Рассказ шукшина мастер читать полностью

• Краткие содержания
• Шукшин
• Мастер

Жил в деревне Чебровка прекрасный столяр, Семка Рысь. Он любил крепко выпить, но руки у него были золотыми. Люди очень уважали его труд и с удовольствием покупали то, что он делал. Однажды Семка делал для одного писателя, увлекающегося стариной, кабинет в стиле избы 16 века. Пока он занимался этим трудом, писатель многое рассказывал и показывал Семке из старинного, и настолько заинтересовал его, что Семка сам начал читать книги о старине, о том, как раньше строились дома и храмы.

Недалеко от Чебровки, в трех милях, стояла небольшая деревня, Талица, в этой небольшой деревушке Семка заметил закрытую, давно не использующуюся церквушку. Ее архитектура настолько поразила Семку, что тот захотел рассмотреть ее поближе. Присмотревшись внимательнее, столяр увидел, что церковь сделана таким образом, что во время восхода солнца она должна была сиять отшлифованным камнем. Пробравшись через заросший бурьяном подвал внутрь, Семка увидел, что нижние камни стен были темными, а кверху становились светлее, вплоть до полностью белых. Углы и границы были стерты таким образом, что небольшое помещение выглядело стройно и величественно. Мастерство архитектора поражало и Семке захотелось возродить это прекрасное древнее творение.

Сначала Семка поговорил с местным священником. Тот ответил, что решать это должно государство и посоветовал идти к митрополиту. Этот в свою очередь направил его в облисполком, посоветовав написать прошение. Семка попал к председателю облисполкома, тот отправил его к человеку с фамилией Завадский. Завадский, как человек, отвечающий за эти вопросы, сказал, что уже интересовался этой церковью, и что на самом деле она исторической ценности для народа не представляет, а посему и разрешения на ее восстановление не выдадут.

Расстроенный Семка вернулся к местному священнику, отдал ему сдачу с денег, что тот дал ему на дорогу до митрополита, купил себе вина и больше старался не думать о чудесной церкви и даже не смотреть в ее сторону.

Автор хочет показать недостатки государственного управления своего времени, а также недалекость людей, занимающих высокие должности, которые считали, что если где-то, во Владимире подобные строения уже есть, то в другом месте они не нужны.

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Шукшин. Все произведения

• Алёша Бесконвойный
• Боря
• В профиль и анфас
• Ванька Тепляшин
• Верую
• Волки!
• Выбираю деревню на жительство
• Гринька Малюгин
• Даёшь сердце
• До третьих петухов
• Дядя Ермолай
• Жатва
• Жена мужа в Париж провожала
• Живёт такой парень
• Забуксовал
• Земляки
• Калина красная
• Космос, нервная система и шмат сала
• Крепкий мужик
• Критики
• Любавины
• Мастер
• Материнское сердце
• Микроскоп
• Миль пардон, мадам!
• Обида
• Одни
• Осенью
• Охота жить
• Постскриптум
• Правда
• Сапожки
• Светлые души
• Сельские жители
• Слово о малой Родине
• Солнце, старик и девушка
• Срезал
• Стенька Разин
• Стёпка
• Странные люди
• Чередниченко и цирк
• Чудик
• Экзамен
• Энергичные люди
• Я пришел дать вам волю

Мастер — Шукшин Василий Макарович — Страница 1

Жил-был в селе Чебровка Семка Рысь, забулдыга, но непревзойденный столяр. Длинный, худой, носатый — совсем не богатырь на вид. Но вот Семка снимает рубаху, остается в одной майке, выгоревшей на солнце… И тогда-то, когда он, поигрывая топориком, весело лается с бригадиром, тогда-то видна вся устрашающая сила и мощь Семки. Она — в руках… Руки у Семки не комкастые, не бугристые, они ровные от плеча до кисти, толстые, словно литые. Красивые руки. Топорик в них — игрушечный. Кажется, не знать таким рукам усталости, и Семка так, для куража, орет:

— Что мы тебе, машины? Тогда иди заведи меня — я заглох. Но подходи осторожней — лягаюсь!

Семка не злой человек. Но ему, как он говорит, «остолбенело все на свете», и он транжирит свои «лошадиные силы» на что угодно: поорать, позубоскалить, нашкодить где-нибудь, — милое дело. Временами он крепко пьет. Правда, полтора года в рот не брал, потом заскучал и снова стал поддавать.

