Рассказ пушкина детство читать

донецкАЯ народнАЯ республикА

УПРАВЛЕНИЕ
ОБРАЗОВАНИЯ АДМИНИСТРАЦИИ ГОРОДА ДОНЕЦКА

МУНИЦИПАЛЬНОЕ
ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

«ШКОЛА
№ 66 ГОРОДА ДОНЕЦКА»

Улица
Дмитрия Казака, дом 16, город Донецк, 83049, тел.: (062)2038092, E-mail:donschool66@mail.ru

Открытый
урок на тему:

«
Н.В. Гоголь. Краткий рассказ о писателе (детство, годы учения, начало литературной
деятельности). «Заколдованное место» — повесть из книги «Вечера на хуторе близ
Диканьки»

5
класс

Подготовила:

учитель
русского языка и литературы

Качар
Оксана Николаевна

Тип
урока: изучение нового материала;
комбинированный.

Цель: познакомить
обучающихся с сочетанием реального и фантастического в повести «Заколдованное
место», показать мастерство Гоголя в освоении народных сюжетов.

Задачи урока:

Образовательные:

1. Формировать
читательские интересы учащихся; обогатить представления школьников о
художественном мире Н.В. Гоголя.

2. Объяснить
особенности сюжета: два параллельно развивающихся плана, реальный и
фантастический.

Развивающие:
1. Стимулировать критическое мышление учащихся.

2. Сформировать
навык публичного выступления, закрепить навык выразительного чтения.

Воспитательные:

1. Воспитывать любовь к
литературе и к чтению.

2. Воспитывать
уважительное отношение к одноклассникам через прослушивание монологических
ответов учеников, совместную работу в парах.

3. На примере
повести Н.В. Гоголя «Заколдованное место» показать губительность желания лёгкой
наживы.

Методы и приемы: слово
учителя, беседа, тестовое задание, работа в парах, заполнение таблицы, работа с
иллюстрациями.

Оборудование: учебники,
тетради, портрет писателя, иллюстрации к произведению, раздаточный материал.

Ход урока

I. Организационный этап.

— Здравствуйте. Мы начинаем с
вами урок. А это значит, нас вновь ждёт увлекательное путешествие в мир слова.

II. Актуализация знаний.

— Н.В.Гоголь – гениальный писатель,
который заявил о себе в 1831 году своим сборником «Вечера на хуторе близ
Диканьки», включившим в себя 8 повестей. Критики высоко оценили эту книгу.
Особенно был дорог отзыв Пушкина. Необыкновенным в этой книге было то, что
автор, повествуя о жизни крестьян, смотрел на мир их глазами. Они живут просто
и естественно. В их мире добро всегда торжествует над злом, любовь – над
ненавистью, красивое – над безобразным.

— Я предлагаю вам ответить на
вопросы теста:

1. Даты жизни Гоголя
(1799-1837, 1809- 1852)

2. Где родился Гоголь?
(Васильевка, Михайловское)

3. Кто друг детства? (Капнист,
Тургенев)

4. Где учился писатель?
(Лицей, Гимназия)

5. Первая книга Гоголя?
(“Пропавшая грамота” или “Книга всякой всячины”)

6. В состав какой книги
Н.В.Гоголя входит это произведение? (“Вечера на хуторе близ Диканьки”).

7. Что вам известно про
сборник? (Сборник повестей Н.В. Гоголя, созданный в 1851 году на основе писем,
которые он получал от родной сестры и матери, живших в селе Сорочинцы)

8. Как встретили его
читатели? (Когда эта книга вышла в свет она очень хорошо была встречена
современниками Н.В. Гоголя. А.С. Пушкин прочитав её, сказал: «Сейчас прочёл
“Вечера…”. Они изумили меня. Вот настоящая весёлость, искренняя,
непринуждённая.

Поздравляю публику с истинно
весёлою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов». В типографии по
выходе в свет «Вечеров…» Гоголю сказали, что присланные им «штучки до
чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву»)

— Сам Гоголь о другом своем
произведении говорил так: «И долго еще определено мне чудной властью идти об
руку с моими странными героями, озирать всю громадно несущуюся жизнь, озирать
ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы!»

3. Вопросы для
обсуждения:

• Я не случайно обращаю ваше внимание
  на эти слова. Найдите в этом высказывании Гоголя эпитет, которым писатель
  характеризует своих героев.
• Как вы понимаете значение этого
  слова? (Необычный, непохожий на другие, особенный)
• Согласны ли вы с таким определением?
  Кто главный герой нашего произведения? Можно ли его отнести к главному
  герою эпитет «странный»?
• Можно ли сказать, что описанные
  события – странные?
• А сама повесть?

III. Постановка проблемы
урока. 

В чем состоит главная
особенность этого произведения? Чем оно отличается от всех прочитанных нами
ранее?

1.Проверка домашнего задания.
Наблюдение над языком повести.       

• Легко ли было читать и понимать
  прочитанное?
• Обратили ли вы внимание на главную
  особенность этого произведения – язык?
• Работа в парах:

Задание: соотнеси слово и лексическое значение
1	Люлька –	арбуз
2	Кавун –	место, засеянное арбузами и дынями
3	Хутор –	трубка
4	Баштан –	обозники, едущие в Крым за солью и рыбой
5	Свитка –	соломенный шалаш
6	Курень –	небольшой крестьянский посёлок на Украине
7	Чумаки –	род полукафтанья
8	Жупан –	специально огороженное помещение для складывания и молотьбы сжатого хлеба
9	Гетьман (гетман) –	старинная верхняя одежда
10	Гумно –	в старину начальник казачьего войска и правитель Украины

Вывод: какова же главная
особенность повести? (язык, в котором много украинских слов)

2.Работа с иллюстрациями.
План.

А сейчас по вопросам и
иллюстрациям восстановим содержание произведения. Составим картинный план, используя
предложенные к данному произведению иллюстрации, и прикрепим их на доску.

• Какое любимое занятие было у деда? (Послушать
  разные байки от проезжих.)
• Чем решил развлечь дед знакомых
  чумаков? (танцами внуков)
• А что неожиданно случилось с самим
  дедом во время танца внуков? (ноги неожиданно задергались, сами
  пустились в пляс)
• Что необычного случилось с дедом во
  время его танца? (На одном месте руки-ноги слушаться отказывались,
  а потом очутился с гладком поле)
• Где горела свечка? (На
  кладбище, это верный знак, что припрятан клад)
• Что задумал дед сделать наутро? (вернуться
  и выкопать клад, но не нашел это место в поле)
• Как дед попал в нужное место во
  второй раз? (Ударил в сердцах по «заколдованному месту», где не
  плясалось)
• Какой клад откопал дед? (Котел
  с мусором)
• Что росло на заколдованном месте? (Ничего
  доброго там не росло: «Арбуз – не арбуз, тыква – не тыква, черт знает что
  такое!»)

3. Определим жанр
произведения.

На что похожа эта повесть (на
рассказ, сказку, легенду, предание)?

1. Сказка – занимательный
рассказ о необыкновенных, часто фантастических событиях и приключениях.

2. Рассказ – небольшое
произведение, повествующее об одном или нескольких событиях в жизни человека.

3. Легенда –
произведение, созданное народной фантазией, где сочетается реальное и
фантастическое.

4. Предание – устный
рассказ, который содержит сведения, передающиеся из поколения в поколение, об
исторических лицах, событиях прошлых лет.

(Работа со справочными
материалами учебника. Вывод учащихся и обоснование своего выбора).

4. Работа с понятиями
«реальность» и «фантастика»:

Реальность – то, что
действительно существует не в воображении.

Фантастика – то, что
основано на воображении, вымысле, что-то волшебное, невероятное.

Проблемный вопрос урока: Что
в повести фантастическое, что реальное?

IV. Работа по теме урока.

Запись в тетрадях:
Фантастическое и реальное в повести.

Составление таблица и
заполнение ее примерами в ходе беседы.

Анализ содержания.

• Где происходит действие повести? В
  некотором царстве? Место действия реальное или фантастическое ?(Украина,
  Крым)
• О какое время происходят события? В
  незапамятные времена? Подтвердите это цитатами из текста. (в детстве
  рассказчика, весна )
• От чьего имени ведется рассказ? Кто
  является рассказчиком повести? Назовите других действующих
  лиц.   Они реальные или
  фантастические?    
• А предметы обихода, окружающие их,
  реальны или нет? Приведите пример из домашнего задания?
• А одежда героев? Посмотрите нашу
  табличку?
• Какие события описываются?
• О каком месте рассказывает дьячок в
  этой повести?

Составление таблицы

Материал для сравнения	Реальность	Фантастика
Место действия	+ Украина, Крым
Время	+ весна
Герои	+дьячок, дед, чумаки, внуки,
Быт и жизнь людей	+баштан, гумно, курень
Одежда	+ жупан, свитка
События

Разделите иллюстрации на 2
части: описание реальных и фантастических событий.

ФИЗКУЛЬТМИНУТКА

Отец уехал по делам в Париж. Мама с экономкой ушли в соседнее местечко за покупками. Игоря не взяли, — до местечка три километра да обратно три. Жара, он «слабый», он устанет… И на надо! Слабый… А мама не слабая? Вчера по парку и вокруг пруда он километров восемнадцать рысью проскакал. Попробовала бы экономка за ним угнаться… И потом в сарайчике на вытянутой руке жестянку с краской десять секунд держал. Слабый…

Игорь заглянул на кухню, выпросил у кухарки кусок теста, вылепил из него бюст Гоголя и поставил на скамейку сохнуть на солнце. Но пришел индюк, выругался на своем индюшечьем языке, клюнул Игоря в кушак, а Гоголя съел. Дурак надутый!

На лужке за тополями паслась корова. Не очень-то с ней поиграешь в красном галстуке… У тореадора — шпага, а у Игоря только ореховый прут. И теленок ее тоже нелепое создание. Чуть увидит мальчика, сейчас же подойдет боком, защемит губами угол курточки, и давай сосать. Это новую- то курточку!

И вспомнил: у пристани на пруду – лодка. Можно покачаться, половить на английскую булавку рыбу, поднять адмиральский флаг – голубой носовой платок на пруте. Мало ли что можно.

Запрещено одному кататься на лодке. Но сидеть в лодке, когда она на замке и цепочке, — разговора об этом не было…

Побежал- побежал, наискось через парк, сквозь цепкую повилику, колючую ежевику, кусачую крапиву. Продрался к пристани, влез в лодку и стал воду ржавой жестянкой вычерпывать. Флаг поднял, на скамейку газетный лист подстелил – не удобно же адмиралу на мокрой доске сидеть,- сел и давай лодку раскачивать. Волны справа, волны слева, по тихому пруду зыбь побежала… Зажигательное стекло из кармана вынул и стал сквозь него вдаль смотреть, будто в подзорную трубу: на горизонте тучи, корабль трещит по швам, в парусах штормовой ветер гудит… «Свистать всех наверх!»

И докачался. Цепочка натянулась, вырвала из трухлявого столба крючок и вместе с замком хлопнулась в воду. Обернулся Игорь – пристань в пяти шагах качается – кланяется. До свиданья, адмирал!

Адмирал, однако, не растерялся, схватил со дна весло, еле поднял, хотел за пристань зацепиться – далеко… А легкий ветерок залопотал в тополях вокруг пруда и боком понес лодку на середину прямо к тенистому островку. Игорь веслом в одну сторону поболтал, в другую, весло упрямое, все норовит из уключины выскочить и мальчика рукояткой на скамейке опрокинуть. Бросил весло, притих и стал ждать, куда Бог вынесет. А сердце на весь пруд колотится.

Зашипела над лодкой зеленая лоза, кролики по кустам брызнули: лодка вздрогнула и остановилась. Остров!

Что делает в первые минуты мореплаватель, прибитый бурей к необитаемому острову? Осматривает свое владение. Игорь так и сделал. Со всех сторон вода. Посредине острова резная будка, в будке охапка старого сена. Под кустами можжевельника, у самых корней притаились испуганные кролики, — это их садовник сюда привез. Мальчик измерил остров: в длину двадцать пять шагов, в ширину пятнадцать. Много места, очень много, — чем меньше мальчик, тем просторнее ему кажется клочок земли… А вдруг там, под будкой, клад? Или вход в подземные катакомбы, которые тянутся до самого Парижа? Ай!..

Он побежал к лодке, во поздно. Ведь он же ее не привязал, — вильнула носом в отплыла!..

— Настя!.. Я потерпел кру-ше-ни-е!

Корова на лугу удивленно подняла морду. В парке насмешливо залопотал индюк… Кухня далеко, конечно, Настя не услышит.

Что же делать? Хныкать? Ни за что! Не могут же его здесь забыть надолго — надолго, пока у него не отрастет, как у Робинзона, большая борода… К закату вернутся, родители… хватятся Игоря — ну и как-нибудь догадаются, где он… А если не догадаются? Ночевать в будке, а темноте, без ужина? Чтобы холодный уж под рубашку забрался! Уснуть, конечно, и на дереве можно. В первую ночь Робинзон всегда на дереве спит. Ну, а если он свалится в воду?

— Настя! Я потерпел…

Нет, не стоит кричать. Только индюку удовольствие, — ишь как передразнивает.

Сел Игорь на пень и задумался. К ногам, сквозь шершавые ветви, подобрались кролики, понюхали пятки. Странный мальчик, ничего им не привез – ни капусты, ни морковки… Игорь очнулся, хотел погладить самого маленького черного. а они опять во все стороны так и дернули. Один серый толстяк так перепугался, что запутался в узловатых корнях и стал задними лапами о землю хлопать…

Прилетела оса. Почему у мальчиков нет крыльев? Минута – и был бы дома… Прилетела и стала вокруг носа Игоря кружиться. И сверху, и сбоку, — он пересел, а она снова и снова, хоть в воду от нее прыгай… Но Игорь догадался, вынул из кармана сладкую конфетную бумажку, положил на пень, — и оса оставил его в покое.

О! Что такое! На пруду наискось проточного канала струилась полоска воды, точно подводная лодка под самой водой плыла… Все ближе, все ближе к островку. Игорь присмотрелся: крыса. Ага! Значит, садовник прав, они, с мельницы приплывают сюда душить кроликов.

Он ей покажет! Схватил бесстрашно камень да в нее. Второй залп!.. Третий залп! Хитрая тварь быстро спрятало усатое рыльце под воду, и шагах в десяти заструилась обратно полоска к каналу. Удрала…

Ужасно! Вдруг она ночью приведет за собой целую флотилию крыс? Приплывут и обгрызут у сонного Игоря уши. Хорош он будет без ушей…

— Эй, там! Я на острове!..

Ни звука. Теленок подошел к воде, боднул головой тополь и вдруг, задрав пробочником хвост, поскакал, брыкаясь, вдоль ограды парка.

Между островом и парком качается пустая лодка. Тополя кольцом обступили пруд и шелестят высокими вершинами. Хлопья тополевой ваты медленно кружатся над водой. Рыба плеснула хвостом… Вот ведь досада, — английская булавка в лодке осталась! Игорь вздохнул, но успокоился: щука большая, как бы он ее из воды вытянул? Пожалуй, она бы его сама в пруд стянула…

— Настя!

Ах, как тяжело быть Робинзоном! Пошел Игорь в будку и стал придумывать план спасения. Если бы было ружье, он бы выстрелил три раза. Сигнал бедствия! Или, если вверху над прудом покажется аэроплан, — он часто здесь пролетает, — можно будет крикнуть летчику:

— Спуститесь у большого дома за парком и скажите, что я здесь… И что я очень хочу есть!..

Но ни ружья, ни аэроплана не было. Он согрелся на сене, закрыл заплаканные ( да, да-заплаканные) и задремал.

И приснилось ему, что из пруда вылез огромный зеленый крокодил, поставил передние лапы на остров и спрашивает у осы: « Эй, ты, жужжалка! А где здесь маленький мальчик? Я сегодня именинник, вот он у меня и пойдет на третье блюдо…» А оса прилипла к конфетной бумажке, рот сладким соком набила и, к счастью, ничего ответить не может. И крокодил стал сердито лаять…

Дернулся Игорь во сне, ударился плечом о косяк и проснулся… Боже мой, да это же пудель садовника лает!

Выбежал Игорь из будки, — в самом деле, на берегу пруда пудель, лохматый, черный друг, смотрит на пустую лодку и взволнованно лает. Увидал мальчика на острове да так и залился визгливой флейтой в собачьей истерике:

— И-и-и! Ай-яй! И!

Ужасно взволновалась собака: как мальчик на остров попал? Почему пустая лодка по воде плавает? Как помочь?

А мальчик руками машет, свистит, зовет.

Бултыхнулся пудель в воду, что тут долго думать, — и поплыл, фыркая, к острову. Лапами загребает, голову вверх задрал.

Приплыл, встряхнулся и прямо к Игорю на грудь. Водой всего обрызгал, в нос лизнул, в ухо лизнул, — радуется. А Игорь и вдвое рад:

— Цезарь! Умница… Ну. теперь я не один на острове, ты у меня вместо Пятницы будешь.

Что за Пятница? Пудель Цезарь ведь Робинзона не читал, откуда же ему знать?

Обшарил Цезарь все углы, кролики глупые под кусты забились, дрожат, не понимают, что умный пудель их обижать не станет.

Что дальше делать? Смотрит собака на лодку, на мальчика, зовет с собой домой.

Да как доберешься? На спину к Цезарю сесть? Нельзя, — мальчик ведь тяжелее собаки.

И придумал Игорь, — беда всему научит. Вырвал из записной книжки стрничку и написал крупными буквами письмо садовнику:

«Шер Жибер! Совэ муа, силь ву пле. Же си сюр лиль!»

(Дорогой, Жибер! Спасите меня, пожалуйста. Я здесь, на острове!)

Показал собаке записку, показал ей на берег и привязал записку над головой пуделя к ошейнику.

— Ступай, ступай в воду! Беги к Жиберу и отдай ему записку…

Пудель понял, взвизгнул, лизнул снова Игоря в губы, — не бойся, мол, все исполню — и в воду, только брызги веером полетели. Доплыл, встряхнулся и исчез в парке.

Старый бельгиец – садовник сначала не понял, в чем дело. Прибежала его собака мокрая, головой в ноги тычется. Увидал он записку, развернул… Буквы корявые, почерк детский… Подписи нет. Какай остров? Кого спасти?.. Пожал плечами и бросил записку в смородину.

Но пудель на этом не успокоился. Тянет Жибера за фартук к пруду… Испугался садовник – ах, Боже мой, не случилось ли с Игорем беды, собака ведь мокрая… Побежал к пруду за собакой, за ним Настя переваливается, руками всплескивает.

Ах, как Игорь обрадовался…

— Monsieur, Жибер, перевезите меня домой, пожалуйста!

— Да как ты на остров попал?

— Да не знаю, сел в лодку. Лодка меня и привезла…а потом уплыла… Как её теперь достать?

Ну, садовник не глупее пуделя был. Достал из-за кустов вертушку с бечевкой, которой он грядки выравнивал, привязал к веревке камень, бросил в лодку – как раз под скамейку угодил – и притянул лодку осторожно к берегу. Потом уж дело пустое: сел в лодку с пуделем, в три взмаха догреб до острова и доставил

Игоря — Робинзона на берег, прямо к калитке парка.

