Рассказ верните рекса читать

КЛОД ГЁ

Семь-восемь лет тому назад в Париже шил человек по имени Клод Гё, бедный рабочий. При нем находилась женщина, его любовница, и ребенок от этой женщины. Я называю вещи их именами, предоставляя читателю делать нравоучительные выводы, по мере того как события сеют их на своем пути. Рабочий был человек способный, ловкий, смышленый, сильно обойденный воспитанием, но зато прекрасно одаренный от природы: он не умел читать, но умел думать.
Однажды зимой он оказался без работы. Не стало ни огня, ни хлеба в его мансарде. Мужчина, женщина и ребенок мерзли» и голодали. Мужчина совершил кражу. Не знаю, ни что он украл, ни у кого. Мне только известно, что последствием этой кражи были три дня хлеба и тепла для женщины и ребенка и пять лет тюрьмы для мужчины.
Отбывать наказание его отправили в центральный исправительный дом в Клерво. Клерво — бывшее аббатство, превращенное в тюрьму, это — келья, превращенная в арестантскую камеру, алтарь, превращенный в позорный столб. Когда у нас говорят о прогрессе, то вот как некоторые люди понимают и осуществляют его. Вот что они подразумевают под этим словом.
Продолжаем наш рассказ.
Когда Клода доставили туда, ему отвели камеру, где он должен был оставаться ночью, и мастерскую, где он должен был пребывать днем. Но порицаю я не мастерскую.
У Клода Гё, некогда честного рабочего, отныне вора, было строгое благообразное лицо: преждевременно изборожденный морщинами высокий лоб, черные волосы, в которых поблескивали серебряные нити, ласковые и выразительные глаза, глубоко сидящие под красиво изогнутыми бровями, тонкие ноздри, выдающийся вперед подбородок, презрительная складка губ. Красивый был человек. Сейчас вы узнаете, как с ним расправилось общество.
Речь его отличалась неторопливостью, движения — спокойствием, во всей фигуре чувствовалось что-то властное, заставлявшее ему покоряться, при этом — вдумчивый взгляд, скорее сосредоточенный, чем страдальческий. А между тем он много выстрадал.
В исправительном доме, куда заключили Клода, был смотритель мастерских, своего рода чиновник, какие обычно водятся в тюрьмах, совмещающий обязанности и тюремщика и торгаша, одновременно и заказчик для рабочего и угроза для арестанта, дающий в руки инструмент, а на ноги надевающий кандалы. Смотритель тюрьмы в Клерво представлял собой разновидность этой породы: он был человек крутой, деспотический, самодур, упивающийся своей властью, впрочем, временами славный малый, великодушный, даже весельчак, умеющий мило пошутить; скорее жестокий, чем непреклонный, не вступающий в рассуждения ни с кем, даже с самим собой; хороший отец, несомненно, и хороший муж, что есть обязанность, а не добродетель, — словом, не злой, а скорее дрянной. Он был из тех людей, что совершенно лишены отзывчивости и гибкости, что состоят из безжизненных частиц, не откликаются ни на какие мысли, ни на какие чувства, подвержены холодному гневу, влиянию мрачной ненависти, припадкам ярости без волнения, вспыхивают, не разгораясь, — способность нагрева у них ничтожна, и подчас кажется, что они сделаны из дерева: с одного конца горят, с другого остаются холодными. Главной, основной чертой характера этого человека была настойчивость. Он гордился своей настойчивостью и сравнивал себя с Наполеоном. Но это лишь обман зрения. Немало людей впадают в заблуждение, принимая на известном расстоянии настойчивость за сильную волю и простую свечку за звезду. Проявив ради какой-нибудь нелепой цели то, что он называл своей волей, этот человек с гордо поднятой головой шел напролом через все препятствия, пока не достигал этой нелепой цели. Упрямство без ума — это глупость, соединенная с тупостью и служащая ее дополнением. Это заводит далеко. Вообще, когда на нашу голову обрушивается катастрофа личного или общественного порядка и мы, по усеивающим землю обломкам, пытаемся исследовать причину, ее породившую, то неизменно приходим к убеждению, что она подготовлялась посредственным и упрямым человеком, самоуверенным и самовлюбленным. Немало на свете таких ничтожных и зловредных упрямцев, мнящих себя провидением.
Итак, вот что представлял собой смотритель мастерских центральной тюрьмы в Клерво. Вот из чего состояло огниво, которым общество изо дня в день ударяло по арестантам, чтобы высечь из них искры.
Искры, высекаемые подобным огнивом из подобных кремней, зачастую вызывают пожары.
Мы уже говорили, что как только Клод Гё был водворен в Клерво, его занумеровали и поставили на работу. Приглядевшись к нему, смотритель мастерских признал его дельным работником и неплохо с ним обращался. Однажды, будучи в хорошем расположении духа и заметив, что Клод очень грустит, — ибо этот человек постоянно думал о женщине, которую называл своей женой, — он, от нечего делать, в виде шутки, рассказал ему, что эта несчастная сделалась проституткой. Клод бесстрастным тоном спросил, что сталось с ребенком. Но это было неизвестно.
Спустя несколько месяцев Клод свыкся с тюремной обстановкой и, казалось, больше ни о чем не думал. Свойственная его натуре суровая ясность духа одержала верх.
Приблизительно к этому же времени Клод мало-помалу приобрел какое-то необычайное влияние на своих товарищей. Словно по некоему молчаливому уговору и по непонятной для всех, даже и для него самого, причине все эти люди обращались к нему за советами, слушались его, восхищались им, подражали ему, что есть наивысшая степень восхищения. И это была немалая слава — удостоиться покорности всех этих непокорных существ. Власть эта далась ему как бы сама собой. Причина ее коренилась в самом взгляде Клода. Человеческий взгляд — окошко, через которое видны мысли, толпящиеся в голове.
Поместите человека, которому свойственно мыслить, среди людей, которым это не свойственно, и через некоторый промежуток времени, в силу непреодолимого закона притяжения, все темные умы будут робко тянуться к этому сверкающему уму. Одни люди подобны железу, другие — магниту. Клод был магнитом.
Не прошло и трех месяцев, как Клод сделался душой, олицетворением закона и порядка в мастерских. Все стрелки вертелись по его циферблату. Временами он, наверно, сам спрашивал себя, король ли он или арестант? То был словно плененный папа в кругу своих кардиналов.
И в силу естественного противодействия, которое сказывается на всех ступенях человеческого общества, любимый арестантами, он был ненавистен тюремщикам. Так всегда и бывает. Популярность обычно сопровождается немилостью. Любовь рабов влечет за собой ненависть хозяев.
Клод Гё много ел. Это было особенностью его организма. Его желудок был устроен так, что дневной порции на двух человек ему одному едва хватало на день. Герцог Котадилья обладал примерно таким же аппетитом и сам над собою посмеивался. Но то, что он является поводом для забавы у герцога, испанского гранда, владельца 500 000 овец, для рабочего — бремя, для арестанта — бедствие.
Клод Гё на свободе, у себя в мансарде, работая с утра до ночи, зарабатывал свои четыре фунта хлеба и съедал их. Клод Гё в тюрьме, работая с утра до ночи, неизменно получал за свой труд полтора фунта хлеба и четыре унции мяса. Тюремный паек — вещь неумолимая. И Клод в тюрьме Клерво был постоянно голоден.
Он был голоден, вот и все. Он об этом не говорил. И это также было в его характере.
Однажды Клод, едва проглотив свою скудную порцию, снова принялся за работу, в надежде заглушить этим голод. Остальные заключенные продолжали есть, оживленно разговаривая между собою. В это время к нему подошел болезненного вида молодой арестант, белокурый и бледный. Он держал в руке свою обеденную порцию, к которой еще не прикоснулся, и нож. Он стоял возле Клода, и видно было, что он хочет ему что-то сказать, но не решается. Молодой арестант, его мясо и хлеб раздражали Клода.
— Чего тебе надобно? — резко спросил Клод.
— Чтобы ты оказал мне услугу, — робко ответил молодой арестант.
— Что такое? — переспросил Клод.
— Чтобы ты помог мне это съесть. Мне этого слишком много.
В гордых глазах Клода блеснула слеза. Он взял нож, разрезал порцию на две равные части, одну половину взял себе и принялся есть.
— Спасибо, — промолвил молодой арестант. — Хочешь, мы каждый день будем с тобой так делиться?
— Как тебя зовут? — спросил Клод Гё.
— Альбен.
— За что ты сюда попал?
— За кражу.
— Я тоже, — сказал Клод.
Действительно, с тех пор они каждый день делили порцию Альбена пополам. Клоду было тридцать шесть лет, но временами ему можно было дать пятьдесят, до того невеселы были мысли, одолевавшие его. Альбену было двадцать пять, но на вид ему можно было дать не больше семнадцати, столько невинности было во взгляде этого вора. Между этими двумя арестантами завязалась тесная дружба, напоминавшая скорее любовь отца к сыну, нежели брата к брату. Альбен был еще почти ребенком, Клод был уже почти стариком.
Они работали в одной и той же мастерской, спали под одной и той же кровлей, гуляли на одном и том же тюремном дворе, ели один и тот же хлеб. Каждый из обоих друзей составлял целый мир для другого. И они, по-видимому, были счастливы.
Мы уже упоминали о смотрителе мастерских. Этот человек, ненавидимый заключенными, зачастую вынужден был прибегать к авторитету Клода, которого они любили. Не раз, когда требовалось пресечь уже готовый разгореться бунт или скандал, неузаконенный авторитет Клода поддерживал официальный авторитет смотрителя. И действительно, когда нужно было сдержать арестантов, десять слов Клода заменяли десяток жандармов. Клоду не раз приходилось оказывать подобного рода услугу смотрителю, за что тот всей душой его и возненавидел. Его снедала зависть к этому вору. Он затаил в душе смертельную ненависть к Клоду, ненависть властелина по праву к властелину на деле, власти преходящей к власти духовной.
И это самый опасный вид ненависти.
Но Клод сильно привязался к Альбену и не думал о смотрителе.
Однажды утром, когда тюремные сторожа разводили арестантов попарно из камер по мастерским, один из надзирателей подозвал Альбена, шедшего рядом с Клодом, сказав, что его требует к себе смотритель.
— Чего ему от тебя нужно? — спросил Клод.
— Не знаю, — ответил Альбен. Надзиратель увел Альбена.
Прошло утро, Альбен не возвращался в мастерскую. Когда пришло время обеда, Клод решил, что Альбен где-нибудь на тюремном дворе. Но Альбена там не было. Когда заключенные разошлись по мастерским, Альбена не оказалось и в мастерской. Так прошел день. Вечером, когда заключенных развели, Клод искал глазами Альбена, но не нашел его. Видно было, что он очень страдает в эту минуту, так как он обратился к тюремному надзирателю, чего никогда раньше не бывало.
— Альбен заболел, что ли?
— Нет, — ответил надзиратель:
— Почему же он не появлялся целый день?
— А-а! — небрежно произнес надзиратель, — его перевели в другое отделение.
Присутствовавшие при этом разговоре рассказывали впоследствии, что рука Клода, державшая свечу, слегка задрожала, когда он услышал ответ тюремщика; но он спокойно спросил:
— Это кто так распорядился? Надзиратель ответил:
— Господин Н.
Смотрителя мастерских, начальника, обычно называли «г-н Н.».
Следующий день прошел так же, как и предыдущий, без Альбена.
Вечером, по окончании работ, смотритель г-н Н. совершал свой обычный обход мастерских. Завидев его еще издали, Клод снял с головы свой грубый шерстяной колпак, застегнул на все пуговицы серую куртку, печальную ливрею Клерво, — ибо в тюрьмах известно, что прилично застегнутой курткой можно снискать благоволение начальства, — и, стоя у станка с колпаком в руке, ожидал приближения смотрителя. Смотритель подошел.
— Господин начальник, — обратился к нему Клод. Смотритель остановился, наполовину обернувшись.
— Господин начальник, — продолжал Клод, — это правда, что Альбена перевели в другое отделение?
— Да, — ответил смотритель.
— Господин начальник, — не унимался Клод, — мне нужен Альбен, чтобы жить.
И тут же прибавил:
— Вам известно, что мне не хватает тюремного пайка и что Альбен отдавал мне половину своего хлеба?
— Это его дело, — сказал смотритель.
— Господин начальник, нельзя ли перевести Альбена обратно в мое отделение?
— Никак нельзя. Есть постановление.
— Чье?
— Мое.
— Господин начальник, для меня это — дело жизни и смерти, и все зависит от вас.
— Я никогда не меняю своих решений.
— Господин начальник, разве я чем-нибудь провинился перед вами?
— Нет.
— Почему же, — спросил Клод, — вы разлучаете меня с Альбеном?
— Потому, — ответил смотритель.
Дав это объяснение, смотритель прошел мимо.
Клод опустил голову и умолк. Бедный лев в клетке, которого разлучили с его собачкой!
Мы вынуждены признать, что горе, причиненное Клоду этой разлукой, ничуть не уменьшило прожорливости нашего арестанта, в некотором роде болезненной. Впрочем, с виду все в нем оставалось как будто по-прежнему. Он не говорил об Альбене ни с кем из товарищей. Он одиноко расхаживал по двору в часы прогулок и мучился голодом. Только и всего.
Однако те, кто его хорошо знал, замечали, что лицо его с каждым днем мрачнеет и приобретает выражение, не предвещающее ничего доброго. Вместе с тем он был еще более кроток, чем обычно.
Несколько заключенных предложили делиться с ним своим пайком, но он с улыбкой отказался от этого.
