Рассказ владимира набокова 4 буквы

Набоков: сочинение посвящается моей жене в русских научных изданиях не утвердился, кажется, добрый обычай западных помещать перед входом, на отдельном

Набоков: сочинение

Посвящается моей жене

В русских научных изданиях не утвердился, кажется, добрый обычай западных помещать перед входом, на отдельном листе римской пагинации, выражения признательности лицам, которым автор обязан благодарностью за помощь; для этого отдела даже нет подходящего русского наименования. В этой книге – на выходе из которой тоже оказывается нечто вроде благодарственного спича, по непредумышленному, но симпатичному фигурному повороту композиции, – я хочу выделить из более длинного перечня особое место для тех, кому я особенно признателен за разного рода участие в ее сочинении и издании: Ирину Кравцову, читателя редких достоинств и терпеливого редактора, деликатные замечания которой оказывались столь верны и тонки, что я, как правило, должен был с ними соглашаться (мой прежний опыт сношений с редакторами приучил меня следовать скорее противуположному правилу); Ольгу Абрамович, в высшей степени корректного корректора с цепким вооруженным глазом ювелира, которая поняла, что мое отношение к препинательным свойствам русских запятых не блажь (и оттого их в этой книге гораздо меньше, чем положено школьными предписаньями); превосходного художника Николая Теплова, сделавшего из моей старой фотографии лужайки перед зданием Корнельского университета такой заманчивый, англо-сказочный подъезд к книге; Григория Дашевского, идеального собеседника в том роде письменного обмена мыслями, который теперь принято называть «интервью», рекомендовавшего книгу этому первоклассному, элегантному издательству; Андрея Бабикова, за его важные советы касательно «Трагедии господина Морна» и «Лауры и ее оригинала»; Анну Музу, за ее консультации относительно кинематографических источников одного трудного места в самом начале «Лауры»; Дмитрия Набокова, позволившего напечатать несколько отрывков из писем своего отца и перевод одного стихотворения; Никки Смит, многоопытного литературного агента, незаурядные деловые качества которой позволили мне издать по-русски несколько книг Набокова со своими эссе, превратившимися после известной обработки в несколько глав этой книги; и мою жену Аллу, не только за множество ее конкретных советов, но и за самое предприятие: я не был уверен, что издание книги стоит усилий, она же уверяла меня в том. Эта ее вера, движимая любовью, и моя надежда, что она оказалась права, а я неправ, сообщают посвящению особенный смысл.

Геннадий Барабтарло

2 (15) февраля 2011 г.

Колумбия, Миссури

Искусство Набокова в обоих своих руслах, русском и английском, есть искусство восходящее, т. е. набирающее силу по мере продвижения и устремленное к некоей цели выше себя. Множество скрытых его сторон остаются сокрытыми, причем иные так умело, что даже бывалые читатели проходят мимо, не заметив ничего для себя примечательного, несмотря на быстро растущую пирамиду пособий и путеводителей.

Важнейшим из числа основательных, и одновременно труднейшим для истолкования, является вопрос о соотношении технологии Набокова и его телеологии, иными словами, об отношении его художественного опыта к той побуждающей силе, которая двигала его пишущей рукой. Конечно, сила эта сложена из разных составляющих, но среди них была одна, которая своим происхождением сродни первоначальной силе, приводящей в движение все, от вне-человеческих миров до человеческих желаний и волений, в том числе желания придумывать разные способы описывать тварный мир в его разновидностях – зримых, но и незримых, умопостигаемых, но и немыслимых, всегда требующих художественного и сердечного усилия для своего добывания, обретения и усвоения. Эта сила есть сила притяжения и устремления, величина векторная, направленная прямо от сердца человека к своему Источнику, по пути освещающая разные интересные вещи, попадающие в поле зрения художника. У Набокова таких вещиц буквально видимо-невидимо.

Здесь изследуется именно эта притягательная сила и способы ее приложения в разных произведениях Набокова в продолжение всей его жизни.

Направление, ход, физическое и психическое содержание жизни были очевидными предметами его художественных изследований. Неочевидной, но, быть может, главной их движущей силой – помимо острейшего удовольствия от самого дела сочинения, каковое испытывает писатель ничтожный равно и гениальный, – было разглядеть в схождениях и расхождениях судеб и событий тайный ход земного бытия, наблюдать постоянный ток сознания и переменный времени, и в их рисунке угадать доступный воображению смысл всего: конечного пункта назначения и того невообразимого и невыразимого, что не может быть ни предметом знания, ни изучения, но одной только веры.

Через три месяца после выхода первого своего романа Набоков пишет жене, какая у него «чудесная счастливая, „своя“ религия». Эта книга, если разсматривать ее план с большого удаления, есть попытка объяснить это притяжательное местоимение, взятое им в кавычки.

На первый взгляд кажется, что книга пестра и имеет разное в предмете. Есть книги, где главы нанизаны на явную путеводную нить. Эта устроена иначе, но мне затруднительно было бы сжато объяснить принцип ее устройства. Я хотел бы лишь заметить, что «память смертная» безмолвно говорила Набокову, может быть, не меньше, чем красноречивая житейская; что предварительная глава служит как бы магистралом венка сонетов;[1] что название книги можно понимать трояко; наконец, что название моей старой книги на сходные темы, «Сверкающий обруч», подошло бы и к этой, ибо оно – циркуль, одной своей ножкой закрепленный в самом конце седьмой главы воспоминаний Набокова, другой же указующий на самый-самый конец главы тридцать третьей другого, гораздо более раннего автобиографического сочинения, где в виду иного берега сверкающий обруч странного на первый взгляд сравнения ровно вращается под действием конечной и начальной силы.

На Благовещение, когда вдоль троттуаров Просвирнина переулка быстро текли ручейки, один пятилетний мальчик, бывало, предавался известной всем, немного тревожащей, по времени года, забаве: подбирал спичку и бросал ее в поток где-нибудь у верховья, возле пекарни, и потом шагал вдоль панели, то шибко, то останавливаясь, когда спичку задерживало какое-нибудь препятствие или порожек – комок серебряной бумажки на палочке от эскимо, размокший папиросный окурок или другая спичка, прочно застрявшая, – и иногда, подталкиваемая быстриной теченья, она сама освобождалась и, покрутившись, неслась дальше, теперь уже кормой вперед; но иногда приходилось наклоняться и вызволять ее, или снимать с мели и переносить опять на стрежь, где отраженная синева, в струящихся складках, была ярче и гуще водянистой краски небесного подлинника. Не однажды он снимал ее с водного пути перед самой решеткой сточного колодца, пересаживал на быстрое место ниже по течению и провожал до поворота, и тогда, выйдя в неведомо куда стремившуюся речку на Стрелецком, она набирала вдруг скорость.

И вот вместо обруча, погоняемого палочкой, вместо палочки, прикрепленной к обручу с кисейным мешком, вместо путеводной нити, – у меня здесь эта путе-водная спичка, ныряющая, верткая, но неизменно влекомая из главы в главу (не минуя и приложений), через пороги, к крутому повороту, за которым она скрывается из глаз остановившегося на углу кормчего.

Изследования книг Набокова требуют особенного умения ориентироваться на местности. У Набокова указательные знаки могут иметь вид безмолвных стрелок, вроде тех, что встречались на стенах и воротах старых московских домов, – полустертые меловые следы преследования казаков разбойниками. Направление указано (откуда и куда ветер дует), но человеку постороннему неизвестно, что, собственно, искать, неизвестна ценность искомого, неизвестен и самый смысл поисков. Раньше или позже, в зависимости от личного дарования и сноровки такого следопыта-перечитывателя, он, оглянувшись, непременно заметит ненавязчивое повторение характерных черт, картин и положений, образующих – если разглядывать сцену действия с возвышенно-удаленной точки – правильный переплет тематических линий. И вот как раз этот осмысленный, сложный, и в высшей степени функциональный узор (тут разумеются его художественные, а сверх того и метафизические изводы и возможности) и есть, на наш взгляд, главная, от всех других писателей отличная, особенность произведений Набокова.

Основные теоретические наблюдения из разных глав приведены здесь в виде дословного автореферата.

Чужая Лолита

Недавние разговоры про набоковского недоноска Лору — Лауру, при всем моем отвращении к этому чисто (?) коммерческому проекту, все-таки зафиксировали мысль на знаменитом авторе, а тут еще по телевизиру в очередной раз крутанули “Лолиту” Стэнли Кубрика — фильм 1962 года, сделанный при активном сотрудничестве Набокова (он был соавтором сценария), и я в очередной раз этот фильм посмотрел. Мне нравится эта картина, в отличие от второй экранизации “Лолиты”, снятой сравнительно недавно, лет десять назад. Вторая экранизация рабски следовала книге, а в кино так делать не следует — у кино свои приемы, своя выразительность. В “Лолите” Кубрика как раз эта автономность зрительного развертывания была достигнута, хотя кое-что супротивное роману не совсем воспринималось: староват был Гумберт (вообще-то роскошный англичанин Джеймс Мэйсон), и совсем уж вульгарной представлена Шарлотта (прелестная толстуха Шелли Уинтер). Саму Лолиту превратили в семнадцатилетнюю, а это, как мы помним из романа, для Гумберта уже старость. Фильм нес, выносил и всячески украшал гениальный Питер Селлерс, помимо Куилти выступавший еще и в другой роли: сценаристы сделали его директором Лолитиной школы, который беседует с Гумбертом, номинальным отцом, о необходимости начать ознакомление Лолиты с сексом.

Я пытаюсь не любить Набокова, но стоит о нем заговорить и остановиться уже трудно. Так и в этот раз — решил представить еще одну набоковскую виньетку.

Была в Америке писательница ДоротиПаркер. Она писала и прозу, и стихи в ныне уже исчезнувшем жанре эпиграммы (в старинном, античном смысле слова). В прозе ее жанром был, понятно, рассказ, и несколько шедевров у нее, безусловно, есть. Я бы сказал, что она была чем-то средним между Довлатовым и Чеховым и ближе все-таки к Чехову. Сомерсет Моэм до небес хвалил ее сочинения, высшим достижением назвав “Крупную блондинку” — рассказ о спивающейся женщине (факт для ДоротиПаркер автобиографический). Моэм написал, что самым трудным в рассказе, действие которого растянуто на много лет, — создать и оставить единство впечатления, и это как раз сделано в “Крупной блондинке”. Я бы сказал, что это почти так же хорошо, как чеховский “Ионыч”, и если все-таки “Ионыч” лучше, то потому, что еще короче, еще меньше места потребовал для описания всей жизни человека.

И есть у ДоротиПаркер интересная связь с Набоковым. В 1955 году она напечатала в журнале “Нью-Йоркер” рассказ под названием “Лолита”. Набоков, что называется, встал на уши. Дело в том, что он приносил в редакцию “Нью-Йоркера” рукопись “Лолиты” и взял честное слово с редактора, Кэтрин Уайт, что она никому ее не покажет за исключением мужа, тоже работника “Нью-Йоркера”. Увидев в печати рассказ ДоротиПаркер, он, естественно, посчитал, что Кэтрин Уайт слово нарушила. Супруги с трудом, но сумели убедить Набокова, что это случайное совпадение. Я сейчас вас ознакомлю с содержанием рассказа, и судите сами, так это или не так. Предварительное замечание: по-русски я ДоротиПаркер никогда не видел и даю отрывки из рассказа в моем маловысокохудожественном переводе.

Героиня рассказа — некая миссис Юинг, живущая в небольшом, но тонном американском городке, кипящем вполне светской жизнью. Она вдова, но перед внезапной смертью мужа собиралась якобы с ним развестись, и теперь этот ее двусмысленный статус придает ей некоторую дополнительную пикатность, ибо миссис Юинг и вообще женщина незаурядная в светском смысле, ведущая активную жизнь, разговорчивая, по собственному разумению остроумная, мастер игры в бридж и всякое такое. Единодушно считается, что она, вне всякого сомнения, выйдет замуж вторично и даже удачней, чем в первый раз. И есть у нее дочь.

