Рассказ Резиновая лодка для детей Паустовский читать
Мы купили для рыбной ловли надувную резиновую лодку. Купили мы ее еще зимой в Москве, но с тех пор не знали покоя. Больше всех волновался Рувим. Ему казалось, что за всю его жизнь не было такой затяжной и скучной весны, что снег нарочно тает очень медленно и что лето будет холодным и ненастным.
Рувим хватался за голову и жаловался на дурные сны. То ему снилось, что большая щука таскает его вместе с резиновой лодкой по озеру и лодка ныряет в воду и вылетает обратно с оглушительным бульканием; то снился пронзительный разбойничий свист- это из лодки, распоротой корягой, стремительно выходил воздух, и Рувим, спасаясь, суетливо плыл к берегу и держал в зубах коробку с папиросами.
Страхи прошли только летом, когда мы привезли лодку в деревню и испытали ее на мелком месте, около Чертова моста. Десятки мальчишек плавали около лодки, свистели, хохотали и ныряли, чтобы увидеть лодку снизу. Лодка спокойно покачивалась, серая и толстая, похожая на черепаху. Белый мохнатый щенок с черными ушами — Мурзик-лаял на нее с берега и рыл задними лапами песок. Это значило, что Мурзик разлаялся не меньше, чем на час. Коровы на лугу подняли головы и все, как по команде, перестали жевать.
Бабы шли через Чертов мост с кошелками. Они увидели резиновую лодку, завизжали и заругались на нас.
— Ишь, шалые, что придумали! Народ зря мутится! После испытания дед, по прозвищу «Десять процентов», щупал лодку корявыми пальцами, нюхал ее, ковырял, хлопал по надутым бортам и сказал с уважением:
— Воздуходувная вещь!
После этих слов лодка была признана всем населением деревни, а рыбаки нам даже завидовали.
Но страхи не прошли. У лодки появился новый враг — Мурзик. Мурзик был недогадлив, и потому с ним всегда случались несчастья: то его жалила оса, и он валялся с визгом по земле и мял траву, то ему отдавливали лапу, то он, воруя мед, измазывал им мохнатую морду до самых ушей, к морде прилипали листья и куриный пух, — и нашему мальчику приходилось отмывать Мурзика теплой водой. Но больше всего Мурзик изводил нас лаем и попытками сгрызть все, что ему попадалось под руку. Лаял он преимущественно на непонятные вещи: на черного кота Степана, на самовар, примус и на ходики. Кот сидел на окне, тщательно мылся и делал вид, что не слышит назойливого лая. Только одно ухо у него странно дрожало от ненависти и презрения к Мурзику. Иногда кот взглядывал на щенка скучающими наглыми глазами, как будто говорил Мурзику:
— Отвяжись, а то так тебя двину!..
Тогда Мурзик отскакивал и уже не лаял, а визжал, закрыв глаза. Кот поворачивался к Мурзику спиной и громко зевал. Всем своим видом он хотел унизить этого дурака, но Мурзик не унимался. Грыз Мурзик молча и долго. Изгрызенные и замусоленные вещи он всегда сносил в чулан, где мы их и находили. Так он сгрыз книжку стихов Веры Инбер, подтяжки Рувима и замечательный поплавок из иглы дикобраза-я купил его случайно за три рубля.
Наконец Мурзик добрался и до резиновой лодки. Он долго пытался ухватить ее за борт, но лодка была очень туго надута, и зубы скользили. Ухватить было не за что. Тогда Мурзик полез в лодку и нашел там единственную вещь, которую можно было сжевать, — резиновую пробку. Ею был заткнут клапан, выпускавший воздух. Мы в это время пили в саду чай и не подозревали ничего плохого. Мурзик лег, зажал пробку между лапами и заворчал — пробка ему начинала нравиться. Он грыз ее долго. Резина не поддавалась. Только через час он ее разгрыз, и тогда случилась совершенно страшная и невероятная вещь.
Густая струя воздуха с ревом вырвалась из клапана, как вода из пожарного шланга, ударила в морду, подняла на Мурзике шерсть и подбросила его в воздух. Мурзик чихнул, взвизгнул и полетел в заросли крапивы, а лодка еще долго свистела, рычала, и бока ее тряслись и худели на глазах. Куры раскудахтались по всем соседским дворам, а черный кот промчался тяжелым галопом через сад и прыгнул на березу. Оттуда он долго смотрел, как булькала странная лодка, выплевывая толчками последний воздух.
После этого случая Мурзика наказали. Рувим нашлепал его и привязал к забору. Мурзик извинялся. Завидев кого-нибудь из нас, он начинал подметать хвостом пыль около забора и виновато поглядывать в глаза. Но мы были непреклонны — хулиганская выходка требовала наказания.
Мы скоро ушли за двадцать километров, на Глухое озеро, но Мурзика не взяли. Когда мы уходили, он долго визжал и плакал на своей веревке около забора. Нашему мальчику было жаль Мурзика, но он крепился.
На Глухом озере мы пробыли четыре дня. На третий день ночью я проснулся оттого, что кто-то горячим и шершавым языком вылизывал мои щеки. Я поднял голову и при свете костра увидел мохнатую, мокрую от слез Мурзикину морду. Он визжал от радости, но не забывал извиняться — все время подметал хвостом сухую хвою по земле. На шее его болтался обрывок разгрызенной веревки. Он дрожал, в шерсть его набился мусор, глаза покраснели от усталости и слез.
Я разбудил всех. Мальчик засмеялся, потом заплакал и опять засмеялся. Мурзик подполз к Рувиму и лизнул его в пятку — в последний раз попросил прощения. Тогда Рувим раскупорил банку тушеной говядины-мы звали ее «смакатурой»-и накормил Мурзика. Мурзик сглотал мясо в несколько секунд. Потом он лег рядом с мальчиком, засунул морду к нему под мышку, вздохнул и засвистел носом. Мальчик укрыл Мурзика своим пальто. Во сне Мурзик тяжело вздыхал от усталости и потрясения.
Я думал о том, как, должно быть, страшно было. такому маленькому щенку бежать через ночные леса, вынюхивая наши следы, сбиваться с пути, скулить, поджав лапу, слушать плач совы, треск веток и непонятный шум травы и, наконец, мчаться опрометью, прижав уши, когда где-то на самом краю земли слышался дрожащий вой волка. Я понимал испуг и усталость Мурзика. Мне самому приходилось ночевать в лесу без товарищей, и я никогда не забуду первую свою ночь на Безыменном озере.
Был сентябрь. Ветер сбрасывал с берез мокрые и пахучие листья. Я сидел у костра, и мне казалось, что кто-то стоит за спиной и тяжело смотрит в затылок. Потом в глубине зарослей я услышал явственный треск человеческих шагов по валежнику. Я встал и, повинуясь необъяснимому и внезапному страху, залил костер, хотя н знал, что на десятки километров вокруг не было ни души. Я был совсем один в ночных лесах. Я просидел до рассвета у потухшего костра. В тумане, в осенней сырости над черной водой поднялась кровавая луна, и свет ее казался мне зловещим и мертвым.
Когда мы возвращались с Глухого озера, мы посадили Мурзика в резиновую лодку. Он сидел тихо, расставив лапы, искоса посматривал на клапан, вилял самым кончиком хвоста, но на всякий случай тихо ворчал. Он боялся, что клапан опять выкинет с ним какую-нибудь зверскую штуку. После этого случая Мурзик быстро привык к лодке и всегда спал в ней.
Однажды кот Степан залез в лодку и тоже решил там поспать. Мурзик храбро бросился на кота. Кот со страшным шипом, будто кто-нибудь плеснул воду на раскаленную сковороду с салом, вылетел из лодки н больше к ней не подходил, хотя ему иногда и очень хотелось поспать в ней. Кот только смотрел на лодку и Мурзика из зарослей лопухов завистливыми глазами.
Лодка дожила до конца лета. Она не лопнула и ни разу не напоролась на корягу. Рувим торжествовал. А Мурзика мы перед отъездом в Москву подарили нашему приятелю-Ване Малявину, внуку лесника с Урженского озера. Мурзик был деревенской собакой, и в Москве среди асфальта и грохота ему было бы трудно жить.
Нина — моя подруга детства. Не виделись мы с ней, наверное, лет… Много, в общем. Дружили ещё со школы. После института разъехались по разным городам и потерялись в круговерти жизни.
И вот недавно встретились прямо на улице. Совершенно по-дурацки. Буквально столкнулись лбами в дверях театральной кассы на Пушкинской. Я едва успела чертыхнуться от неожиданности, как меня схватили за рукав куртки и вытащили на улицу под моросящий ледяной дождь.
— Элька! — услышала я чуть охрипший голос и лишь успела поднять голову, как меня уже трясли и обнимали.
— Нинка! — сдавленно выдохнула в ответ, не веря своим глазам. — Как ты здесь? Откуда?
— Живу я тут — подруга улыбалась, но как мне показалось, её улыбка была немного искусственной. — В этом доме! Квартиру вот недавно купила. А ты как тут очутилась? Вы же вроде уехали ещё в девяностых?
— Так приехали давно! Сейчас живём на «Динамо». Лет пять уже…
— А я всего месяц назад в Москву вернулась, представляешь? — Нинка отчего-то погрустнела. — Так соскучились по столице…
— Подожди, но вы ведь всего на год собирались, на практику? В какой-то там Обнинск… Убнинск…
— Озимск, — поправила подруга помрачнев.
— И что, застряли там? Или что случилось? — почувствовав, как Нинка напряглась, я невольно насторожилась.
— Так не доехали мы до Озимска, — помолчав, подруга потемнела лицом. — Знаешь, пойдём-ка лучше ко мне, — она подхватила меня под локоть. — Посмотришь, как я живу, посидим, выпьем, я тебе всё и расскажу…
— А ты чего в театральную кассу-то заходила? — от растерянности давая себя увлечь, опомнилась я. — Тоже билеты на премьеру Виктюка ищешь?
— Да нет, просто так зашла… — рассеянно отозвалась Нинка, словно на прицепе утаскивая меня в подворотню.
***
Всегда неугомонная и весёлая, с копной непослушных рыжих волос и мальчишеским задором, Нинка сейчас выглядела какой-то измученной, словно прошедшие годы вытянули из неё всю радость. И ни идеальный макияж, ни дорогая брендовая одежда не смогли скрыть отпечаток боли, что поселилась в её светло-карих глазах.
Уютно устроившись за рюмочкой чая на кухне в шикарной сталинской трёшке, мы болтали ни о чём, просто радуясь встрече. Нинка подождав, пока первая порция дорогого коньяка приятной негой разольётся по венам, набралась смелости и начала свой рассказ.
В Озимск, куда четверых выпускников геологоразведочного института направили на практику, бесшабашная компания сокурсников, в количестве четырёх человек поехала на стареньких Жигулях Димки Корнеева. Пилить нужно было через полстраны, но это лишь раззадоривало. Увидеть разные города, познакомиться с другими людьми, пропитаться духом приключений — не это ли мечта каждого лоботряса в двадцать лет?
Ехали почти без остановок. За рулём сменяли друг друга Димка и Андрей — парень Нинки с самого первого курса. Двое суток рулили даже ночью, пока не свернули с трассы на просёлочные дороги, которые заметно сокращали путь. И всё бы хорошо, но к вечеру выяснилось, что дороги эти сплошь разбиты, да ещё и освещением не страдают. В общем, дождавшись вечерней зорьки, мы поняли, что рискуем угробить и машину и себя, поэтому было решено остановиться у ближайшей деревни, раскинуть палатки, которые мы захватили с собой и наконец-то пожарить шашлыки, наслаждаясь романтикой под звёздным небом.
Так и поступили. Притормозили у какой-то деревеньки, стоявшей на берегу реки. Выгрузили свой нехитрый скарб и занялись обустройством поляны. Пока Димка и Ирина (вторая девчонка из нашей команды) устанавливали палатки, мы с Андреем пытались разжечь костёр, поспешно собирая хворост, чтобы успеть до темноты.
Красота вокруг была неописуемая! Высокие вековые сосны, гладь реки сияет серебром, тишина, воздух хрустальной чистоты.
Спустившись на берег, мы обнаружили несколько лодок, привязанных у деревянного пирса.
— Покатаемся, девчонки? — сразу же загорелся идеей Андрей, отыскав на дне одной из лодок пару вёсел. — Эх, жаль удочку не захватил! Сейчас бы рыбки. Такую уху бы забабахали!
— Так может, у местных попросить? — разочарованно глядя на лодки, включился Димка. — На закате самый клёв. Сто лет на рыбалке не был!
— Ладно, жарьте пока шашлыки, а я на разведку в деревню схожу. Может, что и выклянчу из снастей, — не тратя зря времени, Андрей взял фонарик и отправился по тропе в сторону покосившихся бревенчатых домов.
Вернулся Андрей где-то через час, сияющий, довольный, с двумя удочками наперевес и даже ржавой консервной банкой, полной дождевых червей для наживки. С ним пришёл этакий старичок-лесовичок. Дедок в телогрейке, кургузых штанах, в валенках — в общем, настоящий деревенский житель во всём своём колорите.
— Пётр Михалыч, — представился он торжественно, по очереди пожимая ладони каждому из нашей компании.
Познакомившись, мы, как полагается, предложили деду чарку прихваченного с собой домашнего вина и съестного. Михалыч принял всё с благодарностью, выпил, закусил чуток и занялся расспросами. Кто мы, откуда, бывали ли раньше в этих краях.
Пока Димка дожаривал шашлык, Андрей интересовался, где на речке хороший клёв, чьи это лодки и можно ли позаимствовать одну из них.
— Мои это лодки, берите, — милостиво разрешил старик, опрокидывая вторую чарку. — Только на тот берег не плавайте, а то обратно не вернётесь.