С тех пор как он услышал ответ смотрителя, он каждый вечер стал проделывать нелепость, казавшуюся весьма удивительной со стороны такого степенного человека. В ту минуту, когда смотритель совершая в определенный час обычный ежедневный обход мастерской, проходил мимо его станка, Клод поднимал голову и пристально на него глядел, затем голосом, в котором слышна была одновременно и мольба и угроза, произносил следующие три слова: «Как с Альбеном?» Смотритель делал вид, что не слышит, или же пожимал плечами и проходил мимо.
Однако напрасно пожимал он плечами, так как всем свидетелям этих непонятных выходок было ясно, что Клод что-то задумал. Вся тюрьма с тревогой ожидала исхода этой схватки между упрямством и решимостью.
Впоследствии выяснилось, что Клод как-то раз сказал смотрителю:
— Послушайте, господин начальник, верните мне моего товарища. Поверьте, мне вы хорошо сделаете. Запомните, что я вам это говорю.
Однажды в воскресенье, когда он находился во дворе и в продолжение нескольких часов все в одной и той же позе, обхватив обеими руками голову и опершись локтями о колени, неподвижно сидел на камне, к нему подошел заключенный Файет и со смехом крикнул:
— Какого черта ты тут торчишь, Клод?
Клод медленно поднял к нему строгое лицо и ответил:
— Я сужу одного человека.
Наконец вечером 25 октября 1831 года, когда смотритель обходил мастерские, Клод с треском раздавил стеклышко от часов, найденное им утром в коридоре. Смотритель спросил, что это за шум.
— Да ничего, — ответил Клод, — это я. Господин начальник, верните мне моего товарища.
— Никак нельзя, — ответил смотритель.
— А между тем — надо, — тихим и решительным голосом произнес Клод и, глядя в упор на смотрителя, добавил: — Подумайте. Сегодня у нас двадцать пятое октября. Даю вам сроку до четвертого ноября.
Один из надзирателей заметил смотрителю, что Клод ему угрожает и что его бы следовало посадить за это в карцер.
— Не нужно карцера, — с презрительной усмешкой возразил надзиратель, — с этим народом полагается быть добрым.
На следующий день, когда Клод одиноко и задумчиво прохаживался по двору, в то время как остальные заключенные дурачились на залитой солнцем лужайке на другом конце двора, к нему подошел заключенный Перно.
— О чем ты задумался, Клод? У тебя невеселый вид.
— Я боюсь, — ответил Клод, — как бы с нашим добрым господином Н. скоро не случилось какого-нибудь несчастия.
От 25 октября до 4 ноября целых девять дней. Ни одного из них не пропустил Клод, чтобы со всей серьезностью не напомнить смотрителю о своем состоянии, все ухудшавшемся с тех пор, как исчез Альбен. Смотритель, которому это надоело, посадил его на сутки в. карцер, потому что его просьба чересчур смахивала на требование. Вот все, чего добился Клод.
Наступило 4 ноября. В это утро Клод проснулся с просветленным лицом, какого у него не замечали С той поры, как пресловутое решение г-на Н. разлучило его с другом. Проснувшись, он стал рыться в некрашенном деревянном сундучке, стоявшем в догах его постели; там были сложены его пожитки. Он вынул оттуда пару женских закройных ножниц. Эти ножницы и растрепанный томик «Эмиля» были единственными вещами, оставшимися у него от женщины, которую он любил, от матери его ребенка, от его былой счастливой семейной жизни. Две совершенно ненужных Клоду вещи — ножницы, которые могли служить только женщине, а книга — только грамотному. Клод не умел ни шить, ни читать.
Проходя по выбеленной мелом оскверненной галерее старинного монастыря, которая зимой служила местом прогулок, он натолкнулся на арестанта Феррари, внимательно разглядывавшего толстые оконные решетки. У Клода в руках были маленькие ножницы. Показав их Феррари, он сказал:
— Сегодня вечером я этими ножницами перережу решетки. Феррари недоверчиво рассмеялся, а за ним рассмеялся и Клод.
В это утро он работал усерднее, чем когда-либо. Никогда он не работал так быстро и так хорошо. Казалось, что ему очень важно окончить до полудня соломенную шляпу, за которую ему накануне уплатил вперед некий почтенный буржуа из Труа, г-н Брессье.
Незадолго до полудня он под каким-то предлогом отправился в столярную мастерскую, находившуюся в нижнем этаже, под мастерской, где работал он сам. Клода там любили, как, впрочем, и повсюду, но он редко туда заходил. Сразу же раздались восклицания:
— Смотрите, Клод!
Его обступили. Все обрадовались ему. Клод быстрым взглядом окинул всю мастерскую. Никого из надзирателей там не было.
— Кто мне даст топор? — сказал он.
— Для чего? — спросили его.
Он ответил:
— Чтобы сегодня вечером убить смотрителя мастерских. Ему показали несколько топоров на выбор. Он взял самый маленький, очень острый, запрятал его в штаны и вышел. В мастерской было двадцать семь арестантов. Он не просил их сохранить тайну. Но все ее сохранили.
Они даже и между собой не говорили об этом.
Каждый со своей стороны ждал, что произойдет. Дело было страшное, ясное и правое. Не предвиделось никаких препятствий. Никто не мог ни отсоветовать Клоду, ни донести на него.
Час спустя, встретив шестнадцатилетнего арестантика, бесцельно слонявшегося по галерее, он посоветовал ему научиться грамоте. Тут к Клоду подошел заключенный Файет и спросил, что он такое запрятал себе в штаны. Клод ответил:
— Это топор, чтобы сегодня вечером убить господина Н. И тут же спросил:
— А разве заметно?
— Немножко, — ответил Файет.
Остальная часть дня прошла, как обычно. В семь часов вечера заключенных развели и заперли — каждую партию в полагавшуюся ей мастерскую; надзиратели ушли, как это обычно водилось, с тем чтобы снова вернуться после обхода смотрителя.
Таким образом Клод Гё был заперт в мастерской вместе со своими товарищами по работе.
Тогда в этой мастерской разыгралась необычайная сцена, не чуждая ни величия, ни ужаса, единственная в своем роде, такая, о которой не прочтешь ни в какой книге.
В мастерской, как позднее было установлено судебным следствием, находилось восемьдесят два вора, считая и Клода.
Когда надзиратели удалились, Клод взобрался на лавку и объявил всем присутствующим, что хочет им что-то сказать. Наступила тишина.
Клод, повысив голос, заговорил:
— Все вы знаете, что Альбен был мне братом. Мне не хватало здешней еды. Даже если бы я тратил все гроши, что я здесь зарабатываю, и то мне было бы мало. Альбен делил со мной свой паек. Я полюбил его сперва за то, что он меня кормил, потом за то, что он любил меня. Господин Н. нас разлучил. Ему совершенно не мешало, что мы были вместе. Но он злой человек, которому доставляет удовольствие мучить людей. Я его просил, чтобы он вернул Альбена. Вы сами видели, он не захотел. Я сказал, что буду ждать возвращения Альбена до четвертого ноября. Он посадил меня в карцер за эти слова. А я за это время его судил и приговорил к смертной казни. Сегодня у нас четвертое ноября. Через час он явится на обход. Предупреждаю вас, что я его убью. Что вы на это скажете?
Все молчали.
Клод опять заговорил. Говорил он, рассказывают, с чрезвычайным красноречием, кстати сказать, ему присущим. Он отлично сознает, заявил он, что совершит преступление, но не считает себя неправым. Взывая к совести восьмидесяти одного вора, его слушавших, он продолжал:
что он доведен до последней крайности;
что необходимость самому восстановить справедливость — это тупик, куда человек иногда попадает помимо своей воли;
что, конечно, он не может лишить смотрителя жизни, не заплатив за нее своей собственной; но он находит правильным отдать свою жизнь за справедливое дело;
что он много об этом, и только об одном этом, думал в продолжение целых двух месяцев;
что, как он сам уверен, им руководит не чувство злобы, но если бы это было так, то он умоляет, чтобы ему об этом сказали;
что о своих побуждениях он чистосердечно рассказал справедливым людям, слушающим его;
что он собирается убить господина Н., но если у кого-нибудь есть замечания на этот счет, он готов их выслушать.
Поднял голос только один человек, сказавший, что, прежде чем убить смотрителя, пусть Клод попытается в последний раз поговорить с ним и смягчить его.
— Правильно, — сказал Клод, — я это сделаю.
На больших часах пробило восемь ударов. Смотритель должен был прийти в девять часов.
Когда этот своеобразный кассационный суд как бы утвердил вынесенный приговор, Клод снова обрел свое душевное спокойствие. Он выложил на стол все, что у него было из белья и одежды, жалкое имущество арестанта, и, вызывая одного за другим тех, кого больше всего любил после Альбена, все им роздал. Себе он оставил только маленькие ножницы.
Затем он со всеми расцеловался; некоторые плакали, Клод улыбался им.
В этот последний час были минуты, когда он говорил так спокойно и даже весело, что многие из его товарищей, как они потом заявляли, надеялись, что он откажется от своего решения. Он даже шутки ради погасил, дунув носом, одну из немногих свечей, скудно освещавших мастерскую, ибо с детства усвоил дурные привычки, чаще, чем следует, нарушавшие его природную степенность. Порой в нем все же чувствовался парижский уличный мальчишка, черты которого проступали, несмотря ни на что.
Он заметил молоденького арестанта, который не сводя глаз смотрел на него, страшно бледный, и дрожал, по-видимому, в ожидании того, что ему предстояло увидеть.
— Полно, парень, крепись, — ласково подбодрил его Клод. — Вмиг будет сделано.
Раздав все свои пожитки, со всеми попрощавшись, пожав всем руки, он пресек тревожные разговоры, возникавшие то Тут, то там в темных углах мастерской, и велел снова приняться за работу. Все молча повиновались.
Мастерская, где это происходило, представляла собой продолговатое помещение, удлиненный параллелограмм с окнами по обеим широким сторонам и двумя дверьми, одна против другой, в противоположных его концах. Станки были расставлены по обеим сторонам помещения, возле окон, а под прямым углом к стене стояли скамьи; свободное пространство между двумя рядами станков образовывало нечто вроде длинной дорожки, тянущейся через всю мастерскую и ведущей от одной двери к другой. По этой-то дорожке, довольно узкой, и должен был пройти смотритель, совершая вечерний обход. Он входил в дверь с южной стороны и выходил в северную, бросив беглый взгляд на работавших справа и слева арестантов. Обыкновенно он пробегал это расстояние довольно быстро, не останавливаясь.
Клод снова вернулся на свое место и принялся за работу, подобно тому как Жак Клеман вернулся бы к молитве.
Все ждали. Близился срок. Вдруг раздался звонок колокола. Клод сказал:
— Без четверти девять.
Он встал, тяжело ступая прошел до первого станка слева, у самой двери, и облокотился на угол этого станка. Лицо его выражало полное спокойствие и благодушие.
Пробило девять часов. Дверь отворилась. Вошел смотритель.
В мастерской воцарилась мертвая тишина.
Смотритель, по обыкновению, был один.
Он вошел, как всегда, — веселый, самодовольный и непреклонный, не обратив внимания на Клода, который стоял налево от двери, опустив руку в карман штанов; он торопливым шагом прошел мимо первых станков, покачивая головой и что-то бормоча себе под нос, равнодушно поглядывая то в одну, то в другую сторону и совершенно не замечая, что в глазах у всех окружающих застыло отражение какой-то страшной мысли.
Вдруг он резко обернулся, с изумлением услышав позади себя шаги.
Это был Клод, уже несколько мгновений молча следовавший за ним.
— Ты что здесь делаешь? — спросил смотритель. — Почему ты не на своем месте?
Ведь человек здесь — не человек, он собака, ему говорят «ты». Клод Гё почтительно ответил:
— Мне бы нужно с вами поговорить, господин начальник.
— О чем?
— Об Альбене.
— Опять! — сказал смотритель.
— По-прежнему! — подтвердил Клод.
— Ах, вот что! — отозвался смотритель, не останавливаясь. — Так, значит, одних суток карцера тебе мало?
Клод отвечал, идя за ним следом:
— Господин начальник, верните мне моего товарища.
— Никак нельзя.
— Господин начальник, — продолжал Клод голосом, который разжалобил бы самого дьявола, — умоляю вас, переведите Альбена в мое отделение, вы увидите, как я буду работать. Ведь вы на свободе, вам-то это все равно; вы себе не представляете, что такое друг; а у меня ведь только и есть, что четыре тюремных стены. Вы можете ходить, куда вам угодно, а у меня, кроме Альбена, никого нет. Верните мне его. Альбен меня кормил, вы это знаете. Вам стоит только сказать «да». Чем это вам помещает, если в каком-то помещении будет человек по имени Клод Гё, а другой — по имени Альбен? Только и всего. Господин начальник, добрый господин начальник, молю вас, во имя господа бога!
Клод наверно никогда до сих пор столько не говорил тюремщику. Утомленный таким усилием, он выжидательно замолк. Смотритель нетерпеливо ответил:
— Нельзя. Сказано — и все. Смотри, чтоб я больше об этом не слышал. Ты мне надоел.
И так как он торопился, то зашагал быстрее. За ним и Клод. Переговариваясь на ходу, они оба очутились у выходной двери; восемьдесят воров, затаив дыхание, не сводили с них глаз и слушали.
Клод осторожно коснулся руки смотрителя.
— Пусть я хоть узнаю, за что я приговорен к смерти. Скажите, почему вы разлучили меня с Альбеном?
— Я уже тебе говорил, — ответил смотритель. — Потому.
И, повернувшись спиной к Клоду, он протянул было руку, чтобы открыть дверь.
Услышав ответ смотрителя, Клод чуть подался назад. Восемьдесят человек, окаменевших на месте, видели, как он вынул из кармана штанов правую руку, в которой был топор. Рука эта поднялась, и раньше чем смотритель успел крикнуть, три удара топором, — страшно сказать, все три пришедшиеся по одному и тому же месту, — раскроили ему череп. В тот миг, когда он падал, четвертый удар пересек ему лицо. А так как ярость, вырвавшаяся на волю, не сразу утихнет, Клод Гё пятым, уже совершенно ненужным ударом разрубил ему правое бедро. Смотритель был мертв.