У миссис Юинг была дочь по имени Лолита. Конечно, никто не оспаривает родительского права называть отпрысков, как им, родителям, нравится, однако иногда было бы предусмотрительным попробовать заглянуть в будущее и постараться увидеть, на что со временем будет похоже их чадо. Лолита была совершенно бесцветной, худой, с остро торчащими локтями и коленями, а ее волосы, такие тонкие, что казались редкими, никак не хотели виться и висели прямыми прядями, как ни закручивала их миссис Юинг в папильотки.

Когда Лолита достигла возраста, в котором, если вспомнить Набокова, начинают предаваться любовным прелиминариям, естественно, никто из молодых людей не обращал на нее внимания. Выведя Лолиту в свет, миссис Юинг немногого добилась.

Даже в гостях Лолита сразу же находила угол, в котором спокойно устраивалась на весь вечер. Мать, перекрывая шум общего разговора, могла кричать ей через всю большую, полную народа комнату: “Эй, затворница, иди сюда, потолкайся с людьми!” Лолита только улыбалась и оставалась на месте. Вообще-то в ее молчаливости ничего ужасного не было. Ее лицо, если только вы были способны запомнить его, носило выражение робкого доброжелательства, а улыбка могла считаться высшим из скудного списка ее достоинств. Но такие качества обладают ценностью, только когда их часто замечают и помнят; а кто в ее случае замечал и помнил?

И вот в городке появляется приехавший из Нью-Йорка по делам блестящий молодой человек Джон Марбл. Местные девы выступают в полной боевой готовности, но, будучи вежливым и корректным, Джон в этих пределах с ними и остается, пока не случается ужасное — он влюбляется в Лолиту, делает ей предложение и женится на этой неинтересной молчальнице.

Молодые живут в Нью-Йорке, миссис Юинг их регулярно навещает и с удовольствием рассказывает, что Лолита осталась той же, жизнь в метрополии ей впрок не пошла, и что она по-прежнему такая же кулема: всякое новое дорогое платье — а таких у нее много — на ней сразу же превращается в старую тряпку.

“Я одно и то же всегда твержу Лолите, и пишу ей все время, — говорила миссис Юинг. — Живи пока живется и будь счастлива, пока счастлива. Потому что — вы же понимаете, если такой мужчина, как Джон Марбл, женится на такой девушке, как Лолита… Но она знает, что ей всегда найдется, где преклонить голову. Этот дом — ее дом. Она всегда может вернуться к своей матери”.

Ибо миссис Юинг была не из тех женщин, которые легко теряют надежду.

О чем этот рассказ? О соперничестве матери с дочерью, своей тусклой невыразительностью подчеркивающей предполагаемый блеск матери. О матери, не способной примириться со сногсшибательным дочкиным успехом. И у читателя не может не появиться мысли о набоковской Лолите и ее матери Шарлотте, проигравшей в пух и прах борьбу за интересного мужчину ГумбертаГумберта.

Так что похоже, что Кэтрин Уайт из журнала “Нью-Йоркер” потихоньку от мужа поделилась с ДоротиПаркер содержанием тайной крамольной рукописи, а та и загорелась творческим огнем. Женщины, если речь не идет о сексуальном соперничестве, всегда сговорятся.

И есть в этой истории еще одна драгоценная подробность. Дороти Паркер напечатала в том же “Нью-Йоркере” первую, восторженную рецензию на “Лолиту”. Что это доказывает — ее невиновность в отношении собственной “Лолиты” или очаровательную женскую способность, набедокурив, мило улыбнуться?

# ї Борис Парамонов, 2010

Публикуется с любезного согласия радиостанции “Свобода”.

Писатели и эпоха (эссе)

ПИСАТЕЛИ И ЭПОХА

Иногда я пытаюсь угадать, какой представится наша эпоха человеку XXI века. Казалось бы, мы имеем уже то преимущество над предками, что наша техника открыла некоторые способы более или менее непрерывной фиксации времени. Принято думать, что лучший портрет века, созданными писателем самым беспристрастным, скажет нам меньше, чем серенькое мельканье какой-нибудь устаревшей, сбивчивой фильмы. Метод современной кинематографии, казалось бы, дающий нам идеально точное изображение жизни, будет, наверное, так отличен от метода, каким воспользуются наши правнучатые племянники, что движение нынешней эпохи в их восприятии (тусклое мерцание на перекрестке – кишенье автомобилей, исчезнувших навсегда) исказится из-за самого стиля кадра, из-за того старческого и нелепого облика, который обретают в наших глазах гравюры, изображающие события минувшего века. Иными словами, у наших потомков не будет непосредственного ощущения реальности. Человек никогда не будет властителем времени – но как заманчиво хотя бы замедлить его ход, чтобы не спеша изучить этот тающий оттенок, этот уходящий луч, эту тень, чей ускользающий бархат недоступен нашему осязанью.

Залитый солнцем день, может быть, слишком жаркий; будет дождь, Я смотрю в окно, я высовываюсь во двор, я хочу выйти из моего времени и нарисовать улицу в той ретроспективной манере, которая будет совершенно естественной для наших потомков и которой я так завидую.

Синий автомобиль остановился у тротуара. Небо, синеватая гуашь, отражается в полированном капоте, и расколотая шахматная доска мостовой вздыбилась и кренится в лаковой глубине дверцы. Этот автомобиль, мостовая, одежда прохожих, особый расклад фруктов и овощей в угловой витрине, два огромных гнедых першерона, впряженных в мебельный фургон, гудение аэроплана над крышами – все это, собранное вместе, дает мне чувство настоящей реальности, той комбинации, которая будет возможной еще завтра, но распадется двадцать лет спустя. Я пытаюсь представить себе все это как воскресшее прошлое, я силюсь разглядеть гуляющих, одетых по вчерашней моде, мне почти удается заметить в этом автомобиле что-то, сам не знаю что, плохонькое, бесформенное, что поражает нас при виде какой-нибудь кареты в историческом музее. Тщетные эксперименты, вызывающие легкое головокруженье, непривычное смещение пространства, как бывает, когда лежишь навзничь на песке, запрокинув голову, и смотришь на идущих вверх ногами (сгибается колено, ступня точно отталкивает землю) – и вдруг на мгновение рождается зримое ощущение гравитации. Но эти мгновения коротки, душа снова захвачена привычками повседневной жизни. А потом говоришь себе: среди вещей, вставших, кажется, в том единственном порядке, который создает данную реальность, есть и такие, что просуществуют долго – суетливое чириканье воробьев, зелень сирени, ниспадающая на ограду, белая грудь и серый круп гордого облака, скользящего по влажной синеве июньского неба.

Жадность, с какой мы стремимся поймать время, завладеть им, отражается на ударении, падающем на слово “наша”, когда мы говорим о нашей эпохе. Владение призрачное, ибо время бежит сквозь пальцы, и сегодняшнее обобщение завтра не будет верно.

Снег прошлого, а не мрамор вечности я хотел бы видеть и осязать.

Ибо на самом деле мы обладаем лишь бледным образом, безжизненным телом времени, которое ушло навсегда. Мы так старательно изучаем его, мы напяливаем на него столько систем и удобных названий, что почти готовы верить: в XIII веке люди знали не хуже нас, что живут в Средневековье.

Вот удивились бы мы, увидев, какой ярлык наклеит на ХХ век будущий историк…

Человек завтрашний будет исследовать останки человека сегодняшнего, но только последнему дано уловить движения, краски, линии своего живого тела, скелет которого ему не виден. Историк настоящего, историк прошлого – оба не много знают о времени. Все, что мы можем сказать о нашей эпохе, есть скорее искусство, чем наука. Тот философ, который два или три года назад написал толстый труд, где в качестве символа эпохи вывел короткую юбку, должен теперь чувствовать себя идиотом, если случается ему просматривать журналы мод или просто выглянуть в окно. С другой стороны, есть поэты, которые считают, что небоскребы – лучшее, что имеется в современности, тогда как архитекторы (а именно мнение специалиста всегда важно) говорят нам, что тенденция времени выражается скорее в строительстве домов маленьких и низких. Вот поэтому я ужасно боюсь символов (или симптомов) того, что принято называть “нашей эпохой”. Тем более, что в каждой стране – свои идолы.

тихом городе, встреча политиков в Англии, путешественник, затерявшийся в горах Тибета, капли дождя, одна, вторая, третья – и потом все вместе, колотящие о мое стекло.

Нет, я отнюдь не систематизатор, и душа моя не устроена так тонко, чтобы улавливать идеи и течения, характерные для времени. Мне не кажется, что этот век хуже какого-нибудь другого, у него есть мужество, доброта, талант, он чудесно играет в мяч, он думает, он много трудится, словом, он…

Но вот уже ловлю себя на приклеивании сомнительной таблички, названия улицы, которое изменится при будущем правительстве, цветной этикетки отеля, которая зачахнет на старом чемодане.

(Впервые “Les ecrivains et l’epoque”, в журнале “Le Mois”, Paris, 1931, juin – juillet, 137 – 139, под псевдонимом Vladimir Sirine)

Расшифровка Как устроены тексты Набокова

Чем Набоков похож на Бога и в какие игры он любит играть

Мы начинаем наш небольшой курс лекций о прозе Владимира Набокова — как русской, так и английской. Мы рассмотрим основные произве­дения Набоко­ва, но начнем наш разговор с выяснения основных принципов его эстетики и поэтики, потому что без этого многие тексты Набокова остаются непоня­тыми или понятыми неправильно.

Истоки такой своеобразной эстетики Набокова нужно искать, во-первых, в Сере­бряном веке, в эстетике русского модер­низма, если понимать это явле­ние широко, и, во-вторых, в особенностях творческой и даже жизненной биографии Набокова. Как и многие писатели своего поколения — а родился он в 1899 году, — Набоков воспитывался на стихах Блока и старших симво­листов — Брюсова, Сологуба. Но в годы своей петербургской молодости он эти­ми новыми явлениями в русской литературе особенно не интересовался. Мож­но сказать даже, он пропустил Серебряный век: не участвовал в литератур­ной жизни, не ходил в «Бродячую собаку», не присут­ствовал на скандаль­ных вы­ступле­ниях футуристов — все это прошло мимо него. Набоков писал стихи — но как обычный дилетант того времени, дилетант типа тех, над которыми Гуми­лев смеялся в своих «Письмах о русской поэзии». Первый сборник стихов Набокова 1916 года, который он издал на свои деньги, не выдает никаких следов особых поэтических талантов: это очень слабые стихи, в них даже не вид­ны или только слабо чувствуются влияния современной Набокову поэ­зии. Он как бы пришел к литературе Серебряного века с запозданием: сначала в конце 1910-х годов, когда он жил в Крыму и встречался с Максими­лианом Волошиным и многому очень от него научился, а потом в 1920-е в Берлине, когда он стал общаться с писателями и поэтами более опытными, чем он сам. И отсюда идет его двойственное отношение к эстетике и даже философии русского модернизма: с одной стороны, он наследует очень многие из ее основ­ных положений, с другой стороны, он относится к ним критически, пере­сматри­вает и старается дистанцироваться или переработать по‑своему.

Тем не менее именно оттуда, из эстетики русского модернизма начала ХХ века, идут основные принципы, которыми Набоков руководствовался с самого начала своего литературного пути и до самого его конца. Прежде всего здесь нужно вспомнить принципы символистов. Набоков воспринял один из них — тот, который Вячеслав Иванов охарактеризовал латинской фразой «A realibus ad realiōra». Это значит: от реаль­ного, от действительного — к более высокому, к более реальному, к реальней­шему, к действительней­шему (или он иначе формулировал: per realia ad realiōra — то есть через реалии к более высокой реаль­ности). Конечно, Вячеслав Иванов писал, что «истинный символизм не отрывается от земли; он хочет сочетать корни и звезды и вырастает звезд­ным цветком», «он не подменяет вещей и, говоря о море, разумеет земное море, говоря о высях снеговых, разумеет вершины земных гор», — но тем не менее он, так сказать, вырастает над реальностью и подразумевает нечто более высокое, чем реальность.

