Рассказ про женскую одежду

В.С. Модестов: Обсуждаемая тема только на первый взгляд кажется простой, на деле – это крепкий орешек, расколоть который может только тот, кто образован, обладает творческим чутьем, фантазией и изобретательностью.

В произведении талантливого писателя нет ничего случайного. Каждое слово, каждая подробность важны и необходимы для наиболее точной и образной характеристики событий и персонажей. И костюм в этом случае – наиболее  верный и безошибочный показатель отличительных признаков   жизни людей, их мыслей, взаимоотношений, занятий, профессий, общественного положения. Многие костюмы можно отнести к реалиям времени, эпохи, религиозных, мистических, сказочных, научно-фантастических сюжетов, бытовой рутины,  «модных приговоров», личностных предпочтений…   

«Для того чтобы подчеркнуть бедность просительницы, – писал Чехов, – не нужно тратить много слов, не нужно говорить о ее жалком, несчастном виде, а следует только вскользь упомянуть, что она была в рыжей тальме…»

Не очень талантливые литераторы поступают с точностью до наоборот, посвящая страницы описанию костюма, который в повествовании  практически не участвует.

Пример из практики: как-то я переводил любовный роман из жизни американцев рабовладельческого Юга. Его автор, третьеразрядная писательница из домохозяек, Чехова не читала, поэтому посвятила почти страницу описанию наряда безымянной и безмолвной  негритянки, появившейся неизвестно зачем на пороге хижины. А я два дня рылся в словарях (интернета тогда не было), чтобы сначала понять, во что женщина  была одета, а потом попытаться найти хоть какие-то соответствия всем этим оборочкам, рюшам, воланчикам, пистонам и прочей мишуре.   Подозреваю, что этим и другими подобными пассажами  писательница нагоняла объем незатейливой истории.

Предметная среда любого  классического литературного произведения  являлась средой обитания его современников, поэтому им было так легко представить не только пластический облик персонажа, но и понять, какие превратности судьбы скрыты за упоминанием о костюме или ткани, из которой он сшит.

Гончаров подробно описывает халат Обломова, превращая его в самостоятельный художественный образ, в символ «обломовщины» – скучной, пустой и ленивой жизни.

Ныне, в век скоростей и научно-технического прогресса, всё иначе. Вечно куда-то спешащий читатель, восхищаясь психологической заряженностью, цельностью характеров героев романа, редко замечает выразительные средства, при помощи которых писатели достигают этой выразительности.

 Как  в жизни мы человека встречаем по одежке, так и в книге  по первому появлению персонажа читатель узнает или догадывается, кто он такой, где родился, какое было детство, богатый или бедный. Костюм рождает целый комплекс ассоциаций. Часть биографии персонажа рассказывает именно костюм, а уж потом писатель раскрывает остальные качества героя.

Так что переводчику приходится порой проявлять чудеса изобретательности, додумывая, конкретизируя, сочиняя, подыскивая соответствия… При этом для неологизмов главным  по-прежнему остается транслитерационный / транскрипционный способ передачи реалий, широко распространенный  как  в переводной, так и в оригинальной литературе (художественной, мемуарной, публицистической, научной и др.).

И.А. Гончаров в книге очерков «Фрегат “Паллада”» словно понуждает будущих переводчиков своего произведения  увидеть и сохранить старые сибирские реалии:

«Лучше всего вам кухлянку купить, особенно двойную…» – сказал другой, вслушавшийся  в  наш  разговор. 

«Что это такое кухлянка?» – спросил я.

«Это такая  рубашка  из  оленьей  шкуры, шерстью вверх. А если купите двойную, то есть и снизу такая же шерсть, так никакой шубы не надо».

«Нет,  это  тяжело  надевать, – перебил кто-то, – в двойной кухлянке не поворотишься.  А  вы  лучше под одинакую кухлянку купите пыжиковое пальто, – вот  и  всё».  

«И что  это  такое  пыжиковое пальто?»

«Это пальто из шкур молодых оленей».

«Всего  лучше  купить вам борловую доху, – заговорил четвертый, – тогда вам  ровно  ничего  не  надо».

«Борловая доха? Что это?» – спросил я.

«Это  шкура с дикого козла, пушистая, теплая, мягкая: в ней никакой мороз не проберет».

«Помилуйте! – сказал тут еще кто-то, – как можно доху? Шерсть лезет».

«Что  ж такое, что лезет?»

«Как что: в рот, в глаза налезет?»

«Где ж мне купить  доху  или  кухлянку?» –  перебил я.

«Теперь негде: вот если б летом изволили  пожаловать, – дружно повторили все, – тогда приезжают сюда сверху, по Лене, из Иркутска, купцы; они закупают весь пушной товар».

«Торбасами  не  забудьте  запастись,  –  заметили  мне,  – и пыжиковыми чижами».

«Что  это  такое  торбасы  и  чижи?»

«Торбасы – это сапоги из оленьей шерсти, чижи – чулки из шкурок молодых оленей».

 Советую начинающим переводчикам взять этот  прием текстуальных пояснений на вооружение, чтобы избежать сносок, нарушающих процесс восприятия художественного произведения.

А.В. Ямпольская: В своей переводческой практике, а также разбирая со студентами работы коллег-итальянистов, я часто сталкиваюсь с любопытной тенденцией: в последние годы итальянские авторы избегают подробных описаний одежды, ограничиваются самыми общими названиями. Дело даже не в том, что не уточняются фасон и цвет (если цвет указан, как правило, также используется общее слово – «красный», а не «алый», «пурпурный», «кораллово-красный» или «цвета пламени»), а в том, что эти названия имеют очень широкое значение, которое переводчик нередко вынужден конкретизировать. Например, слово giacca может означать как «пиджак», так и «куртку» (и на самом деле много чего еще): как сказано в Cловаре Треккани, giacca – «это мужская или женская одежда с рукавами, как правило, из ткани, но также из кожи, шерсти или трикотажа и т.п., закрывающая верхнюю часть тела до пояса». Если слово giacca сопровождается определением (classica, sportiva, a vento – «классический, спортивный, от ветра»), переводчик спасен: можно смело писать «пиджак, куртка, ветровка». Если определения нет – гадаешь, как может быть одет наш герой, исходя из его характера, возраста, ситуации, времени и места действия, времени года, погоды, моды тех лет. Можешь ли ты при этом ошибиться? Да, безусловно. Стоит ли пытаться использовать и в русском более общее название? По моим наблюдениям, получается это не всегда. И дело здесь не в индивидуальном стиле автора, твоем желании и умении его передать, а в некоторых общих различиях между русским и итальянским языками. Смею предположить, что с близкими проблемами сталкиваются переводчики с французского и других романских языков (о предпочтении абстрактной или конкретной лексики много писал в работах по сопоставительной лексикологии В.Г. Гак), любопытно узнать, как обстоят дела у переводчиков с других языков.

