Василий Шукшин
Как зайка летал на воздушных шариках
Маленькая девочка, ее звали Верочка, тяжело заболела. Папа ее, Федор Кузьмич, мужчина в годах, лишился сна и покоя. Это был его поздний ребенок, последний теперь, он без памяти любил девочку. Такая была игрунья, все играла с папой, с рук не слезала, когда он бывал дома, теребила его волосы, хотела надеть на свой носик-кнопку папины очки… И вот – заболела. Друзья Федора Кузьмича – у него были влиятельные друзья, – видя его горе, нагнали к нему домой докторов… Но там и один участковый все понимал: воспаление легких, лечение одно – уколы. И такую махонькую – кололи и кололи. Когда приходила медсестра, Федор Кузьмич уходил куда-нибудь из квартиры, на лестничную площадку, да еще спускался этажа на два вниз по лестнице, и там пережидал. Курил. Потом приходил, когда девочка уже не плакала, лежала – слабенькая, горячая… Смотрела на него. У Федора все каменело в груди. Он бы и плакал, если б умел, если бы вышли слезы. Но они стояли где-то в горле, не выходили. От беспомощности и горя он тяжело обидел жену, мать девочки: упрекнул, что та недосмотрела за дитем. «Тряпками больше занята, а не ребенком, – сказал он ей на кухне, как камни-валуны на стол бросил. – Все шкафы свои набивают, торопятся». Жена – в слезы… И теперь, если и не ругались, – нелегко было бы теперь ругаться, – то и помощи и утешения не искали друг у друга, страдали каждый в одиночку.
Врач приходил каждый день. И вот он сказал, что наступил тот самый момент, когда… Ну, словом, все маленькие силы девочки восстали на болезнь, и если бы как-нибудь ей еще и помочь, поднять бы как-нибудь ее дух, устремить ее волю к какой-нибудь радостной цели впереди, она бы скорей поправилась. Нет, она и так поправится, но еще лучше, если пусть бессознательно, но очень-очень захочет сама скорей выздороветь. Федор Кузьмич присел перед кроваткой дочери.
– Доченька, чего бы ты вот так хотела бы?.. Ну-ка, подумай. Я все-все сделаю. Сам не смогу, попрошу волшебника, у меня есть знакомый волшебник, он все может. Хочешь, я наряжу тебе елочку? Помнишь, какая у нас была славная елочка? С огоньками!..
Девочкина ручка шевельнулась на одеяле, она повернула ее ладошкой кверху, горсткой, – так она делала, когда справедливо возражала.
– Еечка зе зимой бывает-то.
– Да, да, – поспешно закивал седеющей головой папа. – Я забыл. А хошь, сходим с тобой, когда ты поправишься, мульти-пульти посмотрим? Много-много!..
– Мне незя много, – сказала умная Верочка. – Папа, – вдруг даже приподнялась она на подушке, – а дядя Игой казочку ясказывай – п’о зайку… Ох, хо»сенькая!..
– Так, так, – радостно всполошился Федор Кузьмин. – Дядя Егор тебе сказочку рассказывал? Про зайку?
Верочка закивала головой, у нее даже глазки живо заблестели.
– П’о зайку..
– Тебе охота бы послушать?
– Как он етай на сайках…
– Как он летал на шариках? На каких шариках?
– Ну, на сайках!.. Дядя Игой пиедет?
– Дядя Егор? Да нет, дядя Егор далеко живет, в другом городе… Ну-ка, давай, может, мы сами вспомним: на каких шариках зайка летал? На воздушных? Катался?
– Да, не-ет! – у Верочки в глазах показались слезы. – Вот какой-то… Ветей подуй, он высоко-высоко поетей! Пусть дядя Игой пиедет.
– Дядя Егор-то? Он далеко живет, доченька. Ему надо на поезде ехать… На поезде: ту-ту-у! Или на самолете лететь…
– А ты яскажи?
– Про зайку-то? А ты мне маленько подскажи, я, может, вспомню, как он летал на шариках. Он что, надул их и полетел?
Девочка в досаде большой сдвинула бровки, зажмурилась и отвернулась к стене. Отец видел, как большая слеза выкатилась из уголка ее глаза, росинкой ясной перекатилась через переносье и упала на подушку.
– Доча, – взмолился отец. – Я счас узнаю, не плачь. Счас… мама, наверно, помнит, как он летал на шариках. Счас, доченька… Ладно? Счас я тебе расскажу.
Федор Кузьмич чуть не бегом побежал к жене на кухню. Когда вбежал туда, такой, жена даже испугалась.
– Что?
– Да нет, ничего… Ты не помнишь, как зайка летал на воздушных шариках?
– На шариках? – не поняла жена. – Какой зайка?
Федор Кузьмич опять рассердился.
– Француз-зайка, с рогами!.. Зайка! Сказку такую Егор ей рассказывал. Не слышала?
Жена обиделась, заплакала. Федор Кузьмич опомнился, обнял жену, вытер ладошкой ее слезы.
– Ладно, ладно…
– Прямо как преступница сижу здесь… – выговаривала жена. – Что ни слово, то попрек. Один ты, что ли, переживаешь?
– Ладно, ладно, – говорил Федор. – Ну, прости, не со зла… Голову потерял – ничего не могу придумать.
– Какую сказку-то?
– Про зайку какого-то… Как он летал на воздушных шариках. Егор рассказывал… Э-э! – вдруг спохватился Федор. – А я счас позвоню Егору! Пойду и позвоню с почты.
– Да зачем с почты? Из дома можно.
– Да из дома-то… пока их допросишься из дома-то… Счас я сбегаю.
И Федор Кузьмич пошел на почту. И пока шел, ему пришла в голову совсем другая мысль – вызвать Егора сюда. Приедет, расскажет ей кучу сказок, он мастак на такие дела. Ясно, что он выдумал про этого зайку. И еще навыдумывает всяких… Сегодня четверг, завтра крайний день, отпросится на денек, а в воскресенье вечером улетит. Два с небольшим часа на самолете… Еще так думал Федор: это будет для нее, для девочки, неожиданно и радостно, когда приедет сам «дядя Игой» – она его полюбила, полюбила его сказки, замирала вся, когда слушала.
Не так сразу Федор Кузьмич дозвонился до брата, но все же дозвонился. К счастью, Егор был дома – пришел пообедать. Значит, не надо долго рассказывать и объяснять его жене, что вот – заболела дочка… и так далее.
– Егор! – кричал в трубку Федор. – Я тебя в воскресенье посажу в самолет, и ты улетишь. Все будет в порядке! Ну, хошь, я потом напишу твоему начальнику!..
– Да нет! – тоже кричал оттуда Егор. – Не в этом дело! Мы тут на дачу собрались…
– Ну, Егор, ну отложи дачу, елки зеленые! Я прошу тебя… У нее как раз переломный момент, понимаешь? Она аж заплакала давеча…
– Да я-то рад душой… Слышишь меня?
– Ну, ну.
– Я-то рад бы душой, но… – Егор что-то замялся там, замолчал.
– Егор! Егор! – кричал Федор.
– Погоди, – откликнулся Егор, – решаем тут с женой… «Э-э! – догадался Федор. – Жена там поперек стала».
– Егор! А Егор! – дозвался он. – Дай-ка трубку жене, я поговорю с ней.
– Здравствуйте, Федор Кузьмич! – донесся далекий вежливый голосок. – Что, у вас доченька заболела?
– Заболела. Валентина… – Федор забыл вдруг, как ее отчество. Знал, и забыл. И переладился на ходу: – Валя, отпусти, пожалуйста, мужа, пусть приедет – на два дня! Всего на два дня! Валенька, я в долгу не останусь, я… – Федор сгоряча не мог сразу придумать, что бы такое посулить. – Я тоже когда-нибудь выручу!
– Да нет, я ничего… Мы, правда, на дачу собрались. Знаете, зиму стояла без присмотра – хотели там…
– Валя, прошу тебя, милая! Долго счас объяснять, но очень нужно. Очень! Валя! Валь!..
– Да, Федор. Я это, – отозвался Егор. – Ладно. Слышь? Ладно, мол, вылечу. Сегодня.
– Ох, Егор… – Федор помолчал. – Ну, спасибо. Жду.
А у Егора, когда он положил трубку, произошел такой разговор с женой.
– Господи! – сказала жена Валя. – Все бросай и вылетай девочке сказку рассказывай.
– Ну болеет ребенок…
– А то дети не болеют! Как это – чтобы ребенок вырос и не болел.
Егору и самому в диковинку было – лететь чуть не за полторы тысячи километров… рассказывать сказки. Но он вспомнил, какой жалкий был у брата голос, у него слезы слышались в голосе – нет, видно, надо. Может, больше надо самому Федору, чем девочке.
– Первый раз собрались съездить… – капала жена Валя. – Большаковы вон ездили, говорят, у них крыша протекла. А у нас крыша-то хуже ихней…
– Ну так бы и сказала ему! – вскипел Егор. – Чего ты ему так не сказала?! Чего ты… Уже ж посулился, нет, давай душу теперь травить!
– Ладно, не ори – душу ему растравили. Что я, голоса лишенная, – свое мнение высказать?
– Да чего ты ему-то не высказала? Высказала бы ему. А то… туда же, посочувствовала: «У вас доченька заболела?» – не злой был человек Егор, но передразнивать умел так до обидного похоже, так у него это талантливо выходило, что люди нервничали и обижались. Тем и оборонялся Егор в жизни. Потому, наверно, и сказки-то мастер был рассказывать: передразнивал всех зверей, злых и добрых, а особенно смешно передразнивал вредную бабу-ягу.
– Ехай, ехай! – махнула рукой жена Валя. – Ехай, ублажай там, если больше делать нечего. Какие ведь господа живут!..
– А случалось, что эти господа и тебе помогали! – Егор с укоризной посмотрел на жену. – Забыла?
Жена Валя ушла в другую комнату, сердито хлопнув дверью. Нет, не забыла! Федор Кузьмич устроил ее дочь в институт. Как тут забудешь! Но и расстроилась она очень, и не показать этого она тоже не могла.
Егор также расстроился. Так сложились их отношения с женой, давно уж и незаметно как-то сложились, что главными в доме были – дела жены. Егор покорился этому, ибо сам не умел ни достать ничего, ни устроить путевку в дом отдыха, ни объясниться с учителями в школе… Умел только работать. Но ведь… что же? Кони тоже умеют работать. От работы одной толку мало, это Егор также давно понял и потому смирился. Иногда, правда, бунтовал, но слабо и нерешительно: вскипит, посверкает глазом да досыта наматерится в душе, и все. Так-то лучше – не бунтовать вовсе, не протестовать, а то эти протесты больше только разжигают хозяйскую похоть людей крепких.
Егор еще немного сердито поторчал в комнате, взял из комода сорок рублей и ушел. «Хорошо, что не надо чемодан брать… Гостинцев бы захватить? Но… ладно: раз уж так все – с тормозами, какие уж тут гостинцы. Ладно, хоть сам поехал», – думал Егор. Маленькую Верочку стало вдруг очень жалко. Сперва – впопыхах – не совсем понял, сколь нужна, важна эта поездка, а теперь, когда поехал, понял до конца: глупо было и раздумывать. А вдруг да… Но эту мысль Егор прогнал из головы, не стал даже додумывать. Позвонил из автомата начальнику цеха (Егор был мастер-краснодеревщик, на работе его ценили), и тот беспрекословно отпустил его: знал, что Егор наверстает эти полтора рабочих дня, и даже больше.
В аэропорту, в кассе, Егору сказали, что билетов в Н-ск нету.
– Ну, может, один как-нибудь… – робко попросил он.
– Что значит «один как-нибудь»? Нет билетов, – повторили в окошечке строго.
Егор постоял, посмотрел на женщину за стеклом… И еще раз сунулся к ней:
– Мне очень нужно, девушка… А? Там это… ребенок…
– Гражданин, я же вам сказала: нет билетов. Неужели непонятно? Один ему как-нибудь…
– Да понятно-то понятно… – Егору захотелось передразнить женщину в окошечке, он бы сумел это сделать… «Э-э! – вдруг вспомнил он. – А этот-то, кому стеллажи-то делал… он же говорил: что будет нужно, обращайтесь ко мне». К счастью, Егор записал телефон того могучего товарища. Поискал в книжечке… Нашел!
Долго, подробно мусолил в трубку про маленькую племянницу, про брата, про сказки…
– Куда билет-то нужен? – вышел из терпения могучий товарищ.
– В Н-ск.
– Сразу и надо было сказать. На сегодня? Один?
– Один. На сегодня. Я уже здесь… понимаете? Я здесь, в аэропорту, а билетов, говорят, нету. Я думаю: да неужели так ни одного билета и нету? Не может же быть, думаю, такого…
– Перезвоните минут через десять, – опять прервал уверенный басок.
Егор понял, что улетит сегодня.
Походил по вокзалу, подождал минут пятнадцать и позвонил.
– Подойдите к кассе номер три и возьмите билет, – сказал басок.
– Вот спасибо-то! – кинулся Егор с благодарностями. – А то я уже стал сомневаться… А брат чуть не со слезами просит. У него, понимаете, это второй брак, ребеночек последний, он поэтому так переживает. Я ее тоже люблю, девочку-то, такая смышленая, все сказками интересуется…
– Ну, до свиданья, – сказали на том конце. – Счастливо долететь.
– До свиданья, – сказал Егор.
Касса номер три – это не та, куда он подходил. Если бы была та, Егор сказал бы той женщине, в окошечке… Сказал бы: «Значит, все же нашелся один билет? Эх, вы… Как же так получается, уважаемая? А сидишь – строгую из себя изображаешь, справедливую. «Вам же сказали: нет билетов!». А один звонок – и билет, оказывается, есть. Значит, так надо и говорить: «Для вас – нету». А вид-то, вид-то – не подступись! А такой же – нуль, только в пилотке». Ну, может, не так бы едко сказал… А может, и не сказал бы вовсе: правда что – нуль, чего и говорить.
…В Н-ск Егор прибыл под утро, часов в пять, а в шесть был уже у брата.
Позвонил… Открыла хозяйка, Надежда Семеновна.
– О-о! – удивилась она. – Так рано?
– С билетом удачно вышло, – радостно сказал Егор. – Прямо сразу улетел… Как Верочка-то?
– Лучше. Она еще спит. Вы потише, пожалуйста…
– Конечно! – тихо воскликнул Егор. – А Федор-то дома?
– Дома.
– Ну, мы на кухне пока посидим… Пусть он на кухню придет.
Федор пришел на кухню в халате и в шлепанцах. Сонный, большой и нелепый в этом халате, Егору даже смешно стало.
– Ты прямо как поп в ем, – сказал он, здороваясь.
Брат Федор покривил в ухмылке губы.
– Как долетел?
– Хорошо!
– А чего там жена-то? Возражала, что ли?
– Да на дачу собрались… Да ну ее!
– Что это она у тебя, командовать-то любит?
– Та-а… Чего об этом? Как Верочка-то?
– Перелом наступил. Поправится. Трухнул я тут…
– Да я уж понял.