В эстетике это называется двоемирием: художник как бы живет в реальном мире, он изображает некоторые элементы этого реального мира, но задача у него другая — через эти изображения, не отрываясь от земли, как говорил Вячеслав Иванов, он должен из родимого, близкого, реального подняться вверх. Собственно говоря, все творчество символистов так или иначе укладывается в эту простую схему.

У Набокова тоже двоемирие — главный принцип поэтики. Двоемирие, которое может быть понято по-разному: мир высший, потусторонний, мир как плато­ни­ческий отзвук идеального либо, в пессими­стическом варианте, мир как гно­сти­ческое «искажение» божественного замысла, мир страшный, пугающий, где, цитирую Набокова, «буквы жизни и целые строки / Набор­щики переста­вили. ». Есть мир здешний и есть мир потусторонний, тогда смерть — это освобожде­ние души из заточения, из тюрьмы сего мира или пробуждение ото сна.

Двоемирие, как и у символистов, можно интерпретировать в нескольких пла­нах. Например, в экзистенциальном — как двойное бытие, что хорошо корре­лирует с биографией Набокова, с его ситуацией изгнанника, который существует в двух параллельных реально­стях: он живет среди чужих и вообра­жает, и одновременно помнит родное, свое, то, что он потерял, но хранит в своей памяти. А можно двоемирие толковать не мистически, а в эстетическом плане; тогда миры, сотворенные художником, противопо­ставляются действи­тельности. Действи­тельность в этом случае тоже может быть понята как текст, только чужой.

Набоков в одном из интервью пошутил, что настоящий художник должен учитывать труды всех своих соперников, включая Всевышнего. Значит, Бог оказывается соперником (или товарищем) художника, потому что он тоже творит свои миры. Художник должен изучать мир, созданный Всевышним, и перераба­тывать его, перестраивать, брать некоторые элементы из этого мира и, комбинируя, складывать из них (примерно как ребенок строит замок из кубиков) совершенно новый, особый, небывалый, индивидуаль­ный мир. Вся набоковская поэтика строится исходя из этой установки.

Но здесь мы можем увидеть и кардинальное, глубинное отличие от символист­ской теории и практики. У символистов, как мы уже говорили, этот второй, высший, более реальный, скрытый от обычного взгляда, но откры­тый художнику потусторон­ний мир как бы проявляется везде, всегда и всюду. Символисты не дают нам забыть о существо­вании этого мира, они постоянно намекают на его существование. Читатель символист­ской поэзии не может не заметить этих намеков на другое и чужое. Набоков, наобо­рот, не тычет читателя носом — смотри, читатель, о чем я хочу тебе сказать! — а прячет самое важное. И от читателя требуется особое усилие, чтобы это важное раскрыть.

В своем англоязычном романе «Bend Sinister», который на русский язык Набоков сам перевел как «Под знаком незаконно­рожденных», он пери­фра­зировал одну из притч царя Соломона: «The glory of God is to hide a thing, and the glory of man is to find it». Перевести это можно примерно так: слава Божья — прятать вещь, а слава чело­века — найти ее. В Библии это звучит иначе: «Слава Божья — облекать тайною дела, а слава царей — иссле­довать дело». У Набокова речь идет о творце, который, с одной стороны, ищет и находит тайные вещи, спрятанные всемогущим Богом, а с другой стороны — делает то же самое в своих творениях: создавая свои миры, он прячет важные вещи, которые вни­мательный читатель должен разыскать. Если художник есть царь по Набокову (и по Пуш­кину — «ты царь: живи один»; Набоков тоже любил называть худож­ника и самого себя царем, — у него есть незакончен­ный рассказ «Solus rex», что значит «Одинокий король», как одинокий король на шахматной доске), то и чи­татель, находя спрятанное, уподобляет себя царю, становясь на один уровень с художником, это создавшим. Тайна и разгадка тайны — это один из очень важных принци­пов поэтики Набокова.

Отсюда вытекает особое в прозе Набокова отношение к позиции автора (начиная с его второго романа «Король, дама, валет» или с третьего романа «Защита Лужина»). Автор уподобляется Богу, который в своем мире может все — но он подчиняется неким правилам, он не нарушает природные законы, законы логи­ки, причинно-следственные законы и прочая и прочая. Он не по­зволяет себе прямо вторгаться в создаваемый мир. Он, как любил повторять Набоков, везде и одновременно нигде. Это принцип, который в философии восходит к неоплатонизму, а к литератур­ной эстетике он был приспособ­лен Флобером, которого Набоков много­кратно цитировал. Художник, по Флоберу и Набокову, с одной стороны, везде присутствует, но нигде и никогда не видим или только очень редко выгляды­вает из-за занавеса, отделяющего твори­мую реальность от той реальности, которой он сам принадлежит. Автор — Бог, но не простой, а Бог-игрок, Бог, который играет, который присутствует везде, но не видим нигде. Он играет этими мирами: играя, создает новые миры и, играя, их разрушает.

Итак, второй определяющий принцип поэтики Набокова — это принцип игры. Кто с кем играет? Во-первых, конечно, автор играет со своими человечками — с литера­турными персонажами, которых он создает. Он дразнит их, как бы выстраивает их судьбы, создает для них критические ситуации, в которых делает выбор, позволяет им в опреде­лен­ный момент совершить глупость или, наоборот, принять правильное решение.

Например, есть спор о «Защите Лужи­на» — шахматном романе Набокова. Что там происходит? Лужин, сознание которого создано для шахмат, под влиянием своей невесты (а потом жены) и фрейдиста-психиатра бросает шахматы и погру­жается в скучное, сонное существование, сон сознания. Он как бы становится ребенком, возвращается в свое дошах­матное детство. Но посте­пенно сама глубинная шахматная структура, сидящая в его сознании, просы­пается. Он начинает везде видеть повторе­ние прошлых событий, как дежавю, и интер­претировать эти повторения как шахматные ходы, которые совершает его невидимый противник — только не на дере­вянной шахматной доске из 64 клеток, а на некоей гигантской шахматной доске реальной жизни.

Критики спорят: является ли это симпто­мами сумасшествия Лужина? Он сходит с ума — или нет? Может быть, наоборот: то, что его шахматное сознание интерпретирует повторяю­щиеся события жизни как комби­нации, как угрозы, как ходы тихие или силь­ные, как шах и мат, — это не безумие, а некое проникновенное понимание того, что за его судьбу отвечает некий высший разум, некое высшее сознание. Я думаю, что здесь правы и те и другие: Лужин постепенно сходит с ума, но он сходит с ума благодаря повторам жизненных ситуаций, которые Лужин замечает. И это свидетель­ствует о силе его сознания: он воспринимает мир именно как художник, он замечает эти переклички.

Но зачем автор играет с ним? Зачем автор мучает, если можно прямо сказать, своего героя? Затем, чтобы читатель понял, что Лужин не может жить без шахмат, что шахматы для него и есть его жизнь. Его любящая, но наивная жена ставит его перед выбором: или я, или шахматы, — а для него это траги­ческий выбор. Лужин наивен, он воспринимает мир как ребенок, он не в со­стоя­нии понять, что это, конеч­но же, обман, что она таким образом просто хочет повлиять на него, но совершенно не имеет в виду расставание с ним. И когда благодаря всем этим повторам он наконец прорывается назад к своему твор­честву, к своим изумительным партиям, которые он сыграл, которые доставляли ему такое наслаждение, тогда он решает выйти из игры и окончить жизнь самоубийством. Но мы, читатели, с которыми тоже играет автор, должны понять, что это отнюдь не единственное решение, которое было воз­можно, и что Лужин в принципе не мог существовать вне творчества (пусть в его случае творчество — это шахматы, а не поэзия, живопись, музыка). То есть автор играет и с Лужиным (или, можно сказать, играет в Лужина и других персонажей романа), и одновременно он играет с нами.

Мы прощаемся с Лужиным, когда он летит в воздухе — он выпрыгнул из окна, но еще не достиг земли, и его вечность раскрывается перед ним как шахматная доска. И этот финал может быть прочитан . Например, как выход Лужина в бессмертие творца: его партии останутся жить после него, это его послесмертие. Или, возможно, это предвещание того, что ожидает Лужина за гробом — некий лимб: как у Данте великие поэты Античности встречаются и читают друг другу стихи в особом пространстве перед входом в ад, и, воз­можно, Лужин будет проводить свою вечность за любимой игрой. И третье значение — это шахматная доска романа, на которой Лужин всегда останется, и мы будем возвращаться снова и снова к его истории, и это будет повто­ряться, пока существует литература, пока существуют читатели, пока существует литературный герой Лужин.

И двоемирие, и автор как Бог, и идея игры пришли к Набокову из эстетики модернизма (и русского, и зарубеж­ного). Теперь поговорим о другом.

Набоков начинает свой твор­ческий путь как поэт и не пре­кращает писать стихи на русском языке (а после переезда в Америку даже и на английском языке) до конца своих дней. Его прославили не стихи, а романы — но сам Набоков считал, что его проза — это продолже­ние поэзии. В интервью и в лекциях он многократно утверждал, что нет принципиальной разницы между поэзией и прозой. Теоретики литера­туры с ним, конечно, бы не согласи­лись: разница есть, и разница эта принципиальная, но нам важно знать, что Набоков этой разницы не хотел видеть. В одном интервью он сказал, что проза есть распро­страненная поэзия, поэзия продлен­ная. Поэтому в его прозе складывается такой особый стиль и он пишет на особом языке, который вообще иногда читателя раздражает. Из-за этого стиля многие читатели неспособны оценить Набокова.

В чем дело? Дело в том, что Набоков хотел от читателя постоянной активной работы. Он загадывал загадки не только на уровне сюжета, но и на уровне языка. Он работал со словес­ными сгущениями. Теоретики литературы иногда пользу­ются понятием «теснота стихового ряда», которое ввел Юрий Тынянов. Оно значит, что внутри стиховой строки слова так близко стоят друг к другу и так тесно связаны, что значе­ние каждого отбрасывает некую тень на его соседей. И получается, что у каждого слова или у каждой строки расширяется круг значений: слова взаимно ассоциируются. И читатель должен произвести некую работу — примерно как распаковать файл-архив, говоря современным языком, unzip; мы получаем текст сконденси­рован­ным, спрессованным, и с помощью особой программы мы должны его раскрыть и только тогда сможем его читать. Можно сказать, что каждая стихотворная строка — это такое зазипованное сообще­ние. В прозе этот принцип обычно не действует, но у Набо­кова очень часто образ именно строится по принципам тесноты стихового ряда, с пропущен­ными звеньями, со множеством значений, и мы должны совершить некоторое усилие, чтобы понять, о чем идет речь.

Приведу маленький пример. В начале романа «Дар», о кото­ром мы еще будем говорить особо, его герой, молодой берлинский поэт-эмигрант Федор Годунов-Чердынцев, выходит из дома, в который только что переехал, и смотрит на улицу, на которой он будет жить. Это новое для него место: «Опытным взглядом он искал в ней того, что грозило бы стать ежедневной зацепкой, ежеднев­ной пыткой для чувств, но, кажется, ничего такого не наме­чалось, а рассеянный свет весеннего серого дня был не только вне подозрения, но еще обещал умяг­чить иную мелочь, которая в яркую погоду не премину­ла бы объявиться; все могло быть этой мелочью: цвет дома, деталь архитек­туры… или, на стволе дерева, под ржавой кнопкой, бесцельно и навсегда уцелевший уголок отслужив­шего, но не до конца содранного рукописного объявлень­ица — о расплыве синеватой собаки».