Тогда Клод швырнул топор и вскричал; — Теперь очередь за вторым! — Второй — это был он сам. Все видели, как он достал из куртки ножницы своей «жены» и, раньше чем кому-нибудь пришло в голову его удержать, вонзил их себе в грудь. Но лезвие было короткое, а грудь глубокая. Он долго терзал ее, все вновь и вновь вонзая лезвие и восклицая: — Проклятое сердце, что же, я так тебя и не найду? — пока, наконец, обливаясь кровью, не упал без сознания на труп.
Кто из них был жертва?
Когда Клод пришел в себя, он лежал на постели весь в повязках и бинтах, и о нем заботились. У его изголовья дежурили сердобольные сестры милосердия и, кроме того, еще судебный следователь, который вел следствие, весьма участливо его спросивший: — Как вы себя чувствуете?
Он потерял много крови, однако ножницы, которыми он с трогательным суеверием надеялся лишить себя жизни, не выполнили своего назначения. Ни один из ударов, которыми он поразил себя, не оказался смертельным. Смертельными для него были только те раны, которые он нанес смотрителю.
Начался допрос. Его спросили, он ли убил смотрителя мастерских при тюрьме Клерво. Он ответил: Да. Его спросили, почему. Он ответил: Потому.
Но спустя несколько времени его раны воспалились, и у него обнаружилась злокачественная лихорадка, которая чуть не свела его в могилу.
Ноябрь, декабрь, январь и февраль прошли в заботах о нем и приготовлениях; вокруг Клода хлопотали доктора и судьи; одни лечили его раны, другие воздвигали ему эшафот.
Но ближе к делу. 16 марта 1832 года он, в полном здравии, предстал перед судом присяжных города Труа. Все, кого только мог вместить зал, собрались здесь.
У Клода был вполне приличный вид на суде. Чисто выбритый, с обнаженной головой, он как узник из Клерво сидел в мрачном арестантском одеянии, сшитом из кусков материи двух оттенков серого цвета.
Королевский прокурор согнал в зал всю пехоту департамента, дабы, как он выразился, «сдерживать во время судебного заседания всю толпу злодеев, которые должны выступить по этому делу как свидетели».
По открытии судебного заседания представилось весьма странное затруднение: ни один из свидетелей происшествия 4 ноября не пожелал показывать против Клода. Председатель суда грозил применить к ним особые меры. Но все было тщетно. Тогда Клод велел им давать показания. У всех сразу развязались языки. Они рассказали о том, что видели.
Клод с большим вниманием слушал их. Когда кто-нибудь из свидетелей по забывчивости или же из любви к Клоду умалчивал о подробностях, отягощавших вину обвиняемого, Клод тут же их восстанавливал.
Из ряда свидетельских показаний перед судом развернулась подробная картина событий, уже описанных нами.
Был момент, когда женщины, присутствовавшие на суде, плакали. Пристав вызвал заключенного Альбена. Пришла его очередь давать показания. Он вошел, еле держась на ногах: рыдания душили его. Стража оказалась бессильна помешать ему броситься в объятия Клода.
Клод обхватил его и, с улыбкой обратившись к королевскому прокурору, сказал:
— Вот злодей, который делится с голодными своим хлебом. — И поцеловал Альбену руку.
Допросив всех свидетелей, королевский прокурор поднялся с места и начал в следующих выражениях:
— Господа присяжные, если общественное возмездие не постигнет столь великих преступников, то самые основы общества будут в корне поколеблены…
После этой замечательной речи выступил защитник Клода. Защита и обвинение, каждая в свою очередь, проделали все, что им полагается на этом своеобразном ристалище, именуемом судебным процессом.
Клод, однако, решил, что не все было сказано. Он тоже поднялся. Он говорил так, что вверг в полное изумление одного весьма умного человека, присутствовавшего на процессе.
Этот бедный рабочий, казалось, больше напоминал оратора, чем убийцу. Он говорил стоя, голосом проникновенным и уверенным, с открытым, ясным и решительным взглядом, сопровождая свои слова все время одним и тем же, но полным достоинства жестом. Он рассказал все, как было, просто, обстоятельно, не преувеличивая и не преуменьшая, полностью признал свою вину, бестрепетно взглянув на статью 296 и подставив под нее свою голову. Красноречие его поднималось порой до подлинных вершин, вызывая волнение среди публики, и некоторые из его слов передавались из уст в уста.
Когда по залу проносился шепот, Клод переводил дыхание, бросая горделивый взгляд на присутствующих.
В остальные моменты этот человек, не умевший читать, был мягок, вежлив, безупречен в своих выражениях, — не хуже образованного; порою же как-то особенно скромен, сдержан, сосредоточен и все более и более углублялся в страстные прения сторон, сохраняя все ту же незлобивость по отношению к судьям.
Один только раз он не смог побороть приступа гнева. Королевский прокурор в своей речи, вступление к которой мы здесь привели, установил, что Клод убил смотрителя, не оскорбившего его действием и не применившего насилия, иначе говоря, не будучи на это вызванным.
— Как! — вскричал Клод. — Разве он не вызвал меня на это? Да, правильно, теперь-то я вас понял. Если пьяный ударил меня кулаком, я его убиваю, — я был вызван; вы находите, что я заслуживаю снисхождения, и посылаете меня на каторгу. Но вот человек, который не пьян и находится в полном уме и здравой памяти, целых четыре года терзает меня, четыре года унижает меня, каждый день, каждый час, каждую минуту колет меня булавками, и всякий раз там, где не ожидаешь, и так целых четыре года. У меня была жена, ради которой я совершил кражу, и он меня изводит моей женой; у меня был ребенок, ради которого я совершил кражу, и он изводит меня моим ребенком; мне не хватает хлеба, друг мне его дает, он отнимает у меня и друга и хлеб. Я прошу, чтобы он вернул мне друга, он меня сажает в карцер. Я ему, полицейской собаке, говорю «вы», он мне говорит «ты». Я ему говорю, что я страдаю, он отвечает, что я ему надоел. Что же, по-вашему, я должен был сделать? Я его убил. Ладно, пусть я чудовище, я убил этого человека без всякого повода с его стороны, вы мне отрубите голову. Что ж, пусть будет по-вашему.
Речь вдохновенная, на мой взгляд, неожиданно показавшая, что над системой понятий о вызове физического свойства, на которых основана плохо соразмеренная шкала смягчающих обстоятельств, возникает еще понятие вызова морального свойства, позабытое законом.
После прений председатель произнес заключительную речь, беспристрастную и блистательную. Сводилась она к следующему: дурная жизнь, сущее исчадие ада; сперва Клод Гё вступил в незаконное сожительство с публичной женщиной, потом совершил кражу, потом убил. И все это было верно.
Перед тем как присяжные удалились на совещание, председательствующий спросил обвиняемого, не имеет ли он каких-либо замечаний по поводу поставленных вопросов.
— Почти что и нет, — ответил Клод. — Или вот что. Я вор, я убийца; я украл, я убил. Но почему я украл? Почему я убил? Поставьте себе эти два вопроса рядом с другими, господа присяжные.
После пятнадцатиминутного совещания решением двенадцати жителей Шампани, именовавшихся господа присяжные, Клод Гё был приговорен к смертной казни.
Несомненно, некоторые из присяжных еще с самого начала обратили внимание на то, что обвиняемого зовут Гё, и это сразу же произвело на них дурное впечатление.
Когда Клоду прочитали приговор, он ограничился тем, что сказал:
— Пусть так. Но почему этот человек украл? Почему этот человек убил? Вот на эти-то два вопроса они и не ответили.
Вернувшись в тюрьму, он поужинал почти весело и сказал:
— Тридцать шесть лет насмарку!
Он не хотел подавать кассацию. Сестра милосердия, которая за ним ухаживала, со слезами на глазах пришла его умолять, чтобы он это сделал. Из чувства признательности к ней он подал прошение о помиловании. По-видимому, он откладывал это до последней минуты, ибо трехдневный срок, полагающийся по закону, истек за несколько минут до того, как он расписался на своем прошении.
Девушка в порыве благодарности дала ему пять франков. Он взял деньги и поблагодарил ее.
Пока его просьба о помиловании разбиралась в кассационном суде, арестанты в тюрьме Труа предлагали устроить ему побег, готовые все, как один, принять в этом участие. Он отказался.
Заключенные через отдушину бросали ему в камеру то гвоздь, то кусок проволоки, то ручку от ведра. Каждого из этих предметов в руках такого умелого человека, как Клод, было достаточно, чтобы перепилить решетку. Клод отдал тюремному сторожу гвоздь, проволоку и ручку от ведра.
8 июня 1832 года, ровно через семь месяцев и четыре дня после убийства, настал час расплаты, pede claudo, как мы видим. В этот день, в семь часов утра, в камеру к Клоду вошел секретарь суда и объявил, что ему остался один час жизни.
Его кассационная жалоба была отклонена.
— Вот как, — равнодушно заметил Клод, — я крепко спал эту ночь, а не знал, что следующую буду спать еще крепче.
Говорят, что слова людей, сильных духом, в предсмертный час приобретают особое величие.
Явился священник, а за ним — палач. Клод был полон смирения со священником, кроток с палачом. Он беспрекословно отдавал им свою душу и свое тело.
Он сохранил полное присутствие духа. Когда ему брили голову, кто-то в углу камеры заговорил о холере, угрожавшей городу Труа.
— Что до меня, — с улыбкой произнес Клод, — мне уж холера не страшна.
Он с огромным вниманием слушал священника, виня себя во многом и искренно сожалея, что не получил религиозного воспитания.
По его просьбе ему вернули ножницы, которыми он себя поранил. В них недоставало одного конца, который он обломал о свою грудь. Он попросил тюремщика передать от его имени эти ножницы Альбену. Он сказал также, что желал бы к своему дару прибавить еще порцию хлеба, которая ему полагалась на этот день.
Тех, кто ему связывал руки, он попросил вложить в его правую ладонь монету в пять франков, подаренную ему сестрой милосердия, — единственную его собственность в этот последний час.
В три четверти восьмого он вышел из тюрьмы в сопровождении печального кортежа, который сопутствует приговоренному к смерти. Он шел пешком, бледный, устремив глаза на распятие, которое держал священник, но шаг его был тверд.
Казнь умышленно назначили в базарный день, чтобы на пути приговоренного было как можно больше глаз, ибо во Франции существуют полудикие селенья, где общество, убивая человека, еще похваляется этим.
Торжественной поступью, не сводя глаз с распятия, взошел он на эшафот. Он захотел обнять священника, а потом — палача, благодаря одного, прощая другому. Палач, как рассказывают, слегка его отстранил. Когда подручный палача привязывал его к гнусной машине, он знаком попросил священника взять зажатую в его правой руке монету, прибавив:
— В пользу бедных.
Но как раз в эту минуту било восемь часов; звук этот заглушил его голос, и исповедник сказал, что не расслышал. Дождавшись промежутка между двумя ударами, Клод тихо повторил:
— В пользу бедных.
Не успел пробить восьмой удар, как эта благородная и умная голова скатилась с плеч.
Замечательны плоды этих публичных казней! В тот же самый день, когда орудие убийства, с которого еще не была смыта кровь, стояло на площади, люди на рынке взбунтовались из-за каких-то пошлин и чуть не убили чиновника городского самоуправления. И кроткий же народ воспитывают подобные законы!
Мы сочли своим долгом подробно рассказать историю Клода Гё, потому что каждый из разделов этой истории мог бы послужить названием главы в книге, которая бы разрешила великую проблему народа в XIX веке.
В этой знаменательной жизни можно проследить два основных периода: до падения и после падения, и в связи с этими двумя периодами встают два вопроса: вопрос о воспитании в вопрос о наказуемости, а между этими двумя вопросами вмещается вопрос об обществе в его целом.
Этот человек, несомненно, родился с хорошими задатками, был приспособлен к жизни, одарен. Чего же ему не хватало? Подумайте.
В этом-то и заключается великая проблема соотношений, разрешение которой, до сих пор не найденное, должно привести ко всеобщему равновесию: пусть общество всегда делает для личности столько же, сколько для нее сделала природа.
Возьмите Клода Гё. Бесспорно — здоровый мозг, здоровое сердце. Но судьба бросает его в столь неблагоустроенное общество, что оп становится вором. Общество бросает его в столь неблагоустроенную тюрьму, что он становится убийцей.
Кто истинный виновник этого?
Он?
Или же мы?
Вопросы суровые, мучительные, требующие от всех нас напряженного размышления, неотвязно одолевающие всех нас без исключения; рано или поздно они станут нам поперек пути, неминуемо заставят встретиться с ними лицом к лицу и выяснить, К чему они нас приводят.
Пишущий эти строки сейчас попытается, по мере сил своих, объяснить, как он их понимает.
Когда сталкиваешься с подобного рода явлениями, когда думаешь, как неотвязно они нас осаждают, то задаешь себе вопрос: о чем же думают наши правители, если они не думают об этом?
Палата депутатов из года в год поглощена серьезными делами. Разумеется, крайне важное дело — сократить синекуры, оздоровить бюджет; крайне важное дело — издавать законы, в силу которых я, наряженный в солдатскую форму, ревностно должен нести караул у двери графа Лобау, которого я не знаю и знать не желаю, или же в силу которых я вынужден гарцевать по манежу Мариньи, к великому удовольствию моего бакалейщика, который поставлен надо мной в начальники [1].

