Рассказ в шишкова трещит тайга ухает ожила

25- . ,

                ×ÅÐÂÜ
× – ÷å – ÷åðâü – 25-ÿ áóêâà ðóññêîé àçáóêè.

×ÀÄ – îñàäîê îò ÷àäÿùåé ïå÷è íà ïîòîëêå, ñòåíàõ, íà óòâàðè êóõîííîé è ñàì âîçäóõ çàãðÿçíåííûé ïðîäóêòàìè ãîðåíèÿ, óãëåì, äðîâàìè, ðåçèíîâûìè îòõîäàìè. Ó íàñ â ñòàðîì äîìå òîïêà ïå÷è  íàõîäèëàñü íà êóõíå.  íîâîì – â ñïåöèàëüíîì ìàëåíüêîì ïîìåùåíèè, ïðîçâàííîì íàìè êî÷åãàðêîé.
×àä ñòîèò, ïðîâåòðèòü äîì íàäî.  ñòàðîì äîìå ïðîâåòðèâàëè, îòêðûâàÿ äâåðè, âåäóøèå â ñåíè è èç ñåíåé â îãðàäó.  íîâîì äîìå íà êàæäîì èç ïÿòè îêîí ôîðòî÷êà. È ñàìî îêíî îòâîðèòü âîçìîæíî, ÷òî è äåëàëîñü â ò¸ïëóþ ïîðó.
Îäíî îêîíöå âðîäå áîëüøîãî êâàäðàòà íàõîäèëîñü â êî÷åãàðêå.
 Î áëàãîóñòðîåííûõ êâàðòèðàõ ïðîìîë÷ó. ×òî âîäó â ñòóïå òîëî÷ü. ßñíî, íåò êîïîòè êîëè íè ñâå÷åé, íè ïå÷åé. ×åðíîòà ÷åðíåå àáîðèãåíîâ, æèâóùèõ áëèç îçåðà ×àä, èñ÷åçëà.

×ÀÄËÛÉ – õóäîé, êîæà äà êîñòè. Äîõëûé, íå ì¸ðòâûé, à íåìíîãî ëó÷øå, ÷óòü æèâ.

×ÀÂÊÀÒÜ – åñòü, ÷àâêàÿ è ÷ìîêàÿ. ×àâêàåò è ãðÿçü ïîä íîãàìè.
Ðàçóìååòñÿ, ñ äåòñòâà ïðèó÷àëè åñòü;íå ÷àâêàòü è ðîò çàêðûòûì äåðæàòü.

×À¨ÂÍÈ×ÀÒÜ – ïèòü ÷àé.
Èç ýêîíîìèè èëè ïî äðóãîé ïðè÷èíå ÷àé ó íàñ âñåãäà çàâàðèâàëñÿ ñëàáûé. Ïèëè åäâà ïîäêðàøåííûé êèïÿòîê, ïàðîäèþ íà ÷àé.  ëåòíþþ ïîðó ÷àé çàìåíÿëè ñìîðîäèíîâûì ëèñòîì. Äà è çèìîé ïðåäïî÷òåíèå îòäàâàëîñü åìó.
Ïåðâàÿ çàâàðêà áëåäíàÿ,æ¸ëòî-çåëåíîâàòàÿ, à âòîðàÿ äåëàåò íàñòîé êðàñíîâàòûì.

Íàñòîÿùèé ÷àé ïðèñòðàñòèëñÿ ÿ ïèòü, ïîçíàêîìèâøèñü ñ æåíîé áóäóùåé ñâîåé, Âàëåíòèíîé. Õîòÿ îíà îòíþäü íå ÷àåìàíêà, êàê è äåòè ñòàëè ëþáèòåëÿìè êîôå.
À ÿ è ïîñåé äåíü õëåá÷ó ÷àé. ×àåõë¸á.Íå çàìåòèë ïðîöåññà âòÿãèâàíèÿ, êàæåòñÿ,âñþ æèçíü ÷à¸âíè÷àþ.
Çàïîìíèë çíàêîìñòâî ñ êíèãîé Â.Ïîõë¸áêèíà «×àé».
Çàïîìíèë, îïûòû çàâàðèâàíèÿ  ÷àÿ ïî åãî ðåöåïòó. Ñ áðàòîì Âîëîäåé, êîãäà â êîíöå ñåìèäåñÿòûõ îí ïèë åù¸ íå îäíó âîäêó, ýêñïåðèìåíòèðîâàëè, çàâàðèâàÿ ÷àé ïî ðåöåïòàì Ïîõë¸áêèíà.

Îïèñàíèå ýòàïà Àíòîíîì Ïàâëîâè÷åì ×åõîâûì â î÷åðêå «Èç Ñèáèðè» — èçìó÷åííûé êîíâîé è êîíâîèðóåìûå àðåñòàíòû íàêîíåö äîáðåäàþò äî äåðåâíè – «À êîãäà ïðèäóò â äåðåâíþ, íàñêîðî çàêóñÿò, íàïüþòñÿ êèðïè÷íîãî ÷àþ è òîò÷àñ ïîâàëÿòñÿ ñïàòü, è òîò÷àñ æå èõ îáëåïÿò êëîïû – çëåéøèé, íåïîáåäèìûé âðàã òåõ, êòî èçíåìîã è êîìó ñòðàñòíî õî÷åòñÿ ñïàòü».
 Íå çíàþ  òî÷íî, òîò ëè ÷àé êèðïè÷íûé ëþáèëè â êîíöå 20 âåêà çýêè ,íî çíàþ, ÷òî ÷àé ïðåññîâàííûé ïëèòî÷íûé îíè ïðåäïî÷èòàëè âñåì äðóãèì â
 ïîñëåâîåííûå ãîäû âïëîòü äî êðóøåíèÿ ÑÑÑÐ. Òåïåðü ýòèõ ñïðåññîâàííûõ  â ëàäîíü âåëè÷èíîé óïàêîâîê ÿ íå âñòðå÷àþ íèêîãäà íèãäå, à ÷àåõë¸á ÿ åù¸ òîò.
Èç äðóãèõ íàïèòêîâ ìîæíî âñïîìíèòü êèñåëè,êîìïîòû äà íàñòîè ÷àéíîãî ãðèáà.
Åãî ÷àùå äðóãèõ ïèëà ìàìà, íàõîäÿ â í¸ì íå÷òî öåëåáíîå.

Ñëîâî ÷àåõë¸á (èëè ÷à¸âíè÷àòü, äàé áîã ïàìÿòè óïîòðåáëÿë Âàëåíòèí Ðàñïóòèí,ïî-ìîåìó â ïîâåñòè «Æèâè è ïîìíè»…

 ðîìàíå Ìåëüíèêîâà-Ïå÷¸ðñêîãî «Â ëåñàõ» íåñêîëüêî èíà÷å — «Ñåìüÿ óñåëàñü ÷àéíè÷àòü. Ïîçâàëè è êàíîííèöó Åâïðàêñèþ. Ïèëè ÷àé ñ èçþìîì, ïîòîìó ÷òî ñî÷åëüíèê, à ñàõàð ñêîðîìåí: â íåãî-äå êðîâü áû÷à÷üþ êëàäóò»

×ÀËÈË – ñëîâöî èç ìàëü÷èøåñêèõ ñàìîõâàëüíûõ ðå÷åé, ôàíòàçèé, âûäàâàåìûõ çà äåéñòâèòåëüíîñòü.Íàñëóøàëèñü öèíè÷íûõ ðå÷åé ñòàðøèõ ïàðíèøåê è ïîäðàæàþò, êîð÷à èç ñåáÿ íåâåñòü ÷òî.

×ÀËÏÀÍ. Îòåö ÷àñòî íàçûâàë íàñ èìåíàìè ñîáñòâåííûìè ìàëî èçâåñòíûìè çà íåïîíÿòëèâîñòü íàøó. Îò íåöåðêîâíîãî èìåíè ×åëïàí – ÷òî çíà÷èëî òîëñòÿê, à ïðåæäå òîãî – êàðàâàé, õîëì. Ñòð. 153.«Ðóññêàÿ ðå÷ü» ¹1, 1982. ÄàëüÒ.4ñòð. 589,611. «ïèðîã îâñÿíèê, ÷åëïàí – ÷óâïàí». 
×óëïàí Õàìàòîâà – àêòðèñà.   
               
×ÀÏËÀÆ(Ø)ÊÀ – ïîñóäà âðîäå ìèñêè.
-Äåòè,êòî ïîáëèæå, ïîäàéòå ÷àïëàæêó êàêóþ-íèáóäü .
 ñëîâàðå Äàëÿ íàø¸ë ÷åïëàøêó –«âîëîñíèê, ïîä ïëàòîê íà ãîëîâó» Ì.á.,îíà,÷åïëàøêà, ôîðìîé ìèñêó íàïîìèíàëà? È ôîðìà è ñîçâó÷èå. 

×ÀÑÒÈÊ – åäèíñòâåííûå ðûáíûå êîíñåðâû  ïîêóïíûå, çàïîìíèâøèåñÿ ñ äåòñòâà.
Äîðîãî êîíñåðâû ñòîÿò, áàíî÷êà äâóõñîòïÿòèäåñÿòèãðàììîâàÿ ïî öåíå êèëîãðàììà ñâåæåé ðûáû â ñðåäíåì, ÷òî âî âðåìÿ îíî, ÷òî íûí÷å -íå ä¸øåâî.
Çàïîìíèëèñü äîìàøíèå êîíñåðâû èç ÿçÿ. Ìàìà öåëîå âåäðî ýìàëèðîâàííîå, ëèòðîâ íà 10 ê ñâàäüáå äî÷êè Íèíû ïðèãîòîâèëà, ïî-ìîåìó. Äðóãèõ áëþä íå çàïîìíèë, êàê íå çàïîìíèë è ñâàäüáû.
Òîëüêî îòëè÷íî ïîìíþ, äóìàë, óçíàâ èç ðàçãîâîðîâ î çàìóæåñòâå  ñåñòð¸íêè, íå îòäàâàòü å¸ íèêîìó. À,óâèäåâ çÿòÿ, æåëàíèå îòñòàèâàòü ñåñòðó ïðîïàëî. Çàðîáåë èëè ñìèðèëñÿ – íå çàïå÷àòëåëèñü ÷óâñòâà. Ñìèðèëñÿ âîñüìèëåòíèé ìàëü÷èøêà. Äà è ïðîòèâ æåëàíèÿ ñåñòðû íåëüçÿ ñàìîóïðàâíè÷àòü.

×ÀÑÒÓØÊÈ – ÷àñòóøêè-êîðîòóøêè – ïðîèçâåäåíèÿ íàðîäíîãî  òâîð÷åñòâà. ×àñòóøêè, çàðîäèëèñü â ïîñëåäàëåâñêèå âðåìåíà?  XX âåêå? – Íåò.  ñåðåäèíå 19-ãî.
 Ó Äàëÿ íè ïîëñëîâà íå íàø¸ë î íèõ,çàòî «Ðóññêàÿ ðå÷ü» ¹6,1986 óêàçûâàåò ìíå, ññûëàÿñü âñ¸ íà òîãî æå Äàëÿ – «×àñòóøêà ïðîèçîøëà èç îáðÿäíîãî ïðèïåâà òàíöåâàëüíîé ïåñíè, ó êîòîðîãî îíà ïåðåíÿëà êðàòêîñòü, ðèôìó è áûñòðûé òåìï»
Íà ìîé äåíü ðîæäåíèÿ 8-îé èëè 9-ûé ïðèøëè äâà ìàëü÷èêà îäíîêëàññíèêà, âòîðîêëàññíèêè, êàê è ÿ. ˸íÿ Ñàìñîíîâè÷ è Âèòÿ Õîìêîâ. Ïîäàðèëè ìíå êíèæêó ðàññêàçîâ  Ëüâà Òîëñòîãî.
Ïàïà áàëàëàéêó âçÿë, è çàòàðàòîðèëè ìû â òðè ãîëîñà, äåðæà ñáîðíèê ñâåæèõ ÷àñòóøåê ïåðåä ãëàçàìè.
Ìàìå ïîíðàâèëîñü î÷åíü, è ìíîãî ëåò ñïóñòÿ âñïîìèíàëè îíè ñ ïàïîé ïåíèå äðóçåé.Ìàìà — ñ êàêîé-òî îñîáîé ðàäîñòüþ.
Ñîðîê ëåò ïðîøëî,..îé,äà áîëüøå è íåîæèäàííî äëÿ ñåáÿ íàïèñàë íåñêîëüêî ñòðîê â ýòîì æàíðå, íåêîòîðûå – â ñîàâòîðñòâå ñ ìëàäîëåòíèì âíóêîì.
Æåëàþùèå ïðî÷òóò èõ â ñáîðíèêå «Ïîèñê» è íà ñàéòå ÑÒÈÕÈ.ÐÓ
«Ãîòîâûå ïàëüòî è äåø¸âûå ñèòöû ïîáåäèëè âêîíåö áàáóøêèíû ñàðàôàíû è øóáåéêè,  è â íàðîäíûå ïåñíè âòèñíóëñÿ íàõàëîì è õâàòîì , ñ ãàðìîíèåé è ãèòàðîé, êèñëî-ñëàäêèé âåòðåíûé è íåñêðîìíûé ðîìàíñ âìåñòå ñ «÷àñòóøêàìè» — êîðîòåíüêèìè êóïëåòöàìè  âîäåâèëüíîãî ñòðîÿ» -ïèñàë â 19 âåêå Ñ.Â.Ìàêñèìîâ, ïèñàòåëü-ýòíîãðàô.Öèòèðóþ ïî êíèãå «Êðûëàòûå ñëîâà», ãëàâà «Íà óëèöå ïðàçäíèê»

«Ãàëèíà Ñåðãååâíà ñëóøàëà ñíà÷àëà îçîðíûå, ñêà÷óùèå ìîëîäûì æåðåá¸íêîì ÷àñòóøêè-êîðîòóøêè è ïîâòîðÿëà ñòðî÷êó çà ñòðî÷êîé âïåð¸ä çíàêîìûå ñëîâà, âñëóøèâàëàñü â íåçíàêîìûå ïåñåíêè  è çàìèðàëà íàä íèìè, ëåãêî ñìåÿñü èëè ãðóñòÿ, ïîêóäà îíè íå çàáûëèñü, ñìåíåííûå äðóãèìè» — èç ðîìàíà «Êîëîêîëà» È.Â.Åâäîêèìîâà, ïèñàòåëÿ ïåðâîé òðåòè ÕÕ âåêà.

Ôîëüêëîðèñò è ýòíîãðàô À.Â.Áàëîâ ïèñàë â 1902 ãîäó: «Ìîæíî  áåç  ïðåóâåëè÷åíèÿ ñêàçàòü, ÷òî « ÷àñòóøêà» çàâîåâàëà ñèìïàòèè âñåãî ðóññêîãî íàðîäà «îò õëàäíûõ ôèíñêèõ ñêàë äî ïëàìåííîé Êîëõèäû» ,öèòèðóþ ïî ñòàòüå «Ñòèõè íà÷àë ïèñàòü, ïîäðàæàÿ  ÷àñòóøêàì» äîêòîðà ôèëîëîãè÷åñêèõ  íàóê  Ñ.Ã.Ëàçóòèíà ñì.æóðíàë «Ðóññêàÿ ðå÷ü» ¹5,1985

×ÀÕËÈÊ – ÷àõëûé, ÷àõëîñòü — ñëàáûé çäîðîâüåì ÷åëîâåê.

×À×À – ïîïóëÿðíîå íàçâàíèå íåïîïóëÿðíîãî â ðîññèéñêîì íàðîäå ñïèðòíîãî ãðóçèíñêîãî íàïèòêà èç âèíîãðàäà.
Õóæå íàøåãî ñàìîãîíà. Åäèíñòâåííûé ðàç äåãóñòèðîâàë – íà âñþ æèçíü âîñïîìèíàíèé. Åõàëè íà ìàøèíå-ïîëèâàëêå îò äðóãà øêîëüíûõ ëåò Ñ.È.Ãîëüöîâà. Ñáèëè ñòîëá ôîíàðíûé. Ñòîÿëà æåíùèíà ðÿäîì – óñïåëà îòáåæàòü. Äðóãà Ñàøêó Àáðàìîâà ëèøèëè ïðàâ. À çà ðóë¸ì ñèäåë òðåòèé äåãóñòàòîð, Ðàøèä Àøèðîâ, ïîïðîáîâàë ïîðóëèòü, âûïðîñèë áàðàíêó. Ïîñòåïåííî è äðóæáà ñîøëà íà íåò.
×åêàëäûêíóëè íàçûâàåòñÿ.
Ãîñòåïðèèìíûé õîçÿèí, Ñ.È.Ã. ÷åðåç íåñêîëüêî ëåò ïîêîí÷èë ñ ñîáîé (è åãî ìëàäøèé áðàò).
Ð.À.À. íåñêîëüêî ðàç ïîïàäàë â êîëîíèþ ( è åãî ìëàäøèé áðàò) è óìåð â òðèäöàòèäåâÿòèëåòíåì âîçðàñòå. Áðàò Ð.À.À. ïîãèá íà çîíå.
À.Ô.À. ïèë, êàê è åãî ðîäèòåëè.
ß — âîò îí,âåñü ïåðåä âàìè. Æèâ. Íå àëêîãîëèê è íå òðåçâåííèê. Âïðî÷åì, íè÷åì íå ëó÷øå ìîèõ òîâàðèùåé äàâíî ìèíóâøèõ äíåé.Âñåé ðàçíèöû,÷òî ïîêà æèâ.

×ÅÊÀËÄÛÊÍÓÒÜ – âûïèòü. «Îí (ß) ïîø¸ë â ðåñòîðàí÷èê, ÷åêàëäûêíóë ñòàêàí÷èꅻ- óëè÷íàÿ ïåñåíêà 50-õ ãîäîâ.

×ÅÒÓØÊÀ – ÷åêóøêà.
Äâóõñîòïÿòèäåñÿòèãðàììîâàÿ áóòûëêà âîäêè, ÷åòâåðòü ëèòðà, ÷åòâåðòóøêà, ÷åòóøêà, ÷åêóøêà. Äâå ÷åêóøêè — ïîë-ëèòðà, ïëàòà çà âñå óñëóãè âçàèìíûå ìåæäó ãðàæäàíàìè ÑÑÑÐ.Íåêîòîðûå íàçûâàëè âîäêó, ÷àùå èìåííî ïîëëèòðîâêó
íàøåé âàëþòîé.