Этот «расплыв синеватой собаки» должен остановить наше внимание, и мы должны задуматься: что это за абсурд такой, что это за объявлень­ице? Эти слова стоят слишком тесно, их надо раззиповать. (Не говоря уж о том, что «расплыв сине­ватой собаки» — это само по себе метрическое словосоче­тание, трехстопный амфибрахий.) И если мы задумаемся, все становится вполне понятным. Итак, на дереве висело рукописное объявленьице. Чем было написано это объяв­леньице? Естественно, черни­лами. Чернила какого цвета бывают? Бывают черные, бывают синие — эти были синие. Его содрали, остался уголок на кнопке, кнопка ржавая — значит, это произошло давно. Основной текст отсутствует — на кнопке осталось, видимо, одно слово. Скорее всего, это слово «собака», Hund. От дождя чернила расплылись, но слово все-таки читается. Некогда это был текст, — видимо, о потере или о прода­же собаки (скорее всего, о потере, поскольку собака одна). Итак, все понятно, но чтобы так все расшифро­вать, мы должны задуматься.

Таких задачек, загадок, ребусов у Набо­кова видимо-невидимо. Богоподобный автор играет с нами, своими читате­лями, загадывая загадки и заставляя нас, почесав в затылке, может быть, даже заглянув в словарь или в энцикло­педию или порыскав по интернету, найти решение этой загадки. Эта загадка может быть на разных уровнях. Она может быть загадкой словесной, она может быть загадкой образной, это может быть загадка на уровне сюжета, это может быть загадка рассказчика, но так или иначе везде и всюду Набоков загадывает нам свои загадки, а мы долж­ны их разгадывать.

Творчество Владимира Набокова

Творчество Владимира Набокова произвело на меня глубокое впечатление. Блестящий русский писатель XX в., долго не признаваемый у себя на родине, он обрел славу и почитание за границей. Произведения Набокова носят психологическую «окраску». Набоков воспринимал действительность по-особому, не как литераторы старшего поколения, он не столько писатель, сколько стилист, мастер языка

Отсюда — необыкновенная оригинальность его рассказов, повестей, романов, которые оказывают на читателя настолько сильное воздействие, что даже спустя значительное время после прочтения в памяти остаются образы главных героев, сюжет и неповторимая обстановка — неясная, данная как бы сквозь туманную дымку.

Все восемь русскоязычных романов («Защита Лужина», «Приглашение на казнь», «Машенька», «Король, дама, валет», «Подвиг» и др.) посвящены поискам утраченного идеального мира, рая. Романы представляют собой своеобразный цикл — один может пояснить другой. Однако герои везде разные: различны их увлечения, характеры, судьбы.

Особенности стиля, в котором написаны романы, обусловлены темой двоемирия. Писатель делит мир героев надвое. Первый мир — это реальность, в которую погружены герои. Второй мир — мир вымысла. Подобного рода «раздвоение» происходит в результате конфликта с действительностью. Для персонажей романов Набокова выдуманный мир оказывается более реальным, менее абсурдным и жестоким, чем существующий на самом деле, это становится одной из центральных проблем.

В романе «Защита Лужина» вымышленный мир предстает в виде шахматного рая. Полный переход из мира реального в мир воображаемый для главного героя является защитой от надвигающегося безумия, вызванного неприятием действительности с ее пошлостью и регламентированностью.

Полное духовное одиночество, непонимание со стороны окружающих приводят к тому, что нелюдимый мальчик, каким мы видим героя в начале романа, к концу произведения превращается в жалкого чудака с полной неразберихой в голове и «манией» игры. Действительность для Лужина — это проекция шахматной доски. Все, что окружает героя, лишено интереса. Лужин нашел способ защититься от надвигающейся на него страшной реальности — он кончает жизнь самоубийством. Самоубийство — логический итог жизни героя, полностью перешедшего в шахматный рай.

В романе «Машенька» любовь главного героя Ганина к Машеньке символизирует тоску по утраченному раю, ушедшей молодости и беззаботности, которые он всеми силами пытается вернуть. Через весь роман проходит трепетное отношение Ганина к своим воспоминаниям о Машеньке. Чтобы полностью погрузиться в светлый и чистый мир первой любви, Ганин разрывает отношения со своей любовницей Людмилой, раздражающей его своей навязчивостью и неестественностью.

Образ Машеньки для Ганина становится живой реальностью. В его воспоминаниях она постоянно меняется, но остается такой же привлекательной, как и много лет назад. Облик Людмилы вне развития, ведь она только играет в любовь. К финалу произведения оказывается, что не только Людмила, но и сам Ганин, несмотря на поэтичность и возвышенность своей натуры, не способен на искреннюю любовь. Его удел — воспоминания. И потому в день приезда Машеньки Ганин «уже чувствовал с беспощадной ясностью, что роман его с Машенькой кончился навсегда». Он до конца исчерпал свое воспоминание о прежней любви и шагнул в новую жизнь, окончательно освободившись от прошлого. Любовь проходит через весь роман как основа, как воплощение духовного и плотского.

Роман «Подвиг» — самый «патриотичный» роман Набокова, потому что только в нем тоска по родному краю заставляет героя вернуться из эмиграции. Главный герой Мартын уходит в свой внутренний мир, в мир сказки. Ключ к его загадке — картина над кроватью, где изображена тропинка, уходящая в лес. Мечта о прекрасном и таинственном рае, волшебной сказке заставляет главного героя совершать непонятные окружающим поступки. Так, он пытается возвратиться в Россию, причем совершенно необычным способом, который окружающие Мартына люди — ординарные личности — считают совершенно безумным… Герой одинок рядом с матерью, несчастлив в любви. В кругу английских друзей он также не находит понимания. Единственным шансом избавиться от одиночества и тоски становится бегство. Финал романа — возвращение.

Набоков в своих романах подчеркивает индивидуальность героев, их внутренний мир. Грань между реальностью и миром фантазий героев настолько тонка, что почувствовать ее достаточно сложно. Романы Набокова заставляют задуматься о судьбах героев, их переживаниях. Произведения захватывают настолько, что от них невозможно оторваться, не дочитав до конца. Для меня Набоков — художник, способный изобразить мир таким, что он перестает казаться серым и унылым, наполняясь сказочными оттенками.

Понравилось сочинение » Творчество Владимира Набокова , тогда жми кнопку of your page –>

Самые популярные статьи:

Домашнее задание на тему: Творчество Владимира Набокова.

Как правильно писать сочинения: с чего начать, структура сочинений

Как писать сочинения разных типов, преодолеть страх чистого листа и что делать, если ребёнок не любит сочинительство.

5ae47db9e8c2bb9e584b8208 wall clock

Сочинение — это рассуждение на заданную тему, изложение своих эмоций и мыслей в тексте. В школе сочинения пишут с начальных классов — сначала это описания картин или вида из окна. В средней школе подросткам предлагают проанализировать литературные произведения и порассуждать на вечные темы: дружба и любовь, жизнь и смерть, выбор профессии. Школьники пишут сочинения не только по литературе, но и по истории, обществознанию и иностранным языкам.

Хорошее владение письменной речью незаменимо не только в учёбе — в дальнейшем этот навык может стать конкурентным преимуществом в работе и даже основным источником заработка (журналистика, копирайтинг, ведение блога).

В этой статье вы найдёте пошаговое руководство по написанию сочинений разных типов, а также универсальные приёмы и советы, которые помогут вашему ребёнку создавать лаконичные и интересные тексты.

С чего начать писать сочинение

Страх чистого листа — первая проблема, с которой сталкивается ребёнок при написании текста. Вступление — ответственная и довольно непростая часть работы над сочинением. Выполнение действий, изложенных ниже, упростит ребёнку эту задачу.

Шаг 1. Обдумайте тему

Прежде всего необходимо понять, о чём требуется рассказать в тексте. Предложите ребёнку устно поразмышлять над заданной темой сочинения. Если она сформулирована слишком обширно, помогите конкретизировать её и сформулировать мысли, подходящие данной тематике.

Шаг 2. Изучите контекст

Часто для написания сочинения могут потребоваться дополнительные сведения. Например, если сочинение задано по мотивам литературного произведения, убедитесь, что ребёнок не только прочитал его, но и представляет себе личность автора и эпоху, в которую он творил. Эта информация послужит поводом для размышлений, которые можно отразить в сочинении.

Структура сочинения

Любое сочинение состоит из вступления, основной части и заключения. Во вступлении читателя обычно знакомят с темой. Как правило, оно занимает не более 20% текста. В основной части заявленная тема должна быть раскрыта и разъяснена. В заключении подводятся итоги. Его объём не должен превышать объём вступления.

Однако в зависимости от типа сочинения, его структура будет отличаться. На школьных уроках литературы встречаются три основных вида сочинений, каждый из которых преследует свои цели и требует индивидуального подхода.

Как писать сочинение-описание (характеристика)

600183478e8d3f82bf65a0fb 3RCAIb4fs7Y

Сочинение-описание предполагает изображение каких-либо явлений, их признаков, рассуждение о них. Темой описания могут быть внутренние и внешние портреты персонажей, предметы живописи, природа и так далее.

Примеры тем таких сочинений: «Образ Григория Печорина в романе М.Ю. Лермонтова “Герой нашего времени”», «Картина А.К. Саврасова “Грачи прилетели”», «Природа поздней осенью».

План сочинения-описания лучше всего строить по следующей модели:

  1. Представление предмета сочинения. Если сочинение о реальном человеке, то ученику необходимо написать, кто этот человек, когда жил и чем прославился, если о персонаже — обозначить его роль в сюжете.
  2. Основные признаки предмета сочинения. Во второй части следует рассказать о внешности и характере человека или персонажа либо описать признаки предмета или явления. Важно, чтобы ребёнок не просто перечислил свойства, но выделил особенности, которые отличают предмет описания, рассказал, как они проявляются и на что влияют.
  3. Мнение учащегося о предмете сочинения. Ученик может рассказать, какие ощущения и ассоциации вызывает у него предмет, изложить любые мысли на заданную тему. Можно провести параллели с литературными произведениями и событиями из жизни.
    В конце этой части следует выразить личное отношение к предмету описания. Если ребёнку не нравится герой, персонаж или событие, он имеет полное право написать об этом. Главное — аргументировать свою позицию, то есть объяснить, почему.
  4. Заключение. Последняя часть сочинения-описания должна содержать краткий вывод из вышеизложенного. Помогите ребёнку ответить на вопрос: какое значение для жизни или сюжета имеют индивидуальные особенности предмета сочинения.

Как писать сочинение-повествование

Повествование предполагает рассказ о событиях в их временной последовательности. Например: «Блокада Ленинграда», «Как я провёл лето», «Весёлый случай из моей жизни».

Чтобы подготовить ребёнка к работе над повествованием, обсудите с ним тему и убедитесь, что он владеет достаточной информацией о ней. Если необходимо, воспользуйтесь интернетом, чтобы восполнить пробелы в знаниях. Затем попросите ребёнка рассказать историю, которую он собирается перенести на бумагу. Этот устный рассказ и станет основой для сочинения.

План сочинения-повествования соответствует классической структуре литературного произведения:

  1. Вступление. Для начала ученику требуется кратко обозначить время и место событий, о которых пойдёт речь.
  2. Завязка. Начало действия. Здесь даются краткие характеристики героев предстоящего рассказа и описываются события, предшествующие кульминации.
  3. Кульминация. Развитие действия приводит к главному событию повествования. Это должен быть самый напряжённый и яркий момент рассказа, то, ради чего всё писалось.
  4. Развязка. Финал истории. Описание событий, последовавших за кульминацией: к чему привели действия героев и чем всё закончилось.
  5. Заключение. В конце ученик может порассуждать о том, какие выводы он сделал из данной истории, и выразить своё отношение к героям и их поступкам.