Точно такие же трудности возникают с итальянскими словами vestito и abito («костюм», «платье»), scarpe («ботинки», «туфли») или cappello («шляпа», но в том числе и «вязаная шапка», «берет» и вообще почти всякий головной убор). Например, со словом cappello я изрядно намучилась, переводя книги двух Паоло – Соррентино и Джордано. В книге Соррентино «Молодость», по которой снят знаменитый фильм, главные герои, два немолодых джентльмена, отправляются на прогулку в горы. Смело отбросив варианты «фетровая шляпа», «цилиндр» и «ушанка», мы все равно должны выбрать хотя бы между «кепкой» и «панамой» (или завоевавшей популярность в последние годы трикотажной шапочкой). Мне помог фильм: я нашла нужную сцену и написала то, что увидела в кадре, – «панама». У Паоло Джордано в романе «Человеческое тело» (фильма по которому пока нет) герои во всех ситуациях, в любое время года тоже надевают на голову cappello. Учитывая, что в романе рассказывается об Альпийских стрелках, которые отправляются в Афганистан, пришлось изучить сайты с изображениями их парадной и повседневной, летней и зимней военной формы, а затем выбирать между «шляпой», «фуражкой» или старой доброй «шапкой» (ведь герои не всегда носят форму).

Пришлось поломать голову и над словом maglia, которое Джордано также часто употребляет в романе. Им можно обозначить любую трикотажную одежду до пояса, исключая более легкую maglietta («футболка») и более теплый maglione («джемпер», «свитер»). В maglia ходят все женские персонажи книги в официальной и неофициальной обстановке, в Афганистане и в Италии. Здесь, признаюсь, я позволила себя проявить больше фантазии: массажистку на военной базе я нарядила в «толстовку», а прелестную молодую женщину, в которую влюбляется афганский ветеран, – в «кофточку с глубоким вырезом». Хотя кто может ручаться, что Джордано не имел в виду облегающую футболку, топ или (о, ужас!) лонгслив? Ведь современная мода стремительно меняется, кофточки и брюки отступают под натиском свитшотов, худи, слаксов и чиносов, а ботинки и туфли вытесняют сникерсы и слипоны…

М.А. Козлова: Как верно заметила Анна Владиславовна, при переводе текста с итальянского часто возникает потребность в уточнении слов, которые обозначают сразу несколько наименований одежды или аксессуаров как giacca, maglia, scarpe, cappello. К «шляпной» теме добавлю еще berretto – одновременно берет, кепка, фуражка или просто зимняя шапка; или уже куда более характерное colbacco – меховая шапка, так еще обозначают русскую ушанку. Если мы видим в тексте одно из этих слов, следует посмотреть на контекст, на род деятельности персонажа, из этого можно сделать вывод о том, какой именно головной убор он носит. Однако, если эта деталь не имеет особенной важности, и вместе с тем ни одной «подсказки» в тексте не найдено, можно оставить наиболее нейтральный вариант. Например, в рассказе Стефано Бенни героиня одета в оранжевое пальто (cappotto arancione) и черный берет (baschetto nero), последнее логично выводится и из замечания, что она выглядела «как звезда кино», то есть была одета элегантно. По поводу верхней одежды тоже встречаются интересные случаи.

Мы уже обсудили сложное слово giacca, а есть еще и его производные: у того же Стефано Бенни встречаем giaccone blu da marinaio, giacca a quadretti da venditore di palloncini – в обоих случаях одежда описывается через профессию, в первом случае – синее пальто «как у моряка», то есть пальто, похожее на бушлат, во втором – клетчатая куртка «как у продавца воздушных шаров», и вот это описание нам уже представить сложнее. Радует то, что мы живем в век высоких технологий и обычно банальный поиск по картинкам в интернете помогает представить себе тот или иной предмет одежды.

Или вот вездесущее vestito: в романе Никколо Амманити мама и сын сидят в машине и обсуждают некий наряд (vestito), который мама заприметила на витрине и хочет примерить; кроме того, что наряд «откровенный», как его характеризует сын, о нем не говорится ничего, и в целом данный предмет ценен только тем, что привлек внимание героини и тем самым задержал ее, заставив отвлечься и затем попасть в аварию. Самое простое в данном случае решение перевести его как «платье», раз им заинтересовалась женщина; однако, что именно представлял себе автор, мы можем только догадываться. Точно так же в одном из рассказов Стефано Бенни девушка смотрит на витрину и видит в ней scarpe и думает о том, «сколько же нужно ног и сколько же шагов им предстоит сделать» – и больше об этом предмете ничего не сказано: возможно, в таком случае лучше найти максимально нейтральное слово («обувь»?) или распространить, написав «туфли и ботинки», чтобы охватить предметы обуви обоих полов.

Иногда определенные детали помогают дать более точную характеристику предмету одежды, например, maglione leggero a V за счет упоминания о «V-образном вырезе» наталкивает на перевод «легкий пуловер», а не свитер или джемпер (иногда можно обратиться, например, к каталогам магазинов одежды или статьям в журналах о моде, чтобы начать различать эти предметы, что непросто даже на родном языке!); maglioncino, то есть, дословно «свитерок», может обозначать и теплую «кофточку», или, например, употребляться в отношении детской одежды, где особенно уместны различные уменьшительные суффиксы (gonnellina – юбочка, pantaloncini – штанишки), которые, однако, не обязательно сохранять в переводе. Бывают сложности и с различными узорами, так, например, maglione a righe orizzontali bianche e marrone chiaro по-итальянски звучит не тяжеловесно, а как «облегчить» по-русски «свитер с поперечными (горизонтальными?) белыми и светло-серыми полосками» или «бело-коричневый свитер в поперечную полоску»? Собственно, здесь и начинается жонглирование вариантами, смешение акцентов, перенос прилагательных и так далее. Мы опять приходим к тому же выводу, что и во многих других вопросах: определенная свобода в том, что касается уточнения или разъяснения некоторых деталей текста, у переводчика есть, главное, чтобы эти уточнения вписывались в контекст и не превращались в «додумывание» за автора.