×ÅÐÅÏÀÍΠÀËÅÊÑÀÍÄÐ ÏÅÒÐÎÂÈ× – îòåö Ìàðèè, Âàëåíòèíû( â áðàêå Ñàâèíêèíà) è Àëåêñàíäðà. Æèë, âåðíóâøèñü ñ ôðîíòà, â Ìàðüÿíîâêå. Æåíèëñÿ íà Ðîçå Ìàòâååâíå Ìåëüìàí. Òî÷íî íå èçâåñòíî, íî âåðîÿòíî, ÷òî å¸ ïðåäêè æèëè â Ïîâîëæüå ñ äàâíèõ âðåì¸í, ñî âðåìåíè ïðàâëåíèÿ Åêàòåðèíû II, êàê è áîëüøèíñòâî îáðóñåâøèõ íåìöåâ. Âî âðåìÿ âîéíû ñ Ãåðìàíèåé Ñîâåòñêàÿ âëàñòü èç çàïàäíûõ ðàéîíîâ ÑÑÑÐ ïåðåñåëèëà íåìöåâ â Ñèáèðü. Ñðåäè íèõ è îêàçàëàñü Ðîçà Ìàòâååâíà (ìî¸ ïðåäïîëîæåíèå, óçíàòü íå ó êîãî).  Ìàðüÿíîâêå, ðàéöåíòðå Îìñêîé îáëàñòè îíà âûøëà çàìóæ çà ×åðåïàíîâà. Î êîðíÿõ å¸ ôàìèëèè ñêàçàòü ïî÷òè íå÷åãî. Ïðåäïîëîæèòåëüíî: Ìåëüìàí – «ìó÷íîé ÷åëîâåê», â îòëè÷èå îò Ìþëëåð – «ìåëüíèê». Òàê ìíå ñêàçàë ó÷èòåëü íåìåöêîãî ÿçûêà.
 Äàëåå äîìûñëèâàþ ñàìîñòîÿòåëüíî. ×òî ìîãëî çíà÷èòü «ìó÷íîé»? — Ëèáî ðàáîòíèê íà ìåëüíèöå, ðàç óæ íå ñàì ìåëüíèê, ëèáî ìóêîñåé â ïåêàðíå, ëèáî ïåêàðü. Ëèáî áëåäíîëèöûé, áåëîëèöûé ÷åëîâåê, àëüáèíîñ.
Ôàìèëèÿ ×åðåïàíîâ âåñüìà ðàñïðîñòðàí¸ííàÿ. Ñðåäè èçâåñòíûõ ëþäåé, íîñèâøèõ ýòó ôàìèëèþ, èçîáðåòàòåëè ïåðâîé Ðîññèéñêîé æ/ä è ïàðîâîçà, îòåö è ñûí ×åðåïàíîâû: Åôèì Àëåêñàíäðîâè÷ (1774 – 1842) è Ìèðîí Åôèìîâè÷ (1803 – 1849), êðåïîñòíûå ìåõàíèêè óðàëüñêèõ çàâîä÷èêîâ Äåìèäîâûõ;
ñèáèðñêèé ëåòîïèñåö Òîáîëüñêèé ÿìùèê Èëüÿ ×åðåïàíîâ, îí è åãî áðàò Êîçüìà, àðõèòåêòîð, ïðèíèìàëè ó÷àñòèå â ñòðîèòåëüñòâå Îìñêîé êðåïîñòè, äîñòîâåðíî èçâåñòíî î ïðîåêòèðîâàíèè èìè ïåðâîãî êàìåííîãî ñîîðóæåíèÿ íà å¸ òåððèòîðèè  — Âîñêðåñåíñêîãî ñîáîðà, ñûí Êîçüìû õóäîæíèê –ïîðòðåòèñò, ðàñïèñûâàë öåðêâè.
Ðîñòèñëàâ Ô¸äîðîâè÷ ×åðåïàíîâ ð.10.06.1925 ñåëî Ìåëüíè÷íîå Ëþáèíñêîãî ð-íà Îìñêîé îáë. –õóäîæíèê, æèâîïèñåö, ïðèåõàë â Îìñê â 1959ã. Èçâåñòíî ìíîæåñòâî ×åðåïàíîâûõ-äâîðÿí, åù¸ áîëüøå ïðîñòîëþäèíîâ. Èñòîðèÿ ñîõðàíèëà èìÿ Ñòàâðîïîëüñêîãî åïèñêîïà Ëüâà, â ìèðó Ëåîíèäà Âñåâîëîäîâè÷à ×åðåïàíîâà (1888-1937). Íå çàáûò è ïîëíûé Êàâàëåð îðäåíà Ñëàâû Èâàí Íèêîëàåâè÷ ×åðåïàíîâ (1905- 1979).
 Ñîâåðøåííî íå çíàÿ ïðåäàíèé ñåìåéíûõ, ÿ íå ìîãó äåëàòü ïðåäïîëîæåíèé î ñòåïåíè ðîäñòâà èëè ïîëíîãî åãî îòñóòñòâèÿ ñ êåì -ëèáî èç âûøåïåðå÷èñëåííûõ ×åðåïàíîâûõ. «×åðåïàí âñòàðü îçíà÷àëî: ëèáî æèòåëü ãîðîäà ×åðåïîâöà, ëèáî ãîðøå÷íèê,..». Òàêîãî ìíåíèÿ î ïðîèñõîæäåíèè ôàìèëèè ïðèäåðæèâàþòñÿ Å.À.Ãðóøêî è Þ.À.Ìåäâåäåâ «Ôàìèëèè». È Þðèé Ôåäîñþê «Ðóññêèå ôàìèëèè».
Èõ, Àëåêñàíäðà Ïåòðîâè÷à è Ðîçû Ìàòâååâíû, ñûí Àëåêñàíäð óìåð â ìëàäåí÷åñòâå.
Äî÷ü Ìàðèÿ Àëåêñàíäðîâíà Ñåâîñòüÿíîâà (óðîæä¸ííàÿ ×åðåïàíîâà) ñ ìóæåì Âàñèëèåì Êîíñòàíòèíîâè÷åì ïðîæèâàåò â äåðåâíå Ãåîðãèåâêà Ãîðüêîâñêîãî ðàéîíà Îìñêîé îáëàñòè.
Î äðóãîé ðîäíå æåíû ìîåé, Âàëåíòèíû Àëåêñàíäðîâíû Ñàâèíêèíîé (óðîæä¸ííîé ×åðåïàíîâîé) ìíå íè÷åãî íå èçâåñòíî. Îñòàëîñü íåñêîëüêî ôîòîãðàôèé. Ñ íåêîòîðûõ ñäåëàë ðåïðîäóêöèè.

×ÅÐÂÈ ÒÅÁß ÅØÜ – ðóãàòåëüñòâî ðàâíîçíà÷íîå ïîæåëàíèþ ñìåðòè.

×ÅÐÄÀÊ -1) ÷àñòü äîìà, îò ïîòîëêà äî êîíüêà êðûøè;
        2) ãîëîâà.
Ñåé÷àñ,  â íà÷àëå 21-ãî âåêà, ñëîâî íå óïîòðåáëÿåòñÿ â ïåðåíîñíîì çíà÷åíèè, çàìåíåíî ñëîâîì êðûøà. «Êðûøà ïîåõàëà» — ò.å. ñ óìà ñîø¸ë èëè ïðîñòî âûòâîðÿåò, ãîâîðèò íåïîòðåáíîå.
Ðåäêî ãîëîâó ÷åðäàêîì íàçûâàþò, îáû÷íî óãðîæàÿ äàòü ïî ÷åðäàêó.
Ñðåäè óãîëîâíèêîâ êðûøà —  çíà÷èò çàùèòà, ïîêðîâèòåëüñòâî óãîëîâíèêîâ îò äðóãèõ óãîëîâíèêîâ  êîìó-ëèáî, ÷àùå òîðãîâöàì. Èíîãäà ýòó ôóíêöèþ èñïîëíÿþò êîððóìïèðîâàííûå ðàáîòíèêè ïðàâîîõðàíèòåëüíûõ îðãàíîâ.

×ÅÐÂÈ – îáûêíîâåííûå ïîäëèñòíèêè, êîèõ ìû, ìàëü÷èøêè, ñîáèðàëè è, ïî÷åìó-òî, âñåãäà ñ÷èòàëè, ñêëàäûâàÿ â êîíñåðâíûå ìåòàëëè÷åñêèå áàíêè, ãäå îíè áûñòðî äîõëè. Ëó÷øèé ñïîñîá õðàíåíèÿ – â äåðåâÿííûõ ÿùèêàõ ñ êðûøêîé â òåíè. Íåêîòîðûå ðûáàêè ïðåäïî÷èòàþò ÿùèêàì ìåøêè òêàíûå. Ïîìíþ, ðàç ïàïà ïîïðîñèë ìåíÿ è ìëàäøåãî, Âîëîäþ, íàêîïàòü ÷åðâåé. Ìû çàèãðàëèñü äî ñóìåðåê. È â ïëîäîïèòîìíèê çà Ëèíèÿìè áëèç áåðåãà Îìè, ãäå îáû÷íî íàáèðàëè ÷åðâåé äëÿ óæåíèÿ, ïðèøëè î÷åíü ïîçäíî, íàøëè ÷óòü áîëüøå äâàäöàòè øòóê.  ïîëíîé òåìíîòå âûøëè èç çàðîñëåé ìîëîäûõ òîïîëåé, ïîäíÿëèñü â ãîðó è ïðèøëè äîìîé ÷óòü ðàíüøå âîçâðàùåíèÿ ñ ðàáîòû âî
âòîðóþ ñìåíó îòöà â ïîëíîé òåìíîòå. 

×ÅÐÂÎÍÅÖ — äåñÿòü ðóáëåé. Êðàñíàÿ êóïþðà íîìèíàëîì 10 ðóáëåé ñ èçîáðàæåíèåì Ëåíèíà âûõîäèëà, áûëà â îáîðîòå ñ 1961 ãîäà, ðåôîðìà, ïðîâåäåííàÿ â òîò ãîä äåíîìèíèðîâàëà ñîâåòñêóþ âàëþòó, ïðåâðàòèâ ÷åðâîíåö â ðóáëü, õðóñò, ðâàíûé ñì.,à ñòîðóáë¸âêó ïðåâðàòèëà â äåñÿòêó, ÷åðâîíåö.
Íûí÷å áóìàæíûõ äåñÿòèðóáë¸âîê â õîäó íåò,îñòàëàñü ìîíåòà äîñòîèíñòâîì 10 ðóáëåé æ¸ëòîãî ñïëàâà, íî å¸ óæå íèêòî íå íàçûâàåò íè ÷åðâîíöåì, íè àðàá÷èêîì -ìåëî÷ü.Îêòÿáðü 2021.
Íà ñòðàíèöàõ ïüåñû À.Í.Îñòðîâñêîãî «Ñâîè ëþäè- ñî÷ò¸ìñÿ» âñòðå÷àåì àðàá÷èêà ñ ïðèìå÷àíèåì àâòîðà:»Àðàá÷èê -÷åðâîíåö»
×ÅÐÂÎÒÎ×ÈÍÀ – è â îâîùàõ, è âî ôðóêòàõ, è â ÷åëîâå÷åñêîì õàðàêòåðå.
-Äà, äðóæîê òâîé ñ ÷åðâîòî÷èíêîé îêàçàëñÿ.

×ÅÐÂß×ÊÀ ÇÀÌÎÐÈÒÜ – ïåðåêóñèòü, óíÿâ ãîëîä.  æóðíàëå «Ðóññêàÿ ðå÷ü» âñòðåòèë ãèïîòåçó: óáèòü ñïèðòíûì ãåëüìèíòîâ â êèøå÷íèêå.Ñåé÷àñ ìåäèöèíà íå íà òàêîì óðîâíå, íàä¸æíåå è ýôôåêòèâíåå ëåêàðñòâà.

×ÅÐÅÇ ÅÄÓ ÍÀ ÒÎÒ ÑÂÅÒ ÈÄÓ – ìàìà ïðî îáæîð òàê ãîâîðèëà èëè î ïðîñòî îäíîêðàòíî ïåðååâøåì ÷åëîâåêå.
Ñåñòðà ïåðåñêàçàëà ìíå ñëîâà ìàìû: «Ñêîëüêî çà ñòîëîì áûë – ñòîëüêî è â ðàþ ïîáûâàë» è «Çà ïîëåæàíüåì è ïîñèäåòü íåêîãäà».

רËÊÀ – ÷óá.
 Íå îñåëåäåö çàïîðîæñêèé, äëèííàÿ ïðÿäü íà ñåðåäèíå ÷åðåïà,  âûáðèòîãî èëè âûñòðèæåííîãî, à — ñïåðåäè íàä ëáîì.
Ó÷èòåëüíèöà âòîðàÿ ìîÿ, Íèíà Èâàíîâíà Êèñåë¸âà, îòó÷èëà ìåíÿ îò âñÿêèõ ïðè÷¸ñîê. Äîëãî ñòðèãëè ìåíÿ íàãîëî, óãîæäàÿ åé, ïðîòèâ ìîåé âîëè.
Ïåðåä ñëóæáîé ôîðñèë – «ïîä êàíàäêó» ñòðèãñÿ.
Ñëóæáà ïðèó÷èëà ñòðè÷üñÿ î÷åíü êîðîòêî.
È þíîøåé, è ìóæ÷èíîé, è äåäóøêîé íå èçìåíèë âêîðåíèâøåéñÿ ïðèâû÷êå ñòðè÷üñÿ íàëûñî.

×ÅÐÍÎÁÐÛÑÛÉ. Ëåíü ìíå âîçâðàùàòüñÿ ê íà÷àëó àëôàâèòà è ðàññóæäàòü î áåëîáðûñûõ. Äà è íå äóìàë ÿ ýòîãî äåëàòü, íåñìîòðÿ íà òî, ÷òî è â äåòñòâå, è ïîçæå ÷àñòî ñòàëêèâàëñÿ ñ áåëîáðûñûìè. Ñ ÷åðíîáðûñûìè æå íà ñåäüìîì äåñÿòêå ëåò ñòîëêíóëñÿ âïåðâûå.
Ñïàñèáî Àëåêñåþ Ôåîôèëàêòîâè÷ó.
 Æåëàþùèå îòûùóò òàêîâûõ ñðåäè «Ëþäåé ñîðîêîâûõ ãîäîâ».
 È, êàê â àôîðèçìå:åñëè íåëüçÿ, à î÷åíü õî÷åòñÿ, òî ìîæíî,- âòèñíó ñþäà íà âñÿêèé ñëó÷àé ôàìèëèþ ãîñóäàðñòâåííîãî è ïîëèòè÷åñêîãî äåÿòåëÿ Âèêòîðà Ñòåïàíîâè÷à ×åðíîìûðäèíà,çàìå÷àòåëüíîãî,ì.á., íå ñòîëüêî äåëàìè ñâîèìè, ñêîëüêî àôîðèçìàìè. Îäèí â êà÷åñòâå ïðèìåðà ïðèâåäó: «Õîòåëè, êàê ëó÷øå, à ïîëó÷èëîñü, êàê âñåãäà» — ýòî î íàñ, î ðîññèÿíàõ, à ïóùå òîãî î ÷èíîâíèêàõ íàøèõ.
ßçûêîâåä Ëåâ Óñïåíñêèé óâåðÿåò, ÷òî  «áðû» çíà÷èëî áðîâü â äðåâíåðóññêîì ÿçûêå è ïîòîìó ìîæíî ñ÷èòàòü áåëîáðîâîãî, à íå áåëîãîëîâîãî áåëîáðûñûì, à ÷åðíîáðîâîãî, íî íå ÷åðíîãîëîâîãî ÷åðíîáðûñûì. Ñì. åãî êíèãó «Ïî÷åìó íå èíà÷å?»

×ÅÐÍÓØÊÀ – 1) ÷åðíàâêà, ñìóãëÿíêà.
×åðíàâêà  èç «Ñêàçêè î ì¸ðòâîé öàðåâíå è ñåìè áîãàòûðÿõ» À.Ñ.Ïóøêèíà. Ïîìíèòå, îíà íå ñòàëà èñïîëíÿòü ïðèêàç öàðèöû, è â îòâåò íà ìîëüáó öàðåâíû ñìèëîñòèâèòüñÿ, «â äóøå å¸ ëþáÿ,
                Íå óáèëà, íå ñâÿçàëà, 
                Îòïóñòèëà è ñêàçàëà:
                «Íå êðó÷èíüñÿ, áîã ñ òîáîé».
                À ñàìà ïðèøëà äîìîé».
×åðíóøêîé çà ñèëüíóþ ñìóãëîòó çâàëè íà êâàðòàëå ïðàáàáêó ïîäðóæêè äåòñòâà ìîåé äî÷êè Àíàñòàñèè Ëåíû Âåðíèêîâñêîé (íîñèëà îíà,áàáêà, è äðóãîå áîëåå ÷àñòî óïîòðåáëÿåìîå ïðîçâèùå – Êóäðÿâ÷èõà). Êîãäà îíà óìåðëà, âíóê å¸ Âàëåðèé, îòåö Ëåíû, çíàÿ ìåíÿ êàê êíèãîëþáà, ïðîäàë ìíå Åâàíãåëèå íà÷àëà 20-ãî âåêà èçäàíèÿ. Òàê ÿ âïåðâûå âçÿë â ðóêè Ñâÿùåííîå ïèñàíèå. À äî÷ü Êóäðÿâ÷èõè,áàáêà òîé æå ïîäðóæêè, ñëóæèëà â öåðêâè Êðåñòîâîçäâèæåíñêîé,÷òî íà óëèöå Òàðñêîé. Âåðîÿòíî, îíà è íàäîóìèëà ñûíà âåðíóòü êíèãó íåñêîëüêî ëåò ñïóñòÿ. ß îòäàë óæå îáíîâë¸ííóþ êíèãó â íîâîì ïåðåïë¸òå (Âîëîäÿ Àíèñèìîâ ñäåëàë, áàçà êíèãîòîðãà)
Äåíåã íå ïîòðåáîâàë ñ Âàëåðèÿ è âñïîìíèë, ÷òî ìîæíî áûëî, êîëè îí ñ ìåíÿ âçÿë, òîëüêî ñåé÷àñ.
 êàôåäðàëüíîì ñîáîðå òîì ìíîãî ïîçæå êðåùåíû ïî íàñòîÿíèþ ìîåé ñåñòð¸íêè Íèíû Èâàíîâíû ÿ, æåíà, íàøè äåòè. Ñåñòðà ìîÿ  — êð¸ñòíàÿ äî÷êè ìîåé. Âñåõ ïðèâåëà ê áîãó, êðîìå ìóæà ñâîåãî, ïðèíÿâøåãî êðåùåíèå ïîñëå å¸ êîí÷èíû.
           2) ÷åðíóøêà – ÷¸ðíûé ãðóçäü.
Æàðåíàÿ ÷åðíóøêà ãîð÷èò, îñòà¸òñÿ òâ¸ðäîé è å¸ â òàêîì âèäå íå óïîòðåáëÿþò â ïèùó. Òâ¸ðäàÿ è íåâêóñíàÿ. Âàð¸íàÿ õóæå æàðåíîé. Õîðîøà ñîë¸íàÿ. À óæå èç ñîë¸íûõ ÷åðíóøåê ìîæíî è ñóïåøíèê ñâàðèòü, ïîëó÷àåòñÿ âêóñíî.Ãëàâíîå – ïîìåëü÷å ïîðåçàòü è ïðåäâàðèòåëüíî ÷óòü îáæàðèòü.Ƹíêà ïðèäóìàëà.
À èêðà èç ÷åðíóøåê — ñìàê!

