Предисловие издателя:
Этот рассказ «Худой» прислал «Рыжеватому» несколько лет
спустя после того, как, крадучись, словно, вор, вышел из его дома, сел в ночное
такси и уехал в аэропорт. Рассказ был, видимо, попыткой оправдаться, а в
результате превратился в обвинение, которое «Рыжеватый», никому не показывая,
долго держал в ящике своего компьютерного «стола». Он думал, что уже никогда больше
не встретится с «Худым», но, оказалось, что рассказ был только первым актом драмы,
которая теперь заслуживала уже романа (пока еще не написанного).
Разбирая архив, оставленный мне «Рыжеватым», я наткнулся на
этот рассказ и, прочитав его, словно кусочек своей жизни, решил «дать ему волю»
— в конце концов имеют же право и «Худой», и «Рыжеватый» на свою долю оправдания.
Рассказ публикуется с незначительными (в том числе
смысловыми) изменениями, которые ни в коей мере не оказывают влияния на
первоначальный замысел автора.
ТРУБКА
«Трубка. Трубочка (ж.)… ствол с пролетною пустотою. Трубка
табачная, курительная — вероятно
вначале чубук, потом и весь снаряд, а наконец одна головка, в которую набивается табак и вставляется чубук; » Толковый
Словарь В. Даля, т.4
Она оказалась в этом
магазине довольно случайно — привез какой-то моряк из плавания, откуда-то с
Востока. Она сама не помнила своего рождения, но очень явно и ясно вспоминала
смуглые руки и тепло дома, где она появилась. Тепло всегда окружало ее, и, наверное,
поэтому она воспринимала мир уютным и теплым, полным дыхания и жара. Ей
хотелось быть благодарной к своему
создателю, и она, сохраняя в себе тлеющий огонек, ровно и мягко пропускала дым,
насыщая его ароматами трав и какой-то своей силой, доставшейся ей от
вереска.
И вот — она оказалась в антикварном магазине. Конечно, ей
жалко было расставаться со своим создателем, но …
Лежа на полке, она с любопытством рассматривала все
предметы, которые здесь находились, и, в общем-то, не жалела о такой вот своей
судьбе — переходить из рук в руки. В этом даже была определенная прелесть — она
имела возможность ждать нового, надеяться на встречу с кем-то совершенно
удивительным. Ей всегда хотелось тепла, человеческого тепла, дыхания горячих
губ и густого жара, тяжелыми пластами распирающего ее изнутри.
Многие люди подходили к ней, рассматривали, цокали языком и
клали на место. Прикосновение рук было
приятным, конечно, но, скорее, забавляло ее, чем вызывало желание вместе дышать
и гореть.
Но вот однажды в магазин зашли двое мужчин. Их визит, по
всей видимости, был случайным, потому что они вяло рассматривали всякие побрякушки,
переползая взглядом с одной полки на другую. Один из них, с рыжеватой бородкой,
вел себя более уверенно и импульсивно. Он уже собирался выйти из магазина, как
его приятель, высокий и худой, вдруг сказал:
— Посмотри-ка, это как раз такая трубка, какую мы с тобой
искали!
— Да, правда, серьезная вещь… И цена у нее — мать честная!..
Худой повертел трубку в руках, и его ладони показались Трубке настолько теплыми, что
она прямо-таки разомлела. Она даже
как-то постаралась втереться в ладонь, уйти туда, закутаться, высовывая наружу
только кончик красивого, резного чубука.
— Лежит, как влитая. Давай возьмем, а? Удивительная штука.
Худой немного задумался, поглаживая трубку и добавил:
— Один ведь раз живем.
Будет памятью о
нашей дружбе на всю жизнь. Как думаешь?
Трубка чувствовала, что и у Рыжеватого она вызвала
восхищение. Правда, его ладонь хотела быть мягкой и трепетной, но получилась
плохо скрываемая мужская сальная дрожь и
неуютные угловатые обжимания.
Как бы то ни было, она оказалась в доме. Тот новый вечер был
прекрасен. На столе, покрытом черной скатертью, стояли невысокие подсвечники,
горели свечи, рубиновыми блестками играло вино в бокалах, и двое приятелей вели
долгую, неспешную беседу. Трубка была бережно вынута из специального бархатного
мешка, который ей купили в том же магазине. Более того, у нее появились и специальные
инструменты, которые лежали тут
же и своим таинственным металлическим блеском придавали значительность всему
ритуалу. А табак!..