Т.А. Сотникова: Не знаю, нуждается ли в доказательствах мысль о том, что переводчик в ходе своей работы должен как можно меньше «додумывать» за автора. Для меня – не нуждается. Возможно, потому что, написав немало книг, я не понаслышке знаю, как выводит из себя любое постороннее вмешательство в текст – конечно, в том случае, если автор сам позаботился, чтобы в его тексте не было ничего случайного. Однако когда речь идет не о додумывании, а о конкретизации, которую осуществляет переводчик, дело может обстоять немного иначе. Могу привести пример из собственного авторского опыта. Он связан с описанием одежды персонажей.

У меня есть цикл из пяти книг под общим названием «Капитанские дети» (название – оммаж Петруше Гриневу, одному из самых благородных героев русской литературы), по которому впоследствии был снят сериал. Открывающая этот цикл книга «Последняя Ева» написана в конце 90-х годов прошлого века, действие ее происходит как в современности, так и в 60-е годы прошлого же века. Собирая материал для нее, как и всегда это делаю, я разговаривала с современниками героев, которых намеревалась описать. И в числе моих собеседников была киновед Нея Марковна Зоркая, ныне уже ушедшая из жизни. Она была человеком настолько ярким, что общение с ней всегда останется важным для меня событием. И вот, в числе множества интереснейших подробностей московской жизни в 60-е годы – что считали важным и не важным, как работали, дружили, женились, разводились, пробивались в загранкомандировки, отдыхали, ели и пили – Нея Марковна рассказывала о том, как одевались женщины того времени. Упомянула она и кофточку цвета «перванш», пояснив, что это «синька с молоком» и что вещи  такого цвета как-то очень явственно свидетельствовали о тонком вкусе того, кто их для себя выбирал. И я сразу поняла, что деталь – из тех драгоценнейших, которые заносятся в записные книжки, потому что могут стать не просто мимолетной подробностью, но яркой в своей краткости характеристикой героя. Моя героиня 90-х годов, Ева Гринева, перенимала у своей бабушки, молодость которой пришлась на 60-е, многие черты, в числе которых был хороший вкус. И блузка цвета «перванш», синьки с молоком, показалась мне отличным тому свидетельством. Этот цвет я упомянула дважды – в действии, происходящем в прошлом и в настоящем. И, конечно, это не было случайностью.

И вот я думаю: переводя такую подробность, должен ли переводчик заботиться о том, чтобы она что-то говорила и читателю из другой национальной, культурной среды? Мне кажется, должен хотя бы постараться, чтобы это получилось так. И если для этого ему придется прибегнуть к конкретизации или к расширенному описанию, на мой взгляд, это будет совершенно оправданный ход.

О.В. Болгова: Как отметила в своем выступлении Анна Владиславовна Ямпольская, романские языки отличает многозначность лексики, которая выражается в том, что одно и то же слово может употребляться в разных контекстах с различными значениями, поэтому, когда речь идет об описании одежды, конкретизация становится одним из основных приемов перевода. Слово с более широким значением в переводе часто требует эквивалента с более узким, конкретным значением в зависимости от контекста. Эту особенность можно проиллюстрировать на примере французского слова habit с общим значением «одежда, платье». В определенных случаях адекватным переводом будет «форма» или «мундир»; словосочетание un habit noir имеет устойчивый эквивалент «фрак», а un habit de neige обозначает «детский зимний комбинезон». Примеров такого рода можно привести много: под veste может подразумеваться и куртка, и пиджак, и жакет, и флисовая кофта (une veste polaire); под blouson можно понимать и «ветровку», и «толстовку»; blouse соответствует «рабочей блузе», «халату», «блузке», а иногда и «куртке»; débardeur – это и «безрукавка», и «майка». Контекст, безусловно, облегчает задачу выбора в пользу того или иного соответствия, хотя порой, как уже говорилось, переводчик все же вынужден в некоторой степени «додумывать», если в авторском тексте не хватает подробностей. 

Определенную сложность при переводе описаний одежды также могут представлять реалии, для которых не существует устоявшегося эквивалента в русском языке. Например, когда речь идет о такой несколько старомодной детали туалета, как la lavallière (галстук, завязанный большим бантом), приходится использовать описательный перевод: “Cet après—midi, M. Arthens porte une grande lavallière à pois qui flotte autour de son cou de patricien <…>” [Barbéry M. L’élégance du hérisson] – «Сегодня на благородной шее месье Артанса красуется завязанный бантом шелковый шарф в горошек <…>» [М. Барбери. Элегантность ёжика. Пер. Н.С. Мавлевич]. Аналогичные трудности могут быть связаны с переводом заимствованных наименований одежды. Во Франции очень популярно короткое мужское пальто прямого силуэта с капюшоном и продолговатыми пуговицами-клыками. Во французском языке за ним закрепилось английское название duffle—coat или daffel—coat. В русских текстах иногда можно встретить транслитерацию «дафлкот», однако широкого употребления, насколько я знаю, это слово не имеет. В одних случаях такое «неудобное» слово можно опустить, т.к. его отсутствие не поменяет сути повествования: “Ce matin, il est arrivé pâle de sommeil, les cernes bleuis; il a dormi sur mon petit lit, roulé dans son duffle—coat, pierre, gisant, sourd à mes esquisses” [Sarrazin A. L’Astragale]. – «Сегодня утром он пришел бледный от усталости, с синяками под глазами, рухнул на мою кроватку, не раздеваясь, и заснул мертвецким сном, бесчувственный к моим робким поползновениям» [А. Сарразен Меня зовут Астрагаль. Пер. Н.С. Мавлевич]. В случае, когда слово опустить нельзя, можно попробовать найти контекстуальный эквивалент. Например, фраза “la mère d’un crétin en duffle—coat vert sapin” из романа М. Барбери «Элегантность ёжика» (Пер. Н.С. Мавлевич, М.Ю. Кожевниковой) в русском переводе выглядит следующим образом: «мать недоумка в пижонском балахоне». Уничижительный тон высказывания позволил употребить слово из разряда стилистически сниженной лексики, хотя это и означало отход от текста оригинала, где соответствующее словосочетание само по себе не содержит оценочного суждения, т.к. речь идет просто об определенном виде пальто темно-зеленого цвета. Еще одним аргументом в пользу трансформации высказывания при переводе, очевидно, послужило и то, что такой тип одежды подчас ассоциируется с буржуазной, то есть зажиточной средой, поэтому появилось определение «пижонский», а цветовая характеристика была опущена. Приведенные примеры показывают, что переводчику иной раз приходится трансформировать исходный текст с описанием одежды, чтобы, с одной стороны, адаптировать его для русскоязычного читателя, а с другой – подчеркнуть его эмоциональную составляющую, пусть и пожертвовав некоторыми содержательными компонентами. 