×ÅÐÏÀËÜ —  ñòàðøèé çîëîòàðü. Ìëàäøèé çîëîòàðü íà ïîäõâàòå. Äà, äà, ðå÷ü î òåõ ñàìûõ äåðìîïðÿòàõ, ÷òî â ãëàâå î ïàðàøíèêàõ óïîìèíàþòñÿ.

×ÅÐÏÀÊ – âåëèêîå ìíîæåñòâî ñàìûõ ðàçíûõ ÷åðïàêîâ åñòü íà áåëîì ñâåòå, ïåðå÷èñëÿòü çàìó÷àåøüñÿ. Ïîýòîìó çàäåðæóñü íà îäíîì ðûáàöêîì è äâèíóñü äàëåå.
×åðïàê ðûáàöêèé íàïîìèíàåò øóìîâêó ïîâàðñêóþ, îòâåðñòèÿ ó ðûáàöêîé ïîêðóïíåå. ×åðïàêîì ðûáàêè-çèìíèêè óáèðàþò ë¸ä èç ëóíêè, âûäîëáëåííîé ïåøí¸é èëè ïðîáóðåííîé ëåäîáóðîì.
Ñ çèìíåé ðûáàëêîé ïîçíàêîìèë ìåíÿ ìîé òîâàðèù-ðûáàê, áûâøèé âîèí-àôãàíåö Âèòàëèé Ñàáëèí. Ñëó÷èëîñü ýòî 13 äåêàáðÿ 2000 ãîäà íà çàòîíå ðåêè Èðòûø, âáëèçè ïîñ¸ëêà Ðûáà÷èé. Ðûáà êëåâàëà ìåëêàÿ, îäíàêî ïðîöåññ ëîâà â ðûáàëêå âàæíåå ïðî÷åãî.
 È âñåëèëñÿ â ìåíÿ àçàðò. È ñ òåõ ïîð êàæäóþ çèìó âûõîæó íà ë¸ä ñ ïåøí¸é (èëè ëåäîáóðîì), óäî÷êàìè è ÷åðïàêîì.

×ÅÐÒÈ ÂÑÒÓÏÈËÈ – î ÷åëîâåêå íåàäåêâàòíîãî ïîâåäåíèÿ.
-×òî, ÷åðòè âñòóïèëè? À íó-êà áûñòðî ñåë, óñïîêîèëñÿ. Áðàòèøêà ñïèò, à îí áåñèòñÿ. Ñÿäü êíèãó ïî÷èòàé. Óãîìîíèñü,- ãîâîðèëîñü ðàçûãðàâøåìóñÿ-ðàñøóìåâøåìóñÿ ðåá¸íêó.

×ÅÑÍÎÊ. Î ëóêå è ÷åñíîêå ñêàçàíî ïðåäîñòàòî÷íî.
È âñå çíàþò, êàêîå ìåñòî çàíèìàëè îíè â ïèòàíèè íàøåì.È ïîãîâîðêà — ÷åñíîê è ëóê îò ñåìè íåäó㠖 íà ñëóõó ñ äåòñòâà åäâà ëè íå ó âñåõ æèòåëåé Ðîññèè

רÐÒÀ ËÛÑÎÃÎ – ò.å. íè÷åãî.
-׸ðòà òåáå ëûñîãî, à íå … — íóæíîå âñòàâèòü âìåñòî ìíîãîòî÷èÿ.

«-Áîëüøóþ ïîëó÷èë íàãðàäó?
-׸ðòà ëûñîãî,-îòâå÷àë îí,ïîäíèìàÿñü è ñîë¸íîå ïðèáàâëÿÿ ñëîâå÷êî.- Èì, äüÿâîëàì, òîëüêî ñâîé êàðìàí äîðîã, íàøåìó áðàòó — äóëþ ïîä íîñ…» — «Íîæè» Ñîêîëîâà-Ìèêèòîâà.

×ÅÑÎÒÊÀ – çàðàçíîå êîæíîå çàáîëåâàíèå. Äåðæàëà  íàñ ìàòü â ÷èñòîòå, à íå ñïàñëà – çàâ¸ç Ìèøà çàðàçó èç àóëà, ãäå íà óáîðî÷íîé òðóäèëñÿ îñåíüþ 1964 ãîäà.
ß, òðèíàäöàòèëåòíèé çà âñåõ îòäóâàëñÿ. Õîäèë ê âðà÷àì.
Ñòóäåíòêè-ïðàêòèêàíòêè ìîëîäåíüêèå ðàññìàòðèâàëè ìåíÿ îáíàæ¸ííîãî, à âðà÷ ïîêàçûâàë íà ìî¸ì òåëå ø¸ëóäè ðàñ÷¸ñû êðîâàâûå ñóõèå è îáúÿñíÿë, ñëîâíî íà ýêñïîíàòå áåçäóøíîì, ÷òî îíè çíà÷àò. À ìíå òðèíàäöàòü ëåò.Ñòûäíî.À ìåíÿ è òðóñû ñíÿòü ïîïðîñèëè. Ñíÿë, êóäà äåâàòüñÿ. Îñìàòðèâàëè âñå è äåâóøêè, è þíîøè.

×ÅÕÀÐÄÀ –1) èãðà. Îïèñàòü å¸ íàðàâíå ñ äðóãèìè çàáàâàìè ñîáèðàþñü îòäåëüíî â çàäóìàííûõ «Èãðàõ ïðîëåòàðñêèõ äåòåé».
         2) íåðàçáåðèõà;
         3) ÷àñòàÿ ñìåíà… äîïóñòèì, ïðàâèòåëüñòâà.

«Òàéãà» Âÿ÷.Øèøêîâ, ãäå-òî â ñåðåäèíå 32-é ãëàâû — «Òðåùèò òàéãà, óõàåò, îæèëà, çàâûëà, çàñòîíàëà íà òûñÿ÷ó ãîëîñîâ: âñå ñòðàõè ëåñíûå âûïîëçëè, çàøìûãàëè, çàñóåòèëèñü, âñå áåñû èç áîëîò ïîâûëåçëè, ñâèùóò ïðîíçèòåëüíî, íîñÿòñÿ, â ÷åõàðäó èãðàþò»

Ó Äàëÿ â «Ñêàçêå î ïîõîæäåíèÿõ ÷¸ðòà-ïîñëóøíèêà,..» ÷èòàåì:
«Êàæäûé äåíü èä¸ò ïîðöèÿ: âîäêà, ìÿñî, ãîðîõ, ìàñëî; ïîä áàêîì ñêàçêè, ïëÿñêè, èãðàþò â äóðàêè è â íîñêè, â ðûáêó è â ÷åõàðäû;..»

×Å×À – ÷å÷¸òêà.
Ïòè÷êà, çèìóþùàÿ â Ñèáèðè. Ñ êðîâàâûì ïÿòíûøêîì íà ãîëîâå, ñ ðîçîâàòîé ãðóäêîé. Ìåíüøå âîðîáüÿ. Îïåðåíüå ñâåòëåå âîðîáüèíîãî. Ëîâèëè è äåðæàëè çèìîé â êëåòêàõ äîìà. Êëàññó ê ñåäüìîìó óâëå÷åíèå îñòàâèë.

×ÅØÈ – áåãè. 
Àíåêäîò, îáíàðóæåííûé â êíèãå Þðèÿ Íèêóëèíà «Ïî÷òè ñåðü¸çíî».
— Â÷åðà áûë íà èïïîäðîìå. Íàãíóëñÿ çàøíóðîâàòü áîòèíîê – íà ìåíÿ íàäåëè ñåäëî.
-È ÷òî?
-ß êàê ÷åñàíóë –  ïðèø¸ë ïåðâûì.
Âûðàæåíèå «÷åøè îòñþäà» ïî÷òè âñåãäà çâó÷èò  óãðîæàþùå. È ëó÷øå ïðèñëóøàòüñÿ, åñëè íåò ñèë ïðîòèâèòüñÿ.

«Ñöåíû â áîëüíèöå» Âàñ.À.Ñëåïöîâ-
«…-Ìû çà íèì, à îí îò íàñ.Êðè÷èì åìó:ïîñòîé, ïîñòîé! – êóäà!òàê-òî ñòàë ÷åñàòü, è ïðÿìî ê çàñòàâå»
È Â.Â.Ìàÿêîâñêîãî – «…çà íå¸ íà ñìåðòü, è ïóëåþ ÷åøèòå» íå ñðàçó è âñïîìíþ èç êàêîãî ïðîèçâåäåíèÿ, íî çäåñü, ïîìíèòñÿ, êîììåíòàðèè îòëè÷àþòñÿ îò ìîåãî ïîíèìàíèÿ ñëîâà…Çàáûë îòêóäà ñòðîêà.

«Êàòîðæíèê» Âÿ÷.Øèøêîâ , ïÿòàÿ ãëàâà –
«Áûëî íîñîì, îêàÿííûé, òîðêíóëñÿ, áðîñèë íîæ, äàëüøå ÷åøåò»

×ÈÊÀ – èãðà íà äåíüãè ñ ìîíåòàìè. Ñìîòðèòå «Èãðû ïðîëåòàðñêèõ äåòåé». À òû èõ îïèñàë?

×ÈÊÈÁÐÈÊÈ – ó Äàëÿ ÷èêèáðûêè. Óïðÿìñòâî.

×ÈÊÀÒÜÑß – ðàçâîäèòü àíòèìîíèè.
-Çà÷åì ñ íèì ÷èêàòüñÿ, — ò.å.íåçà÷åì ñ íèì äîëãî ðàçãîâàðèâàòü,íå îáðàùàé âíèìàíèÿ íà åãî êàïðèçû, âîçðàæåíèÿ è ò.ï.
 Ïðî÷èêàëñÿ  — çàìåøêàëñÿ, ïðîìåäëèë è â ðåçóëüòàòå îïîçäàë.

×ÈÍÎÄÐÀË – êàðüåðèñò.

×ÈÍ-×ÈÍÀÐ¨Ì – ïîëíûé ïîðÿäîê, êîìàð íîñà íå ïîäòî÷èò.

×ÈÐÅÉ ÒÅÁÅ Â ÃËÎÒÊÓ – ðóãàòåëüñòâî â îòâåò íà çëîÿçû÷èå.Ýòî ñ äåòñòâà çíàêîìî âûðàæåíèå. È áðàò Ìèõàèë óïîòðåáèë â ðîìàíå ñâî¸ì íåîêîí÷åííîì «Ïîä çåë¸íûì çíàìåíåì»
À âîò íåñêîëüêî âèäîèçìåí¸ííûé âàðèàíò Ô¸äîðà Àáðàìîâà â ðîìàíå «Áðàòüÿ è ñ¸ñòðû» — «×èðüèùå òåáå íà ÿçûê», ñòð.189, êí.1-2

×ÈÑËÅÍÍÈÊ – êàëåíäàðü.
Îòðûâíîé êàëåíäàðü. Âñåãäà âèñåë íà êóõíå. Âîïðåêè íàçâàíèþ ó íàñ ëèñòêè íå îòðûâàëè, à îòãèáàëè êâåðõó è ïðèæèìàëè ðåçèíêîé. Èíîãäà êàëåíäàðè ñîõðàíÿëè ïî íåñêîëüêó ëåò. Â íèõ ìîæíî áûëî íàéòè äåëüíûå ñîâåòû äîìàøíåìó ìàñòåðó, îãîðîäíèêó, ñàäîâîäó, ãðèáíèêó, ðûáîëîâó, ìîäíèöå, äîìîõîçÿéêå.
 Âûïóñêàëè è ñïåöèàëèçèðîâàííûå êàëåíäàðè, òàê ñêàçàòü ïî èíòåðåñàì.
Íà ñòàðûé Íîâûé ãîä 2020 ñûí ïîäàðèë ìíå ïðàâîñëàâíûé îòðûâíîé ÷èñëåííèê, à ìàìå «Ñàä è îãîðîä ïîä Ëóíîé», ÿ ñîáåçüÿííè÷àë è ïîäàðèë äî÷êå è ñâàòüå Ë.Â.À. êàëåíäàðü «Áàáóøêèíû çàãîòîâêè»

Àëåêñåé Þãîâ «Äóìû î ðóññêîì ñëîâå»-
«Îòîðâ¸øü ëèñòîê ÷èñëåííèêà —  è òàì, ÷óòü íå íà êàæäîì ëèñòî÷êå: «Íåëüçÿ ãîâîðèòü.- Íàäî ãîâîðèòü!» ñòð. 82
Íî âîò óæå â 2020 ãîäó âñòðåòèë, ÷èòàÿ «Èñòîðèþ ãîñóäàðñòâà Ðîññèéñêîãî», íîâîå çíà÷åíèå ñëîâà, ÷èòàåì:
«Î ñåðü¸çíîñòè ïîäõîäà ìîíãîëîâ ê ïðîáëåìå ïîëó÷åíèÿ äàíè ñâèäåòåëüñòâóåò ïðèåçä íà Ðóñü â 1257 ã. ñïåöèàëüíûõ ÷èíîâíèêîâ — ÷èñëåííèêîâ,ïðîâåäøèõ ïåðåïèñü íàñåëåíèÿ äëÿ âçèìàíèÿ äàíè» ñì. ò.4 , ñòð. 389

×ÈÑÒÎÃÀÍ – ïðèáûëü, íàâàð, ïðèâàðîê, äèâèäåíäû, äîõîä.
Îòåö, ãîâîðÿ î ÷èñòîãàíå, ïîäðàçóìåâàë çàðïëàòó ñâîþ, çà âû÷åòîì ïîäîõîäíîãî íàëîãà, ïðîôñîþçíîãî âçíîñà è íåêîòîðûõ äðóãèõ äîáðîâîëüíî-ïðèíóäèòåëüíûõ ïîáîðîâ: ÄÎÑÀÀÔ, îáùåñòâî îõðàíû ïàìÿòíèêîâ êóëüòóðû è ïðî÷èõ áåñ÷èñëåííûõ îáùåñòâ, íàïðî÷ü çàáûòûõ ïîñëå ðàçâàëà ñòðàíû â 1991.

×ÈÑÒÎÄÅË(ÊÀ) – èðîíè÷íî â àäðåñ íåáðåæíîãî ðàáîòíèêà.
Ðîäèòåëè íàñ ðàíî ñòàëè ïðèó÷àòü ê ïîðÿäêó. È, ïî-ìîåìó, ñóìåëè âñåõ íàñ, òðîèõ ñûíîâåé è äî÷êó, íàó÷èòü ëþáèòü ÷èñòîòó, îïðÿòíîñòü — ïîðÿäîê. Âñåãäà îáðàùàëè íàøå âíèìàíèå íà áåç äóøè èñïîëíåííóþ ðàáîòó.
×èñòîäåëêîé çâàëè ñîñåäêó ïî äà÷å,íà ó÷àñòêå å¸ ðàñòèòåëüíîñòü  ïðîèçðàñòàëà â ïåðâîáûòíîì áîòàíè÷åñêîì õàîñå. È íàéòè íóæíóþ òðàâêó, îâîù â å¸ âëàäåíèÿõ áûëî çàíÿòèåì íå èç ë¸ãêèõ. Ÿ ñàìó ÷àñòî ìîæíî áûëî âñòðåòèòü ëåæàùåé ìåæ êðèâûõ ãðÿäîê. Íè òî çàãîðàëà, íè òî ïüÿíàÿ, íè òî îòäûõàëà, íè òî íåçäîðîâüå çàñòàâëÿëî çàìèðàòü è ïîäîëãó ëåæàòü ñðåäü áîòàíè÷åñêèõ ïðè÷óä.

 «Áåñïîêîéíîì àäìèðàëå» Ê.Ì.Ñòàíþêîâè÷ óïîòðåáëÿåò ñëîâî ÷èñòîäåë â ïðÿìîì ñìûñëå —  îá óíòåð-îôèöåðå Àðòþõèíå ãîâîðÿ, î ÷åëîâåêå ëþáÿùåì áåçóïðå÷íûé ïîðÿäîê.

×ÈÑÒÎÏÈÑÀÍÈÅ – êàëëèãðàôèÿ.
ß çàõâàòèë âðåìåíà, êîãäà îáó÷àëè ÷èñòîïèñàíèþ. Íå ïðåóñïåë, íî,âåðîÿòíî, íå ïðîéäè ÿ ýòîò êóðñ, ïî÷åðê ìîé íå ñìîã áû ðàñøèôðîâàòü íè ãðàôîëîã, íè ÿ ñàì.
Êñòàòè, Êàðë Ìàðêñ ïèñàë î÷åíü íåðàçáîð÷èâî è ïîðîé íå ìîã ïðî÷åñòü ñâîåé ðóêîé âûâåäåííîå ñëîâî, âûðó÷àëà æåíà (èç êàêîé-òî êíèãè çàáûòîé, ÷èòàííîé â þíîñòè.  Ïðåïîäàâàëè íàì ÷èñòîïèñàíèå â ïåðâûõ äâóõ êëàññàõ íà÷àëüíîé øêîëû.
Îäíîêëàññíèê Àëèêîâ Àìèð ïèñàë áóäòî ïîä êîïèðêó ñ ïðîïèñè.
 Áîëåå òð¸õ äåñÿòèëåòèé ñïóñòÿ íà ñâàäüáå ñûíà Ñåð¸æè è Îëüãè Áåçðó÷êî îí ñîâåðøåííî íåîæèäàííî è, ðàçóìååòñÿ, ñëó÷àéíî îêàçàëñÿ ôîòîãðàôîì. Íåâàæíûì. Ôîòîãðàôèè âûöâåòàòü ñòàëè ñêîðî. Ëó÷øå áû îñâîèë èñêóññòâî êàëëèãðàôîâ êèòàéñêèõ. Èëè Ðîññèéñêóþ êàëëèãðàôèþ óñîâåðøåíñòâîâàë.

