Рассказ свеча горела на столе свеча горела на столе

Открытый урок в 11 классе.  «Свеча горела на
столе» (по лирике Бориса Пастернака.)

Цель: Формирование
навыков познавательной и поисковой деятельности, коммуникативных навыков.
Формирование навыков анализа стихотворения; развитие речи, мышления,
воображения учащихся. Создание условий для творческого самовыражения учащихся.

Оборудование: портрет
Пастернака, репродукции картин, музыка Скрябина, презентация, видеоролики.

                                                        
Ход урока

I. Организационный момент.

П. Вступительное слово учителя.

Звучит романс-видео (через интернет) «Зимняя
ночь» (на столе зажжённая свеча)

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На озарённый потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы
скрещенья.

И падали два башмачка

Со стуком на пол,

И воск слезами с ночника

На платье капал.

И всё терялось в снежной мгле,

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел два крыла

Крестообразно.

Мело
весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча
горела на столе,

Свеча горела.

—Ребята, вы
раньше слышали этот романс?

—        
Вы прослушали стихотворение «Зимняя ночь» Б. Пастернака. Сегодня тема
нашего урока «Лирика Пастернака»  . Дайте определение слова «лирика» (произведения,
в которых выражаются чувства и переживания поэта).

—
Б.Л. Пастернак — один из ярких представителей серебряного века русской поэзии,
замечательный прозаик, великолепный переводчик с французского, английского,
немецкого, грузинского языков. Сегодня
мы попытаемся воссоздать атмосферу, в которой жил и творил поэт Пастернак —
атмосферу музыки, живописи, философии, и , конечно же,

—У нас
сегодня свои библиографы и поэты.

Итак, начинаем.
Слово библиографам. (Алиев Али)

2.(На фоне видеоролика «В гостях у Пастернака» уч-ся читает сообщение) Борис Леонидович Пастернак родился в Москве 10
февраля.1890 г. в семье талантливого художника Леонида Пастернака и подающей
большие надежды пианистки Розалии Исидоровны Пастернак — Кауфман В доме часто
собирались музыканты, художники, писатели, среди гостей бывали Л. Н. Толстой,
Н. Н. Ге, А. Н. Скрябин, В. А. Серов, Врубель. Атмосфера родительского дома
определила глубокую укорененность творчества Пастернака в культурной традиции и
одновременно приучила к восприятию искусства как
повседневно кропотливого труда. В детстве Пастернак
обучался живописи, затем в 1909-1913 г.г. всерьез готовился
к композиторской карьере под влиянием великого композитора Скрябина. В 1909-13
учился на философском отделении историко- филологического факультета
Московского университета, в 1912 провел один семестр в Марбургском университете
в Германии, где слушал лекции знаменитого философа Г. Когена. После окончания
университета занимался практически лишь литературной деятельностью, однако
профессиональная музыкальная и философская подготовка во многом предопределила
особенности пастернаковского художественного мир

-Каков
же художественный мир Пастернака?

Жизнь писателя или
поэта — в его произведениях. Мы сегодня прочтем и проанализируем несколько
стихотворений, и я буду рада, если вас заинтересует творчество этого поэта.

3.Работа с классом.

-Знакомство
с лирикой Пастернака мы начали со стихотворения «Зимняя ночь».

—Лексический повтор?
(Выделяется ключевое слово, на которое нужно обратить внимание)

Вопросы к классу:

1.             
Какое слово повторяется в этом
стихотворении? С какой целью автор использует
ассоциируется горящая свеча? (Жизнь).

2.       Случайно
ли автор выбирает зиму, февраль? (Мело, мело по всей земле, все

3.       пределы…
—
жизнь также полна бурь и ненастий; Пастернак родился в феврале.

4.Есть
ли связь между словами «свеча», «судьба»? (Сгорел
как свечка)

5.
Почему так часто писатели обращаются к образу свечи?

(это
символ надежды, творчества, поиска…)

Учитель: Яркие
образы и краски перешли из увлечения живописью, заметно влияние отца художника,
краски природы у поэта напоминают стиль художника — импрессиониста.

 —
Вспомните, какое направление в живописи называется импрессионизмом,
импрессионизм» подразумевается направление в живописи (но это, прежде всего,
группа методов), хотя его идеи также нашли своё воплощение в литературе и
музыке, где импрессионизм также выслушал в определенном наборе методов и
приемов создания, литературных и музыкальных произведений, в которых авторы
стремились передать жизнь в чувственной, непосредственной форме, как отражение
своих впечатлений, (ответ уч-ся)

Среди
русских импрессионистов мы можем вспомнить имена М.Вркбеля.,М.Нестерова, К
Коровина, Б Кустодиева, К.Сомова. слайд№17

—
Стихотворение «Достать чернил и плакать» часто открывает сборники избранной
лирики Б.Пастернака и считается одним из наиболее показательных для ранней
манеры поэта.

