Рассказ вид из окна

В отеле было только двое американцев. Они не знали никого из тех, с кем встречались на лестнице, поднимаясь в свою комнату. Их комната была на втором этаже, из окон было видно море. Из окон были видны также общественный сад и памятник жертвам войны. В саду были высокие пальмы и зеленые скамейки. В хорошую погоду там всегда сидел какой-нибудь художник с мольбертом. Художникам нравились пальмы и яркие фасады гостиниц с окнами на море и сад. Итальянцы приезжали издалека, чтобы посмотреть на памятник жертвам войны. Он был бронзовый и блестел под дождем. Шел дождь. Капли дождя падали с пальмовых листьев. На посыпанных гравием дорожках стояли лужи. Волны под дождем длинной полосой разбивались о берег, откатывались назад и снова набегали и разбивались под дождем длинной полосой. На площади у памятника не осталось ни одного автомобиля. Напротив, в дверях кафе, стоял официант и глядел на опустевшую площадь.

Американка стояла у окна и смотрела в сад. Под самыми окнами их комнаты, под зеленым столом, с которого капала вода, спряталась кошка. Она старалась сжаться в комок, чтобы на нее не попадали капли.

— Я пойду вниз и принесу киску, — сказала американка.

— Давай я пойду, — отозвался с кровати ее муж.

— Нет, я сама. Бедная киска! Прячется от дождя под столом.

Муж продолжал читать, полулежа на кровати, подложив под голову обе подушки.

— Смотри не промокни, — сказал он.

Американка спустилась по лестнице, и, когда она проходила через вестибюль, хозяин отеля встал и поклонился ей. Его конторка стояла в дальнем углу вестибюля. Хозяин отеля был высокий старик.

— Il piove [дождь идет (ит.)], — сказала американка. Ей нравился хозяин отеля.

— Si, si, signora, brutto tempo [да, да, синьора, ужасная погода (ит.)]. Сегодня очень плохая погода.

Он стоял у конторки в дальнем углу полутемной комнаты. Он нравился американке. Ей нравилась необычайная серьезность, с которой он выслушивал все жалобы. Ей нравился его почтенный вид. Ей нравилось, как он старался услужить ей. Ей нравилось, как он относился к своему положению хозяина отеля. Ей нравилось его старое массивное лицо и большие руки.

Думая о том, что он ей нравится, она открыла дверь и выглянула наружу. Дождь лил еще сильнее. По пустой площади, направляясь к кафе, шел мужчина в резиновом пальто. Кошка должна быть где-то тут, направо. Может быть, удастся пройти под карнизом. Когда она стояла на пороге, над ней вдруг раскрылся зонтик. За спиной стояла служанка, которая всегда убирала их комнату.

— Чтобы вы не промокли, — улыбаясь, сказала она по-итальянски. Конечно, это хозяин послал ее.

Вместе со служанкой, которая держала над ней зонтик, она пошла по дорожке под окно своей комнаты. Стол был тут, ярко-зеленый, вымытый дождем, но кошки не было. Американка вдруг почувствовала разочарование. Служанка взглянула не нее.

— Ha perduta qualque cosa, signora? [Вы что-нибудь потеряли, синьора? (ит.)]

— Здесь была кошка, — сказала молодая американка.

— Кошка?

— Si, il gatto [да, кошка (ит.)]

— Кошка? — служанка засмеялась. — Кошка под дождем?

— Да, — сказала она, — здесь, под столиком. — И потом: — А мне так хотелось ее, так хотелось киску…

Когда она говорила по-английски, лицо служанки становилось напряженным.

— Пойдемте, синьора, — сказала она, — лучше вернемся. Вы промокнете.

— Ну что же, пойдем, — сказала американка.