×ÅÐÍÈËÜÍÈÖÀ — íåîáõîäèìûé ñîñóä äëÿ ó÷åíèêîâ âïëîòü äî ÕÕ âåêà.
È êàê íè ñòàðàëèñü ìû áûòü àêêóðàòíûìè,áåç êëÿêñ íå îáõîäèëîñü.È ÷òî îáèäíåå âñåãî — è íà óðîêàõ ÷èñòîïèñàíèÿ, êîãäà ñòîëüêî òðóäîâ ïîëîæåíî è âäðóã — íà òåáå! — êëÿêñà âî âñþ ñòðàíèöó.À áûâàëî, è ÷åðíèëüíèöó îïðîêèíåò ó÷åíèê. Íåïðîëèâàøêè-÷åðíèëüíèöû ñòàðàëèñü èìåòü.

«-Âîò, ëþáåçíûé,-ñêàçàë Ñóñàëèí,- ïîïðîñè  òû ó áóôåò÷èêà ÷èñòûé ëèñòîê áóìàæêè äà ï¸ðûøêî ñ ÷åðíèëåíêîé. Íà ìèíóòêó, ìîë». -Ìåëüíèêîâ-Ïå÷¸ðñêèé «Íà ãîðàõ»

×ÈÑÒÎÕÎË(ÊÀ) – ïàðîäèÿ íà àêêóðàòíîãî ÷åëîâåêà.
×èñòîõîëîâ âñòðå÷àë âíå ñòåí îò÷åãî äîìà, à ñëîâî ëèøü ó ñåáÿ äîìà.

×ÎÊÍÓÒÜÑß – 1) ñîéòè ñ óìà;
            2) ñäâèíóòü áîêàëû, ðþìêè, ñòîïêè ,ôóæåðû, ñòàêàíû, êðóæêè ñî
               ñïèðòíûì.
Äóìàåòå, ñëó÷àéíî äâà ñòîëü ðàçíûõ íà ïåðâûé âçãëÿä ïîíÿòèÿ çàêëþ÷àåò ýòîò îìîíèì? ×îêíóëèñü – è âûïèëè. Âûïèëè – è ÷îêíóëèñü.

×ÐÅÂÎÓÃÎÄÍÈÊ – îáæîðà, ÷åëîâåê ïîòàêàþùèé çàïðîñàì æåëóäêà.
Îòëè÷íî çàïîìíèëîñü, ñðàçó, êàê óñëûøàë âïåðâûå îò áðàòà Ìèõàèëà.
Îí ëþáèë ïîåñòü è ÷àñòî íàçûâàë ñåáÿ ÷ðåâîóãîäíèêîì.
Íî òîëñòûì è ãðóçíûì íå áûë. Òåïåðü, â âåêå ÕÕI è ÷ðåâîóãîäíèêîâ ðàçâåëîñü, è îæèðåâøèõ òüìà.
×ðåâîóãîäèå ñ÷èòàåòñÿ ãðåõîì è ìíîãèå ïîïû ñòðàäàëè èì.Âñïîìíèòå õîòÿ áû ëèòåðàòóðíîãî  îáæîðó è ïüíèöó î. Èïàòà (?)èç «Óãðþì-ðåêè» Âÿ÷.Øèøêîâà, âñïîìíèòå êàðòèíó «×àåïèòèå â Ìûòèùàõ» Â.Ã.Ïåðîâà, à ÿ ïðèâåäó ñòðî÷êó-äðóãóþ èç «Ëåòà Ãîñïîäíÿ» Øìåë¸âà  —
«Àðõèåðåé ñóõîùàâûé, ñòðîãèé, — êàê ãîâîðèòñÿ, ïîñòíûé. Êóøàåò ìàëî, ñêðîìíî. Ïðîòîäèàêîí – ïðîòèâ íåãî, ãðîìàäåí, ñòðàøåí.
ß âèæó ñ óãîëêà, êàê  ðàñêðûâàåòñÿ åãî ðîò äî çåâà, è íàâàëåííûå áëèíû, ñåðûå îò èêðû òåêó÷åé, ëüþòñÿ â ïðîòîäèàêîíà ñòîïàìè. Ïëûâ¸ò ê íåìó ñèã, è îòïëûâàåò ñ ðàçðûòûì áîêîì. Ëü¸òñÿ ìàñëî â èêðó, â ñìåòàíó. Ëü¸òñÿ ïî ðåäêîé áîðîäêå ïðîòîäüÿêîíà, ïî ÿðêèì ãóáàì ,ìàëèíîâûì.
— Âàøå ïðåîñâÿùåíñòâî…à ðàññòåãàé÷èêà-òî ê óøèöå!..
-Àõ, ìû, ÷ðåâîóãîäíèê腻.
Æåëàþùèå íàéäóò ïðîäîëæåíèå  â ãëàâå «Ìàñëåíèöà»

Èç ãëàâû «Êíÿçü Êîíñòàíòèí Êîíñòàíòèíîâè÷ Îñòðîæñêèé» «Ðóññêîé èñòîðèè…» Í.È.Êîñòîìàðîâà-
«…;ðàäè ñâîåîáðàçíîñòè, îí äåðæàë ïðè äâîðå ñâî¸ì îáæîðó, êîòîðûé óäèâëÿë ãîñòåé òåì, ÷òî ñúåäàë íåâåðîÿòíîå êîëè÷åñòâî  ïèùè çà çàâòðàêîì è îáåäîì», ñòð.543

×ÒÎ ÊÐÅÑÒÜßÍÈÍ, ÒÎ È ÎÁÅÇÜßÍÈÍ – îáåçüÿííè÷àíüå, ïîäðàæàíèå, íåñàìîñòîÿòåëüíîñòü.

×ÒÎ ÍÈ ÄÓÐÍÎ – ÒÎ ÏÎÒÅØÍÎ.

×ÒÎ-ÒÎ ÐÀÁÎÒÀÒÜ ÇÀÕÎÒÅËÎÑÜ —  ÏÎÉÄÓ ÏÎËÅÆÓ, ÌÎÆÅÒ ÏÐÎÉĨÒ.

×ÒÎ-ÒÎ ÑÒÀËÎ ÕÎËÎÄÀÒÜ, ÍÅ ÏÎÐÀ ËÈ ÍÀÌ ÏÎÄÄÀÒÜ.

×ÒÎ-ÒÎ ÂÅÒÅÐ ÄÓÅÒ Â ÑÏÈÍÓ, ÍÅ ÏÎÐÀ ËÈ Ê ÌÀÃÀÇÈÍÓ.

×ÒÎ ËÈ ÏËÎÕÎ ÆÈÂ¨Ì ÈËÈ ÌÀËÎ ÊÎÌÓ ÄÎËÆÍÛ? – çâó÷àëî èíîãäà â äîìå øóòêîé. Îò ìàìû.

×ÒÎ ÅÑÒÜ Â ÏÅ×È,ÂѨ ÍÀ ÑÒÎË ÌÅ×È – òàêîé ïðèñêàçêîé âñòðå÷àë ãîñòåé îòåö.
Ïàïà ãîâîðèë ìàìå è îíà çàòåâàëà òðàïåçó.
Ïðèìåð ëèòåðàòóðíûé âçÿò èç êíèãè Íèíû Ïàâëîâîé «Ìèõàéëîâ äåíü» — «Ýòî â ãåíàõ, íàñëåäñòâåííîå, îò ìîåé ñèáèðñêîé ðîäíè, ñâÿòî âåðóþùåé, ÷òî ãîñòü îò Áîãà, è âñ¸, ÷òî åñòü â ïå÷è, íà ñòîë ìå÷è» ñòð.169 – øåñòü äåñÿòèëåòèé ïîñëå äåòñòâà.

×ÓÌÀ ÁÎËÎÒÍÀß —  ãîâîðèòñÿ î òîì, êòî ïðèâÿçàëñÿ – íå îòñòàòü.

×ÓÃÓÍ(ÎÊ) – ïðåäìåò êóõîííîé óòâàðè.
Èç ðóññêîé ïå÷è äîñòàþò åãî óõâàòîì.

«Íà øåñòêå ðóññêîé ïå÷è ñòîÿë êîò¸ë – ÷óãóí, êàê íàçûâàþò òàêóþ ïîñóäó íà Ñåâåðå» — èç ðàññêàçà Âàðëàìà Øàëàìîâà «Êðåñò»
Îäèí íåáîëüøîé ÷óãóíîê ñîõðàíÿëñÿ ó íàñ äî 2020 ãîäà.
Èì ïîëüçîâàëàñü ìîÿ ìàìà. Âîçìîæíî, è áàáêà Àãàôüÿ Âàñèëüåâíà Ñàâèíêèíà (óðîæä¸ííàÿ Êîâûí¸âà) èëè äðóãàÿ áàáêà Ìàðüÿ Ìàêñèìîâíà Äèêàíîâà (óðîæä¸ííàÿ Ãîðüêàÿ).Ïðåæäå ÿ, ïîìíþ, óæå ãîâîðèë,÷òî íèêàêîãî îòíîøåíèÿ â Ïåøêîâó, âçÿâøåìó ïñåâäîíèì Ãîðüêèé, áàáóøêà îòíîøåíèÿ íå èìåëà,èáî ýòî áûëà å¸ äåâè÷üÿ ôàìèëèÿ.
Ðóññêîé ïå÷è ìû íå èìåëè, à – çíà÷èò – è óõâàò íè ê ÷åìó,è ñòàâèëè è âûíèìàëè ÷óãóíêè èç ñïåöèàëüíîãî îòâåðñòèÿ â ïëèòå ïðèõâàòêàìè ìàòåð÷àòûìè.
Èç ïëèòû êðóæîê óäàëÿëè èëè äâà, â çàâèñèìîòè îò äèàìåòðà ÷óãóíà, è â îáðàçîâàâøååñÿ îòâåðñòèå âñòàâëÿëè ÷óãóíîê.

×ÓÃÓÍÍÀß Æ… — ïîäðîáíåå êîãäà-íèáóäü, à ñåé÷àñ êðàòêî.
Äåòè ïðûãàþò ÷åðåç øàïêè. Íàñòàëà î÷åðåäü – êëàäè øàïêó íà òå, ÷òî ïðåäøåñòâåííèêè ïîëîæèëè è ïðûãàé. Ïåðåïðûãíóë – ðàäóéñÿ, à íåò – ñòàíîâèñü áóêâîé Ã. Òîâàðèùè âîçüìóò ïîñëåäíåãî èç ïðåîäîëåâøèõ  âûñîòó çà ðóêè  è çà íîãè è óäàðÿò åãî çàäîì ïî òâîåìó. ß ðàç ïîëó÷èë òàêîé óäàð, ÷òî ñðàçó ñîîáðàçèë: íèçêîðîñëîìó ñ âåðçèëàìè ëó÷øå â ýòó èãðó íå èãðàòü.Ôèçèîíîìèÿ ìîÿ ïðîåõàëà þçîì ïî çåìëå, óòðàìáîâàííîé øëàêîì – è îêðîâàâëåííûé ïîø¸ë ìûòüñÿ íà âîäîêà÷êó.
Íå èäòè æå äîìîé æàëîâàòüñÿ, ê ýòîìó ìû íå áûëè ïðèó÷åíû.

×ÓÐ – ÿçûêîâåäû óáåæäàþò,ìåæäîìåòèå (?) ïðîèñõîäèò îò ùóð, ïðàùóð, âïðî÷åì è äð. âåðñèè åñòü.
 Ñì. «×óð ìåíÿ!» À.Ë.Òîïîðêîâ «Ðóññêàÿ ðå÷ü» ¹1,1991
 Ìû ïåðåä èãðîé â ïðÿòêè, âûáèðàÿ êîìó ãàëèòü,  íîðîâèëè  áûñòðåå âûêðèêíóòü:«×óð íå ÿ (ìåíÿ)».
×àñòî â âèäó íåáëàãîïðèÿòíûõ äëÿ ñåáÿ îáñòîÿòåëüñòâ, æåëàÿ îñòàíîâèòü ñâî¸ ó÷àñòèå â èãðå, âûêðèêèâàëè: «×óð ÷óðî⠖ ÿ íå èãðîâ».
Âîò ÿ íàïèñàë «÷àñòî», îíî è âåðíî, íî ëèøü äëÿ õëûçäû. Äåòè, ïðèâûêøèå ê ÷åñòíîé èãðå, â ðàçãàð å¸ íå âûáûâàþò èç íå¸, îïàñàÿñü ïðîèãðûøà. È ïðîèãðà⠖ íå õëûçäÿò.
×óð, ÷óðàòüñÿ, ÷åðåñ÷óð.
«×óð ìåíÿ, ÷óð ìåíÿ».Î÷åð÷èâàíèå êðóãà è çàêëèíàíèå, îáðàù¸ííîå ê ïîêðîâèòåëþ-ïðåäêó ×óðó, îòðàçèëîñü â äâóõ âûðàæåíèÿõ: î÷åðòÿ ãîëîâó, òî åñòü «íå áîÿñü, áåçîãëÿäíî» è ÷åðåç ÷óð – ÷åðåñ÷óð» ñì.æ. «Ðóññêàÿ ðå÷ü» ¹4,1981 «Ñåìü ïÿòíèö íà íåäåëå» Þ.À.Ãâîçäàðåâà.

Ìåëüíèêîâ-Ïå÷¸ðñêèé «Íà ãîðàõ» — «-Òîëüêî, ÷óð, íàïåð¸ä óãîâîð, íà÷àë ìîë÷àâøèé Îðîøèí.-Åæåëü íà ÷¸ì ïîðåøèì, êàæäóþ ìàëîñòü äåëàòü ñîîáùà,ïî ñîâåòó, çíà÷èò, ñî âñåìè! — èç ÷àñòè òðåòüåé âòîðîé êíèãè.

×ÓÐÁÀÊ –îáðóáîê, îòïèëåííûé êóñîê áðåâíà.
 ×óðáàê – êîëîäà äëÿ ðóáêè, êîëêè äðîâ, ðàçäåëêè ìÿñà.
«×óðàê, ÷óðà÷îê. Ì.÷óðáàí, ÷óðêà, ÷óðî÷êà æ. ÷óðáàøåê, ÷óðáàí÷èêú ì. ÷óðáàê  ÒÌÁ. þæ. Ì. ÷óðáàøêà, ÷óðáà÷åê – êîðîòêèé îáðóáîê áðåâíà , æåðäè, êðóãëîãî äåðåâà;» — Äàëü

×ÓÐÁÀÍ – 1) íåäàë¸êèé ÷åëîâåê;
         2) áåñ÷óâñòâåííûé, ýìîöèîíàëüíî òóïîé èíäèâèä.

«Ïîñëóøàé òû, ÷óðáàí, äëÿ äðóãà äîðîãîãî ñøåé áàðõàòíûé êàôòàí.
Áëîõå – êàôòàí? Áëîõå? – õå-õå–õå–õå». Íåóæòî íå ñëûõèâàëè ïåñåíêè? Ô.È.Øàëÿïèí, áûâàëî, ïåë. È ñîâðåìåííèêè íàøè.
×óðáàê ìû íå íàéä¸ì íè â ñëîâàðå îðôîãðàôè÷åñêîì, íè ó Îæåãîâà. À âåäü î äåðåâå èìåííî è ãîâîðèòüñÿ ÷óðáàê; î ÷åëîâåêå ÷àùå, à ó íàñ  èñêëþ÷èòåëüíî, ÷óðáàí.

×Ó×ÅËÎ -1) îãîðîäíîå, ñëàáîå, ñõåìàòè÷åñêîå ïîäîáèå ÷åëîâåêà äëÿ îòïóãèâàíèÿ
           ïòèö;
        2) ÷åëîâåê, íå âïèñûâàþùèéñÿ îáëèêîì, îä¸æêîé, ïîâåäåíèåì â ñòàíäàðò ñåãî
           äíÿ.
Àíåêäîò. Ïðåñòàðåëûé ïðàâèòåëü ìàðàçìàòèê äà¸ò èíòåðâüþ.
-Ãîâîðÿò, âìåñòî âàñ, âàøå âûñî÷åñòâî, â ìàøèíå âîçÿò ÷ó÷åëî.
-Íå âåðüòå, ýòî ìåíÿ âîçÿò âìåñòî ÷ó÷åëà.

×ÌÎ – ÷ðåçâû÷àéíî ìèëîå îáùåñòâî.
 Äî ñëóæáû â àðìèè ÿ è íå ñëûõèâàë, è íå ïîëüçîâàëñÿ òàêèì ñëîâöîì.
×ÌÎ, ÷ìîøíèê – ñîëäàò õîçâçâîäà – ðàáîòíèê ïàðíèêà, ñâèíàðíèêà, îáóâíîé ìàñòåðñêîé, ïðà÷å÷íîé, áàíùèêè, êî÷åãàðû.
 òå ãîäû — 60-å — 70-å -ñîëäàòû ñåáÿ îáñëóæèâàëè ñàìè ïîëíîñòüþ.
È ìíå, ñëóæèâøåìó â ÂÂÑ, âñïîìèíàåòñÿ ïî ýòîìó ñëó÷àþ êðàñíîðîæèé óïèòàííûé ñîëäàò, ïðàâÿùèé ëîøàäêîé, âåçóùåé îòõîäû èç ñòîëîâîé â ñâèíàðíèê.
È ìû, ìîëîäûå ïàðíè, çóáîñêàëèì, ïîäñìåèâàåìñÿ íàä åçäîêîì,âîò, ìîë, ÷ìîøíèê, òîæå áóäåò äîìà ðàññêàçûâàòü,êàê íà ñàìîë¸òå ëåòàë.
Òåïåðü, äåñÿòèëåòèÿ ñïóñòÿ, ñëîâî ïîëó÷èëî ïðàâî íà ïðîïèñêó ïîâñþäó è èì íàçûâàþò íåîïðÿòíûõ ëþäåé.
Ñîñòàâèòåëè ñëîâàðÿ «Ïîëå ðóññêîé áðàíè» Í.Ï.Êîëåñíèêîâ è Å.À.Êîðíèëîâ ïèøóò ïðîñòî  — «óðîä» è ïðèâîäÿò îäèí ïðèìåð óïîòðåáëåíèÿ â òåêñòå íåêîåãî Ð.Ô., öèòèðîâàòü êîòîðûé ÿ íå ñîáèðàþñü.