И вот, наконец, табак. Трубка давно не вбирала в себя такую
волшебную, пахнущую древним Востоком, горами
и океаном, смесь. Худой (он казался более уравновешенным, спокойным) не
торопясь смешал табаки, бережливо, щепотками
переложил чуть влажный душистый мякиш в головку трубки и начал неспешно
и уверенно приминать, надавливая большим пальцем, а потом и
металлической пяточкой
— Здорово в руке сидит…
— А запах то какой — по всему дому.
Рыжеватый на секунду задумался, вытряхивая где-то
под самым потолком школьные тетради своей памяти.
— Кажется, последний раз мы с тобой баловались этим делом
классе в 10-м. Верно?
— Да, летит время. — Худой согласно кивнул, думая уже
совершенно о другом. Трубка настолько была возбуждена от приятного чувства, что сама даже, изнутри, от самого
дна, стала нагреваться:
— Ну, вот сейчас… сейчас, — Думала она лихорадочно. Ну что
же ты медлишь, давай огонь. … Ах, эти
глупые спички! Все время ломаются в неподходящий момент! Ну скорей же,
скорей!!
Наконец, первые огоньки табака заиграли на ее поверхности.
Трубка глубоко, очень глубоко, как раньше, вздохнула:
— Ну вот оно… Какое блаженство! Как давно это было! Как
давно! Какое счастье… Какие сильные
руки у этого парня и мягкое, ровное дыхание…
Необыкновенное чувство насыщенности жизни переполняло все
существо Трубки. Внутренний жар был настолько силен, что она перестала даже обращать внимание на
происходящее снаружи. Все детали интерьера, разговоры, настроения людей и их
прикосновения стали для нее несущественны. Они как бы потеряли свою значимость
и ценность, превращаясь в неясный общий фон снаружи. Еще бы! Ведь внутри, у
самого дна, вырывался наружу стиснутый плотным табачным слоем огонь, и
малиновый жар из самой головы расходился по всему телу сладким, пьянящим дурманом.
И ей уже было безразлично, какие руки ее держали. Не таким
уж заметным было нервное, крупное дыхание Рыжеватого, и даже капли слюны от его неправильного прикуса уже совсем не
вызывали у нее холодную дрожь брезгливости.
Но …»Ничто не вечно под луной!» Неспешно догорали последние комочки табака,
превращаясь в легкий, воздушный пепел; из сумеречной дымки стали выступать
контуры двух друзей, ведущих спокойный, мечтательный разговор. Трубка
остывала.
Худой, бережно придерживая ее голову, мягко, но уверенно,
сдвинул чубук, и аккуратно снял его, обнажив слегка потемневшую от смолы шейку
трубки. Дышать стало удивительно легко, и она с благодарностью приняла в себя
маленький металлический шомпол со щеточкой, открывая самые труднодоступные
места. Она медленно, долго и умиротворенно остывала, покоясь в руке худого
парня, и в полудреме вспоминала жар, и руки, и горы, и давнее — давнее журчание
воды, неизвестно каким образом дремавшее в глубинах ее памяти…
Проходили дни, недели, месяцы. Поздно вечером каждой пятницы
друзья садились за стол, и опять начинался этот сладостный ритуал, которого она с таким нетерпением
ждала всю неделю. Иногда, правда, на столе оказывались сигареты, появлялись
новые люди, и разные запахи и страсти бродили по ночному дому. Она смотрела на
тощенькие дамские сигаретки в белой полупрозрачной оберточке с чувством
снисхождения и даже материнской заботы.
Они пыжились в попытках выглядеть привлекательно, подчеркивая золотой
полосочкой проступающий сквозь матовую оболочку плотный табачный стержень. Но
все это было нарочито и неумно. Мужчины предпочитали Трубку и только ее.
Трубка не многое понимала в разговорах людей, но их душевное
состояние она чувствовала великолепно. То состояние, которое иногда называют
сердечным жаром или внутренней дрожью. Со временем ей стало казаться, что в
отношениях этих двух людей что-то происходит. При всей внешней нарядности, разукрашенных
словах о дружбе и лубочных воспоминаниях молодости в сердце у каждого копилась
невысказанная, никотинная,
сигаретная горечь, которая тяжелыми
смоляными пластами запирала все поры души, не давая вырваться наружу
искренности и мягкому, согревающему
человеческому теплу и свету.
