Рассказ сейчас я маминой иконе глаза выколю

Ровно год назад в Тбилиси состоялись похороны блаженной Екатерины, долгие годы жившей при Александро-Невском храме грузинской столицы. Мы публикуем воспоминания Ники Григорян, которая в течение 10 лет — с 1994 по 2004 год — несла послушание регента Александро-Невского храма и тесно общалась с блаженной.

Первое знакомство

Блаженная Катя

Впервые я обратила внимание на Катю при следующих обстоятельствах.

Я тогда только-только начала служить в церкви св. Александра Невского на клиросе. Как-то со мной обошлись однажды грубо и несправедливо. В душе была страшная горечь, в горле застрял ком. Я вышла с клироса и присела на корточки у столба напротив Смоленской иконы Богородицы. Тут я стала жаловаться Богородице на несправедливость, по лицу покатились слезы. В этот момент ко мне подошла Катенька, присела рядом на корточки и вдруг так просто говорит:

— Вы знаете, я вас очень люблю.

Во всем ее облике, взгляде, в голосе, действительно чувствовалось такое тепло и ласка, что на душе вдруг стало легко и тепло.

В дальнейшем я часто замечала, что она умеет очень лаконично и точно выражаться, причем слова всегда имеют какую-то необъяснимую силу и влияют на душу.

Еще я обратила внимание, что в ее лексикон входят старинные слова, вместительные, употребляемые в псалтыре или в других молитвах. Но бывало, она разразится таким сквернословием, что хоть уши затыкай.

И вот какая странность: она, если изливает на тебя свою любовь, прямо вся светится изнутри. Вроде на вид маленькая хрупкая старушка со сморщенным лицом, а глаза такие молодые и лучистые как два бездонных озера. Но если Катенька начнет сердиться на тебя, лучше бежать подальше с глаз долой, такой страх и трепет нападает.

Сначала она подходила ко мне нечасто, а потом особенную опеку надо мной взяла с тех пор, как меня назначили псаломщицей и регентом. Сложилось впечатление, что ей было поручено свыше опекать клирос, в особенности, псаломщиков.

Следующее яркое воспоминание. Я стою во дворе храма перед трапезной и активно возмущаюсь поведением трапезаря. В этот момент ко мне подскакивает Катя с какой-то тетрадкой в руке, тычет пальцем в рукописный текст и требует: «Читай, читай!» Я заглянула в тетрадь. Это был десятый кондак акафиста свт. Николаю. А слова там такие:

«Спасти хотя душу, плоть твою духови покорил еси воистину, отче наш Николае, молчаньми бо прежде и бореньми с помыслы, деянию богомыслие приложил еси…» и т.д.

Вот так она меня обличила. Возмущаться мне сразу расхотелось, даже стыдно стало. А после, когда вспоминала этот случай, все дивилась, как она умудрилась в нужный момент найти именно подходящие строки. Еще меня поразило: сколько раз я прочитывала этот акафист, а в слова не вдумывалась! И только теперь до ума дошел смысл этих слов.

Впоследствии часто бывало: стою в храме между службами, читаю про себя псалтырь, а Катенька подойдет и начинает вслух читать строки из псалтыря медленно и вдумчиво, водя пальчиком по строчкам, делая на некоторых словах ударение, произнося протяжно.

Сама она все время молилась по псалтири, часто выпрашивала с клироса церковную книгу и всегда возвращала. Я ей никогда не отказывала, за что на меня иногда роптали сестры: мол, потеряет или испортит. А я была спокойна, доверяла ей. Вообще, к моему удивлению, не все воспринимали Катю положительно. Многих искушало и раздражало ее поведение. Мне и самой не всегда было легко с ней. Бывало, иногда и нашумит, и что-то странное натворит, порой даже во время службы.

Как-то стою, пою на службе, и так пить хочется, прямо в горле всё пересыхает, а выйти за водой во время службы не получается. Вдруг заскакивает Катенька на клирос с бутылкой лимонада и тычет прямо мне в рот со словами: «На, пей! Мне сказали, там псаломщица очень пить хочет, пойди напои ее». И настойчиво требует: «Пей, пей».

Как я доверилась Катеньке

Вначале я не всегда ей подчинялась, пыталась противиться. Но со временем, когда стала всё ближе и ближе узнавать ее и убеждаться, что всё это она говорит и делает не от себя, тогда я перестала противиться и по мере сил своих старалась исполнять ее советы (порой даже требования), какими бы они на наш мирской взгляд и ни казались нелепыми.

А заставил меня поверить в нее один такой случай.

На мою голову в тот период свалилось тяжкое испытание — искушение, связанное с человеком, служащим в нашей церкви. И однажды ко мне подходит Катя и говорит: «Беги от него подальше, бросай всё тут и беги отсюда!» Я опешила: как она узнала, что творится в моей душе? Она еще добавила: «Мне Дух сказал, пойди к ней и скажи, пусть всё бросает и уходит!» Я тогда ещё не доверяла ей и наивно спрашиваю: «Как я могу довериться духу, ведь я не знаю и не разбираю, откуда этот дух?» На это Катенька так удивлённо отвечает: «Я же разбираю!» Тут я совсем растерялась: как быть? Внутренне я чувствовала: она права, но было тяжело представить, что надо всё бросить. Да ещё на тот момент я больше доверяла своему духовному отцу, человеку духовно опытному. Кате я так и сказала, что без благословения духовника ничего не могу сделать. Она взглянула на меня молча и ушла.

После я рассказала батюшке о нашем с Катей разговоре и спросила совет, как быть. Батюшка не был в ней уверен и дал такой совет: если это было от Бога, то должно повториться до трёх раз, т.е. она должна подойти ко мне ещё два раза. Так случилось, что она ещё раз как-то мельком заговорила со мной на эту тему, а в третий раз тоже как-то отдаленно, неопределенно, не настойчиво. И я так и не поняла, как быть. Сам духовник мой очень не хотел отпускать меня из церкви. Долго держалась я его и Катиными молитвами. Но со временем иссякли мои душевные силы. Так я продержалась года два, пока мой духовный отец не слег с тяжелой болезнью, а я попала под духовное окормление Глинского старца о. Филарета. Он меня благословил всё бросить и срочно уходить из этой церкви.

В итоге Катины слова сбылись через долгий срок времени, только после сильного душевного надлома, от которого она и пыталась меня уберечь. После всех этих перипетий я очень ослабла и духовно, и физически. На борьбу с собой ушло много сил. Зато, когда через год я смогла вернуться в Невскую, уже не сомневалась, что Катины слова надо обязательно исполнять, хотя не всегда это удавалось.

Что я про неё знала

Митрополит Зиновий (Мажуга), архимандрит Виталий (Сидоренко) и другие. Справа на заднем плане Екатерина

О происхождении Катеньки и её жизни мало что известно. На вопрос о её возрасте она ответила, что родилась в 1934 году (кажется, 2 сентября) в сибирской деревне, где был леспромхоз, в крестьянской семье. Отец много пил, бил жену свою. Катя как-то обмолвилась, что, когда она ещё была в утробе матери, отец бил жену ногами по животу. Так что Катюше доставалось ещё до появления на свет. Больше ничего не знаю ни о детстве её, ни о дальнейшей жизни.

Единственные сведения имеются от одной пожилой матушки, которая застала ещё Глинских старцев. До того, как начать юродствовать, Катя пела на клиросе, потом она подвизалась со старцами в горах Кавказа. Один период она ходила совсем молча, устремив взгляд в землю и ни на кого не взирая. Затем она куда-то исчезла, видимо, странничала. Она и сама мне говорила, что раньше странничала, часто называла себя странницей. Из слов Кати я поняла, что она бывала в российских монастырях, в т.ч. в Сергиевой лавре.

Вышеупомянутая матушка рассказывала, что Катю хорошо знал старец о. Виталий (Сидоренко). Когда она исчезла из поля зрения, он очень беспокоился за неё и пытался разыскать, но безуспешно. А появилась она в Тбилиси в Невской сразу после его смерти и так и осталась жить при церкви.

Во дворе храма стоит одноэтажная постройка, сбоку которой пристроена металлическая лестница с упирающейся наверху в стену небольшой площадкой, на которой сидя уместится лишь один человек. На этой площадке и устроила себе жилище наша Катюша. Завесила сверху какими-то старыми пальто и ковриками, постелила подстилку. Мы называли это жильё «Катино бунгало». В этом «бунгало», расположенном прямо над общественным туалетом со всеми его характерными свойствами, и в дождь, и в ветер, и в зимнюю стужу, и в летнюю жару обитала терпеливая подвижница.

Иногда Катю пускали ночевать в храм, где на ночь всегда оставался кто-нибудь дежурить. Порой кто-то из «приближенных» в сильный холод забирал её на ночь к себе домой. Злоупотреблять этим она не любила, соглашалась идти в очень крайних случаях. В последние годы, когда Катя стала немощной, ей выделили комнатку при церкви, где она ночевала и где скончалась.

Бывало, что Катя сама просилась к некоторым на ночлег — когда из-за холода, а когда по неизвестной причине. Возможно, это было необходимо самому тому человеку. Однажды она побывала и у меня в гостях, но об этом отдельно.