К седому вечеру, когда зажглись в Кедровке огни, обложило все небо тучами. Со всех сторон выплывали из-за тайги тучи, тяжело, грозно надвигаясь на деревню. Сразу затихла деревня. Сжались все, примолкли, жутко сделалось. Говорили в избах вполголоса, заглядывали сквозь окна на улицу, прислушиваясь к все нараставшему говору тайги, и многим казалось, что кто-то хочет отомстить им за смерть Лехмана. Ежели он праведен есть человек — бог за него не помилует; ежели грешен — быть худу: накличет беду, напустит темень, зальет дождем, попалит грозой. Недаром старухи слышат в говоре тайги то стоны проклятого колдуна-бродяги, то его ругань, угрозу. Колдун, колдун — это верно. Чу, как трещит тайга. Господи, спаси… Гляди, как темно вдруг стало…

К седому вечеру, лишь зажглись в Кедровке огни, старый Устин вместе с заимочником Науменко подошли впотьмах, с малым фонариком самодельным, к валявшемуся под сосной Лехману.

— Вот он он, — сказал Науменко и поднес фонарь к лицу мертвеца.

Лехман, полузакрыв глаза, безмолвно лежал, а по его щекам и лохматой бородище суетливо бегали муравьи.

Устин и Науменко долго крестились, опустившись на колени.

— Я к тебе завтра утречком приду, Устин… И товарища с собой захвачу, — сказал Науменко. — Мы тут, значит, его, батюшку, тово… значит, домовину выдолбим, и все такое… И в землю спустим… Да… — Голос его дрожал.

Тайга шумела вершинами, вверху вольный ветер разгуливал, трепал шелковые хвои, на что-то злясь.

— Вы мне тут, робятки, какой-нибудь омшаник срубили бы…

— Чего? — оправившись, громко спросил Науменко.

— Омшаник, мол, омшаник… Так, на манер земляночки, — напрягая голос, просил Устин.

— Ну-к чо… Ладно.

— У меня усердие есть пожить возле могилки-то…

— А?.. Кричи громчей!.. Ишь тайга-то гудет…

— Я, мол, вроде обещанья положил…

— Так-так…

— Пожить да помолиться за упокой…

— Ну, ну… Дело доброе…

Науменко костер стал налаживать, шалаш из пихтовых веток сделал.

— Ну, прощай, Устин… Побегу я… Ух ты, как гудет!.. Страсть…

И издали, из темноты, крикнул:

— Ты не боишься?.. Один-то?!

— Пошто? — прокричал в ответ Устин. — Нас двое… — и скользнул жалеющим взглядом по скрюченным пальцам Лехмана.

Жутко в деревне, темно, к ночи близится. Небо в черных тучах. Уже не видать, где тайга, где небо. Вдали громыхнуло и глухо раскатилось. Где-то тявкнула, диким воем залилась собака.

Погасли огни в деревне. Но никто не смыкает глаз. Лишь у Прова огонек мигает, да в Федотовом дому. Вот еще старая Мошна, как услыхала гром, зажгла восковую свечку у иконы, четверговую, и молится. Грозы она боится, умирать не хочется, скопит денег — в монастырь уйдет…

У Прова в избе тоскливо. Пров под образами сидит, на той самой лавке, где лежал Бородулин, еще поутру увезенный в село.

Андрей по избе взад-вперед ходит, то и дело хватаясь за голову.

— Скверно все это, скверно… Ну, как же ты, Пров Михалыч?.. Ты оглядись, подумай.

В кути у печки Матрена сидит, подшибившись. Слезы все высохли, устало ныть сердце:

— Твори, бог, волю…

— Матушка, — тихо говорит лежащая на двух шубах Анна. — Матушка, скажи тяте, чтобы… Ну, вот этото… самое-то…

Ветер крышу срывает, того гляди опрокинет избу.

— Экая напасть, господи, — печалуется Пров. Он трясет в отчаянии головой и, ударив тяжелым кулаком по столешнице, ненавистно пронзает глазами мечущегося по избе Андрея.

Тот удивленно покосился на Прова и вышел на улицу. Он чувствовал, что душа его опустошена. Ему хотелось обо всем забыть, уснуть долгим сном, уйти от жизни. Но мужичий грех черной тенью ходил по пятам, ядовито над ним похохатывал, стращал, как палач жертву, и, приперев к стене, требовал ответа. Андрея бросало то в жар, то в холод. Как же поступить с мужиками? Молчать, как мертвому, покрыть их изуверство? Ответа не было, и от этого еще мучительней становилось на душе. А память услужливо подсказывала забытый случай: он где-то читал или слышал про дикий самосуд над таким же, как он, невольным свидетелем мужицкого греха.

— А ведь убьют, — вздохнул Андрей. Он вспомнил грозные глаза Прова. Его вдруг забила лихорадка, заныл висок, и тупая боль потекла к затылку.

Шум тайги все разрастался. Было темно. Ветер озоровал на улице, мел дорогу, швыряя в Андрея пылью. Андрей зажмурился и сел на сутунок.

— Ну, научи ты меня… Измучился я, Митрич… тошнехонько… — сказал внезапно подошедший Пров.

Андрей уловил в его голосе тоску, растерянность и злобу. Пров запричитал и подсел к нему.

Оба долго молчали. Андрей вздохнул. Ему надо успокоить Прова, но он понимал, что случившееся больше, сильнее его слов.

«Убьют или не убьют?» — мелькнуло в мыслях.

— Ну, так как? — спросил Пров. Он сидел, низко нагнувшись и пропустив меж колен сомкнутые руки. — Ведь засудят?

— Не в этом дело, — сказал Андрей. — А дети, а внуки ваши — все так же? Вот в чем главное. — Он встал и схватился за угол избы, чтобы не свалил с ног бушевавший ветер.

— А ты сам-то как? — хмуро спросил Пров. — За нас?

Но, должно быть, ветер смазал слова Прова. Андрей не слыхал или не понял их.

— Вот, скажем, тайга, — вновь почувствовал Андрей прилив бодрости. — Дикая тайга, нелюдимая, с зверьем, гнусом. А сколько в ней всякого богатства… Вот и жизнь наша, что тайга… — Он тяжело дышал и глядел сквозь мрак на широкую согнутую спину Прова. — Что ж надо сделать, чтоб в тайге не страшно было жить, чтоб все добро поднять наверх, людям на пользу? А? Подумай-ка, Пров Михалыч…

— Не так, Митрич… Не про это… Тайга ни при чем…

— Ты погоди, выслушай! — крикнул Андрей. — До всего дойдет очередь… — и с жаром, взмахивая свободной рукой, сыпал словами.

Но Пров раздраженно крякнул и потряс головой. Андрей смешался. Он перестал следить за своей речью, потому что его мысль, опережая слова, неожиданно опять скакнула к тому темному, еще не решенному, на что он должен дать ответ Прову. Как помочь мужикам в беде? Бежать ли, остаться ли? А вдруг убьют? — вновь клином вошло Андрею в душу. Теперь он только краем уха прислушивался к своему голосу и, досадуя на себя, чувствовал, что говорит нудно, вяло, обрываясь и путаясь.

— Мудро… шибко мудро, Митрич… Кого тут… где уж… — прервал Пров и сердито засопел. — Засудят, всех закатают, ежели дознаются… Вот ты что говори. Ну, а как ты-то, сам-то? — глухим голосом еще раз спросил он и, нахлобучив шляпу, встал. — Пойдем не то в избу, посовещаемся. Ну и ветрище!

— Пров Михалыч!.. — громко окликнул Андрей, точно вспомнив главное. — А как же Анна? Ведь ее в город надо, завтра же.

— Погоди ты — в город… — рубнул Пров. — Тут не до этого.

Блеснула, затрепыхала далекая молния. Все избы, словно из-под земли выскочив, подпрыгнули, замигали и снова исчезли.

— Гроза идет, — тревожно сказал Пров, захлопывая за собой дверь избы.

Какая-то сила заставила Андрея обернуться.

— Стой-ка… — услышал он сиплый, таяющийся голос. — Эй, прохожий!

Андрей спустил с приступки ногу, шагнул навстречу голосу и лоб в лоб столкнулся с крупным, тяжело пыхтевшим человеком.

— Признал? Я каморщик, — зашептал Кешка, обдав Андрея едким запахом черемши. — Вот что, проходящий… беги, батюшка… Чуешь? Как уснет деревня покрепче — шагай в тайгу… А тех двоих, в случае, схороню… Где им… Скажу: убегли… Чуешь? А то мужики как бы не того… слых идет.

— Андрей! — открыл окно Пров. — Залазь, что ль. Время огонь тушить.

Ветер тайгою ходит, раскачал тайгу от самых корней до вершины. Трещит тайга, ухает, ожила, завыла, застонала на тысячу голосов: все страхи лесные выползли, зашмыгали, засуетились, все бесы из болот повылезли, свищут пронзительно, носятся, в чехарду играют. Сам лесовой за вершину кедр поймал, вырвал с корнем и, гукая страшным голосом, пошел крушить: как махнет кедром, как ударит по лесине, хрустнет дерево стоячее и рухнет на землю. А лесовому любо: «Го-го-го-го!»

Дедушке Устину все это нипочем. У него в руках святая книга, а на пне, в головах у тела убиенного бродяги, восковая свеча горит: здесь место свято.

Но ветер по низам пошел, метет во все стороны пламя костра, гасит восковую свечечку. Устин отходную Лехману читает, «Святый боже» поет надтреснутым своим голосом и, ежась от колеблющейся тьмы, блуждает взглядом. Кто-то притаился там, ждет. Вдруг тьма озарилась молнией. Устин сложил книгу, перекрестился и побрел в зеленый свой шалаш.

«Го-го-го…»

Крестится Устин.

Лег на зеленую хвою, шубенку накинул сверх себя — подарок Науменко. Лежит, смотрит на Лехмана, думает. Костер горит ярко, два пня смолистых зажег Науменко, будут до утра тлеть. Ветер раздувает пламя, не дает заснуть огню.

Лехман вздрагивает в лучах костра, как живой от холода, шевелит руками, сучит ногами, кивает головой…

— Нет, это ничего… — шепчет Устин и крестится, а сон уж начинает его убаюкивать и качать на волнах.

Ветер бурей ревел в тайге. Деревья стонали и точно зубами скорготали от нестерпимой боли.

Лишь закрыл Устин глаза и, благословясь, укрылся с головой шубой, слышит: стихла тайга, и раздалось два голоса. О чем-то беседу ведут, мирно так говорят, любовно, то вдруг заспорят и сердито закричат.

Один голос очень знакомый. Чей же это голос? Ах, да ведь это Бородулин говорит. Попа. Да, попа… про попа надо сказать, про отца Лексея… Это хорошо… «А что же ты такой старик, а седой?.. такой лохматый?» — говорит Бородудин. «А что же ты лежишь? Пойдем», — вновь сказал Бородулин. «Потому что надо, — ответил голос, — тут ясно».

Холодно Устину. Он скрючился. Не хочется выползать из-под шубы. А не бородулинский, незнакомый голос опять: «А где Устин? Вот тут сидел, надо мной». — «Он ушел. И от тебя ушел и от мира ушел, он — черт». — «Врешь!»

И вдруг как ударит его кто-то по плечу ладонью:

«Вставай, старик… Спасибо…»

Без ума вскочил Устин.

— Господи Христе!..

Стегнула молния, грянул гром. И видит Устин в синем полыме: не в шалаше он, а возле Лехмана.

Белый скрюченный, сидит рядом с ним Лехман.

— Свят, свят!.. — не своим голосом вскричал Устин.

Вновь гроза оглушительно трахнула. Устина подбросило, опрокинуло, и он, очнувшись, пустился бежать. Он бежал молча, весь объятый звериным ужасом, и ему почудилось, что сзади гонятся за ним и Бородулин, и разбойники, и оживший Лехман, и все деревья, — вся тайга несется вслед: вот-вот дух из Устина вышибут.

— Свят, свят, свят…

А удар за ударом кроет все таежные ночные голоса, гудит на всю тайгу и, спустившись в низины, раскатисто злобно рычит.

Молния сияет синим светом беспрестанно. Звериное чутье по дороге Устина гонит в родную Кедровку.

— Согрешил… мужиков в беде бросил… Возворочусь, — стонет Устин, обессиленно переплетая во тьме старыми, страхом связанными ногами.

«Согрешил, согрешил!» — ликует темный рев тайги и, настегивая Устина свистом, гамом, хохотом, гонит вон из своего царства.

Вдруг все засияло.

— Не попусти!! — Устин взмахнул руками и во весь рост грохнул мертвый средь дороги.

Вместе с его криком раскололись, зазвенели, рушились небеса. Золотым мечом молния вонзилась в землю, опалила, съела тьму, всю тайгу всколыхнула, во все застучала концы и предостерегающе замолкла.

Испугалась тайга грозы небесной. Тихо стало в тайге и торжественно.

И среди густой нависшей тьмы запылали-зажглись ярким светом, как гробовые свечи, три высокие лиственницы.

Опять взметнулся ветер.

  • Выдержка
  • Другие работы
  • Помощь в написании

Метафорический стиль в прозе В.Я. Шишкова 1920-х годов (реферат, курсовая, диплом, контрольная)

Метафорический стиль в прозе В. Я. Шишкова 1920;х годов

Изучением обширного творческого наследия В. Я. Шишкова занимались в разные годы авторы научных исследований и монографий: М. Г. Майзель, Т. Я. Гринфельд, Н. В. Кожуховская, Вл. Бахметьев, А. А. Богданова, Г. Жиляев, Е. И. Лясоцкий и др. Указанные работы посвящены более всего тематическому и жанровому анализу, а также изучению биографии писателя. Достаточно много внимания уделено стилю и проблематике исторического повествования «Емельян Пугачев», роли устного народно-поэтического творчества в его прозе, но не доведена до системы характеристика поэтики, в частности, видов и роли метафорической речи в его прозаических творениях 1920;х гг.

Была и критика в отношении творческих исканий и их реализации в литературных образах В. Я. Шишкова. Она высказана в ряде статей М. Майзеля, А. Лежнева, Н. Горского, Ф. Бутенко, В. Гольцева, Г. Мунблита, В. Перцова и других. Писателя часто упрекали в излишней метафоричности, «слащавом импрессионизме», плоскостном изображении некоторых персонажей, «трафаретности» [7: 83]. В 1930 г. в связи с выходом в свет «Угрюм-реки» писателю довелось выслушать немало горьких фраз о его «наивном пантеизме», «наивно-идеалистическом толковании сибирской тайги» [3: 119]; условные признаки в типизации образов природы были восприняты как нечто противоположное «миру действительности» [3: 119]. Время сгладило смысл критических претензий с учетом того, что художественное произведение всегда несет на себе отпечаток мировоззрения, поэтического видения действительности, языка, стиля своего создателя. В связи с этим стоит отметить, что с развитием эстетических взглядов общества обозначились пути нового осмысления и переоценки значения поэтики В. Я. Шишкова.

В качестве материала для анализа в данной статье были привлечены ранние рассказы писателя из сборника «Сибирский сказ» (1916): «Суд скорый», «Та сторона», «Ванька Хлюст», «Холодный край», «Краля», «Чуйские были», очерки «К угоднику» (1918), «С котомкой» (1922), «Приволжский край» (1924), сборники шутейных рассказов: «Взлеты» (1925), «Шутейные рассказы» (1927), «Бисерная рожа» (1927), «Чёртова карусель» (1929), повести: «Тайга» (1916), «Мериканец» (впервые опубликована в 1918 г.), «Журавли» (1923), «Свежий ветер» (1924), «Пейпус-озеро» (1924, опубликована в 1925)», «Таежный волк» (1925, опубликована в сокращении в 1926), «Алые сугробы» (1925), «Дикольче» (1928, впервые опубликована в 1929), «Странники» (начата в 1928 г., опубликована в 1931 г.), романы: «Ватага» (впервые опубликован в 1924 г.), «Угрюм-река» (начат в 1920 г.). Историческое повествование «Емельян Пугачев» нами не анализировалось, так как сделана попытка проследить развитие метафорических образований в хронологических границах: от ранних произведений до конца 1920;х — начала 1930;х гг.

Методом сплошной выборки было выявлено более двух тысяч метафорических выражений и сравнительных оборотов, играющих активную роль в становлении поэтической системы прозы В. Я. Шишкова. Материал систематизирован на основе существующих литературоведческих и лингвистических классификаций, обобщенных В. П. Москвиным [9]. Ввиду того, что ни одна из них полностью не охватывает анализируемый материал, предлагаемая нами систематика основана на совмещении уже известных.

Исследователи отмечали, что творчество В. Я. Шишкова насыщено метафорами. Концентрация и соотношение прямого и непрямого значения слов в его произведениях различны, но все они в той или иной степени отражают тяготение к обогащенному словоупотреблению, которое было характерно и для других писателей начала ХХ века. Литературоведы замечали искусство метафорической речи А. Белого, «живописующие, конкретно-изобразительные эпитеты» М. Шолохова [12: 16], тяготение к метафоре, в которой сочетаются чувственные и конкретные образы у Вс. Иванова [10: 94−102], тонкие и изящные метафоры в пейзажах М. М. Пришвина [5: 31−43] и многое другое. Детальному изучению видов и роли метафор в творческом наследии В. Я. Шишкова было уделено внимания крайне мало. Данный аспект исследования его творчества представляется актуальным.