— Зачем же, Семка? — спрашивали.

— Затем, что так — хоть какой-то смысл есть, Я вот нарежусь, так? И неделю хожу — вроде виноватый перед вами. Меня не тянет как-нибудь насолить вам, я тогда лучше про вас про всех думаю. Думаю, что вы лучше меня. А вот не пил полтора года, так насмотрелся на вас… Тьфу! И потом: я же не валяюсь каждый день под бочкой.

Пьяным он безобразен не бывал, не оскорблял жену — просто не замечал ее.

— Погоди, Семка, на запой наладишься, — стращали его. — Они все так, запойники-то: месяц не пьют, два, три, а потом все до нитки с себя спускают. Дождешься.

— Ну так, ладно, — рассуждал Семка, — я пью, вы — нет. Что вы такого особенного сделали, что вам честь и хвала? Работаю я наравне с вами, дети у меня обуты-одеты, я не ворую, как некоторые…

— У тебя же золотые руки! Ты бы мог знаешь как жить!.. Ты бы как сыр в масле катался, если бы не пил-то.

— А я не хочу как сыр в масле. Склизко.

Он, правда, из дома ничего не пропивал, всю зарплату отдавал семье. Пил на то, что зарабатывал слева. Он мог такой шкаф «изладить», что у людей глаза разбегались. Приезжали издалека, просили сделать, платили большие деньги. Его даже писатель один, который отдыхал летом в Чебровке, возил с собой в областной центр, и он ему там оборудовал кабинет… Кабинет они оба додумались «подогнать» под деревенскую избу (писатель был из деревни, тосковал по родному).

— Во, дурные деньги-то! — изумлялись односельчане, когда Семка рассказывал, какую они избу уделали в современном городском доме. — Шешнадцатый век!

— На паркет настелили плах, обстругали их, и все — даже не покрасили. Стол — тоже из досок сколотили, вдоль стен — лавки, в углу — лежак. На лежаке никаких матрасов, никаких одеял… Лежит кошма и тулуп, и все. Потолок паяльной лампой закоптили — вроде по-черному топится. Стены горбылем обшили… Шешнадцатый век, — задумчиво говорил Семка. — Он мне рисунки показывал, я все по рисункам делал.

Когда Семка жил у писателя в городе, он не пил, читал разные книги про старину, рассматривал старые иконы, прялки… Этого добра у писателя было навалом.

В то же лето, как побывал Семка в городе, он стал приглядываться к церковке, которая стояла в деревне Талице, что в трех верстах от Чебровки. Церковка была эакрыта давно. Каменная, небольшая, она открывалась взору вдруг, сразу за откосом, который огибала дорога в Талицу… По каким-то соображениям те давние люди не поставили ее на возвышении, как принято, а поставили внизу, под откосом. Еще с детства помнил Семка, что если идешь в Талицу и задумаешься, то на повороте, у косогора, вздрогнешь — внезапно увидишь церковь, белую, изящную, легкую среди тяжкой зелени тополей.

В Чебровке тоже была церковь, но явно позднего времени, большая, с высокой колокольней. Она тоже давно была закрыта и дала в стене трещину. Казалось бы — две церкви, одна большая, на возвышении, другая спряталась где-то под косогором, — какая должна выиграть, если сравнить? Выигрывала маленькая, под косогором. Она всем брала: и что легкая, и что открывалась глазам внезапно… Чебровскую видно было за пять километров кругом — на то и рассчитывали строители. Талицкую как будто нарочно спрятали от праздного взора, и только тому, кто шел к ней, она являлась вся, сразу.

Как-то в выходной день Семка пошел опять к талицкой церкви. Сел на косогор, стал внимательно смотреть на нее. Тишина и покой кругом. Тихо в деревне. И стоит в зелени белая красавица — столько лет стоит! — молчит. Много-много раз видела она, как восходит и заходит солнце, полоскали ее дожди, заносили снега… Но вот — стоит. Кому на радость? Давно уж истлели в земле строители ее, давно стала прахом та умная голова, что задумала ее такой, и сердце, которое волновалось и радовалось, давно есть земля, горсть земли. О чем же думал тот неведомый мастер, оставляя после себя эту светлую каменную сказку? Бога ли он величил или себя хотел показать? Но кто хочет себя показать, тот не забирается далеко, тот норовит поближе к большим дорогам или вовсе на людную городскую площадь — там заметят. Этого заботило что-то другое — красота, что ли? Как песню спел человек, и спел хорошо. И ушел. Зачем надо было? Он сам не знал. Так просила душа. Милый, дорогой человек!.. Не знаешь, что и сказать тебе — туда, в твою черную жуткую тьму небытия, — не услышишь. Да и что тут скажешь? Ну — хорошо, красиво, волнует, радует… Разве в этом дело? Он и сам радовался, и волновался, и понимал, что — красиво. Что?.. Ничего. Умеешь радоваться — радуйся, умеешь радовать — радуй… Не умеешь — воюй, командуй или что-нибудь такое делай — можно разрушить вот эту сказку: подложить пару килограммов динамита — дроболызнет, и все дела. Каждому свое.