В.П. Голышев: Если говорить об американской литературе ХХ и начала ХХI веков, то, как мне кажется, внимания к одежде уделяют там очень мало. Ничего похожего на описание внешности Плюшкина мне, кажется, не встречалось – даже когда речь шла о бродяге.

Причин, наверное, несколько.

Постепенная демократизация уклада. Служащий в корпорации будет в таком же костюме, как рабочий (не на производстве).  Может быть, лучшего качества, но это не бросается в глаза. Можно посмотреть хроники первой трети ХХ века. Очереди безработных, люди в костюмах и шляпах – понятно, что так больше шансов получить работу, чем оборванцу. И гангстер будет одет так же, разве что автомат Томпсона в руках. Занятно, что и во многих вестернах бандиты и служители закона в костюмах и белых рубашках, хотя скачут по горам и пустыне.

То есть унификация одежды, помимо всего прочего, стала частью национальной мифологии.

Развитие массового производства одежды  и связанное с этим принудительное единообразие. Как сказал Генри Форд, «вы можете купить автомобиль любого цвета при условии, что он будет черным». Одежда в большой степени перестала быть знаком социальной принадлежности. 

И наконец, описания одежды в прозе сократились из-за кинематографа. Нет особой нужды описывать, как одет бармен или бухгалтер в фирме или мотоциклист-отщепенец – все это десятки раз показано читающей публике на экране.

В.О. Бабков: Трудности с «одеванием» героев, конечно, возникают не только при переводе с романских языков. Как правило, бывает нелегко выбрать русское соответствие для английского coat (насколько я понимаю, аналогичного итальянскому giacca). Приходится догадываться, о чем идет речь – о куртке, пиджаке, плаще или пальто, а может быть, даже о сюртуке или шинели. Если на ногах у героя или героини boots, переводчику надо выбирать между ботинками (а то и башмаками) и сапогами; иногда хочется уточнить, что это за ботинки (высокие, походные, туристические), чтобы читатель ненароком не представил себе лакированные туфли, и бороться с этим желанием, на мой взгляд, не надо.

Вообще же проблемы с выбором названий для предметов одежды (и их цвета), так же как и другие трудности подобного рода, возникают, по-моему, не из-за того, что авторы, пишущие на других языках, не считают нужным подробно объяснять, во что одеты их персонажи, или ленятся это делать – как раз в англоязычной литературе внимание к деталям обычно выше, чем в нашей, – а скорее из-за того, что между словами на разных языках нет точных соответствий, и это не позволяет нарисовать на другом языке абсолютно такую же картинку, какая нарисована в оригинале. Так что где-то приходится уточнять и конкретизировать, а где-то, наоборот, убирать ненужные подробности. Иногда лучше и вовсе поменять одну деталь на другую.

Особенно наглядно проявляется это в тех случаях, когда надо перевести цвет, о чем бы ни шла речь – об одежде, мебели, чьих-нибудь глазах или волосах, да о чем угодно. Например, если у героини blue eyes, всегда приходится выбирать между синими и голубыми, и на этот выбор обычно влияют привходящие обстоятельства (если неподалеку в тексте есть что-нибудь синее, например, рубашка у героя цвета navy, героиня получает голубые глаза и т.п.). А если на герое плащ цвета dun, всего-то три буквы, то не стоит писать, что он был серовато-коричневый, поскольку такая точность будет выглядеть совершенно неоправданной. Auburn hair не представляют собой для англичанина ничего выдающегося, но если у девушки в вашем переводе окажутся золотисто-каштановые волосы, вы сразу настроите своего читателя на романтический лад, а это может оказаться лишним. Или вот была такая история: в одном рассказе мне встретился мебельный гарнитур цвета caramel. Не писать же было «диван цвета жженого сахара»! И я присвоил ему какой-то другой цвет, уж не помню какой – возможно, рыжий.

Подводя итог: при решении таких вопросов переводчику нужно не слепо копировать то, что написано в оригинале (тем более, что это часто оказывается и невозможным), а думать, зачем автор добавил в свой текст ту или иную подробность и насколько она важна, а затем выбирать вариант перевода, отвечающий этим целям и уровню важности, даже если фактически он выглядит неточным. 

И.А. Шишкова: Нельзя не согласиться с Анной Владиславовной в том, что переводить названия предметов одежды непросто, и перевод во многом зависит от возрастных и гендерных особенностей как читательской аудитории, так и переводчика, а также социального и исторического контекстов.

Если повесть рассчитана на читателей-подростков, то термины «худи» и «свитшот» (кстати интересно, почему «свИтшот», а не «свЕтшот») можно оставить, потому что молодежь к этому давно привыкла, а вот в книгах, написанных, для их «продвинутых» бабушек, скорей всего придется заменить hoodie или hoody на  «толстовку с капюшоном» или «балахон с капюшоном», а sweatshirt  тоже назвать «толстовкой», но уже без капюшона. А как быть с еще одним значением sweatshirt – «фуфайка»? Вот тут надо внимательнее вчитываться в текст: если в произведении речь пойдет о 50-70-х годах XX в., то «фуфайка» будет удачным вариантом, а вот если начинающий переводчик, особо не напрягаясь, назовет бабушкину теплую вязаную рубашку или безрукавку «свитшотом», говоря о далеком прошлом, то кого-нибудь уж точно развеселит или рассердит.

Не уверена, что в народе все называют трикотажную куртку с капюшоном и накладными карманами «кенгурушкой», но, может быть, кто-то и называет, поэтому в определенном контексте, если речь идет о том, что мама собирает маленькую дочку на прогулку, почему бы и нет?

Мне кажется, еще не все молодые люди носят «лонгсливы», а не тонкие футболки с длинным рукавом, и многие все-таки продолжают пользоваться привычным термином  «футболка». И в переводе тоже, по-моему, не стоит постоянно стремиться к оригинальности, чтобы не вводить читателя, не знающего английского, в ступор, а наоборот, помочь ему сразу представить себе, как одет тот или иной персонаж.