По дороге пожурил конечно: зачем в лодку сел без спроса? А если б в воду упал?

— Ничего, Monsieur, Жибер. Цезарь бы меня вытащил. Но ведь я же не упал!

Поговори – ка после этого с мальчиком…

Побежал Игорь в дом. Слава Богу, что никто еще не вернулся. Сел за стол и стал из картона большую золотую медаль для пуделя мастерить.

Надпись придумал такую:

«Пуделю Цезарю за спасение погибающего мальчика, который самовольно застрял на острове.

Детский Спасательный Комитет»

Трава опять отросла по набитым грунтовым дорогам гражданской войны, потому что война прекратилась. В мире, по губерниям снова стало тихо и малолюдно: некоторые люди умерли в боях, многие лечились от ран и отдыхали у родных, забывая в долгих снах тяжелую работу войны, а кое-кто из демобилизованных еще не успел вернуться домой и шел теперь в старой шинели, с походной сумкой, в мягком шлеме или овечьей шапке, — шел по густой, незнакомой траве, которую раньше не было времени видеть, а может быть — она просто была затоптана походами и не росла тогда. Они шли с обмершим, удивленным сердцем, снова узнавая поля и деревни, расположенные в окрестности по их дороге; душа их уже переменилась в мучении войны, в болезнях и в счастье победы, — они шли теперь жить точно впервые, смутно помня себя, какими они были три-четыре года назад, потому что они превратились совсем в других людей — они выросли от возраста и поумнели, они стали терпеливей и почувствовали внутри себя великую всемирную надежду, которая сейчас стала идеей их пока еще небольшой жизни, не имевшей ясной цели и назначения до гражданской войны.

Поздним летом возвращались домой последние демобилизованные красноармейцы. Они задержались по трудовым армиям, где занимались разным незнакомым ремеслом и тосковали, и лишь теперь им велели идти домой к своей и общей жизни.

По взгорью, что далеко простерто над рекою Потудань, уже вторые сутки шел ко двору, в малоизвестный уездный город, бывший красноармеец Никита Фирсов. Это был человек лет двадцати пяти от роду, со скромным, как бы постоянно опечаленным лицом, — ко это выражение его лица происходило, может быть, не от грусти, а от сдержанной доброты характера либо от обычной сосредоточенности молодости. Светлые, давно не стриженные волосы его опускались из-под шапки на уши, большие серые глаза глядели с угрюмым напряжением в спокойную, скучную природу однообразной страны, точно пешеход был нездешний.

В полдень Никита Фирсов прилег около маленького ручья, Ткущего из родника по дну балки в Потудань. И пеший человек дремал на земле под солнцем, в сентябрьской траве, уже уставшей расти здесь с давней весны. Теплота жизни словно потемнела в нем, и Фирсов уснул в тишине глухого места. Насекомые лета а над ним, плыла паутина, какой-то бродяга-человек переступил и рез него и, не тронув спящего, не заинтересовавшись им, пошёл дальше по своим делам. Пыль лета и долгого бездождия высок стояла в воздухе, сделав более неясным и слабым небесный свет но все равно время мира, как обычно, шло вдалеке вослед солнцу… Вдруг Фирсов поднялся и сел, тяжко, испуганно дыша, точно он запалился в невидимом беге и борьбе. Ему приснился страшный сон, что его душит своею горячей шерстью маленькое, упитанное животное, вроде полевого зверька, откормившегося чистой пшеницей. Это животное, взмокая потом от усилия и жадности, залезло спящему в рот, в горло, стараясь пробраться цепкими лапками в самую середину его души, чтобы сжечь его дыхание. Задохнувшись во сне, Фирсов хотел вскрикнуть, побежать, но зверек самостоятельно вырвался из него, слепой, жалкий, сам напуганный и дрожащий, и скрылся в темноте своей ночи.

Фирсов умылся в ручье и прополоскал рот, а потом пошел скорее дальше; дом его отца уже был близко, и к вечеру можно успеть дойти до него.

Как только смерклось, Фирсов увидел свою родину в смутной, начавшейся ночи. То было покатое, медленное нагорье, подымавшееся от берегов Потудани к ржаным, возвышенным полям. На этом нагорье расположился небольшой город, почти невидимый сейчас благодаря темноте. Ни одного огня не горело там.

Отец Никиты Фирсова спал сейчас: он лег, как только вернулся с работы, когда еще солнце не зашло. Он жил в одиночестве, жена его давно умерла, два сына исчезли на империалистической войне, а последний сын, Никита, был на гражданской: он, может быть, еще вернется, думал про последнего сына отец, гражданская война идет близко около домов и по дворам, и стрельбы там меньше, чем на империалистической. Спал отец помногу — с вечерней зари до утренней, — иначе, если не спать, он начинал думать разные мысли, воображать забытое, и сердце его мучилось в тоске по утраченным сыновьям, в печали по своей скучно прошедшей жизни. С утра он сразу уходил в мастерскую крестьянской мебели, где он уже много лет работал столяром, — и там, среди работы, ему было более терпимо, он забывался. Но к вечеру ему делалось хуже в душе, и, вернувшись на квартиру, в одну комнату, он поскорее, почти в испуге, засыпал до завтрашнего утра; ему и керосин был не нужен. А на рассвете мухи начинали кусать его в лысину, старик просыпался и долго, помаленьку, бережно одевался, обувался, умывался, вздыхал, топтался, убирал комнату, бормотал сам с собою, выходил наружу, смотрел там погоду и возвращался — лишь бы потратить ненужное время, что оставалось до начала работы в мастерской крестьянской мебели.

В нынешнюю ночь отец Никиты Фирсова спал, как обычно, по необходимости и от усталости. Сверчок, уже которое лето, жил себе в завалинке дома и напевал оттуда в вечернее время — не то это был тот же самый сверчок, что и в позапрошлое лето, не то внук его. Никита подошел к завалинке и постучал в окошко отца; сверчок умолк на время, словно он прислушивался, кто это пришел — незнакомый, поздний человек. Отец слез с деревянной старой кровати, на которой он спал еще с покойной матерью всех своих сыновей, и сам Никита родился когда-то на этой же кровати. Старый, худой человек был сейчас в подштанниках, от долгой носки и стирки они сели и сузились, поэтому приходились ему только до колен. Отец близко прислонился к оконному стеклу и глядел оттуда на сына. Он уже увидел, узнал своего сына, но все еще смотрел и смотрел на него, желая наглядеться. Потом он побежал, небольшой и тощий, как мальчик, кругом через сени и двор — отворять запертую на ночь калитку.

Никита вошел в старую комнату, с лежанкой, низким потолком, с одним маленьким окном на улицу. Здесь пахло тем же запахом, что и в детстве, что и три года назад, когда он ушел на войну; даже запах материнского подола еще чувствовался тут — в единственном месте на всем свете. Никита снял сумку и шапку, медленно разделся и сел на кровать. Отец все время стоял перед ним, босой и в подштанниках, не смея еще ни поздороваться как следует, ни заговорить.

— Ну как там буржуи и кадеты? — спросил он немного погодя. — Всех их побили иль еще маленько осталось?

— Да нет, почти всех, — сказал сын.

Отец кратко, но серьезно задумался: все-таки ведь целый класс умертвили, это большая работа была.

— Ну да, они же квелые! — сообщил старик про буржуев. — Чего они могут, они только даром жить привыкли…

Никита встал перед отцом, он был теперь выше его головы на полторы. Старик молчал около сына в скромном недоумении своей любви к нему. Никита положил руку на голову отца и привлек его к себе на грудь. Старый человек прислонился к сыну и начал часто, глубоко дышать, словно он пришел к своему отдыху.

На одной улице того же города, выходившей прямо в поле, стоял деревянный дом с зелеными ставнями. В этом доме жила когда-то вдовая старушка, учительница городского училища; вместе с нею жили ее дети — сын, мальчик лет десяти, и дочь, белокурая девочка Люба, пятнадцати лет.

Отец Никиты Фирсова хотел несколько лет тому назад жениться на вдовой учительнице, но вскоре сам оставил свое намерение. Два раза он брал с собою в гости к учительнице Никиту, тогда еще мальчика, и Никита видел там задумчивую девочку Любу, которая сидела и читала книжки, не обращая внимания на чужих гостей.

Старая учительница угощала столяра чаем с сухарями и говорила что-то о просвещении народного ума и о ремонте школьных печей. Отец Никиты сидел все время молча; он стеснялся, крякал, кашлял и курил цигарки, а потом с робостью пил чай из блюдца, не трогая сухарей, потому что, дескать, давно уже сыт.

В квартире учительницы, во всех ее двух комнатах и в кухне, стояли стулья, на окнах висели занавески, в первой комнате находились пианино и шкаф для одежды, а в другой, дальней, комнате имелись кровати, два мягких кресла из красного бархата и там же на стенных полках помещалось много книг, — наверно, целое собранье сочинений. Отцу и сыну эта обстановка казалась слишком богатой, и отец, посетив вдову всего два раза, перестал к ней ходить. Он даже не управился ей сказать, что хочет на ней жениться. Но Никите было интересно увидеть еще раз пианино и читающую, задумчивую девочку, поэтому он просил отца жениться на старушке, чтобы ходить к ней в гости.

— Нельзя, Никит! — сказал в то время отец. — У меня образования мало, о чем я с ней буду говорить! А к нам их позвать — стыдно: у нас посуды нету, харчи нехорошие… Ты видал, у них кресла какие? Старинные, московские! А шкаф? По всем фасу резьба и выборка: я понимаю!.. А дочь! Она, наверно, курсисткой будет,

И отец теперь уже несколько лет не видел своей старой невесты, лишь иногда он, может быть, скучал по ней или просто размышляя.

На другой день после возвращения с гражданской войны Никита пошел в военный комиссариат, чтобы его отметили там в запас Затем Никита обошел весь знакомый, родной город, и у него заболело сердце от вида устаревших, небольших домов, сотлевших заборов и плетней и редких яблонь по дворам, многие из которых уже умерли, засохли навсегда. В его детстве эти яблони еще были зелеными, а одноэтажные дома казались большими и богатыми, населенными таинственными умными людьми, и улицы тогда были длинными, лопухи высокими, и бурьян на пустырях, на заброшенных огородах представлялся в то давнее время лесною, жуткою чащей. А сейчас Никита увидел, что маленькие дома жителей были жалкими, низкими, их надо красить и ремонтировать, бурьян на пустых местах беден, он растет не страшно, а заунывно, обитаемый лишь старыми, терпеливыми муравьями, и все улицы скоро кончались волевою землей, светлым небесным пространством, — город стал небольшим. Никита подумал, что, значит, им уже много жизни прожито, если большие, таинственные предметы обратились в маленькие и скучные.

Он медленно прошел мимо дома с зелеными ставнями, куда он некогда ходил в гости с отцом. Зеленую краску на ставнях он знал только по памяти, теперь от нее остались одни слабые следы, — она выцвела от солнца, была вымыта ливнями и дождями, вылиняла до древесины; и железная крыша на доме уже сильно заржавела — теперь, наверно, дожди проникают через крышу и мокнет потолок над пианино в квартире. Никита внимательно посмотрел в окна этого дома; занавесок на окнах теперь не было, по ту сторону стекол виднелась чужая тьма. Никита сел на скамейку около калитки обветшалого, но все же знакомого дома. Он думал, что, может быть, кто-нибудь заиграет на пианино внутри дома, тогда он послушает музыку. Но в доме было тихо, ничего не известно. Подождав немного, Никита поглядел в щель забора на двор, там росла старая крапива, пустая тропинка вела меж ее зарослями в сарай и три деревянные ступеньки подымались в сени. Должно быть, умерли уже давно и учительница-старушка, и ее дочка Люба, а мальчик ушел добровольцем на войну…

Никита направился к себе домой. День пошел к вечеру, — скоро отец придет ночевать, надо будет подумать с ним, как жить дальше и куда поступать на работу.

На главной улице уезда было небольшое гулянье, потому что народ начал оживать после войны. Сейчас по улице шли служащие, курсистки, демобилизованные, выздоравливающие от ран, подростки, люди домашнего и кустарного труда и прочие, а рабочий человек выйдет сюда на прогулку позже, когда совсем смеркнется. Одеты люди были в старую одежду, по-бедному, либо в поношенное военное обмундирование времен империализма.

Почти все прохожие, даже те, которые шли под руку, будучи женихами и невестами, имели при себе что-нибудь для хозяйства. Женщины несли в домашних сумках картофель, а иногда рыбу, мужчины держали под мышкой пайковый хлеб или половину коровьей головы либо скупо хранили в руках требуху на приварок, Но редко кто шел в унынии, разве только вовсе пожилой, истомленный человек. Более молодые обычно смеялись и близко глядели лица друг другу, воодушевленные и доверчивые, точно они были накануне вечного счастья.

— Здравствуйте! — несмело со стороны сказала женщина Никите Фирсову.

И голос тот сразу коснулся и согрел его, будто кто-то, дорогой и потерянный, отозвался ему на помощь. Однако Никите показалось, что это ошибка и это поздоровались не с ним. Боясь ошибиться, он медленно поглядел на ближних прохожих. Но их сейчас было всего два человека, и они уже миновали его. Никита оглянулся, — большая, выросшая Люба остановилась и смотрела в его сторону. Она грустно и смущенно улыбалась ему.

Никита подошел к ней и бережно оглядел ее — точно ли она сохранилась вся в целости, потому что даже в воспоминании она для него была драгоценность. Австрийские башмаки ее, зашнурованные бечевой, сильно износились, кисейное, бледное платье доходило ей только до колен, больше, наверно, не хватило материала, — и это платье заставило Никиту сразу сжалиться над Любой — он видел такие же платья на женщинах в гробах, а здесь кисея покрывала живое, выросшее, но бедное тело. Поверх платья был надет старый дамский жакет, — наверно, его носила еще мать Любы в свою девичью пору, — а на голове Любы ничего не было, одни простые волосы, свитые пониже шеи в светлую прочную косу.

— Вы меня не помните? — спросила Люба.

— Нет, я вас не забыл, — ответил Никита.

— Забывать никогда не надо, — улыбнулась Люба.

Ее чистые глаза, наполненные тайною душою, нежно глядели на Никиту, словно любовались им. Никита также смотрел в ее лицо, и его сердце радовалось и болело от одного вида ее глаз, глубоко запавших от житейской нужды и освещенных доверчивой надеждой.

Никита пошел с Любой одной к ее дому, — она жила все там же. Мать ее умерла не так давно, а младший брат кормился в голод около красноармейской полевой кухни, потом привык там бывать я ушел вместе с красноармейцами на юг против неприятеля.

— Он кашу там есть привык, а дома ее не было, — говорила Люба про брата.

Люба теперь жила лишь в одной комнате, — больше ей не надо. С замершим чувством Никита осмотрелся в этой комнате, где он в первый раз видел Любу, пианино и богатую обстановку. Сейчас здесь не было уже ни пианино, ни шкафа с резьбою по всему фасу, остались одни два мягких кресла, стол и кровать, и сама комната теперь перестала быть такою интересной и загадочной, как тогда, в ранней юности, — обои на стенах выцвели и ободрались, пол истерся, около изразцовой печи находилась небольшая железная печка, которую можно истопить горстью щепок, чтобы немного согреться около нее.

Люба вынула общую тетрадь из-за пазухи, потом сняла башмаки и осталась босая. Она училась теперь в уездной академии медицинских наук: в те годы по всем уездам были университеты и академии, потому что народ желал поскорее приобрести высшее знание; бессмысленность жизни, так же как голод и нужда, слишком измучили человеческое сердце, и надо было понять, что же есть существование людей, это — серьезно или нарочно?

— Они мне ноги трут, — сказала Люба про свои башмаки. — Вы посидите еще, а я лягу спать, а то мне очень сильно есть хочется, а я не хочу думать об этом…

Люба, не раздеваясь, залезла под одеяло на кровати и положила косу себе на глаза.

Никита молча просидел часа два-три, пока Люба не проснулась. Тогда уже настала ночь, и Люба встала в темноте.

— Моя подруга, наверно, сегодня не придет, — грустно сказала Люба.

— А что — она вам нужна? — спросил Никита.

— Даже очень, — произнесла Люба. — У них большая семья и отец военный, она мне приносит ужин, если у нее что-нибудь останется… Я поем, и мы с ней начинаем заниматься…

— А керосин у вас есть? — спросил Никита.

— Нет, мне дрова дали… Мы печку зажигаем — мы на полу садимся и видим от огня.

Люба беспомощно, стыдливо улыбнулась, словно ей пришла на ум жестокая и грустная мысль.

— Наверно, ее старший брат, мальчишка, не заснул, — сказала она. — Он не велит, чтоб меня его сестра кормила, ему жалко… А я не виновата! Я и так не очень люблю кушать: это не я — голова сама начинает болеть, она думает про хлеб и мешает мне Жить и думать другое…

— Люба! — позвал около окна молодой голос.

— Женя! — отозвалась Люба в окно.

Пришла подруга Любы. Она вынула из кармана своей куртку четыре больших печеных картошки и положила их на железную печку.

— А гистологию достала? — спросила Люба..

— А у кого ее доставать-то! — ответила Женя. — Меня в очередь в библиотеке записали…

— Ничего, обойдемся, — сообщила Люба. — Я две первые главы на факультете на память выучила. Я буду говорить, а ты запишешь. Пройдет?

— А раньше-то! — засмеялась Женя.

Никита растопил печку для освещения тетрадей огнем и собрался уходить к отцу на ночлег.

— Вы теперь не забудете меня? — попрощалась с ним Люба.

— Нет, — сказал Никита. — Мне больше некого помнить.

* * *

Фирсов полежал дома после войны два дня, а потом поступил работать в мастерскую крестьянской мебели, где работал его отец. Его зачислили плотником на подготовку материала, и расценок его был ниже, чем у отца, почти в два раза. Но Никита знал, что это временно, пока он не привыкнет к мастерству, а тогда его переведут в столяры и заработок станет лучше.

Работать Никита никогда не отвыкал. В Красной Армии тоже люди не одной войною занимались — на долгих постоях и в резервах красноармейцы рыли колодцы, ремонтировали избушки бедняков в деревнях и сажали кустарник в вершинах действующих оврагов, чтобы земля дальше не размывалась. Война ведь пройдет, а жизнь останется, и о ней надо было заранее позаботиться.

Через неделю Никита снова пошел в гости к Любе; он понес ей в подарок вареную рыбу и хлеб — свое второе блюдо от обеда в рабочей столовой.

Люба спешила читать по книжке у окна, пользуясь тем, что еще не погасло солнце на небе; поэтому Никита некоторое время сидел в комнате у Любы молчаливо, ожидая ночной темноты. Но вскоре сумрак сравнялся с тишиной на уездной улице, а Люба потерла свои глаза и закрыла учебную книгу.

— Как поживаете? — тихо спросила Люба.

— Мы с отцом живем, мы — ничего, — сказал Никита. — Я вам там покушать принес, — вы съешьте, пожалуйста, — попросил он.