Смотрел, смотрел Семка и заметил: четыре камня вверху, под карнизом, не такие, как все, — блестят. Подошел поближе, всмотрелся — да, тот мастер хотел, видно, отшлифовать всю стену. А стена — восточная, и если бы он довел работу до конца, то при восходе солнца (оно встает из-за косогора) церковка в ясные дни загоралась бы с верхней маковки и постепенно занималась бы светлым огнем вся, во всю стену — от креста до фундамента. И он начал эту работу, но почему-то бросил, — может, тот, кто заказывал и давал деньги, сказал: «Ладно, и так сойдет».

Разбор рассказа В. М. Шукшина Мастер

Василий Макарович Шукшин

Василий Шукшин родился 25 июля 1929 года в Сибири, в селе Сростки. Семья потеряла кормильца, и уже с шести лет мальчику пришлось работать в колхозе. Уже в школьные годы он начинал писать, тогда сверстники звали его «Гоголь». Когда же он учился в автомобильном техникуме и работал слесарем, под его кроватью в общежитии лежал мешок с рукописями, а во время флотской службы матросы звали его поэтом. К концу войны он пишет небольшие юмористические рассказы, анекдоты из деревенской жизни, которые, правда в печать не принимали. Позже он подает документы в Институт кинематографии, где и учится потом в классе известного кинорежиссера Михаила Ромма. Работа над заданиями в институте, необходимость ставить жанровые сценки, этюды не прошли даром для становления Шукшина- писателя. Все это помогло ему стать мастером динамичных, ярких, психологически точных коротких рассказов, большую часть которых занимает выразительный, живой диалог героев.

Василий Шукшин – явление уникальное. Актер, снявшийся в 24 кинокартинах, знаменитый режиссер, постановщик, сценарист, писатель.

Василий Макарович Шукшин – может быть, самый русский из всех современных наших авторов. Книги его, по собственным словам писателя, стали «историей души» русского человека. Шукшин раскрывает и исследует в своих героях присущие русскому народу качества: честность, доброта, совестливость. Самобытность писателя заключается в его особой манере мышления и восприятия мира.

Основной жанр, в котором работал Шукшин, — короткий рассказ, представляющий собой или небольшую психологическую точную сценку, построенную на выразительном диалоге, или несколько эпизодов из жизни героя. Но, собранные вместе, его рассказы соединяются в умный и правдивый, порой смешной, но чаще глубоко драматичный роман о русском мужике, о России, русском национальном характере.

Вступая в постоянную перекличку, рассказы Шукшина раскрываются по- настоящему лишь в сопряжении и сопоставлении друг с другом. Рассмотрим рассказ «Мастер».

Герой рассказа Семка Рысь представлен нам в первых же строках двумя определениями: «непревзойденный столяр» и «забулдыга».

Все полученные за счет своего мастерства «левые» деньги Семка пропивает, и, возможно, в этом причина того, что «непревзойденного столяра» в деревне называют уменьшительным словом Семка, не оказывая мастеру должного уважения. Семка непонятен людям: ведь он не пользуется своим мастерством для того, чтобы обогатиться, достигнуть прочного положения в жизни.

«- У тебя же золотые руки! Ты бы мог знаешь как жить!.. Ты бы как сыр в масле катался, кабы не пил-то.

— А я не хочу как сыр в масле. Склизко.»

В чем же причина семкиного пьянства? Сам он объясняет это тем, что, выпив, он лучше думает про людей: «Я вот нарежусь, так? И неделю хожу – вроде виноватый перед вами. Меня не тянет как-нибудь насолить вам, я тогда лучше про вас про всех думаю. Думаю, что вы лучше меня. А вот не пил полтора года, так насмотрелся на вас…Тьфу!» Душа героя ищет добра и красоты, но неумело.