Из монографий о жизни и творческом пути В. Я. Шишкова следует, что на формирование манеры художника и определение тем его произведений значительное влияние оказала его профессиональная деятельность, обилие впечатлений от путешествий по России. Действительно, двадцать лет своей жизни Шишков посвятил подвижническому труду по исследованию сибирских рек и сухопутных дорог. Работая техником-геодезистом, будущий писатель проехал, проплыл на лодках-шитиках, плотах и пароходах многие тысячи километров, промерил и запечатлел на специальных картах Енисей, Иртыш, Обь, Лену, Бию, Катунь, Чулым, Ангару, Нижнюю Тунгуску. По его проекту в советское время построен Чуйский тракт от Бийска до границ Монголии. В процессе работы ему пришлось встретиться с множеством людей различных национальностей, сословий, верований, уклада жизни и традиций. Нередко ему приходилось жить с ними в палатке и питаться из одного котла. Речь и фольклор, характеры и обстоятельства, в которых формировалось их сознание и взгляды на окружающий мир, все это оставило особый след в душе В. Я. Шишкова и предрасположило к созданию ярких и самобытных литературных образов.

Литературоведы отмечали, что слово, словесный образ, «словесная ткань» не только формируют идейно-тематический мир художественного произведения, но и влияют на всю его стилистическую структуру. Значимость словесного образа определяется учеными как эстетическая ценность, его идейно-художественное значение в произведении. По В. В. Виноградову, словесный образ может состоять из слова, сочетания слов, из абзаца, главы и даже целого литературного произведения. Он концентрирует внимание на главном, служит самобытным элементом, характеристикой и оценкой изображаемого, взаимодействуя с другими словесными образами, повторяясь, тем самым играет значительную роль в картине развития действия, является средством обобщения [4: 119].

Если обратить внимание на заглавия литературных произведений 1920;х гг., то видна тенденция к метафоричности не только в создании персонажей и развитии сюжета, но и в самих названиях: «Цветные ветра» Вс. Иванова, «Ветер» Б. Лавренева, «Реки огненные» А. Веселого, «Разлив» А. Фадеева, «Перегной» Л. Сейфуллиной, «В тупике» В. Вересаева, «Железный поток» А. Серафимовича, «Перемена» М. Шагинян, «Барсуки» Л. Леонова. В первых прозаических произведениях, порожденных настроением революционных перемен и Гражданской войной, сильнее всего проходит тема наступления нового времени, гибели старого мира и неудержимого подъема нового, и образ времени становится главенствующим: «Города и годы» К. Федина», «Неделя», «Завтра» Ю. Либединского, «Недавние дни» Аросева и др. Для прозы В. Я. Шишкова характерны заглавия, сочетающие в себе как реальные пространственно-временные образы, так и метафорические: «Тайга», «Пурга», «Пейпус — озеро», «Угрюм-река» и др.

Анализ поэтики В. Я. Шишкова 1920;х гг. позволяет говорить о том, что наиболее значительными в количественном отношении являются группы метафор, с помощью которых создаются:

  • 1) пространственно-временные образы, включающие «неживую» природу: тайгу, лес, горы, воду, небесные светила, атмосферные явления, стихийные проявления природы, смену времен года, времени суток;
  • 2) образы животного мира, в основе которых — перенос свойств человека на животное и придание характеристик одного вида животного другому представителю животного мира (млекопитающие, птицы, рыбы, насекомые, растения);
  • 3) ассоциативные образы, имеющие в основе зрительные, звуковые, осязательные, обонятельные начала или их вариативное сочетание;
  • 4) эмоциональные образы, в основу которых положено психологическое состояние героев (окружающей среды): любовь, ненависть, тоска, печаль, страх, злость, зависть, досада;
  • 5) образы сферы мышления, в составе которых: память, мысль, фантазия, иллюзия и др.

Наиболее характерными для манеры художественного письма В. Я. Шишкова следует признать природные образы («живая» и «неживая» натура). Первопроходцем в обращении к образам природы В. Я. Шишков не был. Традиции изображения естественной среды жизни человека сложились в русской литературе, в основном, во второй половине XIX и в начале ХХ в. Об этом убедительно рассказали авторы монографий о И. С. Тургеневе, Л. Н. Толстом и других классиках русской прозы. Предварительно отметим, что стиль изображения во многом определяет наличие метафоры — «антропоморфизма» [6: 109].

Антропоморфизм как средство одухотворения окружающей среды от классических примеров — И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого, А. П. Чехова — к советской прозе 1920;х — 1930;х гг., в частности, к М. М. Пришвину, претерпел значительные трансформации. В его становлении сказались и стилевые тенденции времени, и новые философские концепции, утвердившиеся с распространением естественно-научных взглядов в обществе.

Ученые считают, что истоки первоначальной психологизации окружающего мира — в осмыслении опыта постижения его на чувственно-логической основе. К. Маркс определял эту степень поэтического мышления как «бессознательно-художественную переработку природы» [8. Т. XII: 737] древним человеком, носителем чувственно-конкретного, наивно-монистического представления о мире, не разделявшем «я» и среду. Не обладая научным знанием, первобытный человек приписывает явлениям природы преднамеренность действий как «разумных» сил.

Литературоведы справедливо указывают на то, что с течением времени благодаря распространению научных взглядов на мир, «логико-поэтические фигуры одухотворения перемещаются в область поэтического, то есть заведомо условного восприятия» [2; 8: 288], тем самым выступая более стилем, чем содержанием. Фольклорная образность, оставив богатейшую, веками разработанную систему тропов за пределами родной стихии — народной песни, былины — становится средством украшения речи. Окончательно устоялось суждение о необратимости антропоморфизма в общем процессе художественного развития. В настоящее время образ природы представляется как сложный механизм с суровыми законами. Ученые говорят, что антропоморфизм в картинах природы убывает и в качестве элемента древних верований, и в роли метафоры.

Не является ли В. Я. Шишков исключением в этом общепоэтическом процессе? Реализм писателя не имеет тенденции к воспроизведению фольклорных черт древнего анимизма, одухотворенность его природы основана на научном знании ее бытия и лирических голосах повествователя или персонажей. Но метафора, порожденная сопоставлением естественной среды и человека, пронизывает и характер и обстоятельства в его сочинениях. Она одна из наиболее активных составляющих его живописного стиля.

Обратимся к наиболее характерным и значимым в художественном отношении метафорам и сравнениям. Отметим, что метафорические сочетания могут входить в несколько групп одновременно. Нередко групповое соотнесение зависит от контекста.

По количественным показателям чаще встречается (практически во всех произведениях) образ тайги (леса). Он может быть представлен и как реальный «персонаж» («Ванька Хлюст», «Тайга», «Угрюм-река»» и другие) и как «скрытый» (например, в повестях «Пейпус-озеро» «Дикольче»), часто обладает признаками антропоморфности.

Тайга стала образом громадных растительных массивов, и одновременно она вобрала в себя значения пространства и времени бесконечной неизмеримости: «Кругом тайга. Заберись на крышу часовенки, посмотри во все стороны — тайга. Взойди на самую высокую сопку, что кроваво-красным обрывом подступила к речке, — тайга, взвейся птицей в небо — тайга. И кажется, нет ей конца и начала» (здесь и далее подчеркнуто нами — И.Р.). Тайга в его произведениях подобна образу матери-земли, метафорически представленному в литературе на рубеже Х! Х-ХХ вв. С ним тесно связаны темы жизни и смерти, идеи добра и зла, понимание гармонии и дисгармонии. Очеловечивая буйную природу суровой Сибири, писатель воплотил в образе тайги и женское начало. В рассказе «Ванька Хлюст» герой так говорит о ней: «Пришел, пал на колени, реву: матушка, напитай, матушка, укрой! Не выдавай, тайга-кормилица, круглого сироту Ваньку Хлюста!» [16: 74]. Колоритен пейзаж, запечатлевший пробудившуюся природу в молитве Богу-Солнцу: «Всеми очами уставилась тайга в небо, закинула высоко голову, солнце приветствует, тайным шелестит зеленым шелестом, вся в улыбчивых слезах» [17. Т. I: 70]. Здесь обозначены высокое и наземное пространство, звуковой образ и эмоциональное состояние, заимствованное у человеческой натуры. С тайгой часто связано народное представление о «нечистой силе», якобы населяющей наиболее мрачные ее дебри. И тогда в образе просматривается некоторая «мистика», как в повести «Тайга»: «Тихо в тайге, замерла тайга. Обвели ее шиликуны чертой волшебной, околдовали неумытики зеленым сном.» [17. Т. I: 41].

Образ тайги уже в ранней прозе писателя имеет двойственный характер. Это «храм» Природы, божественное начало мироздания: «Пришла весна. Тайга закурила, заколыхала свои кадильницы, загудела шумом и, простирая руки, глянула ввысь, навстречу солнцу (Богу-Солнцу — И.Р.), зелеными глазами» [17. Т. I: 32]; «.Стоит молчаливая, призадумавшись, точно храм, божий дом, ароматный дым от ладана плавает» [17. Т. I: 155]; и таинственный, колдовской, непостижимый человеческим разумом, иногда зловещий образ Матери — Природы: «Вечерело. Замыкалась тайга, заволакивалась со всех сторон зеленым колдовством» [17. Т. I: 122]; «Трещит тайга, ухает, ожила, завыла, застонала на тысячу голосов: все страхи лесные выползли, зашмыгали, засуетились, все бесы из болот повылезли, свищут пронзительно.» [17. Т. I: 181].

В тайге живет и драматический образ пожара, столь часто и далеко не случайно вводимый В. Я. Шишковым в ткань художественных произведений. Как символ очищения от всяческой тьмы и грязи может быть назван этот типичный для Шишкова образ пожара в тайге в одноименной повести, неостановимый в громадном пространстве: «…вспыхивает, подобно оглушительному взрыву, целая стена ужаснувшихся деревьев, с треском одеваются хвои в золото, и все тонет в огне. Дальше и дальше, настойчиво и властно плывет пылающая лава.» [17: 192], стремительный во времени и поглотивший таежную Кедровку. Он предрекает порог, за которым видится новое, революционное время, другая жизнь, о которой красноречиво говорят слова автора: «Русь! Веруй! Огнем очищаешься и обелишься. В слезах потонешь, но будешь вознесена» [17. Т. I: 190]. Символизируя отмирание всего старого, закостенелого, его зарево освещает путь к будущему, «светлому и бурлящему, как пылающая кругом сизо-огненная тайга» [17. Т. I: 191].

В романе «Угрюм-река» таёжный пожар композиционно и тематически непосредственно «подступает» к эпизодам революционного движения на приисках Прохора Громова. Высвечиваются борьба за «личное благополучие» главного героя и его больное воображение: «.Прохор Петрович — рвач, хищник, делец в свою пользу. Но вот зачинаются ветры, они крепнут, растут, наплывают на Прохора, шалят с огоньком, и вскоре жизнь Прохора будет в охвате пожара» [15: 595]. Есть и реальная опасность поглощения таежным бедствием всего живого в окрестностях владений Прохора Громова. Естественные «огоньки» и социальные вспышки недовольства рабочих условиями труда и быта, все это — реальность и метафора — связано с природной стихией. Довольно часто явления природы у Шишкова бывают не фоном событий, а действующим лицом.

Автор подчеркивает их значимость в системе персонажей произведения, отводит им роль скрытого героя, реагирующего на события, как своеобразный «соглядатай», «единомышленник» (по воле автора), выражающий мнение художника. Огонь — именно такой «скрытый» персонаж, начиная с ранних рассказов, обнаруживающийся в повестях и особенно ярко в романе «Угрюм-река». Огонь вспыхивает в разных вариантах: свеча, пламя паникадила или огонь костра, таежные пожары (5, «https://psyhology.org»).

В рассказе «Краля» образ героини солдатки Евдокии, впрочем, как и многие женские образы в прозе В. Я. Шишкова, рисуется с помощью метафорического образа огня. Вот как происходит представление героини: «Пламя сального огарка, стоявшего на лавке, всколыхнулось. и заиграло мутным колеблющимся светом.», а от звука «певучего, серебристого голоса. чуть дрогнуло сердце доктора, а пламя свечи насмешливо ухмыльнулось» [20. Т. I: 78], будто оно заранее знает, чем обернется для городского доктора это случайное знакомство с деревенской красавицей.

В основе сюжета повести «Свежий ветер» лежит история из таежной глубинки. Деревня разлагается: пьянство, разбой, поножовщина, разврат. Унижение и оскорбление женщины стало причиной семейной трагедии. За издевательства над матерью сын жестоко наказывает отца, его судят «всем миром». При этом один из участников, подающий мирской голос — пламя паникадила (в церкви), зажженного «для большей торжественности». Оно «прищурило огни» [20: 239], будто задумалось: верно ли рассуждают люди? «Не бей жену! Жена благословляется богом не на бой, а на любовь. Погибнете, пьяницы, без любви! Эти мужичьи слова в народ, как в рощу вихрь: все сорвалось, вышло из повиновенья, зашумело, и огоньки паникадила колыхнулись» [19. Т. II: 240]. От обличительной речи «весь народ до одного замер. Паникадило вспыхнуло костром» [19. Т. II: 246]. Метафора активна, смыкается с сюжетом повести, обнаруживает человеческие черты, она психологична, пламя будто бы мыслит.

Исследователи творческого наследия В. Я. Шишкова неоднократно отмечали, что в изображении природы писатель достиг величайшего мастерства. Например, в романе «Угрюм-река» природа выступает как вечно творящее живое начало. Метафоры и олицетворения в языке писателя передают одушевление природы. А собирательный образ суровых сибирских рек — Угрюм-реки — выступает и как образ, олицетворяющий вечное и преходящее, бесконечное время и само бытие — жизнь.

Тем не менее в книге «Мой творческий опыт» (1930) В. Я. Шишков писал о «несовременности» романа «Угрюм-река» [14: 38]. Во время главенства темы победившей революции и строительства нового общества в советской литературе появление романа о прошлом, о неудавшемся золотопромышленнике вызвало резкие замечания критики, считавшей, что сибирская природа в романе В. Я. Шишкова — чрезмерно самостоятельный образ, излишне метафоризированный [1: 150]. Как нам представляется, эти запальчивые доводы не совсем оправданы и могли быть высказаны по причине нежелания или, скорее, невозможности понять метафору писателя. Пришло время изменения взгляда на удивительное богатство, которое оставил нам в наследство Шишков-художник. Для прозы В. Я. Шишкова характерны одухотворенные, олицетворенные картины природы, несущие в себе отражение нравственных, социальных и духовных конфликтов произведений, но они не агрессивны, вполне уместны.

Образ Угрюм-реки вынесен в заглавие, как Тихий Дон у М. Шолохова или Соть у Л. Леонова, не случайно. Это собирательный портрет сибирских рек, суровых и мощных. В романе она выступает в двух ипостасях: реальный облик реки живописно вплетается в ткань романа, создавая поразительной красоты пейзажи, и вместе с тем река — образ времени, жизненного пути. «Угрюм-река все еще продолжала быть капризной, несговорчивой. В ее природе — нечто дикое, коварное. Шиверы, пороги, перекаты, запечки, осередыши. А время шло не останавливаясь. Парус у времени крепок, пути извечны, предел ему — беспредельный в пространстве океан» [15: 80]. Перед отправлением в длительное и опасное путешествие по Угрюм-реке старец Никита Сунгалов напутствует Прохора и его верного друга Ибрагима: «Плывите, не страшитесь, реку не кляните (как о живом человеке! — И.Р.), она вас выведет. Река — что жизнь [15: 81].

С образом реки неразрывно связан весь драматизм действия романа, путешествие Прохора и Ибрагима, таежный пожар, и все это реалистически описано В. Я. Шишковым с использованием огромного количества разнообразных метафорических сочетаний: метонимий, олицетворений, фразеологических оборотов народной речи. В названии романа реализуется метафора широкого контекста, ее значимость обнаруживается на идейном уровне произведения. Неслучайно завершающей фразой романа является опять-таки многозначное рассуждение о реке, о вечном развитии бытия: «Угрюм-река — жизнь, сделав крутой поворот от скалы с пошатнувшейся башней, текла к океану времен, в беспредельность» [15: 873].

С образами природы тесно связаны зооморфные метафоры. Их можно объединить в отдельную группу. Среди них наиболее часто встречаются метафорические переносы, в основе которых — передача человеческих качеств животному и, сравнительно редко, замена свойств одного животного особенностями другого (млекопитающие, птицы, рыбы, насекомые, растения и их части). Эти типы регулярных метафорических переносов в художественной речи играют роль одних из самых сильных экспрессивных средств. Обычно такие наименования-характеристики направлены на дискредитацию, резкое снижение предмета речи и обладают яркой эмоциональной окраской.

В «Алых сугробах» герой с осуждением говорит о себе и с сожалением о погибшем друге: «Он за меня душу положил, Степан-то мой, — проникновенно, горестно сказал Афоня. — Сам загинул, а я живой. Собака я, — он прикрыл глаза ладонью и всхлипнул» [19. Т. II: 287].

Литературоведы отмечали, что почти все признаки своего «голоса» автор настраивает на «голос персонажей». Он, несомненно, учитывает социальную, психологическую, бытовую особенность восприятия и понимания мира персонажами, когда говорит об их внешности, манере двигаться, о мимике при разговоре, на кого похожи из представителей флоры и фауны. Так, например, в образе волка реализуется признак «хищный» (образ Прохора Громова в «Угрюм — реке»). «Все они — гадючье гнездо…» [15: 434] — так отзывается рабочая беднота о семействе Громовых. Образ заведующего Громовским прииском Фомы Ездакова, известного своей «звериной» жестокостью и «имевшего на прииске всю полноту власти», рельефно прорисовывается в сцене встречи с делегацией инженеров, где он ведет себя «по-собачьи» и даже взгляд его «виляет», как собачий хвост: «Он схватил руку Прохора в обе свои лапы и, с собачьей преданностью заглядывая в хозяйские глаза, льстиво, долго тряс протянутую руку, даже попробовал прижать ее к своей груди. Инженеры с брезгливостью глядели на него. Он, виляя глазами во все стороны, ожег их взглядом, наглым и надменным» [15: 530].

Анализ текста позволяет говорить о преобладании в художественной речи В. Я. Шишкова сравнений человека с млекопитающими (медведь, волк, лиса, корова, собака, бык, конь, олень, кошка, баран, орангутанг, рысь и некоторыми другими); реже встречаются орнитологические сравнения (орел, сокол, иволга, павлин, курица, сова, голубь, селезень, петух и др.). В отдельные подгруппы объединены сравнения с рыбами и рептилиями (наиболее часто — змея, лягушка). Обнаружены также метафорические переносы, в основе которых сравнения с представителями растительного мира (пень, коряга, копна, дуб, сосна, черемуха, тюльпан, апельсин и др.).