Я до сих пор не слышала, чтобы короткую широкую футболку, открывающую стройным девушкам живот, в нашей устной речи называли «кроп-топом» (от английского сrop top), но в интернете полно рекламы, где именно так и представляют ее покупателю. Теперь, когда я смотрю англоязычные сериалы, то думаю, что назвать ее просто «короткой широкой футболкой» или «топиком» все же безопаснее, хотя модная девушка может со мной и не согласиться.

Вероятно, «додумывать» и конкретизировать не всегда хорошо. Надо постоянно консультироваться с молодежью или, наоборот, с представителями пожилого поколения.

К «бомберу» (куртке-пилоту с вязаными резинкой манжетами, низом и воротом), по-моему, все тоже привыкли.  Давным-давно вошли в словарный запас многих читателей «блейзер», «тренчкот» и «макинтош», не говоря уже о «куртке-аляске».
          

Яковлева Н.В. Кстати со словом jacket – «куртка, жакет, пиджак, жилет» нередко возникает путаница и в родном языке. Так, например, Александр Васильев часто поправляет участниц «Модного приговора», когда те называют женский предмет верхней одежды «пиджаком», а не «жакетом». Однако, что бы ни говорил историк моды, все равно для нас словосочетание «женский пиджак» звучит нормально. Возможно, и со словом leggings нужно быть осторожней. Вдруг кто-то уже давно забыл слово «рейтузы» или вообще его не знает, и тогда получится, что в 60-е годы XX в. в СССР кто-то в холодную погоду наденет «леггинсы» или вообще «лосины» вместо рейтуз.

К сожалению, сегодня молодежь совсем не опасается иностранных слов, хотя, почему к сожалению? Надо заметить, что так было всегда. Вспомним модный лексикон XVII-XVIII вв. с «кринолинами» (от французского сrinoline), «камзолами» (от французского camisole) и «тюрлюрлю» у А.С. Грибоедова.

Вряд ли переводчику XXI в. придет в голову заменить их на «широкую юбку со вшитыми в неё обручами из китового уса» или вид «старинной короткой мужской одежды, сшитой в талию» или долго объяснять, что «тюрлюрлю» – это «длинная женская накидка без рукавов из шелковой шуршащей ткани».

 В XXI в. мы скорее сталкиваемся со смесью не французского, а «английского с нижегородским».

Сегодня никого, даже пожилых людей, не удивляет словосочетание «кэжуал-лук» от английского casual look, но порой мне становится жаль наших бабушек, которые тоже хотят быть модными, но вынуждены слушать по радио такие слова, как «апсайклинг» от английского upcycling, что означает «новая жизнь старых вещей» (ну почему бы так и не сказать? Однако существует мнение, что одно слово вместо четырех произнести легче и удобнее). Или как перевести, например, термин «дастер» (от англ. duster) – пальто-халат свободного кроя на русский язык? Наверное, начинающий переводчик в тексте какого-нибудь популярного бестселлера так и оставит «дастер», а вот моя бабушка называла подобный летний плащ пыльником. А знают ли это слово модницы первой четверти XXI века? Вполне возможно, что нет, а главное, оно им не близко.

Говоря об изменениях в языке, я вспоминаю слова Татьяны Толстой о том, что не надо бояться новых слов. Язык сам решит, что оставить, а от чего избавиться, тем более в такой сфере, как мода, где все стремительно меняется.

И.В. Соколова: Только нейтральных слов, обозначающих в английском языке «одежду» немало: clothes, costume, attire, dress,  garment, apparel, garb и др. А если говорить о такой многонациональной стране как США, которая, помимо всего прочего, довольно четко делится на регионы, то там различия в пристрастиях, а также обозначении предметов туалета, и вовсе грандиозны. Существует даже термин regional clothing styles (региональные стили в одежде).

Так, Бостон и Новая Англия в целом, наиболее близкие к британской культуре, тяготеют к строгому, деловому стилю в мужской одежде (formal menswear). В описании такого костюма следует быть точным и при необходимости конкретизировать. Скажем, единым словом «пиджак» можно было бы перевести слова: blazer, sport coat, formal garment/ jacket, однако не в том случае, когда речь идет о джентльмене с севера – востока. Здесь важна каждая деталь: blazer – пиджак с накладными карманами или калька с английского, блейзер), sport coat – спортивный пиджак, а  formal garment – традиционный классический.  А black tie или tuxedo, необходимые по  дипломатическому протоколу, забавно переводятся заимствованным из английского словом – смокинг.

На юге страны вкусы совсем иные. В Техасе, например, всегда в моде ковбойская одежда: overalls (накидка), cowboy boots – ковбойские сапоги, а теперь появляются туфли и даже сандалии в том же стиле. Там же популярен  college prep  или preppie style – особый стиль привилегированных старшеклассников, тех, что планируют поступать в университеты Лиги Плюща. Их одежда носит специфические названия: argyle sweaters (свитера, связанные ромбиком), penny loafers (плоские ботинки в отверстием для монетки), crewneck chinos (майка с круглым вырезом), madras (рубашка в полоску). Думаю, что без перевода или объяснения эти обозначения остались бы непонятными.

С середины ХХ века во всем мире идет процесс деформализации, и США сыграли в этом процессе решающую роль. Хотя Нью Йорк и считается одной из четырех столиц глобальной моды, наряду с Парижем, Миланом и Лондоном, однако американская мода, в первую очередь, ассоциируется с casual style (повседневный стиль, который называют у нас либо по-английски, либо калькой на кириллице – кэжуал). Даже если в компании существует дресс-код (еще одно непереводимое слово, обозначающее официальный стиль одежды), в пятницу можно одеваться свободно, то есть  приходить в одежде не collared but comfortable (не строгой, а удобной).

Во многих штатах, где позволяет климат, повседневной одеждой становятся самые разнообразные шорты (например, cargo shorts – шорты  с карманами; culottes – шорты-юбка) и бессменные flip—flops (шлепанцы, вьетнамки). Однако в противовес  этой крайней «демократичности» в одежде возникло и обратное движение — Dress Up (Наряжайся!) И если в романе действуют сторонники этого направления, то переводчику придется иметь дело с вышедшими из каждодневного употребления  wasp-waist dresses (платья с затянутой талией), opera gloves (перчатки до локтя), oxford shoes (обувь с «закрытой» шнуровкой).