Как Катя одевалась

Одевалась Катя во все времена года почти одинаково: зимой пальто, летом плащ, снизу юбка длиной чуть ниже колен и какая-нибудь блузка. На ногах зимой валенки, летом что-то вроде кед или кроссовок. Носила всегда простые х/б чулки. Коротко стриженую головушку покрывал платок — зимой пуховый, а летом легкий. Завязывала она платок так, как носят послушницы в монастыре (с прикрытым лбом.) Бывало, сверх косынки она нахлобучивала ещё какую-нибудь нелепую шапку. Выглядело очень смешно.

Почти всегда Катя носила с собой матерчатую сумку, самодельную, сшитую грубо, большими стежками. Сумки эти (типа авоськи) она часто меняла, иногда кому-то отдавала. Размером сумки были как большие, так и малюсенькие, внутри набитые всякими тряпочками, между которыми могла лежать булочка или ещё что-то съедобное, например, бутылка молока, какие-то свертки. Она в этой поклаже копошилась, что-то доставала, складывала, перекладывала. Носила часто с собой нитки, иголки, складные ножницы. Нитки катушечные перематывала. Мне из этого добра много чего перепало. Собралась коллекция тряпочек, сумок разного калибра, салфеточек матерчатых, катушка ниток, иголки, несколько маленьких складных ножниц и даже духи. Кстати, она почему-то не позволяла мне носить обычную дамскую сумку через плечо и не любила полиэтиленовые пакеты. Заставляла всё перекладывать в матерчатую сумку.

Маска и лик

Однажды, когда ещё я серьёзно не относилась к Кате, произошел такой случай. Одна из сестер сказала что-то нелепое, и мы все, в том числе присутствующая Катя, рассмеялись. Тут я сдуру и ляпнула той сестре: «Видишь, какую ты ерунду говоришь, что даже Кате смешно». Вдруг Катенька как-то громко засмеялась и наигранно весело говорит: «Да, ведь Катя — дурочка, ха-ха-ха!» Как мне стало стыдно, словами не описать. Потом я попросила у Катюши прощения, а она тепло и смущенно улыбнулась, очень по-доброму. Стало ясно: я прощена.

Катя часто сама с собой разговаривала, жестикулируя при этом. Иногда кричала, порой даже во время Богослужения могла шум поднять, возмущаясь чем-то. Такое поведение создавало у некоторых впечатление, что она не в себе или одержимая.

Такого мнения о ней был один мой давнишний знакомый, ставший священником. Чтобы и меня убедить в своей правоте, как-то он подошёл к Кате и широко перекрестил её наперсным крестом. Она от него отскочила, завопила и стала возмущаться. В общем, здорово ему «подыграла». А он мне со снисходительной улыбкой: «Вот видишь, как она от креста шарахается?» Я промолчала, не стала что-либо доказывать, раз сама Катюша так захотела.

Вообще многие странности в поведении Кати были очень схожи с описанным в духовной литературе жизнеописанием блаженных (юродивых) матушек, особенно Дивеевских.

Иногда бывали случаи, когда Катя не хотела пускать меня в храм, говорила: «Не ходи туда, иди домой». Однажды даже сказала, что там, в церкви, сидит «огромный, девятиголовый».

Один раз во время самого Евхаристического канона поднимается Катя на клирос и тянет меня за рукав: «Уходи домой, не стой здесь». Я попыталась возразить: как брошу службу в самый ответственный момент? А она настаивает с очень озабоченным видом, ощущение, будто что-то угрожает мне. Пришлось подчиниться и попросить Артёма заменить меня и довести до конца Литургию.

В другой раз Катя встретила меня утром у входа, остановила и не пускает в храм. Я стала её упрашивать: «Катюша, как же Литургия? Ведь некому заменить меня сегодня. Я обещаю, как зайду, ни с кем разговаривать не буду, побегу прямо на клирос, проведу службу и сразу убегу!» Она меня долго не пускала, но потом появилась матушка Елисавета, и мы вдвоём еле уговорили Катю. Всё же нехотя, но пустила.

Однажды в город приехал архимандрит Димитрий, большой молитвенник и подвижник. Сестры с клироса договорились с его духовным чадом после вечерней службы пойти к нему на молебен. Я тоже, хоть и была очень уставшая, намеревалась идти с ними. После службы подходит ко мне Катя и говорит: «Беги прямо сейчас домой и отдыхай». Я ей: «Катенька, нас ждет батюшка, мы должны сейчас к нему ехать. Мне что, не идти?» Катя мне: «Нет-нет, не ходи никуда, беги прямо домой и отдыхай». Ну ладно, думаю, раз так надо, поеду домой. На следующий день сестры рассказали, что у батюшки было очень хорошо, но они так устали: молитва продолжалась часа три, домой они вернулись поздно вечером.

Так непросто и нелегко было порой рядом с Катей!.. Она это понимала. Однажды, когда она несколько раз за день подходила ко мне с какими-то требованиями, под конец сказала: «Вы знаете, вот это ещё сделайте, и я к вам больше не приступлю».

Большей частью Катя обращалась ко мне на «вы», но когда сердилась, переходила на «ты». Бывало, она отвешивала мне земной поклон, от этого я сильно смущалась, чувствовала себя совсем ничтожной. Видимо, этим она смиряла меня.

Иногда Катя клала себе на голову чётки и так ходила. У меня она отобрала все мои красивые чётки, взамен дала другие — старые, протёртые и неаккуратно сплетённые. «Лечила» меня от тщеславия.

Рассказала одна раба Божия. Её стал интересовать вопрос, как научиться умной Иисусовой молитве. При встрече с Катей она поделилась, что идет в книжный магазин купить книгу об Иисусовой молитве. На что Катя ей ответила: «А не надо, это здесь, сверху», — при этом постучала ладошкой сверху по её голове. Видимо, это означает, что не надо интересоваться, даётся само свыше.

Вспоминаю такой случай. Вижу как-то: дети из соседнего с церковью двора дразнят Катю, что-то в нее кидают. Она им выкрикивает что-то и отбегает. Я поругала детей, они убежали. Подхожу к Кате и спрашиваю: «Что, Катюша, обижают они тебя?» Она очень сердито мне в ответ: «А тебе какое дело? Идёшь себе — и иди по своим делам!» Я поскорее скрылась с глаз долой, чтобы не получить «добавку». С сердитой Катей шутки плохи. А про себя подумала: тоже мне, Катина защитница нашлась, действительно, нужно ей очень моё вмешательство… Одна пожилая женщина из этого двора рассказала мне, что дети часто дразнят Катю, а её маленький внук не присоединяется к ним. Дома ему объяснили, что это нехорошо, что Катю жалко: она старенькая и бездомная. Видно, в душе мальчуган сочувствовал ей. По рассказу этой женщины, Катюша очень любила её внука, подходила и целовала его, ласкала, всегда давала какие-нибудь гостинцы — конфетки и т.п.

Бывало, Катя «бушевала» в храме во время праздничной службы. Она громко возмущалась, часто в адрес какого-либо священника. Если пытались её вывести из храма (посылали на это дело алтарника), она закатывала такой шум, что «усмирители» сами бывали не рады: она и их ругала и обличала. Видя Катино тёплое отношение ко мне, просили и меня выйти поговорить с ней, утихомирить. Но я не рисковала подходить к ней в такой момент: во-первых, и мне бы «досталось по первое число», а во-вторых, я понимала: Катя не просто так бушует, знает сама своё дело.

Однажды один из священников стоял на исповеди. Катя подбежала, стала громко возмущаться, указывая на него пальцем: «Вот, смотрите, бес стоит и исповедь принимает». Про него она еще однажды сказала: «Он людей в церковь не пускает». (Подразумевалось — своим поведением отталкивает людей от Церкви).

Раньше Катя время от времени причащалась, а потом перестала. Некоторые из этого сделали свои отрицательные выводы. А мне она однажды рассказала на своём «юродивом» языке: «Вы знаете, они пришли, меня запричастили и сказали: Катя, ты больше не причащайся». Что-то она ещё говорила, дословно не помню, но общий смысл был такой: здесь, на земле, ей не нужно больше причащаться. Меня это не удивило. Я вспомнила случай с одной из Дивеевских блаженных матушек (кажется, это была матушка Пелагея), описанный в Дивеевской летописи. Ей постоянно досаждали сестры монастыря за то, что она перестала причащаться. А потом обнаружили, что её ночью причащали ангелы.

Перед причастием Катя обычно исповедовалась отцу Вячеславу (в монашестве архимандрит Варсонофий). После одной из её исповедей он подошёл к нам и с нескрываемым изумлением сказал: «Сейчас Катя у меня исповедовалась. Ну и исповедь была, я просто потрясён!» Содержание исповеди, естественно, он нам не раскрыл.