Но вот внимание его привлекает давно заброшенная талицкая церковка. Шукшин употребляет здесь слова «стал приглядываться». Не вдруг, не сразу, а постепенно, ведя от интереса и удивления к нежному, просветленному чувству, завораживает талицкая церковь душу героя той подлинной красотой, бесполезной и неброской, над которой не властно время.

Приглядимся и мы к фотографии знаменитой церкви Покрова на Нерли под Владимиром. Позже в рассказе говорится, что талицкая похожа на нее. Это удивительное здание: легкое, женственное, изящное, какое-то просветленное, овеянное лирической задумчивостью… Очарование его – в благородной простоте и безупречности пропорций, в мягкости линий и целомудренной сдержанности формы: ничего лишнего, броского, никаких дополнительных украшений. Отраженное в воде, окруженное зеленью, оно ясно вырисовывается на фоне неба, то сливаясь с ним, то облаком спускаясь на землю.

Именно такая неброская, одухотворенная красота и поразила Семку Рыся в талицкой церкви: «Каменная, небольшая, она открывалась взору – вдруг, сразу за откосом, который огибала дорога в Талицу… По каким-то соображениям те давние люди не поставили ее на возвышение, как принято, а поставили внизу, под откосом. Еще с детства помнил Семка, что если идешь в Талицу и задумаешься, то на повороте, у косогора, вздрогнешь – внезапно увидишь церковь, белую, изящную, легкую среди тяжкой зелени тополей.

В Чебровке тоже была церковь, но явно позднего времени, большая, с высокой колокольней. Казалось бы, — две церкви, одна большая, на возвышении, другая спряталась где-то под косогором, — какая должна выиграть, если сравнить? Выигрывала маленькая, под косогором. Она всем брала: и что легкая, и что открывалась глазам внезапно… Чебровскую видно за пять километров – на то и рассчитывали строители. Талицкую как- будто нарочно спрятали от праздного взора, и только тому, кто шел к ней, она являлась вся, сразу.»

Поэтому кажется она Семке особенно человечной, задушевной.

О чем же думал Семка, глядя на церковь?

«Тишина и покой кругом. Тихо в деревне. И стоит в зелени белая красавица – столько лет стоит! – молчит. Кому на радость? Давно уже истлели в земле строители ее, давно распалась в прах та умная голова, что задумала ее такой, и сердце, которое волновалось и радовалось, давно есть земля, горсть земли. О чем же думал тот неведомый мастер, оставляя после себя эту светлую каменную сказку? Бога ли он величил или себя хотел показать? Но кто хочет себя показать, тот не забирается далеко, тот норовит поближе к большим дорогам или вовсе – на людную городскую площадь – там заметят. Этого заботило что-то другое, красота, что ли? Как песню спел человек, и спел хорошо. И ушел. Зачем надо было? Он сам не знал. Так просила душа.»

Это удивление, переживаемое героем, сродни тому ощущению праздника – раскрепощения и всплеска души, — необходимость которого так остро осознавалась Шукшиным. Обнаруженный Семкой прикладок разрушает жесткость прямых углов, зрительно расширяет пространство церкви, выводит его «за рамки» обычной конструкции. Так же и герои Шукшина всегда ищут возможности вырваться душой за жесткие рамки прямоугольников, в которые заталкивает их жизнь.

Чем же вызвано желание Семки отреставрировать церковь? Почему его так поразил блестящий отшлифованный камень на восточной стене? Семке показалось, что он проник в замысел мастера, оставшийся неосуществленным. На минуту он как бы слился душой с неизвестным зодчим и захотел доделать задуманное им. К тому же он представил себе, как еще красивее и необычнее станет преображенная его руками церковь с отшлифованной восточной стеной. Эти два момента и подчеркивает Шукшин, когда пишет о Семке: «обеспокоенный красотой и тайной».

Семка обращается за помощью – сперва к церкви, затем в облисполком, — но всюду получает отказ. У служителей культа – потому что нельзя открыть в Талице новый приход, а в исполкоме – потому что, как оказалось, здание не представляет «исторической ценности», являясь поздней копией храма Покрова на Нерли.