[1] Мы, конечно, не намерены нападать на городскую стражу, установление весьма полезное, охраняющее улицы, вход в дома, семейный очаг. Мы лишь протестуем против ее внешней пышности, побрякушек, мишуры и военной шумихи — этих смешных нелепостей, годных лишь на то, чтобы преобразить буржуа в пародию да солдата. (Примеч. автора.)

Важное дело, господа министры и депутаты, без устали переливать из пустого в порожнее и без конца перебирать в бесплодных спорах все дела и мысли этой страны; существенно, например, посадить на скамью подсудимых, шумливо и без толку допрашивая и пытая его, искусство XIX века, этого обвиняемого, отягощенного страшными преступлениями, который не удостаивает вас ответом — и правильно поступает; полезно, господа правители и законодатели, проводить время в привычных разглагольствованиях, заставляющих школьных учителей предместья недоуменно пожимать плечами; небесполезно заявлять, что современная драма породила кровосмешение, супружескую измену, отцеубийство, детоубийство и отравление, доказывая этим свое незнакомство с Федрой, Иокастой, Эдипом, Медеей и Родогюной; необходимо, чтобы политические ораторы этой страны три дня подряд пререкались неизвестно с кем по поводу ассигнований на представления трагедий Корнеля или Расина и, пользуясь этим литературным предлогом, наперебой швырялись грубейшими ошибками во французском языке, доводя друг друга чуть ли не до бесчувствия.
Все это весьма важно; однако мы думаем, что существуют вещи еще более важные.
Что бы сказала Палата депутатов, если бы в самый разгар этих пустых пререканий, в итоге которых или министерство хватает за шиворот оппозицию, или оппозиция — министерство, со скамьи депутатов или с трибуны для публики — не все ли равно? — вдруг кто-нибудь поднялся бы и произнес суровые слова:
— Замолчите вы, говорящие здесь, кто бы вы ни были, замолчите! Вы воображаете, будто затрагиваете сущность вопроса, — вы его не затрагиваете! Сущность его — вот в чем: правосудие около года тому назад в Памье небольшим ножом искромсало человека; в Дижоне оно совсем недавно обезглавило женщину; в Париже, за заставой Сен-Жак, оно производит небывалые казни.
Вот в чем существо дела. Займитесь этим.
А уж потом вы будете спорить, быть ли пуговицам на мундирах национальной гвардии желтого или белого цвета и следует ли предпочесть слово уверенность слову убежденность.
Депутаты центра, депутаты крайних скамей! Народ страдает. Это бесспорно.
Народ терпит голод, народ терпит холод. Нужда толкает его на преступления или порок, в зависимости от пола. Сжальтесь над народом, у которого каторга отнимает сыновей, а публичные дома — дочерей. Слишком велико у нас число каторжников, слишком велико число проституток.
Что доказывают эти две язвы?
Что в крови социального тела гнездится некая болезнь.
Вот вы все собрались на консилиум у постели больного: займитесь болезнью.
Вы ее плохо лечите, эту болезнь. Изучите ее получше. Законы, издаваемые вами, если только вы их издаете, — это лишь паллиативы и уловки. Одна половина ваших законов — рутина, другая — эксперимент.
Клеймо преступника, поражавшее гангреной самую рану, было бессмысленным наказанием, на всю жизнь связывавшим преступника с преступлением, превращавшим их в двух друзей, вечных спутников, двух неразлучных товарищей.
Каторга — это нелепый вытяжной пластырь, возвращающий в организм всю дурную кровь, которую он высасывает, причем возвращает он ее еще более испорченной. Смертная казнь — варварская ампутация.
Итак, клеймо, каторга, смертная казнь — это три вещи, неразрывно связанные между собой. Вы отменили клеймо, будьте последовательны, отмените и остальное.
Каленое железо, ядро каторжника, нож гильотины — это три части силлогизма. Вы отменили каленое железо, — ядро каторжника и нож гильотины утратили свой смысл. Фариначчи был жесток, но отнюдь но глуп.
Разберите по частям эту шаткую, обветшалую шкалу преступлений и наказаний и переделайте ее. Переделайте вашу карательную систему, переделайте ваши своды законов, переделайте ваши тюрьмы, переделайте ваших судей. Приспособьте законы к правам нашего времени.
Господа! Во Франции отрубают за год слишком много голов. Раз вы взялись вводить экономию, начните с этого.
Раз вы увлекаетесь реформами, упраздните палачей. На жалованье, выплачиваемое восьмидесяти палачам, вы сможете содержать шестьсот школьных учителей.
Подумайте о пароде. Дайте школы детям, мужчинам работу.
Известно ли вам, что людей, умеющих читать, всего меньше во Франции по сравнению с другими странами Европы? Возможно ли это? Швейцария умеет читать, Бельгия умеет читать, Дания умеет читать, Греция умеет читать. Ирландия умеет читать, а Франция не умеет читать. Это же позор!
Посетите каторгу. Соберите вокруг себя всех каторжников. Осмотрите одного за другим этих отвергнутых человеческим законом. Измерьте все эти профили, ощупайте эти черепа. Каждый из этих падших людей имеет своим прототипом какое-нибудь животное; создается впечатление, что каждый стоит на грани между тем или иным видом животных и человеком. Вот рысь, вот кошка, вот обезьяна, вот гиена, вот ястреб. Выходит, таким образом, что главная вина за все эти неразвитые головы падает, прежде всего, конечно, на природу, а затем — на воспитание.
Природа плохо вылепила, воспитание плохо отшлифовало. Обратите же свои заботы на эту сторону. Дайте народу надлежащее воспитание. Приложите усилия, чтобы наилучшим образом развить эти несчастные головы, дабы разум, в них заключенный, мог расти.
Удачное или неудачное развитие черепа у народов зависит от их законодательных учреждений.
У римлян и греков были высокие лбы. Расширьте, как можно больше, лицевой угол у народа.
Когда во Франции научатся читать, не оставляйте без руководства эти умы, которые вы сумели пробудить.
Голова простолюдина — вот в чем вопрос. В этой голове таится множество плодотворных зародышей. Воспользуйтесь ею так, чтобы всходило и зрело все, что в ней есть светлого и созданного для добродетели.
Такой-то совершил убийство на большой дороге, но если бы лучше им руководить, он сделался бы наиполезнейшим гражданином своего города.
Эту голову простолюдина обрабатывайте, вспахивайте ее, орошайте, оплодотворяйте, просвещайте, наставляйте, направляйте на истинный путь — и вам не придется ее отрубать.

Виктор ГЮГО.

# Французская новелла XIX века / [Сост. Б.П.Мицкевич.]
— Мн.: Изд-во «Университетское», 1984
Перевод А.П.Зельдович.

Трагедии на шахтах были, есть и будут, пока в горном деле задействован человеческий фактор, считают шахтеры – ветераны Кузбасса. В том числе и с шахты «Листвяжная», куда приехал специальный корреспондент газеты ВЗГЛЯД после трагедии, унесшей жизни 51 горняка и спасателя.

– Траур объявлен, да. Подавлены повсюду люди, но везде понемножку, – объясняет Екатерина, подруга одной из родственниц погибших. – Мы все тут из Ленинска-Кузнецкого, оттуда наши пять семей, которые сейчас здесь. Я Светлану пришла поддержать, у нее сын Сергей там погиб…

– А так, – перечисляет Екатерина, – из города Белово на «Листвяжной» работают. И из поселка Грамотеино. Из Прокопьевска, из Колмогоровского. Отовсюду на «Листвяжную» ездят, говорит она. – Потому и нет сейчас такого, чтобы всем населением в плач уходить. Не как в Союзе, где в бригадах чуть ли не всеми соседями шли. В этом плане сейчас полегче, чем в Союзе: там целиком поселками шли в горе, если что.

Суббота, второй день после трагедии. Из проходной «Листвяжной» то и дело выходят родные погибших – «вот наши», в какой-то момент говорит Екатерина. Некоторые, увидев журналистов, сгрудившихся у проходной, говорят с ними. В основном – про чудо, случившееся накануне.

Горноспасателя, врача Александра Заковряшина уже успели наградить орденом Мужества посмертно – вместе с пятью коллегами, погибшими на «Листвяжной» в четверг. Заковряшина его коллеги нашли в пятницу, через день после трагедии – поймал под завалами поток свежего воздуха, смог не только не задохнуться, но и выбраться и пойти навстречу спасателям. Жив, но в тяжелом состоянии: переохлаждение и интоксикация, есть угроза почкам. Спасенный Александр лежит в больнице в Кемерове, рядом – искусственная почка, готовая к подключению в любой момент.

Указ под случившееся чудо переписали быстро. Счет погибших изменился в лучшую сторону. Но у тех, кто убит горем, свои вопросы.

– Наградили спасателя, а он живой выходит. И слава Богу, долгих лет ему. А наши-то где?
– Один выжил – значит, нам неправду говорят про концентрацию метана?
– Пожалуйста, люди добрые, мы согласны пойти в шахту и руками раскопать. Только пустите нас туда.

(Здесь и далее курсивом – прямая речь тех, кто потерял на шахте «Листвяжной» родных и близких – прим. ВЗГЛЯД)

* * *

– Они что, закончили спасательную операцию? – недоумевает кто-то из родных.

Из-под шлагбаума с «Листвяжной» выезжают несколько машин: «Передвижной командный пункт МЧС», «Пункт пожарной службы», «Межведомственный командный пункт», вереница ведомственных автобусов в придачу. У шахтоуправления – лишь несколько машин: полиция, Следственный комитет, пара скорых. О том, что как раз в этот момент продолжилась спасательная операция и горноспасатели ушли вниз, в шахту (точнее, то, что от нее осталось), и родственникам, и журналистам сообщат позже.

Судя по тому, как отреагировали родные и близкие – слишком поздно. Реакция убитых горем понятна, описанию поддается; стоит ли.

– Все же надо как-то соизмерять, – говорит Екатерина. – Мой муж шахтер, у нас всякое было. Никто не прекратит работы до последнего, тем более за два дня, это невозможно. Но у Светы горе, у всех горе – им каждый шаг надо каждую секунду объяснять, если они на шахту пришли. Почему этого не делают?

– Они работали ради семьи. Где работать? У нас трое детей. В шахте только. Мой не знал, что до такой степени, до гибели все будет происходить. Почти четыре года работал, но не знал, что так. Когда он работал продавцом, десять тысяч получал – попробуйте, прокормите себя и детей. Продукты купите, игрушки, вещи – которые стоят дороже, чем у взрослых.
– От 60 тысяч зарплата, плюс-минус. Стоит вот такое – этих денег?
– Горнорабочим – тысяч 50 грязными. В лаве – тысяч 70. При плане можно и нормально получить, но это несколько раз в год. Заработок зависит от плана, поэтому наши мужья идут на это.
– За вещами мужа [на шахту] не начальство сказало приехать, а друг нашей семьи. Приезжай, говорит, я тебя отвезу. Как я не поеду, как не поеду? Забрала баулы, пошла домой. Верните мужа, я прошу вас…

* * *

В ожидании новостей можно открыть массивный альбом, подаренный спецкору газеты ВЗГЛЯД в администрации города Белово. «Шахта «Листвяжная» От кирки и лопаты до шахты мирового уровня» – сообщает разворот. Альбом посвящен недавнему, 2018 года, 80-летию Белова и городского округа: 125 тыс. жителей, «уголь – становой хребет экономики», 47% городских налогов. Выше, чем в среднем по Кузбассу, где уголь дает более четверти регионального ВРП.

Шахта, где работает почти 1800 человек, действительно из лучших, из образцовых. В 2012 году ее посетил Дмитрий Медведев, в то время уже председатель правительства РФ – перед совещанием по угольной отрасли, собранном в Ленинске-Кузнецком. Про «Листвяжную» Медведев сказал тогда отдельно: «Условия на этой шахте хорошие, шахта современная, но сам труд шахтера, конечно, очень тяжелый». 

– Мы ждем, что они вытащат наших. Вчера сказали, что живых нет. Мы ждем тела.
– Они запустили азот, чтобы нейтрализовать взрывные газы. Теперь могут поднять только трупы.
– Двое суток, трое суток – еще можно что-то сделать. Сегодня – последний день, когда можно кого-то спасти.
– Живых нет, навряд ли теперь будут. А могли бы сегодня попробовать.

– Не могли, – заочно отвечает Николай Медведев, глава военизированной горноспасательной части (ВГСЧ) федерального МЧС. Полковник Медведев появляется ближе к вечеру, когда все родственники уже уехали по домам: снег, около минус 20, долго стоять трудно даже без горя. – Шансов нет, мы людям еще вчера сказали об этом.

– Но и вчера, и сегодня вы говорили о пострадавших, а не о погибших, – напоминает кто-то из журналистов, обступивших Медведева около проходной «Листвяжной».

Действительно, говорил и говорит. Что в субботу в шахту в 14.20 вошли три спасательных отделения – одно на разведку, два в резерве. Что главное при этом – «выяснение состояния газовой атмосферы в шахте». Проще говоря, сколько там накопилось метана. И только вторым пунктом – поиск и обнаружение возможных мест нахождения пострадавших. И план «на поиск и выдачу» этих самых пострадавших будет разработан только по итогам разведки – то есть, если позволит газовая атмосфера.

– Для нас пострадавший, если он не выдан на поверхность, в любом случае [называется] пострадавший, – отвечает Медведев. – Азот, согласно плану мероприятий, действительно подается в шахту. Это происходит, чтобы исключить взрыв газовой смеси.

* * *

– Шансов нету, говорят. А кто их видел мертвыми? Может, они просто под завалами там. Я понимаю, если бы их тела видели, но не могли эвакуировать. Но их не видели.
– Сегодня только пригласили [на шахту] на встречу, побеседовать психологи. Зачем мне беседовать, вы мужика моего выньте. Я сама педагог, воспитательница в детском саду, сейчас в декрете.
– Как нас могут не запустить в шахту? Я родная мать, она – жена, как нас могут не пустить.

– Нет, – отвечает губернатор Кемеровской области Сергей Цивилев на вопрос, можно ли пустить в поисковую экспедицию роботов. – Там все так исковеркано, что проходить сегодня может только человек. И то лишь специально подготовленный.

– Нет, – отвечает Цивилев на предложение ускорить поисковые работы. –

Мы очень хотим поднять каждого. Все, что в наших силах, будет сделано. Но без риска для гибели наших ребят. Когда спасатели бежали в шахту, чтобы спасти людей – это было оправданно. Сейчас – неоправданно.

При всех системах безопасности, горное дело – одна из самых опасных профессий. А когда [после трагедии в шахту] идет спасатель, степень опасности в разы выше. Это надо понимать.

– Нет, – говорит он в ответ на просьбу пустить журналистов на территорию шахты. Здесь – просто «нет», без объяснений.

К концу субботы «ВГСыЧевские», как горноспасателей называют горняки – все три отделения – выходят из шахты. Все штатно, замеры произведены. Кроме того, на поверхность выданы пятеро. И до того шестерых нашли почти сразу – шахтеры и спасатели.

Итого погибших – 11. И еще 40 пострадавших – там, внизу.

* * *

– Руководство все знает, как внизу с датчиками мухлюют. И все молчат. Всем рты закрывают. Им метры надо проходить – чем больше, тем лучше. Наши мужики метры копали, чтобы денег заработать побольше.
– Люди все в кредитах, у всех семьи. У меня трое, жена в декрете. Где еще работать, если не в шахте? Водителем можно работать – но то так себе. Работаешь, датчики [метановые] загрубляешь, чтобы автоматика не останавливала процесс. Кто не согласен – могут выгнать с шахты, и где работать…

О проклеенных двусторонним скотчем датчиках, занижающих показатели уровня метана, вокруг «Листвяжной» не говорит только самый ленивый.

Так же, как и о подобных «загрубленных» приборах говорили близ шахты «Северной» под Воркутой, где взорвалось в 2016-м – 36 погибших, консервация на семь лет.

То же самое – про «Распадскую» близ Междуреченска, Кузбасс: взрывы в мае 2010 года, погиб 91 человек. И так далее, по любой горняцкой трагедии. Разве что «Листвяжную» выделяют особо, называя «дежавю Распада», подчеркивая, что она стала второй по количеству жертв после «Распадской».

Потому что взрывы здесь – были и до нынешнего. И в 2004-м, когда погибли 13 человек. И раньше, во времена СССР.

– Про нынешнюю трагедию у меня нет информации, – предупреждает Валерий Хриенко. – Зато есть про другие. На «Листвяжной», конечно же. С самого начала она «Грамотеинская», по поселку Грамотеино, где мы с вами сидим сейчас. А я на нее как на «Инскую» пришел, по речке Иня. Но все одно, как ни называй – а моя родная шахта.