Как-то раз сидим мы на клиросе после Литургии, отдыхаем. Матушка Елисавета вспомнила старцев, как они любили песнопения. Она стала напевать их любимое: «Раю, мой Раю, мой прекрасный Раю. Увы мне, мой Раю, мой прекрасный Раю». В это время появилась Катя. Матушка Елисавета говорит ей: «Катя, ты помнишь, как мы с батюшками пели “Раю, мой Раю?” Давай вместе с тобой споём». И они вдвоём затянули скорбный мотив. Вдруг вижу: у Катюши глазки увлажнились, по щекам покатились скупые слезинки. Было удивительно и непривычно видеть это, т.к. в тот момент открылось её естественное лицо, которое она давно скрывала под маской то ли дурочки, то ли «болящей».

Дар прозорливости

Катя умела читать мысли, имела дар прозорливости и точно знала, что у кого творится в душе и в голове.

Несколько случаев.

Во времена вышеописанных искушений иду я в церковь на службу, а в голове как назойливые мухи роятся искусительные мысли. Всю дорогу я от них отмахивалась, «отбивалась» Иисусовой молитвой. Возле церкви встретилась с Катенькой. Она меня остановила и смотрит задумчиво поверх моей головы, а потом кому-то там говорит повелительно: «А ну-ка, отойди от неё, уходи!» Затем она помолчала, как бы прислушиваясь к ответу. Потом опять: «Нет, нельзя, уходи!» После небольшой паузы снова: «Ну и что, ведь она противлялась!» Тут до меня дошло, кто мне эти помыслы навязывал. Ещё когда в голове бывал сумбур, говорила мне: «Ой, какая у тебя голова горячая».

Другой случай. Подходит ко мне Катя и протягивает косынку, такую несвежую, с грязными пятнами. Дает мне: хочешь, мол, — носи. Я поблагодарила, взяла, а в душе подумала брезгливо, что надо бы её дома постирать. Вскоре снова подходит Катюша и просит вернуть косыночку со словами: «Вы знаете, вы себе купите лучше новенькую, чистенькую косыночку, а эту отдайте мне обратно». Стало очень стыдно, но пришлось вернуть.

Таких случаев было немало, и другие тоже были свидетелями её прозорливости. Поэтому, когда с ней общались, возникало чувство, что тебя видят насквозь. С ней никогда не приходило в голову полукавить, польстить, что невольно получается у нас в мирской жизни. Такое было чувство, что ты общаешься с близким другом, очень сильным и добрым, который о тебе всё знает: хорошее и плохое, явное и тайное, — и все равно очень любит тебя, сочувствует и всегда старается помочь.

Как-то раз Катя мне говорит: «Вы знаете, из вас мог бы получиться очень хороший доктор». Я так удивилась: это вовсе не моё призвание. Как оказалось, это было очередное скрытое предсказание. Вскоре тяжело заболела моя мама, и мне пришлось ухаживать за ней: делать уколы и проводить различные лечебные процедуры. Тогда-то я и вспомнила Катины слова и поняла, что она имела в виду.

Так бывало нередко. Вроде скажет Катюша что-то странное, непонятное. А потом её слова всплывают в памяти, когда свершаются связанные с её «намёком» события.

Схимонахиня Елисавета работала в госпитале, а в свободное время пела на клиросе. Однажды Катя ей говорит: «Бросай свою больницу, стой тут в церкви и пой». Матушка ей возразила: «Как я могу? Меня покойный старец Виталий так благословил». А Катя опять ей повторяет: «Не надо тебе этого, стой всё время в церкви». Через некоторое время госпиталь этот закрылся, всех уволили, и матушка Елисавета оказалась на клиросе уже основательно, а потом и заняла место старосты в храме.

Незадолго до тяжелых испытаний и скорбей, связанных с болезнью моей мамы, Катя часто меня ласкала и целовала-целовала, кланялась в ноги. А непосредственно перед несчастьем подарила мне небольшую икону Богородицы «Спорительница хлебов» со словами: «Она тебе поможет». И действительно, я часто ощущала помощь и заступничество Царицы Небесной в самые тяжелые минуты. Ещё Катюша дала мне маленькую иконку Ангела Хранителя. Благоговейно берегу эти святыни.

Подходит ко мне Катя однажды и говорит: «Бог сказал: Я завтра посещу её». У меня сразу мысль: плохо моё дело. Наши матушки обычно говорили: «Бог посетил», когда их постигала болезнь или какие-то неприятности. Ну всё, думаю, опять кто-нибудь заболеет или неприятности ждут. На всякий случай с тревогой уточнила: «Катенька, что-то случится плохое со мной?» Катя в ответ: «Нет, нет, зачем? Это очень хорошо!». Я успокоилась, но так и не додумалась, что бы это значило. А когда на следующий день к нам домой пришел батюшка с Честными Дарами причастить мою больную маму, я поклонилась и подумала радостно: «Вот, Господь мой дом посетил». И тут же в уме всплыли Катины слова.

Однажды после долгой праздничной вечерней службы я, очень уставшая, собралась идти домой. Про себя думаю: на чём бы добраться? Маршрутки сейчас будут полные, на такси нет средств, а на метро телепаться в толчее сил нет. У выхода из храма меня остановила Катюша: «Постой здесь, не уходи». Я послушалась её, постояла какое-то время. Потом она говорит: «Ну всё, а теперь пора, беги домой». Только я вышла за ворота, слышу, кто-то сигналит. Оглянулась — оказался знакомый, который случайно проезжал мимо на машине. Довёз меня прямо до дому с ветерком.

«Доктор Катя»

Блаженная Катя Катя не советовала нам обращаться к врачам. Однажды Кетино спросила у неё: «Катя, у меня проблема со здоровьем. Может, пойти к врачу?» Катя ей ответила: «Я таких не знаю». Мы убеждались, что по её молитве Бог исцелял.

Один период у меня на большом пальце руки появлялась странная сыпь, потом исчезала и снова повторялась. Самостоятельно справиться с этим не удалось, решила обратиться к врачу, предварительно сказав об этом Кате. Она мне ответила: «А не надо доверяться чужим людям. Не ходи никуда, оно само пройдет». Действительно, вскоре всё прошло и больше не повторялось.

Наталье понадобилась операция на глаза. Она решила ехать в Москву на операцию. Пошла к Кате просить молитв, а та ей советует: «Не надо, не езжай, а то потом будешь говорить: зачем я им доверилась…» Под давлением родственников Наталья все же поехала в Москву и сделала там операцию. Когда вернулась, оказалось, что с одним глазом возникли проблемы, и уже здесь, в Тбилиси, пришлось повторно «доделывать» операцию.

У Натальи заболела дочь. Болезнь протекала очень тяжело: высокая температура, постоянная тошнота, реакция даже на воду. Так на протяжении недели. Потом всё утихло, думали: прошло. Через некоторое время (2–3 недели), опять всё повторилось. А затем ещё и ещё раз. Решили сделать девочке анализы. Перед этим Наталья рассказала обо всем этом Кате и попросила совета. Катюша сказала: не надо никаких врачей и анализов, болезнь сама потихоньку пройдет. После этого, действительно, приступ повторился лишь один раз, уже в очень лёгкой форме.

Рассказали, у одной женщины заболела дочь, — сильная аллергия. Они с дочкой пришли в Невскую помолиться. Встретили по дороге Катю, подали ей 1 лари. Катя подержала монету в руках, призадумалась, затем вернула женщине со словами: «На, положи девочке под подушку». Так они и сделали, и аллергии как не бывало.

Как Катя давала характеристики людям

Иногда Катя сажала меня рядом с собой в церкви на лавочке возле могилы владыки Зиновия (она любила там сидеть и даже лежать и спать). Мимо ходили люди, о некоторых из них она мне что-нибудь говорила.

Однажды в наш храм приехал из России священник погостить на несколько дней. Он был духовным чадом старца Виталия, очень почитал его и приехал издалека специально, чтобы побывать на могилке любимого батюшки. На меня гость произвел глубокое впечатление, очень хотелось подойти к нему и поговорить, но так и не решилась его беспокоить. На ночь его поселили в одном из помещений при церкви. На другой день Катя заговорила со мной о нём: «Видишь этого батюшку? Он всю ночь не спал, молился. Он за весь мир молится».

На некоторых людей Катюша как бы жаловалась, говорила с досадой. Вот прошла мимо нас сестра с клироса. Катя смотрит грустно ей вслед и говорит мне: «Они меня посылают к ней: пойди, Катя, скажи ей так и так. А я не хочу, потому что говорю-говорю, а она всё равно не слушает, всё делает по-своему. У неё голова уже сгнила!»

В другой раз про работницу в церкви: «Вот из неё могла бы получиться хорошая подвижница, а она ходит ноет. Вот так и будет слоняться туда-сюда всю жизнь».

Про некоторых говорила: надо его/её убить. Многие из этих людей уже скончались. Про одного человека сказала: ему нужно голову отрубить. Эти её слова я вспомнила, когда он скончался скоропостижно от кровоизлияния в мозг.

Об одной из сестёр меня предостерегала: «Не дружи с ней, держись подальше. Она знаешь какая: мясо человеческое ела, кости обгладывала и выплевывала» (разумеется, не в прямом смысле). Как была Катюша права, я убедилась впоследствии на собственном горьком опыте.