— Это почему? — тут же встряла Ирина. Она была охоча до всяких баек и деревенских легенд, и потому мгновенно навострила уши.
— Лиля там, — буркнул дедок, выковыривая из банки кусок говяжьей тушёнки.
— Что за Лиля? — глаза Ирки загорелись предвкушением интересной истории. Она невольно посмотрела на противоположный берег, который отделяло от нас метров двести воды. Сквозь редкие деревья на фоне золотистого заката просвечивали несколько тёмных строений. То ли дома, то ли сараи — непонятно. — Расскажите, а?
Дедок перестал есть, нахмурился, сплюнул, достал из помятой пачки «Беломор» и, не торопясь, закурил. Потом помолчал ещё, выдерживая многозначительную паузу, и нехотя заговорил.
— На той стороне когда-то давно барин жил. Была у него дочка — Лилей звали. Так девчонка была сильно хворая, хоть и красавица. С головой у неё было что-то. Всё в куклы играла. Говорят, у неё штук триста было этих кукол. Самой девке уж восемнадцать исполнилось, а она всё с куклами в обнимку ходит. Совсем без ума. Барин-то, отец её, чего только ни делал. Лекарей лучших приглашал, колдунов, да знахарей всяких. Любил он очень дочку, хотел вылечить. Наряжал её, драгоценностями задаривал, баловал всячески, даже жениха пытался сыскать, да только зря всё. Лиля, кроме кукол своих, ничего вокруг не замечала. Идет, бывало по деревне, несёт в руках очередную куклу, разговаривает с ней. А чего говорит — не поймёшь, — старик снова сплюнул, словно мерзость какую увидел. — Потом петь начинала. Всех своих кукол она поимённо знала и всегда по имени к ним и обращалась — никогда не путала. Как сумерки начнут опускаться, так и разносится её голосок по деревне…
Старик призадумался, словно вспоминая, потом вдруг запел. Видно, винцо добротное мы с собой привезли.
— Баю, баю, баю, бай,
Кукла Митя засыпай,
Заберу тебя домой,
Поиграем мы с тобой…
Баю, баю, как умрёшь,
Лиле песенку споёшь…
Михалыч смолк, задумчиво уставившись на противоположный берег. Мы все тоже молчали. От заунывного, хриплого голоса старика всем стало не по себе. Ирина даже поёжилась и поспешила прислониться к Димке, испуганно вглядываясь в темноту кругом.
— А почему Митя? — хохотнув, попытался разрядить атмосферу Димка. — Куклы у неё мальчиками были?
— И мальчиками, и девочками… — не поддержав шутки, серьёзно ответил Михалыч. Потом помолчал, вздохнул и продолжил: — Парни-то местные на Лилю засматривались, — крякнув, оборвал он гнетущую тишину. — Уж очень хороша была лицом и фигурой. Русая коса до колен, ладная, как статуэтка фарфоровая. Красавица, аж дух захватывает! К тому же, богатая. Давно бы уж сосватали, да только кто ж бесноватую возьмёт? В общем, приладились парни по-другому с ней любовничать. Поедут на ярмарку, купят там куклу, да ею и заманивают Лилю в лес. Та за ними и идёт — глупая ведь. Парни там всей оравой над ней и хозяйничают. То втроём, то впятером любовничают. Потом куклу дарят, вроде как в насмешку. Так и повелось. Не осталось ни одного деревенского мужика, чтобы Лилю ту не опробовал. Наверное, так и сгинула бы она однажды, если б не барин. Заметил он, что у дочки новые куклы ниоткуда появляются, да послал людей проследить за ней. Те всё увидели, да барину и доложили. Ох, и осерчал он тогда! Повелел схватить насильников, да плетями насмерть забить. Но тут выяснилось, что насильников, почитай, вся деревня. Тогда барин вне себя от горя и ярости приказал деревню сжечь — дома вместе с жителями и куклами этими заодно. Заперли всех людей тогда в хатах — и старых, и малых – всех без разбору, побросали туда кукол, облили брёвна керосином, да и подожгли. Только барское поместье и осталось.
— А что потом? — спросила Иришка, широко раскрыв глаза и почти не дыша.
Пётр Михалыч смял папиросу, хлебнул ещё вина, вытер губы и, кряхтя, потянулся за шашлыком.
— Потом барин очень мучился, — чинно жуя кусок мяса, продолжил старик. — Когда наутро пришёл в себя и понял, что натворил, худо ему стало. Заболел, говорят он. В горячку впал, и спать совсем перестал. Дочка его без присмотра осталась и без кукол своих. Сначала искала она их долго. Не ела, не пила. Целыми днями и ночами бродила по усадьбе и по сожжённой деревне, что-то бормотала и выла в голос словно зверь. Потом начала в золе копаться да вытаскивать из неё кости покойников. Барин, когда чуть оклемался, как-то поднялся к ней на второй этаж, а там везде трупы обгорелые, обряженные в его одежду, да в платья дочки. Драгоценностями увешаны ейными с головы до ног.
Схватился барин за сердце и стал орать дурным голосом, пока на крики слуги не подоспели. Увидев такое непотребство, они перепугались до смерти и, побросав всё, сбежали из поместья. Так и остались барин и дочка его в доме одни.
— А что с ними потом стало? — не выдержав, поинтересовалась Ирина.
— Точно никто не знает, — Михалыч вздохнул. — Говорят, барин в припадке дочку свою убил. Взял нож, да и всадил ей в грудь по самую рукоять. Рассказывают, будто прокляла она отца перед тем, как дух испустила. Не бывать ему успокоения, пока всех её кукол не разыщет и не вернёт. С тех пор не может барин помереть. Застрял между мирами и мается.
И Лилю, видимо, не приняла к себе смерть. Вернулась она за своими куклами и с тех пор собирает их по всему свету.
Многие годы после этой трагедии никто в поместье не совался и на тот берег не плавал. Но прошли года, и народ перестал верить в деревенские байки. Время от времени находятся чудаки, которым любопытно взглянуть на бывшую усадьбу барина и на скелеты, которые якобы в драгоценности обряжены. Вот отчаянные головы туда и плавают, — дед усмехнулся, кивнув на лодки.
— Так у тебя здесь выходит свой бизнес, Михалыч? — рассмеялся Андрей, разливая по кружкам остатки домашнего алкоголя. — Ты здесь вроде лодочника?
— Бизнес — не бизнес, а голодным не хожу! — огрызнулся старик, подставляя свою алюминиевую кружку под раздачу.
— Вот, блин! А я почти повёлся на твои байки! — Димка с досадой швырнул опустевшую бутылку в кусты. — А что говорят эти… Ну, которые на ту сторону плавали? Что рассказывают-то?
— А ничего, — опустошив кружку в несколько больших глотков, Михалыч утёр рукавом губы и поднялся. — Лодки-то всегда пустые оттуда вертаются. Значит, Лиля новых кукол себе нашла…
— Сами вертаются? — осклабился Димка.
Старик обернулся. Поглядел как-то странно на ребят и спокойно кивнул.
— Сами, — чуть слышно выдохнул он и побрёл по едва приметной тропке назад в деревню.
Мы долго смотрели ему вслед, пока первой не очнулась Ирка.
— Жуткая история! — передёрнувшись, обронила она, плотнее укутываясь в старую куртку.
— Да ну, очередная деревенская байка! — Андрей махнул рукой. — Такие в каждом селе бабки сочиняют!
— А ты поместье видел? — Димка кивнул на другой берег. — Похоже, там и правда, барин какой-то жил. Может, клад зарыл, — ухмыльнулся он. — Не хочешь разведать?
— Я на рыбалку хочу! — Андрей поднялся, собирая удочки. — Зря, что ли, червей в навозе копал?
— Я с тобой! — сразу подхватился Димка, сбрасывая кроссовки и доставая из рюкзака резиновые сапоги.
— Ребята, не уходите! — пискнула Иришка, испуганно озираясь. — Вы, что, нас тут совсем одних бросите?
— Что, испугались? — Димка скорчил рожу и рассмеялся. — Да кому вы нужны?! Деревня рядом, костёр горит, скоро уже рассвет… Ложитесь спать. Мы чуток половим, да назад. А утром ухи наварим.
— Правда, ребят, не уходите! — Я тоже решила вмешаться. После всех этих ужастиков на душе было как-то муторно.
— Отставить нытьё! — одёрнул Андрей, отвязывая лодку. — Кто боится — может плыть с нами. Но предупреждаю: если ваш храп станет пугать рыбу, бросим вас за борт!
— Очень смешно, — фыркнула Ирина, первой забираясь в лодку. Мне ничего не оставалось, как последовать её примеру.
Так мы все вчетвером отправились на рыбалку.
Первое время ребята и правда пытались что-то ловить, но очень скоро выпитое вино и мерное покачивание лодки дали о себе знать, и нас, одного за другим сморил сон.
Очнулась я от резкого толчка и едва не свалилась с лавки, на которой заснула прямо сидя. Открыла глаза и обнаружила, что лодка застряла у берега, врезавшись носом в ил. Не сразу сообразив, где нахожусь, вдруг поняла, что в лодке больше никого нет. Оглядевшись, пересилила подкрадывавшуюся панику и стала звать ребят. Долго ходила по берегу, кричала, но никто не отзывался. В конце концов, до меня дошло, что я нахожусь на другой стороне реки и виднеющиеся вдали постройки — это вовсе не деревня, а развалины бывшей барской усадьбы…
Нинка сделала паузу, глотнула ещё коньяка и вдруг заплакала.
— Нин, ты чего? — я бросилась к подруге, но та лишь отмахнулась отворачиваясь.
— Прости! — хрипло выдохнула она, решительно пресекая мою попытку её утешить. — Просто не могу, Элька… Это так страшно, если б ты знала!
Я молчала, не находя, что сказать. Поведение Нинки было каким-то странным. Наверное, я просто отвыкла от неё, но всё же…
— Что было дальше? — пытаясь её отвлечь, разлила в чашки чай и одну протянула ей.
Нинка вздрогнула, ссутулилась и обняла чашку двумя руками, словно пытаясь согреться. Черты лица её застыли, подёрнувшись восковой пеленой. Опустив голову и стараясь на меня не смотреть, она тихо продолжила свой рассказ.
— Я решила вернуться к лодке, — всхлипывая, заговорила она. — Но когда пришла к реке, лодки больше не было. Искала её до самого рассвета, но так и не нашла. Когда рассвело, стал виден противоположный берег и наш лагерь. Однако и там я никого не разглядела. Ужасно боялась, что ребята утонули, просто заснув и упав за борт лодки. Река там спокойная, но все мы были пьяные…
— Как же ты выбралась? — представив себе состояние подруги, я ужаснулась.
— Эль, я так испугалась! — Нинка сглотнула, и в её глазах вновь проступил пережитый кошмар. — Не знала, что мне делать… Потом всё же пересилила себя и пошла искать людей. Подумала, что, даже если это поселение заброшено, то где-то ведь ещё есть деревни, не так ли? В конце концов, на этой стороне реки тоже люди должны жить.
Шла я долго. Даже не знаю, сколько. По лесу, по полям, через какие-то овраги перебиралась, но всё время держалась около реки. Помню ведь, что поселения обычно располагаются возле воды. Но стало уже темнеть, а ни одной деревни мне так и не попалось. В сумерках я разглядела что-то похожее на дом и направилась туда – не ночевать же в лесу.
И действительно, у самой опушки я обнаружила большой дом. Рассмотреть его как следует в темноте не смогла. Он оказался каменным и, на первый взгляд, жилым. В одном из окон я увидела свет. Неяркий, как от свечи, но и этому несказанно обрадовалась.
Постучала. Мне открыла девушка. Молодая, красивая, только молчаливая. Я попыталась ей объяснить, кто я и откуда, но она просто улыбнулась и, не говоря ни слова, жестом пригласила меня войти.
В комнате, в которую она меня провела, было чисто и уютно. Только очень холодно и пахло чем-то тухлым, кисловатым. От голода и этого запаха меня стало подташнивать, но попросить еды я не решилась, подумав, что потерплю до утра. Главное сейчас, что я в безопасности и в комнате есть постель, на которой я, наконец, смогу уснуть. Девушка, так и не проронив ни одного слова, ушла, а я завалилась на постель и тут же вырубилась.
Впрочем, несмотря на усталость, нервы мои были на пределе, поэтому проснулась я среди ночи, услышав чьё-то негромкое пение. Сначала не поняла, откуда оно доносится. В комнате было темно, как в склепе, и лишь в приоткрытую дверь пробивался слабый лучик света. Приторно кислый запах вокруг стал сильнее, и теперь, казалось, исходил от самих стен. Задыхаясь, на ощупь я двинулась к окну, но оно оказалось забитым досками. Почувствовав, что ещё немного и потеряю сознание от этого невыносимого смрада, я решилась выйти из комнаты в коридор.
Там запах стал ещё тяжелей. Зажав нос, я почти бегом бросилась к дверям на улицу. Кое-как отыскав выход, выскочила наружу, где смогла, наконец, отдышаться.
Ночь уже заканчивалась. На востоке тонкой полосой алел рассвет, чернота вокруг сменялась мутными сумерками. Откашлявшись до боли в лёгких, я быстро замёрзла от утренней сырости, но возвратиться в дом даже не пыталась. Топталась возле порога, стараясь понять, как быть дальше. Тут чьё-то негромкое пение вновь привлекло моё внимание. Оно раздавалось где-то у реки, но неуклонно приближалось, судя по тому, что становилось всё громче. Голос был женский, нежный, печальный и походил на плач. Не желая становиться свидетелем чужих горестей и пугать своим неожиданным появлением незнакомку, я поспешно отступила в сторону густого кустарника, где и укрылась.