Получается, что и митрополит, и просвещенный чиновник сходятся в одном: они смотрят на талицкую церковь с утилитарной точки зрения, взвешивая ее культовую или историческую ценность. И никого не волнует духовность и красота.

Игорь Александрович говорит Семке, что обманулся так же, как и он. Но разве Семка обманулся? Он иначе смотрит на церковь, поэтому и продолжает упорствовать: «Надо же! Ну, допустим – копия. Ну, и что? Красоты- то от этого не убавилось».

Семка пытается обратиться еще и к писателю, которому когда-то отделывал кабинет под избу XVI века, но тот оказался скрытым где-то за кулисами домашнего скандала.

Для Шукшина принципиально важно, что герой идет именно к этим людям – священнику, писателю, представителю власти – и не получает от них поддержки. Ведь все они – своего рода пастыри народа. И эти пастыри оказываются не в силах спасти разрушающиеся духовные ценности, доверенные им. Ведь в небрежении находится храм, а храм – это душа народа, опора его нравственности.

Почему рассказ называется «Мастер»? Кто этот мастер, кого имеет ввиду Шукшин: Семку или неизвестного древнерусского зодчего? Такое название, во-первых, говорит о единстве, слиянии душ Семки и безымянного создателя церкви, общности их идеалов, нравственных и эстетических, которой не мешает разделенность во времени; во-вторых, подчеркивает обобщающий смысл слова «мастер» как созидательного начала в человеке.

Почему же Семка перестал ходить к талицкой церкви? Шукшин говорит об этом так: «Обидно было и досадно. Как если бы случилось так: по деревни вели невиданной красоты девку… Все на нее показывали пальцами и кричали несуразное. А он, Семка, вступился за нее, и обиженная красавица посмотрела на него с благодарностью. Но тут некие мудрые люди отвели его в сторону и разобъяснили, что девка та – такая-то растакая, что жалеть ее нельзя, что… И Семка сник головой. Все вроде понял, а в глаза поруганной красавице взглянуть нет сил – совестно. И Семка, все эти последние дни сильно разгребавший против течения, махнул рукой…»

И течение обыденной жизни, против которого устал загребать Семка, неизбежно выносит его… «к ларьку»: «он взял на поповские деньги «полкилограмма» водки, тут же осаденил…»

Семка опять пьет, чтобы уйти от злобы: злобы на людей и самого себя, бессильного и даже совестящегося отстоять «поруганную красавицу».

Но уже по тому, как зло реагирует Семка на все, что произошло, как обходит он стороной талицкую церковь, чтобы не бередить раны, можно понять, что чувство красоты по-прежнему живет в нем, только теперь он пытается спрятать его от людей.

Искусство должно учить добру. Шукшин в способности чистого человеческого сердца к добру видел самое дорогое богатство. “Если мы чем- нибудь сильны и по-настоящему умны, так это в добром поступке”, — говорил он.

С этим жил, в это верил Василий Макарович Шукшин.

Использованная литература:

1. М. Г. Дорофеева, Л. И. Коновалова, С. В. Федоров, И. Л. Шолпо

«Изучение творчества В. М. Шукшина в школе»

2. Литература в школе 5’99

Анализ рассказа «Мастер»

Хочешь быть мастером, макай свое перо в правду.

Ничем другим больше не удивишь.

(В.М. Шукшин)

Цели урока:

1) дать представление о личности В.М. Шукшина и значении его произведений;

2) формировать интерес к чтению книг и литературному анализу;

3) сформировать представление о культуре эпохи изучаемого произведения.

ЗАДАНИЕ. Рассмотрите фотографию Шукшина. Ответьте на вопросы.

— Как вы думаете, какой характер скрывается за этой внешностью?

— Каких рассказов вы ждёте от него?

Прочитайте цитаты:

1) Валентин Григорьевич Распутин сказал так: если бы на каком-то всемирном сходе от каждого народа надо было бы избрать по одному человеку, который наиболее полно бы представлял этот народ, то от русского народа таким человеком должен был быть Василий Макарович Шукшин. (Алексей Варламов, доктор филологических наук, автор книги «Шукшин» из серии «Жизнь замечательных людей»).

2) Если же кто сказал слова добрые и правдивые и его не услышали — значит, он и не сказал их. (Василий Макарович Шукшин)

Поразмышляйте над вопросами:

— Почему В.М. Шукшин способен полно представить русский народ? Что мы знаем о Шукшине?