Работу на шахте Хриенко закончил в 2014 году – уже не под землей. Тогда ему было 67 лет, сейчас – 74. После пенсии проработал еще 16 лет – потому что пенсия «маленькая, 20 тыщ». При трудовой книжке от горнорабочего до главного инженера.

– Как главный инженер, как технолог, как горняк – обывательские разговоры про датчики поддерживать не намерен, – предупреждает Хриенко. – Есть вполне профессиональный разговор, про случаи, которые были у меня. Начало 1980-х, я как раз главный инженер. Датчик метана был помещен туда, где этого метана быть не может. Вы знаете, что такое вентиляционная труба? С огромным сечением труба, через которую в шахту вентилятор чистый воздух гонит. Лучше всего датчик снять и в эту трубу кинуть – с гарантией на сто процентов, что не запищит.

– Чем закончилось?

– Ну что, пять человек погибли, – говорит бывший главный инженер нынешней «Листвяжной». – На шахтах в СССР был общий выходной по воскресеньям. А бывало так, что шахты плана дать не могут. Значит, надо договориться с людьми на воскресенье, дать двойную оплату. Все идут, работают. А за двойную оплату надо поднапрячься, побольше добыть и побольше заработать. Вот в этом забое произошел хлопок.

«Хлопок» – не дань нынешним традициям СМИ. Так горняки называют взрыв метана.

– Вот угольная пыль взрывается очень сильно и ни в какие сравнения с газовым хлопком не идет.

Взрыв метана – это мама дитятке по попке хлопнула. А взрыв угольной пыли – это Тайсон или Валуев вам по морде съездили.

Кувырком все, кручено-верчено, полшахты на поверхность вылетит. Вот такая разница, – объясняет Хриенко.

И продолжает – про хлопок на «Инской», нынешней «Листвяжной», в начале 1980-х:

– Работы было больше обычного, потому что за двойную оплату хотелось больше выдать на-гора. Газу, соответственно, тоже было много. Датчик метана работать не давал, отключал все автоматом. Горняки сунули датчик в вентиляционную трубу. Все равно не дает работать. Стали смотреть – оказалось, что у кабеля изоляция низкая. При кабеле есть другой датчик, который не дает работать при низкой изоляции. Они его загрубили, чувствительность понизили. А тут с кровли упал кусок и перебил кабель. А защита от короткого замыкания – считайте, что тоже отключена. А уровень метана неизвестен, потому что метановый датчик – в вентиляционной трубе, где чистый воздух. Какой-то метан, стало быть, был.

Все пятеро, попавшие под «хлопок», погибли от угарного газа. Никого не изувечило, подчеркивает Хриенко.

– Просто кислород выгорел, вдохнули они – и все. Единственный, кто сориентировался – машинист комбайна. Выбежал, побежал к выходу. Тоже упал – как говорится, головой домой.

Остальные остались там, где были. У телефона мастер сидел – наряд передавал. Другие у комбайна стояли. Еще один с лопатой упал. Итого пятеро, и опять же – датчики.

– А в 2004-м, когда 13 горняков погибли?

– Это мой второй взрыв, я тогда технологом работал, – вспоминает Хриенко. – Девять человек тогда осудили, в основном коллег инженерно-технических. Правда, сроки условные.

 * * *

– Я в 80-х работала на здравпункте шахты «Пионерка», – говорит медработник Светлана, ныне пенсионерка. – Взрыв был в 1984-м на шахте, которая потом стала самостоятельной «Колмогоровской», а тогда под «Пионеркой» управлялась. За каждым погибшим, за каждым родственником закрепили одного медика и одного рабочего либо ИТРа. Мы ходили, успокаивали, были рядом.

На «Колмогоровской» машинистом подземных установок начинал Сергей Махраков – нынешний директор «Листвяжной», отправленный на два месяца в СИЗО. В августе он был признан лучшим директором шахты по итогам областного конкурса «Кузбасс – угольное сердце России». Полный кавалер ордена «Шахтерская слава» – как и Владимир Вениаминов, муж Светланы: 35 лет стажа, больше десяти лет – начальник участка на «Пионерке». На пенсию ушел в 55 лет в 1990-м, но работал еще шесть лет – «пока «Пионерку» не закрыли, а так бы продолжал».

– 35 погибших на «Колмогоровской» было, – продолжает Вениаминов рассказ жены. – Людской фактор, обыкновенный. Вентилятор перестал дуть – работа автоматически остановилась. Раз, диод [в датчик воздуха] поставили, загрубили датчик – поехали без воздуха. Метан добрался до концентрации 6% – искра, взрыв.

– А от чего искра?

– Комиссия постановила, что упала порода и перебила провод, – говорит Вениаминов. – На самом же деле… Курил в забое один: нашли тело, во рту мундштук. Но советский человек не мог курить на рабочем месте; так вот решили.

– Комиссии не всегда точно работают, – подтверждает Хриенко, ветеран нынешней «Листвяжной». – И не только при СССР.

Когда речь заходит об искре как начале трагедии, бывший главный инженер Хриенко выделяет три причины. Курение – первая. Вторая – короткое замыкание на кабельной сети: случается, когда в аппаратуре копаются неквалифицированные слесари.

Третья – искра в перебитом кабеле. Не в стационарных, тяжелых, где бронированная оплетка – а тех, которые близ забоев: гибкие, в резиновой оболочке.

– Вообще-то такой кабель к бортам выработки положено подвешивать, – напоминает о технике безопасности Хриенко. – Но на практике он может лежать на почве. И на него что-то сверху может свалиться – вот как про «Колмогоровскую» говорили. Грохнулось, перебилось – искра… ВГСыЧовские дойдут до места, все выяснят, все найдут.

* * *

Что же касается метана, то родная для Хриенко «Листвяжная» по этому показателю особо опасной не считается. Здесь-то, уверен он, и кроется – по парадоксу – реальная опасность:

– Там, где шахта сильно газовая – там все настороже, и вольностей себе люди никаких не позволяют. А тут – расслабуха, газа нет, ну и работаем как работается. Всё, обывательские разговоры прекращаем, ждем результатов комиссии…

Вот что действительно настораживает бывшего главного инженера – время трагедии. 8.30. Это пересменка – одна смена выходит из забоя на-гора, другая под землей идет на работу.

– И что у нас с возможными источниками хлопка ли, взрыва ли? – спрашивает Хриенко. – Курение я отметаю. Одна смена уходит, знает, что через 20-30 минут поднимется на поверхность и накурится выше крыши. Ни от кого не прячась: поймают шахтеры кого за курением в шахте – так и убить могут, тоже были случаи. А те, кто спускаются на смену – уже до ушей накуренные, зеленые; им-то зачем.

Короткое замыкание от слесарей «с руками понятно откуда», отклоняется бывшим главным инженером по той же причине: те ушли, другие не пришли. Значит, остается легкий кабель, лежащий на земле и перебитый упавшей породой.

– Но и тут есть вопросы, – говорит Хриенко. – Максимум метана выделяется, когда рубят уголь. А в пересменку никто ничего не рубит. Даже если перед этим комбайн интенсивно рубил в конце смены, торопились горняки план дать – так пересменка полчаса, все всё уже проветрили, источника метана нету. Основного, самого главного.

Среди прочих источников газа, по Хриенко, – метан, «сочащийся» со стен выработки; но его не так много, «с основным не сравнится». Или метан с конвейера, где уголь идет – но конвейер, опять же, между сменами не работает. Возможно, предполагает ветеран «Листвяжной», в пересменку рухнула глыба с кровли, «плита огромной площади – бывает четыреста квадратных метров, а бывает и полторы. Вот тогда большое метановое облако может высвободиться», говорит горный инженер. Но это бывает редко. А чтобы попасть на легкий кабель и перебить его – еще реже.

– И однако же, странное время пересменка, – возвращается к началу Хриенко. – Как профессионала меня оно напрягает. Источников хлопка, взрыва – не так много. А людей – гораздо больше, чем обычно. И вот я бы сказал, что кому-то трупов надо было побольше…

Что называется, немая сцена.

– Я не верю в диверсию на шахте, – тут же оговаривается ветеран «Листвяжной» со стажем более 40 лет. – Просто и эту фантастику, по моим выкладкам и имеющейся информации, исключать пока бы не стал. На всякий случай. А следствие поработает, новые данные найдет – все будет понятнее. Ну, я надеюсь, что понятнее.

* * *

– Сколько бы датчиков ни ставили, травмы были, есть и будут. Пока людей в шахтах роботы не заменят – будет одно и то же, – уверен Владимир Вениаминов, ветеран шахты «Пионерка». – За 35 лет меня – как всех нас – и ломало, и крутило. Оглох на 50%, спину угробил. Я так скажу: на нормальном производстве пенсию в полтинник не дают.

Что считать нормой: советские зарплаты шахтеров при дефиците товаров – или нынешнее форменное, по сравнению с временами Союза, изобилие, но при «плюс-минус» 60-70 тысяч в забое, а больше – если повезет с планом? Если, как того желает ветеран Вениаминов, в забои когда-то спустятся «роботы», то есть целиком автоматизированные системы, – где работать людям, что не могут прокормить свои семьи как «продавцы за 10 тысяч»? Как, прежде всего, быть с безопасностью – проблема которой как стояла, так и стоит? Что при социализме, что при капитализме.

– На каждой шахте есть государственный стандарт промышленной безопасности. У нас в Кузбассе есть свой, более высокий стандарт промышленной безопасности на опасных объектах, – разъясняет собравшимся у проходной «Листвяжной» губернатор Сергей Цивилев. – Этот набор мероприятий прописан в журналах, все контролируется. Все эти материалы сейчас изъял Следственный комитет. Он разбирается, соответствуют ли прописанное в журналах реальной обстановке или нет. Подтверждаю, что родственники делали заявления [о датчиках]. Следствие установит, были ли нарушения, и если да – то кто в них виноват. Это очень важно для всех: разобраться в ситуации – и чтобы такое не повторялось, чтобы трагедий больше не было.

– Это было всегда. Это есть. И это будет, – вздыхает Вениаминов, когда речь заходит о гибели шахтеров.

– Даже если ввести, как в очередной раз предлагается, огромные штрафы для угольных промышленников? В дополнение к уголовной ответственности, просто по факту гибели людей в забое?

– Человек, спускающийся в шахту, берет билет в один конец, – говорит полный кавалер ордена «Шахтерская слава». – Просто контролер приходит не каждый раз.

Пока людей в шахтах полностью не заменит автоматика – все может случиться всегда. Горное дело – такое дело, другим для шахтера оно быть не может.

В понедельник все будет готово к выдаче первых тел погибших на «Листвяжной». Будут вытаскивать остальных. В Кузбассе начнется время похорон.

– Мой не дожил до отпуска, до второго числа…
– Берегите своих родных, да *** с ними, с любыми деньгами, прожили бы…
– Наших уже не уберегли. Пусть у вас всегда будет не так, как у нас. Извините, что коряво сказала.

Жанна д’Арк, Орлеанская Дева, национальная героиня Франции, сегодня известна всему миру. Этой юной девушке всего за несколько месяцев удалось развернуть историю собственной страны, стоявшей на краю гибели.

В 1428 году английские войска стояли у стен Орлеана, падение которого позволило бы им соединить оккупированную северную Францию с давно контролируемыми ими Гиенью и Аквитанией на юге. Исход сражения казался предрешенным, когда в резиденцию французского дофина Карла явилась 17-летняя девушка, объявившая ему, что «послана Небом для освобождения страны от английского господства» и попросила войска для снятия осады Орлеана. Девушка, которую звали Жанна д`Арк, уверяла, что действует по велению голосов свыше.

На стороне «Жанны Девственницы», как она сама себя называла, были лишь безупречная репутация и безоговорочная уверенность в своей миссии. А также бродившая по Франции легенда, что страну может спасти появление непорочной девушки, посланной Богом.

Она получила от дофина Карла право возглавить войско. 8 мая 1429 года ведомые Жанной войска сняли осаду Орлеана. После серии побед она провела Карла в Реймс, где традиционно короновались французские монархи, и Франция обрела законного короля.

Биография Жанны д’Арк

Жанна д’Арк родилась 6 января 1412 года во французском городе Домреми. Ее родители, Жак д’Арк и Изабелла де Вутон, были обедневшими дворянами (хотя ряд биографов считают, что они были состоятельными крестьянами).

Детство и юность

Интересен факт(и немного смешной), что с самого детства Жанна называла себя «Жанной девственницей», а не Жанной д’Арк.

У нее было 3 брата и одна сестра, которая умерла еще в юности. В будущем братья будут поддерживать сестру во всех ее действиях.

Видения и предсказания Жанны д’Арк

Впервые Жанна д’Арк увидела видение в 13-летнем возрасте. Девочка уверяла, что слышала голос Архангела Михаила, Екатерины Александрийской и Маргариты Антиохийской.

По словам Жанны, Бог избрал ее для важной миссии. Ей предстояло снять осаду с Орлеана, помочь дофину получить власть и изгнать английскую армию из Франции.

Французы, терпящие унижения от англичан уже более 100 лет, ожидали кого-нибудь, кто мог бы завершить войну и спасти государство. И они дождались!

Первые шаги к спасению Франции

Когда будущей героине исполнилось 16 лет, она поехала в город Вокулёр, чтобы поговорить с управляющим – капитаном Робером де Бодрикуром. Жанна планировала добиться встречи с дофином Карлом, но поддержки не встретила: ей попросту не поверили.

Девушка вернулась домой, а через год вновь отправилась к Бодрикуру и добилась своего, впечатлив капитана целеустремлённостью, а также предсказанием результата будущей “Селёдочной битвы”. Возможно, сыграло роль и пророчество о деве из Лотарингии.

Де Бодрикур отправил девушку к дофину. Ей выдали лошадей, сопроводительное письмо, мужской костюм и несколько сопровождающих.

Жанна д’Арк на войне

Когда Жанне д’Арк исполнилось 17 лет, она отправилась в Вокулер. Девушка хотела лично поговорить с дофином, однако сделать ей этого не удалось. Вскоре Жанна предсказала, что англичане одержат победу над французами в битве при Руврэ. В результате все произошло именно так, как она и говорила.

Испуганный капитан Робер де Бодрикур отправил Жанну к дофину, написав ему письмо. Кроме этого он распорядился, чтобы ее охраняли воины. Путь был не самым легким, однако Орлеанская дева была убеждена в том, что ей везде помогает Бог.