Появляются и новые стили, которые тоже ждут адекватного перевода. Так возник термин mix—and—match, то есть смешанный, комбинированный вариант. Учитывая, что предполагаются сочетания самые эксцентричные: рок и спорт, вечерний и спортивный, то, по-моему, можно было бы обозначить этот стиль как «креативный».

М.В. Зоркая: Когда я училась в школе, у нас модны были «вайтовые трузера на зиперах», а обувались мы в «шузы». Примерно так выглядят для меня и теперь написанные кириллицей и упомянутые участниками сегодняшнего круглого стола «лонгсливы», «худи» и «свитшоты». Между прочим, появление этих слов-уродцев – что несколько десятилетий назад, что сегодня – свидетельствует о присущих нам комплексах. В старые времена никто не бывал за границей, за модой наблюдали в кино, а упавшие на нас вдруг заграничные шмотки приравнивались к манне небесной, поэтому так важно было подобрать им достойные обозначения (одни, кто попроще, ходили в брюках, а другие зато в трузерах или даже в джинсах). Теперь, в эпоху благоденствия, потребитель стремится выудить из потоков одежды и, главное, из потоков рекламы этой одежды нечто супермодерновое, доселе неведомое, сенсационное. Добро еще, когда появляются действительно новые по функциям и материалу предметы, когда бренд становится названием подвида («кроксы»), а то ведь старое просто продается дороже под новым именем, и его без удержу покупают, хватают, «берут» (простореч.)

Как же быть бедняге-переводчику посреди кучи барахла? Во-первых, никогда не ошибаться, то есть точно знать, что имеется в виду; как справедливо отметила М.А. Козлова, в эпоху высоких технологий это не составляет большого труда. Во-вторых, всерьез обдумывать контекст. Например, немецкоязычные страны давно пережили эпоху ненасытного потребления, но индустрия моды давит на людей и там. В художественных текстах редко встречаются вот эти новомодные словечки, но уж если такое попалось – надо понять, почему. А еще понять, сыграет ли оно ту же роль в русском контексте.

Впрочем, и без новояза любой текст ставит перед переводчиком задачки разной сложности. Некоторые решаются рутинным способом. Так, наш свитер – это в немецком Pullover, а свитерок – это Pulli. А вот если уж встретится Sweater – так это нечто громоздко-вязаное, мощное, на северную зиму. Зато кофты нет и не может быть по причине ее восточного происхождения, и предмет одежды на пуговицах будет Jacke – Wolljacke (шерстяная), Strickjacke (вязаная) и т.п. Сама же Jacke, вроде бы кофта без пояснений, может посоревноваться, как я понимаю, с giacca (А.В. Ямпольская) или с jacket (Н.В. Яковлева) и coat (В.О. Бабков) по многозначности в русском переводе. На счастье, в немецком принято соединять слова и тем самым уточнять их значение, и только благодаря этому можно иногда разобрать, в какой-такой Mantel одет герой – то ли это плащ, то ли пальто, то ли шуба, то ли вовсе халат или шинель (так, Pelzmantel = мех + верхняя одежда – и это точно не плащ).

Одним словом, перевод описаний одежды снова требует от нас не только знания языка, но и других обширных знаний, умения ориентироваться в стране и мире, в истории и современности.

Литература народов России

В.Г. Пантелеева: При «русско-удмуртских» взаимопереводах обсуждаемая проблема крайне актуализируется в двух случаях: при переводе на русский язык произведений удмуртской литературы первой половины ХХ в. (особенно исторических романов) и при переводе на удмуртский язык произведений русской классики или сказок народов мира, в том числе авторских. В первом случае проблема возникает на уровне перевода этнографических реалий (например, элементов удмуртского народного костюма, крестьянской повседневной одежды, узоров ткачества или  вышивки), во втором – на лексическом уровне: острой нехватке словарного состава удмуртского языка для точной передачи деталей одежды русского быта (всяких там чепчиков, корсетов, кружев, манжетов и т.д.).

Вот некоторые свежие примеры из студенческой практики нашего семинара: в прошлом году мы как раз занимались переводами удмуртских рассказов 1920-х гг. и неоднократно столкивались с трудностями перевода названий одежды героев. Рассказ «Кузь нюк» («Долгий лог») И. Соловьёва написан в 1928 г., сюжет развивается во второй половине XIX в. и повествует о трагической судьбе удмуртского парня Шактыра, призванного в рекруты на 25 лет и вынужденного дезертировать и скрываться в лесу (солдат-беглец – один из знаковых героев удмуртской литературы первой трети ХХ в.). Вот сцена его прощания – монолог – с родственниками и односельчанами перед уходом в царскую армию:

„Мынам пыдам сурон сапег ӧз пыра, сьӧд шаровар ӧз шедьылы. Со понна мынам кенсы, ӧс сьӧры сюры вылэ, сизьымо кутэ, мертчан бинялтонэ, базар шортэн куэм штание, бурлатшортэнэз дэреме, сьӧд пыгыли шляпае кылё. Тон, сузэре, сое утялты, тӥледлы со синпель луоз“. / букв. перевод: «На мои ноги кирзовые сапоги не обувались,  черные шаровары не надевались. Вместо них в кеносе (летний дом – В. П.), за дверью на перекладине, остаются мои лапти, сплетённые из семи лык, портянки из волокна, домотканые штаны из базарной пряжи, рубаха из кумачовой пряжи, черная поярковая шляпа. Ты, сестра, сбереги их, они останутся вам на память».

Для студентов перевод архаичных названий крестьянской одежды представлял определенную сложность. Так, необходимо было разъяснить, что кут – «лапти» бывают сизьымо, как в нашем случае, т.е. мужские, сплетенные из семи лык, и укмысо,  т. е. женские, сплетенные из девяти лык. Соответственно на русский язык они переводятся как «лапти-семерики» и  «лапти-девятерики». Удмуртское слово мертчан означает волокно, чаще всего получаемого из льна или конопли, поэтому в нашем рассказе речь скорее всего идет о «льяных портянках», хотя слова етӥн – «лён» в тексте нет. «Базарная пряжа» – речь, конечно, о купленой на базаре (в городе) пряже.

В конечном варианте получился следующий перевод приведенного отрывка: «Кирзовых сапог я сроду не нашивал, черных шароваров тоже не видывал. Потому в кеносе лапти-семерики остались, портянки льняные, домотканые штаны из купленой пряжи, рубаха из кумачовой пряжи и черная поярковая шляпа. Ты, сестра, эту одежонку-то сбереги, пусть она вам на память останется».