– Давай чего-нибудь? Чаю? Или кофе? А может, что… с дороги-то?.. – смешной Федор начал соваться по шкафам. – Счас мы изобретем… Во, коньяк! Будешь?
– Давай, – Егор с интересом наблюдал за старшим братом. Раза три Федор был у Егора – не то что в гостях – проездом: всех поразил своей деловитостью, этаким волевым напором, избытком сил. «Да, – подумали в провинции, – эта птица может больно клюнуть». – Давай, братка, давай. Смешной ты какой-то, – не удержался и сказал Егор. Нормальный человек… никакой не деятель.
– Ну! – недовольно молвил Федор. – Чего тут смешного-то? Халат, что ли, никогда не видал? Удобная штука, кстати.
– Да не халат… Ну, давай – со встречей. И чтоб Верочка скорей поправилась.
Братья выпили из маленьких, но каких-то очень тяжеленьких рюмочек… Помолчали.
– Как живешь-то? – спросил Федор.
– Да как… – Егор потянулся к пепельнице и рукавом пиджака свалил хрустальную рюмочку-патрон. Рюмочка пискнулась звонким краешком в гладкий стол и раскололась. – Ах ты, господи! – испугался Егор. И глянул на брата. Тот усмехнулся, прихватил осторожно пальцами рюмочку и отскочивший ее краешек и бросил в мусорную корзинку.
– Видно, с детства живет этот страх в человеке, – сказал Федор. – Вот, знаешь, Верочку же никто никогда не ругал за посуду, а один раз выронила блюдце, да так испугалась!.. Я же ее и успокаивать кинулся: ерунда, мол, чего ты так испугалась-то! Куклу уронит – ничего, а посуду… Есть, наверно, какой-то закон здесь. А?
– Наверно. Рюмка-то дорогая, черт тя возьми, – с сожалением сказал Егор. – Хрустальная.
– Да брось! – недовольно уже сказал Федор. – Хрустальная… Все равно это – вещь, и должна служить человеку. Ну, и отслужила свой век, туда ей и дорога.
Братья, пожалуй, смутно догадывались, что говорить им как-то не о чем. В прошлый приезд другое дело: дочь Егора, Нина, сдавала вступительные экзамены, начала сдавать сразу неважно, должен был вмещаться Федор… Все разговоры крутились вокруг экзаменов, института. Егор жил у Федора, очень переживал за дочь, но особенно не высовывался с советами, все надежды свалил на брата и только со страхом ждал, когда наконец закончатся эти проклятые вступительные экзамены. Тогда-то он и подружился с маленькой Верочкой и вечерами выдумывал ей всякие сказки. Тогда все как-то проще было.
– Как Нина-то? – вспомнил и Федор про Нину, может, тоже подумал, что, когда Нина устраивалась в институт, было хлопотно, но разговоры случались сами собой, не надо было выдумывать, о чем говорить.
– Работает в библиотеке. Я говорю: отдохни ты лучше, покупайся вон – успеешь еще, наработаешься! Нет, лучше глянется работать. Практика, говорит, мне будет.
– Ну и пусть работает – полезней. Накупаться тоже еще успеет. Сейчас надо этот главный рубеж взять – окончить институт.
– Да ведь устают, поди, от учебы-то! Неуж не устают?
– Да ничего страшного нет в учебе! – напористо и поучительно сказал Федор. – Что за дикость – учебы страшиться. Уж нашему ли народу не учиться – давно и давно пора. Нет, помню, бабка Фекла: «Федька, не дочитывай до конца книгу – спятишь!» Вот же понимание-то! Да почему? Черт его в душу знает, откуда этот панический страх перед книгой? Нам-то как раз и не хватает этой книги… И вот извольте: не дочитывай до конца, а то с ума сойдешь.
– А что, были же случаи…
– Да от книг, что ли?
– От книг! Парень вон у Гилевых… Игнаху-то Гилева помнишь? Вон сын его, Витька, – зачитался: тихое помешательство.
– С чего вы решили, что от книг-то?
– Читал день и ночь…
– Ну и что?
– Как же?.. Зачитался.
Федор хмыкнул с досадой, но пока не стал говорить, достал другой хрустальный патрончик, плеснул в него коньяку. И себе тоже плеснул.
– Давай. С ума они, видите ли, сходят от чтения… Ты много за свою жизнь книг прочитал?
– Я не пример.
– А кто пример? Ну, я вот: прочитал уйму книг – жив-здоров, чувствую, что мало еще прочитал, надо бы раза в три больше.
– Куда тебе больше-то? – удивился Егор. – Чего не хватает-то? Всего же вдосталь…
– Знаний не хватает! – сердито сказал Федор, – Вот чего. Вот они приходят счас, молодые, на смену – и поджимают. Да как поджимают! Сколько-то еще подержимся, а дальше – извини-подвинься: надо уступать. С жизнью, брат, не поспоришь.
– Не знаю… – сказал Егор. – Меня, например, никто не поджимает.
– Да тебя-то! Твое дело… не обижайся, конечно, но дело твое каждый сумеет делать. Ну, не каждый – через одного. Есть вещи сложнее…
– Ну, и надо уступать, – тоже чего-то рассердился Егор, наверно, за профессию свою обиделся. – А то и правда-то: смотришь, сидит – пень пнем, только орать умеет.
– Не торопи-ись, – с дрожью в голосе протянул Федор. – Больно прыткие! Есть еще такие понятия, как – опыт. Старшинство ума. Дачи увидели! Машины увидели!.. А не видите, как ночами приходится ворочаться от… Ты в субботу-то купаться пошел, а я сижу в кабинете, звонка жду: то ли он позвонит, то ли не позвонит. А и позвонит, да что скажет? Это ведь легче всего: в чужом кармане деньги считать. Их заработать труднее…
– Я не считаю твои деньги. Что ты?
– Я не про тебя. Есть… любители. Сам еще ночного горшка не выдумал, сопляк, а уже с претензиями. Не-ет, подожди, пусть сперва материно молоко на губах обсохнет, потом я выслушаю твои претензии. Свистуны. Мне что, на блюдечке все это поднесли? – Федор неопределенно покачал головой: то ли он имел в виду эту большую богатую квартиру, то ли адресовался дальше – дачу с машиной и с гаражом подразумевал, то ли, наконец, показал на шифоньер, где висел его черный костюм с орденами. – Тут уж я самому господу богу могу прямо в глаза смотреть: все добыто трудом. Вот так. Сам от работы никогда не бегал, но и другим… – Федор чуть сжал хрустальную рюмочку, и она вся спряталась в его огромном кулаке. Нет, крепок был еще Федор Максимов, не скоро подвинется и даст место другому. – Подняли страну на дыбы? – выходи вперед, не бегай по кустам, – Федор, наверно, чуть-чуть захмелел, а может, высказывал наболевшее, благо подвернулся брат родной – должен понять. – Вот так надергаешься за день-то, наорешься, как ты говоришь, – без этого, к сожалению, тоже не обойдешься, – а ночью лежишь и думаешь: «Да пошли вы все к чертям собачьим! Есть у меня Родина, вот перед ней я и ответчик: так я живу или не так».
– Кто тебе говорит, что ты не так живешь? – сказал сочувственно Егор. – Что ты? Наоборот, я всегда рад за тебя, всегда думаю: «Молодец Федор, хоть один из родни в большие люди выбился».
– Дело не «в больших людях». Не такой уж я большой… Просто, делаю свое дело, стараюсь хорошо делать. Но нет!.. – пристукнул Федор ребром ладони по столу и даже не спохватился, что шумит. – Найдутся… некоторые, будут совать свой нос в… Будут намекать, что крестьянский выходец не в состоянии охватить разумом перспективу развития страны, что крестьянин всегда будет мыслить своим наделом, пашней… Вот еще как рассуждают, Егор! – Федор посмотрел на брата, стараясь взглядом еще донести всю глупость и горечь такого рода рассуждений. – Вот еще с какой стороны приходится отбиваться. А кто ее строил во веки веков? Не крестьянин?
– У тебя неприятности, что ли? – спросил Егор.
– Неприятности… – Федор вроде как вслушался в само это слово. Еще раз сказал в раздумье: – Неприятности, – и вдруг спросил сам себя: – А были они, приятности-то? – и сам же поспешно ответил: – Были, конечно. Да нет, ничего. Так я… Устал за эти дни, изнервничался. Есть, конечно, и неприятности, без этого не проживешь. Ничего! Все хорошо.
А Егору чего-то вдруг так сделалось жалко брата, так жалко! И лицом, и повадками Федор походил на отца. Тот тоже был труженик вечный и тоже так же бодрился, когда приходилось худо. Вспомнил Егор, как в 33-м году в голодуху, отец принес откуда-то пригоршни три пшеницы немолотой, шумно так заявился: «Живем, ребятишки!» Мать сварила жито, а он есть отказался, да тоже весело, бодро: «Вы ешьте, а я уж налупился дорогой – сырой! Аж брюхо пучит». А сам хотел, чтоб ребятишкам больше досталось. Так и Федор теперь… Хорохорится, а самому худо чего-то, это видно. Но как его утешишь – сам все понимает, сам вон какой…
– Да, – сказал Егор. – Ну, и ладно. Ничего, братка, ничего. Дыши носом.
– Что за сказку ты ей рассказывал? – спросил Федор. – Про зайку-то… Как он летал на воздушных шариках.
Егор задумался. Долго вспоминал… Даже на лице его, крупном, добром, отразилось, как он хочет вспомнить.
И вспомнил, аж просиял.
– Про зайку-то?! А вот: пошел раз зайка на базар с отцом. И увидел там воздушные шарики – мно-ого! Да все разноцветные: красные, синие, зеленые… – Егор весело смотрел на брата, а рассказывал так, как если бы он рассказывал самой Верочке – не убавлял озорной сказочной тайны, а всячески разукрашивал ее и отодвигал дальше. – Вот. И привязался он к отцу, зайка-то: купи да купи. Отец и купил. Ну, купил и сам же и держит их в руке. А тут увидел: морковку продают! «На-ка, говорит, подержи шарики, я очередь пока займу». Зайка-то, маленький-то, взял их… И надо же – дунул как раз ветер, и зайчишку нашего подняло. И понесло, и понесло! Выше облаков залетел…
Федор с интересом слушал сказку, раза два даже носом шмыгнул в забывчивости.
– Как тут быть? – спросил Егор брата.
Тот не понял.
– Чего как быть?
– Как выручать зайку-то?
– Ну… спасай уж как-нибудь, – усмехнулся Федор. – На вертолете, что ли?
– На вертолете нельзя: от винтов струя сильная, все шары раскидает…
– Ну а как?
– Вот все смотрят вверх и думают: как? А зайка кричит там, бедный, ножками болтает. Отец тут с ума сходит… И вдруг одна маленькая девочка, Верочка, допустим, кричит: «Я удумала!» Это у меня Нина, когда маленькая была, говорила: «Я удумала». Надо – я придумала, а она: «Я удумала». Вот Верочка и кричит: «Я удумала!» Побежала в лес, созвала всех пташек – она знала такое одно словечко: скажет, и все зверушки, все пташки ее слушаются – вот, значит, созвала она птичек и говорит: «Летите, говорит, к зайке и проклевывайте клювиками его шарики, по одному. Все сразу не надо, он упадет. По одному шарику прокалывайте, и зайка станет опускаться». Вот. Так и выручили зайку из беды.
Федор качнул головой, усмехнулся, потянулся к сигаретам. А чтоб не кокнуть еще одну дорогую рюмочку, прихватил другой рукой широкий рукав халата.
– Довольно это… современная сказочка. Я думал, ты про каких-нибудь волшебников там, про серого волка…
– Нет, я им нарочно такие – чтоб заранее к жизни привыкали. Пускай знают побольше. А то эти волшебники да царевны… Счас какая-то и жизнь-то не такая. Тут такие есть волшебники, что…
– Да, тут есть волшебники… Целые змеи-горынычи! – засмеялся Федор.
– Не говоря уж про бабу-ягу: что ни бабочка, то баба-яга. Мы твою-то не разбудим? Громко-то…
– Бабу-ягу-то? – хохотнул опять Федор. – Ничего. У меня, Егор, даже не баба-яга, – сбавил он в голосе, – у меня нормальная тряпошница, мещанка. Но так мне, седому дураку, и надо! Знаешь… – Федор заикнулся было про какую-то свою тайну тоже, но безнадежно махнул рукой и не стал говорить. – Ладно, чего там.
Егора опять поразило, как не похож этот Федор на того, напористого, властного, каким он бывал на людях, на своих стройках…
– Что-то все же томит тебя, братец, – сказал Егор. – Давай уж… может, и помогу каким словом.
– Да ничего, – смутился Федор. И чтоб скрыть смущение, потянулся опять к сигаретам. – Я и так что-то сегодня… Размяк что-то с тобой. Все нормально, Егорша. Все хорошо, – помолчал, глядя в стол, потом тряхнул сивой головой, с усталой улыбкой посмотрел на брата, еще раз сказал: – Все хорошо. Хорошо, что приехал… Правда. Я, знаешь, что-то часто стал отца-покойника во сне видеть. То мы с ним косим, то будто на мельнице… Старею, что ли. Старею, конечно, что же делаю. Коней еще часто вижу… Я любил коней.
– Стареем, – согласился Егор.
– Давай-ка… за память светлую наших родителей, – Федор наполнил два хрустальных патрончика коньяком. – Мы ведь тоже уже… завершаем свой круг… А? – Федор, словно пораженный этой мыслью, такой простой, такой понятной, так и остался сидеть некоторое время с рюмкой в руке – смотрел сперва на брата, потом опять в стол, в стол смотрел пристально, даже как будто сердито. Очнулся, качнул рюмочку, приглашая брата, выпил. – Да, – сказал, – разворотил ты мне душу… А чем, не пойму. Наверно, правда, устал за эти дни. Думал, никакая меня беда не согнет, а вот… Ну, ничего. Ничего вообще-то не жаль! – встряхнулся он и сверкнул из-под нависших бровей своим неломким прямым взглядом. – Жалко дочь малую. Но… подпояшемся потуже и будем жить. Так? – спросил брата, спросил, как спрашивал многих других днем, на работе, на стройках своих – спросил, чтоб не слушать ответа, ибо все ясно. – Так, Егорша, так. Ложись-ка сосни часок-другой, а там и Верунька проснется. А я посижу пока тут с бумажками… покумекаю. Да, – вспомнил он, – подскажи мне, чего бы такое жене твоей купить? Подарок какой-нибудь…
– Брось! – сердито воскликнул Егор.
– Чего брось? Мне счас будет звонить один… волшебник один… – Федор искренне, от души засмеялся. – Вот волшебник так волшебник! Всем волшебникам волшебник, у него там всего есть… Чего бы? Говори.
– Да брось ты! – еще раз с сердцем сказал Егор. – Что за глупость такая – подарки какие-то! К чему?
Федор с улыбкой посмотрел на брата, кивнул согласно головой.
– Ладно. Иди поспи. Там постель тебе приготовлена… Иди.