— Как мы прочли слова Шукшина? «Услышали» его слова по-настоящему сегодня? Благодаря чему? Какими увидели его героев?

Цель нашего урока — найти ответы на эти вопросы.

Вам уже приходилось слышать имя Василия Макаровича Шукшина, смотреть фильмы, в которых он принимал участие как актёр и режиссёр. Сегодня состоится знакомство с Шукшиным-писателем, мастером короткого рассказа.

Прочитайте биографию Шукшина. Письменно (в формате Word) ответьте на вопросы.

Как пригодился Шукшину его профессиональный опыт?

Как связаны в судьбе Шукшина его профессии – актер, режиссер и писатель?

Насколько оправдались при знакомстве с жизнью и творчеством писателя ваши ожидания, вызванные портретом?

Шукшину привелось узнать разную жизнь – и города, и деревни, пришлось перепробовать немало специальностей. О чём же писал Шукшин? Писал о том, что очень хорошо знал, что пережил сам. Рассказы его, собранные вместе, соединяются в умный и правдивый, порою смешной, но чаще глубоко драматичный рассказ о русском мужике, о народе, о России.

Прочтите рассказы Шукшина «Чудик», «Мастер», «Крепкий мужик».

Письменно (в формате Word) ответьте по ним на вопросы.

Анализ рассказа «Чудик»

1. Каким мы видим главного героя рассказа?

2. Приведите примеры происшествий и оплошностей, происходящих в его жизни.

3. Как реагируют на его «выходки» окружающие? Как он сам воспринимает их?

4. Как профессия отражает внутреннее стремление вырваться из реальности?

5. Что означает «чудик»? Какие однокоренные слова можно привести?

6. Почему имя главного героя мы узнаем только в конце рассказа?

7. Прототипом «Чудика» можно назвать каких героев русской литературы?

Анализ рассказа «Мастер»

1. Еще один герой Шукшина, герой рассказа «Мастер» – Сёмка Рысь — непревзойденный столяр, мастер своего дела. Казалось бы, все должны его уважать, но в деревне называют его уменьшительным именем Сёмка. Почему?

2. Почему Семка пьёт?

3. Чем привлекла внимание героя талицкая церковь?

4. Чем вызвано решение Сёмки отреставрировать талицкую церковь?

5. Почему никто не согласился помочь Сёмке? К кому он обращается за помощью?

6. Что общего во взгляде на проблему церковников и просвещенного чиновника?

7. Почему рассказ называется «Мастер»? Кто этот мастер?

8. Почему же Сёмка перестал ходить к талицкой церкви?

9. Против какого течения «загребал» Сёмка? Почему его снова «выносит» к ларьку?

10. Сёмка Рысь – «забулдыга, но непревзойдённый столяр». «Сёмка не злой человек, но ему, как говорят, остолбенело всё на свете», и он транжирит свои свои «лошадиные силы» на что угодно: поорать, позубоскалить, нашкодить где — нибудь, — милое дело. Временами он крепко пьёт. Правда, полтора года в рот не брал, потом заскучал и снова стал поддавать». Неприглядный портрет, но прочитав рассказ, мы все свои симпатии отдаём этому человеку. Чем же взял нас за живоё Сёмка Рысь, какими качествами он привязал нас к себе?

Мастер, стр. 1

Жил-был в селе Чебровка Семка Рысь, забулдыга, но непревзойденный столяр. Длинный, худой, носатый — совсем не богатырь на вид. Но вот Семка снимает рубаху, остается в одной майке, выгоревшей на солнце… И тогда-то, когда он, поигрывая топориком, весело лается с бригадиром, тогда-то видна вся устрашающая сила и мощь Семки. Она — в руках… Руки у Семки не комкастые, не бугристые, они ровные от плеча до кисти, толстые, словно литые. Красивые руки. Топорик в них — игрушечный. Кажется, не знать таким рукам усталости, и Семка так, для куража, орет:

— Что мы тебе, машины? Тогда иди заведи меня — я заглох. Но подходи осторожней — лягаюсь!

Семка не злой человек. Но ему, как он говорит, «остолбенело все на свете», и он транжирит свои «лошадиные силы» на что угодно: поорать, позубоскалить, нашкодить где-нибудь, — милое дело. Временами он крепко пьет. Правда, полтора года в рот не брал, потом заскучал и снова стал поддавать.

— Зачем же, Семка? — спрашивали.

