «Ревизор», как помещики Чептович, Верховинский, полицейский Прохоров  и др., лишь промелькнувших в устах действующих лиц, но привлекших внимание писателя Набокова. Мало того, Набоков отмечает особое мастерство Гоголя  в том, что у него и новорожденный безымянный персонаж может вырасти и в секунду прожить целую жизнь: у трактирщика Власа «жена три недели назад тому родила, и такой пребойкий мальчик, будет так же, как и отец, содержать трактир». Говоря о многочисленных внесценических второстепенных персонажах комедии, Набоков пишет: «Потусторонний мир, который словно прорывается сквозь фон пьесы, и есть подлинное царство Гоголя. И поразительно, что все эти сестры, мужья и дети, чудаковатые учителя, отупевшие с перепоя конторщики и полицейские, помещики, … романтические офицеры, … все эти создания, чья мельтешня создает самую плоть пьесы, не только не мешают тому, что театральные постановщики зовут действием, но явно придают пьесе чрезвычайную сценичность» (4, с.66).

        В статье о Гоголе писатель Набоков обращается также к миру вещей в произведениях русского классика. Он отмечает, что вещи в гоголевских произведениях призваны играть ничуть не меньшую роль, чем одушевленные лица. В качестве типичного примера использования вещи Набоков приводит описание городничего, который, облачившись в роскошный мундир, в рассеянности надевает на голову шляпную коробку. Набоков называет это чисто гоголевским символом обманного мира, где шляпы – это головы, шляпные коробки – шляпы, а расшитый золотом воротник – хребет человека.

       Весь анализ пьесы «Ревизор» пронизан мыслью Набокова о том, что эта сновидческая пьеса была воспринята как сатира на подлинную жизнь в России. Писатель считает, что «Пьесы Гоголя это поэзия в действии, а под поэзией я понимаю тайны иррационального, познаваемые при помощи рациональной речи. Истинная поэзия такого рода вызывает не смех и не слезы, а сияющую улыбку беспредельного удовлетворения, блаженное мурлыканье, и писатель может гордиться собой, если он способен вызвать у читателей, или, точнее говоря, у кого-то из своих читателей, такую улыбку и такое мурлыканье» (4, с.68). Как видно из приведенных слов, Набоков обращает внимание на те стороны творчества Гоголя, которые не замечали советские исследователи-литературоведы. Таким же «писательским» подходом отличаются и материалы, отражающие взгляды Набокова на поэму «Мертвые души» и повесть «Шинель».

       В «Лекциях по русской литературе» привлекают внимание и оригинальные оценки творчества других классиков русской литературы XIX века. Так, например, интересные суждения писателя содержатся в разделах, посвященных анализу произведений Ф.М.Достоевского, Л.Н.Толстого, А.П.Чехова, И.С.Тургенева, М.Горького.

       В.Набоков в начале статьи о романе Л.Толстого «Анна Каренина» отметил: «Толстой – непревзойденный русский прозаик. Оставляя в стороне его предшественников Пушкина и Лермонтова, всех великих русских писателей можно выстроить в такой последовательности: первый – Толстой, второй – Гоголь, третий – Чехов, четвертый – Тургенев. Похоже на выпускной список, и разумеется, Достоевский и Салтыков-Щедрин со своими низкими оценками не получили бы у меня похвальных листов» (4, с.221). На этой же странице книги в сносках Набоков высказал следующее: «Читая Тургенева, вы знаете, что это – Тургенев. Толстого вы читаете потому, что просто не можете остановиться». Набоков, вступая в спор с теми, кто считает главным в творчестве Л.Толстого его идеологические взгляды, отмечает, что только поначалу может показаться, что проза Толстого насквозь пронизана его учением. «На самом же деле его проповедь, – пишет Набоков, – вялая и расплывчатая, не имела ничего общего с политикой, а творчество отличает такая могучая, хищная сила, оригинальность и общечеловеческий смысл, что оно попросту вытеснило его учение. В сущности, Толстого-мыслителя всегда занимали лишь две темы: Жизнь и Смерть. А этих тем не избежит ни один художник» (4, с.221).