Это постоянно тревожило ее, но временами она забывалась,
окунаясь с головой в восхитительный ритуал пятницы. Так было и на этот раз.
Горели свечи, и вино в бокалах, и все, как сотню лет назад. Огонек пламени временами высвечивал на стене
комнаты дрожащую тень худенькой женщины и силуэты двух друзей. Трубка уже стала
забываться, предвкушая то блаженное состояние жара и медленного засыпания, которое было главным в ее жизни. Но
какое-то неприятное чувство не давало ей полностью отдаться огню. То ли Худой
слишком нервничал, набивая табак, и оставил воздушные карманы, то ли Рыжеватый
слишком тяжело давил на
ее голову, совсем не давая дышать… Одним словом, разгоралась она с
большим трудом. Какое-то седьмое чувство подсказывало ей, что лучше бы вообще не разгораться — есть на столе
беленькие сигаретки. Пусть сегодня будет их праздник. Но назойливый огонь провинциальной
зажигалки сделал свое дело, прожигая всю табачную массу до самого дна, и трубка
«поплыла». Сквозь горячий туман
до ее сознания доходили отдельные слова, но, казалось, что ничего не может
побеспокоить ее.
— Ты знаешь, я должен сказать тебе одну неприятную вещь.
Темнота комнаты скрадывала
нервные движения Худого.
— Какую? Что еще стряслось? Неужели ты передумал? Мы ведь
обо всем договорились!
Рыжеватый как-то сразу насторожился, плотно сжимая в кулаке трубку, которую до этого долго и
молчаливо мусолил во рту. Запрыгали огонечки дамской сигаретки, взволновано
пощелкивая сухими табачинками.
— Я проиграл все деньги…
И твои тоже… У меня не осталось даже на еду… Я не знаю, что
делать… Я просто в полном отчаянии…
Руки Худого нервно теребили потемневшие мешки под глазами.
Лоб покрылся неприятной, липкой испариной, которая потом туго скрипела на холодных
ладонях. Замерло все. Мертвая тишина осела на скатерть, парализуя даже малейшее
действие.
Трубка не могла ждать долго. Имея внутри огонь, она могла
жить только вместе с дыханием человека. Душистый дым выносил наружу мельчайшие
смоляные капельки, которые сейчас медленно и коварно осаждались на стенках ее
горла.
— Дыхания, дыхания!
Её горло сжималось, стискивалось желтоватой пленкой смолы, и
тлеющий уголек табака стал понемногу затухать. Сейчас уже она сама пыталась всеми
силами избавиться от огня, коварного огня, который с каждой пушинкой дыма
наносил всё новые и новые капли смолы на её разбухшее горло. Рыжеватый в
глубокой задумчивости вертел Трубку, перекладывая её из одной руки в другую. В
какой-то момент тошнотворная масса смолы, залепившая горло, стала настолько
велика, что Трубка стала терять сознание. Откуда-то сбоку до неё донеслись
слова:
— Потухла… Как ты ее откручивал-то, м-мать…
Крупные, узловатые пальцы сжали голову полузадушенной Трубки
и, сильно надавливая на чубук, попытались сдвинуть его с места. Не тут-то было!
Трубка и сама была бы рада все сбросить с себя снаружи и изнутри, лишь бы,
наконец, освободиться от липкой массы, запершей её дыхание.
Сильнее… еще сильнее… Чубук не поддавался, и это еще
больше раздражало Рыжеватого. Наконец, нажим стал таким невыносимым, что Трубка
напряглась изо всех своих сил, выдавливая микроскопические капельки вереского
масла, глубоко сидящего в ее клеточках ещё с самого рождения. Дерево стонало,
сжималось, изгибая каждую, высохшую до струны, клеточку несчастного вереска.
Острая боль и резкий, хлопающий звук пронзили все тело
Трубки. Последнее, что она видела, перед тем, как потерять сознание, был
отваливающийся чубук с кусочком дерева внутри. Кусочком ее горла.
***
Она пришла в себя поздно ночью. Недоеденные салаты кисло
размазались по тарелкам, грязная посуда уныло разбрелась по залитой воском скатерти.