— Затем, что так — хоть какой-то смысл есть, Я вот нарежусь, так? И неделю хожу — вроде виноватый перед вами. Меня не тянет как-нибудь насолить вам, я тогда лучше про вас про всех думаю. Думаю, что вы лучше меня. А вот не пил полтора года, так насмотрелся на вас… Тьфу! И потом: я же не валяюсь каждый день под бочкой.

Пьяным он безобразен не бывал, не оскорблял жену — просто не замечал ее.

— Погоди, Семка, на запой наладишься, — стращали его. — Они все так, запойники-то: месяц не пьют, два, три, а потом все до нитки с себя спускают. Дождешься.

— Ну так, ладно, — рассуждал Семка, — я пью, вы — нет. Что вы такого особенного сделали, что вам честь и хвала? Работаю я наравне с вами, дети у меня обуты-одеты, я не ворую, как некоторые…

— У тебя же золотые руки! Ты бы мог знаешь как жить!.. Ты бы как сыр в масле катался, если бы не пил-то.

— А я не хочу как сыр в масле. Склизко.

Он, правда, из дома ничего не пропивал, всю зарплату отдавал семье. Пил на то, что зарабатывал слева. Он мог такой шкаф «изладить», что у людей глаза разбегались. Приезжали издалека, просили сделать, платили большие деньги. Его даже писатель один, который отдыхал летом в Чебровке, возил с собой в областной центр, и он ему там оборудовал кабинет… Кабинет они оба додумались «подогнать» под деревенскую избу (писатель был из деревни, тосковал по родному).

— Во, дурные деньги-то! — изумлялись односельчане, когда Семка рассказывал, какую они избу уделали в современном городском доме. — Шешнадцатый век!

— На паркет настелили плах, обстругали их, и все — даже не покрасили. Стол — тоже из досок сколотили, вдоль стен — лавки, в углу — лежак. На лежаке никаких матрасов, никаких одеял… Лежит кошма и тулуп, и все. Потолок паяльной лампой закоптили — вроде по-черному топится. Стены горбылем обшили… Шешнадцатый век, — задумчиво говорил Семка. — Он мне рисунки показывал, я все по рисункам делал.

Когда Семка жил у писателя в городе, он не пил, читал разные книги про старину, рассматривал старые иконы, прялки… Этого добра у писателя было навалом.

В то же лето, как побывал Семка в городе, он стал приглядываться к церковке, которая стояла в деревне Талице, что в трех верстах от Чебровки. Церковка была эакрыта давно. Каменная, небольшая, она открывалась взору вдруг, сразу за откосом, который огибала дорога в Талицу… По каким-то соображениям те давние люди не поставили ее на возвышении, как принято, а поставили внизу, под откосом. Еще с детства помнил Семка, что если идешь в Талицу и задумаешься, то на повороте, у косогора, вздрогнешь — внезапно увидишь церковь, белую, изящную, легкую среди тяжкой зелени тополей.

В Чебровке тоже была церковь, но явно позднего времени, большая, с высокой колокольней. Она тоже давно была закрыта и дала в стене трещину. Казалось бы — две церкви, одна большая, на возвышении, другая спряталась где-то под косогором, — какая должна выиграть, если сравнить? Выигрывала маленькая, под косогором. Она всем брала: и что легкая, и что открывалась глазам внезапно… Чебровскую видно было за пять километров кругом — на то и рассчитывали строители. Талицкую как будто нарочно спрятали от праздного взора, и только тому, кто шел к ней, она являлась вся, сразу.

Как-то в выходной день Семка пошел опять к талицкой церкви. Сел на косогор, стал внимательно смотреть на нее. Тишина и покой кругом. Тихо в деревне. И стоит в зелени белая красавица — столько лет стоит! — молчит. Много-много раз видела она, как восходит и заходит солнце, полоскали ее дожди, заносили снега… Но вот — стоит. Кому на радость? Давно уж истлели в земле строители ее, давно стала прахом та умная голова, что задумала ее такой, и сердце, которое волновалось и радовалось, давно есть земля, горсть земли. О чем же думал тот неведомый мастер, оставляя после себя эту светлую каменную сказку? Бога ли он величил или себя хотел показать? Но кто хочет себя показать, тот не забирается далеко, тот норовит поближе к большим дорогам или вовсе на людную городскую площадь — там заметят. Этого заботило что-то другое — красота, что ли? Как песню спел человек, и спел хорошо. И ушел. Зачем надо было? Он сам не знал. Так просила душа. Милый, дорогой человек!.. Не знаешь, что и сказать тебе — туда, в твою черную жуткую тьму небытия, — не услышишь. Да и что тут скажешь? Ну — хорошо, красиво, волнует, радует… Разве в этом дело? Он и сам радовался, и волновался, и понимал, что — красиво. Что?.. Ничего. Умеешь радоваться — радуйся, умеешь радовать — радуй… Не умеешь — воюй, командуй или что-нибудь такое делай — можно разрушить вот эту сказку: подложить пару килограммов динамита — дроболызнет, и все дела. Каждому свое.