Тут на тропинке появилась девушка. Та самая, что меня приютила. Она что-то несла на руках, бережно прижимая к себе, и мурлыкала незамысловатую песенку:
— Баю, баю, баю, бай,
Кукла Ира засыпай.
Заберу тебя домой,
Поиграем мы с тобой…
Баю, баю, как умрёшь,
Лиле песенку споёшь…
Пропев осипшим голосом эти несколько строк, Нинка поперхнулась и нервно икнув, схватила со стола початую бутылку коньяка и щедро приложилась прямо из горла.
Онемев от ужаса, я смотрела на подругу, не понимая, что мне делать. То ли психушку вызывать, то ли подождать, пока сама проспится. Тем временем, на лице Нинки сменялись эмоции, болезненно искажая ставшие чужими знакомые черты. Отхлебнув прямо из бутылки ещё один порядочный глоток, подруга плюхнулась обратно на табурет и взяла сигарету.
— Думаешь, я спятила? — непослушным языком спросила она, выдув дым мне в лицо. — Хотела бы я спятить, Элька. Да только не могу! — она горько рассмеялась, с грохотом отодвинув от себя чашку с остывшим чаем. — Я ведь тогда тоже не сразу поняла… Только девка эта песню свою допела и свёрток, что держала в руках, у порога положила, а сама в дом ушла. Чёрт меня дёрнул тогда в свёрток этот заглянуть! В простыню он был завёрнут… Я его развернула, а там сено… Липкое всё. В темноте-то не сразу разобралась. В крови оно всё было. Связано так, словно тело чьё-то с руками и ногами. А наверху голова… Иркина это была голова, понимаешь?!.. Иркина!..
— Да, брось! — я вскочила со стула, не в силах больше выносить этот бред. — Что ты несёшь, сама-то понимаешь, Нин?!
— Ты дослушай сначала, — буркнула она, и так мрачно взглянула, что я невольно смолкла, плюхнувшись обратно на стул. И Нинка продолжила:
— Когда я Иркину голову в простыне увидела, так последний разум потеряла! Бросилась бежать, куда глаза глядят, да только очутилась, в конце концов, всё на том же берегу. И на том самом месте, где лодка моя исчезла. Не помня себя от ужаса, бросилась в воду и поплыла к другому берегу. Вода-то ледяная уже была — осень всё-таки… В общем, проплыла я где-то половину и силы мои кончились. Руки и ноги сводить стало и я начала тонуть. И тут, словно из воздуха лодка появилась. А на ней тот старик — Пётр Михалыч, значит. Он ко мне подплыл, я за лодку схватилась, но залезть не могу — рук, ног уже не чувствую, захлёбываюсь. А дедок помогать не спешит. Смотрит на меня как-то странно, словно что-то прикидывает в уме. Потом наклонился ко мне и говорит:
— Нет возврата с того берега — я ведь предупреждал. Но если хочешь назад вернуться, придётся тебе отработать, девонька. Выбирай, пока солнце не взошло. Ежели согласна пойти ко мне в помощницы, так я тебя сейчас на твой берег доставлю. Ну а коли нет — так веслом по голове и отправишься прямиком к утопленникам.
Я от страха и холода даже говорить не могла. Но сразу поняла, что старик не шутит. Лицо у него такое стало… жуткое! Вынул он из воды весло и замахнулся. А я как закричу из последних сил, что, мол, согласна на всё, только спасите!
Очнулась уже на берегу, укутанная в одеяла, в палатке возле костра. На дворе день. Птички поют, тепло, но лагерь наш пуст, как и прежде. Все вещи на месте, только машины нет.
Вылезла я из палатки. Первым порывом было бежать без оглядки, но куда побежишь, если машины нет, а дороги не знаешь? Да и проголодалась я так, что аж зубы свело. Тогда решила поесть то, что нашла в рюкзаках, да в деревню топать за помощью.
Пока ела, да в себя приходила, опять смеркаться начало. Видно, проспала я очень долго. Похватав кое-что из вещей, поспешила в деревню. Но как оказалось, не деревня это вовсе была, а хутор. И не успела я ещё до него дойти, как навстречу мне тот старик вышел.
— Правильно, что не попыталась сбежать, — ухмыльнувшись, тут же кивнул он. — Тот, кто на другом берегу побывал — нежилец уже. Либо куклой Лилиной станет, либо сам сгинет где-нибудь. Твои-то дружки уже отмаялись. Двое-то в списке Лилином были, а один, как и ты, реку переплыл, да только решил обмануть меня. Машину взял и поехал.
— И что? — похолодев от дурного предчувствия, спросила я.
— Дороги здесь коварные, — старик хитро прищурился. — Деревья прямо на пути вырастают. Отмучился ваш Дмитрий… А тебе, девонька повезло, считай. Отслужишь мне и будешь свободной. Я своё слово держу.
— Что вам нужно? — спросила, с трудом выговаривая слова сквозь стучавшие зубы.
— Нужно, чтобы ты помогла мне обрести покой, — перестав ухмыляться, посерьёзнел Пётр Михалыч. — Видишь ли, народу сюда всё меньше и меньше ездит, а я дальше этой речки никуда уйти не могу. Застрял я между мирами. Держит меня проклятье, да клятва, что дочке дал…
— Вы!.. — у меня от догадки аж в глазах потемнело. — Вы — тот самый барин?!
— Сообразила-таки? — дед угрожающе скривился.
— Что вам нужно?! — повторила я, цепенея от страха.
— Шесть кукол найти осталось, — достав папиросу, старик устало опустился на лавочку. — Я бы и сам уж с этим справился, но беда в том, что имён этих кукол я не знаю, а Лиля не говорит. Людей-то я к ней много переправлял, да не все имена в её списке есть. Вчера вот повезло. Как оказалось, Ирина и Андрей — так звали двух кукол из числа тех, что я тогда спалил. Лиличка их и забрала. Твоего имени и Дмитрия в её списке не было. Значит, нужно искать дальше…
— И как искать? — у меня перехватило дыхание и стало нехорошо.
— Несложно это, — отмахнулся старик. — Всё дело в песне, что Лиля поёт. Она пробуждает в людях кукол. Эту песню нужно человеку спеть и сюда его привезти, а я-то уж сам его к дочке переправлю. Как только угадаешь все имена-то, так проклятье и снимется. Лиля заберёт своих кукол и уйдёт, а я, наконец, смогу умереть спокойно… — старик замолчал, потом негромко добавил: — Ты не думай, я за работу твою ещё и заплачу хорошо. За каждую куклу получишь ты от меня золото. А как только мы уйдём, так и свободу. Ну а коли обмануть попытаешься или скрыться — так Лилина песня тебя назад притянет, и вернёшься ты обратно в озеро…
***
После Нинкиного рассказа я долго молчала, не в силах прийти в себя. Слишком нереальным выглядело всё произошедшее, но в то же время поведение и состояние подруги невольно заставляли призадуматься. Тем временем Нинка опять плеснула в бокалы коньяка и на некоторое время отключилась, задумчиво глядя в одну точку.
— А что ты ответила старику? — не удержавшись, задала я вопрос, чем вывела подругу из транса.
— А что я могла ответить? — Нинка поморщилась, потом зло рассмеялась. — Будто у меня был выбор?! Согласилась, конечно!
Она отхлебнула коньяку, и, стерев с глаз пьяные слёзы, попыталась взять себя в руки.
— И… что дальше? — осторожно поинтересовалась я, не в силах преодолеть любопытства.
— Михалыч вручил мне список имён кукол, которых уже разыскал, чтобы я на них время не тратила. Велел привозить лишь тех, кого в этом списке нет. Потом довёл до дороги и объяснил, куда идти. Я до трассы дотопала, там попутку поймала и доехала до ближайшего города.
— А после?
— Начала чёртовых кукол разыскивать! — рявкнула Нинка, нервно прикуривая. — Так и моталась по городам почти десять лет. Лодочник за каждую куклу мне золотом платил. Только мне его золото поперёк горла уже! Я больше не могу, Элька! Не могу, понимаешь?!
— Как же ты людей к нему привозила? — задала я мучивший меня вопрос. — Не каждый ведь по своей воле согласится куда-то ехать!
— Не каждый, — угрюмо подтвердила подруга, тяжело вздохнув.
Я ждала, что она объяснит, но Нинка молчала, вновь погрузившись в свои мысли.
— А этот список… — решила я перевести тему. — Он ещё у тебя?
Подруга коротко кивнула и поплелась зачем-то в комнату. Вернулась через пару минут со свёрнутым в трубочку пожелтевшим листком бумаги. Протянула мне и, взяв сигарету, застыла рядом.
Всё ещё не до конца веря, я развернула ветхий листок, который оказался довольно длинным. Там старорусскими буквами были аккуратно выведены женские и мужские имена. Список был огромен, но я, словно заворожённая, прочла его весь. И едва не поседела, обнаружив в конце имена Ирины и Андрея. После них ещё пятерых, незнакомых. Почувствовав, как волосы на голове шевелятся и встают дыбом, подняла на Нинку ошарашенный вопросительный взгляд.
— Осталась одна кукла, — правильно расшифровав мои эмоции, устало кивнула она. — Пятерых я нашла…
— Но это ведь… Это… — я ловила ртом воздух, не решаясь высказать то, что стучало в мозгу.
— А ты думаешь, как я себя чувствую?! — взвыла подруга. — Но куда мне деваться, Элька?! Я тоже хочу жить! — она вновь расплакалась, но я больше не торопилась её утешать. Всё ещё сжимая в руках листок, рассеянно водила взглядом по строчкам, думая о том, что, по сути, Нинка превратилась в убийцу… Ведь эти люди, которых она привозила лодочнику, они… И тут в разгорячённое сознание проникла мысль, что заставила меня ещё раз просмотреть весь список.
— Слушай, Нин, а моего имени ведь тоже нет в списке! — взволнованно вырвалось у меня, и я ошеломлённо уставилась на подругу.
— Нет, — отстранённо подтвердила она, потом взяла со стола бутылку, одним махом допивая остатки коньяка. — П-прости, Элька! Прости!.. Но я так устала!.. — запинаясь протянула Нинка, в следующее мгновение обрушивая пустую бутылку мне на голову…
Уже погружаясь во мрак, и не чувствуя больше боли, я расслышала чей-то чистый, печальный голос, который тихонько напевал…
— Баю, баю, баю, бай,
Кукла Эля засыпай.
Заберу тебя домой
Поиграем мы с тобой…
Баю, баю, как умрёшь,
Лиле песенку споёшь…
Мы купили для рыбной ловли надувную резиновую лодку.
Купили мы ее еще зимой в Москве, но с тех пор не знали покоя. Больше всех волновался Рувим. Ему казалось, что за всю его жизнь не было такой затяжной и скучной весны, что снег нарочно тает очень медленно и что лето будет холодным и ненастным.
Рувим хватался за голову и жаловался на дурные сны. То ему снилось, что большая щука таскает его вместе с резиновой лодкой по озеру и лодка ныряет в воду и вылетает обратно с оглушительным бульканием; то снился пронзительный разбойничий свист — это из лодки, распоротой корягой, стремительно выходил воздух, и Рувим, спасаясь, суетливо плыл к берегу и держал в зубах коробку с папиросами.
Страхи прошли только летом, когда мы привезли лодку в деревню и испытали ее на мелком месте, около Чертова моста.
Десятки мальчишек плавали около лодки, свистели, хохотали и ныряли, чтобы увидеть лодку снизу. Лодка спокойно покачивалась, серая и толстая, похожая на черепаху.
Белый мохнатый щенок с черными ушами — Мурзик — лаял на нее с берега и рыл задними лапами песок. Это значило, что Мурзик разлаялся не меньше, чем на час. Коровы на лугу подняли головы и все, как по команде, перестали жевать.
Бабы шли через Чертов мост с кошелками. Они увидели резиновую лодку, завизжали и заругались на нас.
— Ишь, шалые, что придумали! Народ зря мутится!
После испытания дед, по прозвищу «Десять процентов», щупал лодку корявыми пальцами, нюхал ее, ковырял, хлопал по надутым бортам и сказал с уважением:
— Воздуходувная вещь!
После этих слов лодка была признана всем населением деревни, а рыбаки нам даже завидовали.
Но страхи не прошли. У лодки появился новый враг — Мурзик.
Мурзик был недогадлив, и потому с ним всег-да случались несчастья: то его жалила оса, и он валялся с визгом по земле и мял траву, то ему отдавливали лапу, то он, воруя мед, измазывал им мохнатую морду до самых ушей, к морде прилипали листья и куриный пух, — и нашему мальчику приходилось отмывать Мурзика теплой водой.
Но больше всего Мурзик изводил нас лаем и попытками сгрызть все, что ему попадалось под руку.
Лаял он преимущественно на непонятные вещи: на черного кота Степана, на самовар, примус и на ходики.
Кот сидел на окне, тщательно мылся и делал вид, что не слышит назойливого лая. Только одно ухо у него странно дрожало от ненависти и презрения к Мурзику. Иногда кот взглядывал на щенка скучающими наглыми глазами, как будто говорил Мурзику:
— Отвяжись, а то так тебя двину!..
Тогда Мурзик отскакивал и уже не лаял, а визжал, закрыв глаза. Кот поворачивался к Мурзику спиной и громко зевал. Всем своим видом он хотел унизить этого дурака, но Мурзик не унимался.
Грыз Мурзик молча и долго. Изгрызенные и замусоленные вещи он всегда сносил в чулан, где мы их и находили.
Так он сгрыз книжку стихов Веры Инбер, подтяжки Рувима и замечательный поплавок из иглы дикобраза — я купил его случайно за три рубля.
Наконец Мурзик добрался и до резиновой лодки.