Как писать сочинение-рассуждение

60018491c0826fafa74227a1 7Ja3nva1QuM

Сочинение-рассуждение предполагает изложение собственных мыслей на заданную тему. Это может быть отзыв о прочитанной книге, рассказ о своём отношении к общественному явлению и тому подобное. Для написания рассуждения важно рассмотреть проблему с разных сторон и сделать выводы. Примеры: «Что такое дружба», «Как общество влияет на человека», «Что я понял, прочитав рассказ А.П. Чехова “Человек в футляре”».

Перед началом работы над сочинением-рассуждением попробуйте подискутировать с ребёнком на заданную тему, пусть он выразит своё отношение к ней и объяснит, почему считает именно так, а не иначе. Из этих обсуждений, а возможно, и споров, ребёнок сможет составить материал для работы.

Структура у сочинения-рассуждения:

  1. Вступление (тезис). Начиная рассуждение, ученик должен выразить своё отношение к проблеме, обозначенной в теме. Удобнее всего сделать это двумя способами:
    • начать сочинение-рассуждение с цитаты, которая отвечает заданной теме, и прокомментировать её, выразив своё согласие или несогласие;
    • если тезис уже заявлен в теме, например «Красота спасёт мир», можно задать встречный вопрос: «Почему. », «Действительно ли. ».
  1. Аргументы. В основной части работы школьнику нужно убедить читателя согласиться со своей точкой зрения. Для этого можно использовать собственный опыт, цитаты из литературы, мнения экспертов, данные статистики и так далее. Чем убедительнее и разнообразнее будут аргументы — тем лучше.
    Если тема сочинения достаточно спорная, стоит рассмотреть альтернативную точку зрения и привести контраргументы: «С другой стороны…», «Существует и другое мнение…».
  1. Заключение. В финале нужно чётко и лаконично подытожить вышеизложенное: описать, какое значение имеет поставленная проблема для общества, что можно и нужно сделать для её решения.

Особенности сочинений на ОГЭ и ЕГЭ

Сочинение является обязательной частью государственных итоговых аттестаций — ОГЭ и ЕГЭ. На ОГЭ школьников ждут небольшие сочинения-рассуждения. Одиннадцатиклассникам же предстоит написать итоговое сочинение для допуска к единому государственному экзамену. Кроме того, сочинения включены в ЕГЭ по русскому языку, литературе, обществознанию и истории.

Отличия сочинения от эссе и изложения

Сочинения часто путают с эссе, однако эти виды работ различаются целью, структурой и стилистикой написания.

Школьное сочинение предполагает довольно жёсткую структуру, обязательную аргументацию авторской позиции и сдержанный, повествовательный тон. Задача сочинения — научить школьника формулировать на письме свои впечатления, излагать мысли в логической последовательности, анализировать художественную литературу, делать выводы и обобщения.

Эссе — это художественное произведение, отражающее субъективную позицию автора по поводу некого события, проблемы или явления. Его структура может быть произвольной, мнение автора не обязательно подкреплено аргументами, а в тексте могут использоваться любые средства художественной выразительности, включая риторические вопросы и фразеологизмы. Кроме того, эссе не обязательно заканчивается выводом.

С сочинением не стоит путать и изложение. Оно представляет собой письменный пересказ текста, сжатую и сокращённую интерпретацию услышанного или прочитанного и не предполагает рассуждений. Задача изложения — проверить, насколько хорошо ученик способен запоминать и воспроизводить полученную информацию.

Почему писать сочинения полезно

  • Сочинения учат размышлять. Для написания текста приходится много анализировать, искать информацию в книгах и интернете, обобщать свой или чужой жизненный опыт.
  • Сочинения учат находить нужные факты, проверять и сопоставлять их.
  • Сочинения развивают логическое мышление. Тексты имеют структуру, все части которой должны быть связаны главной мыслью. Отслеживание логики повествования — важный навык, который пригодится потом и в студенчестве, и в работе.
  • Сочинения пробуждают творческое начало. Писать по шаблону — скучно и вредно. Чтобы написать нечто по-настоящему интересное, придётся проявить фантазию. Любители сочинений в школе в будущем нередко становятся писателями.

Как полюбить писать сочинения

Если вы хотите, чтобы ваш ребёнок не просто научился писать шаблонные сочинения, но почувствовал вкус к литературному творчеству — предлагаем несколько простых советов.

6001872526b78c10a4a328d1 nP6OtFNhKkM%20(1)

Предложите ребёнку завести личный дневник или блог. Пусть он попробует описывать интересные события своей жизни, встречи с людьми, впечатления от книг и фильмов, рассуждения о том, что его беспокоит. Такие записи тоже своего рода сочинения, они помогут научиться анализировать и грамотно строить предложения.

Прививайте ребёнку любовь к чтению книг, особенно классики — это огромное подспорье для тех, кто хочет научиться правильно писать сочинения. Книги расширяют словарный запас, учат красиво и грамотно строить предложения, развивают воображение и заставляют думать. От книги будет больше эффекта, если после прочтения ребёнок напишет на неё отзыв. Это не только дополнительная практика, но и возможность как следует «переварить» полученную информацию.

Запишите ребёнка в литературный кружок. Есть школы писательского мастерства, литературные клубы, журналистские кружки и молодёжные газеты, в которых учат писать красиво и грамотно. Часто такие коллективы посылают своих авторов на творческие конкурсы — интересные задания и призы помогут пробудить у ребёнка интерес к сочинительству.

Примеры итоговых сочинений

5 готовых сочинений по новым направлениям 2021/22 учебного года.

1. Человек путешествующий: дорога в жизни человека (дорога реальная, воображаемая, книжная).

Что лучше: тернистый путь или проторённая дорога?

Существуют люди, которые довольствуются малым и предпочитают оставаться на одном месте, потому что так комфортнее и удобнее. О таких личностях говорят, что они следуют проторённой дорогой, то есть всегда и во всём используют привычные, хорошо известные способы. Однако есть и такие люди, которые находятся в постоянном поиске. Они готовы к изменениям и риску, пытаясь достичь высот. На мой взгляд, подобный тернистый путь, полный сомнений и трудностей, намного лучше проторённой дороги. Чтобы доказать свою позицию, обращусь к произведениям художественной литературы.

Человек должен стремиться к нравственному совершенствованию и духовному развитию. Однако герой сатирической сказки М.Е. Салтыкова-Щедрина «Премудрый пескарь» больше всего на свете боится смерти и поэтому всю свою жизнь проводит в норе. Одиночество не слишком тревожит героя, ведь любое живое существо может представлять для него опасность. Он не живёт, а большую часть времени дрожит от всепоглощающего страха, не пытаясь найти друзей и обрести семейное счастье. В конечном счёте герой понимает, что если бы все пескари следовали его примеру, то вывелся бы весь его род. Само название сказки иронично: слово «премудрый» приобретает противоположное значение. Салтыков-Щедрин размышляет о людях, которые привыкли жить точно так же, как и его герой. Их существование никому не приносит пользы, потому что они лишают себя права на полноценную жизнь. Такие люди боятся тернистого пути и всегда выбирают проторённую дорогу.

Любимые герои Л.Н. Толстого, наоборот, находятся в постоянном движении, стремясь к духовному обогащению. Автор романа-эпопеи «Война и мир» проводит персонажей через множество тяжёлых испытаний, ведь только так можно стать настоящей личностью, заслуживающей достойной жизни. В начале произведения Андрей Болконский находится в состоянии смятения и, желая найти свой путь, уходит на войну. Изначально князь Андрей, не лишённый тщеславия, мечтает пойти по стопам своего кумира Наполеона и жаждет стать таким же авторитетным и влиятельным человеком. Однако во время Аустерлицкого сражения герой разочаровывается в своих честолюбивых помыслах и понимает, насколько мелочными были его прежние стремления. Ещё одним испытанием на тернистом пути Болконского можно считать его знакомство с Наташей Ростовой. Сначала ему кажется, что он никогда не сможет простить девушку за её симпатию к Анатолю Курагину. Однако перед лицом смерти князь Андрей испытывает совершенно необыкновенное чувство: «сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам». Он видит страдание человека, которого больше всего на свете презирал, и прощает его. Именно тернистый путь учит человека душевности и гуманности.

В заключение хочется отметить, что следовать проторённой дорогой – это значит останавливаться в своём развитии. Испытания закаляют человека и дают ему силы двигаться вперёд. Иногда приходится рискнуть всем, чтобы пройти путь через тернии к звёздам, бросить жребий и перейти Рубикон. Разве не в постоянной борьбе и преодолении трудностей заключается смысл человеческого существования?

2. Цивилизация и технологии – спасение, вызов или трагедия? (достижения и риски цивилизации, надежды и страхи, с ней связанные).

Могут ли технологические новшества окончательно вытеснить духовные ценности?

Мир не стоит на месте и постоянно изменяется: появляются новые технологии, изобретения, совершаются открытия, которые значительно облегчают нашу жизнь. Конечно, прогресс – это замечательно, но во всём нужно знать меру и стараться

придерживаться золотой середины. В конце концов может возникнуть опасность вытеснения духовных ценностей технологическими новшествами. В этом случае люди перестанут прислушиваться друг к другу, будут конфликтовать, проявлять жестокость и забудут о гуманности. Чтобы доказать эту точку зрения, обращусь к произведениям художественной литературы.

Проблема столкновения материального и духовного поднимается в произведении XIX века – романе И.С. Тургенева «Отцы и дети». Автор создаёт характер разночинца-нигилиста, увлечённого медициной. Он отрицает красоту природы, считая её не храмом, а мастерской, умаляет роль искусства – поэзии и музыки. Ему кажется, что играть на виолончели или читать Пушкина – это пережиток прошлого, поэтому герой считает поведение поэтичного Николая Петровича нелепым и глупым. По мнению Базарова, не подлежат сомнению только абсолютные истины – то есть те теории и факты, которые доказаны наукой. Евгений хочет выглядеть смелым и независимым, однако два главных испытания – смерть и любовь – подвергают его нигилизм серьёзной критике. Наука не может занять в сердце человека такое же место, как чувство привязанности и любви к близким. Так, автор подчёркивает, что пренебрежение духовными ценностями – это путь в пустоту, ведь без душевности невозможно выжить.

Такая же проблема продолжает волновать писателей и в XX веке. Герой повести М.А. Булгакова «Собачье сердце» пытается узнать секрет омоложения человеческого организма и решает провести антигуманный эксперимент. Профессор Преображенский пересаживает гипофиз человека бездомной собаке, не задумываясь о последствиях. Так, обычный пёс Шарик постепенно превращается в невежественного, грубого, безнравственного Полиграфа Шарикова. Новоиспечённый гражданин употребляет алкоголь, ругается, ворует вещи, а однажды даже пишет донос на самого профессора. Всё выходит из-под контроля, и Преображенский осознаёт, какую страшную ошибку совершил. Шариков становится человеком, лишённым каких-либо моральных устоев. Именно такое будущее грозит людям, перестающим заботиться о своём духовном развитии. Так, писатель подчёркивает, что не все плоды научно-технического прогресса идут на пользу человечеству. Каждый учёный должен нести ответственность за свою деятельность. Народ, который обесценивает нравственность, обречён на вырождение.

В заключение хочется отметить, что в настоящее время ускоренное развитие науки заставляет опасаться за судьбу вечных ценностей: любви и доброты, сострадания и взаимоподдержки. Новые научные достижения упрощают жизнь и помогают сэкономить время, но они не должны становиться важнее моральных норм. В конце концов стремление к духовному обогащению – это именно то, что отличает человека от животного.

3. Преступление и наказание – вечная тема (преступление и наказание как явление социальное и нравственное, совесть и стыд, ответственность, раскаяние).

Почему люди становятся преступниками?