Егор тихонько прокрался в одну из комнат, разделся, присел на край дивана, который был застелен свежими простынями… Посидел. Огляделся… Посмотрел на окно – форточка открыта. Достал из кармана папиросы, закурил. Курил и стряхивал пепелок в ладошку. Спать не хотелось.
Вошел в комнату Федор.
– Слушай, – сказал он, – у меня чего-то серьезно душа затревожилась – наговорил тут тебе всякой всячины… Подумаешь бог знает что. А? – Федор улыбнулся. Присел рядом на диван. И даже по спине братца хлопнул весело. – У меня все хорошо. Все хорошо, я тебе говорю! Чего смотришь-то так?
– Как? Ничего… Я ничего не думаю. Что ты?
– Да смотришь как-то… вроде жалеешь.
– Ну, парень! – воскликнул Егор. – Ты что?
– Ну, тогда ладно. Поспи, поспи маленько, а то ведь не спал небось в самолете-то? Поспи.
– Ладно, – сказал Егор. – Посплю. Покурю вот и лягу.
– Мгм, – Федор ушел.
Егор осторожненько стряхнул пепел в ладошку, склонился опять локтями на колени и опять задумался. Спать не хотелось.
***
Copyright (c) 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Оглавление
Маленькая девочка, ее звали Верочка, тяжело заболела. Папа ее, Федор Кузьмич, мужчина в годах, лишился сна и покоя. Это был его поздний ребенок, последний теперь, он без памяти любил девочку. Такая была игрунья, все играла с папой, с рук не слезала, когда он бывал дома, теребила его волосы, хотела надеть на свой носик-кнопку папины очки… И вот — заболела. Друзья Федора Кузьмича — у него были влиятельные друзья, — видя его горе, нагнали к нему домой докторов… Но там и один участковый все понимал: воспаление легких, лечение одно — уколы. И такую махонькую — кололи и кололи. Когда приходила медсестра, Федор Кузьмич уходил куда-нибудь из квартиры, на лестничную площадку, да еще спускался этажа на два вниз по лестнице, и там пережидал. Курил. Потом приходил, когда девочка уже не плакала, лежала — слабенькая, горячая… Смотрела на него. У Федора все каменело в груди. Он бы и плакал, если б умел, если бы вышли слезы. Но они стояли где-то в горле, не выходили. От беспомощности и горя он тяжело обидел жену, мать девочки: упрекнул, что та недосмотрела за дитем. «Тряпками больше занята, а не ребенком, — сказал он ей на кухне, как камни-валуны на стол бросил. — Все шкафы свои набивают, торопятся». Жена — в слезы… И теперь, если и не ругались, — нелегко было бы теперь ругаться, — то и помощи и утешения не искали друг у друга, страдали каждый в одиночку.
Врач приходил каждый день. И вот он сказал, что наступил тот самый момент, когда… Ну, словом, все маленькие силы девочки восстали на болезнь, и если бы как-нибудь ей еще и помочь, поднять бы как-нибудь ее дух, устремить ее волю к какой-нибудь радостной цели впереди, она бы скорей поправилась. Нет, она и так поправится, но еще лучше, если пусть бессознательно, но очень-очень захочет сама скорей выздороветь. Федор Кузьмич присел перед кроваткой дочери.
— Доченька, чего бы ты вот так хотела бы?.. Ну-ка, подумай. Я все-все сделаю. Сам не смогу, попрошу волшебника, у меня есть знакомый волшебник, он все может. Хочешь, я наряжу тебе елочку? Помнишь, какая у нас была славная елочка? С огоньками!..
Девочкина ручка шевельнулась на одеяле, она повернула ее ладошкой кверху, горсткой, — так она делала, когда справедливо возражала.
— Еечка зе зимой бывает-то.
— Да, да, — поспешно закивал седеющей головой папа. — Я забыл. А хошь, сходим с тобой, когда ты поправишься, мульти-пульти посмотрим? Много-много!..
— Мне незя много, — сказала умная Верочка. — Папа, — вдруг даже приподнялась она на подушке, — а дядя Игой казочку ясказывай — п’о зайку… Ох, хоесенькая!..
— Так, так, — радостно всполошился Федор Кузьмин. — Дядя Егор тебе сказочку рассказывал? Про зайку?
Верочка закивала головой, у нее даже глазки живо заблестели.
— П’о зайку..
— Тебе охота бы послушать?
— Как он етай на сайках…
— Как он летал на шариках? На каких шариках?
— Ну, на сайках!.. Дядя Игой пиедет?
— Дядя Егор? Да нет, дядя Егор далеко живет, в другом городе… Ну-ка, давай, может, мы сами вспомним: на каких шариках зайка летал? На воздушных? Катался?
— Да, не-ет! — у Верочки в глазах показались слезы. — Вот какой-то… Ветей подуй, он высоко-высоко поетей! Пусть дядя Игой пиедет.
— Дядя Егор-то? Он далеко живет, доченька. Ему надо на поезде ехать… На поезде: туту-у! Или на самолете лететь…
— А ты яскажи?
— Про зайку-то? А ты мне маленько подскажи, я, может, вспомню, как он летал на шариках. Он что, надул их и полетел?
Девочка в досаде большой сдвинула бровки, зажмурилась и отвернулась к стене. Отец видел, как большая слеза выкатилась из уголка ее глаза, росинкой ясной перекатилась через переносье и упала на подушку.
— Доча, — взмолился отец. — Я счас узнаю, не плачь. Счас… мама, наверно, помнит, как он летал на шариках. Счас, доченька… Ладно? Счас я тебе расскажу.
Федор Кузьмич чуть не бегом побежал к жене на кухню. Когда вбежал туда, такой, жена даже испугалась.
— Что?
— Да нет, ничего… Ты не помнишь, как зайка летал на воздушных шариках?
— На шариках? — не поняла жена. — Какой зайка?
Федор Кузьмич опять рассердился.
— Француз-зайка, с рогами!.. Зайка! Сказку такую Егор ей рассказывал. Не слышала?
Жена обиделась, заплакала. Федор Кузьмич опомнился, обнял жену, вытер ладошкой ее слезы.
— Ладно, ладно…
— Прямо как преступница сижу здесь… — выговаривала жена. — Что ни слово, то попрек. Один ты, что ли, переживаешь?
— Ладно, ладно, — говорил Федор. — Ну, прости, не со зла… Голову потерял — ничего не могу придумать.
— Какую сказку-то?
— Про зайку какого-то… Как он летал на воздушных шариках. Егор рассказывал… Э-э! — вдруг спохватился Федор. — А я счас позвоню Егору! Пойду и позвоню с почты.
— Да зачем с почты? Из дома можно.
— Да из дома-то… пока их допросишься из дома-то… Счас я сбегаю.
И Федор Кузьмич пошел на почту. И пока шел, ему пришла в голову совсем другая мысль — вызвать Егора сюда. Приедет, расскажет ей кучу сказок, он мастак на такие дела. Ясно, что он выдумал про этого зайку. И еще навыдумывает всяких… Сегодня четверг, завтра крайний день, отпросится на денек, а в воскресенье вечером улетит. Два с небольшим часа на самолете… Еще так думал Федор: это будет для нее, для девочки, неожиданно и радостно, когда приедет сам «дядя Игой» — она его полюбила, полюбила его сказки, замирала вся, когда слушала.
Не так сразу Федор Кузьмич дозвонился до брата, но все же дозвонился. К счастью, Егор был дома — пришел пообедать. Значит, не надо долго рассказывать и объяснять его жене, что вот — заболела дочка… и так далее.
— Егор! — кричал в трубку Федор. — Я тебя в воскресенье посажу в самолет, и ты улетишь. Все будет в порядке! Ну, хошь, я потом напишу твоему начальнику!..
— Да нет! — тоже кричал оттуда Егор. — Не в этом дело! Мы тут на дачу собрались…
— Ну, Егор, ну отложи дачу, елки зеленые! Я прошу тебя… У нее как раз переломный момент, понимаешь? Она аж заплакала давеча…
— Да я-то рад душой… Слышишь меня?
— Ну, ну.
— Я-то рад бы душой, но… — Егор что-то замялся там, замолчал.
— Егор! Егор! — кричал Федор.
— Погоди, — откликнулся Егор, — решаем тут с женой… «Э-э! догадался Федор. — Жена там поперек стала».
— Егор! А Егор! — дозвался он. — Дай-ка трубку жене, я поговорю с ней.
— Здравствуйте, Федор Кузьмич! — донесся далекий вежливый голосок. Что, у вас доченька заболела?
— Заболела. Валентина… — Федор забыл вдруг, как ее отчество. Знал, и забыл. И переладился на ходу: — Валя, отпусти, пожалуйста, мужа, пусть приедет — на два дня! Всего на два дня! Валенька, я в долгу не останусь, я… — Федор сгоряча не мог сразу придумать, что бы такое посулить. — Я тоже когда-нибудь выручу!
— Да нет, я ничего… Мы, правда, на дачу собрались. Знаете, зиму стояла без присмотра — хотели там…
— Валя, прошу тебя, милая! Долго счас объяснять, но очень нужно. Очень! Валя! Валь!..
— Да, Федор. Я это, — отозвался Егор. — Ладно. Слышь? Ладно, мол, вылечу. Сегодня.
— Ох, Егор… — Федор помолчал. — Ну, спасибо. Жду.
А у Егора, когда он положил трубку, произошел такой разговор с женой.
— Господи! — сказала жена Валя. — Все бросай и вылетай девочке сказку рассказывай.
— Ну болеет ребенок…
— А то дети не болеют! Как это — чтобы ребенок вырос и не болел.
Егору и самому в диковинку было — лететь чуть не за полторы тысячи километров… рассказывать сказки. Но он вспомнил, какой жалкий был у брата голос, у него слезы слышались в голосе — нет, видно, надо. Может, больше надо самому Федору, чем девочке.
— Первый раз собрались съездить… — капала жена Валя. — Большаковы вон ездили, говорят, у них крыша протекла. А у нас крыша-то хуже ихней…
— Ну так бы и сказала ему! — вскипел Егор. — Чего ты ему так не сказала?! Чего ты… Уже ж посулился, нет, давай душу теперь травить!
— Ладно, не ори — душу ему растравили. Что я, голоса лишенная, свое мнение высказать?
— Да чего ты ему-то не высказала? Высказала бы ему. А то… туда же, посочувствовала: «У вас доченька заболела?» — не злой был человек Егор, но передразнивать умел так до обидного похоже, так у него это талантливо выходило, что люди нервничали и обижались. Тем и оборонялся Егор в жизни. Потому, наверно, и сказки-то мастер был рассказывать: передразнивал всех зверей, злых и добрых, а особенно смешно передразнивал вредную бабу-ягу.
— Ехай, ехай! — махнула рукой жена Валя. — Ехай, ублажай там, если больше делать нечего. Какие ведь господа живут!..
— А случалось, что эти господа и тебе помогали! — Егор с укоризной посмотрел на жену. — Забыла?
Жена Валя ушла в другую комнату, сердито хлопнув дверью. Нет, не забыла! Федор Кузьмич устроил ее дочь в институт. Как тут забудешь! Но и расстроилась она очень, и не показать этого она тоже не могла.
Егор также расстроился. Так сложились их отношения с женой, давно уж и незаметно как-то сложились, что главными в доме были — дела жены. Егор покорился этому, ибо сам не умел ни достать ничего, ни устроить путевку в дом отдыха, ни объясниться с учителями в школе… Умел только работать. Но ведь… что же? Кони тоже умеют работать. От работы одной толку мало, это Егор также давно понял и потому смирился. Иногда, правда, бунтовал, но слабо и нерешительно: вскипит, посверкает глазом да досыта наматерится в душе, и все. Так-то лучше — не бунтовать вовсе, не протестовать, а то эти протесты больше только разжигают хозяйскую похоть людей крепких.
Егор еще немного сердито поторчал в комнате, взял из комода сорок рублей и ушел. «Хорошо, что не надо чемодан брать… Гостинцев бы захватить? Но… ладно: раз уж так все — с тормозами, какие уж тут гостинцы. Ладно, хоть сам поехал», — думал Егор. Маленькую Верочку стало вдруг очень жалко. Сперва — впопыхах — не совсем понял, сколь нужна, важна эта поездка, а теперь, когда поехал, понял до конца: глупо было и раздумывать. А вдруг да… Но эту мысль Егор прогнал из головы, не стал даже додумывать. Позвонил из автомата начальнику цеха (Егор был мастер-краснодеревщик, на работе его ценили), и тот беспрекословно отпустил его: знал, что Егор наверстает эти полтора рабочих дня, и даже больше.
В аэропорту, в кассе, Егору сказали, что билетов в Н-ск нету.
— Ну, может, один как-нибудь… — робко попросил он.
— Что значит «один как-нибудь»? Нет билетов, — повторили в окошечке строго.
Егор постоял, посмотрел на женщину за стеклом… И еще раз сунулся к ней:
— Мне очень нужно, девушка… А? Там это… ребенок…
— Гражданин, я же вам сказала: нет билетов. Неужели непонятно? Один ему как-нибудь…
— Да понятно-то понятно… — Егору захотелось передразнить женщину в окошечке, он бы сумел это сделать… «Э-э! — вдруг вспомнил он. — А этот-то, кому стеллажи-то делал… он же говорил: что будет нужно, обращайтесь ко мне». К счастью, Егор записал телефон того могучего товарища. Поискал в книжечке… Нашел!
Долго, подробно мусолил в трубку про маленькую племянницу, про брата, про сказки…
— Куда билет-то нужен? — вышел из терпения могучий товарищ.
— В Н-ск.
— Сразу и надо было сказать. На сегодня? Один?
— Один. На сегодня. Я уже здесь… понимаете? Я здесь, в аэропорту, а билетов, говорят, нету. Я думаю: да неужели так ни одного билета и нету? Не может же быть, думаю, такого…
— Перезвоните минут через десять, — опять прервал уверенный басок.
Егор понял, что улетит сегодня.
Походил по вокзалу, подождал минут пятнадцать и позвонил.
— Подойдите к кассе номер три и возьмите билет, — сказал басок.
— Вот спасибо-то! — кинулся Егор с благодарностями. — А то я уже стал сомневаться… А брат чуть не со слезами просит. У него, понимаете, это второй брак, ребеночек последний, он поэтому так переживает. Я ее тоже люблю, девоч-ку-то, такая смышленая, все сказками интересуется…
— Ну, до свиданья, — сказали на том конце. — Счастливо долететь.
— До свиданья, — сказал Егор.
Касса номер три — это не та, куда он подходил. Если бы была та, Егор сказал бы той женщине, в окошечке… Сказал бы: «Значит, все же нашелся один билет? Эх, вы… Как же так получается, уважаемая? А сидишь — строгую из себя изображаешь, справедливую. ?Вам же сказали: нет билетов!?». А один звонок — и билет, оказывается, есть. Значит, так надо и говорить: «Для вас — нету». А вид-то, вид-то — не подступись! А такой же — нуль, только в пилотке». Ну, может, не так бы едко сказал… А может, и не сказал бы вовсе: правда что — нуль, чего и говорить.