Трубка лежала без движения, холодная, бесформенная, и грустно глядела на пачку
сигарет нагловатого песочного цвета. Самодовольный Окурок небрежно навалился на
край пачки:
— Ну что, довыёживалась? Вот так-то!
Окурок чванливо, как верблюд на этикетке, сбросил слюнявый
комочек пепла, и добавил:
— А всё – издатели!.. Поэты!.. Прозаики!.. Про каких заик
теперь думать будешь? Дышать-то есть чем?
Единственная белая сигареточка, оставшаяся в смятой пачке,
неодобрительно посмотрела на вальяжного Окурка. Видно было, что в свое время
она пыталась выскользнуть из пачки, но застряла своим надломленным фильтром в
узкой зажеванной фольге.
— Не больно ты уж и воображай! Подумаешь — верблюд на
этикетке! А сам-то, сам-то — всего на всего Окурок!
Трубка молчала. Ей было грустно. Боли не было и не было
горечи, но грусть, как седой и плотный дым, окутывала все ее существо.
Рано-рано утром, как только полезли сквозь жалюзи сероватые
блики рассвета, Худой пришел к Трубке и в полной тишине бережно и внимательно
вычистил её, отскоблив ложечкой налипшую смолу и не сгоревшие комья табака. Его
дыхание было тяжелым, густым, с примесью алкоголя и желчного духа желудка. Нарушенная
координация движений выдавала внутреннюю ватную пустоту, которая глубоко засела
в тоскливых, опухших глазах.
Не совсем уверенным движением он открыл ящик телевизионной тумбы,
достал бархатный мешочек и бережно, немного помедлив, уложил туда Трубку и
чубук. В ящике было тепло и сухо, даже теплее, чем снаружи. Наверху стоял
большой телевизор, и тепло его передавалось вниз, нагревая то пространство, где
находилась Трубка. Это было даже приятно. Она чувствовала себя в покое,
безопасности, уюте. Деревянные стенки ящика добавляли ощущение дома, комфорта.
Вот только не было дыхания и жара… Но она даже стала
забывать об этом понемногу. Лишь изредка,
заслышав голоса в комнате,
представляла себе вечерние свечи, черную скатерть, рубиновые блики вина и
теплые губы человека.
Прошло немного времени.
Однажды ночью дверца ящика отворилась, и трубка увидела
Худого, который был одет в дорожную форму. В отдалении, в дверях, стояли чемоданы.
Её сердце радостно забилось: «Неужели он возьмет меня с собой?! Как это
было бы здорово! Я совершенно уверена, что его руки могут сделать мне новое
горло, и мы снова будем наслаждаться жаром жизни!»
Худой открыл бархатный мешочек и вытащил Трубку. Его ладони
окутывали всё тело Трубки, баюкая её медленными и плавными движениями.
Он думал.
А она почувствовала иголочки нервозности, и ее сердце
тоскливо сжалось от предчувствия. Хлопнула входная дверь, и резкий голос позвал:
— Ну Вы идете уже или нет?
Худой нервным движением, не оставляя себе времени на
раздумья, положил трубку в мешок, резко затянул тесьму и всё убрал в ящик.
Шаги по комнате, дверной замок, и тишина.
И тишина… и тишина… и тишина… и тишина… и тишина…
и тишина… и тишина…
В Ингушетии Кисловодский городской суд на выездном заседании в Ессентуках 15 декабря приговорил фигурантов по делу о «земельных протестах» к срокам от 7,5 до 9 лет колонии общего режима.
В 2019 году, 26 марта, в центре Магаса прошел митинг против соглашения о закреплении административной границы Чечни и Ингушетии, которой не было с 1991 года. Власти назвали это обменом, но по этому соглашению Ингушетия отдавала соседней республике больше территорий. Протестующие на митинге в Магасе обвинили тогдашнего главу Ингушетии Юнус-Бека Евкурова в предательстве национальных интересов. Митинг закончился столкновениями с силовиками, а потом и обысками у участников с возбуждением уголовных дел. По делу в общей сложности привлекли 49 человек.
Магомед Абубакаров, адвокат по делу ингушской оппозиции, утверждает, что на прокуратуру было оказано давление напрямую из администрации российского президента, и называет это решение политическим.