— Я съем, спасибо, — произнесла Люба.

— А спать не будете? — спросил Никита.

— Не буду, — ответила Люба. — Я же поужинаю сейчас, я буду сыта!

Никита принес из сеней немного мелких дровишек и разжег железную печку, чтобы был свет для занятий. Он сел на пол, открыл печную дверцу и клал щепки и худые короткие поленья в огонь, стараясь, чтоб тепла было поменьше, а света побольше. Съев рыбу с хлебом, Люба тоже села на пол, против Никиты и около света из печки, и начала учить по книжке свою медицину.

Она читала молча, однако изредка шептала что-то, улыбалась и записывала мелким, быстрым почерком несколько слов в блокнот — наверно, самые важные вещи. А Никита только следил за правильным горением огня, и лишь время от времени — не часто — он смотрел в лицо Любы, но затем опять подолгу глядел на огонь, потому что боялся надоесть Любе своим взглядом. Так время шло, и Никита думал с печалью, что скоро оно пройдет совсем и ему настанет пора уходить домой.

В полночь, когда пробили часы на колокольне, Никита спросил у Любы, отчего не пришла ее подруга, по имени Женя.

— А у нее тиф повторился, она, наверное, умрет, — ответила Люба и опять стала читать медицину.

— Вот это жалко! — сказал Никита, но Люба ничего не ответила ему.

Никита представил себе в мысли больную, горячую Женю, — и, в сущности, он тоже мог бы ее искренне полюбить, если б узнал ее раньше и если бы она была немного добра к нему. Она тоже, кажется, прекрасная: зря он ее не разглядел тогда во тьме и плохо запомнил.

— Я уже спать хочу, — прошептала Люба, вздыхая.

— А поняли все, что прочитали-то? — спросил Никита.

— Все чисто! Хотите, расскажу? — предложила Люба.

— Не надо, — отказался Никита. — Вы лучше берегите при себе, а то я все равно забуду.

Он подмел веником сор около печки и ушел к отцу.

С тех пор он посещал Любу почти каждый день, лишь иногда пропуская сутки или двое, ради того, чтоб Люба поскучала по нем. Скучала она или нет — неизвестно, но в эти пустые вечера Никита вынужден был ходить по десять, по пятнадцать верст, несколько раз вокруг всего города, желая удержать себя в одиночестве, вытерпеть без утешения тоску по Любе и не пойти к ней.

У нее в гостях он обыкновенно занимался тем, что топил печь и ожидал, когда она ему скажет что-нибудь в промежуток, отвлекшись от своего учения по книге. Каждый раз Никита приносил Любе на ужин немного пищи из столовой при мастерской крестьянской мебели; обедала же она в своей академии, но там давали кушать слишком мало, а Люба много думала, училась вдобавок еще росла, и ей не хватало питания. В первую же свою получку Никита купил в ближней деревне коровьи ноги и затем всю ночь варил студень на железной печке, а Люба до полночи занималась с книгами и тетрадями, потом чинила свою одежду штопала чулки, мыла полы на рассвете и купалась на дворе в кадушке с дождевой водой, пока еще не проснулись посторонние люди.

Отцу Никиты было скучно жить все вечера одному, без сына, а Никита не говорил, куда он ходит. «Он сам теперь человек, — думал старик. — Мог же ведь быть убитым или раненным на войне, а раз живет — пусть ходит!»

Однажды старик заметил, что сын принес откуда-то две белые булки. Но он их сразу же завернул в отдельную бумагу, а его не угостил. Затем Никита, как обычно, надел фуражку и пошел до полночи и обе булки тоже взял с собой.

— Никит, возьми меня с собой! — попросился отец. — Я там ничего не буду говорить, я только гляну… Там интересно, — должно быть, что-нибудь выдающееся!

— В другой раз, отец, — стесняясь, сказал Никита. — А то тебе сейчас спать пора, завтра ведь на работу надо идти…

В тот вечер Никита не застал Любы, ее не было дома. Он сел тогда на лавочку у ворот и стал ожидать хозяйку. Белые булки он положил себе за пазуху и согревал их там, чтоб они не остыли до прихода Любы. Он сидел терпеливо до поздней ночи, наблюдая звезды на небе и редких прохожих людей, спешивших к детям в свои жилища, слушал звон городских часов на колокольне, лай собак по дворам и разные тихие, неясные звуки, которые днем не существуют. Он бы мог прожить здесь в ожидании, наверно, до самой своей смерти.

Люба неслышно появилась из тьмы перед Никитой. Он встал перед ней, но она сказала ему: «Идите лучше домой», — и заплакала. Она пошла к себе в квартиру, а Никита обождал еще снаружи в недоумении и пошел за Любой.

— Женя умерла, — сказала Люба ему в комнате. — Что я теперь буду делать?..

Никита молчал. Теплые булки лежали у него за пазухой — не то их надо вынуть сейчас, не то теперь уж ничего не нужно. Люба легла в одежде на кровать, отвернулась лицом к стене и плакала там сама для себя, беззвучно и почти не шевелясь.

Никита долго стоял один в ночной комнате, стесняясь помешать чужому грустному горю. Люба не обращала на него внимания, потому что печаль от своего горя делает людей равнодушными ко всем другим страдающим. Никита самовольно сел на кровать в ногах у Любы и вынул булки из-за пазухи, чтобы деть их куда-нибудь, но пока не находил для них места.

— Давайте я с вами буду теперь! — сказал Никита.

— А что вы будете делать? — спросила Люба в слезах. Никита подумал, боясь ошибиться или нечаянно обидеть Любу.

— Я ничего не буду, — отвечал он. — Мы станем жить как обыкновенно, чтоб вы не мучились.

— Обождем, нам нечего спешить, — задумчиво и расчетливо произнесла Люба. — Надо вот подумать, в чем Женю хоронить, — у них гроба нету…

— Я завтра его принесу, — пообещал Никита и положил булки на кровать.

На другой день Никита спросил разрешения у мастера и стал делать гроб; их всегда позволяли делать свободно и за материал не высчитывали. По неумению он делал его долго, но зато тщательно и особо чисто отделал внутреннее ложе для покойной девушки; от воображения умершей Жени Никита сам расстроился и немного покапал слезами в стружки. Отец, проходя по двору, подошел к Никите и заметил его расстройство.

— Ты что тоскуешь: невеста умерла? — спросил отец.

— Нет, подруга ее, — ответил он.

— Подруга? — сказал отец. — Да чума с ней!.. Дай я тебе борта в гробу поравняю, у тебя некрасиво вышло, точности не видать!

После работы Никита понес гроб к Любе; он не знал, где лежит ее мертвая подруга.

В тот год долго шла теплая осень, и народ был доволен. «Хлебу вышел недород, так мы на дровах сбережем», — говорили экономические люди. Никита Фирсов загодя заказал сшить из своей красноармейской шинели женское пальто для Любы, но пальто уже приготовили, а надобности, за теплым временем, в нем все еще не было. Никита по-прежнему ходил к Любе на квартиру, чтобы помогать ей жить и самому в ответ получать питание для наслаждения сердца.

Он ее спрашивал один раз, как они дальше будут жить — вместе или отдельно. А она отвечала, что до весны не имеет возможности чувствовать свое счастье, потому что ей надо поскорее окончить академию медицинских знаний, а там — видно будет Никита выслушал это далекое обещание, но не требовал большего счастья, чем оно уже есть у него благодаря Любе, и он не знал есть ли оно еще лучшее, но сердце его продрогло от долгого терпения и неуверенности — нужен ли он Любе сам по себе, как бедный, малограмотный, демобилизованный человек. Люба иногда с улыбкой смотрела на него своими светлыми глазами, в которых находились большие, черные, непонятные точки, а лицо ее вокруг глаз было исполнено добром.

Однажды Никита заплакал, покрывая Любу на ночь одеялом перед своим уходом домой, а Люба только погладила его по голове и сказала: «Ну будет вам, нельзя так мучиться, когда я еще жива».

Никита поспешил уйти к отцу, чтобы там укрыться, опомниться и не ходить к Любе несколько дней подряд. «Я буду читать, — решал он, — и начну жить по-настоящему, а Любу забуду, не стану ее помнить и знать. Что она такое особенное — на свете великие миллионы живут, еще лучше ее есть. Она некрасивая!»

Наутро он не встал с подстилки, на которой спал на полу. Отец, уходя на работу, попробовал его голову и сказал:

— Ты горячий: ложись на кровать! Поболей немножко, потом выздоровеешь… Ты на войне нигде не раненный?

— Нигде, — ответил Никита.

Под вечер он потерял память; сначала он видел все время потолок и двух поздних предсмертных мух на нем, приютившихся греться там для продолжения жизни, а потом эти же предметы стали вызывать в нем тоску, отвращение, — потолок и мухи словно забрались к нему внутрь мозга, их нельзя было изгнать оттуда и перестать думать о них все более увеличивающейся мыслью, съедающей уже головные кости. Никита закрыл глаза, но мухи кипели в его мозгу, он вскочил с кровати, чтобы прогнать мух с потолка, и упал обратно на подушку: ему показалось, что от подушки еще пахло материнским дыханием — мать ведь здесь же спала рядом с отцом, — Никита вспомнил ее и забылся.

Через четыре дня Люба отыскала жилище Никиты Фирсова и явилась к нему в первый раз сама. Шла только середина дня; во всех домах, где жили рабочие, было безлюдно — женщины ушли доставать провизию, а дошкольные ребятишки разбрелись по дворам и полянам. Люба села на кровать к Никите, погладила ему лоб, протерла глаза концом своего носового платка и спросила:

— Ну что, где у тебя болит?

— Нигде, — сказал Никита.

Сильный жар уносил его в своем течении вдаль ото всех людей и ближних предметов, и он с трудом видел сейчас и помнил Любу, боясь ее потерять в темноте равнодушного рассудка; он взялся рукой за карман ее пальто, сшитого из красноармейской шинели, и держался за него, как утомленный пловец за отвесный берег, то утопая, то спасаясь. Болезнь все время стремилась увлечь его на сияющий, пустой горизонт — в открытое море, чтоб он там отдохнул на медленных, тяжелых волнах.

— У тебя грипп, наверно, я тебя вылечу, — сказала Люба. — А может, и тиф!.. Но ничего — не страшно!

Она подняла Никиту за плечи и посадила его спиной к стене. Затем быстро и настойчиво Люба переодела Никиту в свое пальто, нашла отцовский шарф и повязала им голову больного, а ноги его всунула в валенки, валявшиеся до зимы под кроватью. Обхватив Никиту, Люба велела ему ступить ногами и вывела его, озябшего, на улицу. Там стоял извозчик. Люба подсадила больного в пролетку, и они поехали.

— Не жилец народ живет! — сказал извозчик, обращаясь к лошади, беспрерывно погоняя ее вожжами на уездную мелкую рысь.

В своей комнате Люба раздела и уложила Никиту в кровать и укрыла его одеялом, старой ковровой дорожкой, материнскою ветхою шалью — всем согревающим добром, какое у нее было.

— Зачем тебе дома лежать? — удовлетворенно говорила Люба, подтыкая одеяло под горячее тело Никиты. — Ну зачем!.. Отец твой на работе, ты лежишь целый день один, ухода ты никакого не видишь и тоскуешь по мне…

Никита долго решал и думал, где Люба взяла денег на извозчика. Может быть, она продала свои австрийские башмаки или учебную книжку (она ее сначала выучила наизусть, чтобы не нужна была), или же она заплатила извозчику всю месячную стипендию…

Ночью Никита лежал в смутном сознании: иногда он понимал, где сейчас находится, и видел Любу, которая топила печку и стряпала пищу на ней, а затем Никита наблюдал незнакомые видения своего ума, действующего отдельно от его воли в сжатой, горячей тесноте головы.

Озноб его все более усиливался. Время от времени Люба пробовала ладонью лоб Никиты и считала пульс в его руке. Поздно ночью она напоила его кипяченой, теплой водой и, сняв верхнее Платье, легла к больному под одеяло, потому что Никита дрожал от лихорадки и надо было согреть его. Люба обняла Никиту и прижала к себе, а он свернулся от стужи в комок и прильнул лицом к ее груди, чтобы теснее ощущать чужую, высшую, лучшую жизнь и позабыть свое мученье, свое продрогшее пустое тело. Но Никите жалко было теперь умирать, — не ради себя, но ради того чтоб иметь прикосновение к Любе и к другой жизни, — поэтому он спросил шепотом у Любы, выздоровеет он или помрет: она ведь училась и должна знать.

Люба стиснула руками голову Никиты и ответила ему:

— Ты скоро поправишься… Люди умирают потому, что они болеют одни и некому их любить, а ты со мной сейчас… Никита пригрелся и уснул.

Недели через три Никита поправился. На дворе уже выпал снег, стало вдруг тихо повсюду, и Никита пошел зимовать к отцу; он не хотел мешать Любе до окончания академии, пусть ум ее разовьется полностью весь, она тоже из бедных людей. Отец обрадовался возвращению сына, хотя и посещал его у Любы из двух дней в третий, принося каждый раз для сына харчи, а Любе какой бы то ни было гостинец.

Днем Никита опять стал работать в мастерской, а вечером посещал Любу и зимовал спокойно; он знал, что с весны она будет его женой и с того времени наступит счастливая, долгая жизнь. Изредка Люба трогала, шевелила его, бегала от него по комнате, и тогда — после игры — Никита осторожно целовал ее в щеку. Обычно же Люба не велела ему напрасно касаться себя.

— А то я тебе надоем, а нам еще всю жизнь придется жить! — говорила она. — Я ведь не такая вкусная: тебе это кажется!..

В дни отдыха Люба и Никита ходили гулять по зимним дорогам за город или шли, полуобнявшись, по льду уснувшей реки Потудани — далеко вниз по летнему течению. Никита ложился животом и смотрел вниз под лед, где видно было, как тихо текла вода. Люба тоже устраивалась рядом с ним, и, касаясь друг друга, они наблюдали укромный поток воды и говорили, насколько счастлива река Потудань, потому что она уходит в море и эта вода подо льдом будет течь мимо берегов далеких стран, в которых сейчас растут цветы и поют птицы. Подумав об этом немного, Люба велела Никите тотчас же вставать со льда; Никита ходил теперь в старом отцовском пиджаке на вате, он ему был короток, грел мало, и Никита мог простудиться.

И вот они терпеливо дружили вдвоем почти всю долгую зиму, томимые предчувствием своего близкого будущего счастья. Река Потудань тоже всю зиму таилась подо льдом, и озимые хлеба дремали под снегом, — эти явления природы успокаивали и даже утешали Никиту Фирсова: не одно его сердце лежит в погребении перед весной. В феврале, просыпаясь утром, он прислушивался — не жужжат ли уже новые мухи, а на дворе глядел на небо и на деревья соседнего сада: может быть, уже прилетают первые птицы из дальних стран. Но деревья, травы и зародыши мух еще спали в глубине своих сил и в зачатке.

В середине февраля Люба сказала Никите, что выпускные экзамены у них начинаются двадцатого числа, потому что врачи очень нужны и народу некогда их долго ждать. А к марту экзамены уже кончатся, — поэтому пусть снег лежит и река течет подо льдом хоть до июля месяца! Радость их сердца наступит раньше тепла природы.

На это время — до марта месяца — Никита захотел уехать из города, чтобы скорее перетерпеть срок до совместной жизни с Любой. Он назвался в мастерской крестьянской мебели идти с бригадой столяров чинить мебель по сельсоветам и школам в деревнях.

Отец тем временем — к марту месяцу — сделал не спеша в подарок молодым большой шкаф, подобный тому, который стоял в квартире Любы, когда еще ее мать была приблизительной невестой отца Никиты. На глазах старого столяра жизнь повторялась уже по второму или по третьему своему кругу. Понимать это можно, а изменить пожалуй что нельзя, и, вздохнув, отец Никиты положил шкаф на санки и повез его на квартиру невесты своего сына. Снег потеплел и таял против солнца, но старый человек был еще силен и волок санки в упор даже по черному телу оголившейся земли, Он думал втайне, что и сам бы мог вполне жениться на этой девушке Любе, раз на матери ее постеснялся, но стыдно как-то и нет в доме достатка, чтобы побаловать, привлечь к себе подобную молодую девицу. И отец Никиты полагал отсюда, что жизнь далеко не нормальна. Сын вот только явился с войны и опять уходит из дома, теперь уж навсегда. Придется, видно, ему, старику, взять к себе хоть побирушку с улицы — не ради семейной жизни, а чтоб, вроде домашнего ежа или кролика, было второе существо в жилище: пусть оно мешает жить и вносит нечистоту, но без него перестанешь быть человеком.

Сдав Любе шкаф, отец Никиты спросил у нее, когда ему нужно приходить на свадьбу,

— А когда Никита приедет: я готова! — сказала Люба.

Отец ночью пошел на деревню за двадцать верст, где Никита работал по изготовлению школьных парт. Никита спал в пустом классе на полу, но отец побудил его и сказал ему, что пора идти в город — можно жениться.

— Ты ступай, а я за тебя парты доделаю! — сказал отец. Никита надел шапку и сейчас же, не ожидая рассвета, отправился пешком в уезд. Он шел один всю вторую половину ночи по пустым местам; полевой ветер бродил без порядка близ него, то касаясь лица, то задувая в спину, а иногда и вовсе уходя на покой в тишину придорожного оврага. Земля по склонам и на высоких пашнях лежала темной, снег ушел с нее в низы, пахло молодою водой и ветхими травами, павшими с осени. Но осень уже забытое давнее время, — земля сейчас была бедна и свободна, она будет рожать все сначала и лишь те существа, которые никогда не жили. Никита даже не спешил идти к Любе; ему нравилось быть в сумрачном свете ночи на этой беспамятной ранней земле, забывшей всех умерших на ней и не знающей, что она родит в тепле нового лета.

Под утро Никита подошел к дому Любы. Легкая изморозь легла на знакомую крышу и на кирпичный фундамент, — Любе, наверно, сладко спится сейчас в нагретой постели, и Никита прошел мимо ее дома, чтобы не будить невесту, не остужать ее тела из-за своего интереса.

К вечеру того же дня Никита Фирсов и Любовь Кузнецова записались в уездном Совете на брак, затем они пришли в комнату Любы и не знали, чем им заняться. Никите стало теперь совестно, что счастье полностью случилось с ним, что самый нужный для него человек на свете хочет жить заодно с его жизнью, словно в нем скрыто великое, драгоценное добро. Он взял руку Любы к себе и долго держал ее; он наслаждался теплотой ладони этой руки, он чувствовал через нее далекое биение любящего его сердца и думал о непонятной тайне: почему Люба улыбается ему и любит его неизвестно за что. Сам он чувствовал в точности, почему дорога для него Люба.

— Сначала давай покушаем! — сказала Люба и выбрала свою руку от Никиты.

Она приготовила сегодня кое-что: по окончании академии ей дали усиленное пособие в виде продуктов и денежных средств.

Никита со стеснением стал есть вкусную, разнообразную пищу У своей жены. Он не помнил, чтобы когда-нибудь его угощали почти задаром, ему не приходилось посещать людей для своего удовольствия и еще вдобавок наедаться у них.