Почему некоторые люди переступают моральные нормы и совершают преступления? Иногда человек верит, что любое деяние можно оправдать благой целью. Он находится в плену распространённого заблуждения, согласно которому для достижения цели хороши любые средства. Некоторые люди совершают преступления непреднамеренно, не вполне отдавая себе отчёт в том, что они делают. Конечно, всегда случаются ситуации, когда человек сознательно становится отступником и даже не испытывает угрызений совести. Причин может быть достаточно много. Рассмотрим некоторые из них на примере произведений художественной литературы.

Главный герой романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» желает ценой одной жизни сделать как можно больше благородных дел. На самом деле Родион Раскольников обманывает самого себя: после совершения преступления он так и не смог

воспользоваться деньгами старухи-процентщицы. В первую очередь герой хотел проверить собственную теорию, позволяющую делить людей на «тварей дрожащих» и «право имеющих». Раскольников считал, что сильным личностям позволено распоряжаться чужими судьбами. Однако ни одно преступление не должно оставаться безнаказанным, и герой начинает понимать, как сильно заблуждался. Его теория не проходит проверку реальностью, и в эпилоге романа мы видим человека, готового вступить на новый путь. Раскольников осознаёт, как важно брать на себя ответственность за каждый сделанный выбор.

Порой человеком управляют чувства, и он перестаёт себя контролировать. Так, главный герой повести Л.Н. Толстого «Крейцерова соната» в порыве ревности убивает свою жену. После свадьбы надежды Позднышева на семейное счастье не оправдались, а свою избранницу он едва ли мог назвать родственной душой. Герой всё чаще замечал на лице жены выражение какой-то враждебности и даже презрения. Рождение детей не сблизило супругов, они постоянно ссорились и в конечном счёте отдалились друг от друга так, что стали разговаривать лишь о бытовых проблемах. Нельзя сказать, что Позднышев испытывал к этой женщине какую-либо симпатию, но, узнав об измене, не смог совладать со своими чувствами. Им руководили ненависть и досада, разочарование из-за разрушенных надежд. Герой с хладнокровием совершает преступление, но впоследствии не может избавиться от угрызений совести. Есть поступки, которые легче предупредить, чем исправить. Отняв у другого жизнь, человек теряет себя и уже никогда не сможет ничего изменить.

Таким образом, люди, совершающие противоправные деяния, забывают о христианских заповедях и теряют самое важное, человеческое, чем наделён каждый из нас от рождения. Есть множество причин, которые толкают людей на преступление, но всё же ни один такой поступок нельзя оправдать. Именно поэтому так важно задумываться о последствиях, контролировать свои эмоции и знать, что всегда есть такая грань, которую ни в коем случае не следует переступать.

4. Книга (музыка, спектакль, фильм) – про меня (высказывание о тексте, который представляется личностно важным для одиннадцатиклассника).

Какого героя литературного произведения или фильма вы бы могли назвать родственной душой?

Есть ли будущее у мира, в котором нет места искусству? На мой взгляд, это приведёт к деградации и вырождению человечества. Именно произведения искусства делают нас более гуманными, милосердными, учат нас сопереживать другим людям. Например, книги называют «детьми разума», потому что они действительно возвышают человека и очищают его душу. Особенно приятно читать литературное произведение, на героя которого хочется равняться. Каких персонажей я могла бы назвать родственной душой?

В романе-эпопее Л.Н. Толстого «Война и мир» одна из главных героинь – Марья Болконская, честная и душевная девушка, которая восхищает своей природной чистотой и естественностью. Княжна Марья не отличается внешней красотой, скорее, наоборот, автор постоянно акцентирует внимание на её недостатках. Лицо девушки было «некрасивым и болезненным», отец не раз называет её «дурной» или «неловкой», а Анатоль Курагин отзывается о ней следующим образом: «Бедняга! Чертовски дурна!» Почему же эта героиня вызывает у читателей такую симпатию? У княжны Марьи большие, лучистые глаза, которые, как известно, являются зеркалом человеческой души. Действительно, эта робкая девушка обладает богатым внутренним миром, она всегда доброжелательна, искренне переживает за своих близких и умеет по-настоящему любить. Марья Болконская религиозна, живёт по христианским заповедям, согласно которым все люди равны и никому не следует желать зла. Героиня Толстого помогает «божьим людям», даёт образок брату,

провожая его на войну, и отличается поразительным смирением и кротостью. Я думаю, что княжна Марья – идеал женщины, она заботлива и милосердна.

Ещё одной родственной душой я бы назвала заглавную героиню романа Ш. Бронте «Джен Эйр». Так же, как и княжна Марья, Джен некрасива и на первый взгляд кажется абсолютно посредственной и ничем не примечательной девушкой. Однако на самом деле героиня Бронте оказывается сильной, решительной личностью, всегда готовой постоять за себя и свои права. Её независимость, сила воли и чувство собственного достоинства не могут не вызывать восхищения. С детства Джен приходилось противостоять грубой и властной тёте, а затем выживать в тяжёлых условиях пансиона для сирот. Героиня преодолевает все препятствия и с честью выдерживает выпавшие на её долю испытания. При этом она сохраняет лучшие человеческие качества: способность к сочувствию, кристальную честность, искренность и бесстрашие. Так, она, не опасаясь за собственную жизнь, проводит последние минуты рядом с умирающей от чахотки подруги. Джен – достаточно гордая девушка, но эта гордость не имеет ничего общего с гордыней или эгоизмом. Она возвращается к любимому человеку, когда ему требуется её помощь и поддержка, заботится о нём до конца своих дней.

Действительно, герои художественных произведений могут стать для читателя лучшими друзьями и родственными душами. Сила духа, целеустремлённость, милосердие и внутренняя красота – вот те качества, которые позволяют мне назвать героинь Л.Н. Толстого и Ш. Бронте примерами для подражания. Конечно, у каждого читателя может появиться свой идеал. Те люди, которые ничего не читают, многое упускают и лишают себя эстетического наслаждения.

5. Кому на Руси жить хорошо? – вопрос гражданина (социальные пороки и общественная справедливость, поиск путей помощи тем, кому трудно, путей совершенствования общества и государства).

Каким должен быть человек с активной гражданской позицией?

Гражданин – это достойный сын своего Отечества. Таких людей называют патриотами, потому что они готовы пожертвовать самым ценным, что у них есть, ради общего блага. Человек с активной гражданской позицией не может быть равнодушен к судьбе своего народа и в трудную минуту будет его защищать, потому что считает это своим долгом. Ещё Н.А. Некрасов отмечал: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Настоящий гражданин всегда чувствует себя ответственным за всё происходящее на его Родине. Обратимся к произведениям художественной литературы, героев которых можно назвать людьми с активной гражданской позицией.

Патриот – это волевой и решительный человек, умеющий вдохновить и объединить других людей в тяжёлое для Отечества время. Именно таким является заглавный герой повести Н.В. Гоголя «Тарас Бульба». Бульба – старый козак, который с глубокой преданностью защищает Запорожскую Сечь, рискуя собственной жизнью. Он упрям, горд и бесстрашен, отличается удивительной силой воли и превыше всего ставит интересы козачества. Товарищи с уважением относятся к Тарасу Бульбе, считают его одним из самых авторитетных людей, всегда прислушиваются к его мнению. Именно Тарас сумел воодушевить козаков перед битвой, не позволил им опускать руки и падать духом. Он призывает товарищей объединиться и защищать родную землю до последней капли крови. Бульба не боится смерти, трусость ему вообще не свойственна: по его мнению, даже умирать надо уметь с честью и достоинством. Таким образом, героя Н.В. Гоголя действительно можно назвать человеком с активной гражданской позицией. Это прирождённый лидер, готовый делать всё возможное ради спасения своего народа и сохранения его традиций.

Патриотом можно назвать человека, который в первую очередь живёт не для себя, а для других. Так, например, герой поэмы Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо?» Григорий Добросклонов – настоящий альтруист и народный заступник. Своё

предназначение он видит в совершении добрых поступков, способных изменить жизни людей к лучшему. Он становится на защиту нуждающихся, выступает против угнетателей, а в своих песнях прославляет русский народ и Родину. Гриша Добросклонов мечтает о светлом будущем освобождённых от крепостничества крестьян, называя их ратью, в которой скрывается несокрушимая сила. Н.А. Некрасов, не успевший закончить поэму, именно в этом герое видел того самого счастливого человека, которого так долго искали крестьяне. Поэт подчёркивал взаимосвязь личного и народного счастья, а для Гриши Добросклонова смысл жизни и заключается в служении Отечеству.

Таким образом, человек с активной гражданской позицией – это патриот, вдохновитель, который никогда не останется в стороне, если его народ нуждается в защите и помощи. Это смелый, мужественный человек, который не боится пойти на риск. В трудное для всей страны время он может воодушевить и повести за собой других людей.

ПОДЕЛИТЬСЯ

Олимпиада по литературе 7, 8, 9, 10, 11 класс ответы и задания муниципального этапа 2021-2022 всероссийской олимпиады школьников ВСОШ для Республики Татарстан, официальная дата проведения олимпиады 11 ноября 2021 год.

Задания 7 класс | критерии 7 класс

Задания 8 класс | критерии 8 класс

Задания 9 класс | критерии 9 класс

Задания 10 класс | критерии 10 класс

Задания 11 класс | критерии 11 класс

Олимпиада по литературе 7 класс задания и ответы муниципального этапа 2021-2022

Олимпиада по литературе 8 класс задания и ответы муниципального этапа 2021-2022

Олимпиада по литературе 9 класс задания и ответы муниципального этапа 2021-2022

Олимпиада по литературе 10 класс задания и ответы муниципального этапа 2021-2022

Олимпиада по литературе 11 класс задания и ответы муниципального этапа 2021-2022

1)Внимательно прочитайте задания. Распределите время, чтобы успеть выполнить оба задания. ЗАДАНИЕ 1. Прочитайте рассказ Маши Вайсман «Лучший друг медуз». Напишите целостный анализ рассказа, отвечая при этом на вопросы (можно отвечать на вопросы в любом порядке): 1. Какую роль играет образ моря в рассказе? 2. Как вы понимаете название рассказа? 3. Почему повествование ведется от первого лица и почему эта история важна для повествователя? 4. Как построена система образов рассказа?

2)В рассказе, который вы только что анализировали, море показано словно живое («Если море нежных оттенков — голубого, розового и зелёного, значит, оно сонное и играть с нами сегодня не будет. Если краски более яркие, значит, настроение у моря хорошее, игривое, скоро появятся волны и — верхом на них – барашки».) Как называется такой прием в литературе? Приведите примеры произведений, в которых явления природы (море, горы, вьюги, грозы и пр.) показаны с помощью такого же приема. Назовите произведение и автора, поясните, о каком фрагменте текста идет речь и коротко поясните, какую роль этот фрагмент играет в произведении.

3)Напишите целостный анализ рассказа Фазиля Искандера «Рассказ о море». Вы можете опираться на вопросы или выбрать собственный путь анализа. Ваша работа должна представлять собой связный, завершённый текст. Опорные вопросы: 1. Как Вы понимаете название рассказа? 2. Какую роль играет образ моря в рассказе? 3. Почему события, о которых рассказывается, важны для повествователя? 4. Как в рассказе соединяется драматическое и комическое?

4)Вспомните, что такое классицизм как литературное направление. Классицизм каноничен по своей природе. Интересно, что даже в пейзаже он устанавливает свои законы. Например, правило «трех цветов»: первый план пейзажного полотна должен быть коричневато-зеленым или золотистым, теплых оттенков, второй — зеленым, холодных тонов, третий — голубые небеса, обрамленные зеленью или строениями по бокам, как театральными кулисами. Часто возникают другие «действующие лица» — море, берег, античные руины, кроны деревьев, облака — не менее талантливо разыгрывают великолепный спектакль, предстающий перед нашим взором. Представьте, что вы путешественник 18 века и в своем письме Другу создаете словесный морской пейзаж в духе классицизма (около 100 слов). Как вы думаете, почему классицисты не очень любили морские пейзажи?