Они пошли обратно по усыпанной гравием дорожке и вошли в дом. Служанка остановилась у входа, чтобы закрыть зонтик. Когда американка проходила через вестибюль, padrone [хозяин (ит.)] поклонился ей из-за своей конторки. Что-то в ней судорожно сжалось в комок. В присутствии padrone она чувствовала себя очень маленькой и в то же время значительной. На минуту она почувствовала себя необычайно значительной. Она поднялась по лестнице. Открыла дверь в комнату. Джордж лежал на кровати и читал.

— Ну, принесла кошку? — спросил он, опуская книгу.

— Ее уже нет.

— Куда же она девалась? — сказал он, на секунду отрываясь от книги.

Она села на край кровати.

— Мне так хотелось ее, — сказала она. — Не знаю почему, но мне так хотелось эту бедную киску. Плохо такой бедной киске под дождем.

Джордж уже снова читал.

Она подошла к туалетному столу, села перед зеркалом и, взяв ручное зеркальце, стала себя разглядывать. Она внимательно рассматривала свой профиль сначала с одной стороны, потом с другой. Потом стала рассматривать затылок и шею.

— Как ты думаешь, не отпустить ли мне волосы? — спросила она, снова глядя на свой профиль.

Джордж поднял глаза и увидел ее затылок с коротко остриженными, как у мальчика, волосами.

— Мне нравится так, как сейчас.

— Мне надоело, — сказала она. — Мне так надоело быть похожей на мальчика.

Джордж переменил позу. С тех пор как она заговорила, он не сводил с нее глаз.

— Ты сегодня очень хорошенькая, — сказал он.

Она положила зеркало на стол, подошла к окну и стала смотреть в сад. Становилось темно.

— Хочу крепко стянуть волосы, и чтобы они были гладкие, и чтобы был большой узел на затылке, и чтобы можно было его потрогать, — сказала она. — Хочу кошку, чтобы она сидела у меня на коленях и мурлыкала, когда я ее глажу.

— Мм, — сказал Джордж с кровати.

— И хочу есть за своим столом, и чтоб были свои ножи и вилки, и хочу, чтоб горели свечи. И хочу, чтоб была весна, и хочу расчесывать волосы перед зеркалом, и хочу кошку, и хочу новое платье…

— Замолчи. Возьми почитай книжку, — сказал Джордж. Он уже снова читал.

Американка смотрела в окно. Уже совсем стемнело, и в пальмах шумел дождь.

— А все-таки я хочу кошку, — сказала она. — Хочу кошку сейчас же. Если уж нельзя длинные волосы и чтобы было весело, так хоть кошку-то можно?

Джордж не слушал. Он читал книгу. Она смотрела в окно, на площадь, где зажигались огни.

В дверь постучали.

— Avanti [войдите (ит.)], — сказал Джордж. Он поднял глаза от книги.

В дверях стояла служанка. Она крепко прижимала к себе большую пятнистую кошку, которая тяжело свешивалась у нее на руках.

— Простите, — сказала она. — Padrone посылает это синьоре.

Автор — Эрнест Хемингуэй

Вам также будет интересно:«Волшебная сила искусства. Потрясающий рассказ Константина Паустовского «Старый повар»

Питер Динклидж не считает себя великим певцом, а фехтование — отнюдь не его конек. Но возможность отточить эти навыки стала именно тем, что понравилось ему в новом мюзикле «Сирано», где Динклидж играет поющего дуэлянта и поэта.

«Меня это напугало, — сказал он. — А все, что меня пугает, вызывает во мне интерес».

52-летний актер сначала взялся за работу над материалом сценического мюзикла, автором сценария и режиссером которого была его жена Эрика Шмидт, а песни написаны группой National. После прошедшей в конце 2019 года за пределами Бродвея премьеры из спектакля Шмидт сделали роскошный фильм, который снял Джо Райт (известный по «Искуплению»). В нем главный герой тайно добивается расположения своей истинной любви Роксаны (в исполнении Хейли Беннет) письмами, которые отправляет потерявший от нее голову солдат Кристиан (Келвин Харрисон-младший).