…В Н-ск Егор прибыл под утро, часов в пять, а в шесть был уже у брата.
Позвонил… Открыла хозяйка, Надежда Семеновна.
— О-о! — удивилась она. — Так рано?
— С билетом удачно вышло, — радостно сказал Егор. — Прямо сразу улетел… Как Верочка-то?
— Лучше. Она еще спит. Вы потише, пожалуйста…
— Конечно! — тихо воскликнул Егор. — А Федор-то дома?
— Дома.
— Ну, мы на кухне пока посидим… Пусть он на кухню придет.
Федор пришел на кухню в халате и в шлепанцах. Сонный, большой и нелепый в этом халате, Егору даже смешно стало.
— Ты прямо как поп в ем, — сказал он, здороваясь.
Брат Федор покривил в ухмылке губы.
— Как долетел?
— Хорошо!
— А чего там жена-то? Возражала, что ли?
— Да на дачу собрались… Да ну ее!
— Что это она у тебя, командовать-то любит?
— Таа… Чего об этом? Как Верочка-то?
— Перелом наступил. Поправится. Трухнул я тут…
— Да я уж понял.
— Давай чего-нибудь? Чаю? Или кофе? А может, что… с дороги-то?.. смешной Федор начал соваться по шкафам. — Счас мы изобретем… Во, коньяк! Будешь?
— Давай, — Егор с интересом наблюдал за старшим братом. Раза три Федор был у Егора — не то что в гостях — проездом: всех поразил своей деловитостью, этаким волевым напором, избытком сил. «Да, — подумали в провинции, — эта птица может больно клюнуть». — Давай, братка, давай. Смешной ты какой-то, — не удержался и сказал Егор. Нормальный человек… никакой не деятель.
— Ну! — недовольно молвил Федор. — Чего тут смешного-то? Халат, что ли, никогда не видал? Удобная штука, кстати.
— Да не халат… Ну, давай — со встречей. И чтоб Верочка скорей поправилась.
Братья выпили из маленьких, но каких-то очень тяжеленьких рюмочек… Помолчали.
— Как живешь-то? — спросил Федор.
— Да как… — Егор потянулся к пепельнице и рукавом пиджака свалил хрустальную рюмочку-патрон. Рюмочка пискнулась звонким краешком в гладкий стол и раскололась. — Ах ты, господи! — испугался Егор. И глянул на брата. Тот усмехнулся, прихватил осторожно пальцами рюмочку и отскочивший ее краешек и бросил в мусорную корзинку.
— Видно, с детства живет этот страх в человеке, — сказал Федор. Вот, знаешь, Верочку же никто никогда не ругал за посуду, а один раз выронила блюдце, да так испугалась!.. Я же ее и успокаивать кинулся: ерунда, мол, чего ты так испугалась-то! Куклу уронит — ничего, а посуду… Есть, наверно, какой-то закон здесь. А?
— Наверно. Рюмка-то дорогая, черт тя возьми, — с сожалением сказал Егор. — Хрустальная.
— Да брось! — недовольно уже сказал Федор. — Хрустальная… Все равно это — вещь, и должна служить человеку. Ну, и отслужила свой век, туда ей и дорога.
Братья, пожалуй, смутно догадывались, что говорить им как-то не о чем. В прошлый приезд другое дело: дочь Егора, Нина, сдавала вступительные экзамены, начала сдавать сразу неважно, должен был вмещаться Федор… Все разговоры крутились вокруг экзаменов, института. Егор жил у Федора, очень переживал за дочь, но особенно не высовывался с советами, все надежды свалил на брата и только со страхом ждал, когда наконец закончатся эти проклятые вступительные экзамены. Тогда-то он и подружился с маленькой Верочкой и вечерами выдумывал ей всякие сказки. Тогда все как-то проще было.
— Как Нина-то? — вспомнил и Федор про Нину, может, тоже подумал, что, когда Нина устраивалась в институт, было хлопотно, но разговоры случались сами собой, не надо было выдумывать, о чем говорить.
— Работает в библиотеке. Я говорю: отдохни ты лучше, покупайся вон успеешь еще, наработаешься! Нет, лучше глянется работать. Практика, говорит, мне будет.
— Ну и пусть работает — полезней. Накупаться тоже еще успеет. Сейчас надо этот главный рубеж взять — окончить институт.
— Да ведь устают, поди, от учебы-то! Неуж не устают?
— Да ничего страшного нет в учебе! — напористо и поучительно сказал Федор. — Что за дикость — учебы страшиться. Уж нашему ли народу не учиться — давно и давно пора. Нет, помню, бабка Фекла: «Федька, не дочитывай до конца книгу — спятишь!» Вот же понимание-то! Да почему? Черт его в душу знает, откуда этот панический страх перед книгой? Нам-то как раз и не хватает этой книги… И вот извольте: не дочитывай до конца, а то с ума сойдешь.
— А что, были же случаи…
— Да от книг, что ли?
— От книг! Парень вон у Гилевых… Игнаху-то Гилева помнишь? Вон сын его, Витька, — зачитался: тихое помешательство.
— С чего вы решили, что от книг-то?
— Читал день и ночь…
— Ну и что?
— Как же?.. Зачитался.
Федор хмыкнул с досадой, но пока не стал говорить, достал другой хрустальный патрончик, плеснул в него коньяку. И себе тоже плеснул.
— Давай. С ума они, видите ли, сходят от чтения… Ты много за свою жизнь книг прочитал?
— Я не пример.
— А кто пример? Ну, я вот: прочитал уйму книг — жив-здоров, чувствую, что мало еще прочитал, надо бы раза в три больше.
— Куда тебе больше-то? — удивился Егор. — Чего не хватает-то? Всего же вдосталь…
— Знаний не хватает! — сердито сказал Федор, — Вот чего. Вот они приходят счас, молодые, на смену — и поджимают. Да как поджимают! Сколько-то еще подержимся, а дальше — извини-подвинься: надо уступать. С жизнью, брат, не поспоришь.
— Не знаю… — сказал Егор. — Меня, например, никто не поджимает.
— Да тебя-то! Твое дело… не обижайся, конечно, но дело твое каждый сумеет делать. Ну, не каждый — через одного. Есть вещи сложнее…
— Ну, и надо уступать, — тоже чего-то рассердился Егор, наверно, за профессию свою обиделся. — А то и правда-то: смотришь, сидит — пень пнем, только орать умеет.
— Не торопи-ись, — с дрожью в голосе протянул Федор. — Больно прыткие! Есть еще такие понятия, как — опыт. Старшинство ума. Дачи увидели! Машины увидели!.. А не видите, как ночами приходится ворочаться от… Ты в суб-боту-то купаться пошел, а я сижу в кабинете, звонка жду: то ли он позвонит, то ли не позвонит. А и позвонит, да что скажет? Это ведь легче всего: в чужом кармане деньги считать. Их заработать труднее…
— Я не считаю твои деньги. Что ты?
— Я не про тебя. Есть… любители. Сам еще ночного горшка не выдумал, сопляк, а уже с претензиями. Не-ет, подожди, пусть сперва материно молоко на губах обсохнет, потом я выслушаю твои претензии. Свистуны. Мне что, на блюдечке все это поднесли? — Федор неопределенно покачал головой: то ли он имел в виду эту большую богатую квартиру, то ли адресовался дальше — дачу с машиной и с гаражом подразумевал, то ли, наконец, показал на шифоньер, где висел его черный костюм с орденами. — Тут уж я самому господу богу могу прямо в глаза смотреть: все добыто трудом. Вот так. Сам от работы никогда не бегал, но и другим… — Федор чуть сжал хрустальную рюмочку, и она вся спряталась в его огромном кулаке. Нет, крепок был еще Федор Максимов, не скоро подвинется и даст место другому. — Подняли страну на дыбы? — выходи вперед, не бегай по кустам, — Федор, наверно, чуть-чуть захмелел, а может, высказывал наболевшее, благо подвернулся брат родной, должен понять. — Вот так надергаешься за день-то, наорешься, как ты говоришь, — без этого, к сожалению, тоже не обойдешься, — а ночью лежишь и думаешь: «Да пошли вы все к чертям собачьим! Есть у меня Родина, вот перед ней я и ответчик: так я живу или не так».
— Кто тебе говорит, что ты не так живешь? — сказал сочувственно Егор. — Что ты? Наоборот, я всегда рад за тебя, всегда думаю: «Молодец Федор, хоть один из родни в большие люди выбился».
— Дело не «в больших людях». Не такой уж я большой… Просто, делаю свое дело, стараюсь хорошо делать. Но нет!.. — пристукнул Федор ребром ладони по столу и даже не спохватился, что шумит. — Найдутся… некоторые, будут совать свой нос в… Будут намекать, что крестьянский выходец не в состоянии охватить разумом перспективу развития страны, что крестьянин всегда будет мыслить своим наделом, пашней… Вот еще как рассуждают, Егор! — Федор посмотрел на брата, стараясь взглядом еще донести всю глупость и горечь такого рода рассуждений. — Вот еще с какой стороны приходится отбиваться. А кто ее строил во веки веков? Не крестьянин?
— У тебя неприятности, что ли? — спросил Егор.
— Неприятности… — Федор вроде как вслушался в само это слово. Еще раз сказал в раздумье: — Неприятности, — и вдруг спросил сам себя: — А были они, приятности-то? — и сам же поспешно ответил: — Были, конечно. Да нет, ничего. Так я… Устал за эти дни, изнервничался. Есть, конечно, и неприятности, без этого не проживешь. Ничего! Все хорошо.
А Егору чего-то вдруг так сделалось жалко брата, так жалко! И лицом, и повадками Федор походил на отца. Тот тоже был труженик вечный и тоже так же бодрился, когда приходилось худо. Вспомнил Егор, как в 33-м году в голодуху, отец принес откуда-то пригоршни три пшеницы немолотой, шумно так заявился: «Живем, ребятишки!» Мать сварила жито, а он есть отказался, да тоже весело, бодро: «Вы ешьте, а я уж налупился дорогой — сырой! Аж брюхо пучит». А сам хотел, чтоб ребятишкам больше досталось. Так и Федор теперь… Хорохорится, а самому худо чего-то, это видно. Но как его утешишь — сам все понимает, сам вон какой…
— Да, — сказал Егор. — Ну, и ладно. Ничего, братка, ничего. Дыши носом.
— Что за сказку ты ей рассказывал? — спросил Федор. — Про зайку-то… Как он летал на воздушных шариках.
Егор задумался. Долго вспоминал… Даже на лице его, крупном, добром, отразилось, как он хочет вспомнить.
И вспомнил, аж просиял.
— Про зайку-то?! А вот: пошел раз зайка на базар с отцом. И увидел там воздушные шарики — мно-ого! Да все разноцветные: красные, синие, зеленые… — Егор весело смотрел на брата, а рассказывал так, как если бы он рассказывал самой Верочке — не убавлял озорной сказочной тайны, а всячески разукрашивал ее и отодвигал дальше. — Вот. И привязался он к отцу, зайка-то: купи да купи. Отец и купил. Ну, купил и сам же и держит их в руке. А тут увидел: морковку продают! «На-ка, говорит, подержи шарики, я очередь пока займу». Зайка-то, маленький-то, взял их… И надо же — дунул как раз ветер, и зайчишку нашего подняло. И понесло, и понесло! Выше облаков залетел…
Федор с интересом слушал сказку, раза два даже носом шмыгнул в забывчивости.
— Как тут быть? — спросил Егор брата.
Тот не понял.
— Чего как быть?
— Как выручать зайку-то?
— Ну… спасай уж как-нибудь, — усмехнулся Федор. — На вертолете, что ли?
— На вертолете нельзя: от винтов струя сильная, все шары раскидает…
— Ну а как?
— Вот все смотрят вверх и думают: как? А зайка кричит там, бедный, ножками болтает. Отец тут с ума сходит… И вдруг одна маленькая девочка, Верочка, допустим, кричит: «Я удумала!» Это у меня Нина, когда маленькая была, говорила: «Я удумала». Надо — я придумала, а она: «Я удумала». Вот Верочка и кричит: «Я удумала!» Побежала в лес, созвала всех пташек — она знала такое одно словечко: скажет, и все зверушки, все пташки ее слушаются — вот, значит, созвала она птичек и говорит: «Летите, говорит, к зайке и проклевывайте клювиками его шарики, по одному. Все сразу не надо, он упадет. По одному шарику прокалывайте, и зайка станет опускаться». Вот. Так и выручили зайку из беды.
Федор качнул головой, усмехнулся, потянулся к сигаретам. А чтоб не кокнуть еще одну дорогую рюмочку, прихватил другой рукой широкий рукав халата.
— Довольно это… современная сказочка. Я думал, ты про каких-нибудь волшебников там, про серого волка…
— Нет, я им нарочно такие — чтоб заранее к жизни привыкали. Пускай знают побольше. А то эти волшебники да царевны… Счас какая-то и жизнь-то не такая. Тут такие есть волшебники, что…
— Да, тут есть волшебники… Целые змеи-горынычи! — засмеялся Федор.
— Не говоря уж про бабу-ягу: что ни бабочка, то баба-яга. Мы твою-то не разбудим? Громко-то…
— Бабу-ягу-то? — хохотнул опять Федор. — Ничего. У меня, Егор, даже не баба-яга, — сбавил он в голосе, — у меня нормальная тряпошница, мещанка. Но так мне, седому дураку, и надо! Знаешь… — Федор заикнулся было про какую-то свою тайну тоже, но безнадежно махнул рукой и не стал говорить. — Ладно, чего там.
Егора опять поразило, как не похож этот Федор на того, напористого, властного, каким он бывал на людях, на своих стройках…
— Что-то все же томит тебя, братец, — сказал Егор. — Давай уж… может, и помогу каким словом.
— Да ничего, — смутился Федор. И чтоб скрыть смущение, потянулся опять к сигаретам. — Я и так что-то сегодня… Размяк что-то с тобой. Все нормально, Егорша. Все хорошо, — помолчал, глядя в стол, потом тряхнул сивой головой, с усталой улыбкой посмотрел на брата, еще раз сказал: — Все хорошо. Хорошо, что приехал… Правда. Я, знаешь, что-то часто стал отца-покойника во сне видеть. То мы с ним косим, то будто на мельнице… Старею, что ли. Старею, конечно, что же делаю. Коней еще часто вижу… Я любил коней.
— Стареем, — согласился Егор.
— Давай-ка… за память светлую наших родителей, — Федор наполнил два хрустальных патрончика коньяком. — Мы ведь тоже уже… завершаем свой круг… А? — Федор, словно пораженный этой мыслью, такой простой, такой понятной, так и остался сидеть некоторое время с рюмкой в руке — смотрел сперва на брата, потом опять в стол, в стол смотрел пристально, даже как будто сердито. Очнулся, качнул рюмочку, приглашая брата, выпил. — Да, — сказал, — разворотил ты мне душу… А чем, не пойму. Наверно, правда, устал за эти дни. Думал, никакая меня беда не согнет, а вот… Ну, ничего. Ничего вообще-то не жаль! — встряхнулся он и сверкнул из-под нависших бровей своим неломким прямым взглядом. — Жалко дочь малую. Но… подпояшемся потуже и будем жить. Так? — спросил брата, спросил, как спрашивал многих других днем, на работе, на стройках своих — спросил, чтоб не слушать ответа, ибо все ясно. — Так, Егорша, так. Ложись-ка сосни часок-другой, а там и Верунька проснется. А я посижу пока тут с бумажками… покумекаю. Да, — вспомнил он, — подскажи мне, чего бы такое жене твоей купить? Подарок какой-нибудь…
— Брось! — сердито воскликнул Егор.