Придя к Карлу, Жанне д’Арк не сразу удалось встретиться с ним. Советники Карла настаивали на том, чтобы он прогнал девушку, но тот все-таки согласился увидеться с ней. Карл усадил на трон своего пажа, а сам отправился к свите.

Когда Жанна оказалась в зале она сразу же подошла к дофину, стоящему рядом с придворными, поскольку на него указали «высшие силы». Разговор один на один с незнакомкой впечатлил Карла.

Жанна д’Арк сказала, что власть принадлежит ему, и в скором будущем он будет править страной на законном основании.

Карл поверил Орлеанской деве, но нужно было еще получить согласие духовенства. Священнослужители устроили Жанне дАрк настоящие испытания, которые ей удалось пройти.

Жанна д’Арк зашла в часовню Сент-Катерен-Фьербуа, в которой находился меч короля Карла Мартелла. Этот меч помогал монарху побеждать своих противников. В будущем он поможет и Жанне. С каждым днем она становилась все более популярной.

Толпы людей выходили ей навстречу, чтобы собственными глазами посмотреть на свою спасительницу. Солдаты также воспрянули духом и поверили в победу над Англией.

Первым делом в борьбе с англичанами Жанна дАрк сняла осаду с Орлеана, имевшего важное стратегическое значение. 28 апреля 1429 г. французская армия во главе со своей спасительницей напала на противника.

Интересен факт, что Жанна приказала своим командирам подойти к основным воротам города и атаковать неприятеля. Однако капитаны не осмелились выполнить этот приказ. Вместо этого они решили начать нападение другим способом.

Неподчинение командиров вывело Жанну д’Арк из себя. Она приказала войскам отступить и занять позиции на правом берегу Лауры. После этого Дева с небольшим отрядом проникла в город, зайдя в него с южной стороны. 4 мая французы одержали первую победу, взяв под контроль бастион Сен-Лу.

Жанна Орлеанская

Голоса приказывали Жанне, которую к тому моменту уже окрестили Девой, освободить Орлеан. Туда она и направилась, по пути посетив часовню в Блуа. Там, по легенде, хранился меч короля Карла Великого. Девушка забрала оружие, чтобы оно принесло ей удачу.

Когда отряд Жанны прибыл под стены Орлеана, известие о Деве из Лотарингии облетело всю Францию, поэтому солдаты радостно встретили 17-летнюю военачальницу. Талант полководца у неграмотной простолюдинки проявился сразу, но девушка утверждала, что её ведут небесные помощники.

Осаждённый Орлеан казался неприступным, но Жанна с маленьким отрядом умудрилась проникнуть в город и освободить бастион Сен-Лу. Вслед за этим в борьбу вступили остальные войска и крепость была взята за 4 дня. Юная девушка смогла совершить то, что не удавалось опытным полководцам, и за это удостоилась титула Орлеанской Девы.

12 пунктов «заблуждений»

На заседании 28 марта ей были зачитаны 70 статей обвинения, основанных на показаниях самой Жанны. «Она является смутьянкой, мятежницей, возмущающей и нарушающей мир, подстрекательницей к войнам, злобно алчущей крови людской и понуждающей к её пролитию, полностью и бесстыдно отринувшей приличия и сдержанность своего пола, принявшей без стеснения позорное одеяние и обличье воинское. Посему, и по многим иным причинам, мерзким Богу и людям, она является нарушительницей божественных и естественных законов и церковного благочиния, искусительницей государей и простонародья; она позволяла и допускала, в оскорбление и отвержение Бога, чтобы её почитали и преклонялись ей, давая целовать свои руки и одежды, пользуясь чужой преданностью и людским благочестием; она является еретичкой или, по меньшей мере, сильно подозреваемой в ереси», — говорилось в преамбуле обвинения.

Допрос Жанны кардиналом Винчестера (Поль Деларош, 1824 год)

Суду требовалось признание в ереси, исходящее от самой Жанны, и поначалу казалось, что опытные богословы заставят ее признаться в том, что «голоса», которые ею руководили, имели не божественное, а дьявольское происхождение. Но Орлеанская Дева стойко отвергала подобные обвинения.

В итоге судьи решили сосредоточиться на статьях, где признание не требовалось. В первую очередь, речь шла о пренебрежении к авторитету церкви и о ношении мужской одежды.

Вот 12 основных пунктов «заблуждений» Жанны, утверждённых Факультетом теологии Парижского университета:

1. Слова Жанны о явлениях ей ангелов и святых — либо выдумки, либо исходят от дьявольских духов.
2. Явление ангела, принесшего корону королю Карлу — вымысел и посягательство на ангельский чин.
3. Жанна легковерна, если считает, что по благому совету можно распознать святых.
4. Жанна суеверна и самонадеянна, считая, что может предсказывать будущее и узнавать людей, которых раньше не видела.
5. Жанна нарушает божественный закон, нося мужскую одежду.
6. Она побуждает перебить врагов, причём утверждает, что делает это по воле Божьей.
7. Покинув родной дом, она нарушила завет о почитании родителей.
8. Её попытка бежать, спрыгнув с башни Боревуар, была проявлением отчаяния, ведущим к самоубийству.
9. Ссылка Жанны на заверение святых, что она неминуемо попадет в рай, если сохранит девственность, безрассудна и противоречит основам веры.
10. Утверждение, что святые говорят по-французски, ибо они не на стороне англичан, кощунственно по отношению к святым и нарушает заповедь любви к ближнему.
11. Она — идолопоклонница, вызывающая демонов.
12. Она не желает положиться на суд Церкви, особенно в вопросах об откровениях.

Памятник у места казни Жанны (1928).

Видения и пророчества

Первое видение к Жанне пришло в 13 лет. Девочка увидела архангела Михаила, великомучениц Екатерину Александрийскую и Маргариту Антиохийскую. В видениях Бог указал отправляться в Орлеан во главе войск и снять осаду, привести к короне дофина Карла и очистить Францию от английских оккупантов. Вероятно, на воображение девушки повлияли предания о предсказании мага Мерлина при дворе короля Артура, предрекавшего, что Францию спасет дева из Лотарингии.

В то время страну раздирала Столетняя война. Часть Франции была занята англичанами, а часть подвергалась набегам и грабежам. Изабелла Баварская, жена полоумного Карла VI, в 1420 году подписала договор с англичанами, согласно которому власть после смерти Карла VI переходила не сыну Карла, а к Генриху V, королю Англии. Измученный народ и терпящая поражения армия ждали чуда, спасительницы.

Коронация Карла

Отпраздновав победу в Орлеане, Жанна д’Арк отправилась в Тур к Карлу, объявить о победе. Путь к дофину проходил через толпы благодарных французов. Все хотели прикоснуться к доспехам Орлеанской девы. В церквях проходили торжественные молебны в честь спасительницы. Карл встретил юную главнокомандующую с почестями — усадил рядом, как королеву, пожаловал дворянский титул.

Следующей задачей для Орлеанской девы стало освобождение Реймса. Именно в нем проходила коронация всех правителей Франции. Небывалые патриотические настроения населения позволили собрать около 12 тысяч воинов национально-освободительной армии. Волна освободительного движения захлестнула Францию. Карл до последнего сомневался в успехе похода на Реймс. Однако сбылось предсказание Девы — войска бескровно прошли к стенам города за две с половиной недели. Коронация Карла прошла в традиционном месте. Корону дофину надели в Реймском соборе. Рядом с королем стояла Жанна д’Арк со знаменем, в доспехах рыцаря.

Осознанное предательство

Максимализм Жанны, требовавшей дальнейшего освобождения французских земель, вступил в противоречие с намерениями окружения Карла, предпочитавшего действовать путем переговоров и уступок. Орлеанская Дева, сделав свое дело, стала мешать. В свою очередь, англичане и их союзники во Франции стремились поквитаться с той, которая сломала все их планы.

Жанна д`Арк попала в плен и была сожжена на костре. Многие считают, что казнили ее как вражеского полководца, за военные успехи, но на самом деле это не совсем так.

Жанна д’Арк на коронации Карла VII. Жан Огюст Доминик Энгр, 1854

Противникам Орлеанской Девы была нужна не столько ее жизнь, сколько уничтожение ее как «посланницы Бога». Поэтому она была обвинена в ереси.

Жанна попала в плен 23 мая 1430 года, когда с отрядом направилась к Компьеню, осажденному союзными англичанам бургундцами. Здесь Орлеанскую Деву банально предали, подняв мост в город, что отрезало ей путь к отступлению.

Король Карл помогать Жанне не стал, после чего бургундцы продали девушку англичанам за 10 000 франков.

23 декабря 1430 года Жанну привезли в Руан. Грамота английского короля Генриха VI от 3 января 1431 года передавала её под юрисдикцию епископа Бове, который должен был провести процесс над ней.

Личная жизнь

Личная жизнь Жанны д’Арк лишена страсти. Попав в армию 16-летней девственницей, Орлеанская дева погибла на костре в 19 лет.

Память

Сегодня память об Орлеанской деве увековечена в памятниках, кинофильмах и книгах. Католическая церковь отмечает День святой Жанны д’Арк каждый год 30 мая. Французы ежегодно празднуют 8 мая День Жанны д’Арк. В Париже на месте ранения Жанны стоит памятник Деве на коне в золоте. Снято 100 картин, посвященных Орлеанской деве.

Большой популярностью пользуется фильм Люка Бессона «Посланница. История Жанны Д’Арк» с Миллой Йовович в главной роли. Судьба героини Франции описана в книге Марка Твена «Жанна д’Арк».

Оправдательный процесс

К оправданию Жанны д’Арк. Памятная доска. Руан.

После окончания войны в Нормандии в 1452 году Карл VII велел собрать все документы, относящиеся к процессу над Жанной, и предпринять расследование его законности. Следствие изучило документы процесса, опросило оставшихся в живых свидетелей и единодушно пришло к выводу о том, что в ходе процесса над Жанной допускались грубейшие нарушения закона. В 1455 году папа Каликст III повелел провести новый процесс и назначил трёх своих представителей для наблюдения над ним.

Суд заседал в Париже, Руане и Орлеане, также проводилось расследование в родных краях Жанны. Легаты папы и судьи допросили 115 свидетелей, в том числе и мать Жанны, её товарищей по оружию, простых жителей Орлеана.

7 июля 1456 года судьи зачитали вердикт, который гласил, что каждый пункт обвинения против Жанны опровергается показаниями свидетелей. Первый процесс был объявлен недействительным, один экземпляр протоколов и обвинительного заключения был символически разорван перед толпой собравшихся. Доброе имя Жанны было восстановлено.

В 1909 папа Пий X провозгласил Жанну блаженной, а 16 мая 1920 года папа Бенедикт XV канонизировал её (День памяти — 30 мая). В настоящий момент практически в каждой католической церкви во Франции есть статуя святой Жанны д’Арк. Орлеанская дева изображается в мужском костюме, с мечом в руке.

Легенды и альтернативные версии

Основная статья: Легендарные и альтернативные версии судьбы Жанны д’Арк

Существуют известные с XV века и дошедшие до наших дней легенды, которые предлагают альтернативные версии происхождения, жизни, смерти, а также чудесного спасения Жанны д’Арк.

Предполагаемые медицинские особенности Жанны д’Арк

Некоторые исследователи полагают, что Жанна д’Арк страдала синдромом Морриса , и её выдающиеся качества были в существенной степени обусловлены её девиантной генетической конституцией.

Встреча с будущим королем

В 1428 году вражеские войска стояли у стен Орлеана, падение которого позволило бы англичанам соединить захваченный север Франции с давно оккупированной южной частью страны. Казалось бы, решающее сражение окончательно проиграно, но тут к французскому дофину Карлу приходит 17-летняя девушка, объявившая ему, что является посланницей Бога, и готова до победного конца бороться с иноземцами.

Единственным козырем, который она могла предъявить, была лишь безупречная репутация и бродившая по стране легенда, гласившая, что королевство будет спасено непорочной девой, которая передаст власть в руки подлинного государя.

Внимательно выслушав Жанну, дофин разрешил ей возглавить войско, и 8 мая 1429 г. осадное положение в Орлеане было снято. После серии выдающихся побед д’Арк провела дофина в Реймс, где всегда происходила коронация французских королей. Франция наконец обрела законного монарха.

Духовный максимализм девушки, требовавший продолжить восстание, чтобы сделать свою родину независимой, шел вразрез с намерениями правящей верхушки, предпочитавшей идти на уступки и вести переговоры с врагом. Сыгравшая свою роль в освобождении Франции и прославившаяся далеко за ее пределами, Орлеанская Дева стала неугодной фигурой на новой политической арене. Англичане и их пособники, в свою очередь, желали расправы над той, что встала на их пути, нарушив все планы по завоеванию чужой территории.

Сломанный меч Карла Мартелла

У взошедшего на престол короля Франции были все основания опасаться Орлеанскую Деву, снискавшую славу у простого народа и, главное, у солдат. История Жанны д’Арк окутана множеством тайн и загадок. Так, считалось, что национальная героиня Франции владела легендарным мечом Карла Мартелла, который оставил его в аббатстве, после того как одержал победу над сарацинами в 732 году.

Обретение этого клинка многие века играло особую роль в инициации королевской власти. Тот, кто владел мечом Мартелла, подчеркивал свою принадлежность к правящему классу.

Еще до казни Жанны д’Арк появилась информация, будто девушка, используя это легендарное холодное оружие, гоняла по лагерю девиц легкого поведения, в результате чего сломала клинок.

Этот слух был призван продемонстрировать общественности, что несмотря на все свои подвиги, Жанна недостойна расположения короля и своими поступками мало чем отличается от представителей низших сословий, которые не имеют понятия, как распоряжаться символами верховной власти.

Пленение героини

После того как дофин Карл был провозглашен королем Франции, миссия Жанны д’Арк закончилась. Окружение правителя, получающее неплохую прибыль с войны и заключившее временное перемирие с герцогом Бургундским, настояло на том, что с освобождением Парижа следует повременить. Орлеанская дева считала иначе, однако самостоятельная попытка наступления обернулась провалом. Вместе с небольшим отрядом она направилась к осажденному бургундцами Компьеню, где 23 мая 1430 года была взята в плен. Ее попросту предали, подняв мост в город и тем самым отрезав путь к отступлению.