— Чтение
наизусть и анализ стихотворения «Февраль. Достать чернил и плакать», соотнесете
стихотворения и картины А Саврасова «Грачи прилетели».

— Какие
мысли и чувства рождает это произведение? (Каждое его предложение передаёт
чувство радости поэта, влюблённого в природу. В словах «Достать чернил и
плакать» говорится о слезах восторга, восхищения миром природы).

— С
помощью каких изобразительно выразительных средств достигается выразительность,
импрессионичность?

— Какие
впечатления вызывает картина Саврасова? Сходны лн они с впечатлениями,
вызванными строками Пастернака? Слайд №18

— Не могли
не отразиться на творчестве поэта и политические перемены, произошедшие в
общественной жизни.

В
своем дневнике он записал:

«Именно в
36-м году, когда начались эти страшные процессы, все сломилось

во мне, и
единение со временем перешло в сопротивление ему, которое я не скрывал. Я ушел
в переводы. Личное творчество кончилось.»

Библиограф.
«О, знал бы я, что так бывает…» 30-е годы для России — трудное время.
Началось время нелепых подозрений, необоснованных репрессий. Пастернак делает
всё возможное, чтобы обезопасить близких людей: поддерживает Ахматову,
Мандельштама. Он не молчит: выступает на 1 съезде писателей в 1934 году, но
изменить ничего не может. Зато может остаться самим
собой. По-новому начинает звучать тема поэта и поэзии.

Сейчас послушаем живой голос Б. Пастернака.

— Вы почувствовали, ребята, сколько боли, горечи, сомнений
таятся в словах поэта.

— Репрессии не
коснулись Пастернака, хотя кругом творилось необыкновенное. Сам Сталин сказал о
нём, как о юродивом: “Оставьте в покое этого небожителя”. А позже станет
известно, что на Пастернака был собран материал, достаточный для “десяти лет
без права переписки”. Он всегда чувствовал неловкость, мучился оттого, что
другие сидят, а он на свободе, не подозревая, как близко к краю пропасти
подошел. Это станет кризисом.

Его
творчество переместилось в прозу и в область перевода. Он переводит с
английского Шекспира, с немецкого Гёте, с венгерского Петефи, с польского
Словацкого, с грузинского Бараташвили.

Учитель. В
годы войны и сталинского террора вечным спутником, духовным примером и
собеседником Пастернака стал Вильям Шекспир. Переводы из Шекспира были не
только источником заработка, но давали ему нравственную опору. После 1946 года начался идеологический погром. Пастернак жил в
сознании, что его могут арестовать. Он говорил, он ко
всему готов.  «Почему со всеми могло быть, а со мной не будет?» — повторял он в
те годы… в стихотворении строки:

Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси-

 перекликаются с Библией, когда Иисус,
зная, что его ожидает, обращается к Богу, говоря во время молитвы в Гефсиманском
саду: «Отче мой. если возможно, да минует меня чаша сия, впрочем, не так я
хочу, но как ты     

Пастернак говорит о безысходности,
лицемерии, предательстве, которые его окружают, то есть в таком же тяжёлом
положении, как и шекспировский Гамлет: «Я один. Всё тонет в фарисействе. 
Чтение «Гамлета»

Учитель. А заканчивается
стихотворение просто, народной мудростью: «Жизнь прожить- не поле перейти».

Песня Высоцкого «Гамлет»

Библиограф.  После 1946
года начался идеологический погром. Пастернак жил в сознании, что его согут
арестовать. Он говорил: «Радость победы в Великой Отечественной войне
возрождала надежды на долгожданное обновление общества. Радостные предвестия
свободы оказались ложными, но в их свете Пастернак начал писать роман» Доктор
Живаго» — свое последнее, любимое и трудное дитя.

Роман стал почти автобиографическим. В основу
любовного треугольника в романе легла личная драма поэта, история его любви с
Ольгой Ивинской.

Их любовь
вспыхнула, как свеча, жизнь вплелась в роман, а роман стал жизнью. Травля по всей стране, исключён из Союза писателей.
Когда узнал, что Ивинская может лишиться работы, принял
серьёзное решение:

отказаться
от премии.