Конечно, это вызывает очень современный вопрос: неужели это Сирано де Бержерак изобрел обман по интернету, когда ты притворяешься другим человеком? Временные рамки в новом фильме сохранены — это 1897 год, когда была написана пьеса Эдмона Ростана, которая легла в основу киномюзикла. Но Динклидж обнаруживает там многочисленные современные параллели. «Именно так мы поступаем сегодня, назначая свидания онлайн. Мы часто создаем профиль, не соответствующий тому, кем мы на самом деле являемся, — сказал он. — Все мы в той или иной степени притворяемся, играя других людей».

Но мало кто может притвориться лучше, чем четырехкратный лауреат «Эмми» Динклидж, на протяжении восьми сезонов игравший коварного низкорослого Тириона Ланнистера в «Игре престолов», кульминацией которой стал вышедший в мае 2019 года неоднозначный финал.

«Для меня „Игра престолов» была на самом деле не телесериалом, она была для меня всей жизнью, — признался Динклидж. — Моя семья каждый год на протяжении почти десяти лет по шесть месяцев проводила в Ирландии. У меня там появились корни, дочка пошла там в школу. У нее появился ирландский акцент, потому что она целые дни проводила с маленькими ирландскими детишками».

Но, давая мне недавно обширное интервью по видеосвязи, Динклидж сказал, что жизнь после «Игры престолов» стала для него раскрепощающей. «Ты чувствуешь эту пустоту, но потом говоришь: „Ага, мне уже не нужно этим заниматься. Так что же я буду делать дальше? » Это так интересно».

Ниже приводятся сокращенные выдержки из нашей беседы.

—  Насколько я понимаю, ваша жена Эрика довольно далеко зашла, адаптируя «Сирано», прежде чем вы прочитали сценарий и решили сыграть главную роль. Что вас убедило?

— Да, ей предложили сделать экранизацию «Сирано», и у нее возникла замечательная идея свести все к необходимому минимуму, а длинные монологи о любви заменить любовными песнями. Самое важное для меня было то, что она избавилась от самого знаменитого атрибута Сирано — фальшивого носа на красивом лице актера.

Я актер, я и раньше работал в гриме, но такой обман был мне не по нраву. Я всегда думал: ну зачем это? Надо снять этот нос в конце представления». И Эрика от него отказалась, а я подумал, что должен сыграть эту роль, потому что это рассказ о человеке, не знающем, что делать, когда к нему приходит любовь, и способном винить только себя самого.

—  Что вы имеете в виду? 

— Я думаю, Сирано влюблен в любовь, так часто бывает со многими, а мы понятия не имеем, что это такое. Я всегда забегаю вперед и думаю: а что, если Сирано получит то, что хочет? Не надоедят ли они друг другу? Ведь он возвел ее на пьедестал, и может, именно поэтому он ее любит? Думаю, так случается со многими. Они не хотят слишком сильно сближаться. Они хотят видеть только хорошее без плохого.

—  А какие у вас были чувства по поводу любви, когда вам было 20? Вы были влюблены в любовь?

— Да, видимо так. Думаю, когда ты молод, в любви присутствуют некие романтические нотки как в «Грозовом перевале» (Роман позднего романтизма Эмили Бронте — Прим. ИноСМИ.). Ну, вы понимаете. «Ромео и Джульетта» была написана не для сорокалетних. Я виновен в том, что всегда влюблялся безответно, и держать дистанцию было романтичнее, чем сближаться. Ты влюбляешься в человека, зная, что он не ответит тебе тем же, а поэтому мучаешься еще сильнее. Тебе интересны люди, которым не интересен ты. Именно так работал мой мозг, и в молодости я сам портил себе жизнь.

—  Как вы с этим справлялись?