Несмотря на привлекательную внешность, Жанна страдала серьезным эндокринным расстройством, одним из симптомов которого было аномальное развитие половых органов, о чем свидетельствуют документы, содержащие краткую характеристику пленницы. Бургундские солдаты, пытавшиеся посягнуть на ее девственность, потерпели неудачу.
К удивлению многих французов, Карл ничего не сделал для того, чтобы спасти девушку, которой он был стольким обязан. А вот при королевском дворе даже были рады ее плену, поскольку строптивая девица, не принимавшая никаких советов и следовавшая только велению Господа, изрядно раздражала влиятельных персон.

Бургундцы продали ее англичанам за 10 тыс. золотых ливров, а осенью 1430 года она была перевезена в Нормандию.

Инквизиционный процесс

Перед англичанами стояла четкая задача — сделать так, чтобы Жанну признали вероотступницей и еретичкой именно французские священники. По замыслу ее недоброжелателей, она должна была перестать выглядеть в глазах своего народа спасительницей, посланной Богом.

Ответственным за обвинительный процесс назначили епископа Пьера Кошона. Он сразу же принялся расставлять хитрые ловушки, с помощью которых хотел уличить девушку в ереси. Так, священнослужитель потребовал, чтобы она прилюдно прочла «Отче наш», — притом что любое неверно произнесенное слово из молитвы могло трактоваться как сознательное отклонение от церковных доктрин. Жанна пошла на уловку, предложив епископу сделать это во время исповеди. Будучи духовным лицом, Кошон не мог ответить ей отказом, хотя осознавал, что все услышанное обязан хранить втайне, так как этого требуют церковные законы.
Пытаясь сломить дух гордой узницы, инквизиторы содержат ее в нечеловеческих условиях, девушка подвергается физическому и моральному насилию, но ничто не может заставить ее признать себя вероотступницей. Пьер Кошон понимал, что если он объявит Жанну виновной, не добившись от нее искреннего раскаяния, то лишь придаст ей образ мученицы и прибавит народной любви.

24 мая 1430 года епископ реализует очередной план. Он приводит узницу к костру, который якобы подготовлен специально для ее казни, и обещает перевести Жанну из тюремной башни в церковную камеру, где для нее будут созданы хорошие условия, если она согласится подписать документ, в котором отрекается от ереси. Естественно, Кошон блефовал, и Орлеанская дева снова очутилась в прежней тюрьме. Шансов остаться живой у нее практически не было.

Чтобы окончательно снять вопрос, почему девушке назначена высшая мера наказания, был проделан простой трюк — охранники отобрали у нее женскую одежду, дав взамен мужскую. Пришедшие к ней в камеру священники воочию убедились, что Жанна по-прежнему одержима ересью.

Сожжение на костре

Система судопроизводства того времени выглядела весьма специфически. Церковные судьи, установив, что в голову Жанны опять закрались дурные мысли, передали девушку светским судебным органам, попросив при этом, чтобы приговор был исполнен без пролития крови. Звучит гуманно, но в действительности это означало аутодафе — публичное сожжение на костре.

Официальный смертный приговор был зачитан 30 мая 1431 года на рыночной площади Вье-Марше в Руане. Эта дата вошла в историю как день смерти национальной героини Франции. Процедура казни выглядела следующим образом:

1. На голову девушке надели бумажную митру, на которой было написано «Еретичка», и повели к костру.
2. Жанна попросила у палача крест, вместо него палач протянул ей две скрещенные хворостины.
3. Когда пламя подобралось к ней совсем близко, девушка несколько раз выкрикнула имя Христа.

На местных жителей увиденная картина произвела гнетущее впечатление. Большинство из тех, кто пришел посмотреть на казнь, сочувствовали Жанне.

Тайные цели

Вопреки всеобщему мнению, Жанна не была бедной крестьянской девушкой. Ее родной дом в Домреми может и не был роскошным дворцом, но для XV века был вполне комфортным и просторным. У Жанны была даже собственная комната. Орлеанская дева принадлежала со стороны матери к знатному, но обедневшему аристократическому роду. Кроме того, к моменту встречи с Карлом VII она прекрасно владела оружием и держалась в седле, что было абсолютно несвойственно девушке того времени. Эти факты наводят на мысль, что ее готовили к этому заранее. Некоторые исследователи полагают, что за появлением Жанны стояли городские братства Святого Марселя и Святого Мишеля, которые и были «голосами Орлеанской девы». Они возлагали на нее скорее дипломатическую, нежели военную задачу, их цель – «воспитать» своего короля, возвести на трон третьего сына короля, будущего Карла VII, дабы потом использовать его в своих целях. Жанна должна была, в первую очередь, оказать финансовую поддержку дофину. Именно об этом, якобы, говорило ее знамя, которое трактуют следующим образом: «Дайте серебро для коронации, чтобы Карл мог сражаться с англичанами; смелее, Марсель сдержит свое слово». Карл не остался в долгу, в парламенте были предоставлены новые права третьему сословию — бюргерству. Только вот Жанна была больше не нужна, напротив, она стала слишком опасной фигурой, чтобы оставлять ее в живых.

Пророчество Мерлина

У инквизиции было достаточно поводов «точить зуб» на Жанну и без политических мотивом. Одни слухи о «пророчестве Мерлина» чего стоят. Современные историки, в частности Ольга Тогоева, утверждают, что к первой встрече с дофином девушка подготовилась заранее.
Представим себе Францию XV века – страну отнюдь не демократическую. К тому же период Столетней войны. У принца должны были быть достаточные основания, чтобы выслушать простую девушку из народа, пусть даже она утверждала, что послана небом. Таких, в то время всеобщего упадка, было немало.
Но у Жанны был козырь в рукаве. Один из свидетелей на процессе реабилитации Жанны упомянул о «пророчестве Мерлина», в котором легендарный волшебник предрекает приход девы из Дубового леса в Лотарингии, которая явится «на спинах лучников и пойдет против них», то есть против англичан. Еще один современник событий, Жан Барбен говорил о предсказании Марии Авиньонской о пришествии девы в доспехах. Очевидно, Жанна еще при жизни слышала эти легенды и удачно оперировала ими, что впоследствии дало повод церкви обвинить ее в идолопоклонничестве.

Пленение и смерть

После коронации Жанна дАрк попросила Карла отпустить ее домой, но тот уговорил Деву остаться командовать войском. Некоторые правящие деятели Франции побудили Карла отложить наступление на Париж. Тем не менее, дАрк решила самостоятельно освободить город.

23 мая 1430 г. Жанна д’Арк попала в плен к бургундцам. Главнокомандующий бургундцев Жан Люксембургский хотел получить выкуп за столь известную пленницу. Однако Карл предал спасительницу Франции, даже не вспомнив того, что́ Жанна для него сделала.

В результате Жанна дАрк оказалась в руках англичан, судивших ее в Руане. Они ненавидели девушку, поэтому хотели ее не просто убить, а запятнать ее имя. Перед смертью Жанна должна была публично заявить о связи с дьяволом. Процесс возглавил епископ Пьер Кошон, которого англичане, в случае расправы над осужденной, хотели сделать архиепископом.

Во время судебного процесса Жанна д’Арк искренне призналась, что имела связь со сверхъестественными силами. Этим воспользовался хитрый Кошон, который исказив слова девушки, обвинил ее в связи с дьяволом. Интересен факт, что на помощь Орлеанской деве не пришли ни монарх, ни жители Орлеана, ни сослуживцы.

Жанну д’Арк приговорили к казни через сожжение на костре. Девушка, как и раньше, вела себя мужественно и спокойно. Находясь в огне, она несколько раз взывала к Иисусу.

Толпа людей, наблюдавшая за всем происходившим, не могла сдержать слез. Жанна дАрк была заживо сожжена на костре 30 мая 1431 года в возрасте 19 лет. Спустя 25 лет она была реабилитирована.

Демоны Жанны

Изначальным «грехом» Жанны в глазах инквизиции была вовсе не ересь, а колдовство. Основным поводом для этого послужили «голоса», которые, якобы, слышала Жанна. Орлеанская дева утверждала, что «ангелы неба» указывали ей, что нужно делать, именно они послали ее к дофину. Вот только инквизиторы не верили в ее ангелов. Они предписывали эти речи то демонам, то феям.
Родина Жанны – деревня Домрери была известна своими древними кельтскими святилищами. Орлеанскую деву спрашивали о местных феях, об обрядах деревни, о магических знаниях, которые она могла получить по наследству. Впоследствии инквизиторы сообщали, что добились признания от Жанны в связях с Ришаром и Екатериной из Ларошели, которых молва обвиняла в колдовстве. Они «доказали», что эта ведьмовская троица гуляла на шабашах, а однажды пыталась вместе увидеть некую «белую даму». Версия о ведовстве Жанны была проработана намного тщательней, нежели в ереси, но по некоторым причинам, сначала ушла на второй план, а потом вообще исчезла из обвинения.

Мифы

Из мифов, ходивших после смерти Жанны, больше всего бросается в глаза желание людей вернуть свою заступницу, а ее обидчиков – выставить еще большими злодеями. Хотя куда уж больше?

Кадр из фильма «Процесс Жанны д’Арк» (1962, реж. Робер Брессон)

Миф №1: Жанну заставили надеть мужской костюм силой

Формальной причиной, из-за которой Жанна была отправлена на костер, стал мужской костюм, который она надела в качестве протеста против обмана епископа. Это выглядело очень странным, ведь девушка понимала, что за это ее ждет казнь. Возможно поэтому версия, что она сделала это по принуждению, родилась почти сразу же. Наиболее подробную версию на реабилитационном процессе по делу Жанны д’Арк излагал спустя 25 лет судебный исполнитель Жан Массье:

«Вот что случилось в воскресенье на троицу (27 мая)… Утром Жанна сказала своим стражникам-англичанам: «Освободите меня от цепи, и я встану» (на ночь ее опоясывали цепью, которая запиралась на ключ). Тогда один из англичан забрал женское платье, которым она прикрывалась, вынул из мешка мужской костюм, бросил его на кровать со словами «Вставай!», а женское платье сунул в мешок. Жанна прикрылась мужским костюмом, который ей дали. Она говорила: «Господа, вы же знаете, что мне это запрещено. Я ни за что его не надену». Но они не желали давать ей другую одежду, хотя спор этот длился до полудня. Под конец Жанна была вынуждена надеть мужской костюм и выйти, чтобы справить естественную нужду. А потом, когда она вернулась, ей не дали женское платье, несмотря на ее просьбы и мольбы».

Однако по мнению историков, все говорит о том, что девушка добровольно надела мужское платье, раскаиваясь в своем малодушии перед казнью. Впрочем, это не исключает того факта, что эти действия были спровоцированы организаторами процесса. Иначе откуда в камере взялся мужской костюм?

Миф №2: Жанна не была сожжена

Одним из наиболее живучих мифов, который до сих пор находит своих приверженцев, был миф о том, что Жанна не сгорела на костре, а осталась жива. Постепенно эта версия обрастала подробностями. Например, существует версия, что Жанна была внебрачной дочерью французской королевы Изабеллы Баварской и приходилась Карлу VII сводной сестрой. В пользу этой версии, по мнению ее сторонников, говори то, что обе – Жанна и Изабелла – были брюнетками. В 1955 году в Марселе вышла книга, автор которой доказывает, что Жанна не была сожжена, а спокойно доживала свои дни в дворянском замке в обществе мужа и детей.

Кадр из фильма «Страсти Жанны д’Арк» (1928, реж. Карл Теодор Дрейер)

Миф №3: Сердце Жанны не сгорело

После того, как костер, на котором сожгли Жанну, догорел, пепел и кости по приказу кардинала Винчестерского сбросили в Сену. Власти опасались, что то останки девушки могут стать реликвиями. В ответ на это в народе родилась молва, что сердца Жанны огонь не тронул.

* * *

Несмотря на то, что все материалы процесса над Жанной, были строго зафиксированы в нескольких копиях (одна из них до сих пор хранится в Библиотеке Орлеана), эти события, как и вся ее жизнь, в значительной степени обросли легендами. Кроме того, в связи с некоторой путаницей в копиях (некоторые из них – перевод на латынь), иногда специалисты предполагают, что мы до сих пор знаем отнюдь не все обстоятельства гибели национальной героини Франции.

Святая и «свинья»

Спустя почти 500 лет церковь посчитала, что национальная героиня Франции достойна большего. В 1909 папа Пий X провозгласил Жанну блаженной, а 16 мая 1920 года папа Бенедикт XV канонизировал её. Сегодня статуя святой Жанны есть в большинстве католических церквей Франции.

Что же касается ее судьи, епископа Пьера Кошона, то каждый француз, который начинает рассказ об истории суда над Жанной, не преминет уточнить, что этот человек полностью соответствовал своей фамилии. Кошон в переводе с французского означает «свинья».

Реабилитированная посмертно

В начале 1450-х, когда король Карл VII, возведенный Жанной на престол, восстановил контроль над большей частью страны, проблема Орлеанской Девы снова вышла на первый план. Получалось, что монарх получил свою корону от закоренелой еретички. Прочности власти это не способствовало, и Карл отдал приказ собирать документы для повторного процесса.

Привлечены в качестве свидетелей были и участники первого процесса. Один из них, Гильом Коль, письмоводитель и нотариус инквизиции, заявил, что люди, судившие Жанну «умерли злой смертью». Действительно, ряд участников процесса либо исчезли, либо погибли при странных обстоятельствах. Например, Жан Эстиве, близкий соратник Кошона, не скрывавший ненависти к Жанне, вскоре утонул в болоте.

Надгробный камень Пьера Кошона. Капелла Св. Марии, Лизьё.

Разбирательство, проведенное по приказу Карла, пришло к выводу, что процесс прошел с грубейшими нарушениями закона. В 1455 году новое рассмотрение дела назначил папа Каликст III, отправив наблюдать за процессом трех своих представителей.

Разбирательство было масштабным: суд заседал в Париже, Руане и Орлеане, были допрошены более 100 свидетелей.

7 июля 1456 года был оглашен вердикт, который гласил, что каждый пункт обвинения против Жанны опровергается показаниями свидетелей. Орлеанская Дева была полностью оправдана, в знак чего публично разорвали один экземпляр обвинительного заключения.