— Чего брось? Мне счас будет звонить один… волшебник один… Федор искренне, от души засмеялся. — Вот волшебник так волшебник! Всем волшебникам волшебник, у него там всего есть… Чего бы? Говори.
— Да брось ты! — еще раз с сердцем сказал Егор. — Что за глупость такая — подарки какие-то! К чему?
Федор с улыбкой посмотрел на брата, кивнул согласно головой.
— Ладно. Иди поспи. Там постель тебе приготовлена… Иди.
Егор тихонько прокрался в одну из комнат, разделся, присел на край дивана, который был застелен свежими простынями… Посидел. Огляделся… Посмотрел на окно — форточка открыта. Достал из кармана папиросы, закурил. Курил и стряхивал пепелок в ладошку. Спать не хотелось.
Вошел в комнату Федор.
— Слушай, — сказал он, — у меня чего-то серьезно душа затревожилась — наговорил тут тебе всякой всячины… Подумаешь бог знает что. А? Федор улыбнулся. Присел рядом на диван. И даже по спине братца хлопнул весело. — У меня все хорошо. Все хорошо, я тебе говорю! Чего смотришь-то так?
— Как? Ничего… Я ничего не думаю. Что ты?
— Да смотришь как-то… вроде жалеешь.
— Ну, парень! — воскликнул Егор. — Ты что?
— Ну, тогда ладно. Поспи, поспи маленько, а то ведь не спал небось в самолете-то? Поспи.
— Ладно, — сказал Егор. — Посплю. Покурю вот и лягу.
— Мгм, — Федор ушел.
Егор осторожненько стряхнул пепел в ладошку, склонился опять локтями на колени и опять задумался. Спать не хотелось.
Василий Шукшин
КАК ЗАЙКА ЛЕТАЛ НА ВОЗДУШНЫХ ШАРИКАХ
Маленькая девочка, ее звали Верочка, тяжело заболела. Папа ее, Федор Кузьмич, мужчина в годах, лишился сна и покоя. Это был его поздний ребенок, последний теперь, он без памяти любил девочку. Такая была игрунья, все играла с папой, с рук не слезала, когда он бывал дома, теребила его волосы, хотела надеть на свой носик-кнопку папины очки… И вот — заболела. Друзья Федора Кузьмича — у него были влиятельные друзья, — видя его горе, нагнали к нему домой докторов… Но там и один участковый все понимал: воспаление легких, лечение одно — уколы. И такую махонькую — кололи и кололи. Когда приходила медсестра, Федор Кузьмич уходил куда-нибудь из квартиры, на лестничную площадку, да еще спускался этажа на два вниз по лестнице, и там пережидал. Курил. Потом приходил, когда девочка уже не плакала, лежала — слабенькая, горячая… Смотрела на него. У Федора все каменело в груди. Он бы и плакал, если б умел, если бы вышли слезы. Но они стояли где-то в горле, не выходили. От беспомощности и горя он тяжело обидел жену, мать девочки: упрекнул, что та недосмотрела за дитем. «Тряпками больше занята, а не ребенком, — сказал он ей на кухне, как камни-валуны на стол бросил. — Все шкафы свои набивают, торопятся». Жена — в слезы… И теперь, если и не ругались, — нелегко было бы теперь ругаться, — то и помощи и утешения не искали друг у друга, страдали каждый в одиночку.
Врач приходил каждый день. И вот он сказал, что наступил тот самый момент, когда… Ну, словом, все маленькие силы девочки восстали на болезнь, и если бы как-нибудь ей еще и помочь, поднять бы как-нибудь ее дух, устремить ее волю к какой-нибудь радостной цели впереди, она бы скорей поправилась. Нет, она и так поправится, но еще лучше, если пусть бессознательно, но очень-очень захочет сама скорей выздороветь. Федор Кузьмич присел перед кроваткой дочери.
— Доченька, чего бы ты вот так хотела бы?.. Ну-ка, подумай. Я все-все сделаю. Сам не смогу, попрошу волшебника, у меня есть знакомый волшебник, он все может. Хочешь, я наряжу тебе елочку? Помнишь, какая у нас была славная елочка? С огоньками!..
Девочкина ручка шевельнулась на одеяле, она повернула ее ладошкой кверху, горсткой, — так она делала, когда справедливо возражала.
— Еечка зе зимой бывает-то.
— Да, да, — поспешно закивал седеющей головой папа. — Я забыл. А хошь, сходим с тобой, когда ты поправишься, мульти-пульти посмотрим? Много-много!..
— Мне незя много, — сказала умная Верочка. — Папа, — вдруг даже приподнялась она на подушке, — а дядя Игой казочку ясказывай — п’о зайку… Ох, хоесенькая!..
— Так, так, — радостно всполошился Федор Кузьмин. — Дядя Егор тебе сказочку рассказывал? Про зайку?
Верочка закивала головой, у нее даже глазки живо заблестели.
— П’о зайку..
— Тебе охота бы послушать?
— Как он етай на сайках…
— Как он летал на шариках? На каких шариках?
— Ну, на сайках!.. Дядя Игой пиедет?
— Дядя Егор? Да нет, дядя Егор далеко живет, в другом городе… Ну-ка, давай, может, мы сами вспомним: на каких шариках зайка летал? На воздушных? Катался?
— Да, не-ет! — у Верочки в глазах показались слезы. — Вот какой-то… Ветей подуй, он высоко-высоко поетей! Пусть дядя Игой пиедет.
— Дядя Егор-то? Он далеко живет, доченька. Ему надо на поезде ехать… На поезде: ту-ту-у! Или на самолете лететь…
— А ты яскажи?
— Про зайку-то? А ты мне маленько подскажи, я, может, вспомню, как он летал на шариках. Он что, надул их и полетел?
Девочка в досаде большой сдвинула бровки, зажмурилась и отвернулась к стене. Отец видел, как большая слеза выкатилась из уголка ее глаза, росинкой ясной перекатилась через переносье и упала на подушку.
— Доча, — взмолился отец. — Я счас узнаю, не плачь. Счас… мама, наверно, помнит, как он летал на шариках. Счас, доченька… Ладно? Счас я тебе расскажу.
Федор Кузьмич чуть не бегом побежал к жене на кухню. Когда вбежал туда, такой, жена даже испугалась.
— Что?
— Да нет, ничего… Ты не помнишь, как зайка летал на воздушных шариках?
— На шариках? — не поняла жена. — Какой зайка?
Федор Кузьмич опять рассердился.
— Француз-зайка, с рогами!.. Зайка! Сказку такую Егор ей рассказывал. Не слышала?
Жена обиделась, заплакала. Федор Кузьмич опомнился, обнял жену, вытер ладошкой ее слезы.
— Ладно, ладно…
— Прямо как преступница сижу здесь… — выговаривала жена. — Что ни слово, то попрек. Один ты, что ли, переживаешь?
— Ладно, ладно, — говорил Федор. — Ну, прости, не со зла… Голову потерял — ничего не могу придумать.
— Какую сказку-то?
— Про зайку какого-то… Как он летал на воздушных шариках. Егор рассказывал… Э-э! — вдруг спохватился Федор. — А я счас позвоню Егору! Пойду и позвоню с почты.
— Да зачем с почты? Из дома можно.
— Да из дома-то… пока их допросишься из дома-то… Счас я сбегаю.
И Федор Кузьмич пошел на почту. И пока шел, ему пришла в голову совсем другая мысль — вызвать Егора сюда. Приедет, расскажет ей кучу сказок, он мастак на такие дела. Ясно, что он выдумал про этого зайку. И еще навыдумывает всяких… Сегодня четверг, завтра крайний день, отпросится на денек, а в воскресенье вечером улетит. Два с небольшим часа на самолете… Еще так думал Федор: это будет для нее, для девочки, неожиданно и радостно, когда приедет сам «дядя Игой» — она его полюбила, полюбила его сказки, замирала вся, когда слушала.
Не так сразу Федор Кузьмич дозвонился до брата, но все же дозвонился. К счастью, Егор был дома — пришел пообедать. Значит, не надо долго рассказывать и объяснять его жене, что вот — заболела дочка… и так далее.
— Егор! — кричал в трубку Федор. — Я тебя в воскресенье посажу в самолет, и ты улетишь. Все будет в порядке! Ну, хошь, я потом напишу твоему начальнику!..
— Да нет! — тоже кричал оттуда Егор. — Не в этом дело! Мы тут на дачу собрались…
— Ну, Егор, ну отложи дачу, елки зеленые! Я прошу тебя… У нее как раз переломный момент, понимаешь? Она аж заплакала давеча…
— Да я-то рад душой… Слышишь меня?
— Ну, ну.
— Я-то рад бы душой, но… — Егор что-то замялся там, замолчал.
— Егор! Егор! — кричал Федор.
— Погоди, — откликнулся Егор, — решаем тут с женой… «Э-э! — догадался Федор. — Жена там поперек стала».
— Егор! А Егор! — дозвался он. — Дай-ка трубку жене, я поговорю с ней.
— Здравствуйте, Федор Кузьмич! — донесся далекий вежливый голосок. — Что, у вас доченька заболела?
— Заболела. Валентина… — Федор забыл вдруг, как ее отчество. Знал, и забыл. И переладился на ходу: — Валя, отпусти, пожалуйста, мужа, пусть приедет — на два дня! Всего на два дня! Валенька, я в долгу не останусь, я… — Федор сгоряча не мог сразу придумать, что бы такое посулить. — Я тоже когда-нибудь выручу!
— Да нет, я ничего… Мы, правда, на дачу собрались. Знаете, зиму стояла без присмотра — хотели там…
— Валя, прошу тебя, милая! Долго счас объяснять, но очень нужно. Очень! Валя! Валь!..
— Да, Федор. Я это, — отозвался Егор. — Ладно. Слышь? Ладно, мол, вылечу. Сегодня.
— Ох, Егор… — Федор помолчал. — Ну, спасибо. Жду.
А у Егора, когда он положил трубку, произошел такой разговор с женой.
— Господи! — сказала жена Валя. — Все бросай и вылетай девочке сказку рассказывай.
— Ну болеет ребенок…
— А то дети не болеют! Как это — чтобы ребенок вырос и не болел.
Егору и самому в диковинку было — лететь чуть не за полторы тысячи километров… рассказывать сказки. Но он вспомнил, какой жалкий был у брата голос, у него слезы слышались в голосе — нет, видно, надо. Может, больше надо самому Федору, чем девочке.
— Первый раз собрались съездить… — капала жена Валя. — Большаковы вон ездили, говорят, у них крыша протекла. А у нас крыша-то хуже ихней…
— Ну так бы и сказала ему! — вскипел Егор. — Чего ты ему так не сказала?! Чего ты… Уже ж посулился, нет, давай душу теперь травить!
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!
/ Полные произведения / Шукшин В.М. / Как зайка летал на воздушных шариках
Маленькая девочка, ее звали Верочка, тяжело заболела. Папа ее, Федор Кузьмич, мужчина в годах, лишился сна и покоя. Это был его поздний ребенок, последний теперь, он без памяти любил девочку. Такая была игрунья, все играла с папой, с рук не слезала, когда он бывал дома, теребила его волосы, хотела надеть на свой носик-кнопку папины оч… И вот — заболела. Друзья Федора Кузьмича — у него бы влиятельные друзья, — видя его горе, нагнали к нему до докторов… Но там и один участковый все понимал: воспаление легких, лечение одно — уколы. И такую махонь — кололи и кололи. Когда приходила медсестра, Федор Кузьмич уходил куда-нибудь из квартиры, на лестничную площадку, да еще спускался этажа на два вниз по лестни, и там пережидал. Курил. Потом приходил, когда девочка уже не плакала, лежала — слабенькая, горячая… Смотрела на него. У Федора все каменело в груди. Он бы и плакал, если б умел, если бы вышли слезы. Но они стояли где-то в гор, не выходили. От беспомощности и горя он тяжело обидел жену, мать девочки: упрекнул, что та недосмотрела за дитем. «Тряпками больше занята, а не ребенком, — сказал он ей на кухне, как камни-валуны на стол бросил. — Все шкафы свои набивают, торопятся». Жена — в слезы… И те, если и не ругались, — нелегко было бы теперь ругать, — то и помощи и утешения не искали друг у друга, стра каждый в одиночку.
Врач приходил каждый день. И вот он сказал, что насту тот самый момент, когда… Ну, словом, все маленькие силы девочки восстали на болезнь, и если бы как-нибудь ей еще и помочь, поднять бы как-нибудь ее дух, устремить ее волю к какой-нибудь радостной цели впереди, она бы скоре поправилась. Нет, она и так поправится, но еще лучше, если пусть бессознательно, но очень-очень захочет сама ско выздороветь. Федор Кузьмич присел перед кроваткой дочери.
— Доченька, чего бы ты вот так хотела бы?.. Ну-ка, поду. Я все-все сделаю. Сам не смогу, попрошу волшебника, у меня есть знакомый волшебник, он все может. Хочешь, я наряжу тебе елочку? Помнишь, какая у нас была славная елочка? С огоньками!..
Девочкина ручка шевельнулась на одеяле, она поверну ее ладошкой кверху, горсткой, — так она делала, когда справедливо возражала.
— Еечка зе зимой бывает-то.
— Да, да, — поспешно закивал седеющей головой па. — Я забыл. А хошь, сходим с тобой, когда ты попра, мульти-пульти посмотрим? Много-много!..
— Мне незя много, — сказала умная Верочка. — Папа, — вдруг даже приподнялась она на подушке, — а дядя Игой казочку ясказывай — п’о зайку… Ох, хоесенькая!..
— Так, так, — радостно всполошился Федор Кузьмин. — Дядя Егор тебе сказочку рассказывал? Про зайку?
Верочка закивала головой, у нее даже глазки живо забле.
— П’о зайку..
— Тебе охота бы послушать?
— Как он етай на сайках…
— Как он летал на шариках? На каких шариках?
— Ну, на сайках!.. Дядя Игой пиедет?
— Дядя Егор? Да нет, дядя Егор далеко живет, в другом городе… Ну-ка, давай, может, мы сами вспомним: на каких шариках зайка летал? На воздушных? Катался?
— Да, не-ет! — у Верочки в глазах показались слезы. — Вот какой-то… Ветей подуй, он высоко-высоко поетей! Пусть дядя Игой пиедет.
— Дядя Егор-то? Он далеко живет, доченька. Ему надо на поезде ехать… На поезде: ту-ту-у! Или на самолете лететь…
— А ты яскажи?