Абубакаров и адвокат Каринна Москаленко рассказали Настоящему Времени, почему дело было рассмотрено с нарушениями и кто мог выступать за столь строгие приговоры.
— Каринна, Кадыров вызывал Ахмеда Барахоева на шариатский суд, и вообще в 2018 году у Рамзана Кадырова нарастал конфликт с ингушскими старейшинами. Как вы думаете, есть ли роль Кадырова в том, что сейчас лидеры протестов в Магасе, в том числе Барахоев, получили такие большие сроки?
Каринна Москаленко: Знаете, адвокаты всегда опираются на определенные факты. И наше предположение, может быть, не имеет столь важного значения, как тот факт, что совершенно очевидно, что принималось решение по этому делу не в зале судебного заседания, о чем защита прямо заявляла суду. Дело в том, что когда попытались освободить из-под стражи единственную женщину и Зарифа была освобождена, через пять дней впопыхах по чьему-то указанию было отменено абсолютно законное и обоснованное решение суда об освобождении ее не просто так, а под домашний арест. И в этот момент наступило уже окончательное прозрение всех, кто еще надеялся на какие-то результаты этого процесса, на справедливый суд. Стало понятно, что судья не решает этого вопроса. Я в своей речи назвала его «трагической фигурой».
Но дело в том, что все равно никакого снисхождения, никакого понимания людям, которые обеспечили эту политическую расправу, в том числе и судебной власти. Это просто несмываемый позор, который лежит на российском правосудии. Да, о «Болотном деле» знали многие, это очень важное дело, которое, наконец, стало предметом обсуждения всех россиян. Россияне заметили это дело, российские СМИ заметили это дело. И сейчас, видя, что политические узники приговорены к длительным срокам наказания, никто уже не имеет никаких иллюзий. Но когда ведешь политическое дело, вот Магомед Беков мне не даст соврать, ты, конечно, уже строишь всю свою стратегию на то, чтобы закрепить нарушения, а их, поверьте мне, было в судебном заседании предельно много. Закрепить их и впоследствии добиться рассмотрения этого дела в независимом суде, доказывая, что не было обеспечено справедливого судебного разбирательства, чем мы и займемся.
— Магомед, правильно ли я понимаю, что суд не учел вообще никакие доказательства защиты, никаких свидетелей – их было больше сотни? И правильно ли я понимаю, что были свидетели, которые говорили, что старейшины ингушского народа на самом деле пытались людей остановить, когда начались столкновения с полицией?
Магомед Беков: Совершенно верно. Были свидетели, и в первую очередь это свидетели обвинения, которые свидетельствовали, что лидеры протеста успокаивали людей, вели переговоры с сотрудниками МВД, призывали к спокойствию, призывали к благоразумию. Я их называю «псевдопотерпевшими», потому что, как сказала Каринна, в деле было много нарушений. При всем кажущемся объективном подходе судьи, который удовлетворял практически все ходатайства стороны защиты, истребовал даже заключение экспертов – были проведены психолого-лингвистические экспертизы в рамках основного уголовного дела, которые следствие просто не выделило с основными материалами только лишь по одной причине, что эти заключения носили исключительно обеляющий характер наших подзащитных и в них было написано, что признаков каких-либо экстремистских призывов или лингвистических признаков в их словах не было.
Конечно же, это вопиющий факт, когда и свидетели обвинения, и более ста свидетелей защиты, которые были допрошены в судебном заседании, и псевдопотерпевшие, которые по основному уголовному делу признавались потерпевшими, но в уголовном деле, в котором обвиняли наших подзащитных как организаторов, как создателей экстремистского сообщества и организации применения насилия, их потерпевшими не признавало ни следствие, ни суд.
И, более того, материалы уголовного дела не содержат заявлений от засекреченных свидетелей о том, что они просят себя засекретить. Это очень важный момент, потому что когда допрашивается тот или иной свидетель или потерпевший в рамках уголовного судопроизводства, от него берут заявление, и в этом заявлении прописывается, какие угрозы поступили. Закон говорит, что если поступили угрозы, значит, таких заявлений нет в деле и их не было, потому что когда каждый раз на суде допрашивался тот или иной свидетель или потерпевший, мы просили вскрыть конверт и просили посмотреть, имеется ли письменное заявление. Этих заявлений дело не содержит.