А
газеты не унимались: “Я внимательно, с карандашом в руках, прочитал “Доктор
Живаго”. Я почувствовал себя буквально оплёванным. Мы должны сказать
Пастернаку: ты нам сегодня здесь не нужен!”,

“Доктор
Живаго — плевок в наш народ”,

“Пастернак
своим романом и своим поведением поставил себя вне советской литературы и вне
советского общества…”

Ему
предложили покинуть страну, пригрозили высылкой из страны — это когда тебе 68
лет!

Выход
итальянского перевода остановить было невозможно. И роман, запрещенный на
Родине более чем на 30 лет, выходит в Италии в 1957 г. За этим последовали
зарубежные и русские издания и переводы практически на все языки мира.
Пастернак становится знаменитым на весь мир.

              
Тогда возникло стихотворение «Быть знаменитым некрасиво…»  ученик читает стихотворение)

Учитель. Его
всегда отличало глубокое мышление, поиск сути. Еще одно стихотворение «Во
всем мне хочется дойти» написано в сложный для Пастернака период, когда
всё литераторы ополчились на него, стали оппонентами. И вот в 1956 году поэт
пишет стихотворение-размышление о судьбе творчества. Это произведение было
создано именно из раздумий о своей судьбе и сути своего творчества. Это
произведение было создано именно из раздумий о своей судьбе и сути своего
творчества. При жизни Пастернака оно так и не было опубликовано впервые,
появившись перед читателем только в 1961 году в посмертном сборнике его стихов
«Когда разгуляется».

Библиограф.
Действительно победа оказалась равна поражению. В 1958 году поэту была
присуждена Нобелевская премия за выдающиеся достижения в современной лирической
поэзии и продолжение благородных традиций великой русской прозы. Это было
мировое признание, но… На родине поэт оказался изгоем. На страницах газет
против Пастернака была развернута кампания: «Долой!»

Любимая женщина оказалась под угрозой
ареста. И Б. Пастернак вынужден был отказаться от премии. В эти дни он напишет
стихотворение Нобелевская

премия.

Разразившийся
вслед за этим беспочвенный политический скандал, получивший во всём мире
название «Дело Пастернака», напоминал по своим формам
худшее явление прошлго. Пастернак был вынужден
отказаться от премии.

«Нобелевская премия» ( чтение
стихотворения)

9 декабря 1989
года на торжественном приёме в Шведской академии в присутствии нобелевских
лауреатов, послов Швеции и СССР секретарь академии передал сыну Б.Л.Пастернака
Нобелевскую медаль Бориса Пастернака. Он прочел обе телеграммы,
посланные Борисом Пастернаком 23 и 29 октября 1958
года,сказал, что Шведская академия признала
отказ Пастернака от премии вынужденным и по
прошествии тридцати одного года вручает его медаль сыну,

сожалея о том, что лауреата уже нет в живых. Он сказал, что это
исторический момент.

— Не каждому присуждается такая премия! Кто ещё из русских писателей имел
такое признание? (И. Бунин. О. Мандельштам)

— Чтение и анализ
стихотворения «Любить иных — тяжёлый крест».

(выступление
уч-ся)

Учитель. Тема любви в лирике вечна. Сафо, Петрарка,
Шекспир, Пушкин, Есенин, Блок,
Маяковский, Цветаева… и тысячи имён… Любовь многогранна, ярка, неповторима
Женская тема — одна из основных в творчестве Пастернака.

После Пушкина,
пожалуй, никто так не чувствовал женщину, как Пастернак.

                   И если
Пушкин говорил:

Библиограф. Началась травля по всей стране. Пастернак
был исключён из Союза писателей. Ему предложили уехать из страны. И это в 68
лет.

Заключительное слово учителя Жизнь
имеет смысл только тогда, когда для достижения своих целей отдаёшь всего себя,
всю душу, все силы. Своими прекрасными стихами  поэт
обессмертил себя.

Борис
Леонидович Пастернак прожил свою жизнь именно так, как ему хотелось: « ни
единой долькой не отступаясь от лица». Имя его навсегда останется в истории
русской литературы: людям всегда будут нужны его одухотворенные, чудесные и
полные жизни лирика и проза. У Бориса Леонидовича учились и учатся многие
писатели и поэты. Пастернак умер, но живы его стихи, его бессмертные строки
навсегда останутся с нами.

Звучит
песня «Снег идет».