Покушав, Люба встала первой из-за стола. Она открыла объятия навстречу Никите и сказала ему;

— Ну!

Никита поднялся и робко обнял ее, боясь повредить что-нибудь в этом особом, нежном теле. Люба сама сжала его себе на помощь, но Никита попросил: «Подождите, у меня сердце сильно заболело», — и Люба оставила мужа.

На дворе наступили сумерки, и Никита хотел затопить печку для освещения, но Люба сказала: «Не надо, я ведь уже кончила учиться, и сегодня наша свадьба». Тогда Никита разобрал постель, а Люба тем временем разделась при нем, не зная стыда перед мужем. Никита же зашел за отцовский шкаф и там снял с себя поскорее одежду, а потом лег рядом с Любой ночевать.

Наутро Никита встал спозаранку. Он подмел комнату, затопил печку, чтобы скипятить чайник, принес из сеней воду в ведре для умывания и под конец не знал уже, что ему еще сделать, пока Люба спит. Он сел на стул и пригорюнился: Люба теперь, наверно, велит ему уйти к отцу навсегда, потому что, оказывается, надо уметь наслаждаться, а Никита не может мучить Любу ради своего счастья, и у него вся сила бьется в сердце, приливает к горлу, не оставаясь больше нигде.

Люба проснулась и глядела на мужа.

— Не унывай, не стоит, — сказала она, улыбаясь. — У нас все с тобой
наладится!

— Давай я пол вымою, — попросил Никита, — а то у нас грязно.

— Ну, мой, — согласилась Люба.

«Как он жалок и слаб от любви ко мне! — думала Люба в кровати. — Как он мил и дорог мне, и пусть я буду с ним вечной девушкой!.. Я протерплю. А может — когда-нибудь он станет любить меня меньше и тогда будет сильным человеком!»

Никита ерзал по полу с мокрой тряпкой, смывая грязь с половых досок, а Люба смеялась над ним с постели.

— Вот я и замужняя! — радовалась она сама с собой и вылезла в сорочке поверх одеяла.

Убравшись с комнатой, Никита заодно вытер влажной тряпкой всю мебель, затем разбавил холодную воду в ведре горячей и вынул из-под кровати таз, чтобы Люба умывалась над ним.

После чая Люба поцеловала мужа в лоб и пошла на работу в больницу, сказав, что часа в три она возвратится. Никита попробовал на лбу место поцелуя жены и остался один. Он сам не знал, почему он сегодня не пошел на работу, — ему казалось, что жить теперь ему стыдно и, может быть, совсем не нужно: зачем же тогда зарабатывать деньги на хлеб? Он решил кое-как дожить свой век, пока не исчахнет от стыда и тоски.

Обследовав общее семейное имущество в квартире, Никита нашел продукты и приготовил обед из одного блюда — кулеш с говядиной. А после такой работы лег вниз лицом на кровать и стал считать, сколько времени осталось до вскрытия рек, чтобы утопиться в Потудани.

— Обожду, как тронется лед: недолго! — сказал он себе вслух для успокоения и задремал.

Люба принесла со службы подарок — две плошки зимних цветов; ее там поздравили с бракосочетанием врачи и сестры милосердия. А она держалась с ними важно и таинственно, как истинная женщина. Молодые девушки из сестер и сиделок завидовали ей, одна же искренняя служащая больничной аптеки доверчиво спросила у Любы — правда или нет, что любовь — это нечто чарующее, а замужество по любви — упоительное счастье? Люба ответила ей, что все это чистая правда, оттого и люди на свете живут.

Вечером муж и жена беседовали друг с другом. Люба говорила, что у них могут появиться дети и надо заранее об этом подумать. Никита обещал начать в мастерской делать сверхурочно детскую мебель: столик, стул и кроватку-качалку.

— Революция осталась навсегда, теперь рожать хорошо, — говорил Никита. — Дети несчастными уж никогда не будут!

— Тебе хорошо говорить, а мне ведь рожать придется! — обижалась Люба.

— Больно будет? — спрашивал Никита. — Лучше тогда не рожай, не мучайся…

— Нет, я вытерплю, пожалуй! — соглашалась Люба.

В сумерках она постелила постель, причем, чтоб не тесно было спать, она подгородила к кровати два стула для ног, а ложиться велела поперек постели. Никита лег в указанное место, умолк и поздно ночью заплакал во сне. Но Люба долго не спала, она услышала его слезы и осторожно вытерла спящее лицо Никиты концом простыни, а утром, проснувшись, он не запомнил своей ночной печали.

С тех пор их общая жизнь пошла по своему времени. Люба лечила людей в больнице, а Никита делал крестьянскую мебель. В свободные часы и по воскресеньям он работал на дворе и по по дому хотя Люба его не просила об этом, — она сама теперь точно не знала, чей это дом. Раньше он принадлежал ее матери, потом его взяли в собственность государства, но государство забыло про дом — никто ни разу не приходил справляться в целости дома и не брал денег за квартиру. Никите это было все равно. Он достал через знакомых отца зеленой краски-медянки и выкрасил заново крышу и ставни, как только устоялась весенняя погода. С тем же прилежанием он постепенно починил обветшалый сарай на дворе, оправил ворота и забор и собирался рыть новый погреб, потому что старый обвалился.

Река Потудань уже тронулась. Никита ходил два раза на ее берег, смотрел на потекшие воды и решил не умирать, пока Люба еще терпит его, а когда перестанет терпеть, тогда он успеет скончаться — река не скоро замерзнет. Дворовые хозяйственные работы Никита делал обычно медленно, чтобы не сидеть в комнате и не надоедать напрасно Любе. А когда он отделывался начисто, то нагребал к себе в подол рубашки глину из старого погреба и шел с ней в квартиру. Там он садился на пол и лепил из глины фигурки людей и разные предметы, не имеющие подобия и назначения, — просто мертвые вымыслы в виде горы с выросшей из нее головой животного или корневища дерева, причем корень был как бы обыкновенный, но столь запутанный, непроходимый, впившийся одним своим отростком в другой, грызущий и мучающий сам себя, что от долгого наблюдения этого корня хотелось спать. Никита нечаянно, блаженно улыбался во время своей глиняной работы, а Люба сидела тут же, рядом с ним на полу, зашивала белье, напевая песенки, что слышала когда-то, и между своим делом ласкала Никиту одною рукой — то гладила его по голове, то щекотала под мышкой. Никита жил в эти часы со сжавшимся кротким сердцем и не знал, нужно ли ему еще что-либо более высшее и могучее, или жизнь на самом деле невелика, — такая, что уже есть у него сейчас. Но Люба смотрела на него утомленными глазами, полными терпеливой доброты, словно добро и счастье стали для нее тяжким трудом. Тогда Никита мял свои игрушки, превращал их снова в глину и спрашивал у жены, не нужно ли затопить печку, чтобы согреть воду для чая, или сходить куда-нибудь по делу. — Не нужно, — улыбалась Люба. — Я сама сделаю все… И Никита понимал, что жизнь велика и, быть может, ему непосильна, что она не вся сосредоточена в его бьющемся сердце — она еще интересней, сильнее и дороже в другом, недоступном ему человеке. Он взял ведро и пошел за водой в городской колодец, где вода была чище, чем в уличных бассейнах. Никита ничем, никакой работой не мог утолить свое горе и боялся, как в детстве приближающейся ночи. Набрав воды, Никита зашел с полным ведром к отцу и посидел у него в гостях.

— Что ж свадьбу-то не сыграли? — спросил отец. — Тайком, по-советски управились?..

— Сыграем еще, — пообещал сын. — Давай с тобой сделаем маленький стол со стулом и кровать-качалку, — ты поговори завтра с мастером, чтоб дали материал… А то у нас дети, наверно, пойдут!

— Ну что ж, можно, — согласился отец. — Да ведь дети у вас скоро не должны быть: не пора еще…

Через неделю Никита поделал для себя всю нужную детскую мебель; он оставался каждый вечер сверхурочно и тщательно трудился. А отец начисто отделал каждую вещь и покрасил ее.

Люба установила детскую утварь в особый уголок, убрала столик будущего ребенка двумя горшками цветов и положила на спинку стула новое вышитое полотенце. В благодарность за верность к ней и к ее неизвестным детям Люба обняла Никиту, она поцеловала его в горло, прильнула к груди и долго согревалась близ любящего человека, зная, что больше ничего сделать нельзя. А Никита, опустив руки, скрывая свое сердце, молча стоял перед нею, потому что не хотел казаться сильным, будучи беспомощным

В ту ночь Никита выспался рано, проснувшись немного позже полуночи. Он лежал долго в тишине и слушал звон часов в городе — половина первого, час, половина второго: три раза по одному удару. На небе, за окном, началось смутное прозябание — еще не рассвет, а только движение тьмы, медленное оголение пустого пространства, и все вещи в комнате и новая детская мебель тоже стали заметны, но после прожитой темной ночи они казались жалкими и утомленными, точно призывая к себе на помощь. Люба пошевелилась под одеялом и вздохнула: может быть, она тоже не спала. На всякий случай Никита замер и стал слушать. Однако больше Люба не шевелилась, она опять дышала ровно, и Никите нравилось, что Люба лежит около него живая, необходимая для его души и не помнящая во сне, что он, ее муж, существует. Лишь бы она была цела и счастлива, а Никите достаточно для жизни одного сознания про нее. Он задремал в покое, утешаясь сном близкого милого человека, и снова открыл глаза.

Люба осторожно, почти неслышно плакала. Она покрылась с головой и там мучилась одна, сдавливая свое горе, чтобы оно умерло беззвучно. Никита повернулся лицом к Любе и увидел, как она, жалобно свернувшись под одеялом, часто дышала и угнеталась. Никита молчал. Не всякое горе можно утешить; есть горе, которое кончается лишь после истощения сердца, в долгом забвении или в рассеянности среди текущих житейских забот.

На рассвете Люба утихла. Никита обождал время, затем приподнял конец одеяла и посмотрел в лицо жены. Она покойно спала, теплая, смирная, с осохшими слезами…

Никита встал, бесшумно оделся и ушел наружу. Слабое утро начиналось в мире, прохожий нищий шел с полной сумою посреди улицы. Никита отправился вослед этому человеку, чтобы иметь смысл идти куда-нибудь. Нищий вышел за город и направился по большаку в слободу Кантемировку, где спокон века были большие базары и жил зажиточный народ; правда, там нищему человеку подавали всегда мало, кормиться как раз приходилось по дальним, бедняцким деревням, но зато в Кантемировке было праздно, интересно, можно пожить на базаре одним наблюдением множества людей, чтобы развлеклась на время душа.

В Кантемировку нищий и Никита пришли к полудню. На околице города нищий человек сел в канавку, открыл сумку и вместе с Никитой стал угощаться оттуда, а в городе они разошлись в разные стороны, потому что у нищего были свои соображения, у Никиты их не было. Никита пришел на базар, сел в тени за торговым закрытым рундуком и перестал думать о Любе, о заботах жизни и о самом себе.

…Базарный сторож жил на базаре уже двадцать пять лет и все годы жирно питался со своей тучной, бездетной старухой. Ему всегда у купцов и в кооперативных магазинах давали мясные, некондиционные остатки и отходы, отпускали по себестоимости пошивочный материал, а также предметы по хозяйству, вроде ниток, мыла и прочего. Он уже и сам издавна торговал помаленьку пустой, бракованной тарой и наживал деньги в сберкассу. По должности ему полагалось выметать мусор со всего базара, смывать кровь с торговых полок в мясном ряду, убирать публичное отхожее место, а по ночам караулить торговые навесы и помещения. Но он только прохаживался ночью по базару в теплом тулупе, а черную работу поручал босякам и нищим, которые ночевали на базаре; его жена почти всегда выливала остатки вчерашних мясных щей в помойное место, так что сторож всегда мог кормить какого-нибудь бедного человека за уборку отхожего места.

Жена постоянно наказывала ему — не заниматься черной работой, ведь у него уж борода седая вон какая отросла, — он теперь не сторож, а надзиратель.

Но разве бродягу либо нищего приучишь к вечному труду на готовых харчах: он поработает однажды, поест, что дадут, и еще попросит, а потом пропадает обратно в уезд.

За последнее время уже несколько ночей подряд сторож прогонял с базара одного и того же человека. Когда сторож толкал его, спящего, тот вставал и уходил, ничего не отвечая, а потом опять лежал или сидел где-нибудь за дальним рундуком. Однажды сторож всю ночь охотился за этим бесприютным человеком, в нем даже кровь заиграла от страсти замучить, победить чужое, утомленное существо… Раза два сторож бросал в него палкой и попадал по голове, но бродяга на рассвете все же скрылся от него, — наверно, совсем ушел с базарной площади. А утром сторож нашел его опять — он спал на крышке выгребной ямы за отхожим местом, прямо снаружи. Сторож окликнул спящего, тот открыл глаза, но ничего не ответил, посмотрел и опять равнодушно задремал. Сторож подумал, что это — немой человек. Он ткнул наконечником палки в живот дремлющего и показал рукой, чтоб он шел за ним.

В своей казенной, опрятной квартире — из кухни и комнаты — сторож дал немому похлебать из горшка холодных щей с выжирками, а после харчей велел взять в сенях метлу, лопату, скребку, ведро с известью и прибрать начисто публичное место. Немой глядел на сторожа туманными глазами: наверно, он был и глухой еще… Но нет, едва ли, — немой забрал в сенях весь нужный инструмент и материал, как сказал ему сторож, значит — он слышит.

Никита аккуратно сделал работу, и сторож явился потом проверить, как оно получилось; для начала вышло терпимо, поэтому сторож повел Никиту на коновязь и доверил ему собрать навоз и вывезти его на тачке.

Дома сторож-надзиратель приказал своей хозяйке, чтоб она теперь не выхлестывала в помойку остатки от ужина и обеда, а сливала бы их в отдельную черепушку: пусть немой человек доедает.

— Небось и спать его в горнице класть прикажешь? — спросила хозяйка.

— Это ни к чему, — определил хозяин. — Ночевать он наружи будет: он ведь не глухой, пускай лежит и воров слушает, а услышит — мне прибежит скажет… Дай ему дерюжку, он найдет ce6e место и постелит…

На слободском базаре Никита прожил долгое время. Отвыкнув сначала говорить, он и думать, вспоминать и мучиться стал меньше. Лишь изредка ему ложился гнет на сердце, но он терпел его без размышления, и чувство горя в нем постепенно утомлялось и проходило. Он уже привык жить на базаре, а многолюдство народа, шум голосов, ежедневные события отвлекали его от памяти по самом себе и от своих интересов — пищи, отдыха, желания увидеть отца. Работал Никита постоянно; даже ночью, когда Никита засыпал в пустом ящике среди умолкшего базара, к нему наведывался сторож-надзиратель и приказывал ему подремывать и слушать, а не спать по-мертвому. «Мало ли что, — говорил сторож, — намедни вон жулики две доски от ларька оторвали, пуд меда без хлеба съели…» А на рассвете Никита уже работал, он спешил убрать базар до народа; днем тоже есть нельзя было, то надо навоз накладывать из кучи на коммунальную подводу, то рыть новую яму для помоев и нечистот, то разбирать старые ящики, которые сторож брал даром у торгующих и продавал затем в деревню отдельными досками, — либо еще находилась работа.

Среди лета Никиту взяли в тюрьму по подозрению в краже москательных товаров из базарного филиала сельпо, но следствие оправдало его, потому что немой, сильно изнемогший человек был слишком равнодушен к обвинению. Следователь не обнаружил в характере Никиты и в его скромной работе на базаре как помощника сторожа никаких признаков жадности к жизни и влечения к удовольствию или наслаждению, — он даже в тюрьме не поедал всей пищи. Следователь понял, что этот человек не знает ценности личных и общественных вещей, а в обстоятельствах его дела не содержалось прямых улик. «Нечего пачкать тюрьму таким человеком!» — решил следователь.

Никита просидел в тюрьме всего пять суток, а оттуда снова явился на базар. Сторож-надзиратель уморился без него работать, поэтому обрадовался, когда немой опять показался у базарных рундуков. Старик позвал его в квартиру и дал Никите покушать свежих горячих щей, нарушив этим порядок и бережливость в своем хозяйстве. «Один раз поест — не разорит! — успокоил себя старый сторож-хозяин. — А дальше опять на вчерашнюю холодную еду перейдет, когда что останется!»

— Ступай, мусор отгреби в бакалейном ряду, — указал сторож Никите, когда тот поел хозяйские щи.

Никита отправился на привычное дело. Он слабо теперь чувствовал самого себя и думал немного, что лишь нечаянно появлялось в его мысли. К осени, вероятно, он вовсе забудет, что он такое, и, видя вокруг действие мира, — не станет больше иметь о нем представления; пусть всем людям кажется, что этот человек живет себе на свете, а на самом деле он будет только находиться здесь и существовать в беспамятстве, в бедности ума, в бесчувствии, как в домашнем тепле, как в укрытии от смертного горя…

Вскоре после тюрьмы, уже на отдании лета, — когда ночи стали длиннее, — Никита, как нужно по правилу, хотел вечером запереть дверь в отхожее место, но оттуда послышался голос:

— Погоди, малый, замыкать!.. иль и отсюда добро воруют? Никита обождал человека. Из помещения вышел отец с пустым мешком под мышкой.

— Здравствуй, Никит! — сказал сначала отец и вдруг жалобно заплакал, стесняясь слез и не утирая их ничем, чтоб не считать их существующими. — Мы думали, ты покойник давно… Значит, ты цел?

Никита обнял похудевшего, поникшего отца, — в нем тронулось сейчас сердце, отвыкшее от чувства.

Потом они пошли на пустой базар и приютились в проходе меж двух рундуков.

— А я за крупой сюда пришел, тут она дешевле, — объяснил отец. — Да вот, видишь, опоздал, базар уж разошелся… Ну, теперь переночую, а завтра куплю и отправлюсь… А ты тут что?

Никита захотел ответить отцу, однако у него ссохлось горло, и он забыл, как нужно говорить. Тогда он раскашлялся и прошептал:

— Я, ничего. А Люба жива?

— В реке утопилась, — сказал отец. — Но ее рыбаки сразу увидели и вытащили, стали отхаживать, — она и в больнице лежала: поправилась.

— А теперь жива? — тихо спросил Никита.

— Да пока еще не умерла, — произнес отец. — У нее кровь горлом часто идет: наверно, когда утопала, то простудилась. Она время плохое выбрала, — тут как-то погода испортилась, вода была холодная…

Отец вынул из кармана хлеб, дал половину сыну, и они пожевали немного на ужин. Никита молчал, а отец постелил на землю мешок и собирался укладываться.

— А у тебя есть место? — спросил отец. — А то ложись на мешок, а я буду на земле, я не простужусь, я старый…

— А отчего Люба утопилась? — прошептал Никита.