Он долго пытался ухватить ее за борт, но лодка была очень туго надута, и зубы скользили. Ухватить было не за что.
Тогда Мурзик полез в лодку и нашел там единственную вещь, которую можно было сжевать, — резиновую пробку. Ею был заткнут клапан, выпускавший воздух.
Мы в это время пили в саду чай и не подозревали ничего плохого.
Мурзик лег, зажал пробку между лапами и заворчал — пробка ему начинала нравиться.
Он грыз ее долго. Резина не поддавалась. Только через час он ее разгрыз, и тогда случилась совершенно страшная и невероятная вещь.
Густая струя воздуха с ревом вырвалась из клапана, как вода из пожарного шланга, ударила в морду, подняла на Мурзике шерсть и подбросила его в воздух, Мурзик чихнул, взвизгнул и полетел в заросли крапивы, а лодка еще долго свистела, рычала, и бока ее тряслись и худели на глазах.
Куры раскудахтались по всем соседским дворам, а черный кот промчался тяжелым галопом через сад и прыгнул на березу. Оттуда он долго смотрел, как булькала странная лодка, выплевывая толчками последний воздух.
После этого случая Мурзика наказали. Рувим нашлепал его и привязал к забору.
Мурзик извинялся. Завидев кого-нибудь из нас, он начинал подметать хвостом пыль около забора и виновато поглядывать в глаза. Но мы были непреклонны — хулиганская выходка требовала наказания.
Мы скоро ушли за двадцать километров, на Глухое озеро, но Мурзика не взяли. Когда мы уходили, он долго визжал и плакал на своей веревке около забора; нашему мальчику было жаль Мурзика, но он крепился.
На Глухом озере мы пробыли четыре дня.
На третий день ночью я проснулся оттого, что кто-то горячим и шершавым языком вылизывал мои щеки.
Я поднял голову и при свете костра увидел мохнатую, мокрую от слез Мурзикину морду.
Он визжал от радости, но не забывал извиняться — все время подметал хвостом сухую хвою по земле. На шее его болтался обрывок разгрызенной веревки. Он дрожал, в шерсть его набился мусор, глаза покраснели от усталости и слез.
Я разбудил всех. Мальчик засмеялся, потом заплакал и опять засмеялся. Мурзик подполз к Рувиму и лизнул его в пятку — в последний раз попросил прощения. Тогда Рувим раскупорил банку тушеной говядины — мы звали ее «смакатурой» — и накормил Мурзика. Мурзик сглотал мясо в несколько секунд.
Потом он лег рядом с мальчиком, засунул морду к нему под мышку, вздохнул и засвистел носом.
Мальчик укрыл Мурзика своим пальто. Во сне Мурзик тяжело вздыхал от усталости и потрясения.
Я думал о том, как, должно быть, страшно было такому маленькому щенку бежать через ночные леса, вынюхивая наши следы, сбиваться с пути, скулить, поджав лапу, слушать плач совы, треск веток и непонятный шум травы и, наконец, мчаться опрометью, прижав уши, когда где-то на самом краю земли слышался дрожащий вой волка.
Я понимал испуг и усталость Мурзика. Мне самому приходилось ночевать в лесу без товарищей, и я никогда не забуду первую свою ночь на Безыменном озере.
Был сентябрь. Ветер сбрасывал с берез мокрые и пахучие листья. Я сидел у костра, и мне казалось, что кто-то стоит за спиной и тяжело смотрит в затылок. Потом в глубине зарослей я услышал явственный треск человеческих шагов по валежнику.
Я встал и, повинуясь необъяснимому и внезапному страху, залил костер, хотя и знал, что на десятки километров вокруг не было ни души. Я был совсем один в ночных лесах.
Я просидел до рассвета у потухшего костра. В тумане, в осенней сырости над черной водой поднялась кровавая луна, и свет ее казался мне зловещим и мертвым.
Когда мы возвращались с Глухого озера, мы посадили Мурзика в резиновую лодку. Он сидел тихо, расставив лапы, искоса посматривал на клапан, вилял самым кончиком хвоста, но на всякий случай тихо ворчал. Он боялся, что клапан опять выкинет с ним какую-нибудь зверскую штуку.
После этого случая Мурзик быстро привык к лодке и всегда спал в ней.
Однажды кот Степан залез в лодку и тоже решил там поспать. Мурзик храбро бросился на кота. Кот со страшным шипом, будто кто-нибудь плеснул воду на раскаленную сковороду с салом, вылетел из лодки и больше к ней не подходил, хотя ему иногда и очень хотелось поспать в ней. Кот только смотрел на лодку и Мурзика из зарослей лопухов завистливыми глазами.
Лодка дожила до конца лета. Она не лопнула и ни разу не напоролась на корягу. Рувим торжествовал. А Мурзика мы перед отъездом в Москву подарили нашему приятелю — Ване Малявину, внуку лесника с Урженского озера. Мурзик был деревенской собакой, и в Москве среди асфальта и грохота ему было бы трудно жить.
Перейти к контенту
В настоящее время большое количество людей задумывается над приобретением лодки одноместного типа. Особенно те, кто любит проводить свой отдых на маленьких водоемах. И к приобретению именно одноместки подталкивают такие плюсы, как простота в использовании ( с этим разберется даже ребенок), низкая стоимость и удобство.
Одноместные лодки
На сегодня выбор лодок ПВХ велик и обладает высшими качествами эксплуатации и наилучшей транспортабельностью. Одноместные судна из ПВХ материала являются более подходящими для незначительных переправ. Они, безусловно, пользуются спросом у любителей одиночной охоты, рыбалки и походов для одного человека. Лодки такого типа отлично подходят в виде грузоподъемного и надежного средства для переправы. Поражает и запас их прочности. В лодке одноместного типа подразумевается незатрудненный перевоз более ста килограмм груза и одного человека либо двух людей стандартной комплектации.
Если выбор пал на одноместную лодку, это обусловлено рядом причин. К ним относится:
удобство переноса лодки;- ее вес;
- размер.
Одноместная лодка является несомненным выбором человека, который нередко добирается пешком или на общественном транспорте до рыбалки. Она будет незаменима в продолжительных походах, где переправа на другой берег будет занимать весьма немалый промежуток времени. А также она с легкостью сможет поместиться в любой походный туристический комплект, ведь вес ее составляет менее 15 килограмм.
Однако к таким суднам одноместного типа относят недостатки, которых у них на самом деле нет. Техника изготовления ПВХ лодок позволяет говорить о высоком качестве швов и соединений, а комплектация может привести как к облегчению хода лодки, так и к утяжелению грузоподъемности. Наряду со всем долговечность и безопасность товара самое главное. При изготовлении современных одноместных моделей применяются такие же материалы, как и для больших. Но это никак не отражается на прочности ПВХ и его устойчивости к химическим и физическим воздействиям. Как и крупногабаритные модели одноместные безопасные и надежные.
Немногим известно, что ПВХ-модели одноместного типа выпускаются абсолютно всеми фирмами, работающими в данной сфере. И ,конечно, Россия в этом исключением не стала. Выпуск и продажа одноместников настроена на высоком уровне, даже в том случае, если вы не найдете, подходящей вам по всем параметрам модели, в магазине, то с легкостью сможете подобрать себе лодку в онлайн-магазине.
Например, торговая марка «ИНЗЕР» выпускает модели из пяти слоев финского ПВХ (плотность которого составляет от 620 до 650 гр/м2), используя фурнитуру высокого качества. А вот компания «Енисей-Бот», используя передовые технологии производства надувных моделей, применяет также пятислойную ткань ПВХ с пропитанным заранее армирующим внутренним слоем, плотность которого составляет 750 г/м2.
Так как одноместные модели подходят для различных целей, то их выбор и ценовой диапазон очень широк. Например, для грузоподъемности до 55 килограмм подходят лишь для отдыха детей, а вот одноместные с грузоподъемностью до двухсот килограмм имеют возможность ходить под мотором и доставить охотника или же рыбака в самые отдаленные уголки.
Выбор материала: резина или ПВХ
Резиновые судна уже давно заменились пвх-лодками. Резиновые в разы тяжелее и намного уступают ПВХ в долговечности и проколах. Надводники из пвх-материала имеют такую конструкцию, что даже если случится прокол на воде, можно не паниковать. Ведь они имеют деление на несколько камер и при проколе в одном месте остальные камеры сохранят воздух и удержат судно на воде.
Резиновые суда эксплуатируются гораздо проще и на вид выглядят выше на порядок. Единственным преимуществом резиновых перед пвх является ремонт и, конечно, цена. Хотя ПВХ не любят хранения на морозе и значительном холоде, эти лодки нужно хранить в тепле, так как возможно внутреннее расслоение материала. Поэтому за этим моментом необходимо следить.
При выборе лодки необходимо обратить внимание на то, что армированный в отличие от неармированного ПВХ является более надежным и прочным, устойчив в отношении различных водных преград. В данном деле также предпочтительно выбирать швы, которые были склеены. Так как при сварке швы теряют свою прочность в 2 раза, становясь тоньше. Но если все же фирма зарекомендовала себя, как надежный поставщик в этой сфере, то какой метод был применен не так значительно. Плотность и толщина ПВХ должна быть наибольшей, хотя это, конечно, добавляет лодке вес. От семи до девяти слоев материала и прочность ПВХ 0,9-1,4 кг/м3 считается нормальным. Размер одноместной лодки самый оптимальный – это 2,7-3,3 метра.
Как вам статья?
Задать вопрос
Adblock
detector
Собрание чудес
У каждого, даже самого серьезного человека, не говоря, конечно, о мальчишках, есть своя тайная и немного смешная мечта. Была такая мечта и у меня, — обязательно попасть на Боровое озеро.
От деревни, где я жил в то лето, до озера было всего двадцать километров. Все отговаривали меня идти, — и дорога скучная, и озеро как озеро, кругом только лес, сухие болота да брусника. Картина известная!
— Чего ты туда рвешься, на этот озер! — сердился огородный сторож Семен. — Чего не видал? Народ какой пошел суетливый, хваткий, господи! Все ему, видишь ли, надо своей рукой цопнуть, своим глазом высмотреть! А что ты там высмотришь? Один водоем. И более ничего!
— А ты там был?
— А на кой он мне сдался, этот озер! У меня других дел нету, что ли? Вот они где сидят, все мои дела! — Семен постучал кулаком по своей коричневой шее. — На загорбке!
Но я все-таки пошел на озеро. Со мной увязались двое деревенских мальчишек, — Ленька и Ваня. Не успели мы выйти за околицу, как тотчас обнаружилась полная враждебность характеров Леньки и Вани. Ленька все, что видел вокруг, прикидывал на рубли.
— Вот, глядите, — говорил он мне своим гугнивым голосом, — гусак идет. На сколько он, по-вашему, тянет?
— Откуда я знаю!
— Рублей на сто, пожалуй, тянет, — мечтательно говорил Ленька и тут же спрашивал: — А вот эта сосна на сколько потянет? Рублей на двести? Или на все триста?
— Счетовод! — презрительно заметил Ваня и шмыгнул носом. — У самого мозги на гривенник тянут, а ко всему приценивается. Глаза бы мои на него не глядели.
После этого Ленька и Ваня остановились, и я услышал хорошо знакомый разговор — предвестник драки. Он состоял, как это и принято, только из одних вопросов и восклицаний.
— Это чьи же мозги на гривенник тянут? Мои?
— Небось не мои!
— Ты смотри!
— Сам смотри!
— Не хватай! Не для тебя картуз шили!
— Ох, как бы я тебя не толканул по-своему!
— А ты не пугай! В нос мне не тычь!
Схватка была короткая, но решительная, Ленька подобрал картуз, сплюнул и пошел, обиженный, обратно в деревню.
Я начал стыдить Ваню.
— Это конечно! — сказал, смутившись, Ваня. — Я сгоряча подрался. С ним все дерутся, с Ленькой. Скучный он какой-то! Ему дай волю, он на все цены навешает, как в сельпо. На каждый колосок. И непременно сведет весь лес, порубит на дрова. А я больше всего на свете боюсь, когда сводят лес. Страсть как боюсь!
— Это почему же?
— От лесов кислород. Порубят леса, кислород сделается жидкий, проховый. И земле уже будет не под силу его притягивать, подле себя держать. Улетит он во-он куда! — Ваня показал на свежее утреннее небо. — Нечем будет человеку дышать. Лесничий мне объяснял.
Мы поднялись по изволоку и вошли в дубовый перелесок. Тотчас нас начали заедать рыжие муравьи. Они облепили ноги и сыпались с веток за шиворот. Десятки муравьиных дорог, посыпанных песком, тянулись между дубами и можжевельником. Иногда такая дорога проходила, как по туннелю, под узловатыми корнями дуба и снова подымалась на поверхность. Муравьиное движение на этих дорогах шло непрерывно. В одну сторону муравьи бежали порожняком, а возвращались с товаром — белыми зернышками, сухими лапками жуков, мертвыми осами и мохнатой гусеницей.
— Суета! — сказал Ваня. — Как в Москве. В этот лес один старик приезжает из Москвы за муравьиными яйцами. Каждый год. Мешками увозит. Это самый птичий корм. И рыбу на них хорошо ловить. Крючочек нужно махонький-махонький!
За дубовым перелеском, на опушке, у края сыпучей песчаной дороги стоял покосившийся крест с черной жестяной иконкой. По кресту ползли красные, в белую крапинку, божьи коровки. Тихий ветер дул в лицо с овсяных полей. Овсы шелестели, гнулись, по ним бежала седая волна.
За овсяным полем мы прошли через деревню Полково. Я давно заметил, что почти все полковские крестьяне отличаются от окрестных жителей высоким ростом.
— Статный народ в Полкове! — говорили с завистью наши, заборьевские. — Гренадеры! Барабанщики!