— Взрослея, понимаешь, что все иначе. Но это нормально, потому что когда тебе немного за двадцать, в голове полная мешанина. Я встречал много амбициозных, образованных молодых людей, которым за двадцать и у которых все в порядке, все по полочкам. Возникает впечатление, что они никогда не совершали важных и крупных ошибок, в отличие от меня и моих друзей, когда мы в двадцатилетнем возрасте и чуть постарше жили в Нью-Йорке, пили и гуляли ночи напролет, курили и выли на луну. Все мы были просто дураками, и это было здорово.

—  Вы помните, как познакомились с Эрикой?

— Конечно. Это случилось около 18 лет назад. Мы все собрались в доме у одного знакомого, и кто-то сказал: «По Куинс-Мидтаунскому тоннелю слонов ведут». В город приехал цирк, шел снег, а по Манхэттену вели слонов, длинная такая вереница. Это было что-то такое из прекрасного, фантастического, апокалиптического, безумного, романтического кино. Понимаете? Я всегда думаю о кино. В тот вечер мы и встретились, когда по Манхэттену вели слонов.

—  А вы к тому моменту уже преодолели свою склонность истязать себя любовью?

— Думаю, преодолеть это невозможно. Мне кажется, это делают с тобой другие люди. Если человеку повезло испытать любовь, она просто захватывает его. Он уже не контролирует свои чувства, но он может выбирать, что с этим делать.

—  Отчасти это проблема Сирано, который считает, что недостоин любви.

— Я воспитывался в ирландской католической семье и поэтому чувствую себя недостойным чего бы то ни было. Надеюсь, именно об этом повествует фильм, о недостойности, через которую мы все проходим. Когда встречаешься с человеком, в которого влюблен, это внезапно становится настолько важно, настолько значимо, что ты непременно думаешь: «Я этого недостоин, потому что ну как иначе? Это намного больше меня».

—  Вы считаете, Эрика убрала фальшивый нос и переосмыслила Сирано, потому что думала о вас в этой роли?

— Может, подсознательно, потому что мы и раньше работали вместе, и мы партнеры по жизни. Но я определенно считаю, что она отказалась от носа отнюдь не из-за моего размера или физических отличий персонажа. Она просто хотела копнуть поглубже. Я так же поступаю. Всякий раз, подходя к новой роли, я думаю о ней не как человек моего роста. Я думаю о ней как человек из плоти и крови, в характере которого гораздо больше сложностей.

Это так забавно. Когда заходит разговор об этом фильме, меня спрашивают: «Какое это ощущение — играть главного героя?» Это всегда присутствует в разговоре, потому что мы до сих пор подвержены клише и штампам. Романтических героев уже сотни лет играют красивые белые мужчины. Нам просто подают это как блюдо в «Бургер Кинге», и, если мы его съедаем, нам дают еще. Но мои любимые кинематографисты — это люди, идущие на риск, как Хэл Эшби. Я просто обожаю «Гарольда и Мод», посмотрите, какие там романтические персонажи. Это великолепный фильм.

—  В 90-е годы в одном из интервью вы сказали: «Я по-настоящему хочу сыграть романтическую главную роль и добиться девушки».

— Думаю, я больше говорил об идее, о том, что надо изменить всю концепцию. Это весьма интересно. Я сыграл немало интересных ролей, но все это были роли второго плана. За кулисами кинематографии важна целостность персонажа. Если ты подходишь для одной или двух сцен, ты можешь заложить динамит, можешь получить удовольствие, и вдруг ты уже за кадром. Но реальной целостности в твоей сюжетной линии нет.

Чем очаровывает «Игра престолов», и почему многих актеров привлекает телевидение? Думаю, это то, что они выгорают медленно. Например, возьмем брата Тириона Джейма. В конце первого эпизода он выбрасывает из окна маленького ребенка, а спустя два сезона снова становится героем аудитории. Получается, они забыли, как он вытолкнул ребенка из окна? Это настоящее безумие, когда ты просто скользишь по этой сюжетной линии, а потом подбираешь ее, когда тебе захочется. Мне приходилось делать такое с Тирионом, такое приходится делать в кино, если у тебя главная роль. Правда, в этом случае ее приходится сильнее сгущать.