— У тебя горло, что ль, болит? — спросил отец. — Пройдет!… По тебе она сильно убивалась и скучала, вот отчего… Цельный месяц по реке Потудани, по берегу, взад-вперед за сто верст ходила. Думала, ты утонул и всплывешь, а она хотела тебя увидеть. А ты, оказывается, вот тут живешь. Это плохо…

Никита думал о Любе, и опять его сердце наполнялось горем и силой.

— Ты ночуй, отец, один, — сказал Никита. — Я пойду на Любу погляжу.

— Ступай, — согласился отец. — Сейчас идти хорошо, прохладно. А я завтра приду, тогда поговорим…

Выйдя из слободы, Никита побежал по безлюдному уездному большаку. Утомившись, он шел некоторое время шагом, потом снова бежал в свободном легком воздухе по темным полям.

Поздно ночью Никита постучал в окно к Любе и потрогал ставни, которые он покрасил когда-то зеленой краской, — сейчас ставни казались синими от темной ночи. Он прильнул лицом к оконному стеклу. От белой простыни, спустившейся с кровати, по комнате рассеивался слабый свет, и Никита увидел детскую мебель, сделанную им с отцом, — она была цела. Тогда Никита сильно постучал по оконной раме. Но Люба опять не ответила, она не подошла к окну, чтобы узнать его.

Никита перелез через калитку, вошел в сени, затем в комнату, — двери были не заперты: кто здесь жил, тот не заботился о сохранении имущества от воров.

На кровати под одеялом лежала Люба, укрывшись с головой.

— Люба! — тихо позвал ее Никита.

— Что? — спросила Люба из-под одеяла.

Она не спала. Может быть, она лежала одна в страхе и болезни или считала стук в окно и голос Никиты сном. Никита сел с краю на кровать.

— Люба, это я пришел! — сказал Никита. Люба откинула одеяло со своего лица.

— Иди скорей ко мне! — попросила она своим прежним, нежным голосом и протянула руки Никите.

Люба боялась, что все это сейчас исчезнет; она схватила Никиту за руки и потянула его к себе.

Никита обнял Любу с тою силою, которая пытается вместить другого, любимого человека внутрь своей нуждающейся души; но он скоро опомнился, и ему стало стыдно.

— Тебе не больно? — спросил Никита.

— Нет! Я не чувствую, — ответила Люба.

Он пожелал ее всю, чтобы она утешилась, и жестокая, жалкая сила пришла к нему. Однако Никита не узнал от своей близкой любви с Любой более высшей радости, чем знал ее обыкновенно, — он почувствовал лишь, что сердце его теперь господствует во всем его теле и делится своей кровью с бедным, но необходимым наслаждением.

Люба попросила Никиту, — может быть, он затопит печку, ведь на дворе еще долго будет темно. Пусть огонь светит в комнате, все равно спать она больше не хочет, она станет ожидать рассвета и глядеть на Никиту.

Но в сенях больше не оказалось дров. Поэтому Никита оторвал на дворе от сарая две доски, поколол их на части и на щепки и растопил железную печь. Когда огонь прогрелся, Никита отворил печную дверцу, чтобы свет выходил наружу. Люба сошла с кровати и села на полу против Никиты, где было светло.

— Тебе ничего сейчас, не жалко со мной жить? — спросила она.

— Нет, мне ничего, — ответил Никита. — Я уже привык быть счастливым с тобой.

— Растопи печку посильней, а то я продрогла, — попросила Люба.

Она была сейчас в одной заношенной ночной рубашке, и похудевшее тело ее озябло в прохладном сумраке позднего времени.

Краткое содержание Защита Чика Искандер для читательского дневника

Школьник по имени Чик попал в неприятность в школе. Преподаватель по русскому языку Акакий Македонович потребовал, чтобы мальчик пришел в школу с родителем. Преподаватель по привычкам писал и объяснял грамматические правила в виде стихов. Сочиненное и прочитанное стихотворение вызвало громкий смех у Чика. Преподаватель потребовал разъяснить причину. Чик не успел сказать ни слова, поскольку прозвенел звонок. Чик не мог привести никого в школу. Он жил и воспитывался у тети. Она всегда гордилась его хорошими оценками. От вызова в школу ее хватил бы удар.

Мальчик залез на дерево, обвитое виноградной лозой. Чик долго думал и заодно наблюдал за происходящим во дворе. Продавец кондитерских изделий Алихан только вернулся с работы. Он отпустил ноги в горячую воду и играл в нарды с состоятельным портным.

Также во дворе ходил дядя Коля. Прохожий человек спросил у него адрес, на что получил грубый ответ на турецком языке. Словарный запас дяди Коли насчитывал примерно 80 словосочетаний на турецком, русском и абхазском языке. Состоятельный портной объяснил, как пройти на указанную улицу, тут школьник придумал немыслимую идею, а именно повести в школу дядю Колю. Мальчик начал придумывать, как выманить его со двора. Чик придумал предложить ему что-нибудь. Дядя Коля сильно обожал лимонад. Для покупки мальчику нужны деньги.

Чик решил взять деньги в долг у Оника. Но взамен надо отдать какую – то вещь. Вместе денег Чик захотел отдать теннисный мяч, застрявший в трубе. Мальчик попросил 40 копеек у Оника, пообещав продать мяч, застрявший в трубе. Оник поинтересовался, вытащил ли Чик этот мяч. Мальчик пообещал вытащить игрушку и попросил деньги. Он пообещал, что вернет 40 копеек и заберет мяч. А до этого Оник сможет поиграть с мячом бесплатно. Оник обрадовался и побежал домой за деньгами.

На завтрашнее утро Чик ждал удобного момента, чтобы поговорить с дядей Колей. Подождав немного, Чик подошел к нему и показал деньги. Чик предложил купить ему напиток, на что старик Коля сильно обрадовался. Выйдя на улицу, мальчик вытащил из ранца приготовленный отцовский костюм. Они пошли в магазин и продавец по имени Месрол дал 2 бутылки газированного напитка. Старик Коля налил напиток в стакан и выпил залпом. После первой бутылки он чуть – чуть окосел. Хлебнув вторую бутылку, старик восторженно улыбнулся. Они вышли из лавки, и школьник предложил сходить в школу.

В школе по веранде гуляло несколько преподавателей. Чик поздоровался с преподавателем и представил дядю Колю. Учитель позвал дядю прогуляться. Чик слышал только издалека, как Акакий Македонович жаловался на мальчика. У дяди было довольное лицо от разговора с образованным человеком. При разговоре с Чиком учитель подметил, что дядя был неграмотным.

После разговора, Чик хотел увести дядю из школы. Дядя Коля остановился возле уличной колонки и решил помыть руки. Чик оглядывался по сторонам и увидел, что Акакий Макодонович смотрел на дядю с недоумением.

Чик сделал вид, что не понимает действий своего дяди. Наконец мальчик еле вывел дядю Колю на улицу и потащил его домой. Проводив домой, Чик вернулся в школу со счастливым лицом.
Оцените произведение: Голосов: 31

Читать краткое содержание Защита Чика. Краткий пересказ. Для читательского дневника возьмите 5-6 предложений

Фазиль Искандер. Краткие содержания произведений

Картинка или рисунок Защита Чика

Фазиль Искандер — Детство Чика » MYBRARY: Электронная библиотека деловой и учебной литературы. Читаем онлайн.

Фазиль Искандер – писатель с потрясающим чувством юмора, удивительно тонко чувствующий психологию ребенка. «Детство Чика» – знаменитый цикл повестей, эпос об особенном, но настоящем, отличающемся от мира взрослых, и увлекательном, полном доверия к окружающему миру детства. Вместе с озорным и пытливым парнишкой Чиком, любящим размышлять о жизни на кроне старой развесистой груши, окунитесь в беспокойную атмосферу школьной жизни, а также узнайте о первых жизненных уроках и попытках отстоять свое «я».

Фазиль Искандер

Детство Чика

Ночь и день Чика

– А тебе, Ясон, – спросил Чик, – приходилось убивать человека?

Чик лежал на высокой бабушкиной кровати и, приподнявшись, смотрел в противоположную сторону залы – так называли эту комнату. Там почти в полной темноте лежал Ясон. Ясон курил, и огонек папиросы, когда он затягивался, озарял его впалую щеку, коротенький нос и большие губы.

Между Чиком и Ясоном на своем обычном месте лежал дядя Коля, сумасшедший дядюшка Чика. Ставни среднего окна были открыты, и свет уличного фонаря слегка озарял постель и бритую голову дяди Коли.

В столовой спала тетя Наташа, дальняя родственница Чика. Больше в доме никого не было, все уехали в деревню на похороны…

Обычно Чик спал у себя дома, внизу, на первом этаже. Но сегодня бабушка оставила его здесь, чтобы он присматривал за дядей. Сам-то дядя предпочел бы, чтобы Чик за ним не присматривал, потому что в таких случаях Чик редко удерживался, чтобы не подразнить его.

Правда, сейчас Чик, занятый разговором с Ясоном, не собирался его дразнить. Дело в том, что Ясон был вором. Это все знали. Во всяком случае, знали все родственники. Изредка он заходил к ним домой, иногда оставался ночевать и всегда уходил рано утром.

Задав вопрос, Чик напряженно прислушивался, чтобы не пропустить ни одного слова. Прислушиваясь, он поглядывал сквозь среднее окно на уличный фонарь, вокруг которого толклись мотыльки и мошки.

Ясон не спешил с ответом, зато в тишине без умолку раздавалась песенка дяди Коли. Такие песенки, собственного сочинения, без всяких слов, вернее, с выдуманными словами, он всегда пел перед сном, если у него было хорошее настроение.

Иногда он прерывал песню и, приподнявшись, тревожно смотрел в сторону Чика, чтобы вовремя перехватить его очередную проделку. То, что Чик до сих пор ничего не выкинул, беспокоило его, казалось признаком особого коварства.

– Вижу, вижу, – приговаривал он, делая вид, что разгадал замысел Чика и достаточно сурово покарает, когда это будет необходимо.

Еще один оттенок легко улавливал Чик в его предупреждении. Он как бы выманивал его из засады – мол, давай, если ты такой храбрый, действуй побыстрей, а там я с тобой разделаюсь, и мы оба освободимся друг от друга. Иногда он поглядывал на Ясона, стараясь предугадать, чью сторону примет этот неизвестный человек в случае столкновения с Чиком.

Собственно говоря, Чик собирался подбросить ему кошку. С этой целью он взял ее к себе в постель, но сейчас, увлекшись рассказами Ясона, забыл о своих планах. Кошка спала, уютно устроившись на простыне, которой укрывался Чик.

Кошек и собак дядя Коля не переносил. Он испытывал к ним яростное отвращение. Было похоже, что он не видел между ними особой разницы. Во всяком случае, и тех и других он обобщенно называл собаками.

Предупредив Чика, что его тайные приготовления не остались незамеченными, дядюшка на время успокоился и снова затянул свою бесконечную мелодию, иногда подражая каким-то музыкальным инструментам, совершенно неведомым Чику, а может быть, и всему остальному человечеству.

– Он что, всю ночь будет так скулить? – неожиданно спросил Ясон, не отвечая на вопрос Чика.

– Это он поет, – ответил Чик, несколько обиженный за дядю. – Он так попоет немного, а потом заснет.

– Интересно, что ему сейчас кажется? – сказал Ясон и затянулся. Снова появились в темноте большие губы, коротенький нос и ямина впалой щеки.

– Ничего не кажется, – ответил Чик несколько раздраженно. – Ты лучше скажи, приходилось тебе убивать или нет?

– Было, – сказал Ясон не очень охотно. Чик не мог почувствовать, жалеет он об этом или ему просто лень вспоминать.

– Так расскажи, – снова подтолкнул он его.

– В ту ночь, – начал Ясон, – мы ничего такого не думали. Шли в кино с одним корешем…

– Я его не знаю? – спросил Чик. – Он не из тех, кого я видел на стадионе?

– Не, то был грек, – сказал Ясон с таким видом, как будто среди тех, что были на стадионе, не могло оказаться грека.

…В прошлом году за драку в ресторане Ясона посадили в тюрьму. Оказывается, он заплатил деньги ресторанному певцу, чтобы тот спел «Здравствуй, моя Мурка». Но певец почему-то отказался петь эту песню, хотя обещал спеть любую другую. Из-за этого все и началось.

Чик вообще считал всю эту историю очень глупой. Если уж Ясону было совсем невтерпеж послушать «Мурку», то он мог прийти к ним домой, и Чик ему спел бы ее, и притом бесплатно.

Одним словом, из-за этого получилась драка, и один из друзей Ясона бросил в певца бутылку из-под шампанского. Но она в певца не попала. Она попала в барабан, и тот лопнул. Не лопни барабан, ничего бы не случилось. А когда барабан лопнул, кто-то решил, что началась стрельба, и позвонил в милицию. Тут приехала милиция, и всех перехватали. Таким образом, Ясон оказался на полгода в тюрьме. Вернее, это так считалось, что он сидит в тюрьме. На самом деле он вместе с другими заключенными работал. Чик тогда несколько раз носил ему передачи. Передачи эти – полная сетка продуктов – втайне от домашних собирала бабушка и давала Чику отнести, потому что работал Ясон совсем рядом, в двух кварталах от дома, на стадионе.

Хотя по дорожке похаживал часовой, пройти к заключенным было совсем легко с другой стороны, где в деревянном заборе была не слишком замаскированная дыра. В другое время ее обязательно заделали бы, а сейчас решили оставить, потому что все равно этот забор собирались заменить каменной оградой. (Среди ребят ходили темные слухи о том, что в гребень каменной ограды собираются вцементировать бутылочные осколки, как это делалось в некоторых местах. К счастью, слухи эти впоследствии не оправдались, но тогда мысль о новом каменном заборе с бутылочными осколками наводила на Чика тоску. )

Даже в самый первый раз, когда Чик приходил сюда со своей тяжелой сеткой, наполненной продуктами, он нисколько не боялся часового. Он просто дождался, когда тот повернулся к нему спиной, и пролез в дыру. Потом, когда заключенные хвалили его за храбрость, Чик хотя и не протестовал, но про себя удивлялся их наивности.

Пролезая в дыру, Чик совершенно ясно понимал, что не может наш советский часовой выстрелить в нашего советского школьника. В крайнем случае просто прогонит. Чик это до того ясно понимал, что голова его легко пролезла в дыру. А ведь обычно, когда он пролезал через эту дыру, голова его нередко застревала из-за своего размера и слишком растопыренных ушей. Дело в том, что надо было слегка сунуть голову в дыру, немного поерзать ею, а дальше она сама находила дорогу. Но Чик от волнения часто всовывал голову до отказа, так что поерзать уже было невозможно и приходилось лезть напролом. Чику всегда казалось, что в таких случаях уши его от предчувствия боли сами прижимаются к голове. А все потому, что он слишком волновался. А часового не надо было бояться, и голова Чика, спокойно поерзав, прошла в дыру.

Арестованные, почти все здоровые и молодые ребята, показались Чику веселыми и жизнерадостными. Одни из них перетаскивали носилки с песком и гравием, другие гасили в яме известь, третьи копали фундамент для каменной ограды, а четвертые вообще ничего не делали, просто сидели на досках. Чик почувствовал, что Ясона надо искать среди них. Так оно и оказалось.

Чику было неловко подходить к нему. Он думал, что Ясону будет стыдно перед ним за то, что он оказался в тюрьме, да еще вдобавок ему и голову побрили. Поэтому сам Чик испытывал неловкость. К счастью, Ясон не смотрел в его сторону, и он незаметно подошел к нему.

– А, Чик! – улыбнулся Ясон, увидев его, и, потрепав по голове, взял сетку.

Чик сразу же почувствовал, что Ясон никакого стыда за то, что сидит в тюрьме, или за то, что ему побрили голову, не испытывает. Поэтому он и сам перестал стыдиться. Потом он заметил, что вообще никто из заключенных никакой неловкости не испытывает.

Ясон вынимал из сетки хлеб, сыр, масло, помидоры, соленые огурцы и все это небрежно складывал на досках. Двое заключенных, проходивших мимо с носилками, наполненными гравием, увидев, чем он занят, остановились напротив него и разом, не сговариваясь, бросили носилки, даже не наклонившись.

– А выпить ничего нет? – спросил один из них, усаживаясь рядом с Ясоном, и без всякой видимой причины заголил до колена одну ногу.

– Так это ж бабка! – ответил ему Ясон.

– Вот кран, – показал Чик рукой на колонку. Ему на миг показалось, что им не дают воды.

Все засмеялись, и Чик догадался, что они имеют в виду.

Товарищи Ясона расселись на досках поближе к закуске и стали есть. Сначала почему-то все напали на соленые огурцы и мигом все сожрали. Чик заметил, что все остальное они ели довольно равнодушно. Чик с обидой почувствовал, что рука его все еще ноет от тяжелой сетки.

– Не очень-то, я вижу, вы голодные, – сказал Чик сердито.

Все опять рассмеялись, а тот, что был с оголенной ногой, поощрительно пошлепал свою голую икру – дескать, ничего, справный поросенок.

Краткое содержание: Чик и Пушкин (Искандер)

Произведение Искандера «Чик и Пушкин» — это небольшой рассказ, что вошел в сборник «Детство Чика». Благодаря произведению «Чик и Пушкин» и его краткому содержанию, вы сможете познакомиться не только с главным героем произведения «Чик и Пушкин», но и со смыслом рассказа. В дальнейшем знакомство с кратким содержанием рассказа «Чик и Пушкин» позволит сделать анализ прочитанного и ответить на вопросы учителя, поэтому предлагаем ниже познакомиться с произведением Искандера.

Искандер Чик и Пушкин

Мы переносимся в класс, где учительница литературы читала «Капитанскую дочь». Ее можно было заслушаться и эти мгновенья больше всего нравились Чику. Мальчик любил слушать, как читала учительница, и он был благодарен всем одноклассникам за то, что все они так же внимательно слушали произведение, давая вслушиваться в каждое слово, ловить каждый звук, который издавала учительница, читая произведение Пушкина.

Слушая учительницу, Чик вспомнил свой первый класс. Тогда он долго не мог привыкнуть к школьным правилам и постоянно громко разговаривал с соседями. Дошло до того, что его учительница Александра Ивановна попросила выйти из класса. Он стал собираться, застегивая портфель, который также хотел забрать, чем и рассмешил весь класс. Смеялась и учительница, но Чик точно видел, она смеется не насмешливо, ее смех был любящим, а значит, она его любила также, как и остальных. Каждый год Чик видел эту приятную и милую женщину, которая каждый день ходит школьными коридорами. Чик сегодня еще не знал, что ровно через год, вместо Александры Ивановны, будет новый учитель по литературе — Акакий Македонович, скучный и не интересный мужчина. Но, это будет через год, и до этого далеко. Сейчас по классу разливается любящий голос учительницы Александры Ивановны, которая для Чика, что мать родная была. Слушая произведение, Чик выделил холопа Савельича, который предано служил барину в произведении. И, несмотря на то, что везде и всюду говорят, что холопство плохо, Чику полюбился этот герой.