— Про зайку-то? А ты мне маленько подскажи, я, мо, вспомню, как он летал на шариках. Он что, надул их и полетел?
Девочка в досаде большой сдвинула бровки, зажмури и отвернулась к стене. Отец видел, как большая слеза выкатилась из уголка ее глаза, росинкой ясной перекатилась через переносье и упала на подушку.
— Доча, — взмолился отец. — Я счас узнаю, не плачь. Счас… мама, наверно, помнит, как он летал на шариках. Счас, доченька… Ладно? Счас я тебе расскажу.
Федор Кузьмич чуть не бегом побежал к жене на кухню. Когда вбежал туда, такой, жена даже испугалась.
— Что?
— Да нет, ничего… Ты не помнишь, как зайка летал на воздушных шариках?
— На шариках? — не поняла жена. — Какой зайка?
Федор Кузьмич опять рассердился.
— Француз-зайка, с рогами!.. Зайка! Сказку такую Егор ей рассказывал. Не слышала?
Жена обиделась, заплакала. Федор Кузьмич опомнился, обнял жену, вытер ладошкой ее слезы.
— Ладно, ладно…
— Прямо как преступница сижу здесь… — выговаривала жена. — Что ни слово, то попрек. Один ты, что ли, пережи?
— Ладно, ладно, — говорил Федор. — Ну, прости, не со зла… Голову потерял — ничего не могу придумать.
— Какую сказку-то?
— Про зайку какого-то… Как он летал на воздушных ша. Егор рассказывал… Э-э! — вдруг спохватился Фе. — А я счас позвоню Егору! Пойду и позвоню с почты.
— Да зачем с почты? Из дома можно.
— Да из дома-то… пока их допросишься из дома-то… Счас я сбегаю.
И Федор Кузьмич пошел на почту. И пока шел, ему при в голову совсем другая мысль — вызвать Егора сюда. Приедет, расскажет ей кучу сказок, он мастак на такие дела. Ясно, что он выдумал про этого зайку. И еще навыду всяких… Сегодня четверг, завтра крайний день, от на денек, а в воскресенье вечером улетит. Два с не часа на самолете… Еще так думал Федор: это будет для нее, для девочки, неожиданно и радостно, когда прие сам «дядя Игой» — она его полюбила, полюбила его сказки, замирала вся, когда слушала.
Не так сразу Федор Кузьмич дозвонился до брата, но все же дозвонился. К счастью, Егор был дома — пришел пообе. Значит, не надо долго рассказывать и объяснять его же, что вот — заболела дочка… и так далее.
— Егор! — кричал в трубку Федор. — Я тебя в воскресе посажу в самолет, и ты улетишь. Все будет в порядке! Ну, хошь, я потом напишу твоему начальнику!..
— Да нет! — тоже кричал оттуда Егор. — Не в этом дело! Мы тут на дачу собрались…
— Ну, Егор, ну отложи дачу, елки зеленые! Я прошу те… У нее как раз переломный момент, понимаешь? Она аж заплакала давеча…
— Да я-то рад душой… Слышишь меня?
— Ну, ну.
— Я-то рад бы душой, но… — Егор что-то замялся там, замолчал.
— Егор! Егор! — кричал Федор.
— Погоди, — откликнулся Егор, — решаем тут с женой… «Э-э! — догадался Федор. — Жена там поперек стала».
— Егор! А Егор! — дозвался он. — Дай-ка трубку жене, я поговорю с ней.
— Здравствуйте, Федор Кузьмич! — донесся далекий вежливый голосок. — Что, у вас доченька заболела?
— Заболела. Валентина… — Федор забыл вдруг, как ее от. Знал, и забыл. И переладился на ходу: — Валя, отпус, пожалуйста, мужа, пусть приедет — на два дня! Всего на два дня! Валенька, я в долгу не останусь, я… — Федор сго не мог сразу придумать, что бы такое посулить. — Я то когда-нибудь выручу!
— Да нет, я ничего… Мы, правда, на дачу собрались. Знаете, зиму стояла без присмотра — хотели там…
— Валя, прошу тебя, милая! Долго счас объяснять, но очень нужно. Очень! Валя! Валь!..
— Да, Федор. Я это, — отозвался Егор. — Ладно. Слышь? Ладно, мол, вылечу. Сегодня.
— Ох, Егор… — Федор помолчал. — Ну, спасибо. Жду.
А у Егора, когда он положил трубку, произошел такой разговор с женой.
— Господи! — сказала жена Валя. — Все бросай и выле девочке сказку рассказывай.
— Ну болеет ребенок…
— А то дети не болеют! Как это — чтобы ребенок вырос и не болел.
Егору и самому в диковинку было — лететь чуть не за пол тысячи километров… рассказывать сказки. Но он вспомнил, какой жалкий был у брата голос, у него слезы слышались в голосе — нет, видно, надо. Может, больше на самому Федору, чем девочке.
— Первый раз собрались съездить… — капала жена Ва. — Большаковы вон ездили, говорят, у них крыша про. А у нас крыша-то хуже ихней…
— Ну так бы и сказала ему! — вскипел Егор. — Чего ты ему так не сказала?! Чего ты… Уже ж посулился, нет, давай душу теперь травить!
— Ладно, не ори — душу ему растравили. Что я, голоса лишенная, — свое мнение высказать?
— Да чего ты ему-то не высказала? Высказала бы ему. А то… туда же, посочувствовала: «У вас доченька заболела?» — не злой был человек Егор, но передразнивать умел так до обидного похоже, так у него это талантливо выходило, что люди нервничали и обижались. Тем и оборонялся Егор в жизни. Потому, наверно, и сказки-то мастер был рассказы: передразнивал всех зверей, злых и добрых, а особен смешно передразнивал вредную бабу-ягу.
— Ехай, ехай! — махнула рукой жена Валя. — Ехай, убла там, если больше делать нечего. Какие ведь господа жи!..
— А случалось, что эти господа и тебе помогали! — Егор с укоризной посмотрел на жену. — Забыла?
Жена Валя ушла в другую комнату, сердито хлопнув две. Нет, не забыла! Федор Кузьмич устроил ее дочь в ин. Как тут забудешь! Но и расстроилась она очень, и не показать этого она тоже не могла.
Егор также расстроился. Так сложились их отношения с женой, давно уж и незаметно как-то сложились, что глав в доме были — дела жены. Егор покорился этому, ибо сам не умел ни достать ничего, ни устроить путевку в дом отдыха, ни объясниться с учителями в школе… Умел только работать. Но ведь… что же? Кони тоже умеют работать. От работы одной толку мало, это Егор также давно понял и по смирился. Иногда, правда, бунтовал, но слабо и нере: вскипит, посверкает глазом да досыта наматерится в душе, и все. Так-то лучше — не бунтовать вовсе, не протестовать, а то эти протесты больше только разжигают хозяйскую похоть людей крепких.
Егор еще немного сердито поторчал в комнате, взял из комода сорок рублей и ушел. «Хорошо, что не надо чемодан брать… Гостинцев бы захватить? Но… ладно: раз уж так все — с тормозами, какие уж тут гостинцы. Ладно, хоть сам по», — думал Егор. Маленькую Верочку стало вдруг очень жалко. Сперва — впопыхах — не совсем понял, сколь нуж, важна эта поездка, а теперь, когда поехал, понял до конца: глупо было и раздумывать. А вдруг да… Но эту мысль Егор прогнал из головы, не стал даже додумывать. Позво из автомата начальнику цеха (Егор был мастер-красно, на работе его ценили), и тот беспрекословно от его: знал, что Егор наверстает эти полтора рабочих дня, и даже больше.
В аэропорту, в кассе, Егору сказали, что билетов в Н-ск нету.
— Ну, может, один как-нибудь… — робко попросил он.
— Что значит «один как-нибудь»? Нет билетов, — повто в окошечке строго.
Егор постоял, посмотрел на женщину за стеклом… И еще раз сунулся к ней:
— Мне очень нужно, девушка… А? Там это… ребенок…
— Гражданин, я же вам сказала: нет билетов. Неужели не? Один ему как-нибудь…
— Да понятно-то понятно… — Егору захотелось пере женщину в
окошечке, он бы сумел это сделать… «Э-э! — вдруг вспомнил он. — А этот-то, кому стеллажи-то делал… он же говорил: что будет нужно, обращайтесь ко мне». К счастью, Егор записал телефон того могучего това. Поискал в книжечке… Нашел!
Долго, подробно мусолил в трубку про маленькую пле, про брата, про сказки…
— Куда билет-то нужен? — вышел из терпения могучий товарищ.
— В Н-ск.
— Сразу и надо было сказать. На сегодня? Один?
— Один. На сегодня. Я уже здесь… понимаете? Я здесь, в аэропорту, а билетов, говорят, нету. Я думаю: да неужели так ни одного билета и нету? Не может же быть, думаю, та…
— Перезвоните минут через десять, — опять прервал уве басок.
Егор понял, что улетит сегодня.
Походил по вокзалу, подождал минут пятнадцать и по.
— Подойдите к кассе номер три и возьмите билет, — ска басок.
— Вот спасибо-то! — кинулся Егор с благодарностями. — А то я уже стал сомневаться… А брат чуть не со слезами про. У него, понимаете, это второй брак, ребеночек послед, он поэтому так переживает. Я ее тоже люблю, девоч-то, такая смышленая, все сказками интересуется…
— Ну, до свиданья, — сказали на том конце. — Счастли долететь.
— До свиданья, — сказал Егор.
Касса номер три — это не та, куда он подходил. Если бы была та, Егор сказал бы той женщине, в окошечке… Сказал бы: «Значит, все же нашелся один билет? Эх, вы… Как же так получается, уважаемая? А сидишь — строгую из себя изоб, справедливую. «Вам же сказали: нет билетов!». А один звонок — и билет, оказывается, есть. Значит, так надо и говорить: «Для вас — нету». А вид-то, вид-то — не подсту! А такой же — нуль, только в пилотке». Ну, может, не так бы едко сказал… А может, и не сказал бы вовсе: правда что — нуль, чего и говорить.
…В Н-ск Егор прибыл под утро, часов в пять, а в шесть был уже у брата.
Позвонил… Открыла хозяйка, Надежда Семеновна.
— О-о! — удивилась она. — Так рано?
— С билетом удачно вышло, — радостно сказал Егор. — Прямо сразу улетел… Как Верочка-то?
— Лучше. Она еще спит. Вы потише, пожалуйста…
— Конечно! — тихо воскликнул Егор. — А Федор-то дома?
— Дома.
— Ну, мы на кухне пока посидим… Пусть он на кухню придет.
Федор пришел на кухню в халате и в шлепанцах. Сон, большой и нелепый в этом халате, Егору даже смеш стало.
— Ты прямо как поп в ем, — сказал он, здороваясь.
Брат Федор покривил в ухмылке губы.
— Как долетел?
— Хорошо!
— А чего там жена-то? Возражала, что ли?
— Да на дачу собрались… Да ну ее!
— Что это она у тебя, командовать-то любит?
— Та-а… Чего об этом? Как Верочка-то?
— Перелом наступил. Поправится. Трухнул я тут…
— Да я уж понял.
— Давай чего-нибудь? Чаю? Или кофе? А может, что… с дороги-то?.. — смешной Федор начал соваться по шка. — Счас мы изобретем… Во, коньяк! Будешь?
— Давай, — Егор с интересом наблюдал за старшим бра. Раза три Федор был у Егора — не то что в гостях — про: всех поразил своей деловитостью, этаким волевым напором, избытком сил. «Да, — подумали в провинции, — эта птица может больно клюнуть». — Давай, братка, давай. Смешной ты какой-то, — не удержался и сказал Егор. Нор человек… никакой не деятель.
— Ну! — недовольно молвил Федор. — Чего тут смешно-то? Халат, что ли, никогда не видал? Удобная штука, кстати.
— Да не халат… Ну, давай — со встречей. И чтоб Верочка скорей поправилась.
Братья выпили из маленьких, но каких-то очень тяже рюмочек… Помолчали.
— Как живешь-то? — спросил Федор.
— Да как… — Егор потянулся к пепельнице и рукавом пиджака свалил хрустальную рюмочку-патрон. Рюмочка пискнулась звонким краешком в гладкий стол и расколо. — Ах ты, господи! — испугался Егор. И глянул на брата. Тот усмехнулся, прихватил осторожно пальцами рюмочку и отскочивший ее краешек и бросил в мусорную корзинку.
— Видно, с детства живет этот страх в человеке, — ска Федор. — Вот, знаешь, Верочку же никто никогда не ру за посуду, а один раз выронила блюдце, да так испуга!.. Я же ее и успокаивать кинулся: ерунда, мол, чего ты так испугалась-то! Куклу уронит — ничего, а посуду… Есть, наверно, какой-то закон здесь. А?
— Наверно. Рюмка-то дорогая, черт тя возьми, — с сожа сказал Егор. — Хрустальная.
— Да брось! — недовольно уже сказал Федор. — Хрус… Все равно это — вещь, и должна служить человеку. Ну, и отслужила свой век, туда ей и дорога.
Братья, пожалуй, смутно догадывались, что говорить им как-то не о чем. В прошлый приезд другое дело: дочь Егора, Нина, сдавала вступительные экзамены, начала сдавать сра неважно, должен был вмещаться Федор… Все разговоры крутились вокруг экзаменов, института. Егор жил у Федора, очень переживал за дочь, но особенно не высовывался с советами, все надежды свалил на брата и только со страхом ждал, когда наконец закончатся эти проклятые вступитель экзамены. Тогда-то он и подружился с маленькой Ве и вечерами выдумывал ей всякие сказки. Тогда все как-то проще было.
— Как Нина-то? — вспомнил и Федор про Нину, может, тоже подумал, что, когда Нина устраивалась в институт, было хлопотно, но разговоры случались сами собой, не на было выдумывать, о чем говорить.
— Работает в библиотеке. Я говорю: отдохни ты лучше, покупайся вон — успеешь еще, наработаешься! Нет, лучше глянется работать. Практика, говорит, мне будет.
— Ну и пусть работает — полезней. Накупаться тоже еще успеет. Сейчас надо этот главный рубеж взять — окончить институт.
— Да ведь устают, поди, от учебы-то! Неуж не устают?
— Да ничего страшного нет в учебе! — напористо и по сказал
Федор. — Что за дикость — учебы стра. Уж нашему ли народу не учиться — давно и давно пора. Нет, помню, бабка Фекла: «Федька, не дочитывай до конца книгу — спятишь!» Вот же понимание-то! Да почему? Черт его в душу знает, откуда этот панический страх перед книгой? Нам-то как раз и не хватает этой книги… И вот из: не дочитывай до конца, а то с ума сойдешь.
— А что, были же случаи…
— Да от книг, что ли?
— От книг! Парень вон у Гилевых… Игнаху-то Гилева помнишь? Вон сын его, Витька, — зачитался: тихое поме.
— С чего вы решили, что от книг-то?
— Читал день и ночь…
— Ну и что?
— Как же?.. Зачитался.
Федор хмыкнул с досадой, но пока не стал говорить, достал другой хрустальный патрончик, плеснул в него коньяку. И себе тоже плеснул.