Катя очень точно и лаконично могла охарактеризовать человека одним словом. Скажет, допустим: «Этот горбатый» (а человек сутулился), и мы уже знали, о ком идет речь. Многих она так вместо имени называла в разговоре каким-нибудь характерным для человека прозвищем. Некоторых, бывало, передразнивала и копировала мимикой и жестами, причем так точно, что сразу было понятно, кого она изображает.

Однажды я попала в гости к старой знакомой, с которой мы давно не виделись. Она любила «крепкие выражения», часто употребляла в речи нецензурные словечки. Зная мои взгляды на это, она старалась сдерживаться по мере возможности. Но тут нагрянули две её подруги, и полился такой фонтан пошлостей и скабрезностей, что мне стало не по себе. Захотелось быстрее ретироваться, но было неловко сразу вскочить и убежать. Немного посидев ради приличия, я пошла в храм на вечернее Богослужение. До службы оставалось ещё много времени. Ко мне подошел один из священников и стал рассказывать про какие-то внутрицерковные нестроения и интриги. Как ни тягостно было это для меня, пришлось выслушивать. Через некоторое время подошла Катенька с недовольным видом, что-то бурча себе под нос. Я её спросила: «Что случилось, Катюша?» А она мне в ответ: «А не надо общаться с безобразными людьми!» Я опешила: надо же, всё знает. Ещё я обратила внимание, как точно и лаконично одним словом она дала определение: «безобразные». До чего объемное слово!

Мать Мария

Как-то раз мы с сестрами сидели перед Богослужением на клиросе. Пришла Катя и стала досаждать пожилой монахине Марии, в схиме Ксении, которая была большой подвижницей и духовным чадом старца Виталия. Катя часто её «дергала», не давала покоя. Что-то Катюша вдруг сказала про матушку очень потешное, и я засмеялась. Катя повернулась ко мне и тихо говорит: «Что ты смеёшься? У неё хоть копилка есть, а у тебя за душой ничего нет» Долгое время звучали эти слова у меня в ушах…

Матушка Мария была очень добрая и любвеобильная, но на Катю сильно досадовала, т.к. она матушке действительно не давала покоя. Однажды был такой случай. Приходит мать Мария в храм и жалуется: «Вот вы всё носитесь со своей Катей, приваживаете её. А она сейчас знаете, что со мной сделала? Перехожу я улицу, а она подскочила ко мне и каак даст неожиданно кулаком по челюсти, у меня аж искры из глаз посыпались!» Мы стали её утешать, обласкивать. А кто-то спросил матушку: «Мать, может, ты вымаливаешь кого?» Матушка смущенно заулыбалась, ничего не ответила. Была смиренная.

Мать Мария рассказывала: раньше она жалела Катю, водила её к себе домой ночевать. Жила она на окраине города в маленькой хибарке. Небольшой двор был огорожен забором, за которым жили соседи. Катя повадилась ходить туда днем одна, пока матушка находилась в церкви. Соседи жаловались, что Катюша им досаждает, ругается, перелезает к ним через забор, забрасывает всяким мусором и т.п. Тогда матушка запретила ей появляться у себя и с тех пор остерегалась её.

К сожалению, тогда мать Мария не поняла, почему Катюша так вела себя. Оказалось, впоследствии эти соседи стали матушку постоянно обкрадывать, хотя у неё и уносить-то было нечего — настолько аскетический образ жизни она вела. Потом они перерезали ей электропровода, и она очень долгое время оставалась без света, жила при лучине. Всё это она терпела молча, не жалуясь. Я навещала матушку, когда она болела, и была поражена строгостью её жизни. В малюсенькой полутемной хибарке стояла железная кровать, тумбочка, маленький столик, табуретка и керосинка. Больше ничего. Единственное пальто висело на гвозде. На свои скудные сбережения она приобрела на зиму канистру керосина, и эту канистру соседи у нее «экспроприировали». Унесли единственную ценную икону. Даже однажды утащили оставленный на столе надкушенный хачапури. Всё это предвидела Катюша.

Катино попечение обо мне

Катя мне подарила несколько молитвослов и одну маленькую книжицу под названием «Святые отцы о молитве». В этой книжке выписаны краткие наставления и изречения святых отцов. Вначале я на неё особого внимания не обратила, просмотрела и отложила на книжную полку. А вот когда Катя прогнала меня из храма и я очень скорбела, вдруг мне на глаза попалась эта книжица. В ней я неожиданно для себя нашла огромное утешение в одном из мудрых изречений старца Амфилохия, будто специально для меня написанного. Я подумала: неужели Катя тогда уже дала мне эту книгу для утешения в трудную минуту…

А однажды Катюша подарила мне колечко, очень смешное, детское, простое, со стекляшками вместо камней. Посередине большой ядовито-синего цвета камушек, а по бокам два ярко-красных.

Катя как-то раз увидела, что я читаю свой помянник и говорит мне: «Не надо стольких поминать». Я спросила: «Катенька, а кого мне поминать?». Она ответила: «Только тех, кто с тобой под одной крышей живёт».

Как Катя меня одевала

Вообще я у неё была как бы под контролем. Она смотрела, как я одета, давала «рекомендации» по этому поводу или совсем отбирала мои вещи, а взамен приносила другие, по ее мнению, более подходящие мне. Например, не позволяла мне покрывать голову черными платками, говорила: «Не носи черный цвет, он очень тяжёлый». Взамен подарила мне несколько пестрых. Иногда давала какие-то нелепые вещи, скажем, шапку вроде каракулевой папахи из искусственного меха ярко-изумрудного цвета. Пришлось в этот день идти домой в таком потешном виде.

Летом принесла панаму, натянула на меня так, что из-за полей мне вокруг ничего не было видно. Намёк я поняла: ходишь по улицам, не глазей по сторонам.

Однажды зимой принесла она вещи из натуральной шерсти и заставила тут же переодеться. Вещи эти были действительно хорошего качества и очень теплые. Мои старые забрала со словами: «Так лучше». И добавила: «Вам некогда ходить искать, я вот принесла то, что надо». По размеру всё точно мне пришлось.

А в другой раз на мне были новые ботинки, на мой взгляд, очень хорошие и удобные. Но Катюше они не понравились. Взамен она принесла мне другие, очень тёплые. Я их ношу уже много лет и сносу им нет.

Зимой в лихие 1990-е (кода не было ни света, ни отопления) в храме было очень холодно. Стоять в пальто всю службу тяжело, поэтому я носила дубленочную безрукавку. Подходит ко мне Катя, щупает мою безрукавку, рассматривает, а потом говорит застенчиво: «Надо бы попроще что-нибудь». (В этот момент нас случайно сфотографировали.)

Кетенька и Ника Григорян

Я после этого стала носить простенькую вязаную безрукавку. Катя одобрила. Еще Катюша дарила зимой много шерстяных перчаток самого разного цвета, приговаривая: «Никому не отдавай». Летом в жару часто дарила веер.

Катя умудрялась иногда каким-то своим действием очень тонко дать намёк и преподать урок.

Было тёплое время года, на мне был пиджак с укороченными рукавами (так называемые «3/4»). Катюша просит у меня: «Не дашь мне пиджак поносить?» Я сразу же сняла и отдала ей. Целый день Катюши не было видно, а к вечеру возвращает мне вещь в переделанном виде: манжеты рукавов распороты и выпущены до конца (стали обычной длины, покрыли кисти рук); на лацканах прорезаны петли и пришиты пуговицы. Я сразу не поняла смысл, а потом дошло, что она этим хотела сказать: не носи короткие рукава, не ходи с открытой шеей, прикройся. Она не любила, когда я ходила расстегнутая, — подходила и застегивала все пуговицы на пальто или молнию доверху на куртке, приговаривая: «Так ходи, не раскрывайся, закройся». Подозреваю, что и тут не обошлось без иносказания.

…и кормила

Контроль Катюши коснулся и моего питания. Она заглядывала частенько к нам во время трапезы, нередко присоединялась. Бывало, она мне не советовала есть какое-то из блюд, мол, оно нехорошее. Часто приносила что-то сама, давала мне тихо от всех, говорила: «Не показывай никому, сама ешь» (сердилась, если я с кем-то делилась её приношениями). Или тихо клала в мою сумку. Очень часто поила меня молоком. Но это было не простое молоко. Она засыпала в него ананасовый «Зуко» (был в тот период такой порошок в пакетике, который разводился водой, в результате чего получался суррогат а-ля фруктовый сок). Молоко становилось кисло-сладким с едким химическим ароматом ананаса. Нередко оно срезалось от кислоты. Это злосчастное «Зуко» Катя засыпала во все яства и так всё ела. Однажды насыпала мне в кашу, пришлось есть. Приятного, сказать честно, мало. Но каша с такой приправой ещё ничего. А вот певчему нашему Артёму (Катюша его очень любила) досталось покрепче: ему она насыпала «Зуко» в борщ и посоветовала: «Покушай, и здесь (при этом погладила себя по груди) станет спокойно». Не знаю, каково было это на вкус, но запах шёл из тарелки ужасный. Артем мужественно съел всё до конца и ещё героически доел мою кашу, на половине которой я застряла, никак не могла осилить. Поэтому, глядя на мои «страдания», Артём произнес: «Носите тяготы друг друга, давай твою кашу, я доем»

Молоком поила меня Катя и в пост. Приносила и тихо клала бутылку в мою сумку и заставляла, не доставая оттуда, пить, чтобы другие не искушались. Она знала, что я физически слабая. Сама просить у батюшек послабление в посте я не хотела, но было тяжело от нагрузки. Даже с благословения Кати мне было как-то неловко нарушать пост. Поэтому самовольно я не решалась есть скоромное, употребляла только когда Катюша настаивала и сама давала что-нибудь. Однажды я спросила: «Катюша, как же я сейчас буду пить молоко, ведь пост?» На что она так возмущенно возразила: « Нет, тебе нельзя поститься, ты должна пить молоко». Ну, тогда уж я смирилась.