У героя рассказа был лучший знакомый, который сидел недалеко и с которым Чик всегда переглядывался, особенно, если должно произойти что-то смешное. Причем парни заранее догадывались, что сейчас что-то произойдет, когда как другие еще ничего не понимали и занимались своими делами. Это Чику очень нравилось. Звали его товарища Сева. Он был хорошистом. Одет скромно, бедно, но всегда опрятно. И его взгляд всегда был на чеку. Все время он выискивал что-то смешное, чтобы потом подмигнуть и указать Чику. Даже на контрольных он умудрялся найти что-то смешное. Например, ученика, который так внимательно списывает со шпаргалки, что вот-вот его раскусит учительница.

Или вот, Сева первый заметил жадность нового мальчика, который недавно пришел к ним в класс. Он был настолько жадным, что раньше времени начинал есть свой бутерброд, чтобы ни с кем не делиться. Такой жадности ребята очень удивлялись. Но не могли не следить за ним и каждый день смотрели, как новичок украдкой из-под парты уплетает свои бутерброды.

А как-то Сева заметил одну странность математика. Как только он не в духе, он постоянно начинал вызывать к доске одного и того же ученика, поэтому Сева и Чик заранее знали, если учитель без настроения, то обязательно прозвучит фраза: «Анциферов к доске».

А разгадка была близка. И разгадал эту странность тот же Сева. Оказывается жена у математика была в очках и когда он поругается с женой, ему хочется вымещать злость и здесь под руку попадает Анциферов, который также носил очки.

Как-то Чик пришел к Севе домой и они пошли на склон, чтобы нарвать травы для свиньи. В тот день Сева рассказал столько смешных историй про свою свинью, что Чик чуть было не скатился с горы. Оказывается свинья Севы нашла себе друга в лице собаки. Она настолько с ней подружилась, что готова была в любую минуту придти на помощь. Так свинья много раз прибегала и защищала собаку Севы, когда на нее нападали бродячие псы. Свинья всегда ходила следом за собакой, вместе с ней они и спали, что не сильно нравилось самому псу. Но что не сделаешь ради такой преданности, приходится терпеть.

Но а мы возвращаемся в класс, где и сегодня ребята, когда учительница читала произведение Пушкина, переглядывались друг с другом, особенно, когда учительница начинала читать о Савельиче, ведь это значило, что холоп сейчас вновь что-то придумает этакое.

Но вот в класс постучались и вошел мужчина. Учительница прекратила чтение и села на первую парту, внимательно слушая вошедшего. Это был артист театра, который собирал детей в детский театральный кружок. Артиста, да еще так близко, Чик видит впервые. А между тем артист спрашивал вновь, кто бы хотел записаться в кружок, кто в классе умеет читать стихи. Учительница вызвала Чика.

Чик вышел и прочитал любимое стихотворение о революционных временах, где в конце от пули погибает мать с ребенком. Он настолько красиво и эмоционально его прочитал, что затмил своим чтением всех остальных детей. Артист то и дело поглядывал на Чика, который давно уже вернулся за свою парту.

Прозвенел звонок.
Чика артист Евгений Дмитриевич пригласил на следующий день в пионерский класс для дальнейшего прослушивания. И вот этот день настал.
Чик явился в пионерский кабинет, где руководитель театра объяснил цель. Нужно было подготовиться к олимпиаде. Было принято решение ставить «Сказку о попе и его работнике Балде».

Дети, которых выбрал артист на прослушивание, стали читать часть произведения. Они боялись, были неуверенными, поэтому артист говорил, что подумает над тем, какие роли им дать, а одному мальчику и вовсе сказал, что тот не подходит. Был этот мальчик деревенским и Чику стало очень жаль его после таких слов артиста. Чику же отдали главную роль сразу же.

Репетиции проходили два раза в неделю. Вскоре Чик понимает, что роль Балды не для него, уж очень скучной она была, да и сама сказка была не интересной для Чика. Да и что-то не удавалось до конца раскрыться в этом образе Чику. А тем временем деревенский мальчик продолжал приходить и был на всех репетициях. Стал таким себе завхозом, который часто угощал всех фруктами из деревни. А как-то и вовсе предложил привезти артисту чачу. И тут Чик окончательно понял, что Евгений Дмитриевич любил приложится к рюмке, особенно после того, как в подробностях стал расспрашивать мальчика о чаче.

Спустя какое-то время деревенскому мальчику дают роль задних ног лошади, где мальчик под костюмом лошади должен был идти галопом. Эту роль мальчик получил, так как показал себя лучше того, кому была доверена ранее роль задних ног. Вскоре мальчик из деревни необычно заржал, что очень понравилось артисту, как итог, ребенку руководитель театра отдает роль головы лошади и передних ног. И тут Чик аж удивился, насколько пробивным может быть этот мальчик.

А между тем репетиции продолжались и Чик понимал, насколько противна ему была роль Балды. Это привело к тому, что Чик перестал репетировать дома, поэтому и забыл строчку на одной из репетиций. И все услышали, как голова лошади, где сидел Жора, тот самый деревенский мальчик, стал подсказывать текст. Евгению Дмитриевичу это понравилось, вот только акцент деревенский он был неприемлем.

Как-то Чик играл в футбол с парнями и увидел, как бежит навстречу Жора. И тут Чик понимает, что он попутал дни и пропустил репетицию. В итоге Евгений Дмитриевич отдает роль Балды Жоре, а сам чик получает роль сначала головы лошади, а потом и вовсе ему дают роль задних ног. От этого у Чика появляется обида.
А тут еще и тетушке Чик рассказал о театре и о его роли Балды, который является главным героем.

И вот день премьеры настал. Игра актеров была замечательной. Зритель был в восторге, смеялись все. Одна лишь тетушка была серая как туча и Чик прекрасно понимал, ему обязательно достанется от нее дома. Однако согревал его любящий смех учительницы Александры Ивановны, и ему стало все равно, главное, что премьера удалась.

Характеристика Чика

Чик — это главный герой произведения Искандера. Добрый, умный, веселый. Любил со своим другом внимательно наблюдать за своими одноклассниками, подмечая интересные и смешные моменты. Это мальчик, которому удавалось очень красиво читать стихи за что его даже пригласили в театральный кружок, где дали роль героя. Правда, была у Чика и отрицательная черта, например, он был слишком самоуверенным, и это привело к тому, что он лишился главной роли. Хотя, если бы Чик продолжил заниматься, научился полностью вживаться в роль, то смог бы и дальше выполнять главную роль,которую, кстати, отдали ребенку, что проявил большее упорство. Теперь Чик переживает и боится, ведь теперь точно перепадет ему от тети, которая так хотела увидеть племянника в роли главного героя.

Искандер, Детство Чика. Расскажите, каким вы представляете себе Чика ?

Попробуйте рассказать о том, как школьники готовили инсценировку сказки Пушкина. Что вы уз­нали о реквизите, подборе исполнителей, ре­петициях, ходе представления, финале общих тру­дов актеров? В главе из произведения “Детство Чи­ка”, которая называется “Чик и Пуш­кин”, очень интересно и подробно рас­сказывается о том, как школьники со сво­им учителем Евгением Дмитриевичем решили поставить “Сказку о попе и о ра­ботнике его Балде” А. С. Пушкина. Рас­сказ об этой постановке дается очень под­робный, и мы узнаем во всех деталях,

как происходил отбор актеров на роли в сказ­ке, как шли репетиции, как приходилось заменять тех, у кого роль не очень удава­лась, и как, наконец, сам рассказчик с главной роли перебрался на самую по­следнюю – роль задних ног и хвоста ло­шади.

Но самое интересное, что именно в этой роли он осознал, что такое общая удача, что такое радость от хорошо завер­шенного общего дела. Поэтому после пос­тановки “волна бодрящей благодарности омыла душу Чика”.

Удалось ли Искандеру помочь вам вспомнить и свои опыты инсценировок классических произве­дений в школе? Если у вас есть такие воспоминания, расскажите о них.

Рассказ “Пушкин и Чик” написан очень живо и заставляет вспомнить то, что когда-то ставили вы сами или ваши друзья. Но он заставляет вспомнить и о тех постановках, о которых мы мечтали, но которые не удалось осуществить. По­этому многие ученики рассказывают, от­вечая на этот вопрос, как и что они хотели бы поставить на сцене, но пока не вопло­тили в практике.

В результате получается рассказ о возможной постановке.

Одни хотят поставить на сцене уже существующую пьесу, другие – создать инсценировку по интересному прозаичес­кому произведению. Некоторые предлага­ют вполне практичные и реальные реше­ния. Так, в одном из классов для такой самодеятельной сценки использовался ди­алог героя и гардемарина из “Повести о жизни” К. Г. Паустовского.

При этом де­лалась запись по всем правилам оформле­ния пьесы.

“Счастливая встреча Сценка Действующие лица

Георгий – ученик киевской гимна­зии.

Гардемарин с корвета “Азимут”.

Явление первое

Гардемарин (насмешливо). Маль­чик, почему вы тащитесь за мной на бук­сире?

Георгий (молчит).

Гардемарин. Все ясно: он мечтает быть моряком…”

Предлагаем продолжить запись.

Расскажите, каким вы представляете себе Чика. Для этого нужно прочесть все рассказы книги “Детство Чика”.

В книге о детстве Чика автор с нежнос­тью вспоминает о том мальчике, кото­рый рос в таинственном городе Мухусе. И юные читатели обычно догадываются, что такой город есть – стоит только пере­ставить буквы, и получится Сухум. Они быстро догадываются и о том, как возник­ло имя героя: мальчик.

Рассказы о Чике создают атмосферу ве­селой шутки и радостного ощущения от встречи со знакомым и милым человеком. Мы узнаем, о том, как он рос, как сидел на вершине груши – на своем любимом месте, как шла учеба, какие были игры, какие наблюдения за тем, что соверша­лось вокруг.

Бывает, что ученики начинают добав­лять в свой рассказ о Чике какие-то эпи­зоды из своей жизни. Ничего плохого в этом нет. Это только значит, что рас­сказчик очень хорошо освоился в жизни своего ровесника Чика.

Американская и английская литература знает много книг о различных событиях жизни легендар­ного короля Артура и его рыцарей. В школах ряда стран произведения изучаются, а так как в них мно­го интересных событий и захватывающих диалогов, их часто инсценируют. Познакомьтесь с отрывками из повести Бруса Таркинтона, рассказывающей об одной такой инсценировке, и расскажите историю создания театрального костюма героя.

Вот как облачали героя в костюм рыца­ря. “Его раздели до нижнего белья и веле­ли тщательно вымыться. Потом они за­драпировали его ноги в шелковые чулки, которые когда-то были синими, но после многих лет носки стали почти белоснеж­ные. Водруженные на ноги Пенрода, они, кроме того, обращали внимание своей ши­риной…

Верхнюю часть Пенрода поместили во­обще в одеяние столь странное, что ему трудно подобрать название… И корсаж когда-то лососинового, а ныне невырази­мого цвета был водружен на торс юного сэра Ланселота.

Однако как ни старался старый корсаж, он все же не смог целиком выполнить свою задачу. Прикрыв плечи, грудь и спи­ну юного рыцаря, он все же не доставал до чулок, и посредине сиятельного сэра Лан­селота образовался довольно значитель­ный и слишком средневековый пробел… (пробел был заполнен панталонами)”.

Попробуйте пофантазировать дальше по поводу костюма рыцаря Ланселота и его вооружения.

Краткое содержание: Чик и Пушкин (Искандер) ?

Чик и Пушкин

(из сборника “Детство Чика”)

В классе было тихо. Учительница по имени Александра Ивановна читала вслух “Капитан­скую дочку” Пушкина. Когда она читала это произведение, в классе сразу воцарялась ти­шина.

Чику очень нравились эти минуты. Ему нра­вилась не только сама книга, но и то, как Алек­сандра Ивановна ее читает. Именно она была лю­бимой учительницей Чика. Мальчик вспомнил, как в первом классе познакомился с Александ­рой Ивановной.

Тогда он был еще совсем мал, его даже не хотели брать в школу по возрасту.

Но потом все-таки взяли, а он долгое время не мог понять, что в классе нужно вести себя тихо. Чик на уроках громко разговаривал с соседями, чем вызывал недовольство учительницы.

Однажды Александре Ивановне надоело пове­дение Чика и она велела ему выйти из класса. Все одноклассники стали над ним смеяться, но Чик не понимал причины этого смеха. И вдруг он увидел, что Александра Ивановна то­же над ним смеется, “но смеется, любя его.

Чик вгляделся в нее: да-да, смеется любя! И у Чика сразу отлегло! Если бы школьники своим смехом хотели унизить его, она бы не могла вместе с ни­ми смеяться любя!”

В дальнейшем

литературу у Чика стал вести директор школы, Акакий Македонович. И празд­ник литературы для мальчика кончился. Уроки стали скучными, как и сам директор.

И Чик с грустью стал вспоминать Александру Иванов­ну, которая вела в других классах.

Однажды, когда литературу вела еще Алек­сандра Ивановна, в класс вошел незнакомый мужчина. Это был артист местного драматиче­ского Театра, Евгений Дмитриевич Левкоев. Он вел драмкружок в школе и искал талантливых детей.

Чик внимательно посмотрел на артиста, и подумал, что тот похож на тех людей, которые любят выпить. Мальчику не могло прийти в го­лову, что артист может любить вино.

Евгений Дмитриевич спросил, кто выразитель­но читает стихи и басни. Александра Ивановна попросила Чика выйти. Чик и сам догадывался, что без него не обойдется. Ведь именно у него был самый громкий голос.

К тому же именно Чик считался очень начитанным мальчиком.

Вот Чик вышел, прочитал свое любимое сти­хотворение. Оно рассказывало о том, как во вре­мя революции мать и сын сражались и умерли, пронзенные пулями. “Чику и раньше нравилось это стихотворение, потому-то он его и прочел. Вообще-то стихи ему редко нравились.

Но это стихотворение очень нравилось. А тут, как толь­ко он начал его читать, какая-то сила вздернула его, трепанула, ударила в голову, и Чик загудел стихами, как мотор.

Сила откуда-то бралась сама, Чик только го­лосу подпускал. И он, читая, заново почувство­вал неимоверную жалость к героической маме и героическому мальчику”.

Евгений Дмитриевич был восхищен чтением Чика. После него другие мальчики и девочки чи­тали стихи. Но читали они намного хуже. Евге­ний Дмитриевич во время их чтения несколько раз находил глазами Чика и, качая головой, смот­рел на него, как “Посвященный на Посвященно­го”.

Чику очень понравились эти взгляды. Евге­ний Дмитриевич пригласил Чика встретиться на следующий день в пионерской комнате.

На следующий день Чик пришел в пионер­скую комнату. Там было несколько человек мальчиков и девочек из других классов. Евгений Дмитриевич сказал, что они будут подготавли­вать к городской олимпиаде постановку по про­изведению Пушкина “Сказка о попе и его работ­нике Балде”.

Евгений Дмитриевич дал Чику главную роль Балды.

Один мальчик из параллельного класса читал с ужасным мингрельским акцентом. Ему Евге­ний Дмитриевич сказал: “Ты свободен”. Маль­чика звали Жора Куркулия. Чику стало его очень жалко.

Этот мальчик был из кавказской деревни и плохо говорил на русском языке. Жо­ра попросил остаться просто так, не участвуя в пьесе. Евгений Дмитриевич разрешил.

Наконец роли распределили. Репетиции были назначены дважды в неделю. “После несколь­ких репетиций Чик вдруг почувствовал, что роль Балды ему смертельно надоела. Честно го­воря, Чику и раньше эта сказка не очень нрави­лась.

Но он об этом подзабыл. А сейчас она и во­все потускнела в его глазах. И чем больше они репетировали, тем яснее Чик понимал, что ни­как не может ощутить себя Балдой”. Мальчику было трудно войти в образ.

Но пока еще осталь­ные ребята только разучивали роль. И на их фо­не Чика выручали его громкий голос и умение читать. Именно поэтому Евгений Дмитриевич смотрел на него как на Посвященного.

И Чик от­вечал ему таким же взглядом.

Но потом, когда все уже выучили свои роли, Чик ощутил, что играет совершенно бездарно. Однако он продолжал думать о том, что громкий голос дает ему какие-то преимущества, и смот­рел на Евгения Дмитриевича по-прежнему. Но однажды Евгений Дмитриевич настолько не­одобрительно посмотрел на Чика, что мальчик сразу смутился и понял, что ошибается, преуве­личивая свои актерские способности.

Жора Куркулия по-прежнему приходил на репетиции. Сначала он просто смотрел, как дру­гие исполняют свои роли. Он помогал отодви­гать стулья и столы, выполнял все поручения Евгения Дмитриевича.

И понемногу он стал не­обходимым. По выходным Жора ездил к себе до­мой и привозил удивительно вкусные груши, угощал ими всех. Евгению Дмитриевичу эти груши очень нравились.

Однажды Жора сказал, что может привезти чачу (виноградную водку). Жора говорил, что чачу они варят сами. Чик сразу раскусил хитрость Жоры. Ведь он не мог предлагать водку школьникам.

Значит, он имел в виду только Евгения Дмитриевича. Жора, оче­видно, тоже понял, что Евгений Дмитриевич лю­бит выпить.

Потом во время репетиций Евгений Дмитрие­вич подробно спрашивал у Жоры, как у них в де­ревне гонят чачу. Жора все подробно рассказы­вал.

Однажды Евгений Дмитриевич поручил Жо­ре участвовать в изображении лошади. Мальчик был очень доволен. “Лошадь была сделана из твердого картона, выкрашенного в рыжий цвет. Внутри лошади помещались два мальчика, один спереди, другой сзади.

Первый просовывал свою голову в голову лошади и выглядывал оттуда че­рез глазные дырочки. Голова лошади была при­креплена на винтах к туловищу, так что лошадь довольно легко могла двигать головой, и получа­лось это естественно, потому что и шея и винты были скрыты под густой гривой”. Первый маль­чик должен был издавать лошадиное ржание, качать головой. Второй мальчик должен был шевелить хвостом лошади.

И, конечно, оба мальчика должны были изображать передние и задние ноги лошади. У Жоры особенно хорошо получалось выбивать звук галопирующих ко­пыт. Поэтому Евгений Дмитриевич и дал ему эту роль. Потом выяснилось, что Жора очень хоро­шо изображает лошадиное ржание.

Евгений Дмитриевич пришел в восторг. И он поставил Жору первым мальчиком, изображающим ло­шадь.

Репетиции продолжались. “Чик чувствовал бездарность своего исполнения, но не замечал, как эта бездарность постепенно переходит в не­добросовестность. Он совсем не повторял дома свой текст”. Однажды во время репетиции он запнулся, потому что забыл строчку.

Жора ему подсказал. Тогда Евгений Дмитрие­вич сказал Жоре, что если бы не акцент, то ему бы не было цены. Жора так же подсказывал дру­гим ребятам.

Видно было, что он знает всю сказ­ку наизусть.

Однажды Чик забыл, что сегодня репетиция, и играл на улице в футбол. Мальчик перепутал дни, поэтому думал, что репетиция будет в дру­гой день. Неожиданно прибежал Жора Курку­лия, чтобы позвать Чика. Жора недоумевал, как же можно забыть о репетиции.

Чику было очень стыдно.