Недаром именно к
нему обращены строки Евтушенко:

Дай, Пастернак,
смещенье дней,

Смущенье лета,

Сраженье запахов,
теней

С мученьем века.

Что слово,
садом бормоча

Чтоб
вовек твоя свеча во мне горела.

—
Учащиеся делятся своими впечатлениями об уроке.

Домашнее
задание. Выучить понравившееся стихотворение наизусть и обосновать свой выбор.

Свеча горела    
Майк Гелприн

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял
уже всякую надежду.

– Здравствуйте, я по объявлению.
Вы даете уроки литературы?

Андрей Петрович вгляделся в экран
видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет – костюм, галстук.
Улыбается, но глаза серьезные. У Андрея Петровича екнуло
под сердцем, объявление он вывешивал в Сеть лишь по привычке.
За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, еще двое
оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал
литературу с лигатурой.

– Д-даю уроки, – запинаясь
от волнения, сказал Андрей Петрович. – Н-на дому. Вас интересует
литература?

– Интересует, – кивнул
собеседник. – Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.

«Задаром!» – едва не вырвалось
у Андрея Петровича.

– Оплата почасовая, – заставил себя
выговорить он. – По договоренности. Когда бы вы хотели
начать?

– Я, собственно… – Собеседник
замялся.

– Первое занятие бесплатно, –
поспешно добавил Андрей Петрович. – Если вам не понравится, то…

– Давайте завтра, – решительно
сказал Максим. – В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу
детей в школу, а потом свободен до двух.

– Устроит, – обрадовался Андрей
Петрович. – Записывайте адрес.

– Говорите, я запомню.

* * *

В эту ночь Андрей Петрович не спал,
ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать
трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил
на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.

– Вы слишком узкий
специалист, – сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей
с гуманитарными наклонностями. – Мы ценим вас как опытного
преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите
переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить.
Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники – вы
вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф все еще достаточно
популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы
полагаете?

Андрей Петрович отказался, о чем немало
потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась
в считаных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи
один за другим переквалифицировались кто во что горазд.

Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев
и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах
переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

Сбережения быстро закончились, и Андрею
Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый,
но надежный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним
вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал
об этом, – затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных,
тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так
что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский – две недели.
Бунин – полторы.

В результате у Андрея Петровича
осталось полсотни книг – самых любимых, перечитанных по десятку раз,
тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес,
Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре
полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.

«Если этот парень, Максим, – беспорядочно
думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, –
если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками.
Или Амаду».

Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно.
Неважно, удастся ли откупить. Он может передать – вот оно, вот
что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что
у него есть.

* * *

Максим позвонил в дверь ровно
в десять, минута в минуту.

– Проходите, – засуетился Андрей
Петрович. – Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели
начать?

Максим помялся, осторожно уселся на край
стула.

– С чего вы посчитаете нужным.
Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.

– Да-да, естественно, – закивал
Андрей Петрович. – Как и всех прочих. В общеобразовательных
школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже
не преподают и в специальных.

– Нигде? – спросил Максим тихо.

– Боюсь, что уже нигде. Понимаете,
в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям,
затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Еще более
некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия – в основном,
виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… – Андрей Петрович махнул
рукой. – Ну и, конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять
гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика
высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний
план. Особенно литература. Вы следите, Максим?

– Да, продолжайте, пожалуйста.

– В двадцать первом веке перестали
печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном
варианте спрос на литературу падал – стремительно, в несколько
раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие,
уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем – люди
перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше –
за счет написанного за двадцать предыдущих веков.

Андрей Петрович замолчал, утер рукой
вспотевший вдруг лоб.

– Мне нелегко об этом
говорить, – сказал он наконец. – Я осознаю, что процесс
закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом.
Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы.
Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность.
Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!

– Я сам пришел к такому выводу,
Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.

– У вас есть дети?

– Да, – Максим замялся. – Двое.
Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду
литературу в Сети, буду читать. Мне лишь надо знать что.
И на что делать упор. Вы научите меня?

– Да, – сказал Андрей Петрович
твердо. – Научу.

Он поднялся, скрестил на груди руки,
сосредоточился.

– Пастернак, – сказал он
торжественно. – «Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча
горела на столе, свеча горела…»

* * *

– Вы придете завтра, Максим? –
стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.

– Непременно. Только вот… Знаете, я
работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела,
подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, – Максим обвел
глазами помещение, – могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно,
бытовую технику. В счет оплаты. Вас устроит?