В Полкове мы зашли передохнуть в избу к Василию Лялину — высокому красивому старику с пегой бородой. Седые клочья торчали в беспорядке в его черных косматых волосах.
Когда мы входили в избу к Лялину, он закричал:
— Головы пригните! Головы! Все у меня лоб о притолоку расшибают! Больно в Полкове высокий народ, а недогадливы, — избы ставят по низкому росту.
За разговором с Лялиным я, наконец, узнал, почему полковские крестьяне такие высокие.
— История! — сказал Лялин. — Ты думаешь, мы зря вымахали в вышину? Зря даже кузька-жучок не живет. Тоже имеет свое назначение.
Ваня засмеялся.
— Ты смеяться погоди! — строго заметил Лялин. — Еще мало учен, чтобы смеяться. Ты слушай. Был в России такой дуроломный царь — император Павел? Или не был?
— Был, — сказал Ваня. — Мы учили.
— Был да сплыл. А делов понаделал таких, что до сих пор нам икается. Свирепый был господин. Солдат на параде не в ту сторону глаза скосил, — он сейчас распаляется и начинает греметь: «В Сибирь! На каторгу! Триста шомполов!» Вот какой был царь! Ну и вышло такое дело, — полк гренадерский ему не угодил.
и кричит: «Шагом марш в указанном направлении за тыщу верст! Походом! А через тыщу верст стать на вечный постой!» И показывает перстом направление. Ну, полк, конечно, поворотился и зашагал. Что сделаешь! Шагали-шагали три месяца и дошагали до этого места. Кругом лес непролазный. Одна дебрь. Остановились, стали избы рубить, глину мять, класть печи, рыть колодцы. Построили деревню и прозвали ее Полково, в знак того, что целый полк ее строил и в ней обитал. Потом, конечно, пришло освобождение, да солдаты прижились к этой местности, и, почитай, все здесь и остались. Местность, сам видишь, благодатная. Были те солдаты — гренадеры и великаны — наши пращуры. От них и наш рост. Ежели не веришь, езжай в город, в музей. Там тебе бумаги покажут. В них все прописано. И ты подумай, — еще бы две версты им прошагать и вышли бы к реке, там бы и стали постоем. Так нет, не посмели ослушаться приказа, — точно остановились. Народ до сих пор удивляется. «Чего это вы, говорят, полковские, вперлись в лес? Не было вам, что ли, места у реки? Страшенные, говорят, верзилы, а догадки в башке, видать, маловато». Ну, объяснишь им, как было дело, тогда соглашаются. «Против приказа, говорят, не попрешь! Это факт!»
Василий Лялин вызвался проводить нас до леса, показать тропу на Боровое озеро. Сначала мы прошли через песчаное поле, заросшее бессмертником и полынью. Потом выбежали нам навстречу заросли молоденьких сосен. Сосновый лес встретил нас после горячих полей тишиной и прохладой. Высоко в солнечных косых лучах перепархивали, будто загораясь, синие сойки. Чистые лужи стояли на заросшей дороге, и через синие эти лужи проплывали облака. Запахло земляникой, нагретыми пнями. Заблестели на листьях орешника капли не то росы, не то вчерашнего дождя. Гулко падали шишки.
— Великий лес! — вздохнул Лялин. — Ветер задует, и загудят эти сосны, как колокола.
Потом сосны сменились березами, и за ними блеснула вода.
— Боровое? — спросил я.
— Нет. До Борового еще шагать и шагать. Это Ларино озерцо. Пойдем, поглядишь в воду, засмотришься.
Вода в Ларином озерце была глубокая и прозрачная до самого дна. Только у берега она чуть вздрагивала, — там из-под мхов вливался в озерцо родник. На дне лежало несколько темных больших стволов. Они поблескивали слабым и темным огнем, когда до них добиралось солнце.
— Черный дуб, — сказал Лялин. — Мореный, вековой. Мы один вытащили, только работать с ним трудно. Пилы ломает. Но уж ежели сделаешь вещь — скалку или, скажем, коромысло, — так навек! Тяжелое дерево, в воде тонет.
Солнце блестело в темной воде. Под ней лежали древние дубы, будто отлитые из черной стали. А над водой, отражаясь в ней желтыми и лиловыми лепестками, летали бабочки.
Лялин вывел нас на глухую дорогу.
— Прямо ступайте, — показал он, — покамест не упретесь в мшары, в сухое болото. А по мшарам пойдет тропка до самого озера. Только сторожко идите, — там колков много.
Он попрощался и ушел. Мы пошли с Ваней по лесной дороге. Лес делался все выше, таинственней и темнее. На соснах застыла ручьями золотая смола.
Сначала были еще видны колеи, давным-давно поросшие травой, но потом они исчезли, и розовый вереск закрыл всю дорогу сухим веселым ковром.
Дорога привела нас к невысокому обрыву. Под ним расстилались мшары — густое и прогретое до корней березовое и осиновое мелколесье. Деревца тянулись из глубокого мха. По мху то тут, то там были разбросаны мелкие желтые цветы и валялись сухие ветки с белыми лишаями.
Через мшары вела узкая тропа. Она обходила высокие кочки. В конце тропы черной синевой светилась вода — Боровое озеро.
Мы осторожно пошли по мшарам. Из-под мха торчали острые, как копья, колки, — остатки березовых и осиновых стволов. Начались заросли брусники. Одна щечка у каждой ягоды — та, что повернута к югу, — была совсем красная, а другая только начинала розоветь. Тяжелый глухарь выскочил из-за кочки и побежал в мелколесье, ломая сушняк.
Мы вышли к озеру. Трава выше пояса стояла по его берегам. Вода поплескивала в корнях старых деревьев. Из-под корней выскочил дикий утенок и с отчаянным писком побежал по воде.
Вода в Боровом была черная, чистая. Острова белых лилий цвели на воде и приторно пахли. Ударила рыба, и лилии закачались.
— Вот благодать! — сказал Ваня. — Давайте будем здесь жить, пока не кончатся наши сухари.
Я согласился. Мы пробыли на озере два дня. Мы видели закаты и сумерки и путаницу растений, возникавшую перед нами в свете костра. Мы слышали крики диких гусей и звуки ночного дождя. Он шел недолго, около часа, и тихо позванивал по озеру, будто протягивал между черным небом и водой тонкие, как паутина, дрожащие струнки.
Вот и все, что я хотел рассказать. Но с тех пор я никому не поверю, что есть на нашей земле места скучные и не дающие никакой пищи ни глазу, ни слуху, ни воображению, ни человеческой мысли.
Только так, исследуя какой-нибудь клочок нашей страны, можно понять, как она хороша и как мы сердцем привязаны к каждой ее тропинке, роднику и даже к робкому попискиванию лесной пичуги.
librebook.me
Резиновая лодка (рассказ)
Мы купили для рыбной ловли надувную резиновую лодку.
Купили мы её ещё зимой в Москве и с тех пор не знали покоя. Больше всех волновался Рувим. Ему казалось, что за всю его жизнь ещё не было такой затяжной и скучной весны, что снег нарочно тает очень медленно и что лето будет холодным и ненастным.
Рувим хватался за голову и жаловался на дурные сны. То ему снилось, что большая щука таскает его вместе с резиновой лодкой по озеру и лодка ныряет в воду и вылетает обратно с оглушительным бульканьем, то снился пронзительный раз.
зик – лаял на неё с берега и рыл задними лапами песок.
Это значило, что Мурзик разлаялся не меньше чем на час.
Коровы на лугу подняли головы и все, как по команде, перестали жевать.
Бабы шли через Чёртов мост с кошёлками. Они увидели резиновую лодку, завизжали и заругались на нас:
– Ишь, шалые, что придумали! Народ зря мутитя!
После испытания дед Десять про́центов щупал лодку корявыми пальцами, нюхал её, ковырял, хлопал по надутым бортам и сказал с уважением:
– Воздуходувная вещь!
После этих слов лодка была признана всем населением деревни, а рыбаки нам даже завидовали.
Но страхи не прошли. У лодки появился новый враг – Мурзик.
Мурзик был недогадлив, и потому с ним всегда случались несчастья: то его жалила оса – и он валялся с визгом по земле и мял траву, то ему отдавливали лапу, то он, воруя мёд, измазывал им мохнатую морду до самых ушей. К морде прилипали листья и куриный пух, и нашему мальчику приходилось отмывать Мурзика тёплой водой. Но больше всего Мурзик изводил нас лаем и попытками сгрызть всё, что ему попадалось под руку.
Лаял он преимущественно на непонятные вещи: на рыжего кота, на самовар, примус и на ходики.
Кот сидел на окне, тщательно мылся и делал вид, что не слышит назойливого лая.
лько одно ухо у него странно дрожало от ненависти и презрения к Мурзику. Иногда кот взглядывал на щенка скучающими наглыми глазами, как будто говорил Мурзику: «Отвяжись, а то так тебя двину…»
Тогда Мурзик отскакивал и уже не лаял, а визжал, закрыв глаза.
Кот поворачивался к Мурзику спиной и громко зевал. Всем своим видом он хотел унизить этого дурака. Но Мурзик не унимался.
Грыз Мурзик молча и долго. Изгрызенные и замусоленные вещи он всегда сносил в чулан, где мы их и находили. Так он сгрыз книжку стихов, подтяжки Рувима и замечательный поплавок из иглы дикобраза – я купил его по случаю за три рубля.
Наконец Мурзик добрался до резиновой лодки.
Он долго пытался ухватить её за борт, но лодка была очень туго надута, и зубы скользили. Ухватить было не за что.
Тогда Мурзик полез в лодку и нашёл там единственную вещь, которую можно было сжевать, – резиновую пробку. Ею был заткнут клапан, выпускающий воздух.
Мы в это время пили в саду чай и не подозревали ничего плохого.
Мурзик лёг, зажал пробку между лапами и заворчал – пробка ему начинала нравиться.
Он грыз её долго. Резина не поддавалась. Только через час он её разгрыз, и тогда случилась совершенно страшная и невероятная вещь: густая струя воздуха с рёвом вырвалась из клапана, как вода из пожарного шланга, ударила в морду, подняла на Мурзике шерсть и подбросила его в воздух.
Мурзик чихнул, взвизгнул и полетел в заросли крапивы, а лодка ещё долго свистела, рычала, и бока её тряслись и худели на глазах.
Куры раскудахтались по всем соседским дворам, а рыжий кот промчался тяжёлым галопом через сад и прыгнул на берёзу.
туда он долго смотрел, как булькала странная лодка, выплёвывая толчками последний воздух.
После этого случая Мурзика наказали. Рувим нашлёпал его и привязал к забору.
Мурзик извинялся. Завидев кого-нибудь из нас, он начинал подметать хвостом пыль около забора и виновато поглядывать в глаза. Но мы были непреклонны – хулиганская выходка требовала наказания.
Мы скоро ушли за двадцать километров, на Глухое озеро, но Мурзика не взяли. Когда мы уходили, он долго визжал и плакал на своей верёвке около забора. Нашему мальчику было жаль Мурзика, но он крепился.
На Глухом озере мы пробыли четыре дня.
На третий день ночью я проснулся оттого, что кто-то горячим и шершавым языком вылизывал мои щёки.
Я поднял голову и при свете костра увидел мохнатую, мокрую от слёз Мурзикину морду.
Он визжал от радости, но не забывал извиняться: всё время подметал хвостом сухую хвою по земле. На шее его болтался обрывок разгрызенной верёвки. Он дрожал, в шерсть его набился мусор, глаза покраснели от усталости и слёз.
Я разбудил всех. Мальчик засмеялся, потом заплакал и опять засмеялся. Мурзик подполз к Рувиму и лизнул его в пятку – в последний раз попросил прощения. Тогда Рувим раскупорил банку тушёной говядины – мы звали её «смакатурой» – и накормил Мурзика. Мурзик сглотал мясо в несколько секунд.
Потом он лёг рядом с мальчиком, засунул морду к нему под мышку, вздохнул и засвистел носом.
Мальчик укрыл Мурзика своим пальто. Во сне Мурзик тяжело вздыхал от усталости и потрясения.
Я думал о том, как, должно быть, страшно было такому маленькому пёсику бежать одному через ночные леса, вынюхивая наши следы, сбиваться с пути, скулить, поджав лапу, слушать плач совы, треск веток и непонятный шум травы и, наконец, мчаться опрометью, прижав уши, когда где-то, на самом краю земли, слышался дрожащий вой волка.
Я понимал испуг и усталость Мурзика. Мне самому приходилось ночевать в лесу без товарищей, и я никогда не забуду первую свою ночь на Безымянном озере.
Был сентябрь. Ветер сбрасывал с берёз мокрые и пахучие листья. Я сидел у костра, и мне казалось, что кто-то стоит за спиной и тяжело смотрит в затылок. Потом в глубине зарослей я услышал явственный треск человеческих шагов по валежнику.
Я встал и, повинуясь необъяснимому и внезапному страху, залил костёр, хотя и знал, что на десятки километров вокруг не было ни души. Я был совсем один в ночных лесах.
Я просидел до рассвета у потухшего костра. В тумане, в осенней сырости над чёрной водой, поднялась кровавая луна, и свет её казался мне зловещим и мёртвым…
Утром мы взяли Мурзика с собой в резиновую лодку. Он сидел тихо, расставив лапы, искоса посматривал на клапан, вилял самым кончиком хвоста, но на всякий случай тихо ворчал. Он боялся, что клапан опять выкинет с ним какую-нибудь зверскую штуку.
После этого случая Мурзик быстро привык к лодке и всегда спал в ней.