— Давай. С ума они, видите ли, сходят от чтения… Ты много за свою жизнь книг прочитал?
— Я не пример.
— А кто пример? Ну, я вот: прочитал уйму книг — жив-здоров, чувствую, что мало еще прочитал, надо бы раза в три больше.
— Куда тебе больше-то? — удивился Егор. — Чего не хва-то? Всего же вдосталь…
— Знаний не хватает! — сердито сказал Федор, — Вот че. Вот они приходят счас, молодые, на смену — и поджи. Да как поджимают! Сколько-то еще подержимся, а дальше — извини-подвинься: надо уступать. С жизнью, брат, не поспоришь.
— Не знаю… — сказал Егор. — Меня, например, никто не поджимает.
— Да тебя-то! Твое дело… не обижайся, конечно, но де твое каждый сумеет делать. Ну, не каждый — через одно. Есть вещи сложнее…
— Ну, и надо уступать, — тоже чего-то рассердился Егор, наверно, за профессию свою обиделся. — А то и правда-то: смотришь, сидит — пень пнем, только орать умеет.
— Не торопи-ись, — с дрожью в голосе протянул Фе. — Больно прыткие! Есть еще такие понятия, как — опыт. Старшинство ума. Дачи увидели! Машины увидели!.. А не видите, как ночами приходится ворочаться от… Ты в суб-то купаться пошел, а я сижу в кабинете, звонка жду: то ли он позвонит, то ли не позвонит. А и позвонит, да что скажет? Это ведь легче всего: в чужом кармане деньги счи. Их заработать труднее…
— Я не считаю твои деньги. Что ты?
— Я не про тебя. Есть… любители. Сам еще ночного горш не выдумал, сопляк, а уже с претензиями. Не-ет, подож, пусть сперва материно молоко на губах обсохнет, потом я выслушаю твои претензии. Свистуны. Мне что, на блюдеч все это поднесли? — Федор неопределенно покачал го: то ли он имел в виду эту большую богатую квартиру, то ли адресовался дальше — дачу с машиной и с гаражом подразумевал, то ли, наконец, показал на шифоньер, где висел его черный костюм с орденами. — Тут уж я самому господу богу могу прямо в глаза смотреть: все добыто тру. Вот так. Сам от работы никогда не бегал, но и другим… — Федор чуть сжал хрустальную рюмочку, и она вся спряталась в его огромном кулаке. Нет, крепок был еще Федо Максимов, не скоро подвинется и даст место друго. — Подняли страну на дыбы? — выходи вперед, не бегай по кустам, — Федор, наверно, чуть-чуть захмелел, а может, высказывал наболевшее, благо подвернулся брат родной — должен понять. — Вот так надергаешься за день-то, на, как ты говоришь, — без этого, к сожалению, тоже не обойдешься, — а ночью лежишь и думаешь: «Да пошли вы все к чертям собачьим! Есть у меня Родина, вот перед ней я и ответчик: так я живу или не так».
— Кто тебе говорит, что ты не так живешь? — сказал сочувственн Егор. — Что ты? Наоборот, я всегда рад за тебя, всегда думаю: «Молодец Федор, хоть один из родни в боль люди выбился».
— Дело не «в больших людях». Не такой уж я большой… Просто, делаю свое дело, стараюсь хорошо делать. Но нет!.. — пристукнул Федор ребром ладони по столу и даже не спохватился, что шумит. — Найдутся… некоторые, будут совать свой нос в… Будут намекать, что крестьянский выходец не в состоянии охватить разумом перспективу развития страны, что крестьянин всегда будет мыслить своим наде, пашней… Вот еще как рассуждают, Егор! — Федор по на брата, стараясь взглядом еще донести всю глу и горечь такого рода рассуждений. — Вот еще с какой стороны приходится отбиваться. А кто ее строил во веки веков? Не крестьянин?
— У тебя неприятности, что ли? — спросил Егор.
— Неприятности… — Федор вроде как вслушался в само это слово. Еще раз сказал в раздумье: — Неприятности, — и вдруг спросил сам себя: — А были они, приятности-то? — и сам же поспешно ответил: — Были, конечно. Да нет, ничего. Так я… Устал за эти дни, изнервничался. Есть, конечно, и неприятности, без этого не проживешь. Ничего! Все хо.
А Егору чего-то вдруг так сделалось жалко брата, так жалко! И лицом, и повадками Федор походил на отца. Тот тоже был труженик вечный и тоже так же бодрился, когда приходилось худо. Вспомнил Егор, как в 33-м году в голоду, отец принес откуда-то пригоршни три пшеницы немо, шумно так заявился: «Живем, ребятишки!» Мать сва жито, а он есть отказался, да тоже весело, бодро: «Вы ешьте, а я уж налупился дорогой — сырой! Аж брюхо пучит». А сам хотел, чтоб ребятишкам больше досталось. Так и Федо теперь… Хорохорится, а самому худо чего-то, это видно. Но как его утешишь — сам все понимает, сам вон какой…
— Да, — сказал Егор. — Ну, и ладно. Ничего, братка, ничего. Дыши носом.
— Что за сказку ты ей рассказывал? — спросил Федор. — Про зайку-то… Как он летал на воздушных шариках.
Егор задумался. Долго вспоминал… Даже на лице его, крупном, добром, отразилось, как он хочет вспомнить.
И вспомнил, аж просиял.
— Про зайку-то?! А вот: пошел раз зайка на базар с от. И увидел там воздушные шарики — мно-ого! Да все разноцветные: красные, синие, зеленые… — Егор весело смотрел на брата, а рассказывал так, как если бы он расска самой Верочке — не убавлял озорной сказочной тай, а всячески разукрашивал ее и отодвигал дальше. — Вот. И привязался он к отцу, зайка-то: купи да купи. Отец и купил. Ну, купил и сам же и держит их в руке. А тут увидел: морковку продают! «На-ка, говорит, подержи шарики, я очередь пока займу». Зайка-то, маленький-то, взял их… И надо же — дунул как раз ветер, и зайчишку нашего подняло. И понесло, и понесло! Выше облаков залетел…
Федор с интересом слушал сказку, раза два даже носом шмыгнул в забывчивости.
— Как тут быть? — спросил Егор брата.
Тот не понял.
— Чего как быть?
— Как выручать зайку-то?
— Ну… спасай уж как-нибудь, — усмехнулся Федор. — На вертолете, что ли?
— На вертолете нельзя: от винтов струя сильная, все ша раскидает…
— Ну а как?
— Вот все смотрят вверх и думают: как? А зайка кричит там, бедный, ножками болтает. Отец тут с ума сходит… И вдруг одна маленькая девочка, Верочка, допустим, кричит: «Я удумала!» Это у меня Нина, когда маленькая была, гово: «Я удумала». Надо — я придумала, а она: «Я удумала». Вот Верочка и кричит: «Я удумала!» Побежала в лес, созва всех пташек — она знала такое одно словечко: скажет, и все зверушки, все пташки ее слушаются — вот, значит, со она птичек и говорит: «Летите, говорит, к зайке и проклевывайте клювиками его шарики, по одному. Все сразу не надо, он упадет. По одному шарику прокалывайте, и зайка станет опускаться». Вот. Так и выручили зайку из беды.
Федор качнул головой, усмехнулся, потянулся к сигаре. А чтоб не кокнуть еще одну дорогую рюмочку, прихва другой рукой широкий рукав халата.
— Довольно это… современная сказочка. Я думал, ты про каких-нибудь волшебников там, про серого волка…
— Нет, я им нарочно такие — чтоб заранее к жизни при. Пускай знают побольше. А то эти волшебники да ца… Счас какая-то и жизнь-то не такая. Тут такие есть волшебники, что…
— Да, тут есть волшебники… Целые змеи-горынычи! — засмеялся Федор.
— Не говоря уж про бабу-ягу: что ни бабочка, то ба-яга. Мы твою-то не разбудим? Громко-то…
— Бабу-ягу-то? — хохотнул опять Федор. — Ничего. У ме, Егор, даже не баба-яга, — сбавил он в голосе, — у меня нормальная тряпошница, мещанка. Но так мне, седому ду, и надо! Знаешь… — Федор заикнулся было про ка-то свою тайну тоже, но безнадежно махнул рукой и не стал говорить. — Ладно, чего там.
Егора опять поразило, как не похож этот Федор на того, напористого, властного, каким он бывал на людях, на сво стройках…
— Что-то все же томит тебя, братец, — сказал Егор. — Давай уж… может, и помогу каким словом.
— Да ничего, — смутился Федор. И чтоб скрыть сму, потянулся опять к сигаретам. — Я и так что-то сего… Размяк что-то с тобой. Все нормально, Егорша. Все хо, — помолчал, глядя в стол, потом тряхнул сивой го, с усталой улыбкой посмотрел на брата, еще раз сказал: — Все хорошо. Хорошо, что приехал… Правда. Я, зна, что-то часто стал отца-покойника во сне видеть. То мы с ним косим, то будто на мельнице… Старею, что ли. Старею, конечно, что же делаю. Коней еще часто вижу… Я лю коней.
— Стареем, — согласился Егор.
— Давай-ка… за память светлую наших родителей, — Фе наполнил два хрустальных патрончика коньяком. — Мы ведь тоже уже… завершаем свой круг… А? — Федор, словно пораженный этой мыслью, такой простой, такой понят, так и остался сидеть некоторое время с рюмкой в ру — смотрел сперва на брата, потом опять в стол, в стол смотрел пристально, даже как будто сердито. Очнулся, кач рюмочку, приглашая брата, выпил. — Да, — сказал, — разворотил ты мне душу… А чем, не пойму. Наверно, прав, устал за эти дни. Думал, никакая меня беда не согнет, а вот… Ну, ничего. Ничего вообще-то не жаль! — встряхнулся он и сверкнул из-под нависших бровей своим неломким прямым взглядом. — Жалко дочь малую. Но… подпояшемся потуже и будем жить. Так? — спросил брата, спросил, как спрашивал многих других днем, на работе, на стройках сво — спросил, чтоб не слушать ответа, ибо все ясно. — Так, Егорша, так. Ложись-ка сосни часок-другой, а там и Верунь проснется. А я посижу пока тут с бумажками… покумекаю. Да, — вспомнил он, — подскажи мне, чего бы такое жене твоей купить? Подарок какой-нибудь…
— Брось! — сердито воскликнул Егор.
— Чего брось? Мне счас будет звонить один… волшебник один… — Федор искренне, от души засмеялся. — Вот вол так волшебник! Всем волшебникам волшебник, у него там всего есть… Чего бы? Говори.
— Да брось ты! — еще раз с сердцем сказал Егор. — Что за глупость такая — подарки какие-то! К чему?
Федор с улыбкой посмотрел на брата, кивнул согласно головой.
— Ладно. Иди поспи. Там постель тебе приготовлена… Иди.
Егор тихонько прокрался в одну из комнат, разделся, присел на край дивана, который был застелен свежими простынями… Посидел. Огляделся… Посмотрел на окно — форточка открыта. Достал из кармана папиросы, заку. Курил и стряхивал пепелок в ладошку. Спать не хоте.
Вошел в комнату Федор.
— Слушай, — сказал он, — у меня чего-то серьезно душа затревожилась — наговорил тут тебе всякой всячины… По бог знает что. А? — Федор улыбнулся. Присел рядом на диван. И даже по спине братца хлопнул весело. — У ме все хорошо. Все хорошо, я тебе говорю! Чего смотришь-то так?
— Как? Ничего… Я ничего не думаю. Что ты?
— Да смотришь как-то… вроде жалеешь.
— Ну, парень! — воскликнул Егор. — Ты что?
— Ну, тогда ладно. Поспи, поспи маленько, а то ведь не спал небось в самолете-то? Поспи.
— Ладно, — сказал Егор. — Посплю. Покурю вот и лягу.
— Мгм, — Федор ушел.
Егор осторожненько стряхнул пепел в ладошку, скло опять локтями на колени и опять задумался. Спать не хотелось.
/ Полные произведения / Шукшин В.М. / Как зайка летал на воздушных шариках
Предмет: Литературное
чтение на родном (русском) языке
Урок № 15
Дата:
16.12.20
Класс: 3 А
Тема: В. М.
Шукшин. «Как зайка летал на воздушных шариках» (фрагмент).
Тип урока: урок
усвоения новых знаний.
Цели:
Познакомить
учащихся с фрагментом произведения В. М. Шукшина «Как
зайка летал на воздушных шариках», его сюжетом, учить
анализировать и оценивать прочитанное.
Совершенствование
навыка выразительного, осознанного чтения, пробуждение познавательной
активности.
Задачи :
Образовательные:
—познакомить с творчеством
В.М. Шукшина, писателя, драматурга, артиста, заинтересовать учащихся
творчеством писателя.
Развивающие:
— развивать интерес к художественному слову,
развивать умение выразительно читать,
вырабатывать у учащихся умение отстаивать свою точку зрения.
Воспитательные:
— на примере литературного произведения
воспитывать ответственность за свои поступки,воспитывать
эмоциональную способность сопереживания героям произведения, любовь к близким
Планируемые
результаты:
Предметные:
овладение
элементарными навыками анализа содержания литературного произведения (умение
воспроизвести сюжет, оценить роль изобразительных средств в раскрытии
идейно-художественного содержания);
формирование
умения анализировать. Оценивать прочитанное с целью подготовки к пересказу;
Метапредметные:
формирование
умения выражать свои мысли в оценочном суждении, используя различные
художественные средства в соответствии с конкретной коммуникативно-речевой
ситуацией;
строить
монологическое доказательное высказывание;
формирование
способности принимать учебную цель и задачу, планировать её реализацию;
совершенствование
работы в парах, группах.
Личностные:
формирование
нравственных чувств, осознанного и ответственного отношения к собственным
поступкам.
формирование
умения понимать авторский замысел, раскрывать и формулировать тему и основную
идею художественного произведения.
Формирование
УУД:
Познавательные
УУД: формировать умение анализировать, синтезировать. Оценивать прочитанное с
целью подготовки пересказа.
Коммуникативные
УУД: формировать умение выражать свои мысли в оценочном суждении, используя
различные художественные средства в соответствии с конкретной
коммуникативно-речевой ситуации, строить монологическое доказательное
высказывание.
Личностные
УУД: эмпатия как понимание чувств других людей и сопереживание к ним.
Регулятивные
УДД: формировать способность принимать учебную цель и задачу, планировать ее
реализацию.
Методы: проблемно-поисковые; практические;
словесные.
Формы
: индивидуальная, фронтальная
Оборудование: портрет
писателя, тетрадь, распечатанный текст
Ход урока.
1.Организационный
момент.
2.Проверка выполнения
домашнего задания.
— С
каким рассказом познакомились на прошлом уроке? («Зернышки спелых яблок»)
— Кто
автор рассказа? (Алексей Решетов)
— О чем этот
рассказ?
— Какой вывод вы
сделали , прочитав рассказ?
Индивидуальная
работа.