Когда они пришли в пионерскую комнату, Ев­гения Дмитриевича там не было. Чик думал, что все обойдется. Он уже переоделся в костюм Бал­ды. Но когда вошел Евгений Дмитриевич, то сказал, что теперь Балду будет играть Жора.

А Чик будет играть лошадь.

Чик был поражен. Раньше его роль не достав­ляла ему радости. Но теперь он почувствовал се­бя оскорбленным и обиженным.

Чик не стал протестовать, чтобы никому не показывать сво­ей обиды.

Когда стали репетировать, оказалось, что Жо­ра играет лучше Чика и прекрасно знает текст. Произношение у него, конечно, было не самым лучшим. Но Евгений Дмитриевич был настоль­ко доволен его игрой, что не обращал на произ­ношение особого внимания.

Вскоре выяснилось, что Чик не может хорошо изобразить галоп и лошадиное ржание. Поэтому Евгений Дмитриевич велел ему изображать зад­ние ноги лошади. То есть после исполнения главной роли мальчику пришлось исполнять са­мую последнюю, незначительную роль.

Но самое ужасное для Чика было то, что он уже рассказал своей тетушке о том, что будет ис­полнять главную роль. Тетя очень обрадовалась и рассказала об этом всем своим знакомым и по­другам.

И вот настал день спектакля. Чик увидел, что в зале есть его любимая учительница Александ­ра Ивановна. Чик знал, что на никогда не будет смеяться над ним, всегда одобрит его. Мальчик надеялся, что тетя не придет на спектакль, пото­му что что-нибудь ей помешает.

Но тетя пришла. И не одна, а со своей подружкой, со своим мужем и с сумасшедшим дядюшкой Чика. Мальчик не мог понять, зачем она привела сумасшедшего дядю.

Или для того, “чтобы выставить перед знакомыми две крайности их семьи, мол, есть и сумасшедший, но есть и начинающий артист”.

Чик стал с ужасом думать, что будет, когда те­тя узнает правду. Мальчик стал надеяться на то, что в театре будет пожар, и спектакль не состо­ится. Но пожара не было.

И вот началось их представление. Когда Жора исполнял главную роль, все смеялись, кроме те­ти Чика. Тетя ничего не понимала и была очень расстроена.

Мальчик хотел было сказать тете, что его в последний момент заменили на Жору Куркулия. Чику было стыдно признаваться, что его с главной роль переместили на последнюю роль задних ног лошади.

После спектакля были бурные аплодисменты. Зрители были очень довольны. Евгений Дмитри­евич снял картонный круп лошади, и все увиде­ли, кто исполнял ее.

Чик посмотрел на тетю, увидел, как она расстроена. Мальчику было очень стыдно и горько.

“Но стоит ли говорить о том, что Чик потом испытал дома? Не лучше ли мы крикнем отсюда: “Занавес, маэстро, занавес!””

Чик был, несомненно, очень талантливым мальчиком. Он прекрасно читал вслух, был ум­ным и незаурядным ребенком с ярким характе­ром. Но всех этих качеств явно недостаточно для того, чтобы быть хорошим актером.

Во время многочисленных репетиций мальчик понял все трудности актерского мастерства. Мало было хо­рошо читать, нужно было уметь перевоплощать­ся, входить в образ. Как раз этого Чику не удава­лось. Однако, когда у него отняли главную роль, мальчик был расстроен.

Ведь таким образом бы­ло унижено его честолюбие.

Мальчик очень гордился тем, что главную роль исполняет именно он. А после того как ему пришлось оказаться на последнем месте, вся ра­дость от игры на сцене улетучилась. Гордость Чика не позволяла довольствоваться малым, ему было нужно стать первым. Но, увы, тщесла­вие никогда не доводит до добра.

И поэтому Чик так страдал за свою незначительную роль, ли­шил себя творческой радости от игры на сцене, от участия в спектакле.

Детство Чика -Искандер на какой возраст?

1. Форум
2. Архив
3. Книги, музыка, кино, ТВ …

Открыть тему в окнах

• Добрались с сыном до книги Детство Чика, начало как-то сильно обескуражило и меня, и ребенка. Пока прочитали про сумасш.дядюшку Чика и уголовника. Я эту книгу в детстве не читала. У ребенка она была в списке летнего чтения, перешел в 5й класс. Т.к.с чтением туго, то некоторые произведения читаю я. Вот задумалась, не рано ли? 11лет. Может отложить, хотя б на год?

• По-моему, не рано. А что с дядюшкой не так? Конечно, ребенок поймет не так, как взрослый, но на своем уровне все детям доступно в этом рассказе, имхо.
  А почему вы считаете. что рано?

• 11 лет? не рано)) моему мужу его отец читал на ночь в детстве, явно меньше 11 было, шока не помнит)) Я читала во взрослом возрасте, очень люблю Искандера, детство Чика вполне детям подходит

• Прекрасная книга, совершенно нормально для 5 -го класса. Начало немножко нудное , на мой взгляд, далььше будет интереснее.
  Отложить можно на сколько угодно лет, я её вообще во взрослом возрасте читала. Но ничего такого, из-за чего в 11 лет рано, в книге нет.

• Спасибо! Будем читать дальше! В начале книги повествуется про вора и убийство, и слова не совсем цензурные попадаются. Вот и смутило меня немного, да и ребенок как-то не читал пока вроде подобных произведений.

Персеполис: история детства Краткое содержание

Персеполис начинается с краткого вступления. Это сокращенная история Ирана от его первой оккупации индоевропейскими кочевниками до создания Персидской империи и исламской революции 1979 года. Автор пишет, что цель ее книги — показать, что Иран не является страной фундаменталистов и террористов и что характеристика этой страны со стороны Запада неточна.

Будучи десятилетней девочкой, автора заставляют ходить в школу с чадрой те, кто призывает к культурной революции в Иране.Есть много протестов как за, так и против этой культурной революции. Ее французская нерелигиозная школа упразднена, и мальчики и девочки разделены для обучения. Ее мать протестует против изменений, и ее фотография появляется в газетах по всей Европе. После этого она боится. Автор считает, что однажды она станет последним пророком. У нее есть беседы с Богом, в которых она воображает, что будет культурное и социальное равенство и что старики не будут страдать от боли. Когда она объявляет о своем плане, одноклассники и учитель высмеивают ее, но она сохраняет надежду, что однажды станет символом справедливости, любви и гнева Бога.

Она и ее друзья часто притворяются революционными фигурами, такими как Че Гевара и Фидель Кастро. Она знает мировую историю благодаря книгам, которые ей дарят родители, и ее любимая книга — комикс под названием Диалектический материализм , в котором Маркс и Декарт спорят о справедливости материального мира. Однажды ночью, разговаривая с Богом, она слышит, как ее родители рассказывают о пожаре в местном театре, в результате которого погибли 400 человек. Говорят, что пожар был заказан шахом, и люди планируют провести демонстрацию.Автор умоляет родителей позволить ей присутствовать на демонстрации, но они отказываются, потому что она слишком молода.

Отец Марджан объясняет ей историю революции: Реза-шах был пехотинцем, сражавшимся против царя Персии за установление республики. Это было в то время, когда западные демократические идеалы утверждались во многих странах по всему миру. Британцы узнали о желании Реза-шаха свергнуть короля и, увидев возможность получить прибыль от богатых нефтяных месторождений страны, поддержали планы Реза-шаха.Британцы позаботились о том, чтобы он был назначен императором. Дед Марджейн был принцем до прихода к власти Реза-шаха, а после — премьер-министром Ирана. Однако ее дедушка стал коммунистом, был заключен в тюрьму и подвергнут пыткам, будучи помещенным в камеры, наполненные водой. Марджейн пытается представить себе, на что были бы похожи такие пытки.

Ее бабушка навещает ее и рассказывает больше о шахе. Шах — очень суровый правитель, который видит себя в линии Кира Великого и других великих персидских правителей.Когда дедушка Марджан был заключен в тюрьму, ее мать и бабушка были очень бедны, иногда кипятили воду на плите, чтобы соседи поверили, что у них есть еда. Отец Марджейн пропал днем, и семья считает его мертвым. Он возвращается поздно, чтобы рассказать невероятную историю о банде, которая захватила похороны мертвеца в знак протеста против шаха.

У Марджейн есть горничная по имени Мери. Родители Мехри отдали Мехри Сатрапи в детстве, потому что у них было слишком много детей, чтобы их кормить.Мери влюбляется в сына соседа, и они пишут друг другу страстные любовные письма. Мери рассказывает Марджан все об их любви друг к другу. Однако новости об их отношениях становятся известными, и отец Марджан узнает об этом. Он идет к соседскому мальчику и объясняет, что Мери не их дочь, а их горничная. Мальчик решает больше не видеть Мери. Когда г-н Сатрапи обнаруживает, что Марджан написала для нее много любовных писем Мери, потому что Мери неграмотна, он объясняет, что их любовь друг к другу недопустима, потому что социальные классы не могут смешиваться.Вопреки своим родителям, Марджан берет Мери на демонстрацию на марше. Когда мать Марджейн узнает об этом, она дает пощечину ей и Мери за то, что они оказались в такой сложной ситуации.

Многие люди начинают умирать в революции. Правление шаха становится невозможным, и он уезжает из страны в Соединенные Штаты, что г-н Сатрапи интерпретирует как жадность Соединенных Штатов к мировой нефти. В школе Марджейн и ее друзья пытаются избить мальчика, который состоял в тайной полиции шаха.Мальчик демонстративно говорит ей, что гордится тем, что его отец убил коммунистов. Марджан говорят, что она должна простить тех, кто мучает. Марджан бросает комиксы «Диалектический материализм» и уходит в объятия своего воображаемого друга-Бога.

После отставки шаха политических заключенных отпускают. Двое из них, Мохсен и Сиамак, являются хорошими друзьями семьи и приезжают в гости. Они рассказывают истории о пытках и заключении. По их словам, мучителей обучали агенты ЦРУ США.Марджан и ее друзья начинают играть в игры, в которых они делают вид, что проигравших пытают. Марджейн плохо переносит такие игры, и ее мать снова говорит ей, что она должна простить тех, кто мучил.

Марджейн узнает, что ее дядя Ануш тоже был в тюрьме, и она гордится тем, что он герой Революции. Ануш бросил вызов правлению шаха, заняв позицию в правительстве, которое провозгласило независимость от шаха. Он переехал в СССР, где стал марксистом и женился.Его жена развелась с ним, и он вернулся в Иран, где был схвачен и заключен в тюрьму. Ануш говорит ей, что память о ее семье должна жить через такие истории.

Ее отец и дядя ведут напряженные и несколько запутанные политические разговоры. Революция была левой, но республику возглавляют религиозные фундаменталисты. Ануш предсказывает, что религиозные лидеры вскоре передадут контроль людям. Многие люди, в том числе члены семьи Марджан, начинают переезжать в Соединенные Штаты и Европу, чтобы избежать нового фундаменталистского режима.Отец Марджан не хочет покидать Иран, потому что он потеряет свой социальный статус. Однако ситуация становится опасной, и семья узнает, что сестра Мохсена и Сиамака была убита Стражами Республики, своего рода военной полицией. Бывшие революционеры вскоре становятся врагами республики.

Марджейн узнает, что ее дядя Ануш арестован и содержится в плену. Ее отец говорит ей, что Ануш попросил, чтобы она была единственным посетителем, которому он разрешен.Марджейн идет к своему дяде, и он говорит ей, что она дочь, которую он хотел бы иметь. Вскоре они узнают, что Ануш был казнен по ложному обвинению в том, что он русский шпион. Марджейн навсегда изгоняет своего духовного друга и чувствует себя опустошенной и одинокой. В этот момент начинают падать бомбы, и начинается война Ирака и Ирана.

Другие события начинают происходить быстро. Американское посольство захвачено, и американцы вынуждены покинуть Иран. Это разрушает мечту Марджейн однажды поехать в Соединенные Штаты.Вскоре религиозные лидеры закрывают все университеты, чтобы можно было изменить учебную программу. Это разрушает мечту Марджейн стать таким известным ученым, как Мария Кюри. Когда машина матери Марджейн ломается, группа мужчин нападает на нее, потому что она не носит на голове необходимую вуаль. Затем женщинам приходится покрывать голову публично, а Марджан приходится лгать о том, сколько она молится каждый день. Родители Марджан разрешают ей присутствовать на митинге против нового режима.Демонстрация разражается насилием, и они больше не проводят демонстрации.

Война усиливается, и однажды группа бомбардировщиков обрушивается на Тегеран. Марджан выступает за войну, потому что, как она объясняет, арабы навязали свою религию и культуру персам 1400 лет назад. Ее отец считает, что настоящее исламское вторжение происходит в их собственном правительстве. Группа летчиков-истребителей выпущена из тюрьмы, и они соглашаются вылететь в Иран, если старый гимн будет транслироваться по телевидению.У одного из друзей Марджейн есть отец, который участвовал в бомбардировке, но его убили во время налета.

Во время войны в стране не хватает еды и пайков, а среди людей растет напряженность. Взрыв бомбы в приграничном городе Абадан заставляет подругу Марджан Мали и ее семью остаться с ними. Мали была богатой, и ее семье пришлось продать свои дорогие драгоценности, единственный предмет, уцелевший от бомбежки, чтобы выжить. Однажды, делая покупки в продуктовом магазине, группа женщин видит Мали и называет ее и всех женщин-беженцев шлюхами.Марджан стыдно за себя и за Мали.

Каждому маленькому мальчику выдаются ключи от школы. Им говорят, что ключи представляют собой их билет в рай после того, как они будут замучены во время войны. Ключ — это их билет к женщинам и райский особняк. Одной из подруг Марджейн дают ключ, и мать Марджейн пытается сказать мальчику, что это не что иное, как ерунда, которую школы говорят детям, но мальчик, похоже, не обращает внимания. Двоюродный брат Марджейн Шахаб возвращается домой с линии фронта и рассказывает Марджейн об ужасных вещах, которые они делают там с детьми.Они отправляют их на минные поля, где их подрывают и убивают.

Во время вечеринки по случаю рождения нового кузена начинается бомбардировка. Тетя Марджейн пугается, передает ребенка Марджейн и убегает. Однако вечеринка продолжается, и есть танцы и вино, которые строго запрещены режимом. По пути домой семью Марджейн останавливают Стражи революции. Уловив запах вина от дыхания мистера Сатрапи, они следуют за семьей домой, чтобы обыскать дом.Марджан и ее бабушка подбегают к себе в квартиру, чтобы вылить все вино в доме. Охранник, однако, хочет только взятки, поэтому семья избегает обыска, но они теряют весь свой алкоголь.

Марджейн подружилась с несколькими старшими девочками в школе, и однажды они все украдкой ускользнули из «Канзаса», закусочной с бургерами в западном стиле, которую режим упустил из виду. Они флиртуют с мальчиками, пока не начнется бомбардировка, и мальчики нырнут в сточную канаву, чтобы обезопасить себя. Дома мать Марджейн расстроена тем, что она пропустила урок, и Марджейн спускается в свой подвал, где курит сигарету, украденную у ее дяди.

Война стала очень тяжелой, миллионы людей погибли. Дядя Марджан Тахер очень обеспокоен войной и отправкой своего сына за границу, чтобы избежать службы в армии. Из-за того, что он много курит, у Тахера было два сердечных приступа, и вскоре у него случился третий. В больнице врач говорит жене Тахера, что он должен поехать в Европу для операции на сердце, но директор больницы отказывается дать ему паспорт. Тахер умирает в тот же день, когда приходит его паспорт, и он так и не осознает своего последнего желания увидеть сына в последний раз.

Год спустя иранское правительство вновь открывает границы, и родителям Марджан разрешается покинуть страну в отпуске. Они уезжают в Турцию, а по возвращении приносят Марджан много подарков западной культуры. Они проникают в плакат рок-группы Iron Maiden и рок-звезды Ким Уайлд. Марджейн выходит в джинсовой куртке, кроссовках и пуговице Майкла Джексона, но к ней обращаются две женщины-Стражи. Они угрожают арестовать ее, но позволяют благополучно вернуться домой.Марджейн не рассказывает матери об инциденте, опасаясь, что она станет строже и не позволит ей иметь такие западные вещи. Однажды Марджан выходит из дома, чтобы купить джинсы. Во время покупок в ее районе происходит взрыв. Марджан спешит домой и обнаруживает, что соседний с ней дом снесен. Она видит руку своей еврейской подруги Неды Баба-Леви, торчащую из-под обломков. Она была убита в результате нападения.

Марджейн вырастает и становится «бунтарем», и после столкновения с одним из ее учителей ее выгнали из школы.Опасаясь, что страна больше не безопасна для их дочери, сатраписы решают отправить Марджан в Австрию, чтобы она училась там во французской школе. Марджан проводит последнюю ночь в объятиях своей бабушки, которая советует ей не испытывать обиды или ненависти к кому-либо. На следующий день родители отвезли ее в аэропорт. Марджан чувствует, что, хотя она снова увидит своих родителей, они никогда больше не будут жить в одном доме. У таможенных ворот Марджейн поворачивается, чтобы увидеть, как ее родители уходят. Ее мать упала в обморок на руках отца.

Опасность отдельной истории

Мы всегда ценим выступления на TED за вдохновение, и нам очень нравится этот рассказ нигерийского писателя Чимаманды Нгози Адичи.

Краткое содержание: речь идет об опасности одной истории. Адичи объясняет, что если мы слышим о людях, месте или ситуации только с одной точки зрения, мы рискуем принять один опыт как всю правду.

«Одна история создает стереотипы, и проблема стереотипов не в том, что они не соответствуют действительности, а в том, что они неполные», — говорит Адичи в видео.«Они превращают одну историю в единственную».

Вместо этого, объясняет она, мы должны искать разные точки зрения — и, в свою очередь, писатели должны рассказывать наши собственные истории. Рассказывать истории, которые можем рассказать только мы, о нашем опыте, надеждах и страхах, помогает разрушить силу штампов и стереотипов.

Вы можете посмотреть весь доклад TED здесь:

Из ее собственного детства писала только о голубоглазых детях, резвящихся в снегу — потому что, хотя она никогда не видела снега, но все ее книги включали его — к замешательству ее соседки по комнате в американском колледже, что африканец может говорить по-английски, Адичи исследует силу историй:

«Истории имеют значение.Многие истории имеют значение. Истории использовались, чтобы лишить собственности и очернить, но истории также могут использоваться для расширения прав и возможностей и очеловечивания. Истории могут сломить достоинство людей, но истории также могут восстановить это сломленное достоинство ».

Предпочитаете вместо этого прочитать этот доклад? Вот стенограмма выступления Чимаманды Нгози Адичи на TED.

Это обновленная версия ранее опубликованного рассказа. Мы обновляем наши сообщения как можно чаще, чтобы они были полезны нашим читателям.

Об авторе: Хизер ван дер Хооп

Хизер ван дер Хооп — редактор, который помогает людям лучше всего передавать свои идеи. Ее проекты варьируются от сообщений в блогах и электронных книг до докторских диссертаций, и она редактирует свою собственную фамилию столько, сколько себя помнит. Если ее нет за своим столом, она обычно в горах.