Часто Катюша сама покупала какие-то вкусности, а бывало, выпрашивала на них деньги. Говорила: «Дай мне такую-то сумму, там такая вкусная вещь продается, я попробовала. Хочешь, тебе принесу?» Однажды был смешной случай. Просит Катюша денег, говорит: «Там такая картошка продается, очень вкусная. Я попробовала — во! (показывает большой палец вверх). Дай денег, тебе принесу». Я удивилась: «Катя, что за картошка? Вареная что ли?» Она в ответ: «Нет-нет, сырая, очень вкусная!» Даю ей денег и с нетерпением жду, что же за такая вкуснейшая сырая картошка. Вскоре прибегает запыхавшаяся Катя и приносит несколько штук… киви.

Катенька любила вареные каштаны и творог. У нее всегда была с собой ложка, чаще пластмассовая. Мне она дарила чайные ложки пластмассовые и металлические, советовала всегда иметь при себе, «а то вдруг захочется что-нибудь поесть, — раз, достал ложку и ешь». Часто она ела прямо руками, вся измазюкается нарочно. Любила пальцем ковырять еду и облизывать. Так она выковыривала творог из булочек (творожные булочки ей очень нравились). Посуду свою она не мыла, а хорошо облизывала и прятала в сумку. Мне и Артему советовала делать так же. Я не смогла, а Артем «героически» последовал её совету.

Бывало, когда Катя ела в храме, бросала прямо на пол шкурки от мандаринов или другой мусор. Меня это немного удивляло, а потом у кого-то появилась догадка, что этим она нам показывает, как мы духовно засорены сами и храм засоряем.

Не разговаривать в храме!

Катя особенно не любила, когда я праздно разговаривала с кем-либо в церкви. Сразу «вырастала» рядом и тащила меня за рукав со словами: «Не надо разговаривать с ней (или с ним)», гнала меня на клирос или домой. После службы тоже, бывало, подойдёт: «Нигде не останавливайся, беги прямо домой и отдыхай». Она, видимо, понимала, как я устаю. Нагрузка в храме была большая: каждый день служба утром и вечером, а в промежутках требы, часто выездные.

Иногда и другим доставалось из-за меня. Только стоило кому-то беседу со мной завести, Катя начинала на него сердиться: «Нельзя с ней разговаривать, отойди от неё, не отвлекай!» Порой даже и батюшкам от неё доставалось. Часто Катя давала мне понять, что я должна быть одна, закрыться во «внутреннюю клеть». Делала она это жестами. Покажет поднятый вверх указательный палец, повертит им туда-сюда, а потом круговым зачерпывающим движением несколько раз ткнёт себя в грудь. Это она и другим не раз демонстрировала.

Однажды одна из сестер дотошно у меня выспрашивала что-то в самый неурочный час, когда я готовилась к службе и просматривала указания. Слышу, Катя к ней обращается: «Ты псаломщице не досаждай, а то такие скорби будут, что не понесёшь». А однажды после тяжелого трудового дня, полного всяческих нестроений, Катя взглянула на меня и сочувственно вздохнула: «Да… Сильно карательно это место».

«Ты мне дай, а тебе Бог пошлёт!»

Катя часто выпрашивала деньги у сестер. Могла за некоторыми ходить следом и канючить, корча рожицы: «Ну, дай мне, а, двадцать копеек». Со мной и ещё с некоторыми поступала иначе. Редко просила прямо, а говорила как бы невзначай: « Где бы мне раздобыть такую-то сумму…». И почти всегда называла ту сумму, которая лежала у меня в кармане. Каждый раз я поражалась, откуда она знает, сколько у меня наличных при себе?

Иногда ей срочно нужна была большая сумма, чем я имела при себе. Тогда я брала взаймы у кого-нибудь и давала ей. Думаю, эти деньги для кого-то срочно были нужны. Как оказалось, она часто раздавала их нуждающимся.

Бывало, Катя прямо из рук отбирала у меня деньги. Однажды я стояла у свечного за просфорками и держала наготове деньги. Подошла Катюша и стала просить у меня их. Я спросила: «Катя, я хочу купить просфоры, подать на Литургию. Как быть, у меня больше нет денег?». На что она мне ответила: «А Бог с тебя за это не спросит».

Как-то раз Катя попросила у меня 10 лари. Я честно призналась: у меня есть эта сумма, но не могу ей отдать, самой нужно. Она так уверенно говорит: «А ничего, ты мне дай, а тебе Бог пошлёт!» Я поверила ей на слово, отдала деньги. Мне в этот день действительно совершенно неожиданно Бог послал точно такую же сумму. Впоследствии я уже без слов отдавала Кате просимую сумму (даже если это были и последние деньги), зная, что по её молитвам Бог не оставит, пошлёт сколько надо.

Однажды я сильно расстроилась из-за нестроений между сестрами на клиросе и из-за их неподчинения и самоволия. Пришла Катя, я стала раздосадованно сетовать: «Катюша, ну что это такое? Никто меня не слушает, все сами по себе, что хотят, то и делают. Я так устала!» Она мне в ответ: «Возобладай собою!» Я своё продолжаю: «А я не могу возобладать собою, у меня не получается. Может, это не моё место, может, я не справляюсь?» Катя мне многозначительно: «Тогда всем этим управляет Небо!»

После такого ответа я успокоилась и поняла, что не я всем этим управляю, не от меня зависит поведение окружающих и я за них не отвечаю. После я стала замечать подаваемую свыше помощь. Бывало, перед началом службы не хватает певчих. Я волнуюсь, как буду проводить Богослужение. И вдруг неожиданно, перед самой службой приходит кто-то из певчих, кого я в это день вовсе не ждала. Самое интересное, что сам этот человек иногда вовсе не собирался на клирос, но что-то подталкивало идти в храм. Служба проходила с Божией помощью прекрасно. Такое случалось и раньше довольно часто, просто я не обращала на это внимания, пока Катюша не открыла мне глаза.

Как Катя однажды была у меня в гостях

Часто бывало, что Катя вместе со мной выходила из храма и провожала меня до метро, по дороге что-то мне говорила. Потом она обычно возвращалась в храм, а я ехала домой. Но однажды она, дойдя до метро, не вернулась обратно, а последовала за мной в вагон. Меня это удивило, и я её спросила: «Катя, а ты куда едешь, ко мне?» Она как-то смущённо утвердительно кивнула головой. Честно говоря, я немного растерялась: дома родители, что я им скажу? Как они воспримут такого гостя? Да ещё неизвестно, как Катюша будет вести себя. Всю дорогу меня терзали всякие раздумья. Потом решила: что будет — то будет, на всё воля Божия. Как пришли домой, я сразу завела Катю в свою комнату. Родителям сообщила, что у меня в гостях одна бабуля из России, ей негде ночевать, я её приютила на одну ночь. Слава Богу, мои восприняли спокойно.

Катюша осмотрела мою комнату, потом говорит: «А я думала, что вы по-вашему живёте». Потом заметила, что у меня слишком много икон, не надо столько.

Потом я пошла посмотреть, как там мои старички. После моего возвращения Катя спросила: «Тебе их жалко, да?» Я утвердительно кивнула. Тогда она мне говорит: «А пусть они там сами для себя, а ты здесь сиди, в комнате. Тут хорошо сидеть». На ночь я себе постелила постель, а Катя отказалась от простыни и подушки. Я дала ей плед, и она, полулёжа, свесив ноги, устроилась на диване. Прочитав про себя вечерние молитвы, я легла спать. Заснула я быстро, спала крепко, и что Катя делала ночью, не знаю.

Я была рада, что Катя вела себя тихо, из комнаты не выходила. Только утром рано она вышла по нужде, в это время мои родители ещё спали, её так и не увидели. Затем мы собрались и поехали молча в храм. На этом закончился визит ко мне домой.