Тест
1.Какого размера
была елочка на тумбочке? (Только верхушка)
2. Чем была
украшена елка? (модели из журнала мод )
3.Что сказала
бабушка ребятам кога они ложились спать? (что если
что-то задумаешь, то в новогоднюю ночь это обязательно приснится )
4. Кто приснился
мальчику? (Буденый)
5. Что попросил
мальчик во сне? (буденовку)
6. Откуда появились
яблоки? (выпали из ботинок)
7. Какого цвета
были яблоки? (одно-красненькое,другое-желтенькое)
8. Как мальчики
радовались яблокам?
( носились по комнате, прижимали к груди, заворачивали их в
подолы рубашек, лизали разноцветную пахучую кожицу)
9. Что ответила
бабушка мальчикам на вопрос Где она взяла яблоки? (летала в Москву)
10. Откуда ,на
самом деле, бабушка взяла яблоки? (купила на базаре)
11. Что мальчики
сделали с яблоками? ( съели, а их зернышки закопали в
горшок)
12. Что защитило и
спасло мальчиков в те суровые годы. ( человеческое
тепло)
3. Мотивация учебной деятельности.
Сообщение темы урока.
— Сегодня мы познакомимся с
фрагментом произведения В. М. Шукшина «Как зайка летал на
воздушных шариках»
Биография писателя.
В.М.Шукшин родился
25 июля 1929 года в селе Сростки Алтайского края. Село Сростки —
одно из старейших сел Алтайского края, которому в 2004 году исполнилось 200
лет.
Вася Шукшин родился в простой крестьянской семье. Отец — Макар Леонтьевич Шукшин-колхозник. Мать —
Мария Сергеевна Попова. Детство было трудное, голодное — в
военное время, без отца. Отца арестовали, когда Василию было 4года. Мама
осталась одна с двумя маленькими детьми. Вторично вышла замуж за Павла Куксина.
Но снова семью постигло горе, во время Великой Отечественной войны погиб и
отчим. С 13-ти лет Василий был главным мужчиной и кормильцем в доме. Работал в
поле, помогал матери, в свободное время бегал по улицам родного села
Сростки, играл в лапту, рыбачил в любимой им Катуни, читал первые книжки,
мечтал стать актёром.
В 1943 году окончил школу и поступил в техникум, который
бросил через два с половиной года. В 1949 году был призван служить в
Военно-Морской флот, но в 1953 списан из-за язвы. В 1960 году окончил ВГИК
(режиссёрское отделение). В 1963 году опубликовал первую книгу — «Сельские
жители». Долгие годы работал режиссёром на киностудии имени Горького. Умер 2
октября 1974 года в возрасте 45 лет.
На первое место среди
самого родного писатель ставит свою мать.
4.Восприятие и первичное
осознание нового материала.
– О чём нам может
рассказать заголовок?
Словарная
работа
Влиятельные
друзья — располагающие
определёнными связями
Каменело
сердце — сердце, до
которого не достучишься, поскольку оно как неживое, неумеет сопереживать
Камни валуны –
большой округлый камень
Силы восстали –
поднялись для борьбы
Всполошился —
забеспоколся
Крайний день –
отдаленный,последний
Переломный момент
— переходное состояние, обострение,
опасное неустойчивое положение
Переладился на
ходу – перестроился,передумал
Посулился —
пообещал
Душу травить — делать больно кому-либо, касаясь в
разговоре того, что неприятно собеседнику; расстраивать, причинять душевную
боль.
Физкультминутка
Первичное восприятие текста (читают
дети, которые хорошо умеют читать.) см.ПРИЛОЖЕНИЕ 1
5. Первичная проверка понимания
прочитанного.
Беседа по содержанию.
— О ком этот
рассказ?
— Как звали
девочку?
-Что с ней
случилось?
— За что папа
очень любил свою девочку?
— Какая болезнь
была у Верочки?
— Как папа
переживал болезнь дочери?
— Что сказал врач
отцу?
— Како желание
было у Верочки?
— Почему у девочки
появились слезы?
— Кто такой Егор и
почему именно ему решил позвонить отец?
— Почему Егор
решил все бросить и лететь к девочке?
6.Итог урока.
– С
творчеством какого писателя мы познакомились?
– С
какой целью написал В. Шукшин свой рассказ?
—
Чему он нас научил?
7.Рефлексия
Составьте синквейн
к слову Девочка
1-я
строка – одно ключевое слово, определяющее содержание синквейна;
2-я
строка – два прилагательных, характеризующих данное понятие;
3-я
строка – три глагола, обозначающих действие в рамках заданной темы;
4-я
строка – короткое предложение, раскрывающее суть темы или отношение к ней;
5-я
строка – синоним ключевого слова (существительное).
8. Домашнее
задание.
Прочитать ,краткий
пересказ.
ПРИЛОЖЕНИЕ 1
Тест
1.Какого размера
была елочка на тумбочке?________________________________________________
2. Чем была
украшена елка?_____________________________________________________________
3.Что сказала
бабушка ребятам когда они ложились спать?__________________________________
____________________________________________________________________________________
4. Кто приснился
мальчику?_____________________________________________________________
5. Что попросил
мальчик во сне?_________________________________________________________
6. Откуда
появились яблоки?____________________________________________________________
7. Какого цвета
были яблоки?____________________________________________________________
8. Как мальчики
радовались яблокам?______________________________________________________
______________________________________________________________________________________
9. Что ответила
бабушка мальчикам на вопрос Где она взяла яблоки?
_____________________________________________________________________________________
10. Откуда ,на
самом деле, бабушка взяла яблоки?___________________________________________
11. Что мальчики
сделали с яблоками?____________________________________________________
____________________________________________________________________________________
12. Что защитило и
спасло мальчиков в те суровые годы.____________________________________
ПРИЛОЖЕНИЕ 2
(текст)
Василий Шукшин
КАК ЗАЙКА ЛЕТАЛ НА
ВОЗДУШНЫХ ШАРИКАХ
Маленькая девочка, ее
звали Верочка, тяжело заболела. Папа ее, Федор Кузьмич, мужчина в годах,
лишился сна и покоя. Это был его поздний ребенок, последний теперь, он без
памяти любил девочку. Такая была игрунья, все играла с папой, с рук не слезала,
когда он бывал дома, теребила его волосы, хотела надеть на свой носик-кнопку
папины очки… И вот — заболела. Друзья Федора Кузьмича — у него были влиятельные
друзья, — видя его горе, нагнали к нему домой докторов… Но там и один
участковый все понимал: воспаление легких, лечение одно — уколы. И такую
махонькую — кололи и кололи. Когда приходила медсестра, Федор Кузьмич уходил
куда-нибудь из квартиры, на лестничную площадку, да еще спускался этажа на два
вниз по лестнице, и там пережидал. Курил. Потом приходил, когда девочка уже не
плакала, лежала — слабенькая, горячая… Смотрела на него. У Федора все каменело
в груди. Он бы и плакал, если б умел, если бы вышли слезы. Но они стояли где-то
в горле, не выходили. От беспомощности и горя он тяжело обидел жену, мать
девочки: упрекнул, что та недосмотрела за дитем. «Тряпками больше занята, а не
ребенком, — сказал он ей на кухне, как камни-валуны на стол бросил. —
Все шкафы свои набивают, торопятся». Жена — в слезы… И теперь, если и не
ругались, — нелегко было бы теперь ругаться, — то и помощи и утешения
не искали друг у друга, страдали каждый в одиночку.
Врач приходил каждый
день. И вот он сказал, что наступил тот самый момент, когда… Ну, словом, все
маленькие силы девочки восстали на болезнь, и если бы как-нибудь ей еще и
помочь, поднять бы как-нибудь ее дух, устремить ее волю к какой-нибудь
радостной цели впереди, она бы скорей поправилась. Нет, она и так поправится,
но еще лучше, если пусть бессознательно, но очень-очень захочет сама скорей
выздороветь. Федор Кузьмич присел перед кроваткой дочери.
— Доченька, чего
бы ты вот так хотела бы?.. Ну-ка, подумай. Я все-все сделаю. Сам не смогу,
попрошу волшебника, у меня есть знакомый волшебник, он все может. Хочешь, я
наряжу тебе елочку? Помнишь, какая у нас была славная елочка? С огоньками!..
Девочкина ручка
шевельнулась на одеяле, она повернула ее ладошкой кверху, горсткой, — так
она делала, когда справедливо возражала.
— Еечка зе зимой
бывает-то.
— Да, да, —
поспешно закивал седеющей головой папа. — Я забыл. А хошь, сходим с тобой,
когда ты поправишься, мульти-пульти посмотрим? Много-много!..
— Мне незя
много, — сказала умная Верочка. — Папа, — вдруг даже
приподнялась она на подушке, — а дядя Игой казочку ясказывай — п’о зайку…
Ох, хоесенькая!..
— Так, так, —
радостно всполошился Федор Кузьмин. — Дядя Егор тебе сказочку рассказывал?
Про зайку?
Верочка закивала
головой, у нее даже глазки живо заблестели.
— П’о зайку..
— Тебе охота бы
послушать?
— Как он етай на
сайках…
— Как он летал на
шариках? На каких шариках?
— Ну, на сайках!..
Дядя Игой пиедет?
— Дядя Егор? Да
нет, дядя Егор далеко живет, в другом городе… Ну-ка, давай, может, мы сами
вспомним: на каких шариках зайка летал? На воздушных? Катался?
— Да,
не-ет! — у Верочки в глазах показались слезы. — Вот какой-то… Ветей
подуй, он высоко-высоко поетей! Пусть дядя Игой пиедет.
— Дядя Егор-то? Он
далеко живет, доченька. Ему надо на поезде ехать… На поезде: ту-ту-у! Или на
самолете лететь…
— А ты яскажи?
— Про зайку-то? А
ты мне маленько подскажи, я, может, вспомню, как он летал на шариках. Он что,
надул их и полетел?
Девочка в досаде
большой сдвинула бровки, зажмурилась и отвернулась к стене. Отец видел, как
большая слеза выкатилась из уголка ее глаза, росинкой ясной перекатилась через
переносье и упала на подушку.
— Доча, —
взмолился отец. — Я счас узнаю, не плачь. Счас… мама, наверно, помнит, как
он летал на шариках. Счас, доченька… Ладно? Счас я тебе расскажу.
Федор Кузьмич чуть не
бегом побежал к жене на кухню. Когда вбежал туда, такой, жена даже испугалась.
— Что?
— Да нет, ничего…
Ты не помнишь, как зайка летал на воздушных шариках?
— На
шариках? — не поняла жена. — Какой зайка?
Федор Кузьмич опять
рассердился.
— Француз-зайка, с
рогами!.. Зайка! Сказку такую Егор ей рассказывал. Не слышала?
Жена обиделась,
заплакала. Федор Кузьмич опомнился, обнял жену, вытер ладошкой ее слезы.
— Ладно, ладно…
— Прямо как
преступница сижу здесь… — выговаривала жена. — Что ни слово, то попрек.
Один ты, что ли, переживаешь?
— Ладно, ладно, —
говорил Федор. — Ну, прости, не со зла… Голову потерял — ничего не могу
придумать.
— Какую сказку-то?
— Про зайку
какого-то… Как он летал на воздушных шариках. Егор рассказывал… Э-э! —
вдруг спохватился Федор. — А я счас позвоню Егору! Пойду и позвоню с
почты.
— Да зачем с
почты? Из дома можно.
— Да из дома-то…
пока их допросишься из дома-то… Счас я сбегаю.
И Федор Кузьмич пошел
на почту. И пока шел, ему пришла в голову совсем другая мысль — вызвать Егора
сюда. Приедет, расскажет ей кучу сказок, он мастак на такие дела. Ясно, что он
выдумал про этого зайку. И еще навыдумывает всяких… Сегодня четверг, завтра
крайний день, отпросится на денек, а в воскресенье вечером улетит. Два с
небольшим часа на самолете… Еще так думал Федор: это будет для нее, для
девочки, неожиданно и радостно, когда приедет сам «дядя Игой» — она его
полюбила, полюбила его сказки, замирала вся, когда слушала.
Не так сразу Федор
Кузьмич дозвонился до брата, но все же дозвонился. К счастью, Егор был дома —
пришел пообедать. Значит, не надо долго рассказывать и объяснять его жене, что
вот — заболела дочка… и так далее.
— Егор! —
кричал в трубку Федор. — Я тебя в воскресенье посажу в самолет, и ты
улетишь. Все будет в порядке! Ну, хошь, я потом напишу твоему начальнику!..
— Да нет! — тоже
кричал оттуда Егор. — Не в этом дело! Мы тут на дачу собрались…
— Ну, Егор, ну
отложи дачу, елки зеленые! Я прошу тебя… У нее как раз переломный момент,
понимаешь? Она аж заплакала давеча…
— Да я-то рад
душой… Слышишь меня?
— Ну, ну.
— Я-то рад бы душой,
но… — Егор что-то замялся там, замолчал.
— Егор!
Егор! — кричал Федор.
— Погоди, —
откликнулся Егор, — решаем тут с женой… «Э-э! — догадался
Федор. — Жена там поперек стала».
— Егор! А
Егор! — дозвался он. — Дай-ка трубку жене, я поговорю с ней.
— Здравствуйте,
Федор Кузьмич! — донесся далекий вежливый голосок. — Что, у вас
доченька заболела?
— Заболела.
Валентина… — Федор забыл вдруг, как ее отчество. Знал, и забыл. И переладился
на ходу: — Валя, отпусти, пожалуйста, мужа, пусть приедет — на два дня! Всего
на два дня! Валенька, я в долгу не останусь, я… — Федор сгоряча не мог сразу
придумать, что бы такое посулить. — Я тоже когда-нибудь выручу!
— Да нет, я
ничего… Мы, правда, на дачу собрались. Знаете, зиму стояла без присмотра —
хотели там…
— Валя, прошу
тебя, милая! Долго счас объяснять, но очень нужно. Очень! Валя! Валь!..
— Да, Федор. Я
это, — отозвался Егор. — Ладно. Слышь? Ладно, мол, вылечу. Сегодня.
— Ох, Егор… —
Федор помолчал. — Ну, спасибо. Жду.
А у Егора, когда он
положил трубку, произошел такой разговор с женой.
— Господи! —
сказала жена Валя. — Все бросай и вылетай девочке сказку рассказывай.
— Ну болеет
ребенок…
— А то дети не
болеют! Как это — чтобы ребенок вырос и не болел.
Егору и самому в
диковинку было — лететь чуть не за полторы тысячи километров… рассказывать
сказки. Но он вспомнил, какой жалкий был у брата голос, у него слезы слышались
в голосе — нет, видно, надо. Может, больше надо самому Федору, чем девочке.
— Первый раз
собрались съездить… — капала жена Валя. — Большаковы вон ездили, говорят,
у них крыша протекла. А у нас крыша-то хуже ихней…
— Ну так бы и
сказала ему! — вскипел Егор. — Чего ты ему так не сказала?! Чего ты…
Уже ж посулился, нет, давай душу теперь травить!
ПРИЛОЖЕНИЕ
3 (ПОРТРЕТ ПИСАТЕЛЯ)