Наиболее часто метафорический перенос на основе представителей животного мира можно обнаружить в «Шутейных рассказах», его роль и экспрессивный эффект постепенно, от рассказов к повестям, возрастает и достигает наивысшего «мастерства» в романе «Угрюм-река». Особенно яркие сравнения — орнитологические. Красноречиво говорит об этом сцена встречи пана Парчевского и Нины Громовой после известия об исчезновении Прохора и о его якобы гибели. Пан Парчевский спешит к «вдове» с предложением о новом замужестве, в надежде на получение выгоды. Но Нина с иронией сообщает, что все имущество отдает отцу Прохора, дочери и на благотворительность. Какова же реакция собеседника? «Говоря так, она зорко следила за гостем. Пан Парчевский из красавца павлина вдруг превратился в мокрую курицу: стал глупым, жалким и злым; в глазах тупое отчаянье, лоб наморщился» [15: 676].

На протяжении всего романа «Угрюм-река» орнитологические характеристики персонажей играют далеко не последнюю роль. Это относится как к центральным, так и второстепенным персонажам.

В начале повествования главный герой Прохор Громов представлен читателю по впечатлению другого лица, священника: «…Примечательная рожа у тебя, молодец. Орленок… И нос, как у орла, и глаза. — Батюшка выпил, пожевал грибок. — Прок из тебя большой будет. Ты не Прохор, а Прок. Так я тебя и поминать у престола буду, ежели ты полсотенки пожертвуешь.» [15: 3 4]. В глазах Анфисы Прохор — смелый, удачливый, «добрый молодец»: «Сокол, сокол!.» [15: 54], — обращается она к нему, пытаясь пробудить в нем чувство любви. И Анфиса понимает, что «орел» и «сокол» парят на разной высоте жизненных устремлений.

По мере развития сюжета, взросления и становления личности Прохора Громова В. Я. Шишков дает ему уже более хищнические характеристики: «.Ну, что ж. Пусть меня считают волком, зверем, аспидом. — думал он. — Плевать! Они оценивают мои дела снизу, я — с башни. У них мораль червей, а у меня крылья орла. Мораль для дельца — слюнтяйство. Творчество — огонь, а мораль — вода. Либо созидать, либо философствовать.» [15: 352].

И когда Прохор Громов создал свою империю, подчинил себе силы природы, нажился на ее щедрости, мы видим постепенную деградацию его как личности. Неслучайно Шишков обращается к приему снижающего портретирования для его дискредитации. Мнение Нины, его жены: «…Какой ты грубый! У тебя совершенно нет никаких высоких идей. Ты весь — в земле, как крот…» [15: 681]. Впечатление Протасова во время разговора с Прохором: «…и все лицо его нахохлилось, как у старого филина.» [15: 654]; «Он весь казался несчастным, изжеванным и странным, взор выпуклых черных глаз блуждал, непокрытая голова взлохмачена, как орлиное гнездо.» [15: 649].

Характеристика второстепенных героев романа также колоритно обрисовывается с применением «зоологических» сочетаний. Вот несколько примеров: Прохор с нескрываемым презрением присматривался к Приперентьеву. «Какая неприятная сомовья морда! В глазах — прежнее нахальство, наглость. Уши оттопырены, лицо пухлое, красное, рот, как у сома, с заглотом [15: 699]. (О Наденьке, жене пристава) «Наденька, пожалуй, опасней пристава: ее хитрое притворство, лесть, соблазнительные, чисто бабьи всякие подходцы давали ей возможность ласковой змейкой вползать в любой дом, в любую семью» [15: 348]. (О Парчевском, мечтающем отнять обманом один из приисков Громова): «Его глаза вспыхнули хитрым умом лисы, которой надлежит сделать ловкий прыжок, чтоб завладеть лакомым куском» [15: 608].

Как видим из череды портретов, метафорическая речь в характеристиках со сравнениями из животного мира призвана определять мгновенно при чтении общественную и частную типичность лиц. Шишков-художник постоянно и успешно прибегает к этому приему (в «Шутейных рассказах», в романе «Угрюм-река»). Они являются не только средством типизации, но и многократно увеличивают экспрессивную окраску.

Довольно часто смысловой сгусток метафорически утрируется. В этих случаях сочетание зооморфизма и эмоционального образа усложняется дополнительным уточняющим элементом в сложной конструкции: «Граждане, — заквакал он, как весенняя лягушка, и большие лягушачьи глаза его застыли на вспотевшем лбу. — Кто приведет мне христопродавца Зыкова, тому жертвую три тыщи серебром», — таким видим купца Шитикова, местного «угнетателя» народа, желающего расправы с заступником бедноты Зыковым в повести «Ватага» [18: 57].

Особую роль в раскрытии идеи художественного произведения играют зооморфизмы в повести «Странники». Беспризорников-персонажей В. Я. Шишков начал писать в конце 1920;х гг. Первоначально был задуман и начат рассказ «Преисподняя», переросший затем в большое полотно о социальном явлении, ставшем прямым следствием тяжелых для страны лет войны и разрухи. На протяжении 1920;х гг. появляются литературные произведения на эту тему: «Правонарушители» Л. Сейфуллиной, «Республика ШКИД» Пантелеева и Белых, «Утро» Микитенко, «Флаги на башнях», «Марш тридцатого года» и «Педагогическая поэма» А. Макаренко и др. Писатель прослеживает долгий и трудный путь юных героев-под — ростков со «дна» жизни наверх, их постепенное превращение в честных и сознательных граждан страны.

шишков метафорический проза тайга.

Показать весь текст

Заполнить форму текущей работой

XXIX

Глуповато улыбаясь, Тимоха бьет сполох. Колокол гудит, колокол один за другим упруго отбрасывает звенящие удары, торопливо гонит их во все стороны и медным горохом дробно рассыпает по тайге. На краю деревни горела изба Устина.

– Тащи, ребята, топоры! – пьяно шумел народ.

– Топоры-ы-ы…

– Сади бревном…

– Бревно! Бревно-о-о…

Обабок охрипшим голосом кричал:

– Где дедка Устин?.. Где он?.. – и лез в огонь.

Его схватывали и отбрасывали прочь.

– Ай-ха!.. – гремел Обабок и снова лез.

Но избенка уж догорала.

А Устин в это время был в часовне. Он стоял перед иконой и молился.

– Матушка, помоги… Заступница, помоги…

Много лет старому Устину, а никогда так не плакал.

Хоть и раньше не вовсе ладно жили мужики, однако такой черной беды сроду не было. Господи, до чего дожил Устин, мужичий дед, мужичий поп и советчик! Кто за деревню будет Богу ответ держать? Он, Устин…

– Заступница, отведи грозу… Иверская наша помощница…

Настали, знать, последние времена. Колесом пошла деревня. Пойло окаянное, винище всему голова. Хоть густа тайга, бездорожна, а прикатилось-таки это лешево пойло и сюда, одурманило мужичьи башки, душу очернило, сердце опоило зельем. А солнышка-то нет, темно.

И Устин падает ниц и, плача, долго лежит так, громко печалуясь Богородице:

– Утихомирь, возвороти мужиков. Постарайся гля миру, гля руськова… Не подымусь, покуль не тово, не этово… Ежели ты, пресвятая, о нас не похлопочешь, кто ж тогда? Ну, кто?.. Ты только подумай, владычица… Утулима Божжа Мать…

Много Устин чувствует своим мужичьим сердцем, но словами душа его бедна.

А Тимоха яро бьет тут же, за стеною, в колокол. Колокол гудит, шумит пьяная толпа у потухшего пожара, и, слыша все это, старый Устин, весь просветленный, снова начинает со всей страстью и упованием молиться.

Слышит Устин: придвинулся к часовне рев, а Тимохин колокол умолк.

– Эй, выходи-ко ты… Эй, Устин?!

– Вылазь!..

– А-а-а… Деревню поджигать?!

Вышел к ним Устин твердо. Остановился на крылечке, одернув рубаху, ворот оправил, боднул головой и строго кашлянул.

– Ты… ты… тьфу!.. Кабы деревня-то пластать-тать-тать… Старый ты черт!.. – все враз орут пьяными глотками. Много мужиков.

Устин силится перекричать толпу, но голос его тонет в общем реве.

– Тащи его за бороду… Дуй его!..

– А-а-а? Жечь?!

Устин вскидывает вверх руки, и над толпой взвивается его резкий голос.

Мужики, постепенно смолкая, плотней стали облегать крыльцо, тяжело сопя и грозя глазами.

– Ах вы непутевые… – начал Устин, и не понять было: улыбка ль по его лицу скользит, или он собирается заплакать. – Вы чего ж это, робяты, надумали, а? Куда бузуев дели, где они, а?! – весь дергаясь, выкрикивал Устин, притопывая враз обеими ногами и встряхивая головой, будто собираясь клюнуть стоявшего перед ним Обабка. – За винище руки кровью замарали… Тьфу!.. А Бог-то где у вас? А? Правда-то?

– Мы их в волость…

– В волость?.. Эй, Окентий! – окликнул Устин Кешку. – Ты чего молчишь? Где бузуи?..

– Я ни при чем… – бормотал Кешка, то нахлобучивая, то приподымая картуз, – как мир… его дело…

– Они нам поперек горла стали… – оживились мужики. – Они пакостники, они парня ножом, они коров перерезали… Они…

– Врете!.. – вдруг вынырнула из толпы Варька. – А вот кто коров-то кончил… вот!.. – ткнула пальцем на Сеньку. – Чего бельмы-то пялишь?! Признавайся!

Тот, растопырив руки и весь пригнувшись к земле, коршуном к Варьке кинулся. Та в часовню.

– Бей! На, бей, живорез!..

– Куда прешь? Не видишь?! – сбросив с крыльца Сеньку Козыря, взмахнул грузным кулаком каморщик Кешка.

– Ведут, ведут… Эвона!.. – удивленно и громко заорали сзади.

И всей деревней побежали за околицу, навстречу показавшейся толпе.

Только дед Устин кой с кем остался и с высокого крыльца часовни, прищурив глаза, всматривался вдаль.

Наступил вечер.

XXX

Тихо плетется в гору рыжая кобылка, надсадисто: в телеге трое. Невеселы идут по бокам телеги люди.

– Образумься, Аннушка… Дитятко… – говорит осунувшийся Пров.

– Подай мне Андрюшу, – тихо вскрикивает прикрученная к телеге Анна.

– Я здесь, Анна… С тобой…

– Уйди!..

Андрей-политик, путаясь в армяке Прова, идет возле Анны и гладит ей волосы. Но та мотает головой и самое обидное слово силится крикнуть, но слово это забыто.

Возле Анны, поджав руками живот, сидит Антон. Выражение лица детское, удивленное: глаза целуют каждого и каждого благодарят.

Ванька Свистопляс, причмокивая, правит лошадью. Запухшая нога его вытянута вдоль телеги, а левая рука нет-нет да и пощупает больное ухо. Он, как волк, исподлобья озирается на Крысана, глаза бегают и боязливо ширятся на показавшуюся из деревни толпу.

– Анна… – уж который раз подавленным голосом начинает Андрей. Иссиня-бледное лицо его подергивается, на правом виске прыгает живчик, упорный взгляд прикован к Анне. В его глазах появилось что-то новое, пугающее. Когда он переводит их на Прова, тот отворачивается, шумно вздыхает и никнет головой.

Братаны Власовы тоже здесь. Только бывшего каторжника Науменко нет – убежал, и нет Тюли с Лехманом.

Но Крысан, как наяву, видит старого бродягу. На Анну взгляд направит – не Анна: Лехман лежит и хрипло кричит несуразное; взглянет на Антона – Лехман сидит раскачиваясь; зажмурится – вновь Лехмана видит, его мертвые глаза, его раскрытый беззубый рот, его простреленную залитую кровью грудь.

И уж нет в Крысане злобы, не ходят за щеками желваки, глаза погасли, пересохший рот открыт. Он весь обвис, осел, покривился, еле ноги тащит, вздымая пыль.

– Плохо вам будет, – говорит Андрей.

– А ты как-нибудь, Андрей Митрич… тово… заступись… – просят мужики, – знамо, спьяну…

– Спьяну? Не в этом дело…

И мужики опять идут молча и тяжело сопят.

До деревни с версту осталось. Как спустились с горки, скрылась приближающаяся толпа, в зеленых потонула кустах.

– Тятенька, где ты? – тихо зовет Анна. – Развяжи меня, тятенька…

Но Пров едва понимает, что говорит дочь. Он вопросительно смотрит на мужиков, с ними взором советуется:

– Да, до-о-ченька, да потерпи…

А сам о надвигающейся и уже нависшей туче думает. Не о Лехмане, брошенном в тайге, не о пьяной сходке мужиков, не о зарезанных своих коровах, не о тюрьме, не о каторге – о жизни своей думает Пров: рехнулась дочь ума, кончилась и его, Прова, жизнь. Пропадай пропадом все: и Матрена, и хозяйство, и хромой сивый мерин, и деревня, и тайга, и белый свет, в могилу бы скорей, в домовину бы скорей, под крест лечь…

– Тятенька…

Пров не слышит: высокой стеной скорбь его окружила, как ночь среди бела дня, окутала. Но где-то огонек дрожит: может, оклемается, может, придет в себя Анна. А эти двое – пусть живут, мир бродяг приютит, пусть только помалкивают, а старика того убиенного погребению всей деревней предадут, – что ж, дело Божье, суд Божий. Мир смолчит, сору не вынесет: друг за дружку ответ держать будут, порука круговая. Андрея можно упросить, поклониться ему: голова у него не мужиковская, научит…

– Ну, ну… – вслух роняет Пров и уже веселей поглядывает на кудрявую возле часовни рощу.

По дороге от деревни мужик скачет. По дороге от деревни впереди всех Матрена бежит, за ней ребята, за ними толпа с горы спускается.

XXXI

Подвыпившая Даша в ногах валялась у Устина:

– Дедушка ты мой светлый… Ослобони мою душеньку… С панталыку я сшиблась, дедушка…

– Никто, как Бог…

А уж толпа вливалась в деревню. Все, кто оставался с Устином, поспешили навстречу.

Даша ничего не видела, кроме добрых глаз Устина.

– Судите меня, люди добрые… я, потаскуха, с Бородулиным жила… Солдатка я… воровка я… – она громко сморкалась, утирала слезы и, ползая, хваталась за Устиновы босые ноги. Устин приседал, удерживая равновесие, и, весь нахохлившись, скрипел своим стариковским, с огоньком, голосом:

– Совесть, мать, забыла… Бесстыжая ты…

– У Бородулина деньги я украла… А не бузуи… Ох, светы мои…

Устин гневно всплеснул руками:

– Ведь ты… Черт ты… Ведь бузуев-то… Ах ты ведьма!..

– Хорошень меня… Задави… Убей…

Вдруг, испугав Устина, Даша взвизгнула и бросилась к подъехавшей телеге:

– Аннушка! Девонька!..

– Тпру! – пробасил Обабок. – Приехали…

– Молись, ребята, Богу, – выдвигаясь из вновь выросшей толпы, проговорил какой-то старик.

– Чего – Богу… Айда домой, – сказал Пров. – Понужай, Матрен, кобылу-то.

– Стойте! – крикнул Устин с крыльца часовни и сердито одернул рубаху.

А тем временем Анну сняли с телеги, напоили холодной водой. Она всем улыбалась и что-то говорила торопливым, не своим голосом, проглатывая слова.

К дому повели ее.

– Стой, Пров! Вернись!..

– Я чичас приду, Устин… Ишь, дочерь-то…

– Стой ты… До-о-о-черь… А где еще двое, где они?.. – И Устин мотнул рукой на Антона с Ванькой.

Даша к Устину, к Прову, к Андрею лезла, что-то выкрикивала и голосила, но ее оттирала толпа.

– Куда старика дели? Где еще молодой, толсторожий?..

Толпа молчала.

Цыган сказал:

– Одного только кончили… Старика…

– Та-а-ак… – протянул Устин.

– А другой, однако, убег… Толсторожий-то… – закончил Цыган и нырнул в народ.

Толпа перешептывается и угрюмо гудит.

– Так, молодцы, так… – затихая, говорит Устин, вкладывает руки в рукава и опускает низко голову.

– Значит, убили?! – вскидывая вдруг голову, резко сечет толпу.

Толпа мнется, ежится. Мужики переглядываются, переступают с ноги на ногу, растерянно покашливая и поправляя шапки.

– Хороши молодчики… Ловко… Ай да Пров Михалыч… Ай да староста…

Пров трясущимися руками прицепляет на грудь медную бляху и, кланяясь Устину и Андрею-политику, и бродягам, и всей толпе тихо говорит:

– Бог попустил… Терпения нашего не стало… – Голос дрожит, брови высоко взлетели.

В толпе закричали:

– Он не своей волей… Мир так порешил…

– Согласья… Мир… Мир…

– Значит, собча…

– Эфто верно, что…

Пров перевел глаза на толпу и враз почувствовал в ней родное и кровное. Он часто замигал, передернул могучими плечами, загреб в горсть бороду и вдруг повалился перед Андреем на колени:

– Мы – люди темные… Мы – люди забытые… Обернитесь, батюшки, на нас… Отцы родные.

Толпа недовольно зашумела. Ей непонятно было, что долгобородый могутной Пров, староста, упрашивает какого-то бродяжку, человека никудышного.

Там, в тайге, Андрей все поведал Прову, всю душу открыл. Коротко сказал Андрей, но слова его в самое сердце Прова пали.

И потому Пров, плача, шепчет:

– Обернитесь на нас, батюшки… Защитите.

У Андрея зарябило в глазах. Он пытался приподнять с земли Прова, но тот тряс головой и, крепко сжав на груди руки, не переставая твердил:

– Кланяйся, мир хрещеный… Все кланяйтесь… И бродягам кланяйтесь…

– Стой! – кричит властно Устин. – Слушай…

Ванька с Антоном приподнялись дубом на телеге, впились в Устина и разинули рты.

Все затаились, замолкли. Все почуяли теперь большую за собой вину и грех. Всем не по себе сделалось. Замерла толпа.