Или другой отрывок из этого же рассказа. В армии Шактыра переодевают в казенную солдатскую форму, он осматривает себя как чужого  и тоскует по прежней деревенской жизни: 

„— Пинал йырме солдат дӥськут воштӥз. Дорам ке луысал, шинель интые куинь куско дукесме дӥсясал, сурон сапег интые сизьымо кутме кутчасал, мундир интые казакейме дӥсясал, картуз интые гын шляпаме изьясал. Лыз-чибор ужпиме кыткыса, тэле ворттысал. Табере мынам киям ӵуказе пыӵал сётозы“/ букв. перевод: «Мою молодую голову преобразила солдатская одежда. Если бы был сейчас дома, вместо шинели надел бы зипун с тремя талиями (???), вместо кирзовых сапог обул бы лапти-семерики, вместо мундира надел бы казакей (???), вместо картуза – свою шерстяную шляпу. Запряг бы своего чубарого жеребца и поскакал в лес. Но теперь уже завтра мне дадут ружьё».

В этот раз мы «споткнулись» в двух местах: следовало понять значение  «зипуна» с дословными  «тремя талиями» и расшифровать смысл несуществующего в современных удмуртско-русских словарях слова казакей. В результате консультаций и обсуждений мы пришли к выводу, что герой рассказа тоскует о своем «зипуне с тремя сборками сзади на талии», а вместо мундира он, видимо, мечтал надеть «казакин» – короткий кафтан по Далю.   Допускаю, что старорусское слово «казакин» могло войти в удмуртский разговорный обиход в форме русизма  казакей.

Нюансы и сложности перевода названий одежды с русского на удмуртский язык можно раскрыть на простом примере – анализе перевода сказки Ш. Перро «Красная Шапочка». Поскольку шапка – атрибут одежды – здесь превращается в собственное имя, а имя девочки, главной героини, выносится в заглавие призведения, то ее роль чрезмерно велика.

В удмуртском языке «Красная Шапочка» существует в четырех вариантах: переводилась в 1937, 1938, 1946 и 1985 годах. Название первого перевода – «Пичи Горд Изьы» (букв. «Маленькая Красная Шапка»), во второй и последний раз сказка издана под заглавием «Горд изьы» («Красная Шапка»), а перевод послевоенной поры несколько архаичен: «Горд Такъя». Учитывая, что  такъя по удмуртско-русскому словарю имеет значения: 1. гребень, гребешок, хохол (у птицы); 2. старинный женский головной убор с подвесками из серебряных монет; 3. диалектное – детская шапочка». Видимо, название сказки буквально можно перевести как «Красная Шапочка», но с большой оговоркой: оно в силу диалектности (не литературной нормы) будет понятно лишь локальной группе удмуртов.

Между тем и нейтральная «Красная Шапка» – это вовсе не «Красная Шапочка»: отсутствие уменьшительно-ласкательного суффикса в целом трансформирует образ – исчезает и гендерный признак, и трогательно-любовная эмоция к ребенку. Как это перевести, если в удмуртском языке отсутствует категория рода и не так велик диапазон уменьшительно-ласкательных свойств грамматики? На мой взгляд, возможен вариант «Горд Изьыё Ныл» (букв. «Красношапочная Девочка»), во всяком случае, этот перевод не хуже существующих, а в эмоциональном плане близок к оригиналу .  

А.Е. Шапошникова: В художественной литературе подробное описание одежды встречается довольно редко. В якутской прозе такие описания «привязаны» к статусу персонажа: подчеркнуть его богатство, положение в обществе или определенные черты характера. Чаще всего это встречается в рассказах и повестях, написанных на фольклорный сюжет, либо в произведениях на исторические темы, когда люди были одеты иначе, чем в наше время. Иногда писатель через внешний вид героя хочет раскрыть его национальность, необычный образ жизни, специфическую профессию или ситуацию, в которой его застигли. Например, в романе «Весенняя пора» Николая Мординова нет подробных описаний одежды. Он может вскользь упомянуть «ветхое платье» или «штаны в заплатах», зато, когда нужно, вставить в роман описание висящих в амбаре великолепных шуб и обуви умерших жен богача.

Неуместно долго и подробно описывают гардероб героев все-таки неискушенные авторы, желающие щегольнуть витиеватой словесной красотой, и тем самым перегружающие текст лишними подробностями, которые не дают важной информации о персонаже или событии.

Переводчики художественной литературы находятся в рамках профессиональной этики, они не могут ни досочинять, ни дополнять оригинал, даже если очень хочется. Их задача – дать точный и достоверный перевод. Сокращение длиннот – прерогатива редактора. Единственное, что позволено переводчику при непереводимости некоторых экзотических и этнографических понятий, это сохранение их в тексте в русской транлитерации с последующей постраничной сноской.

С другой стороны, есть проблема в отношении перевода нейтральных (обобщающих) и особых названий предметов одежды. Есть слово бэргэһэ, что означает родовое понятие – «головной убор». Но ведь есть множество головных уборов, которые имеют сезонное, сословное или историческое  назначение, различия по принципу «мужская/женская/детская» модель. Например, дьабака (старинная высокая парадная шапка из разных видов меха, которая имела мужскую и женскую модели), кулуук бэргэһэ (высокая зимняя мужская шапка с ушами), чомпой (маленькая шапка с ушами, с фасоном вроде капора, которую бедняки носили зимой и летом), муостаах нуоҕайдаах бэргэһэ (шапка с рожками из расшитой замши и султаном из перьев), ураа бэргэһэ (островерхий женский колпак, увенчанный пучком перьев журавля). Понятно, что аналогов в русском языке у этих шапок нет. Так что придется при переводе эти слова сохранять в тексте в русской транслитерации, а внизу страницы давать сноску.

Зато у нас есть ряд головных уборов, давным-давно заимствованных из русского или других языков. Например: хортуус («картуз»), сэлээппэ («шляпа»), бобуонньук былаат («повойник»), дьорбуоҥка («ермолка»), төбөтөй («тюбетейка»), киэпкэ («кепка»), бэриэт («берет»), куондардаах бэргэһэ («мужская ушанка с козырьком»). С этими словами нет никаких проблем. Мы просто возвращаем их обратно в стихию русского языка.