А я — у неё

Один раз Катя меня подняла в своё «бунгало» и оставила там сидеть часа два. Дело было так. После Литургии я вышла в город, а по возвращении Катя меня перехватила во дворе и не пустила в храм: «Не надо тебе заходить туда, идём со мной, тебе надо отдохнуть». Она подняла меня по крутым железным лесенкам в своё «жилище», усадила поудобнее на свои подстилки, зашторила поплотнее завесу, чтобы меня не было видно снизу, а сама куда-то убежала. Вскоре она вернулась с небольшим куском ветчины, стала скармливать мне. Надо сказать, от мяса я давно уже отказалась, и есть его мне вовсе не хотелось. Но за послушание я съела весь кусок, и мне он показался очень вкусным. Тем временем Катя ходила по церковному двору туда-сюда и читала вслух псалтырь. Я сидела наверху тихо как мышка и наблюдала в дырочку в завесе за двором. Такое было интересное ощущение: мимо ходят люди, твои знакомые, ты совсем рядом, видишь и слышишь их, а тебя для них нет. Подумала: наверно, так ощущает себя душа после смерти. Вскоре Катя скрылась куда-то, а я так и осталась сидеть в её убежище. Через некоторое время я начала чувствовать дискомфорт: ноги и спина стали затекать. Встала на ноги, места было очень мало, никак не размяться. Скоро я устала стоять, начала подмерзать, опять присела. Катя всё не шла, и я не знала, как быть, самовольно покидать форпост не хотелось. Так прошло часа два, наверное. Когда подошло время вечернего Богослужения, я уже, не дожидаясь Кати, спустилась и пошла в храм готовиться к службе. Вскоре на клиросе появилась Катя, ничего мне не сказала. А я после всё думала: как эта старенькая женщина сидит в этой клетушке часами? Я и представить раньше не могла, как это, оказывается, физически тяжело.

Мой уход из Александро-Невского храма

Иногда Катя говорила, что надо бы мне укрепиться, как-то закрыться, быть в самой себе. Я ей однажды на это ответила — мне будет очень сложно справиться, пока я стою на этом месте псаломщика-регента. Она в знак согласия сочувственно кивнула головой, затем стала как бы прислушиваться к чему-то. Потом говорит мне: «Да, они сказали: помогут!» Катя часто говорила о ком-либо неопределенно в третьем лице: «они», «он», «она». Можно было только догадываться, о ком идет речь. Причем это касалось как Небожителей, так и простых смертных.

Теперь история моего ухода из Невской. Это началось зимой 2004 года, в день Богоявления. Я не справилась с эмоциями и устроила нагоняй провинившейся певчей. Очень сожалела и раскаивалась потом, извинялась перед ней. После этого на клирос зашла Катя и стала меня отчитывать, чем-то возмущаться, сердиться, дословно уже не помню, но общий смысл был такой: вставай и уходи отсюда, если ты такая. Я тогда не восприняла это как прямое указание, думала, побушует, как всегда, и пройдёт. На следующий день она опять сердито меня встретила. Мои попытки поговорить с ней не увенчались успехом, она отходила от меня, не хотела слушать. Шли дни, недели — она меня не подпускала к себе. Издали, как увидит меня, начинала громко ворчать: « Ну вот, м… твою, опять пришла! Говорят ей, уходи, не приходи сюда больше!» Я очень переживала, не могла понять, в чем причина, как мне быть. Приближался Великий пост — как оставить храм без псаломщика?

Трудно передать тяжесть, которая наваливается, когда Катюша не подпускает к себе, сердится и ругает. Столько лет ласкала, по головке гладила, и вдруг — на тебе, такая резкая перемена. Правда, в те дни, когда я причащалась, она меня не «терроризировала».

Я всё ходила на службу, стараясь не попадаться Кате на глаза. А она меня издали передразнивала. Голос у меня низкий. Бывало, стою, читаю во время Богослужения, а из притвора слышу эхом её басистое, громкое такое: «Бу-бу-бу, бе-бе-бе».

Наконец, в феврале я «подослала» к Кате нашу певчую Марию. Она спросила: «Катя, как же храм, ведь скоро пост начинается? Если Ника уйдет, некому будет вести службу». Катя ответила: «А ничего, найдутся люди. Бог хочет, чтобы она ушла». И люди действительно неожиданно нашлись. После этих слов я себя переломила и окончательно решилась уйти. Было весьма сложно объяснить мой уход окружающим — не могла я прямо сказать причину. Некоторые осуждали меня потом, укоряли.

В последний день моего пребывания в Невской Катюша меня больше не ругала и не передразнивала. Мне даже показалась грусть и сочувствие в её глазах. Она поняла, что я наконец решилась. Тяжесть была на душе неимоверная, такое чувство, будто внутри всё оборвалось.

Как я успокоилась

После ухода из храма я долгое время не находила себе места, то и дело ком подкатывал к горлу. Периодически мне звонили, уговаривали вернуться, выспрашивали причину ухода («может, кто обидел?»). От этого было ещё тяжелее. На Богослужения по воскресеньям ходила в другой храм, стояла в сторонке, испытывала ощущение побитой собаки. Скорбные мысли терзали душу: Бог отвернулся от меня, Он меня не хочет знать и слышать, не принимает моего служения. Как жить дальше, чем заниматься? С мирскими организациями я уже давно порвала, из церкви прогнали, в монастырь не благословили. Несколько месяцев я так промаялась, пролила пару вёдер слез. Наконец моя близкая Наталья не выдержала этого зрелища, пошла к Кате и сказала: «Катя, Ника очень переживает, убивается, ей очень тяжело. Что делать?» Катюша ответила ей тепло и ласково: «Ничего, всё будет хорошо». Это меня сильно утешило. В другой раз Наталья пошла к Кате посоветоваться о чем-то своем, а в конце от себя добавила: «Катя, тебе привет от Ники». А она ей в ответ: «Кто такая Ника? Не помню».

Прошло время, меня стали звать то в один хор, то в другой, в храмах не хватало певчих. Я не знала, как быть. Наталья сходила к Кате спросить совет, как мне поступить. На это Катя ответила: «Я хочу, чтобы она сдохла!» Новый стресс — как обухом по голове. Опять навалилась жуткая тяжесть, словами трудно передать, когда весь белый свет не мил. Долгое время пришлось всё переваривать.

А вскоре после моего ухода из Невской произошёл такой странный случай. На Катю поздно вечером напал живущий по соседству наркоман-рецидивист и сильно избил её. Она потом сказала, что это бесы на неё напали и избили. Тот несчастный человек недолго прожил после этого, вскоре скончался. Говорили, что его убили в пьяной драке. Меня не покидала мысль (возможно и ошибочная), что это ей за меня отомстили бесы — за то, что она меня от чего-то оградила, уберегла.

Прошло года два. Я сижу дома, нигде не работаю, ни в церкви не служу, присматриваю за пожилым отцом, занимаюсь рукоделием. Но никак вместить не могу, что так для меня лучше. Помысл не даёт покоя: ну вот, я так сижу, никакой от меня пользы. А может, пришло уже время начать служить в каком-нибудь храме, как я узнаю? Этими мыслями я ни с кем не делилась. И вот в один прекрасный день приходит мой духовный брат Давид и сообщает, что видел Катю, и та ему вдруг сама про меня сказала: «Хорошо ей сидеть дома. У неё там Святой Дух». Получив ответ на вопрос, я успокоилась, смирилась, перестала сомневаться.

И снова о Кате

В лихие 1990-е часа в 3 или 4 ночи позвонила мне Наталья в панике. Муж её должен был час назад вернуться домой, а его не видно, мобильный недоступен. Встали обе на молитву — никаких вестей. Решили от отчаяния мысленно обратиться за помощью к Катюше. Буквально минут через 10 муж позвонил и сказал, что задержался и уже едет домой.

Одной рабе Божией Катя дала свою косынку и сказала: «Будут искушения, приложи». В тот момент было непонятно, о чём речь. Ясно только, что в будущем пригодится. Она спрятала косынку и забыла про неё. Прошло много времени — у неё началась плотская брань. Тогда-то она вспомнила Катины слова, достала косынку и приложила к себе. Брань потихоньку утихла. С тех пор, когда возобновляются приступы, эта незаменимая косынка безотказно ей помогает.

Наталья жалуется Кате на свёкра: тот беспробудно пьёт, ругается. Катя отвечает: «Это хорошо, что он пьет, иначе совсем вас затравил бы. А так он полежит-полежит — и всё». Действительно, лет через 10 у него случился инсульт, он пролежал три недели в больнице и скончался.

Отец Георгий освящал квартиру, хозяева которой жаловались на хронические неприятности. Дома у них обнаружилось много вещей с модной у молодежи сатанинской символикой. Батюшка сказал им: «Вот, вы сами наприглашали в дом всякую нечисть. Неудивительно, что так дела идут у вас скверно». Он собрал все эти предметы в кулёк и, уходя, вынес и выбросил на помойку. В тот же день отец Георгий сидел и беседовал со свечницей. Тут подходит Катя с грозным видом, глядит исподлобья на него и низким замогильным голосом говорит: «Ну что, прогнать меня хочешь?» Свечница аж подскочила с перепугу. Батюшка улыбнулся Кате и кивнул головой: мол, я понял, о чём идёт речь. А Катя, отходя, тоже улыбалась.