Жанна д’Арк: орлеанский миракль

Мы уже упоминали о том, что, невзирая на сотни книг, диссертаций и исследований по данной тематике, наши знания о Жанне весьма ограничены — нет портретов, отсутствуют подробные описания внешности, дата рождения в точности не определена, хронология событий 1429–1431 годов разнится. Скажем больше — даже с её именем имеются определённые затруднения: современники никогда не называли Деву непосредственно Жанной д’Арк — впервые это имя появляется спустя 15 лет после костра в Руане, во время процесса по реабилитации, с написанием «quondam Johanna Darc». В те времена было принято добавлять к имени название местности, откуда происходили предки или родился сам, а также название родового владения — с частицей «de», «из»: де Бурбон, де Валуа, де Ре. Это не было строго дворянской привилегией, а потому какой-нибудь портной или гуртовщик Жан родом из Труа имел полное право называть себя Жан де Труа.

Были широко распространены прозвища, достаточно вспомнить мать Жанны, Изабеллу Роме, «римлянку», получившую добавление к имени якобы после паломничества к святым местам Рима. Топонимическая же приставка звучала как де Вутон, а местечек с таким названием в Лотарингии два — Вутон-О и Вутон-Ба, оба расположены в 7–8 километрах к северу от родины Жанны, деревни Домреми. Сама Жанна на процессе упоминала, что обычно в Лотарингии девочки до замужества носят фамилию матери — кстати, это невероятно древний пережиток матриархата, традиция, вероятно, ещё доримских времен. Таким образом, формально Дева должна была именоваться в документах как Жанна де Вутон, но такое сочетание не встречается ни в одной из сохранившихся архивных бумаг. Сама Жанна всегда и постоянно именовала себя «Дева», чему есть множество подтверждений — письма-предупреждения к англичанам, «манифесты» к жителям городов, обращения к дворянам, написанные секретарем под диктовку. Прозвание переняли и её противники наподобие герцога Бедфорда, епископа Кошона или герцога Бургундского — «так называемая Дева», «именующая себя Девой», «та, которую в народе называют Девой».

Одна из самых известных средневековых миниатюр, изображающих Деву. Вторая половина XV века

Итак, написание «Дарк» появляется лишь в середине XV века. Тогда не использовали апостроф, и потому оруженосец Жанны Жан д‘Олон именовался «Долон», а герцог Алансонский «Далансон». Общераспространённая ныне формула «Орлеанская Дева» так и вообще появилась двести лет спустя, в 1630 году, когда парижский теолог Эдмон Рише издает первую подробную биографию нашей героини с названием «История Жанны, Орлеанской Девы» — с тех пор и повелось… Друзья и соратники в повседневном общении обращались к ней по имени или прозвищу — «la Pucelle», «Дева».

Однако, давайте вернёмся в район города Блуа, где в апреле 1429 года собиралась армия дофина. С Жанной, отправившейся туда из Шинона, пошло много добровольцев, причём, над заметить, далеко не все из них разделяли воодушевление и оптимистический настрой барона де Ре, капитана Ла Гира или герцога Жана Алансонского. Бесспорно, активная поддержка Жанны со стороны принца крови и одного из самых блестящих рыцарей двора дофина Карла дала немало плюсов репутации Девы, но, по сообщениям летописцев, большинство было настроено скептически. Считалось, что война так или иначе проиграна, положение Франции безнадёжно, казна практически пуста, Карл де Валуа лишён права наследования, Париж под контролем английского регента. Французский историк Жан Фавье меланхолично замечает, что многие шли за Девой из соображения «будь, что будет, а попытаться надо». Пускай это и самая последняя, отчаянная попытка, которая ничего не изменит к лучшему.

Дальнейшие события превзошли любые, самые смелые ожидания. 28 апреля 1429 года собранная армия численностью около 6–7 тысяч человек выступила из Блуа к Орлеану…

Крепость на Луаре

Древнеримский Аврелианум ещё во времена цезарей играл существенную роль в торговле провинции Галлия, не был брошен жителями в течение Тёмных веков, а при «каролингском возрождении» IX века становится крупнейшим церковным и образовательным центром. К эпохе Столетней войны Орлеан превращается в важнейший стратегический объект, как в военном, так и экономическом плане — город запирает дороги на юг, к принадлежащему англичанам Бордо, а равно является крупнейшим портом на реке Луаре. Французские короли конца XIV и начала XV веков отлично понимали значение этой крепости и потратили колоссальные средства на оборонительные сооружения Орлеана — город окружала стена общей длиной 2600 метров, имелось пять ворот с подъёмными решётками, а также 32 башни высотой 7–10 метров по периметру стены. На стенах была размещена артиллерия, в качестве дополнительных фортификационных сооружений имелись ров, частокол и земляной бруствер. Взять город с налёта было практически невозможно.

План окрестностей Орлеана по состоянию на 1428 год. Занятые англичанами бастиды выделены красным. Бастида Сен-Лу крайняя справа

Регент, герцог Бедфорд, поставил в 1428 году задачу взять Орлеан любой ценой, не считаясь с потерями и материальными затратами. Тут дело даже не столько в ценности города как военного объекта и контроле над речной торговлей. Главным сокровищем Орлеана являлся каменный мост через реку — с учётом своенравия часто разливавшейся Луары и невозможности для войска форсировать реку в нужный момент, Орлеанский мост позволял стремительно перебрасывать армию любой численности с севера на юг. Соединение же оккупированных англичанами областей в Нормандии, районе Парижа и Артуа с Гиенью окончательно ставило крест на Франции династии Валуа. После взятия Орлеана Бедфорд мог бы вести наступление на Аквитанию и Лангедок, где практически отсутствовали серьёзные укрепления, способные не то что остановить, но даже задержать англичан.

Мост был длиной около 400 метров, с разводным пролётом у городских стен. Находился он примерно там же, где расположен мост Георга V в современном Орлеане. Практически в центре моста, у пятого пролёта, опиравшегося на островки посреди Луары, стояла бастида Сен-Антуан, а на противоположном берегу реки небольшая крепость Ла Турнель, прикрывавшая вход на мост. Вокруг города, по обоим берегам была выстроена система внешних фортов.

Осада Орлеана началась 12 октября 1428 года, к 24 октября англичане взяли крепость Ла Турнель, а отступившие защитники взорвали примыкавший к ней пролёт моста. В следующие месяцы осаждающие вели строительство собственных укреплений вокруг города, осаждённые, в свою очередь, до конца ноября применяли тактику выжженной земли — сиречь во время вылазок разоряли и сжигали предместья Орлеана, чтобы не позволить английской армии перезимовать. Любопытнее всего было то, что у англичан не хватало сил для полной блокады города, и восточные Бургундские ворота были открыты едва ли не постоянно, что позволяло подвозить в Орлеан продовольствие и получать подкрепления. Предположительно, к появлению Жанны в апреле 1429 года гарнизон Орлеана состоял из 400 латников и 550 стрелков. Численность англичан доселе твёрдо не установлена — называются цифры от 2500 до 10 000, но, скорее всего, истина лежит где-то посередине: 4000 англичан и 1000 бургундских союзников.

Вид на Орлеан и мост, гравюра XIX века

Пожалуй, это была самая странная осада Столетней войны. Для решительного штурма у англичан недоставало сил, поэтому пришлось ограничиться тактикой частичной блокады и изматывающих обстрелов. Обе стороны страдали от недостатка продовольствия — небезызвестная «Битва селёдок» являлась банальной попыткой французов перехватить продовольственный обоз неприятеля. Следующий обоз, посланный Бедфордом, разграбили партизаны из числа окрестных крестьян. Подвоз в город провизии и боеприпасов также оставлял желать лучшего, начинался голод. Жан бастард Орлеанский, впоследствии граф Дюнуа, вместе с капитаном Потоном де Сентрайлем уже не видели альтернативы капитуляции, в результате чего начали рождаться удивительные планы — к примеру, просить герцога Бургундского сменить англичан в качестве осаждающих и сдаться ему, поскольку сдача людям Бедфорда почти автоматически подразумевала резню и разграбление города. Бургундец согласился, но получил категорический отказ английского регента.

Но внезапно из Шинона пришли известия, будто к дофину прибыла некая девушка, утверждающая, что она послана Богом. Дюнуа с несколькими рыцарями выбирается из осаждённого Орлеана и идёт навстречу собранной в Блуа армии…

Все кто любит меня, за мной!

Формально Блуаским воинством командовал маршал де Буссак, относившийся к числу скептиков. Военный совет с наиболее опытными капитанами постановил: выбрать наиболее безопасную дорогу по левому берегу Луары — Жанну, настаивавшую на том, чтобы её вывели напрямую к английским укреплениям, не послушали, причём совершенно зря: войску пришлось вернуться в Блуа, поскольку переправиться на правый берег вместе с обозом на виду у неприятеля было невозможно. Жанне под горячую руку попадает Дюнуа, которого Дева строго отчитывает за бестолковость плана, затем Орлеанский бастард предлагает Жанне немедленно направиться лодкой в город вместе с ним — воодушевить окончательно приунывших защитников и горожан. Слухи о Деве распространились моментально, и если бы стало известно, что Госпожа Надежда ушла прочь от самых ворот, боевой дух иссяк бы окончательно…

Въезд Жанны в Орлеан. Фреска из базилики Bois-Chenu в деревне Домреми

Жанна соглашается. Сопровождают Деву неизменный сквернослов Ла Гир (лучшего телохранителя и не придумаешь!), Дюнуа, Бертран де Пуланжи и Жан Мецкий. К литургическому часу вечерни, перед заходом солнца, Жанна входит в Орлеан через Бургундские ворота и проезжает через весь город, вызвав настоящий триумф и всеобщее ликование. Ночевать она останавливается в доме городского казначея Буше. На следующий день Жанна совершает неожиданный дипломатический ход — диктует письмо англичанам, текст которого сохранился:

«…Иисус Мария. Король Англии и вы, герцог Бедфордский [следуют имена других знаменитых военачальников того времени], покоритесь Царю Небесному, верните Деве, посланной сюда Богом, Царём Небесным, ключи всех славных городов, которые вы взяли и разграбили во Франции. Она здесь и пришла от Бога, чтобы вступиться за королевскую кровь. Она готова немедленно заключить мир, если вы хотите признать её правоту, уйдя из Франции и заплатив за то, что её захватили…

Если вы так не сделаете, то я — военачальник, и в любом месте буду нападать на ваших людей и заставлю их убраться вон, хотят они этого или не хотят. А если они не захотят слушаться, я прикажу всех убить; я здесь послана от Бога, Царя Небесного, душой и телом, чтобы изгнать вас изо всей Франции. А если они захотят послушаться, я пощажу их. И не думайте, что выйдет как-нибудь иначе, потому что вам никак не удержать владычества над французским королевством — королевством Бога, Царя Небесного… но владеть им будет король Карл, истинный наследник; потому что такова воля Бога, Царя Небесного…»

Депешу отправляют в лагерь противника с официальным герольдом, на что англичане отвечают небывалым хамством и полным нарушением всех принципов дворянской этики: герольда из свиты Дюнуа заковывают в цепи как «сообщника ведьмы». В ответ на второе послание, где Жанна весьма настоятельно требует вернуть посланца в город и побыстрее возвращаться домой, англичане в ещё более грубой форме сообщают, что сожгут её саму, как прислужницу дьявола — этот момент крайне примечателен, поскольку люди Бедфорда также начали воспринимать Деву с мистической точки зрения, только с противоположным знаком. Несомненно, присутствующий в этой истории элемент потустороннего англичан пугал и настораживал — снова вспомним о религиозном и мифологическом менталитете людей той эпохи…

Осада Орлеана. Миниатюра XV века

Сдаваться Жанна не собиралась. Отлично понимая, что рискует получить стрелу, она идёт на Орлеанский мост, к взорванному пролёту, отделявшему башню Ла Турнель. «Верните герольдов и уходите, пока не поздно!» — взывает она к английскому командующему Уильяму Гласдейлу. Ответ очевиден: оскорбления и насмешки. Никто так и не понял, что опасность, исходящая от «этой ведьмы», невероятно серьёзна. Встаёт вопрос: почему Жанна столько раз обращалась к англичанам с советами уйти с миром? Не хотела кровопролития? Твёрдо знала, что победа неизбежна? Традиции военной дипломатии тех лет вообще не предусматривали такой категории, как предложение добровольного отступления; куртуазный вызов на битву, переговоры о перемирии или обмене парламентёрами — сколько угодно, но только не формула, которую можно кратко выразить словами «уйдите, а то хуже будет!»

И ведь Жанна не обманывала. Утром 4 мая к Орлеану подошла вернувшаяся из Блуа армия под командованием маршала Буссака и отлично нам знакомого Жиля де Монморанси-Лаваля, барона де Ре. События начинают развиваться с невероятной стремительностью. Жанна, сопровождаемая верным Ла Гиром и его отборными головорезами, выезжает им навстречу, потом возвращается в город. Около полудня приходит известие, что Дюнуа самовольно, по одному ему ведомым причинам, атаковал бастиду Сен-Лу, находившуюся как раз на Бургундской дороге, ведущей на восток. Может быть, услышал оскорбление со стен или просто решил показать рыцарскую удаль? Штурм не задался, англичане перешли в контрнаступление и смяли людей Орлеанского бастарда, но тут…

Но тут объявилась Дева. На боевом коне, в полном доспехе, но без шлема, с развёрнутым белым знаменем с изображением Спасителя, архангелов и золотых французских лилий. Неким невероятным образом Жанна останавливает беспорядочное отступление и провозглашает навеки вошедшее в историю: «Все, кто любит меня, за мной! Не показывайте врагу спину!» Подходит подкрепление из города — примчался неугомонный Ла Гир, превыше всего в жизни ценивший добрую драку и весьма беспокоившийся за жизнь Девы. Англичане попытались отправить помощь своим из бастид к западу от города, но натолкнулись на почти шесть сотен вооружённых горожан из ополчения Орлеана и предпочти вернуться на позиции, не вступая в бой. После трёхчасового сражения бастида Сен-Лу была взята, Жанна, находившаяся в самой гуще битвы под английскими стрелами, не получила ни единой царапины — что вновь было воспринято как чудо.

Жанна под стенами Сен-Лу. Современная иллюстрация

Дюнуа получил от Девы весьма резкий выговор за самоуправство, однако стерпел и даже извинился, хотя отчитывала его безродная крестьянка, а сам он был пускай и незаконнорожденным, но всё-таки сыном герцога. Главное было сделано: крайне неожиданно одержана первая и весьма значимая победа: в английской осадной системе появилась невосполнимая брешь — единственный опорный пункт к востоку от города оказался потерян, и французы теперь могли без опасений переправляться через реку в данном районе.