5)Напишите целостный анализ рассказа писателя Нины Катерли «Все что угодно». Выполните целостный анализ произведения. Вы можете опираться на вопросы или выбрать собственный путь анализа. Работа должна представлять собой связный, завершённый текст. Максимальный балл — 70 баллов. Опорные вопросы: 1. Какую роль в рассказе играет Петербург как место действия? 2. Как Вы понимаете название рассказа? 3. Что открыл для себя (или в себе) главный герой? 4. Как современный обычный человек связан с историей?

6)Вспомните, что такое романтизм как литературное направление. Что такое двоемирие? Вы прочитали рассказ, в котором герой словно оказался в другом мире. Во многих романтических произведениях герои оказываются в параллельном мире. Можно ли считать этот рассказ романтическим? Вспомните и назовите романтические произведения (автор и название), герои которых во сне или в особом состоянии оказывались словно в другом мире, какую роль играет такой «переход» в произведениях?

7)Напишите целостный анализ рассказа Владимира Набокова «Круг». Выполните целостный анализ произведения. Вы можете опираться на вопросы или выбрать свой путь анализа. Ваша работа должна представлять собой связный, завершённый текст. Опорные вопросы: 1.Какую роль играет тема памяти в рассказе? Как меняется мироощущение человека на протяжении его жизни? 2.Какую роль играют вещи в рассказе? 3.Как можно объяснить смысл названия рассказа? 4. Сопоставьте этот рассказ с другими произведениями, в которых поднимается данная проблематика.

Другие ответы для муниципального этапа 2021-2022:

Муниципальный этап 2021-2022 всероссийской олимпиады школьников задания и ответы

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Когда в 1847 году фанатичный русский священник отец Матвей, обладавший красноречием Иоанна Златоуста при самом темном средневековом изуверстве, просил Гоголя бросить занятия литературой и заняться богоугодным делом, таким, например, как подготовка своей души к переходу в мир иной по программе, составленной тем же отцом Матвеем и ему подобными, Гоголь изо всех сил старался разъяснить своим корреспондентам, какими положительными были бы положительные персонажи «Мертвых душ», если бы только Церковь разрешила ему поддаться той потребности писать, которую внушил ему Бог по секрету от отца Матвея.

«Разве не может и писатель в занимательной повести изобразить живые примеры людей лучших, чем каких изображают другие писатели, – представить их так живо, как живописец? Примеры сильнее рассуждения; нужно только для этого писателю уметь прежде самому сделаться добрым и угодить жизнью своей сколько-нибудь Богу. Я бы не подумал о писательстве, если бы не было теперь такой повсеместной охоты к чтению всякого рода романов и повестей, большею частию соблазнительных и безнравственных, но которые читаются только потому, что написаны увлекательно и не без таланта. А я, имея талант, умея изображать живо людей и природу… разве я не обязан изобразить с равною увлекательностию людей добрых, верующих и живущих в законе Божием? Вот вам (скажу откровенно) причина моего писательства, а не деньги и не слава».

Было бы, конечно, смешно предполагать, что Гоголь потратил десять лет только на то, чтобы написать книгу, угодную Церкви. На самом деле он пытается создать книгу, угодную и Гоголю-художнику, и Гоголю-святоше. Его донимала мысль, что ведь великим итальянским художникам удавалось это делать снова и снова; прохлада монастырской обители, вьющиеся по стенам розы, изможденный человек в ермолке, сияющие, свежие краски фрески, над которой он трудится, – вот та рабочая обстановка, о которой мечтал Гоголь. Законченные «Мертвые души» должны были рождать три взаимосвязанных образа: преступления, наказания и искупления. Достигнуть этой цели было невозможно не только потому, что неповторимый гений Гоголя, если бы он дал себе волю, непременно сломал бы любую привычную схему, но и потому, что автор навязал главную роль грешника такой личности (если Чичикова можно назвать личностью), которая до смешного ей не соответствовала и к тому же вращалась в той среде, где такого понятия, как спасение души, просто не существовало. Симпатичный священник был бы так же невозможен среди гоголевских персонажей первого тома, как gauloiseries[18]18

  Вольные шутки, скабрезности (фр.).

[Закрыть]

у Паскаля или цитата из Торо в последней речи Сталина. В считаных главах второй части, которые сохранились, магический кристалл Гоголя помутнел. Чичиков хоть и остался (в большей мере, чем можно было ожидать) центральной фигурой, но как-то выпал из фокуса. В этих главах есть ряд великолепных кусков, но они лишь отзвук первой книги. А когда появляются положительные персонажи – бережливый помещик, праведный купец, богоподобный князь, – то создается впечатление, будто совершенно посторонние люди столпились, чтобы занять продуваемый сквозняками дом, где в унылом беспорядке теснятся привычные вещи. Как я уже говорил, жульнические проделки Чичикова – это всего лишь фантомы, пародия на преступление, а потому невозможно и никакое «реальное» наказание – оно извратило бы саму идею книги. «Положительные лица» фальшивы, потому что неорганичны для мира Гоголя, и всякая связь между ними и Чичиковым режет слух и раздражает. Если Гоголь в самом деле написал часть об искуплении, где «положительный священник» (с католическим налетом) спасает душу Чичикова в глубине Сибири (существуют обрывочные сведения, что Гоголь изучал сибирскую флору по Палласу, дабы изобразить нужный фон), и если Чичикову было суждено окончить свои дни в качестве изможденного монаха в дальнем монастыре, то неудивительно, что последнее озарение, последняя вспышка художественной правды заставила писателя уничтожить конец «Мертвых душ». Отец Матвей мог порадоваться, что незадолго до смерти Гоголь отрекся от литературы; но короткая вспышка огня, которую можно было бы счесть доказательством и символом этого отречения, на деле выражала совсем обратное: когда, пригнувшись к огню, он рыдал возле той печи (где? – вопрошает мой издатель; в Москве), в которой были уничтожены плоды многолетнего труда, ему уже было ясно, что оконченная книга предавала его гений; и Чичиков, вместо того чтобы набожно угасать в деревянной часовне среди суровых елей на берегу легендарного озера, был возвращен своей природной стихии – синим огонькам домашнего пекла.

«Шинель» (1842)

«…Чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным… Фамилия чиновника была Башмачкин. Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого не известно. И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки».

* * *

Гоголь был странным созданием, но гений всегда странен: только здоровая посредственность кажется благородному читателю мудрым старым другом, любезно обогащающим его, читателя, представления о жизни. Великая литература идет по краю иррационального. «Гамлет» – безумное сновидение ученого невротика. «Шинель» Гоголя – гротеск и мрачный кошмар, пробивающий черные дыры в смутной картине жизни. Поверхностный читатель увидит в этом рассказе лишь тяжеловесные ужимки сумасбродного шута; глубокомысленный – не усомнится в том, что главное намерение Гоголя было обличить ужасы русской бюрократии. Но и тот, кто хочет всласть посмеяться, и тот, кто жаждет чтения, которое «заставляет задуматься», не поймут, о чем же написана «Шинель». Подайте мне читателя с творческим воображением – эта повесть для него.

Уравновешенный Пушкин, земной Толстой, сдержанный Чехов – у всех у них бывали минуты иррационального прозрения, которые одновременно затемняли фразу и вскрывали тайный смысл, заслуживающий этой внезапной смены точки зрения. Но у Гоголя такие сдвиги – самая основа его искусства, и поэтому, когда он пытался писать округлым почерком литературной традиции и рассматривать рациональные идеи логически, он терял даже признаки своего таланта. Когда же в бессмертной «Шинели» он дал себе волю порезвиться на краю глубоко личной пропасти, он стал самым великим писателем, которого до сих пор произвела Россия.

Внезапное смещение рациональной жизненной плоскости может быть осуществлено различными способами, и каждый великий писатель делает это по-своему. Гоголь добивался его комбинацией двух движений: рывка и парения. Представьте себе люк, который открылся у вас под ногами с нелепой внезапностью, и лирический порыв, который вас вознес, а потом уронил в соседнюю дыру. Абсурд был любимой музой Гоголя, но, когда я употребляю термин «абсурд», я не имею в виду ни причудливое, ни комическое. У абсурдного столько же оттенков и степеней, сколько у трагического, – более того, у Гоголя оно граничит с трагическим. Было бы неправильно утверждать, будто Гоголь ставит своих персонажей в абсурдные положения. Вы не можете поставить человека в абсурдное положение, если весь мир, в котором он живет, абсурден; не можете, если подразумевать под словом «абсурдный» нечто, вызывающее смешок или пожатие плеч. Но если под этим понимать нечто, вызывающее жалость, то есть понимать положение, в котором находится человек, если понимать под этим все, что в менее уродливом мире связано с самыми высокими стремлениями человека, с глубочайшими его страданиями, с самыми сильными страстями, – тогда возникает нужная брешь и жалкое существо, затерянное в кошмарном, безответственном гоголевском мире, становится «абсурдным» по закону, так сказать, обратного контраста.

На крышке табакерки у портного был «портрет какого-то генерала, какого именно, неизвестно, потому что место, где находилось лицо, было проткнуто пальцем и потом заклеено четвероугольным лоскуточком бумажки». Вот так и с абсурдностью Акакия Акакиевича Башмачкина. Мы и не ожидали, что среди круговорота масок одна из них окажется подлинным лицом или хотя бы тем местом, где должно находиться лицо. Суть человечества иррационально выводится из хаоса мнимостей, которые составляют мир Гоголя. Акакий Акакиевич абсурден потому, что он трагичен, потому, что он человек, и потому, что он был порожден теми самыми силами, которые находятся в таком контрасте с его человечностью.

Он не только человечен и трагичен. Он нечто большее, точно так же как фон его не просто нелеп. Где-то за очевидным контрастом кроется тонкая линия сродства. В его персоне тот же трепет и мерцание, что и в призрачном мире, к которому он принадлежит. Намеки на что-то, скрытое за грубо разрисованными ширмами, так искусно вкраплены во внешнюю ткань повествования, что гражданственно мыслившие русские совершенно их упустили. Но творческое прочтение повести Гоголя открывает, что там и сям в самом невинном описании то или иное слово, иногда просто наречие или частица, например слова «даже» и «почти», вписаны так, что самая безвредная фраза вдруг взрывается кошмарным фейерверком; или же период, который начинается в несвязной, разговорной манере, вдруг сходит с рельсов и сворачивает в нечто иррациональное, где ему, в сущности, и место; или так же внезапно распахивается дверь, и в нее врывается могучий пенящийся вал поэзии, чтобы тут же пойти на снижение, или обратиться в самопародию, или прорваться фразой, похожей на скороговорку фокусника, которая так характерна для стиля Гоголя. Это создает ощущение чего-то смехотворного и в то же время нездешнего, постоянно таящегося где-то рядом, и тут уместно вспомнить, что разница между комической стороной вещей и их космической стороной зависит от одной свистящей согласной.