Ия застала Катю в магазине. Катюша выбирала косынки, покрывала молодой продавщице на голову то одну, то другую. Наконец одна ей понравилась. Она повязала продавщице на манер послушницы, сказала: «Так хорошо». Потом себе выбрала какую-то косыночку и ушла, не заплатив. Ия предложила заплатить за неё, но продавщица отказалась, сказала, что Катя сама потом приносит деньги. Продавщица рассказала, как Катя ей говорила: «Ты должна стать монахиней, пойдем со мной в монастырь. Будем там вместе, хорошо?» Её эти слова удивили. Она поделилась с Ией: «Я семейная. Пока ничего такого и в мыслях нет. Но кто знает, что в будущем нас ждет? Всё может быть».

В том же магазине работала другая продавщица, была она бездетная, двенадцать лет лечилась безрезультатно. Эта женщина надумала пойти на искусственное оплодотворение. Как-то раз Катя подарила ей икону Богородицы, где Она изображена в образе ребенка трёх лет. После этого женщина пошла в больницу на оплодотворение. Но при обследовании оказалось, что она уже в положении, и процедура эта не понадобилась. В назначенный срок счастливица благополучно родила.

Ия поссорилась со взрослым сыном, разругалась с ним так, что он ушёл из дома жить к родственникам. Приходит она к Кате и говорит: «Катенька, мой сын ушёл из дома». Катя в ответ провела пальцами по губам, как бы молнию застегнула: мол, молчи, не говори. Потом сказала: «Благодари Бога!» Ия отошла от неё, походила, но, не успокоившись, вернулась к Кате и говорит: «Я с ним не разговариваю». Катюша ей строго: «Ты так близко к Богу, не стыдно с сыном не разговаривать?!» Ие так стыдно стало, она аж покраснела вся. В тот же день позвонила сыну и помирилась с ним. А вскоре он погиб.

Первый день Великого поста. Катя говорит Наталье: «Зайди в храм, стой там, долго стой. Там сейчас такое время, с неба (она подняла руки кверху и показала рукой сверху вниз) силы спускаются, которые помогут укрепиться. Голова не будет болеть». У Натальи и в самом деле болела голова в тот момент. А на следующий день навалилось много очень проблем.

Однажды к нам домой пришла в гости женщина, которая много мне досаждала. У меня поднялась сильная волна раздражения, вплоть до ненависти к ней. Я никак не могла утихомирить душевную бурю. Стала читать молитвы — не помогало. От бессилия обратилась мысленно к Кате, из души вырвался вопль: «Катенька, помоги! Что мне делать?! Видишь, в каком я состоянии, не могу избавиться от ненависти!» В ту же минуту мне полегчало, огромная тяжесть спала с меня, на сердце стало мирно и спокойно.

В память вечную будет праведник…

Текст: Андрей Россомахин24.11.2021   3134

Леонид Губанов (1946–1983) был легендой отечественного андеграунда: «русский Рембо», основатель неформального объединения СМОГ (Самое Молодое Общество Гениев), автор знаменитой поэмы «Полина», спровоцировавшей травлю молодого поэта в советской прессе — и столь же бурный интерес к нему со стороны нонконформистского сообщества. За публикацией фрагмента этого произведения в журнале «Юность» последовали невозможность печататься, а позднее — давление со стороны КГБ, принудительные госпитализации в психиатрические клиники и смерть автора в 37 лет. В официальной прессе поэма была напечатана только в 1989 году. В год 75-летия Губанова в издательстве «Пушкинский Дом» вышло новое издание «Полины» с подробными научными комментариями, архивными документами и иллюстрациями, которые поэт оставлял на полях рукописей и обложках самиздатских сборников. Научный редактор книги Андрей Россомахин поделился с «Артгидом» своим очерком о тесной связи поэтического и визуального в творчестве Губанова, а также кратко аннотировал новую книгу.

Леонид Губанов в своей квартире на ул. Красных Зорь. Около 1976. Фрагмент фотоснимка. Источник: vnnews.ru

…я пришел в квартиру к Губанову. Там кишело… Стоял крик. Ликование. Я вообще такого никогда не видел. Была атмосфера большой жизненной удачи — люди почувствовали свободу. Почувствовали себя свободными. Это было самое свободное место в огромной стране…
Саша Соколов

Россия, как спала? С утра, наверно, робко вам?!
Леонид Губанов

Сближение поэзии и живописи обозначилось в советском андеграунде практически с самого начала — в этом можно увидеть прямую ориентацию шестидесятников на эпоху авангарда, когда целый ряд поэтов были профессиональными художниками, и наоборот — ярчайшие художники авангардной эпохи могли экспериментировать на поэтическом поприще (назовем хотя бы стихотворные опыты Филонова, Малевича, Розановой, Степановой).

В «Лианозовскую школу» Москвы входили и художники, и поэты. В Ленинграде с художниками «арефьевского круга» дружил Роальд Мандельштам. Единению в условиях полулегальной среды способствовали чтения в мастерских художников, выставки картин на творческих вечерах (в том числе квартирных). Знаменитый поэт советского андеграунда Леонид Губанов (1946–1983) тоже известен как художник — автор большого количества графических работ и акварелей. Писали стихи многие знакомые Губанова — в том числе художники Анатолий Зверев, Владимир Яковлев, Василий Ситников. Рисунки Губанова в черновых автографах и самодельных книжках заставляют вспомнить графику Федерико Гарсия Лорки, а иногда и графические экзерсисы Пушкина. Графика поэта, чаще художника-дилетанта, нежели профессионала, — это отдельное явление, давно заслужившее пристальное внимание не только филологов, но и искусствоведов. Особенно интересно, когда поэт сам оформляет свои книги (в случае Губанова — самиздатские машинописные), а также создает автопортреты.

Вероятно, значительная часть губановских работ утрачена, тем не менее в последние годы его рисунки неоднократно выставлялись в Государственном литературном музее (2006, 2013, 2016), а его поэтические сборники ныне традиционно иллюстрируются авторской графикой (лучшее издание — выпущенный в 2012 году издательством «Вита Нова» 600-страничный том «И пригласил слова на пир: стихотворения и поэмы» со 116 полноцветными иллюстрациями поэта).

Как отмечал Андрей Журбин, исследователь, публикатор и библиограф Губанова, еще в ранних текстах поэт заявил о родстве именно с живописцами^[1]: «Я от репейников, от Репиных…», «Я плох, мой дедушка, мой Суриков…». В его произведениях встречаем образы художников — от иконописцев до авангардистов: Рублев, Микеланджело, Босх, Гойя, Рокотов, Гоген, Ван Гог, Федотов, Саврасов, Левитан, Васнецов, Модильяни, Малевич, Кандинский, Дали… Шедевры мировой живописи постоянно вписываются Губановым в систему образов: «Но “Незнакомкою” Крамского / Ты, слава, мне уже видна!..», «А пальцы, словно бы артиста, / “тропининского гитариста”…», «всплывают гении, как трупы Герники…», «ты босиком пошла, / как та знаменитая Сикстинская Мадонна…», «Поцелуй, как красный конь…».

В заглавиях губановских стихов нередко встречаются живописные и графические техники, жанровое обозначение текстов нетривиально контаминировано с материалами из арсенала живописца или графика: «Эскиз (Ватман, цветная тушь)», «Запоздалый холст (Уголь)», «Фатальная акварель», «Осень (Масло)», «Пастель на подоконнике», «Августовская фреска», «Офорт в грусти», «Гравюра», «Темпераментная темпера», «Акварель сердцам невинным». Как в графических, так и в поэтических произведениях Губанова распространены коллажные наложения, «соединения» разнородных объектов. Глаз художника выдает и точная цветопередача («Утро синеет, как простынь в горошек…», «на губ разбитых киноварь…»), и контаминирование эмоционального измерения с живописным:

Мой стыд широколиц, как луг,
Под маковым платком основы.
Он требует белила рук
На гениальный холст озноба…

В своей поэме «Полина» 17-летний поэт, позднее заслуживший аттестацию «русский Рембо», предсказывает судьбу своего поколения все в том же «живописном коде»:

…Да, нас, опухших и подраненных,
Дымящих, терпких, как супы,
Вновь распинают на подрамниках
Незамалеванной судьбы…

Но даже и без конкретных атрибутов и примет живописного антуража меткий глаз художника ощущается во многих строках поэта, например в стихотворении «Памяти Александра Полежаева» (1973), которое одновременно с панорамой николаевского безвременья (годы жизни разжалованного в солдаты Полежаева — 1804–1838), безусловно, проецировалось советским читателем на собственную эпоху; заметим ли мы через пятьдесят лет в этих губановских строчках приметы наших сегодняшних дней — вопрос риторический:

…И шебуршила знать, когда нас запрещали,
в такие годы брать — мороз по завещанью,
стеклянная пора, где глух топор и сторож,
где в белый лоб дыра, где двух дорог не стоишь.
Где вам жандармы шлют гнилой позор допросов.
Где всем поэтам шьют дела косым откосом.
Где узнают карниз по луже с кровью медленной
полуслепых кулис… Там скрылся всадник медный.
Где девки, купола, где чокнутое облако?
Россия, как спала? С утра, наверно, робко вам?!
И щами не щемит во рту народовольца,
и брезжит динамит, и револьвер готовится.
Горбатая Москвой Россия зубы скалит,
ее с ее тоской могила не исправит…

Некоторые стихи Губанова «рисуются» подобно устоявшимся жанрам изобразительного искусства: исторической живописи, пейзажу, портрету. Или вот автопортретная зарисовка 1983 года, первая строфа которой предстает как экфрасис живописного полотна:

Сердце мое стучит, как гренадер — каблуками,
что к императору взбегает на второй этаж.
Нервы рвутся, как драгоценные ткани,
а как мне перевязать кровью истекающий карандаш?..