Огромный Кешка утирал рукавом глаза, стараясь остановить прыгающий подбородок. Сморкались бабы, кряхтели, виновато почесываясь, мужики. Только Тимоха-звонарь весело улыбался и смотрел на все, как на петрушку об ярмарке.

Устин прошел проворно в часовню, опять вышел, держа псалтырь.

– Вот что, православные… – высоко подняв книгу и потрясая ею, начал Устин. – Я все попалил… Пожарищем вас с разбою возворотить пытал… огнем… Я все сжег… Мне, православные, ничего не надо. Я уйду от вас.

Он переступил с ноги на ногу и горько вздохнул.

– Вы, хрещеные, как волки… Это не жисть, робяты… Это один грех…

И вместе с древним Устином многие вздохнули горько и стыдились поднять от земли взгляд.

– А тут еще эвона, что затеяли: человека убили… – возвысил до конца свой голос Устин. – Эх вы-ы-ы…

Антон, стоя на телеге, низко Устину поклонился. Поклонился и Ванька Свистопляс.

– Вы эвон какую напраслину на них взвалили…

– Как напраслину?! Чего мутишь?! – раздались возмущенные крики.

Толпа зашумела, зарокотала, как по камням река.

– Слушай!! – махнул Устин. – Разве они деньги-то у купца украли?.. – Нет, врешь!.. Эн тут баба в ногах валялась из Назимова, каялась… А коров? Спросите-ка Варьку Силину… Кто?..

– Как кто? Они же…

– Сенька Козырь… А не они… Эх вы, твари!..

Толпу в жар бросило, ахнула толпа и качнулась.

Пров, теребя волосы и широко открыв глаза, с одеревеневшим лицом стоял возле Андрея. Антон на телеге крестился и кланялся Устину, а Обабок в задних рядах, запрокинув голову, булькал из бутылки.

В Андрее закипела кровь. Он окинул взглядом хмурую, понуро стоявшую толпу, и ему вспомнилась вдруг Россия. Не Акулька с Дунькой, не Пров, не Устин – Русь поднялась перед ним, такая же корявая и нескладная, с звериным обличием, с тоскующими добрыми глазами, изъедающая и растлевающая себя, дремучая седая Русь, дикая в своей тьме, но такая близкая и родная его сердцу.

Стоял перед Устином народ, как перед судьей, – без вины преступник. Встала перед Андреем Русь и ждала от него золотых слов! Ну что ж слова!

Глянул Андрей на тайгу. Темная-темная, густым дремучим морем охватила она Кедровку. Кто-то кричит: «Уйду…»

Андрей померк. Потные, с разинутыми ртами и ощетинившиеся, тяжело пыхтели мужики, обдавая Андрея сивушным перегаром.

– Жаль мне вас… Вот как жаль… А уйду… Прощай… робята… – Устин земно поклонился миру и, прижав к груди псалтырь, стал спускаться с крыльца. – С вами мне не жить… Горько мне с вами… Я в тайгу уйду… Я к зверям уйду… Легче…

Всколыхнулись, заголосили кедровцы, напирая со всех сторон на сгорбленного старого Устина.

– Дедушка ты наш, милый ты наш! – кричали бабы.

– Куда? Стой! – гудели мужики, загораживая дорогу.

– Избу тебе сгрохаем, живи…

– Нет, робяты, нет…

– Пьянству зарок дадим…

– Душа требовает… Не держите меня… Раздайся!.. Душа в лес зовет… Со зверьем легче…

По шагу, потихонечку подвигается Устин вперед, а с ним толпа, как возле пчелиной матки рой.

Улыбающийся Тимоха во все колокола хватил. Но Кешка сгреб его за шиворот и отбросил.

А Устин все дальше подается и, обернувшись, громко кричит отставшему от него народу:

– Ну, робяты!.. В последний вам говорю!.. Заруби это, робяты, на носу. По правде живите: смерть не ждет. Пуще молитесь Богу… Пуще!

– Бо-о-гу?.. Святоша чертов!.. – вдруг грянул Обабок. – Мне жрать нечего… У меня шестеро ребят… У меня баба пузатая. Подыхать, што ли?!

– Верно, Обабок, правильно…

– На сборню, ребяты…

– Староста, собирай сход!.. – загалдели голоса.

Устина качнуло словно ветром. Взглянул на заходящее солнце, взглянул на Обабка, на разбредавшихся недовольных мужиков и расслабленно опустился на лежащий при дороге камень.

Обабок круто повернул и направился неверными шагами к накрепко запертому Федотову двору.

– Ай-ха! – рявкнул он медвежьей своей глоткой и, загребая пыль, на всю деревню бессмысленно заорал:

 
Стари-инное ка-аменно зданья-а-а
Раздало-ося у девы в груди-и-и-и!..
 

В ушах у Устина гудело, и невыносимо ныло сердце.

– Эй ты, черт плешатый! – донеслось до него пьяное слово. – Ну и проваливай к дьяволу…

Сразу в двух местах кто-то охально и зло засвистал, кто-то заулюлюкал и крепко, сплеча, выругался.

– Леший с ним!..

– По его бороде давно ему быть в воде…

– Ту-у-да ему и дорога… – И снова резкий свист и ругань.

– Богомо-ол!!

Все вмиг всколыхнулось в Устине: померкло вдруг небо, померк свет в глазах, застыла в жилах кровь. Он обхватил руками свою лысую голову и, как пристукнутый деревом, замер.

XXXII

К седому вечеру, когда зажглись в Кедровке огни, обложило все небо тучами. Со всех сторон выплывали из-за тайги тучи, тяжело, грозно надвигаясь на деревню. Сразу затихла деревня. Сжались все, примолкли, жутко сделалось. Говорили в избах вполголоса, заглядывали сквозь окна на улицу, прислушиваясь к все нараставшему говору тайги, и многим казалось, что кто-то хочет отомстить им за смерть Лехмана. Ежели он праведен есть человек – Бог за него не помилует; ежели грешен – быть худу: накличет беду, напустит темень, зальет дождем, попалит грозой. Недаром старухи слышат в говоре тайги то стоны проклятого колдуна-бродяги, то его ругань, угрозу. Колдун, колдун – это верно. Чу, как трещит тайга. Господи, спаси… Гляди, как темно вдруг стало…

К седому вечеру, лишь зажглись в Кедровке огни, старый Устин вместе с заимочником Науменко подошли впотьмах, с малым фонариком самодельным, к валявшемуся под сосной Лехману.

– Вот он, – сказал Науменко и поднес фонарь к лицу мертвеца.

Лехман, полузакрыв глаза, безмолвно лежал, а по его щекам и лохматой бородище суетливо бегали муравьи.

Устин и Науменко долго крестились, опустившись на колени.

– Я к тебе завтра утречком приду, Устин… И товарища с собой захвачу, – сказал Науменко. – Мы тут, значит, его, батюшку, тово… значит, домовину выдолбим, и все такое… И в землю спустим… Да… – Голос его дрожал.

Тайга шумела вершинами, вверху вольный ветер разгуливал, трепал шелковые хвои, на что-то злясь.

– Вы мне тут, робятки, какой-нибудь омшаник срубили бы…

– Чего? – оправившись, громко спросил Науменко.

– Омшаник, мол, омшаник… Так, на манер земляночки, – напрягая голос, просил Устин.

– Ну-к чо… Ладно.

– У меня усердие есть пожить возле могилки-то…

– А?.. Кричи громчей!.. Ишь тайга-то гудет…

– Я, мол, вроде обещания положил…

– Так-так…

– Пожить да помолиться за упокой…

– Ну, ну… Дело доброе…

Науменко костер стал налаживать, шалаш из пихтовых веток сделал.

– Ну, прощай, Устин… Побегу я… Ух ты, как гудет!.. Страсть…

И издали, из темноты, крикнул:

– Ты не боишься?.. Один-то?!

– Пошто? – прокричал в ответ Устин. – Нас двое… – и скользнул жалеющим взглядом по скрюченным пальцам Лехмана.

Жутко в деревне, темно, к ночи близится. Небо в черных тучах. Уже не видать, где тайга, где небо. Вдали громыхнуло и глухо раскатилось. Где-то тявкнула, диким воем залилась собака.

Погасли огни в деревне. Но никто не смыкает глаз. Лишь у Прова огонек мигает, да в Федотовом дому. Вот еще старая Мошна, как услыхала гром, зажгла восковую свечку у иконы, четверговую, и молится. Грозы она боится, умирать не хочется, скопит денег – в монастырь уйдет…

У Прова в избе тоскливо. Пров под образами сидит, на той самой лавке, где лежал Бородулин, еще поутру увезенный в село.

Андрей по избе взад-вперед ходит, то и дело хватаясь за голову.

– Скверно все это, скверно… Ну, как же ты, Пров Михалыч?.. Ты оглядись, подумай.

В кути у печки Матрена сидит, подшибившись. Слезы все высохли, устало ныть сердце:

– Твори, Бог, волю…

– Матушка, – тихо говорит лежащая на двух шубах Анна. – Матушка, скажи тяте, чтобы… Ну, вот этото… самое-то…

Ветер крышу срывает, того гляди опрокинет избу.

– Экая напасть, Господи, – печалуется Пров. Он трясет в отчаянии головой и, ударив тяжелым кулаком по столешнице, ненавистно пронзает глазами мечущегося по избе Андрея.

Тот удивленно покосился на Прова и вышел на улицу. Он чувствовал, что душа его опустошена. Ему хотелось обо всем забыть, уснуть долгим сном, уйти от жизни. Но мужичий грех черной тенью ходил по пятам, ядовито над ним похохатывал, стращал, как палач жертву, и, приперев к стене, требовал ответа. Андрея бросало то в жар, то в холод. Как же поступить с мужиками? Молчать, как мертвому, покрыть их изуверство? Ответа не было, и от этого еще мучительней становилось на душе. А память услужливо подсказывала забытый случай: он где-то читал или слышал про дикий самосуд над таким же, как он, невольным свидетелем мужицкого греха.

– А ведь убьют, – вздохнул Андрей. Он вспомнил грозные глаза Прова. Его вдруг забила лихорадка, заныл висок, и тупая боль потекла к затылку.

Шум тайги все разрастался. Было темно. Ветер озоровал на улице, мел дорогу, швыряя в Андрея пылью. Андрей зажмурился и сел на сутунок.

– Ну, научи ты меня… Измучился я, Митрич… тошнехонько… – сказал внезапно подошедший Пров.

Андрей уловил в его голосе тоску, растерянность и злобу. Пров запричитал и подсел к нему.

Оба долго молчали. Андрей вздохнул. Ему надо успокоить Прова, но он понимал, что случившееся больше, сильнее его слов.

«Убьют или не убьют?» – мелькнуло в мыслях.

– Ну, так как? – спросил Пров. Он сидел, низко нагнувшись и пропустив меж колен сомкнутые руки. – Ведь засудят?

– Не в этом дело, – сказал Андрей. – А дети, а внуки ваши – все так же? Вот в чем главное. – Он встал и схватился за угол избы, чтобы не свалил с ног бушевавший ветер.

– А ты сам-то как? – хмуро спросил Пров. – За нас?

Но, должно быть, ветер смазал слова Прова. Андрей не слыхал или не понял их.

– Вот, скажем, тайга, – вновь почувствовал Андрей прилив бодрости. – Дикая тайга, нелюдимая, со зверьем, гнусом. А сколько в ней всякого богатства… Вот и жизнь наша, что тайга… – Он тяжело дышал и глядел сквозь мрак на широкую согнутую спину Прова. – Что ж надо сделать, чтоб в тайге не страшно было жить, чтоб все добро поднять наверх, людям на пользу? А? Подумай-ка, Пров Михалыч…

– Не так, Митрич… Не про это… Тайга ни при чем…

– Ты погоди, выслушай! – крикнул Андрей. – До всего дойдет очередь… – и с жаром, взмахивая свободной рукой, сыпал словами.

Но Пров раздраженно крякнул и потряс головой. Андрей смешался. Он перестал следить за своей речью, потому что его мысль, опережая слова, неожиданно опять скакнула к тому темному, еще не решенному, на что он должен дать ответ Прову. Как помочь мужикам в беде? Бежать ли, остаться ли? А вдруг убьют? – вновь клином вошло Андрею в душу. Теперь он только краем уха прислушивался к своему голосу и, досадуя на себя, чувствовал, что говорит нудно, вяло, обрываясь и путаясь.

– Мудро… шибко мудро, Митрич… Кого тут… где уж… – прервал Пров и сердито засопел. – Засудят, всех закатают, ежели дознаются… Вот ты что говори. Ну, а как ты-то, сам-то? – глухим голосом еще раз спросил он и, нахлобучив шляпу, встал. – Пойдем не то в избу, посовещаемся. Ну и ветрище!

– Пров Михалыч!.. – громко окликнул Андрей, точно вспомнив главное. – А как же Анна? Ведь ее в город надо, завтра же.

– Погоди ты – в город… – рубнул Пров. – Тут не до этого.

Блеснула, затрепыхала далекая молния. Все избы, словно из-под земли выскочив, подпрыгнули, замигали и снова исчезли.

– Гроза идет, – тревожно сказал Пров, захлопывая за собой дверь избы.

Какая-то сила заставила Андрея обернуться.

– Стой-ка… – услышал он сиплый, таяющийся голос. – Эй, прохожий!

Андрей спустил с приступки ногу, шагнул навстречу голосу и лоб в лоб столкнулся с крупным, тяжело пыхтевшим человеком.

– Признал? Я каморщик, – зашептал Кешка, обдав Андрея едким запахом черемши. – Вот что, проходящий… беги, батюшка… Чуешь? Как уснет деревня покрепче – шагай в тайгу… А тех двоих, в случае, схороню… Где им… Скажу: убегли… Чуешь? А то мужики как бы не того… слых идет.

– Андрей! – открыл окно Пров. – Залазь, что ль. Время огонь тушить.

Ветер тайгою ходит, раскачал тайгу от самых корней до вершины. Трещит тайга, ухает, ожила, завыла, застонала на тысячу голосов: все страхи лесные выползли, зашмыгали, засуетились, все бесы из болот повылезли, свищут пронзительно, носятся, в чехарду играют. Сам лесовой за вершину кедр поймал, вырвал с корнем и, гукая страшным голосом, пошел крушить: как махнет кедром, как ударит по лесине, хрустнет дерево стоячее и рухнет на землю. А лесовому любо: «Го-го-го-го!»

Дедушке Устину все это нипочем. У него в руках святая книга, а на пне, в головах у тела убиенного бродяги, восковая свеча горит: здесь место свято.

Но ветер по низам пошел, метет во все стороны пламя костра, гасит восковую свечечку. Устин отходную Лехману читает, «Святый Боже» поет надтреснутым своим голосом и, ежась от колеблющейся тьмы, блуждает взглядом. Кто-то притаился там, ждет. Вдруг тьма озарилась молнией. Устин сложил книгу, перекрестился и побрел в зеленый свой шалаш.

«Го-го-го…»

Крестится Устин.

Лег на зеленую хвою, шубенку накинул сверх себя – подарок Науменко. Лежит, смотрит на Лехмана, думает. Костер горит ярко, два пня смолистых зажег Науменко, будут до утра тлеть. Ветер раздувает пламя, не дает заснуть огню.

Лехман вздрагивает в лучах костра, как живой от холода, шевелит руками, сучит ногами, кивает головой…

– Нет, это ничего… – шепчет Устин и крестится, а сон уж начинает его убаюкивать и качать на волнах.

Ветер бурей ревел в тайге. Деревья стонали и точно зубами скорготали от нестерпимой боли.

Лишь закрыл Устин глаза и, благословясь, укрылся с головой шубой, слышит: стихла тайга, и раздалось два голоса. О чем-то беседу ведут, мирно так говорят, любовно, то вдруг заспорят и сердито закричат.

Один голос очень знакомый. Чей же это голос? Ах, да ведь это Бородулин говорит. Попа. Да, попа… про попа надо сказать, про отца Лексея… Это хорошо… «А что же ты такой старик, а седой?.. такой лохматый?» – говорит Бородудин. «А что же ты лежишь? Пойдем», – вновь сказал Бородулин. «Потому что надо, – ответил голос, – тут ясно».

Холодно Устину. Он скрючился. Не хочется выползать из-под шубы. А не бородулинский, незнакомый голос опять: «А где Устин? Вот тут сидел, надо мной». – «Он ушел. И от тебя ушел, и от мира ушел, он – черт». – «Врешь!»

И вдруг как ударит его кто-то по плечу ладонью:

«Вставай, старик… Спасибо…»

Без ума вскочил Устин.

– Господи Христе!..

Стегнула молния, грянул гром. И видит Устин в синем полыме: не в шалаше он, а возле Лехмана.

Белый скрюченный, сидит рядом с ним Лехман.

– Свят, свят!.. – не своим голосом вскричал Устин.

Вновь гроза оглушительно трахнула. Устина подбросило, опрокинуло, и он, очнувшись, пустился бежать. Он бежал молча, весь объятый звериным ужасом, и ему почудилось, что сзади гонятся за ним и Бородулин, и разбойники, и оживший Лехман, и все деревья, – вся тайга несется вслед: вот-вот дух из Устина вышибут.

– Свят, свят, свят…

А удар за ударом кроет все таежные ночные голоса, гудит на всю тайгу и, спустившись в низины, раскатисто злобно рычит.

Молния сияет синим светом беспрестанно. Звериное чутье по дороге Устина гонит в родную Кедровку.

– Согрешил… мужиков в беде бросил… Возворочусь, – стонет Устин, обессиленно переплетая во тьме старыми, страхом связанными ногами.

«Согрешил, согрешил!» – ликует темный рев тайги и, настегивая Устина свистом, гамом, хохотом, гонит вон из своего царства.

Вдруг все засияло.

– Не попусти!! – Устин взмахнул руками и во весь рост грохнул мертвый средь дороги.

Вместе с его криком раскололись, зазвенели, рушились небеса. Золотым мечом молния вонзилась в землю, опалила, съела тьму, всю тайгу всколыхнула, во все застучала концы и предостерегающе замолкла.

Испугалась тайга грозы небесной. Тихо стало в тайге и торжественно.

И среди густой нависшей тьмы запылали-зажглись ярким светом, как гробовые свечи, три высокие лиственницы.

Опять взметнулся ветер.

  • Рассказ в прошедшем времени на русском
  • Рассказ в картинках это
  • Рассказ в настоящем времени по русскому языку
  • Рассказ в гостях у звезд
  • Рассказ бунина ида читать