       В этой статье Набокова есть множество фрагментов, которые хотелось бы процитировать, однако мы не можем пройти мимо отрывка, в котором автор указал имена нескольких классиков русской литературы XIX века: «Истина – одно из немногих русских слов, которое ни с чем не рифмуется. У него нет пары, в русском языке оно стоит одиноко, особняком от других слов, незыблемое, как скала… Большинство русских писателей страшно занимали ее точный адрес и опознавательные знаки. Пушкин мыслил ее как благородный мрамор в лучах величавого солнца. Достоевский, сильно уступавший ему как художник, видел в ней нечто ужасное, состоящее из крови и слез, истерики и пота. Чехов не сводил с нее мнимо-загадочного взгляда, хотя чудилось, что он очарован блеклыми декорациями жизни. Толстой шел к истине напролом, склонив голову и сжав кулаки, и приходил то к подножию креста, то к собственному своему подножию» (4, с.224). Приведенная выше цитата весьма характерна для манеры В.Набокова, который в образной форме выражает свое отношение, с одной стороны, к одной из высших целей литературного творчества, с другой – дает дифференцированную оценку творчества русских классиков в связи с их подходом к достижению этой цели.

       Часто В.Набоков обращается к этому приему – анализируя творчество писателя, выступать с обобщениями и давать сравнительную характеристику с творчеством других литераторов. Так, например, в разделе, посвященном творчеству И.С.Тургенева, писатель-эмигрант отмечает особенную известность Тургенева, Горького и Чехова за границей. Однако он тут же подчеркивает отсутствие естественной связи между ними. При этом Набоков пишет: «Однако можно заметить, что худшее в тургеневской прозе нашло наиболее полное выражение в книгах Горького, а лучшее (русский пейзаж) изумительное развитие в прозе Чехова» (4, с.143).  

       Не менее интересными являются литературно-критические и эстетические взгляды одного из самых известных литераторов-эмигрантов ХХ века  И.Бродского, высказанные в литературных эссе и многочисленных  интервью. И.Бродский не оставил какого-либо систематизированного сборника или труда, отражающего его литературно-критические взгляды, однако имена классиков русской литературы постоянно появляются в его размышлениях по различным проблемам литературного творчества. Следует отметить, что Бродский, касаясь творчества русских литераторов, во-первых, чаще всего называет имена поэтов, во-вторых, обращается к своим старшим современникам и непосредственным предшественникам. Поэтому мы сталкиваемся в публикациях Бродского с именами А.Ахматовой, М.Цветаевой, О.Мандельштама, Б.Пастернака и А.Солженицына. Тем не менее, мысли поэта о русской литературе XIX века часто звучат в самых разных выступлениях и интервью. Эти мысли выдающегося поэта и сегодня в значительной степени отличаются от устоявшихся мнений и оценок. Обращение к имени русских литераторов XIX века происходит у Бродского в различных ситуациях, связанных порой с его размышлениями о задачах и функциях художественного литературы и художественного творчества, о взаимоотношениях общества и литераторов. Так, например, в своей знаменитой «Нобелевской лекции» Бродский сослался на одного из русских поэтов: «Великий Баратынский, говоря о своей Музе, охарактеризовал ее как обладающую «лица необщим выраженьем» ( 5, с.669).