Однажды рыжий кот залез в лодку и тоже решил там поспать. Мурзик храбро бросился на кота. Кот словчился, ударил Мурзика лапой по ушам и со страшным шипом, будто кто-нибудь плеснул воду на раскалённую сковородку с салом, вылетел из лодки и больше к ней не подходил, хотя ему иногда и очень хотелось поспать в ней. Кот только смотрел на лодку и Мурзика из зарослей лопухов зелёными завистливыми глазами.
Лодка дожила до конца лета. Она не лопнула и ни разу не напоролась на корягу. Рувим торжествовал.
www.planetaskazok.ru
Кто думает, что рыбалка – это один из видов культурного отдыха, тот ошибается. Рыбалка – это образ жизни, к которому человек стремится интуитивно. Многие известные люди начинали свою деятельность с рыбалки: Михайло Ломоносов, Миклухо-Маклай, Фрейд…
Ум просвещенного критика спотыкается на первом абзаце и подвергает сомнению удивительную мысль. Критик критикует:
– Если Михайло Ломоносов привез из Архангельской губернии в столицу пять возов мороженой рыбы, то я согласен, что его жизнь соприкасалась с рыбалкой. Но как связать следующие имена? – критик делает паузу, разглядывает потолок, вспоминает факты, пожимает плечами и говорит: – Не понимаю!
Легкое объяснение разгладит морщины на задумчивом лбу. В эпоху отсутствия закусочных, путешественник-географ имел при себе рыбную снасть, чтобы добывать пищу во время проживания с папуасами на островах.
Великий психолог возвел форму человеческого общения в научную теорию. Она многое объяснила и заменила ассоциативную, бытовую, чувственную рыбалку на томное либидо.
В последующих словах не нужно искать двоякий смысл, а все воспринимать как истину, иногда в несколько преувеличенной форме.
Искусство имеет свой пласт ценностей, которые посвящены рыбалке: повести, былины, стихи, балеты, натюрморты: «Старик и море», «Сказка о рыбаке и рыбке», «Русалочка», «Треска в апельсинах»… А песня со словами « Ты морячка – я моряк, ты рыбачка – я рыбак» стала популярным шлягером месяца в период миграции корюшки.
Специальные журнальные издания учат заглатывать крючки и проводят конкурсы красоты среди рыб промысловых пород. Победы дают известность и помогают выразить свою индивидуальность в количестве и качестве пойманной рыбы. Самые большие экземпляры, как эталоны счастья, долго плавают в воспоминаниях и, увеличенные в рассказах до размеров среднего поросенка, привлекают своим плесканием новых слушателей, которые, несомненно, пополнят ряды новых рыболовов.
Человек, хоть раз в жизни испытавший чувство азарта на рыбалке, никогда не забывает его, и в своей последующей деятельности стремится вновь освежить его новыми впечатлениями.
Рыболовы бывают заядлые и не заядлые. Первые любое время года и суток посвящают своему любимому занятию. В свободный денек бегут к водоему и лихорадочно начинают вылавливать из него все, что плавает. Они могут поймать там, где не заядлый рыболов ничего не поймает даже с помощью толовой шашки, сети или взвода аквалангистов с гарпунами.
У заядлого рыболова всегда клюет. Поэтому не заядлый интимно следит за заядлым, подражает ему и пытается выведать толщину лески, которую предпочитает рыба, глубину ловли, размер крючка, цвет поплавка, тип плавательного судна, сорт напитка, который периодически прихлебывает наблюдаемый. Не заядлый рыбак не подозревает, что рыба сама находит заядлого рыбака по той невидимой нити, которая соединяет сердца двух любящих.
Среди заядлых рыбаков попадаются настоящие, которые для сохранения привлекательности, вкусовых качеств и особенно живучести наживки при зимней рыбалке держат живого червя за щекой. Хитрость подтверждает народную примету, что рыба находит своего рыбака по запаху.
Рыбалка служит для укрепления семейных уз. Муж-рыбак превращается в кормильца рыбой, а жилище пропитывается рыбным запахом. Закормленная домашняя кошка в расстройстве мяукает, учуяв волну свежего рыбного духа. Ее взгляд выражает сытую печаль потерявшего смысл жизни животного, а в жалобной мольбе слышны нотки совета заняться хозяину ловлей полевок. Кто услышит кошачий призыв?!
Позиция супруги, как кошки, в такой ситуации однозначна. Женщина, пропахшая рыбой, становится привлекательной для бездомных котов, которые с надеждой косятся на мусорное ведро и предвкушают пиршество. Обладательница ведра чувствует себя русалкой, сосланной на сушу за морские грехи строгим родителем Нептуном. Ненавистный подводный быт, от которого она отреклась, продолжает преследовать на суше своим однообразием и морской похожестью.
Пословица: рыба начинает гнить с головы, придумана рыбаками-хозяйственниками. Они внесли огромный вклад в рыбное дело. Загнивающие процессы, усиливаемые чутким обонянием, сделали никем не запатентованное открытие – применение соли для консервирования скоропортящихся голов.
Об активистах сетеплетения и пиротехниках написана книга, четко распределяющая обязанности по статьям уголовного кодекса. Техническая позиция этих не рыбаков корнями уходит в трудное детство, где их запоили рыбьим жиром, и поэтому они мстят безмолвным водоплавающим.
Если детство не испорчено лекарственной оскоминой, рыбалка оставила самые живые впечатления. Они вызваны искристым плесканием пескарей, которые как вспышка родившейся звезды, остались в розовых воспоминаниях.
Наличие на звездном небе созвездия «Рыб» указывает на почетное место, которое отводится рыбакам в общем реестре профессий. Они пользуются звездной благосклонностью, и их деятельность овеяна романтической мистикой, что нельзя сказать о множестве других профессий. Отсутствие созвездия «Бухгалтера» не так загадочно рисует обладателей учетной конторской профессии, но рыбалка помогает им в нелегком бумажном труде и лепит из промокашек и клякс полноправного гражданина общества.
Рыболовам-спортсменам рыбалка позволяет сохранить азарт.
Рыболовам-любителям – приблизиться к природе.
Рыболов-гурман приобщается ко всем прелестям сразу и считает, что у него самое благоразумное хобби – не тратить калории, а скапливать их на черный не рыбный день.
У многих людей рыбалка стала чертой между прошлым и будущим, границей, через которую они перешли и неожиданно захлебнулись в потоке новых открытий. Они на всю жизнь стали рабами рыбалки и упоминают о ней при удобном случае, даже если событие не относится к их увлечению. Они часто начинают свой рассказ словами:
– Это случилось до рыбалки.
Или:
– Это случилось после рыбалки.
Венцом творения можно назвать фразу:
– Это случилось на рыбалке!
В ней заложена интрига. В ней каждая буква играет свою мелодию. В ней свобода.
Чушь, сказанная с эстрады, вызывает улыбку. Чушь, сказанная с трибуны, становится руководством к действию. Чушь, сказанная на рыбалке, превращается в легенду.
Эта книга посвящена рыбалке и вполне материальным людям. Их официальные имена – Боря, Игорь, Сережа. Друг к другу они обращались по-свойски. Чтобы истории выглядели совершенно правдиво, автор использовал вторые имена героев. Они звучат поэтично и легкомысленно, скромно и коротко, таинственно и мужественно: Боб, Гарик, Серж. Они нашли свое призвание.
Тем, кто нежится на диване и не определили свое отношение к жизни, можно дать напутствие:
– Идите на рыбалку. Там ваша надежда, ваши победы и ваше счастье!
Боб считал себя крупным теоретиком в любой области. Когда он был сыт – это немаловажная деталь, советы из его уст текли неиссякаемым потоком, отличались оригинальностью, поражали неожиданностью поворота, новизной аргумента и законченностью мысли. Советы касались любых форм деятельности, самых простых: заточка карандашей, выращивание петрушки на балконе, ведение политических переговоров, и более сложных: управление вертолетом в тумане в условиях невесомости. Обычно советы высказывались от первого лица, но в крайних случаях рассказчик делал ссылку на энциклопедию.
В детстве Боб был особенным ребенком. Его особенность заключалась в том, что он любил молочные пенки. В детском садике во время полдника детям давали кипяченое молоко, подернутое сморщенной пенкой. Первую непорочность со стакана снимал Боб. Он незаметно от воспитательницы, которая всегда вела женские разговоры по телефону, обегал столики, двумя пальцами залезал в чужой стакан и, к неописуемому удовольствию других детей – противников пенок, очищал молоко от скверны. Когда Боб подрос и посещал старшую группу садика, его коллеги по играм сами подносили к нему стаканы с молоком, и Боб с удовольствием поглощал пенки.
Любовь к еде привилась к Бобу с детства, а вместе с ней потихоньку крошка к крошке, пенка к пенке, грамм к грамму привился центнер веса с гаком. Гак не был постоянной величиной и колебался от настроения. Нельзя сказать, что Боб ощущал тягу к еде, скорее наоборот, еда сама искала его и никогда не заставала врасплох. Боб был всеяден. Десять свиных сосисочек вполне могли заморить червячка и служить хорошим подспорьем в промежутках между ланчами.
Большинство неуравновешенных озабоченных политиков в период предвыборной кампании сулят много обещаний. В зависимости от региона процветания, посулы носят конкретный характер: каждому по миске риса, белой булке и велосипеду; до более глобальных и абстрактных: каждому квартиру, машину и чистую экологию. Списки «каждых» держатся в секрете, а в быту процветают девизы: броские, краткие, на злобу дня с учетом местных условий и вычетом негативных явлений. «Я выполнил норму! А ты?», «Собирай макулатуру – сохрани дерево!»
Как у большинства нормальных средних людей девиза у Боба не было, но его организм всегда находился в борьбе. До обеда он боролся с голодом, а после обеда со сном. Вся жизнь в борьбе. Если бы Боб придерживался строгих диетических правил, то наверняка выбрал бы своим лозунгом такой: «Лучше переесть, чем недоспать!»
Боб любил все мероприятия, которые повышали аппетит, кроме тех, где соблюдался этикет с дозированным голоданием. После застольных условностей могучий организм Боба истощался и жаждал утоления внутреннего томления. Хрупкая фарфоровая чашечка кофе в неповоротливых пальцах Боба казалась насмешкой над природой. Женщины на интимных вечеринках великодушно подкладывали кусочки бифштекса и гарнира на тарелку Боба, как редкостн …
knigogid.ru
Игорь Михайлов
Резиновая лодка (сборник)
Резиновая лодка
Вступление
Кто думает, что рыбалка – это один из видов культурного отдыха, тот ошибается. Рыбалка – это образ жизни, к которому человек стремится интуитивно. Многие известные люди начинали свою деятельность с рыбалки: Михайло Ломоносов, Миклухо-Маклай, Фрейд…
Ум просвещенного критика спотыкается на первом абзаце и подвергает сомнению удивительную мысль. Критик критикует:
– Если Михайло Ломоносов привез из Архангельской губернии в столицу пять возов мороженой рыбы, то я согласен, что его жизнь соприкасалась с рыбалкой. Но как связать следующие имена? – критик делает паузу, разглядывает потолок, вспоминает факты, пожимает плечами и говорит: – Не понимаю!
Легкое объяснение разгладит морщины на задумчивом лбу. В эпоху отсутствия закусочных, путешественник-географ имел при себе рыбную снасть, чтобы добывать пищу во время проживания с папуасами на островах.
Великий психолог возвел форму человеческого общения в научную теорию. Она многое объяснила и заменила ассоциативную, бытовую, чувственную рыбалку на томное либидо.
В последующих словах не нужно искать двоякий смысл, а все воспринимать как истину, иногда в несколько преувеличенной форме.
Искусство имеет свой пласт ценностей, которые посвящены рыбалке: повести, былины, стихи, балеты, натюрморты: «Старик и море», «Сказка о рыбаке и рыбке», «Русалочка», «Треска в апельсинах»… А песня со словами « Ты морячка – я моряк, ты рыбачка – я рыбак» стала популярным шлягером месяца в период миграции корюшки.
Специальные журнальные издания учат заглатывать крючки и проводят конкурсы красоты среди рыб промысловых пород. Победы дают известность и помогают выразить свою индивидуальность в количестве и качестве пойманной рыбы. Самые большие экземпляры, как эталоны счастья, долго плавают в воспоминаниях и, увеличенные в рассказах до размеров среднего поросенка, привлекают своим плесканием новых слушателей, которые, несомненно, пополнят ряды новых рыболовов.
Человек, хоть раз в жизни испытавший чувство азарта на рыбалке, никогда не забывает его, и в своей последующей деятельности стремится вновь освежить его новыми впечатлениями.
Рыболовы бывают заядлые и не заядлые. Первые любое время года и суток посвящают своему любимому занятию. В свободный денек бегут к водоему и лихорадочно начинают вылавливать из него все, что плавает. Они могут поймать там, где не заядлый рыболов ничего не поймает даже с помощью толовой шашки, сети или взвода аквалангистов с гарпунами.
У заядлого рыболова всегда клюет. Поэтому не заядлый интимно следит за заядлым, подражает ему и пытается выведать толщину лески, которую предпочитает рыба, глубину ловли, размер крючка, цвет поплавка, тип плавательного судна, сорт напитка, который периодически прихлебывает наблюдаемый. Не заядлый рыбак не подозревает, что рыба сама находит заядлого рыбака по той невидимой нити, которая соединяет сердца двух любящих.
Среди заядлых рыбаков попадаются настоящие, которые для сохранения привлекательности, вкусовых качеств и особенно живучести наживки при зимней рыбалке держат живого червя за щекой. Хитрость подтверждает народную примету, что рыба находит своего рыбака по запаху.
Рыбалка служит для укрепления семейных уз. Муж-рыбак превращается в кормильца рыбой, а жилище пропитывается рыбным запахом. Закормленная домашняя кошка в расстройстве мяукает, учуяв волну свежего рыбного духа. Ее взгляд выражает сытую печаль потерявшего смысл жизни животного, а в жалобной мольбе слышны нотки совета заняться хозяину ловлей полевок. Кто услышит кошачий призыв?!