Андрей Петрович невольно покраснел.
Его бы устроило и задаром.

– Конечно, Максим, –
сказал он. – Спасибо. Жду вас завтра.

* * *

– Литература – это не только
о чем написано, – говорил Андрей Петрович, расхаживая
по комнате. – Это еще и как написано. Язык, Максим,
тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот
послушайте.

Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он
старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.

– Пушкин, – говорил Андрей Петрович
и начинал декламировать.

«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».

Лермонтов «Мцыри».

Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок,
Бальмонт, Ахматова, Гумилев, Мандельштам, Высоцкий…

Максим слушал.

– Не устали? – спрашивал Андрей
Петрович.

– Нет-нет, что вы. Продолжайте,
пожалуйста.

* * *

День сменялся новым. Андрей Петрович
воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл.
Поэзию сменила проза, на нее времени уходило гораздо больше,
но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей
Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой
к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык
гармонию, с каждым днем постигал ее и познавал лучше, глубже, чем
в предыдущий.

Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский,
Тургенев, Бунин, Куприн.

Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес,
Набоков.

Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.

Классика, беллетристика, фантастика, детектив.

Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли,
Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

* * *

Однажды, в среду, Максим не пришел.
Андрей Петрович все утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот
мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный.
Скрупулезный, педантичный Максим не мог. Он ни разу
за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже
не позвонил.

К вечеру Андрей Петрович уже
не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз.
К десяти утра он окончательно извелся и, когда стало ясно, что Максим
не придет опять, побрел к видеофону.

– Номер отключен
от обслуживания, – поведал механический голос.

Следующие несколько дней прошли как один
скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски
и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором
Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги,
навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком?
Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию
не знаю?

Андрей Петрович выбрался из дома наружу,
когда находиться в четырех стенах стало больше невмоготу.

– А, Петрович! – приветствовал
старик Нефедов, сосед снизу. – Давно не виделись. А чего
не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде
ни при чем.

– В каком смысле стыжусь? –
оторопел Андрей Петрович.

– Ну, что этого, твоего. – Нефедов
провел ребром ладони по горлу. – Который к тебе ходил.
Я все думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой
связался.

– Вы о чем? –
У Андрея Петровича похолодело внутри. – С какой публикой?

– Известно, с какой. Я этих
голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.

– С кем с ними-то? –
взмолился Андрей Петрович. – О чем вы вообще говорите?

– Ты что ж, в самом деле
не знаешь? – всполошился Нефедов. – Новости посмотри,
об этом повсюду трубят.

Андрей Петрович не помнил,
как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися
руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил
к компьютеру, подключился к Сети, пролистал ленту новостей.

Сердце внезапно зашлось от боли.
С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались
перед глазами.

«Уличен хозяевами, – с трудом
сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, –
в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники.
Домашний робот-гувернер, серия ДРГ?439К. Дефект управляющей программы. Заявил,
что самостоятельно пришел к выводу о детской бездуховности,
с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам
вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят
из обращения… По факту утилизирован… Общественность обеспокоена
проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет
постановил…»

Андрей Петрович поднялся. На негнущихся
ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла
принесенная Максимом в счет оплаты за обучение початая бутылка
коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашел
и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся
к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.

Коту под хвост – пришла итоговая
мысль. Все коту под хвост. Все это время он обучал робота. Бездушную,
дефективную железяку. Вложил в нее все, что есть. Все, ради чего
только стоит жить. Все, ради чего он жил.

Андрей Петрович, превозмогая ухватившую
за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул
фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать.
И все.

Звонок в дверь застал его на полпути
к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге
стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой
младше.

– Вы даете уроки литературы? –
глядя из-под падающей на глаза челки, спросила девочка.

– Что? – Андрей Петрович
опешил. – Вы кто?

– Я Павлик, – сделал шаг вперед
мальчик. – Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.

– От… От кого?!

– От Макса, – упрямо повторил
мальчик. – Он велел передать. Перед тем как он… как его…

– «Мело, мело по всей земле
во все пределы!» – звонко выкрикнула вдруг девочка.

Андрей Петрович схватился за сердце,
судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.

– Ты шутишь? – тихо, едва
слышно выговорил он.

– «Свеча горела на столе, свеча
горела», – твердо произнес мальчик. – Это он велел передать,
Макс. Вы будете нас учить?

Андрей Петрович, цепляясь за дверной
косяк, шагнул назад.

– Боже мой, – сказал он. –
Входите. Входите, дети.