       Большой интерес вызывает обращение И.Бродского к именам русских классиков в его беседах о литературе, нашедших отражение в книге С.Волкова «Диалоги с Иосифом Бродским» (6). Так, в различном контексте в диалогах с С.Волковым поэт называет таких представителей русской литературы XIX века, как Державин, Пушкин, Пущин, Гоголь, Л.Толстой, Достоевский, Некрасов, Ф.Тютчев и др. Бродский не скрывает своих литературных пристрастий и каждый раз, сравнивая тех или иных русских классиков, раскрывает причины, по которым высоко ценит одних, критически судит других. В качестве примера можно привести отношение Бродского к творчеству Е.Баратынского. Рассуждая о наличии в поэзии Пушкина некоторых клише, Бродский отметил: «Заметьте, кстати, как сильна в Мандельштаме «баратынская» струя. Он, как и Баратынский, поэт чрезвычайно функциональный. Скажем, у Пушкина были свои собственные «пушкинские» клише. Например, «на диком бреге»… Или, скажем, проходная рифма Пушкина «радость – младость». Она встречается и у Баратынского. Но у Баратынского, когда речь идет о радости, то это вполне конкретное эмоциональное переживание, младость у него – вполне определенный возрастной период. В то время как у Пушкина эта рифма просто играет роль мазка в картине» (6, с.303-304). Далее следует обобщение, ради которого и сравнивал Бродский Пушкина и Баратынского: «Баратынский – поэт более экономный; он и писал меньше – больше внимания уделял тому, что на бумаге. Как и Мандельштам» (Волков 2002:304). Как видим, рассуждая о самых тонких вопросах стихотворной поэтики, Бродский демонстрирует здесь, как и во множестве других выступлений, великолепное знание классической русской поэзии, цитируя наизусть стихотворения классиков. С другой стороны, становится понятным, почему Бродский отдает предпочтение тому или другому поэту – потому, что именно такие стихи отвечают его литературным вкусам и высоким требованиям, предъявляемым к высокой поэзии.

        В книге С.Волкова Бродский неоднократно обращается и прозаикам XIX века. Так, в ответ на вопрос С.Волкова, почему на Западе хорошо знают русскую поэзию ХХ века, в то время как русскую прозу знают преимущественно по авторам XIX века, Бродский заметил: «У меня на это есть чрезвычайно простой ответ. Возьмите, к примеру, Достоевского. Проблематика Достоевского – это проблематика, говоря социологически, общества, которое в России после 1917 года существовать перестало. В то время как здесь, на Западе, общество то же самое, то есть капиталистическое. Поэтому Достоевский здесь так существенен. С другой стороны, возьмите современного русского человека: конечно, Достоевский для него может быть интересен; в развитии индивидуума, в пробуждении его самосознания этот писатель может сыграть колоссальную роль. Но когда русский читатель выходит на улицу, то сталкивается с реальностью, которая Достоевским не описана» (6, с.70). Как видим, обсуждая проблемы восприятия русской литературы читателями западных стран, Бродский не только дает характеристику особенностей проблематики творчества Достоевского, но и опосредованно говорит о причинах популярности произведений литературысреди современных читателей.

        Имена русских классиков часто используются И.Бродским для подтверждения мыслей, связанных с писательским ремеслом, отношением литераторов к проблемам литературного творчества. Так, например,  А.С.Пушкин, Л.Н.Толстой, Ф.М.Достоевский, Ф.Тютчев, И.С.Тургенев и многие другие имена звучат в устах Бродского тогда, когда необходимо провести определенные параллели с современными русскими и западными литераторами. Однако и в этих случаях мы видим, сколь разительно отличается мнение поэта от общепринятых в традиционном литературоведении оценок и характеристик. В настоящей работе нет возможности подробно излагать такие расхождения между взглядами Бродского и точками зрения известных советских литературоведов. Достаточно отметить, что даже термин «карнавализация», введенный Бахтиным, которого трудно отнести к представителям традиционного советского литературоведения, вызывает возражение Бродского, предлагающего заменить этот термин словом «скандализация».

        Литературно-критическое наследие И.Бродского ждет еще своих исследователей, так как поэт, раскрывая свои эстетические воззрения, постоянно обращается к именам русских классиков XIX-XX веков, отдавая, безусловно, предпочтение великим русским поэтам своей эпохи – Мандельштаму, Пастернаку, Ахматовой, Цветаевой.

        Оригинальными взглядами на творчество классиков русской литературы отличаются работы известных писателей-эмигрантов П.Вайля и А.Гениса«Советское барокко», «Родная речь (уроки изящной словесности)».(7, В «Родной речи» представлены литературные очерки практически обо всех классиках русской литературы XIX века – от Карамзина до Чехова. В предисловии к книге авторы отметили, что все главы «Родной речи» строго соответствуют программе средней школы, а задача заключалась в том, чтобы «перечитать классику без предубеждения» (7, с.8). В этих очерках высказываются порой спорные с научной точки зрения оценки творчества русских классиков, однако сам подход авторов в корне отличается от традиционных взглядов и общепринятых оценок советского литературоведения.