Позиция супруги, как кошки, в такой ситуации однозначна. Женщина, пропахшая рыбой, становится привлекательной для бездомных котов, которые с надеждой косятся на мусорное ведро и предвкушают пиршество. Обладательница ведра чувствует себя русалкой, сосланной на сушу за морские грехи строгим родителем Нептуном. Ненавистный подводный быт, от которого она отреклась, продолжает преследовать на суше своим однообразием и морской похожестью.
Пословица: рыба начинает гнить с головы, придумана рыбаками-хозяйственниками. Они внесли огромный вклад в рыбное дело. Загнивающие процессы, усиливаемые чутким обонянием, сделали никем не запатентованное открытие – применение соли для консервирования скоропортящихся голов.
Об активистах сетеплетения и пиротехниках написана книга, четко распределяющая обязанности по статьям уголовного кодекса. Техническая позиция этих не рыбаков корнями уходит в трудное детство, где их запоили рыбьим жиром, и поэтому они мстят безмолвным водоплавающим.
Если детство не испорчено лекарственной оскоминой, рыбалка оставила самые живые впечатления. Они вызваны искристым плесканием пескарей, которые как вспышка родившейся звезды, остались в розовых воспоминаниях.
Наличие на звездном небе созвездия «Рыб» указывает на почетное место, которое отводится рыбакам в общем реестре профессий. Они пользуются звездной благосклонностью, и их деятельность овеяна романтической мистикой, что нельзя сказать о множестве других профессий. Отсутствие созвездия «Бухгалтера» не так загадочно рисует обладателей учетной конторской профессии, но рыбалка помогает им в нелегком бумажном труде и лепит из промокашек и клякс полноправного гражданина общества.
Рыболовам-спортсменам рыбалка позволяет сохранить азарт.
Рыболовам-любителям – приблизиться к природе.
Рыболов-гурман приобщается ко всем прелестям сразу и считает, что у него самое благоразумное хобби – не тратить калории, а скапливать их на черный не рыбный день.
У многих людей рыбалка стала чертой между прошлым и будущим, границей, через которую они перешли и неожиданно захлебнулись в потоке новых открытий. Они на всю жизнь стали рабами рыбалки и упоминают о ней при удобном случае, даже если событие не относится к их увлечению. Они часто начинают свой рассказ словами:
– Это случилось до рыбалки.
Или:
– Это случилось после рыбалки.
Венцом творения можно назвать фразу:
– Это случилось на рыбалке!
В ней заложена интрига. В ней каждая буква играет свою мелодию. В ней свобода.
Чушь, сказанная с эстрады, вызывает улыбку. Чушь, сказанная с трибуны, становится руководством к действию. Чушь, сказанная на рыбалке, превращается в легенду.
Эта книга посвящена рыбалке и вполне материальным людям. Их официальные имена – Боря, Игорь, Сережа. Друг к другу они обращались по-свойски. Чтобы истории выглядели совершенно правдиво, автор использовал вторые имена героев. Они звучат поэтично и легкомысленно, скромно и коротко, таинственно и мужественно: Боб, Гарик, Серж. Они нашли свое призвание.
Тем, кто нежится на диване и не определили свое отношение к жизни, можно дать напутствие:
– Идите на рыбалку. Там ваша надежда, ваши победы и ваше счастье!
Глава 1
1
Боб считал себя крупным теоретиком в любой области. Когда он был сыт – это немаловажная деталь, советы из его уст текли неиссякаемым потоком, отличались оригинальностью, поражали неожиданностью поворота, новизной аргумента и законченностью мысли. Советы касались любых форм деятельности, самых простых: заточка карандашей, выращивание петрушки на балконе, ведение политических переговоров, и более сложных: управление вертолетом в тумане в условиях невесомости. Обычно советы высказывались от первого лица, но в крайних случаях рассказчик делал ссылку на энциклопедию.
В детстве Боб был особенным ребенком. Его особенность заключалась в том, что он любил молочные пенки. В детском садике во время полдника детям давали кипяченое молоко, подернутое сморщенной пенкой. Первую непорочность со стакана снимал Боб. Он незаметно от воспитательницы, которая всегда вела женские разговоры по телефону, обегал столики, двумя пальцами залезал в чужой стакан и, к неописуемому удовольствию других детей – противников пенок, очищал молоко от скверны. Когда Боб подрос и посещал старшую группу садика, его коллеги по играм сами подносили к нему стаканы с молоком, и Боб с удовольствием поглощал пенки.
Любовь к еде привилась к Бобу с детства, а вместе с ней потихоньку крошка к крошке, пенка к пенке, грамм к грамму привился центнер веса с гаком. Гак не был постоянной величиной и колебался от настроения. Нельзя сказать, что Боб ощущал тягу к еде, скорее наоборот, еда сама искала его и никогда не заставала врасплох. Боб был всеяден. Десять свиных сосисочек вполне могли заморить червячка и служить хорошим подспорьем в промежутках между ланчами.
Большинство неуравновешенных озабоченных политиков в период предвыборной кампании сулят много обещаний. В зависимости от региона процветания, посулы носят конкретный характер: каждому по миске риса, белой булке и велосипеду; до более глобальных и абстрактных: каждому квартиру, машину и чистую экологию. Списки «каждых» держатся в секрете, а в быту процветают девизы: броские, краткие, на злобу дня с учетом местных условий и вычетом негативных явлений. «Я выполнил норму! А ты?», «Собирай макулатуру – сохрани дерево!»
Как у большинства нормальных средних людей девиза у Боба не было, но его организм всегда находился в борьбе. До обеда он боролся с голодом, а после обеда со сном. Вся жизнь в борьбе. Если бы Боб придерживался строгих диетических правил, то наверняка выбрал бы своим лозунгом такой: «Лучше переесть, чем недоспать!»
Боб любил все мероприятия, которые повышали аппетит, кроме тех, где соблюдался этикет с дозированным голоданием. После застольных условностей могучий организм Боба истощался и жаждал утоления внутреннего томления. Хрупкая фарфоровая чашечка кофе в неповоротливых пальцах Боба казалась насмешкой над природой. Женщины на интимных вечеринках великодушно подкладывали кусочки бифштекса и гарнира на тарелку Боба, как редкостному животному, желая вызвать какую-нибудь эмоцию: виляние хвостом, гавканье, урчание или встретить преданный стерегущий взгляд. Боб отвечал на знаки внимания громким чавканьем и добродушно улыбался содержимому тарелки.
Боб жил один. Он все делал медленно и ничего до конца не доделывал. Рукав рубашки оставался не достиранным, картофель летел в кастрюлю не дочищенным, уборка комнаты останавливалась на половине, если вообще она когда-то начиналась. Все полезные дела Боба заканчивались тем, что он брал в руки книгу, но не для прочтения, а для просмотра закладок, которые хранились в книгах в огромных количествах.
В школьные годы Боб не затруднял себя усидчивым заучиванием уроков. Он чувствовал смертельную скуку к догматическим истинам и покупал у букинистов книжные закладки с таблицей умножения, историческими датами, спортивными достижениями, вымершими рептилиями, сортами манго и многим другим, что услужливая полиграфия втискивала на небольшие полоски бумаги для школьников-лентяев. Боб рассудил рационально, что главное иметь перед собой в нужное время правильную закладку и всегда получишь какую-то оценку.
Таблица растворимости солей напоминала густозаселенный дом с говорливыми соседями, которые высунули из окон головы и доказывали превосходство своей соли. Закладки по разделу «Динамика» были выполнены в виде попугайчиков с пестрой окраской с одной стороны и красивыми рисуночками со стрелочками, шариками, пружинками, поясняющими законы, с другой. Немногие могут отличить кинематику от кибернетики и понять, как можно маленький закон из нескольких букв и цифр написать вдвоем. Ученые всегда стеснены в жилищных условиях, творят в одном помещении, за одним столом, пользуются общей чернильницей, а единственным гусиным пером попеременно чешут затылок, чтобы вывести свои, большинству людей не понятные, законы. В термодинамической схватке между Бойлем и Мариоттом, Менделеевым и Клайпероном победила дружба – истина оказалась одна на двоих.
Боб любил газовые законы. В них прослеживалось уважение человека к человеку и на примере мужей-ученых достигалось газовое равноправие. Работа Боба была связана с газом.
Внимание Боба привлекли рекорды прыгунов с шестом, которые входили в комплект олимпийских закладок. Боб фантазировал. Спортсмены в одиночку преодолевают высоту, и очень часто попытки приводят к неудачам. А если бы шестовики всего мира объединились в могучий шестовой организм и в единой связке, дистанцией два шага, с общим порывом, со связанными торец к торцу шестами, сильным толчком взлетели над планкой, то все одновременно стали бы чемпионами, и получили бы по маленькой позолоченной медальке. Наблюдательный болельщик заметит, что один спортсмен пролетел выше всех, а остальные парили значительно ниже, но судейская коллегия учтет этот феномен и выдаст медали всем одного качества, но разного яруса. Пролетевший у самой земли становится рекордсменом нижнего яруса, следующий за ним открывает второй ярус, и так далее. Самый верхний спортсмен становится рекордсменом торцевиком. В недалеком будущем синхронные прыжки с шестом займут почетное место в групповом многоборье.
А если проводить прыжки в разной весовой категории? Допустим, до ста килограммов спортсмен прыгает до пенсии, а после ста он может прыгать на пенсии и быть всю жизнь непобедимым. Здесь благодатное поле для пахоты. Тракторист пашет поле, чтобы посеять хлеб. А спортсмен ест хлеб, чтобы удобрить ниву урожаем своих рекордов.
Боб нахмурился, как будто что-то вспоминал. Он так же морщил лоб, когда глядел на стрелку манометра в котельной – от длительного наблюдения за приборами его одолевала смертельная скука.
Стрелочка дрожала между двумя рисками, параметры газа оставались в норме, а Боб хотел совершить подвиг, потому что подвигу всегда есть место в жизни, и нажал на красную кнопку, под которой висела табличка «нажать при аварии».
На вызов прибежал инженер с взъерошенной копной волос на голове. Он был возбужден, как будто спасался от преследования. Он осмотрел манометр со всех сторон, ощупал трубы вдоль стен и спросил:
– Что случилось?
Его взгляд выражал беспокойство, руки перебирали разводной ключ и желали устранить неисправность в трубопроводе высокого давления.
Боб только что выпил термос чая и съел батон, поэтому начал благодушно говорить:
– Когда я служил коком на шхуне «Алмаз», на нее наскочил кит. Он засунул морду в рубку рулевого и проглотил его. Шхуна потеряла управление, накренилась и под тяжестью громадины собиралась перевернуться. Команда в испуге бросилась в трюм за спасательными жилетами. Я в это время черпал воду на корме для супа. Кит набросился на меня, но я изловчился – сунул ему в пасть ведро и ударил сковородкой по голове. Оглушенный монстр скатился в море. Я дал полный назад. Кит крепко заглотил ведро и волочился на веревке по волнам. На берегу мы вытащили рулевого из желудка. Он оказался выносливым малым. Мой портрет напечатали в газете. В одной руке я держал ведро, а другой поднял за хвост кита…
– А причем здесь «нажать при аварии»?
– Аварии удалось избежать, – невозмутимо ответил Боб. – Давление в норме.
Инженер неожиданно вновь почувствовал приближение преследователей, встрепенулся и быстро выбежал из комнаты.
Неделя пронеслась со скоростью семи земных суток. Боб сидел в котельной и вновь нажал на злополучную кнопку. На вызов в комнату влетел тот же инженер. Он выглядел вяло, но не утратил желания к труду. В его руках чернел разводной ключ для вращения гаек с левосторонней метрической резьбой. Инженер осмотрел манометр, но ощупывать трубопроводы не стал, а серьезно спросил:
– В чем дело?
Боб повторил историю про кита.
– Я это уже слышал, – ответил инженер.
– Неудивительно, – констатировал Боб, – я рассказываю вам этот случай второй раз, но вы так внимательно слушаете, будто начисто все забыли.
Инженер реабилитировал свою память:
– Теперь вы рыбачили на подводной лодке.
Боб благодушно улыбнулся тому, что приобрел благодатного слушателя, он с удовольствием продолжил:
– Я плавал не только на подводных лодках, но и летал на…
Слушатель не захотел ознакомиться с курсом начинающего пилота. Инженер стремительно выскочил из комнаты и гулко захлопнул дверь.
Через две недели, когда благодушие Боба было велико, как никогда, и скука окончательно задавила в лабиринте бесконечных труб, он вновь нажал на красную шапочку кнопки. В комнате появился тот же инженер. Его глаза горели огнем сказочного дракона, прическа напоминала копну свежее сметанного сена. Такие головы встречаются в курортный сезон в Сочи или на туристической тропе в крымских горах. Правый уголок губ был задран кверху, а левый опущен вниз. Создавалось впечатление, что человек пытается одной частью лица улыбнуться, а другой сдержать гнев. Асимметрия лица выдавала замаскированную враждебность – инженер перекидывал из правой руки в левую гаечный разводной ключ, который служил для закручивания гаек с правосторонней дюймовой резьбой. Это насторожило Боба. Труб с такой резьбой на участке не было – значит, ключ хотели применить не по прямому назначению.
Тень инженера трепещущей тростинкой протыкала пространство, а голодный взгляд поедал противника. Боб не мог оставаться равнодушным к горю человека и смотреть, как тот медленно никнет от голода, как кактус в пампасах сохнет без воды.
– У меня есть немного чая, – Боб потряс пятилитровым термосом, который обычно брал с собой на службу, и искренне огорчился, – жаль, бутерброды кончились.