Смотрел, смотрел Семка и заметил: четыре камня вверху, под карнизом, не такие, как все, — блестят. Подошел поближе, всмотрелся — да, тот мастер хотел, видно, отшлифовать всю стену. А стена — восточная, и если бы он довел работу до конца, то при восходе солнца (оно встает из-за косогора) церковка в ясные дни загоралась бы с верхней маковки и постепенно занималась бы светлым огнем вся, во всю стену — от креста до фундамента. И он начал эту работу, но почему-то бросил, — может, тот, кто заказывал и давал деньги, сказал: «Ладно, и так сойдет».

Мастер

Жил-был в селе Чебровка Семка Рысь, забулдыга, но непревзойденный столяр. Длинный, худой, носатый — совсем не богатырь на вид. Но вот Семка снимает рубаху, остается в одной майке, выгоревшей на солнце. . . И тогда-то, когда он, поигрывая топориком, весело лается с бригадиром, тогда-то видна вся устрашающая сила и мощь Семки. Она — в руках. . . Руки у Семки не комкастые, не бугристые, они ровные от плеча до кисти, толстые, словно литые. Красивые руки. Топорик в них — игрушечный. Кажется, не знать таким рукам усталости, и Семка так, для куража, орет: — Что мы тебе, машины? Тогда иди заведи меня — я заглох. Но подходи осторожней — лягаюсь! Семка не злой человек. Но ему, как он говорит, «остолбенело все на свете», и он транжирит свои «лошадиные силы» на что угодно: поорать, позубоскалить, нашкодить где-нибудь, — милое дело. Временами он крепко пьет. Правда, полтора года в рот не брал, потом заскучал и снова стал поддавать. — Зачем же, Семка? — спрашивали. — Затем, что так — хоть какой-то смысл есть, Я вот нарежусь, так? И неделю хожу — вроде виноватый перед вами. Меня не тянет как-нибудь насолить вам, я тогда лучше про вас про всех думаю. Думаю, что вы лучше меня. А вот не пил полтора года, так насмотрелся на вас. . . Тьфу! И потом: я же не валяюсь каждый день под бочкой. Пьяным он безобразен не бывал, не оскорблял жену — просто не замечал ее. — Погоди, Семка, на запой наладишься, — стращали его. — Они все так, запойники-то: месяц не пьют, два, три, а потом все до нитки с себя спускают. Дождешься. — Ну так, ладно, — рассуждал Семка, — я пью, вы — нет. Что вы такого особенного сделали, что вам честь и хвала? Работаю я наравне с вами, дети у меня обуты-одеты, я не ворую, как некоторые. . . — У тебя же золотые руки! Ты бы мог знаешь как жить!. . Ты бы как сыр в масле катался, если бы не пил-то. — А я не хочу как сыр в масле. Склизко. Он, правда, из дома ничего не пропивал, всю зарплату отдавал семье. Пил на то, что зарабатывал слева. Он мог такой шкаф «изладить», что у людей глаза разбегались. Приезжали издалека, просили сделать, платили большие деньги. Его даже писатель один, который отдыхал летом в Чебровке, возил с собой в областной центр, и он ему там оборудовал кабинет. . . Кабинет они оба додумались «подогнать» под деревенскую избу (писатель был из деревни, тосковал по родному). — Во, дурные деньги-то! — изумлялись односельчане, когда Семка рассказывал, какую они избу уделали в современном городском доме. — Шешнадцатый век! — На паркет настелили плах, обстругали их, и все — даже не покрасили. Стол — тоже из досок сколотили, вдоль стен — лавки, в углу — лежак. На лежаке никаких матрасов, никаких одеял.

—> ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