—  Каково это — быть знаменитым на пике маниакального увлечения «Игрой престолов»?

— Ежедневно я сталкиваюсь с мириадами различных реакций. Люди хотят как лучше, но иногда они без спроса начинают фотографировать, когда я иду по улице со своим ребенком. Я начинаю с ними говорить, а потом обрываю себя. Ведь когда актер начинает жаловаться, это отражается на нем не лучшим образом. Все типа: да у вас же прекрасная жизнь. Что плохого, если я вас сфотографирую? Вы актер, и это мое право.

Но дело не в этом. Ведь чисто по-человечески, я же не зверь из зоопарка. Я человек, личность. Бывает такое, когда у меня плохой день, я только что закончил неприятный разговор по телефону, и вдруг — на тебе в лицо! И я должен улыбаться на камеру? Почему никто даже не пытается со мной поговорить? Чаще всего люди фотографируют, не спрашивая, а когда я реагирую на это, даже по-доброму, они ничего не говорят, потому что удивляются этому. С ними заговорили! Это дикость какая-то. Если вам нравится моя работа, нельзя так отплачивать за это.

—  А почему они так себя ведут, как вам кажется?

— Думаю, многие люди полностью изолированы друг от друга. Телефоны с камерой стали как пальцы, продолжением самого человека. Они даже не задумываются об этом, потому что все так живут. Гораздо более знаменитые чем я актеры могут гулять по Бродвею, если правильно замаскируются, а я не могу этого сделать, и поэтому порой трудно. Я переехал в Нью-Йорк, чтобы стать анонимным. В этом городе кому какое дело? Здесь на тебя дважды никто и не взглянет. Но сейчас все смотрят, благодаря технологиям.

—  Джордж Мартин хотел продлить «Игру престолов» на два сезона. Как вы считаете, надо было это сделать, или пора было заканчивать? 

— Пора было заканчивать. Ни больше, ни меньше. Не стоит злоупотреблять добрым отношением, хотя я не уверен, что такое отношение могло иссякнуть. Была некая негативная реакция по поводу окончания, однако мне кажется, причина в том, что зритель на нас разозлился, так как мы с ним расстались. Мы ушли из эфира, а он не знал, что ему делать воскресными вечерами. Ему хотелось большего, поэтому он и набрасывался на нас.

Нам надо было заканчивать, потому что этот сериал ломал сложившиеся представления. Злодеи становились героями, а герои превращались в злодеев. Если вы знаете историю, если вы следили за жизненным путем тиранов, вы понимаете, что вначале они не были тиранами. Я говорю о том, что случилось в конце «Игры престолов», с этими переменами в персонажах. Это происходило постепенно, и мне нравилось, как власть развращала этих людей. Что происходит с твоими моральными устоями, когда ты ощутишь вкус власти? Люди существа сложные, знаете ли.

Думаю, кое-кому очень хотелось хэппи-энда, после которого все жили долго и счастливо, но «Игра престолов» с самого начала говорила нам, что это не тот случай.

Они хотели, чтобы прекрасные белые люди вместе отправились в закат. Между прочим, это беллетристика, художественный вымысел. Там есть драконы. (Смеется). Но сериал опровергает ваши мысли, и мне это нравится. Да, он называется «Игра престолов», но в итоге, когда я встречаюсь с людьми на улице, весь наш диалог сводится к вопросу: «Кто будет на троне?» Не знаю, почему для них важно именно это, ведь на самом деле кино не только об этом, оно намного шире.

Один из моих любимых моментов, это когда дракон сжигает трон. Ведь он типа уничтожил весь этот разговор, который на самом деле не имеет смысла. Это была блестящая идея создателей картины, которые как бы сказали: «Замолчите, фильм не об этом». Они постоянно это делали. Зритель думает одно, а они делают совсем другое. У каждого был свой вариант сюжета, но я считаю, никто не додумался до того, что делали создатели сериала.

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.