Есть и недатированный эротико-поэтический портрет, заставляющий вспомнить знаменитую формулу «в тот день всю тебя от гребенок до ног» из пастернаковского «Марбурга», — у Губанова это выглядит подобием раскованного беглого росчерка в жанре ню:

Я Вас нарисовал в анфас
С глазами будто бы эфес.
Я Вас нарисовал от глаз
До самых жарких Ваших мест.

Или, например, вспомним впечатляющий поэтический очерк «Саврасов» (1983) — это сжатая до шести строф попытка дать исчерпывающий рассказ и о самом академике-передвижнике, и о тех архетипах русскости, которые запечатлел и навечно ввел в отечественный психотип автор хрестоматийного холста «Грачи прилетели»:

Кружок кровавой колбасы,
За три копейки склянка водки.
Обледенелые усы
И запоздалый взгляд кокотки.
От сумерек сошли с ума
Усталых рук твоих развалы,
И лишь картежница-зима
Сквозь снег тасует — тройки, пары.
Пургой обмятый, ты без чувств
В сугробов падаешь бумаги,
Где теплые глаза лачуг,
Как проститутки и бродяги.
От замороженной руки
Струится пар в тепле ночлежки,
И ворон делает круги,
И вечер раздает насмешки.
Ты наливаешь водки — в штоф
Потрескавшийся, как окошко.
И хорошо вам было чтоб,
Вы напиваетесь с ним в лежку.
Лишь сердца — трепетный паром
Подрагивает в сонном теле.
Не вспоминай же о былом,
Как церковь рисовал пером,
Когда грачи не прилетели!

А вот как поэтическая рефлексия разворачивается в стихотворении «Петербург» (1964, посвящено Иосифу Бродскому) — здесь Губанов ассоциирует Марину Цветаеву и поэзию в целом с боярыней Морозовой, его поэтическая мысль напрямую инспирирована культовым холстом Сурикова, а само поэтическое творчество в России понимается как мученический подвиг, возможный лишь в форме противостояния государству, режиму, господствующей идеологии:

...Как будто Царское Село,
как будто снег промотан мартом,
еще лицо не рассвело,
но пахнет музыкой и матом.
Целуюсь с проходным двором,
справляю именины вора,
сшибаю мысли, как ворон
у губ с багрового забора.
<...>
Марина! Слышишь, звезды спят,
и не поцеловать досадно,
и марту храп до самых пят,
и ты, как храм, до слез до самых.
Марина! Ты опять не роздана,
ах, у эпох, как растерях, —
поэзия — всегда Морозова
до плахи и монастыря!
Ее преследует собака,
ее в тюрьме гноит тоска,
горит, как протопоп Аввакум,
бурли-бурлючая Москва.
А рядом, тихим звоном шаркая,
как будто бы из-за кулис,
снимают колокольни шапки,
приветствуя социализм!..

Как и многих живописцев, Губанова интересовала не столько передача внешнего сходства, сколько отражение внутреннего мира. Под впечатлением от судеб великих подвижников искусства и героев отечественной истории поэт уже с семнадцатилетнего возраста начал создавать стихи, в лирической ткани которых ощущался эпический пафос, содержащий потенциал визуальных проекций. Вот, например, пара строф из ранней поэмы «Пугачев» (1964):

…Давай, мой золотой, подшучивать,
амбары городов палить.
И по велению по щучьему
дворян в тугой костер валить.
Горят карманы-закрома.
Горит зеленое именьюшко…
О, сколько дров ты наломал,
мой царь, мой дурачок Емелюшка!..

В том же 1964 году поэт благодаря содействию Евгения Евтушенко напечатал в журнале «Юность» судьбоносные двенадцать строк под заголовком «Художник» (эти строки — маленький фрагмент из его поэмы «Полина»), где плотно соседствуют холст, рама, краски, полотна и мольберт:

Холст 37 на 37.
Такого же размера рамка.
Мы умираем не от рака
И не от старости совсем.

Когда изжогой мучит дело,
Нас тянут краски теплой плотью.
Уходим в ночь от жен и денег
На полнолуние полотен.

Да, мазать мир! Да, кровью вен!
Забыв болезни, сны, обеты!
И умирать из века в век
На голубых руках мольберта.

Помимо неминуемых ассоциаций «холста 37 на 37» с годом Большого террора, проницательные читатели, как уже отмечалось комментатором, могли увидеть аллюзию на биографию Гогена, бросившего семью и высокооплачиваемую работу ради возможности отдаться творчеству. (Несколькими годами ранее образ Гогена мелькнул и в «Параболлической балладе» Андрея Вознесенского — позднее он читал ее на площади Маяковского в фильме «Москва слезам не верит».) Но в этих трех губановских строфах советский официоз разглядел не только нечто, скандально выбивающееся из общего ряда, но и даже крамолу на общественно-политический строй и молодое поколение.

Последующая травля юного поэта в советской прессе, создание нонконформистского СМОГа (Самого Молодого Общества Гениев), преследование КГБ, громкий успех в среде андеграунда и абсолютное замалчивание в официальном литпроцессе — этапы губановской биографии, оборвавшейся в роковом 37-летнем возрасте.

Сейчас, в год 75-летия поэта, его юношеская поэма впервые вышла в свет отдельным изданием и в сопровождении научного аппарата: со статьей и подробными комментариями Андрея Журбина, ведущего исследователя творчества Губанова, с переводами на иностранные языки, с редкими иллюстрациями и архивными документами, включая пасквили, с которыми на 17-летнего юнца набросились миллионотиражные советские таблоиды — «Правда», «Огонек», «Наш современник», «Крокодил»… Что ж, пасквилянты и прокуроры тоже остаются в истории — благодаря поэтам.

О том, как двенадцать строк Губанова из поэмы «Полина» определили всю его дальнейшую судьбу — и предсказали судьбу поколения нонконформистов, — можно прочесть в этой книге, только что вышедшей в свет в петербургском издательстве «Пушкинский Дом». А наш краткий очерк мы закончим тем, что воспроизведем знаменитое Воззвание СМОГа, созданное в 1966 году, тогда же перепечатанное за рубежом — и вызвавшее ярость советского официоза. Подобных гневных публичных инвектив в адрес комсомола (!), чекистов (!) и «жирных физиономий “советских писателей”» (!) в то время невозможно было себе представить:

МЫ СМОГ!
МЫ!
Наконец нам удалось заговорить о себе в полный голос, не боясь за свои голосовые связки.
МЫ!
Вот уже восемь месяцев вся Россия смотрит на нас, ждет от нас…
Чего она ждет?
Что можем сказать ей мы, несколько десятков молодых людей, объединенных в Самое Молодое Общество Гениев — СМОГ?
Что?
Много. И мало. Всё и ничего.
Мы можем выплеснуть душу в жирные физиономии «советских писателей». Но зачем? Что они поймут?
Наша душа нужна народу, нашему великому и необычайному русскому народу. А душа болит. Трудно больной ей биться в стенах камеры тела. Выпустить ее пора.
Пора, мой друг, пора!
МЫ!
Нас мало и очень много. Но мы — это новый росток грядущего, взошедший на благодатной почве.
Мы, поэты и художники, писатели и скульпторы, возрождаем и продолжаем традиции нашего бессмертного искусства. Рублев и Баян, Радищев и Достоевский, Цветаева и Пастернак, Бердяев и Тарсис влились в наши жилы, как свежая кровь, как живая вода.
И мы не посрамим наших учителей, докажем, что мы достойны их. Сейчас мы отчаянно боремся против всех: от комсомола до обывателей, от чекистов до мещан, от бездарности до невежества — все против нас.
Но наш народ за нас, с нами!
Мы обращаемся к свободному миру, не раз показавшему свое подлинное лицо по отношению к русскому искусству: помогите нам, не дайте задавить грубым сапогом молодые побеги.
Помните, что в России есть мы.

Россия, XX век

В этом Воззвании, как и в самой аббревиатуре «СМОГ», с ее победно-утвердительной констатацией (смог — значит сделал-сумел-осуществил-добился-преодолел!), безусловно, ощущаются отголоски столь важного для Губанова Велимира Хлебникова, его императивного фрагмента из энигматической сверхповести «Зангези» (1922):

Нашей сегодняшней России крайне требуется кто-то. Кто-то — кто СМОГ БЫ. И поэтические фигуры, ставшие легендами, — такие как Хлебников или Губанов, — оказываются остро актуальными и остро социальными рупорами не только своего, но и нашего времени, даже спустя многие десятилетия.