        П.Вайль и А.Генис в авторском предисловии также отметили, что знакомые с детства книги с годами становятся лишь знаками книг, эталонами для других книг, но «тот, кто решается на такой поступок – перечитать классику без предубеждения, – сталкивается не только со старыми авторами, но и с самим собой» (7, с.8).

        Следуя программе средней школы, авторы анализируют «Бедную Лизу» Карамзина, «Недоросль» Фонвизина, «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, «Горе от ума» Грибоедова, «Евгения Онегина» Пушкина и т.д. Безусловно, Вайль и Генис свободны от идеологических пут советского литературоведения, что дает им возможность при анализе творчества классиков приводить такие цитаты, которые вряд ли могут быть знакомы поколениям советских школьников. Например, главу о Радищеве они начинают известными словами Екатерины Второй: «Бунтовщик хуже Пушкина». Однако вслед за этим тут же приводят высказывание Пушкина, которое называют самой трезвой оценкой Радищева: «Путешествие в Москву», причина его несчастья и славы, есть очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге» (7, с.32). В школьных и вузовских курсах истории русской литературы имя Радищева традиционно звучало как имя революционера, борца с режимом и т.д. Как правило, художественные особенности творчества Радищева в литературоведческих исследованиях не затрагивались. Поэтому и пушкинские слова о его творчестве, и характеристики П.Вайля и А.Гениса представляют совершенно иной взгляд, отличный от традиционных оценок советского литературоведения.

        В «Родной речи» можно встретить немало цитат, подобных пушкинским словам о Радищеве, опровергающих основные характеристики произведений русской классики, общепринятые в советском литературоведении. Поэтому вполне уместно авторы приводят слова Андрея Битова: «Больше половины своего творчества я потратил на борьбу со школьным курсом литературы» (7, с.9).

        П.Вайль и А.Генис развенчивают множество мифов, укоренившихся в сознании многих поколений советских людей, связанных не только с жизнью и деятельностью классиков, но более всего с мифологизацией имен классиков русской литературы XIX века и некоторых персонажей их произведений. Характерно в этом смысле следующее высказывание: «Образ Пушкина давно уже затмил самого Пушкина» (7, с.67). Взгляды Вайля и Гениса – это попытка оценить творческие успехи и недостатки русских классиков в контексте развития мирового литературного процесса, по-новому рассмотреть  произведения, которые на протяжении многих десятилетий считаются выдающимися литературными памятниками, а оценки их остаются неизменными. Тем и интересны очерки авторов о русских классиках.

        Русская классика в оценке писателей-эмигрантов предстает в ином ракурсе, что лишь обогащает наши представления и об особенностях литературного процесса, и о литературно-критической деятельности писателей-эмигрантов. Приведенные нами материалы показывают, что проблемы освещения творчества классиков русской литературы писателями-эмигрантами нуждаются в серьезном изучении.

Литература:

1. Иваск Ю. Письма о литературе // Новое русское слово. 1954. 21 марта. №15303. Струве Г.П. Русская литература в изгнании. – Paris: UMKA-Press, 1984.

2. Фостер Л. Статистический обзор русской зарубежной литературы. – В кн.: Русская литература в эмиграции. Сборник статей под ред. Н.П.Полторацкого. – Питтсбург: 1972.

3. Набоков В. Лекции по русской литературе. Чехов, Достоевский, Гоголь, Горький, Толстой, Тургенев. Москва: Независимая газета, 1999. – 440 с.

4. Бродский Иосиф. Стихотворения. Эссе. Екатеринбург: У-Фактория, 2001. – 752 с.

5. Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. Москва: ЭКСМО, 2002. – 448 с.

6. Вайль П., Генис. Родная речь. Советское барокко. 60-е. Мир советского человека. Собр.соч. в двух томах, т.1. Екатеринбург: У-Фактория, 2004. – 960 с.