* * *

Так что же собой представляет тот странный мир, проблески которого мы ловим в разрывах невинных с виду фраз? В чем-то он подлинный, но нам кажется донельзя абсурдным, так нам привычны декорации, которые его прикрывают. Вот из этих проблесков и проступает главный персонаж «Шинели», робкий маленький чиновник, и олицетворяет дух этого тайного, но подлинного мира, который прорывается сквозь стиль Гоголя. Он, этот робкий маленький чиновник, – призрак, гость из каких-то трагических глубин, который ненароком принял личину мелкого чиновника. Русские прогрессивные критики почувствовали в нем образ человека угнетенного, униженного, и вся повесть поразила их своим социальным обличением. Но повесть гораздо значительнее этого. Провалы и зияния в ткани гоголевского стиля соответствуют разрывам в ткани самой жизни. Что-то очень дурно устроено в мире, а люди – просто тихо помешанные, они стремятся к цели, которая кажется им очень важной, в то время как абсурдно-логическая сила удерживает их за никому не нужными занятиями, – вот истинная «идея» повести. В мире тщеты, тщетного смирения и тщетного господства высшая степень того, чего могут достичь страсть, желание, творческий импульс, – это новая шинель, перед которой преклонят колени и портные, и заказчики. Я не говорю о нравственной позиции или нравственном поучении. В таком мире не может быть нравственного поучения, потому что там нет ни учеников, ни учителей; мир этот есть, и он исключает все, что может его разрушить, поэтому всякое усовершенствование, всякая борьба, всякая нравственная цель или усилие ее достичь так же немыслимы, как изменение звездной орбиты. Это мир Гоголя, и как таковой он совершенно отличен от мира Толстого, Пушкина, Чехова или моего собственного. Но по прочтении Гоголя глаза могут гоголизироваться, и человеку порой удается видеть обрывки его мира в самых неожиданных местах. Я объехал множество стран, и нечто вроде шинели Акакия Акакиевича было страстной мечтой того или иного случайного знакомого, который никогда и не слышал о Гоголе.

Рассказ владимира набокова 4 буквы

Страница лекции о «Шинели» Гоголя

* * *

Сюжет «Шинели» чрезвычайно прост. Бедный маленький чиновник принимает важное решение и заказывает новую шинель. Пока ее шьют, она превращается в мечту его жизни. В первый же вечер, когда он ее надевает, шинель у него снимают воры на темной улице. Чиновник умирает от горя, и его привидение бродит по городу. Вот и вся фабула, но, конечно, подлинный сюжет (как всегда у Гоголя) – в стиле, во внутренней структуре этого трансцендентального анекдота. Для того чтобы по достоинству его оценить, надо произвести нечто вроде умственного сальто, отвергнуть привычную шкалу литературных ценностей и последовать за автором по пути его сверхчеловеческого воображения. Мир Гоголя сродни таким концепциям в современной физике, как «Вселенная – гармошка» или «Вселенная – взрыв»; он не похож на спокойно вращавшиеся, подобно часовому механизму, миры прошлого века. В литературном стиле есть своя кривизна, как и в пространстве, но немногим из русских читателей хочется нырнуть стремглав в гоголевский магический хаос. Русские, которые считают Тургенева великим писателем или судят о Пушкине по гнусным либретто опер Чайковского, лишь скользят по поверхности таинственного гоголевского моря и довольствуются тем, что им кажется насмешкой, юмором и броской игрой слов. Но водолаз, искатель черного жемчуга, тот, кто предпочитает чудовищ морских глубин зонтикам на пляже, найдет в «Шинели» тени, сцепляющие нашу форму бытия с другими формами и состояниями, которые мы смутно ощущаем в редкие минуты сверхсознательного восприятия. Проза Пушкина трехмерна; проза Гоголя по меньшей мере четырехмерна. Его можно сравнить с его современником математиком Лобачевским, который взорвал Евклидов мир и открыл сто лет назад многие теории, позднее разработанные Эйнштейном. Если параллельные линии не встречаются, то не потому, что встретиться они не могут, а потому, что у них есть другие заботы. Искусство Гоголя, открывшееся нам в «Шинели», показывает, что параллельные линии могут не только встретиться, но могут извиваться и перепутываться самым причудливым образом, как колеблются, изгибаясь при малейшей ряби, две колонны, отраженные в воде. Гений Гоголя – это и есть та самая рябь на воде; дважды два будет пять, если не квадратный корень из пяти, и в мире Гоголя все это происходит естественно, там ни нашей рассудочной математики, ни всех наших псевдофизических конвенций с самим собой, если говорить серьезно, не существует.

* * *

Процесс одевания, которому предается Акакий Акакиевич, шитье и облачение в шинель на самом деле – его разоблачение, постепенный возврат к полной наготе его же призрака. С самого начала повести он тренируется для своего сверхъестественного прыжка в высоту, и такие безобидные с виду подробности, как хождение на цыпочках по улице, чтобы сберечь башмаки, или его смятение, когда он не знает, где находится – посреди улицы или на середине фразы, – все эти детали постепенно растворяют чиновника Акакия Акакиевича, и в конце повести его призрак кажется самой осязаемой, самой реальной ипостасью его существа. Рассказ о его призраке, снующем по улицам Петербурга в поисках шинели, отнятой у него грабителями, и в конце концов снявшем шинель с важного чиновника, который отказался помочь ему в беде, – этот рассказ может показаться поверхностному читателю обычной историей о привидениях, – к концу превращается в нечто, чему я не могу подыскать эпитета. Это и апофеоз, и dégringolade[19]19

  Стремительное падение (фр.).

[Закрыть]

.

«Бедное значительное лицо чуть не умер. Как ни был он характерен в канцелярии и вообще перед низшими, и хотя, взглянувши на один мужественный вид его и фигуру, всякий говорил: „У, какой характер!“ – но здесь он, подобно весьма многим, имеющим богатырскую наружность, почувствовал такой страх, что не без причины даже стал опасаться насчет какого-нибудь болезненного припадка. Он сам даже скинул поскорее с плеч шинель свою и закричал кучеру не своим голосом: „Пошел во весь дух домой!“ Кучер, услышавши голос, который произносится обыкновенно в решительные минуты и даже (обратите внимание на частое повторение этого слова) сопровождается кое-чем гораздо действительнейшим, упрятал на всякий случай голову свою в плечи, замахнулся кнутом и помчался как стрела. Минут в шесть с небольшим (по особым гоголевским часам) значительное лицо уже был пред подъездом своего дома. Бледный, перепуганный и без шинели, вместо того чтобы к Каролине Ивановне, он приехал к себе, доплелся кое-как до своей комнаты и провел ночь весьма в большом беспорядке, так что на другой день поутру за чаем дочь ему сказала прямо: „Ты сегодня совсем бледен, папа“. Но папа молчал (тут пошла пародия на библейскую притчу) и никому ни слова о том, что с ним случилось, и где он был, и куда хотел ехать. Это происшествие сделало на него сильное впечатление (тут начинается снижение, та эффектная прозаизация, которую Гоголь любил пользовать для своих нужд). Он даже гораздо реже стал говорить подчиненным: „Как вы смеете, понимаете ли, кто перед вами?“; если же и произносил, то уж не прежде, как выслушавши сперва, в чем дело. Но еще более замечательно то, что с этих пор совершенно прекратилось появление чиновника-мертвеца: видно, генеральская шинель пришлась ему совершенно по плечам; по крайней мере, уже не было нигде слышно таких случаев, чтобы сдергивали с кого шинели. Впрочем, многие деятельные и заботливые люди никак не хотели упокоиться и поговаривали, что в дальних частях города все еще показывался чиновник-мертвец. И точно, один коломенский будочник видел собственными глазами (снижение от морализующей интонации к гротеску идет полным ходом), как показалось из-за одного дома привидение; но, будучи по природе своей несколько бессилен, так что один раз обыкновенный взрослый поросенок, кинувшись из какого-то частного дома, сшиб его с ног, к величайшему смеху стоявших вокруг извозчиков, с которых он вытребовал за такую издевку по грошу на табак, – итак, будучи бессилен, он не посмел остановить его, а так шел за ним в темноте до тех пор, пока наконец привидение вдруг оглянулось и, остановясь, спросило: „Тебе чего хочется?“ – и показало такой кулак, какого и у живых не найдешь. Будочник сказал: „Ничего“, – да и поворотил тот же час назад. Привидение, однако же, было уже гораздо выше ростом, носило преогромные усы и, направив шаги, как казалось, к Обухову мосту, скрылось совершенно в ночной темноте».

Поток «неуместных» подробностей (таких как невозмутимое допущение, что «взрослые поросята» обычно случаются в частных домах) производит гипнотическое действие, так что почти упускаешь из виду одну простую вещь (и в этом-то вся красота финального аккорда). Гоголем намеренно замаскирована самая важная информация, главная композиционная идея повести (ведь всякая реальность – это маска). Человек, которого приняли за бесшинельный призрак Акакия Акакиевича, – ведь это человек, укравший у него шинель. Но призрак Акакия Акакиевича существовал только благодаря отсутствию у него шинели, а вот теперь полицейский, угодив в самый причудливый парадокс рассказа, принимает за этот призрак как раз ту персону, которая была его антитезой, – человека, укравшего шинель. Таким образом, повесть описывает полный круг – порочный круг, как и все круги, сколько бы они себя ни выдавали за яблоки, планеты или человеческие лица.

И вот, если подвести итог, рассказ развивается так: бормотание, бормотание, лирический всплеск, бормотание, лирический всплеск, бормотание, лирический всплеск, бормотание, фантастическая кульминация, бормотание, бормотание и возвращение в хаос, из которого все возникло. На этом сверхвысоком уровне искусства литература, конечно, не занимается оплакиванием судьбы обездоленного человека или проклятиями в адрес власть имущих. Она обращена к тем тайным глубинам человеческой души, где проходят тени других миров, как тени безымянных и беззвучных кораблей.

* * *

Как, наверное, уже уяснили себе два-три самых терпеливых читателя, это обращение – единственное, что, по существу, меня занимает. Цель моих беглых заметок о творчестве Гоголя, надо надеяться, стала совершенно ясна. Грубо говоря, она сводится к следующему: если вы хотите узнать что-нибудь о России, если вы жаждете понять, почему продрогшие немцы проиграли свой блиц, если вас интересуют «идеи», «факты» и «тенденции» – не трогайте Гоголя. Каторжная работа по изучению русского языка, необходимая для того, чтобы его прочесть, не оплатится привычной для вас монетой. Не троньте его, не троньте. Ему нечего вам сказать. Не подходите к рельсам. Там высокое напряжение. Доступ закрыт. Избегайте, воздержитесь, не надо. Мне хотелось бы привести здесь полный перечень запретов, вето и угроз. Впрочем, вряд ли это понадобится – ведь случайный читатель, наверно, так далеко и не заберется. Но я буду очень рад неслучайному читателю – братьям моим, моим двойникам. Мой брат играет на губной гармонике. Моя сестра читает. Она моя тетя. Сначала выучите азбуку губных, заднеязычных, зубных, буквы, которые жужжат, гудят, как шмель и муха цеце. После какой-нибудь гласной станете отплевываться. В первый раз просклоняв личное местоимение, вы ощутите одеревенелость в голове. Но я не вижу другого подхода к Гоголю (да, впрочем, и к любому другому русскому писателю). Его произведения, как и всякая великая литература, – это феномен языка, а не идей. Мои переводы отдельных мест – это лучшее, на что способен мой бедный словарь; но если бы они были так же совершенны, какими их слышит мое внутреннее ухо, я, не имея возможности передать их интонацию, все равно не мог бы заменить Гоголя. Стараясь передать мое отношение к его искусству, я не предъявил ни одного ощутимого доказательства его ни на что не похожей природы. Я могу лишь положа руку на сердце утверждать, что я не выдумал Гоголя. Он действительно писал, он действительно жил.

Гоголь родился 1 апреля 1809 года. По словам его матери (она, конечно, придумала этот жалкий анекдот), стихотворение, которое он написал в пять лет, прочел Капнист, довольно известный писатель. Капнист обнял важно молчавшего ребенка и сказал счастливым родителям: «Из него будет большой талант, дай ему только судьба в руководители учителя-христианина». Но вот то, что Гоголь родился 1 апреля, это правда.

  • Рассказ виталия бианки пик кроссворд
  • Рассказ вместе тесно а врозь скучно к ушинский
  • Рассказ виктора драгунского тайное становится явным
  • Рассказ вершки и корешки
  • Рассказ вельд рэй брэдбери читать полностью