Инженер проглотил слюну. Его лицо приняло симметрично-законченные очертания. Ключ мирно повис в левой руке.
– Я сейчас! – ответил инженер.
Он стремительно вышел и через минуту появился в сопровождении двух любимых женщин. На стол посыпались пакеты со снедью, банка шпрот закрутилась вокруг невидимой оси, несколько свежих помидор и огурчиков притулились на вчерашней газете «Спутник вашего досуга».
За столом состоялось официальное знакомство Боба с Гариком, и его неофициальными подружками, которые к будущей рыбалке никакого отношения не имеют. Канаты, шпагаты, лямки, бретельки, макраме и прочая чепуха истинных рыболовов не интересует. Пусть медведи тянут посильные лямки судьбы в зловещих кущах на берегу топких метановых болот.
2
В детстве Гарик казался хилым и в некоторых местах неказистым ребенком, но вкус пирога нельзя определить на глазок – порой серая булочка бывает желаннее юбилейного торта, если замес делал опытный пекарь.
Над Гариком трудились добросовестные кондитеры. Когда все поголовье детского садика лежало скрюченным от эпидемии гриппа – Гарик был весел и здоров. Когда в школе эпидемия укладывала косяки маменькиных сынков в кровать – Гарик был весел и здоров. Когда с востока шла азиатская чума, с запада надвигался атлантический гепатит, в недрах озера Чад плодились микробы африканской малярии, а северный арктический ветер нес свежезамороженных бацилл неразгаданной болезни – все это сталкивалось, смешивалось на высоте полета перелетных птиц и медленно оседало на голову Гарика – он оставался весел и здоров. Ядовитые бациллы проели ему плешь диаметром один железный рубль с изображением революционера-литератора – Гарик был весел и здоров. Загар к коже Гарика прилипал неохотно. От солнечных лучей кожа покрывалась пятнами цвета хаки. Неопытная домашняя псина на выгуле могла перепутать Гарика с газоном для своих надобностей, если тот лежал неподвижно на траве.
Иногда Гарику снилось, что он идет по росе, счастлив и любим. Откуда-то сверху доносились слова с придыханием:
– Я беременна…
Гарик открывал глаза и понимал, что сон перешел в явь. Чуть позже разные голоса говорили ему то же самое дважды. Подруги чувствовали сильный иммунитет Гарика к простудным заболеваниям, стремились передать ценное свойство своим чадам и всячески пренебрегали импортным набором хромосом.
Как честный человек, Гарик был готов жениться на каждой из дам, но его честность вступала в противоречие по отношению к другой, поэтому он был холостым.
Гарик не был жаден, и свою зарплату делил на пять равных частей. Три части доставались его малюткам, одну себе, а другую – на прокорм собаки. Кроме обязательных выплат, установленных в законном порядке, Гарик дарил на праздник своим чадам подарки. Когда псина околела, Гарик в память об усопшем животном продолжал делить зарплату на пять частей. Освобожденная собачья часть тратилась на ремонт автомобиля, который до встречи с Гариком покоился на автомобильном кладбище.
Чудо техники называлось «Запорожец». Дизайнеры в таком названии сделали попытку возвеличить подвиги казаков, которые любили собираться на берегу шустрого Ялика и отмечать свои победы многодневными гулянками, во время которых упражнялись в стрельбе из пищалей по птицам. Множество пернатых усеяли воду своим пухом. Местный поэт восхищался меткостью стрелков и воскликнул:
– Редкая птица долетит до середины Ялика!
Когда Гарик извлек свою будущую машину из груды обломков, он сделал предположение: до того, как на ней ездил чужой дедушка, машина подверглась обстрелу мафиозного клана. Но чуть раньше на ее крыше выступала группа бродячих артистов, а капот служил пьедесталом для ведения митингов. Но до этого машина, несомненно, участвовала в сражениях против Наполеона и отбивала атаки кирасир. В битве при Грюнвальде машина лишилась лобового стекла, но до этого злобный баскак за недоимки утащил в орду зеркало заднего вида и номерные знаки. Один из боевых слонов Македонского пробовал завести двигатель методом «постукивания».
В таком виде машина досталась Гарику. После ремонта она приняла заводские очертания и напоминала ежика, который оказал сопротивление властям при задержании. Нос у нарушителя распух, глаза из круглых, выпуклых превратились в вогнутые. Из гигиенических соображений ежа обрили до вынесения приговора, но суд оправдал нарушителя. После перенесенного стресса новые волосы на еже не выросли. Он сник, сгорбился, потерял здоровье. Прежде чем начать движение, он долго сморкается, чихает, трясется и к всеобщему изумлению едет, везет поклажу и попадает в аварии. Народ пророчески окрестил машину Горбатый. Это слово так прочно вписалось в лексикон, что его все выговаривают без кавычек.
Богатый духовный мир Гарика дополняли жилистые руки с узловатыми пальцами, вытянутая голова с впалыми щеками, тупым подбородком и светло-коричневыми глазами. Кончик носа был вздернут. Когда Гарик волновался – сжимал челюсти – желваки играли на мускулистом лице, ноздри расширялись. Вечно лохматые темно-русые волосы были жестки и не послушны для расчески. Роста в Гарике было достаточно, чтобы не чувствовать себя маленьким человеком, но он был не прочь подрасти на пять-шесть сантиметров. Нехватку длины компенсировал мужественный характер. На тренировках с макиварой Гарик приобрел резкость в движениях.
Он носил джинсы, клетчатую рубашку и добротные армейские сапоги со шнурками. Был добр, трудолюбив, ласков и застенчив, обладал кристальной чистоты энтузиазмом.
iknigi.net
Резиновая лодка — рассказ Паустовского К.Г. Рассказ вы можете читать онлайн. Приятного чтения!
Мы купили для рыбной ловли надувную резиновую лодку. Купили мы ее еще зимой в Москве, но с тех пор не знали покоя. Больше всех волновался Рувим. Ему казалось, что за всю его жизнь не было такой затяжной и скучной весны, что снег нарочно тает очень медленно и что лето будет холодным и ненастным.
Рувим хватался за голову и жаловался на дурные сны. То ему снилось, что большая щука таскает его вместе с резиновой лодкой по озеру и лодка ныряет в воду и вылетает обратно с оглушительным бульканием; то снился пронзительный разбойничий свист- это из лодки, распоротой корягой, стремительно выходил воздух, и Рувим, спасаясь, суетливо плыл к берегу и держал в зубах коробку с папиросами.
Страхи прошли только летом, когда мы привезли лодку в деревню и испытали ее на мелком месте, около Чертова моста. Десятки мальчишек плавали около лодки, свистели, хохотали и ныряли, чтобы увидеть лодку снизу. Лодка спокойно покачивалась, серая и толстая, похожая на черепаху. Белый мохнатый щенок с черными ушами — Мурзик-лаял на нее с берега и рыл задними лапами песок. Это значило, что Мурзик разлаялся не меньше, чем на час. Коровы на лугу подняли головы и все, как по команде, перестали жевать.
Бабы шли через Чертов мост с кошелками. Они увидели резиновую лодку, завизжали и заругались на нас.
— Ишь, шалые, что придумали! Народ зря мутится! После испытания дед, по прозвищу «Десять процентов», щупал лодку корявыми пальцами, нюхал ее, ковырял, хлопал по надутым бортам и сказал с уважением:
— Воздуходувная вещь!
После этих слов лодка была признана всем населением деревни, а рыбаки нам даже завидовали.
Но страхи не прошли. У лодки появился новый враг — Мурзик. Мурзик был недогадлив, и потому с ним всегда случались несчастья: то его жалила оса, и он валялся с визгом по земле и мял траву, то ему отдавливали лапу, то он, воруя мед, измазывал им мохнатую морду до самых ушей, к морде прилипали листья и куриный пух, — и нашему мальчику приходилось отмывать Мурзика теплой водой. Но больше всего Мурзик изводил нас лаем и попытками сгрызть все, что ему попадалось под руку. Лаял он преимущественно на непонятные вещи: на черного кота Степана, на самовар, примус и на ходики. Кот сидел на окне, тщательно мылся и делал вид, что не слышит назойливого лая. Только одно ухо у него странно дрожало от ненависти и презрения к Мурзику. Иногда кот взглядывал на щенка скучающими наглыми глазами, как будто говорил Мурзику:
— Отвяжись, а то так тебя двину!..
Тогда Мурзик отскакивал и уже не лаял, а визжал, закрыв глаза. Кот поворачивался к Мурзику спиной и громко зевал. Всем своим видом он хотел унизить этого дурака, но Мурзик не унимался. Грыз Мурзик молча и долго. Изгрызенные и замусоленные вещи он всегда сносил в чулан, где мы их и находили. Так он сгрыз книжку стихов Веры Инбер, подтяжки Рувима и замечательный поплавок из иглы дикобраза-я купил его случайно за три рубля.
Наконец Мурзик добрался и до резиновой лодки. Он долго пытался ухватить ее за борт, но лодка была очень туго надута, и зубы скользили. Ухватить было не за что. Тогда Мурзик полез в лодку и нашел там единственную вещь, которую можно было сжевать, — резиновую пробку. Ею был заткнут клапан, выпускавший воздух. Мы в это время пили в саду чай и не подозревали ничего плохого. Мурзик лег, зажал пробку между лапами и заворчал — пробка ему начинала нравиться. Он грыз ее долго. Резина не поддавалась. Только через час он ее разгрыз, и тогда случилась совершенно страшная и невероятная вещь.
Густая струя воздуха с ревом вырвалась из клапана, как вода из пожарного шланга, ударила в морду, подняла на Мурзике шерсть и подбросила его в воздух. Мурзик чихнул, взвизгнул и полетел в заросли крапивы, а лодка еще долго свистела, рычала, и бока ее тряслись и худели на глазах. Куры раскудахтались по всем соседским дворам, а черный кот промчался тяжелым галопом через сад и прыгнул на березу. Оттуда он долго смотрел, как булькала странная лодка, выплевывая толчками последний воздух.
После этого случая Мурзика наказали. Рувим нашлепал его и привязал к забору. Мурзик извинялся. Завидев кого-нибудь из нас, он начинал подметать хвостом пыль около забора и виновато поглядывать в глаза. Но мы были непреклонны — хулиганская выходка требовала наказания.
Мы скоро ушли за двадцать километров, на Глухое озеро, но Мурзика не взяли. Когда мы уходили, он долго визжал и плакал на своей веревке около забора. Нашему мальчику было жаль Мурзика, но он крепился.
На Глухом озере мы пробыли четыре дня. На третий день ночью я проснулся оттого, что кто-то горячим и шершавым языком вылизывал мои щеки. Я поднял голову и при свете костра увидел мохнатую, мокрую от слез Мурзикину морду. Он визжал от радости, но не забывал извиняться — все время подметал хвостом сухую хвою по земле. На шее его болтался обрывок разгрызенной веревки. Он дрожал, в шерсть его набился мусор, глаза покраснели от усталости и слез.
Я разбудил всех. Мальчик засмеялся, потом заплакал и опять засмеялся. Мурзик подполз к Рувиму и лизнул его в пятку — в последний раз попросил прощения. Тогда Рувим раскупорил банку тушеной говядины-мы звали ее «смакатурой»-и накормил Мурзика. Мурзик сглотал мясо в несколько секунд. Потом он лег рядом с мальчиком, засунул морду к нему под мышку, вздохнул и засвистел носом. Мальчик укрыл Мурзика своим пальто. Во сне Мурзик тяжело вздыхал от усталости и потрясения.
Я думал о том, как, должно быть, страшно было. такому маленькому щенку бежать через ночные леса, вынюхивая наши следы, сбиваться с пути, скулить, поджав лапу, слушать плач совы, треск веток и непонятный шум травы и, наконец, мчаться опрометью, прижав уши, когда где-то на самом краю земли слышался дрожащий вой волка. Я понимал испуг и усталость Мурзика. Мне самому приходилось ночевать в лесу без товарищей, и я никогда не забуду первую свою ночь на Безыменном озере.
Был сентябрь. Ветер сбрасывал с берез мокрые и пахучие листья. Я сидел у костра, и мне казалось, что кто-то стоит за спиной и тяжело смотрит в затылок. Потом в глубине зарослей я услышал явственный треск человеческих шагов по валежнику. Я встал и, повинуясь необъяснимому и внезапному страху, залил костер, хотя н знал, что на десятки километров вокруг не было ни души. Я был совсем один в ночных лесах. Я просидел до рассвета у потухшего костра. В тумане, в осенней сырости над черной водой поднялась кровавая луна, и свет ее казался мне зловещим и мертвым.
Когда мы возвращались с Глухого озера, мы посадили Мурзика в резиновую лодку. Он сидел тихо, расставив лапы, искоса посматривал на клапан, вилял самым кончиком хвоста, но на всякий случай тихо ворчал. Он боялся, что клапан опять выкинет с ним какую-нибудь зверскую штуку. После этого случая Мурзик быстро привык к лодке и всегда спал в ней.
Однажды кот Степан залез в лодку и тоже решил там поспать. Мурзик храбро бросился на кота. Кот со страшным шипом, будто кто-нибудь плеснул воду на раскаленную сковороду с салом, вылетел из лодки н больше к ней не подходил, хотя ему иногда и очень хотелось поспать в ней. Кот только смотрел на лодку и Мурзика из зарослей лопухов завистливыми глазами.
Лодка дожила до конца лета. Она не лопнула и ни разу не напоролась на корягу. Рувим торжествовал. А Мурзика мы перед отъездом в Москву подарили нашему приятелю-Ване Малявину, внуку лесника с Урженского озера. Мурзик был деревенской собакой, и в Москве среди асфальта и грохота ему было бы трудно жить.
detki-online.ru