— Вы можете объяснить, как такие суровые приговоры, в том числе старейшинам, стали возможны на Кавказе, где с большим почтением всегда относятся к старшим? Как вообще ингушское общество сейчас это воспринимает?
Магомед Беков: Ингушское общество, конечно же, это воспринимает негативно. Можете просто даже отследить это по соцсетям. Когда я приезжаю в Ингушетию, понятно, что очень много мероприятий. Стоит зайти в любой магазин, на заправку – тебя узнают, к тебе подходят люди и, конечно же, очень многие сопереживают.
Вы сказали: «Как возможен такой приговор на Кавказе?» Понимаете, я не считаю, что в Ингушетии этот приговор был бы каким-то иным. Здесь вопрос вообще не связан с судопроизводством и вообще не связан с объективностью и беспристрастностью наших судов. Решение выносится в высоких кабинетах.
Вы задали вопрос Каринне Москаленко: «Имеет ли какое-то отношение к этому Кадыров или Евкуров?» Можно, конечно, гадать, имеют ли они отношение к этому, коль они все были связаны с тем, что произошло, по границам: Матовников, Кадыров, Евкуров. На региональном уровне, я считаю, здесь вообще никто не имеет никакого влияния на этот суд. Это решение принимается в Кремле. Для нас не секрет – сегодня я могу об этом сказать, – у защиты была информация о том, что на прокуратуру оказано давление из администрации президента непосредственно руководителем администрации президента по внутренней политике Яриным. Кто такой Ярин? Ярин – это человек, который в свое время работал в Кабардино-Балкарии, по-моему, замом или вице-премьером, и у него в охране был брат Юнус-Бека Евкурова. То есть у них тесная дружба. Можно предположить, что эта дружба не прекратилась, потому что все-таки мы наблюдаем картину, когда глава региона может довести республику до банкротства в течение десяти лет, передать территорию, создать такие волнения в республике и стать одним из замов министра обороны. Это говорит о том, что глава государства в курсе всего. И более того, Сокуров донес на заседании Совета по правам человека эту информацию до главы государства. У меня нет никаких сомнений, что решение принималось в Кремле.
— Как вы думаете, Каринна, все-таки заказчик всего этого дела [руководитель кремлевского управления по внутренней политике Андрей] Ярин или Кадыров?
Каринна Москаленко: Знаете, я так далека от политики и от политиков, я даже точно не знаю, кто такой Ярин. Я с интересом выслушала Магомеда, он хорошо осведомлен, я ему склонна доверять – у меня нет оснований ему не доверять. Но то, что мне понятно, что мне совершенно ясно, – что такое решение столь безапелляционное, столь жесткое могло быть принято только действительно на самом верху. И что обратило на себя мое внимание – когда замечательный Сокуров замечательно обрисовал ситуацию и довел до сведения президента Российской Федерации эту абсолютно недопустимую беззаконную процедуру и это дело, от главы государства, который всегда по существу отвечает на все поставленные вопросы, он просто ушел от ответа. Он ни слова не сказал по ингушскому делу, хотя, я бы сказала, выступление Сокурова было обострено, все критичные точки были обострены. И ни на одну точку не было отвечено.
Высший земельный суд Берлина приговорил россиянина Вадима Красикова к пожизненному заключению. Красиков обвинялся в убийстве бывшего чеченского полевого командира Зелимхана Хангошвили, который переехал в Германию и попросил убежища. В августе 2019 года Хангошвили был застрелен в берлинском парке Малый Тиргартен недалеко от квартиры, в которой жил.
Суд счел доказанным утверждение стороны обвинения, что россиянин Красиков совершил убийство по указанию властей России. Сразу после этого Германия объявила о высылке двух российских дипломатов. Москва не признала решение берлинского суда. О том, что власти страны «категорически не согласны» с решением по делу Красикова, заявлял пресс-секретарь президента России Дмитрий Песков.
В интервью Кавказ.Реалии брат убитого Зураб Хангошвили рассказал о реакции на приговор, обвинениях Путина и возможных последствиях для чеченских беженцев в Европе.
– Как вы узнали о приговоре?
– Сам я, к сожалению, не мог присутствовать на суде. Я нахожусь в другой стране, и у меня нет разрешения ее покидать, но на суд ходили родственники – племянники, семья Зелимхана. У меня там есть адвокат, она представляет интересы нашей семьи как потерпевших. Как только решение огласили, она мне позвонила и все рассказала. Вынесение приговора длилось свыше двух часов, и больше всего в нем меня обрадовало то, что ответственность была возложена на российские власти.