Хизер ван дер Хооп | @heathervdh

Краткое изложение и учебное пособие по американскому детству

Краткое изложение и учебное пособие по американскому детству включает исчерпывающую информацию и анализ
помочь вам понять книгу.Данное учебное пособие состоит из следующих разделов:

Этот подробный обзор литературы также содержит темы для обсуждения и бесплатный тест по
Американское детство Энни Диллард.

Энн Диллард, сейчас женщина средних лет, вспоминает свое детство, когда ей было пять лет, и всю среднюю школу. Все эти годы она делает собственное детство образцом счастья во взрослой жизни. Взрослый не должен оставлять позади дух, который заставляет детей вечно трепетать перед миром; скорее, чтобы быть по-настоящему счастливым, нужно сопротивляться попыткам мира искоренить этот дух.

Рассказ начинается с, вероятно, самых юных воспоминаний Анны. Ей пять лет, и она только начинает осознавать себя и окружающий мир. Она сравнивает различия между собой и своими родителями, насколько у них дряблая и обвисшая кожа, а у нее красивая и подтянутая. Она любит своих родителей, но особенно восхищается ее матерью. Ее мать — яркая, яркая женщина, которая по условию 1950-х годов заперта в домашнем хозяйстве, ей суждено быть домохозяйкой до самой смерти.Она постоянно забавляет Энн и ее сестер остроумными шутками и сложными розыгрышами. В эти первые годы жизни Анны ее отец бросает работу и пытается плыть на лодке по Миссисипи в Новый Орлеан. Однако путешествие не удалось; это слишком долго и одиноко. Он продает лодку и возвращается домой.

В детстве, как и любой другой ребенок, Энн полна любопытства. Мир удивляет ее, и то, что другим может показаться приземленным, часто становится для нее предметом пристального изучения. В эти детские годы Анна изучает, среди прочего, франко-индийскую войну, минералогию, биографии известных биологов, насекомых, рисование и криминалистику.По мере того, как она растет и становится более осведомленной о том, как устроен мир, она понимает, что вряд ли кто-либо из взрослых сохраняет такой же дух удивления. Большинство женятся, находят работу и работают, пока не умрут. Однако Энн находит надежду в некоторых лицах, прежде всего в своей матери.

Когда Энн подрастает и вступает в подростковый возраст, она с ужасом наблюдает, как она начинает превращаться во взрослую. Мальчики всегда восхищали ее, и она смотрела на них с трепетом, но теперь они были для нее более зрелыми.Когда она пошла в школу, она, как и все ее подруги, стала одержима тем, чтобы носить самую модную одежду и иметь лучший загар. Эта фиксация на мирских занятиях совпадает с потемнением ее мира. Впервые в жизни — по крайней мере, за какой-то продолжительный период времени — Энн несчастна. Похоже, она потеряла детское чудо прошлых лет, делавшее ее такой счастливой, и почти смиряется со своей судьбой. Все эти годы она гневается, хотя непонятно, на что.В результате у нее начинаются неприятности. Она попадает в аварию на дрэг-рейсинге, начинает курить и пишет письмо преподобному церкви, в гневе ссылаясь на причины, по которым она бросает церковь. К концу истории Энн заканчивает среднюю школу и готовится к учебе в колледже.

Чтобы книга не закончилась таким мрачным образом, эпилог оправдывает любопытство юной Анны. В конце концов, с миром нужно идти на компромисс. Скорее, Энн обнаружила, что может быть счастливой, независимо от обстоятельств и возраста, просто живя в своем собственном сознании и любуясь красотой мира, каков он есть.

Американское детство Анни Диллард Краткое изложение сюжета

Энни Диллард начинает свои мемуары с воспоминаний о решении своего отца на время оставить семью (с разрешения жены) и спуститься на своей лодке по реке Аллегейни в Новый Орлеан — цель, которую он разработал от чтения о морских прогулках в книге. В то время Энни читает приключенческий роман Роберта Луи Стивенсона «Похищенный», и ей тоже кажется, что она пробуждается в мире, где ее можно наблюдать и наблюдать.

Диллард пишет портрет Питтсбурга в начале 1950-х годов, в годы после Второй мировой войны, когда семьи, казалось, хотели, чтобы все наладилось. В ее привилегированной общине женщины оставались дома, а не работали, а пресвитериане и католики (не говоря уже о евреях) держались очень далеко друг от друга. В пятилетнем возрасте в 1950 году Энни озабочена чудовищем в своей комнате, которое оказывается тенью, отбрасываемой светом проезжающей машины. Она удивлена, обнаружив это, и это учит ее, что она может использовать свое воображение, но также управлять им и направлять его через разум, когда ей нужно.Энни также сосредотачивает свое внимание на других образах и ощущениях, от кожи ее родителей (которая, как она считает, не соответствует их телам) до ее соседки Джо Энн Шихи, катящейся на коньках по замерзшим улицам ночью. Прежде чем научиться читать, Энни бродит по окрестностям, играет с мальчиками в футбол и бросает снежки — по крайней мере, до тех пор, пока машина не остановится и водитель не будет преследовать ее и ее друга по окрестностям. Постепенно, как говорит рассказчик Диллард, она «просыпается», открывая для себя внешний мир за пределами ее собственного разума, хотя она также в значительной степени живет в своей собственной голове.

Родители Энни полны энергии и энтузиазма: они относятся к рассказу анекдотов как к почти профессиональному процессу и включают детей, когда они возятся с идеями и представлениями. Диллард также представляет родителей своего отца, Ому и Фрэнка Доука-старших, которые приглашают Энни и ее младшую сестру Эми (их младшая сестра Молли слишком молода, чтобы быть включенной в большую часть мемуаров) в их летний домик на озере Эри, где Энни проводит идиллические недели.

По мере того, как Энни становится старше, она начинает осознавать многие слои истории, которые воплощает Питтсбург, от древнего прошлого динозавров до его обитания американскими индейцами, его использования в качестве форта во время французско-индийской войны и его роли в Американская революция.Она впечатлена и гордится этой историей, но она остается литературной и волнующей для нее: она не часто думает о смерти и страданиях, которые также являются частью прошлого Питтсбурга.

Энни начинает воспринимать рисование как хобби, проводя весь август, делая наброски бейсбольной рукавицы разными способами, снова и снова. Она начинает регулярно посещать библиотеку Хоумвуда, которая находится в относительно бедном районе города: она пробирается через большую часть ее стопок, хотя в основном наугад.Книги кажутся ей полностью личными — она ​​никогда не думает, что чтение может быть чем-то общим для людей. Осенью 1955 года, когда ей исполнилось десять лет, Энни начинает ходить в школу Эллис для девочек, а также в пятничную школу танцев с мальчиками. Все приглашенные дети — из избранной эксклюзивной группы пресвитерианских семей Питтсбурга, хотя Энни не может понять, как происходит процесс приглашения. Энни любит танцевальную школу, но ей также нравится играть в бейсбол со своим соседом Рики и смотреть «Маленькую лигу».Она также играет в игры об индейцах и войне со своим другом Пином Фордом. Это время, которое Диллард вспоминает как волнующее: Энни чувствовала себя счастливой и энергичной, просто находясь в этом захватывающем, широко открытом мире.

Энни читает Шерлока Холмса и решает, что она хочет стать детективом и помнить каждую деталь своей жизни. Но ее также тянет к другим идеям и интересам: например, в результате посещения церковного лагеря в течение нескольких лет ее голова наполняется «религиозными идеями» — она ​​считает, что Библия гораздо более губительна, чем взрослые, которые снисходительно относятся к детям, которые люблю читать, понимаю.Затем ее очаровывает коллекция камней, которую она наследует от соседа из третьих рук, и она начинает исследовать, как определить все, чем она владеет. Она удивляется тому, как сама земля хранит природные сокровища, спрятанные под землей прямо там, где она живет. Однажды на Рождество Энни получает микроскоп, но после гонки, чтобы рассказать своим родителям о том, что она нашла под его объективом, и обнаружив, что они отреагировали без энтузиазма, она начинает осознавать, что ее знания будут ей дороги, потому что они будут принадлежать только ей.

В это время Энни также проводит время со своей подругой Джуди Шойер, у которой есть интеллектуальная семья, которая приглашает Энни провести время с ними в их загородном доме в По-Пау, Западная Вирджиния. Энни любит такие прогулки. В то же время, ее интересы перейти от пород насекомых к болезням и эпидемиологии: она очарована тем, что он был в Питтсбурге, что вакцина от полиомиелита была создана, и она надеется, что с тяжелой работой, все, в том числе ее-может преуспеть в то, что они положить их умы.Ее семья тоже переезжает в другой мир: после смерти дедушки Анни и переезда Омы во Флориду они покупают дом Омы на вершине холма и больше не общаются с соседями внизу.

Пристрастия Энни к чтению смещаются в сторону исторического: она увлечена романами, историями и анализом Второй мировой войны. Сейчас холодная война, и ее семья создала удобное бомбоубежище в подвале: Энни воображает, что будет жить там, если разразится ядерная война. Она пошла в старшую школу, где танцевальная школа уступает место клубным танцам, хотя и с одними и теми же людьми.Энни также начинает чувствовать беспокойство и разочарование примерно в это время, возмущаясь критикой, наложенной на нее ее семьей, школой и церковью (из которых она выходит, написав официальное письмо министру). Она погружается в жизнь французских поэтов-символистов, чьи драматические стихи и ранняя смерть кажутся романтичными и соответствуют ее взглядам на мир.

В то же время Энни начинает лучше понимать свой город и американскую историю в целом. В то время как ее отец продолжает верить, что люди, добившиеся успеха, становятся таковыми, потому что они много работают, а те, кто не так много работает, попадают в худшие ситуации, Энни начинает уделять больше внимания тяжелому положению бедных в Питтсбурге.В мемуарах подробно рассказывается о таких промышленниках, как Эндрю Карнеги. Карнеги заработал миллионы на стали, раздал почти все свои деньги и основал великие учебные, художественные и научные учреждения — но он также очень мало платил своим рабочим и установил стандарты суровых условий труда и скупых пособий. Энни начинает испытывать презрение и подозрение к состоятельным семьям, унаследовавшим богатство Питтсбурга; но, как отмечает рассказчик Диллард, ей не удается применить свои значительные силы воображения для размышлений о сложной внутренней жизни своих соседей, одноклассников и друзей.

Когда Энни заканчивает школу, у нее начинаются неприятности: она разбивает машину на дрэг-рейсинге и ее отстраняют от занятий за курение сигарет. Она читает стихи в переводе и думает о том, чтобы поднять бунт против школьных учителей. В конце концов, однако, мемуары заканчиваются новостью о том, что она будет посещать колледж Холлинз в Вирджинии. Она мало что узнала ни о Питтсбурге как о месте, ни о его жителях, но Диллард отмечает, что она чувствует, что ей нужно уехать, чтобы вновь обрести чувство любопытства и открытости по отношению к миру.В эпилоге Диллард размышляет об отношениях между жизнью и местами, в которых она проживает, а также о процессе взросления, который включает в себя стремление к чему-то новому, совершенно не зная, к чему это приведет.

Дэвид Копперфилд | Резюме, анализ, адаптации и факты

Резюме

История рассказана от первого лица Дэвидом Копперфилдом средних лет, который оглядывается на свою жизнь. Дэвид родился в Бландерстоне, графство Саффолк, через шесть месяцев после смерти отца. Его воспитывает мать и ее преданная домработница Клара Пегготи.В детстве он проводит несколько дней с Пегготи в доме ее брата, мистера Пегготи, в Ярмуте, который мистер Пегготи делит с Хэмом и Эмили, своими осиротевшими племянником и племянницей соответственно. Когда визит заканчивается, Дэвид узнает, что его мать вышла замуж за жестокого и властного мистера Эдварда Мэрдстона. В тот же вечер сестра Мэрдстона также переезжает и принимает на себя ведение домашнего хозяйства.

Однажды мистер Мэрдстон ведет Дэвида в свою спальню, чтобы избить его, и Дэвид кусает его за руку.После этого восьмилетнего Дэвида отправляют в школу-интернат, которой управляет садист мистер Крикл. Там Дэвид дружит с добрым и стойким Томми Трэддлсом и с харизматичным Джеймсом Стирфортом. В середине второго семестра Дэвида в школе умерла его мать, родившая сына, который тоже погиб. После этого Пегготи увольняют, и она выходит замуж за Баркиса, который водит фургон. Дэвида не возвращают в школу, и в возрасте 10 лет его отправляют работать на фабрику по розливу вина Мэрдстона в Лондон.Он поселился в доме мистера и миссис Микобер, щедрой пары, постоянно сталкивающейся с финансовыми проблемами. В конце концов, мистера Микобера отправляют в тюрьму для должников, после чего Дэвид сбегает в Дувр, чтобы найти свою двоюродную бабушку, самодостаточную мисс Бетси Тротвуд и, по совету ее простодушного и добросердечного жителя, мистера Бетси. Дик, она его принимает.

Мисс Бетси принимает меры, чтобы Дэвид пошел в школу, управляемую доктором Стронгом, и остался с ее бизнес-менеджером, мистером Уикфилдом, и его дочерью Агнес.На мистера Уикфилда работает отталкивающий клерк-подросток по имени Юрайа Хип. После того, как Дэвид заканчивает учебу, он отправляется навестить Пегготи. По пути в Ярмут Дэвид встречает Стирфорта, и вместе они навещают Пегготи и мистера Пегготи. Объявлено о помолвке Эмили с Хэмом, но, похоже, она заинтересована Стирфортом.

Хип, Юрай; Дэвид Копперфилд

Иллюстрация Фредерика Барнарда из романа Чарльза Диккенса Дэвид Копперфилд (1849–1850).Персонаж Урия Хип (слева) показан с Дэвидом Копперфилдом.

Коллекционер гравюр / Наследие-изображения
Получите эксклюзивный доступ к контенту нашего 1768 First Edition с подпиской.
Подпишитесь сегодня

Согласившись с идеей мисс Бетси о том, что он должен стать проктором (разновидность поверенного), Дэвид начинает стажировку в лондонском офисе Spenlow and Jorkins. Он поддерживает дружбу со Стирфортом, хотя Агнес Уикфилд это не одобряет. Он повторно знакомится с Юрайей Хипом, который собирается стать партнером Уикфилда и намеревается жениться на Агнес.Однажды Спенлоу приглашает Дэвида к себе домой, и Дэвид влюбляется в детскую дочь Спенлоу, Дору.

Дэвид обнаруживает, что Трэдлс теперь живет с мистером и миссис Микобер. Узнав, что Баркис находится на грани смерти, он возвращается в Ярмут. После похорон Баркиса Эмили убегает со Стирфортом, и мистер Пегготи клянется найти ее. Дэвид возвращается в Лондон и обручается с Дорой. Мисс Бетси неожиданно приходит с новостью о том, что она потерпела финансовое поражение в результате партнерства Урайа Хипа с Уикфилдом.Чтобы увеличить свой доход, Дэвид начинает работать секретарем у Доктора Стронга, и по предложению Трэдлса он начинает репортаж о парламентских дебатах для газет; позже он также пишет художественную литературу.

Юрайа Хип нанимает мистера Микобера клерком. В конце концов, Дэвид женится на Доре. После выкидыша она никогда не восстанавливает свои силы и умирает. В это время Эмили возвращается в Лондон после того, как Стирфорт бросил ее в Неаполе. Однажды мистер Микобер вместе с Дэвидом и Трэддлсом (который теперь является адвокатом) предъявляет Урайе Хипу подробные доказательства того, что он обманывает Уикфилда и несет ответственность за потери мисс Бетси; Heep требуется для возврата денег.Затем составляются планы для мистера и миссис Микобер присоединиться к мистеру Пегготи и Эмили, когда они иммигрируют в Австралию, чтобы начать все сначала. Перед отъездом Дэвид отправляется в Ярмут, чтобы доставить письмо Эмили Хэму, но возникает опасная буря. Несколько кораблей потеряны, и одно кораблекрушение происходит достаточно близко к берегу, что Хэм пытается выплыть и спасти двух последних выживших. Хэм тонет, и когда тело одного из матросов выбрасывается на берег, оказывается, что это Стирфорт. Следующие три года Дэвид проводит в континентальной Европе, а по возвращении женится на Агнес.

Анализ

Комплексное исследование психологического развития, Дэвид Копперфильд — фаворит Зигмунда Фрейда — успешно сочетает элементы сказки с открытой формой bildungsroman. Идиллическое младенчество ребенка, оставшегося без отца, внезапно разрушается патриархальной «твердостью» его отчима, мистера Мэрдстона. Страдания Дэвида прослеживаются через его ранние годы, его брак с его «ребенком-женой» Дорой и его предположение о зрелой идентичности среднего класса, когда он наконец учится укрощать свое «недисциплинированное сердце».«Повествование вызывает акт воспоминания, исследуя природу самой памяти. Развитие Дэвида происходит рядом с другими сыновьями, оставшимися без отца, в то время как карательный мистер Мэрдстон противопоставляется карнавальному мистеру Микоберу.

Диккенс также исследовал тревогу, которая окружает отношения между классом и полом. Это особенно очевидно в соблазнении Эмили из рабочего класса Стирфортом и в эскизах святой Агнес Урии Хипа, а также в переходе Дэвида от инфантильной сексуальности Доры к прирученной рациональности Агнес в его собственных поисках семьи. .

Известные адаптации Дэвида Копперфилда включали фильм 1935 года с Фредди Бартоломью, Бэзилом Рэтбоуном, Лайонелом Бэрримором и У. Поля; британский телефильм 1970 года с участием Рона Муди, Ральфа Ричардсона, Майкла Редгрейва и Лоуренса Оливье; и хорошо известный мини-сериал BBC 1999 года с Дэниелом Рэдклиффом в главной роли.

Дженни Борн Тейлор
Редакция Британской энциклопедии

Внимательность в раннем детстве • НОЛЬ ДО ТРИ

• Перейти к основному содержанию
• Перейти к нижнему колонтитулу

От нуля до трех
Меню
близко

Поиск
представить

• Насчет нас
  Назад
  • Наша работа
    • Центры, проекты и инициативы
    • Западный офис
  • Насчет нас
    • Наша миссия и видение
    • Наша история
  • Наше лидерство
    • Совет директоров
    • Старшее руководство
  • Дополнительная информация
    • Медиа
    • Карьера
    • Свяжитесь с нами
    • Перепечатки и разрешения
• Изучите наши темы
  Назад
  • Раннее развитие и благополучие
    • Возраст и этапы
    • Развитие мозга
    • Сложное поведение
    • Crying It Out
    • Скрининг и оценка развития
    • Раннее вмешательство
    • Здоровье и питание
    • Психическое здоровье младенцев и детей младшего возраста
    • Сон
    • Социальное и эмоциональное развитие
    • Темперамент
    • Травма и стресс

    Посмотреть все

  • Раннее обучение
    • Присмотр за детьми
    • Ранняя грамотность
    • Ранняя математика и естественные науки
    • Язык и общение
    • Играть
    • Готовность к школе
    • Экранное время
    • Социальные навыки

    Посмотреть все

  • Воспитание

.