– Вы ожидали, что вердикт будет именно таким?
– Мы не думали, что решение будет таким четким. Было ясно, что ему (Красикову. – Прим. ред.) дадут пожизненный срок, но мы не знали, что российские власти признают ответственными. Это очень хорошее решение, я очень им доволен. Думаю, что оно идеальное, потому что оно по адресу.
То, что спецслужбы России имеют к этому отношение, уже доказано. Известно, с кем этот убийца был связан, где он был. Все эти разговоры, которые теперь пошли, то, что Путин упомянул Зелимхана, сказал, что он был причастен к терактам в метро в Москве, они не имеют никакого основания (Владимир Путин называл Хангошвили «кровавым убийцей», его убийство он квалифицировал как «криминальную разборку». – Прим. ред.).
То, что спецслужбы России имеют к этому отношение, уже доказано. Известно, с кем этот убийца был связан, где он был
Теперь вот и про Беслан стали говорить, мол, он и там принимал участие. Все это они делают для того, чтобы снять с себя ответственность: вот, мол, даже если его убили, он того заслуживал.
Я думаю, немецкий суд принял такое решение, потому что хочет показать, что в этой стране нельзя просто так совершить преступление и остаться безнаказанным. Германия показала, что она не проходной двор, что это государство и оно охраняется. Здесь нельзя, как в других странах, просто убить человека. Они хотели показать, что они хозяева на этой земле, что не позволят здесь шутить шутки. Кроме всего прочего, это преступление было совершено в центре города, в парке, где ходят женщины, дети, это не пустяки. Это стресс для граждан Германии, они хотели показать, что такое здесь не прокатит.
– Как вы думаете, какие последствия будут у этого приговора?
– Уже есть решение выслать двух российских дипломатов. Не знаю, как дальше будут действовать немецкие власти, будут ли другие санкции. Если честно, даже если ничего больше не будет, я очень рад. Я довольствуюсь уже тем, что им не сошло с рук то, что они сделали, что они еще услышат имя Зелимхана. Слава Аллаху, он не забыт.
– Как считаете, может ли этот приговор повлиять на решения европейских стран о высылке чеченских беженцев на родину?
– Я думаю, это должно помочь чеченцам. Российским спецслужбам дали понять, что так просто преступления совершать здесь нельзя, что у этого будут очень серьезные последствия. По крайней мере, это должно помочь тем, кто находится в Европе как политический беженец, тем, у кого проблемы с российскими властями.
– Вы себя чувствуете в безопасности?
– Я не думаю, что я буду чувствовать себя в безопасности в любой стране мира, но я знаю, что человек не сможет приехать сюда, навредить мне и уехать безнаказанно, поэтому мне более или менее спокойно здесь. Кроме того, мне кажется, что ко мне какое-то внимание со стороны местных властей есть. Я этого не вижу, не замечаю каких-то людей, но думаю, что они за мной приглядывают.
Российским спецслужбам дали понять, что так просто преступления совершать здесь нельзя, что у этого будут очень серьезные последствия
В 2015 году на Зелимхана совершили покушение в Грузии, и людей, которые это сделали, спокойно отпустили. Правоохранительные органы до сих пор не провели никакого расследования («Следствие продолжается, на все вопросы будут даны ответы, давайте просто дождемся завершения расследования«, – заявил тогда заместитель министра внутренних дел Грузии Арчил Талаквадзе. – Прим. ред.).
И сейчас, после этого приговора, Грузия не сделала никакого заявления, они даже не упоминают его убийство. Точно так же будет, если со мной там что-то произойдет, поэтому тут мне спокойнее.
– Как себя чувствует семья Зелимхана, его жена и дети?
– Я думаю, что женщинам и детям ничего не угрожает здесь, но о том, чтобы поехать в Грузию, даже в гости, нет и речи. Они знают, что это небезопасно. Здесь, я думаю, что после всего того, что произошло, их никто трогать не будет.
***
Следствие по делу об убийстве Хангошвили продолжалось в Берлине больше года. Согласно выводам германской прокуратуры, убийство было спланировано и организовано из-за рубежа и является операцией иностранных спецслужб.