Такие же тонкости есть и в переводе других предметов одежды. У якутов приняты как чисто якутские наименования верхней одежды, так и заимствованные в разное время из русского языка. Интересная вещь произошла с популярными предметами женской одежды. Излюбленным платьем якутки XIX века был халадай –  просторное платье с кокеткой на груди и спинке, с широченными рукавами, присборенными на манжете. Такое платье летом носили и русские женщины, и называлось оно – холодайка. Оно было прохладным в жару и приятно для беременных, поскольку не сковывало тело. Еще любопытнее длинная безрукавка со складками, заложенными на уровне талии сзади и по бокам (очевидно, это было удобно для верховой езды), которая почему-то называлась заимствованным словом харсыат, то есть «корсет». Эта вещь имела много общего с татарским женским камзолом, но никак не с корсетом. Упоминаемый халадай можно перевести как платье-холодайка или оставить как есть, только снабдить сноской. А с харсыатом дело обстоит гораздо хуже. Придется назвать его жилетом или безрукавкой, иначе нас ждет конфуз! Ведь корсет – предмет белья!

Недавно я перевела рассказ слушательницы ВЛК Аграфены Кузьминой «Маппыс», где старуха-героиня одета в халадай. «Бай, сынок, куда ты ни свет ни заря? – положив мешочек на землю, старуха вынула из кармашка носовой платок, вытерла лицо, потом расправила на себе платье халадай». Внизу страницы я привела сноску с пояснением: «Халадай – просторное платье на кокетке».

Общим названием для сезонной верхней одежды был сон – шуба или пальто с фалдами, удобными для езды на коне. Зимний сон был перекрыт тканью и подбит мехом: у бедняка – заячьим, у богача – белкой, соболем, лисой, волком. У богатых и знатных водились разные фасоны, такие, как: хотойдоох сон, бууктаах сон, таҥалай сон, оноолоох сон и кытыылаах сон. Подобные редкие названия можно найти только в фольклоре или исторической прозе, и сам характер текста может подсказать, как поступить переводчику.

Вскоре после революции 1917 г. якуты повсеместно перестают носить национальную одежду и переходят на изделия советской легкой промышленности: пальто, пиджаки, трикотажные кофты, платья, юбки, брюки, ботинки, туфли, валенки и прочее. То есть на рубеже XIX – XX вв. такие вещи носила городская знать и интеллигенция, но с 1930-х годов мода на европейские фасоны охватила все слои общества. Русские и французские слова, обозначающие их, были заимствованы якутским языком еще в начале XX века. Однако слово сон осталось! Оно стало обозначать обычное пальто, сшитое из драпа или сукна. При переводе, конечно, мы используем слово «пальто».

И снова пример из моей практики: перевод отрывка из рассказа-притчи Аграфены Кузьминой «Суппуун сон» («Суконное пальто»):

«Швейная фабрика. На складе готовой продукции гомон и галдеж. Впрочем, такое здесь случается каждый день. Все изделия наперебой озвучивают свои хотелки: кому куда отправляться, какому хозяину служить. Особенно усердствует пальто модного алого цвета. Выпросив слово, оно поправило на себе пуговицы, огладило воротник и начало говорить:

– Итак, друзья! Наступает день расставания. Кто куда поедет, в какой магазин попадет – большой роли не играет. Наша судьба давным-давно предопределена свыше. А зависит она от рук, в которых мы окажемся».

Кроме прочего, в якутском языке существует слово сагынньах, обозначающее шубу мехом наружу. Такая одежда есть в вышеназванном романе «Весенняя пора» Николая Мординова. Переводчицы Л. Корнилова и А. Дмитриева перевели ее русским словом «доха». Вот отрывок из этого перевода: «Посреди амбара за его спиной в полумраке висела на коромысле большая пыжиковая доха с непомерно длинными широко раскинутыми рукавами. Чуть покачиваясь, доха плавно поворачивалась из стороны в сторону. Из кармана ее торчало ухо рыси. Вот доха повернулась передом к старику, и мальчику показалось, что еще мгновение – и она подскочит к Василию, схватит его сзади за шею своими длинными руками».

Национальная обувь у якутов также обозначается разными словами в зависимости от материала и фасона. В старину наши предки постоянно ходили в меховой, кожаной или замшевой обуви. Она имела голенище до колена, мягкую подошву без каблука из сыромятной толстой кожи, на лодыжке (иногда еще под коленом) обвязывалась ремешком. Общее название – этэрбэс. Благодаря русским писателям, это слово успешно вошло в оборот сибирских говоров и пишется как «торбоса» или «торбаза». Внутрь торбазов зимой обыкновенно надевали теплые куллуку – род мехового чулка. Куллуку также стало обиходным понятием сибиряков. Сейчас в Якутии торбаза никто не носит, даже зимой, потому что их заменили «унты» – сапоги, сшитые из оленьих камусов (устрашающая подробность: камусы снимают с ног забитого на мясо оленя). Подошвы унтов подшивают войлоком в несколько слоев.

Много лет назад мой первый учитель в Литинституте Николай Габышев (тогда слушатель ВЛК) предложил мне перевести его рассказ «Оокком ээппэһэ», написанный на сюжет, подсказанный писателем-фронтовиком Степаном Саввиным. Уже сам заголовок дословно означал «Торбазочек моей дитятки», и мне тогда он показался слишком специфическим: слышалось какое-то приторное коверканье слова этэрбэс на манер детского лепетания. И не придумала ничего лучше, чем нейтральное слово «пинетка». Этим я полностью лишила произведение якутского колорита и эмоциональной нежности. И это был, конечно, домысел. Ведь торбазок 1941 года, естественно, был с большой любовью собственноручно сшит матерью или бабушкой ребенка из каких-то меховых шкурок, имел завязки, возможно, как-то изукрашен. А пинетка – вещь современная, изготовленная на конвеере и купленная в магазине. Согласитесь, это совсем не то…

Годы спустя я вернулась к рассказу. Но теперь выбрала слово «торбазок», иногда прибегая к синониму «обувка». Привожу отрывок из рассказа Н. А. Габышева:

«Тогда, уходя на войну, Афанасий Степанович взял слегка отдающий кислым торбазок крохотной, только начинающей делать первые шаги дочки, и положил себе за пазуху. На фронте: в самые тяжкие дни обороны Сталинграда, получив ранения, в крайнем отчаянии он нюхал обувку дочурки, от чего ему становилось легче и теплее на сердце! Он через всю войну пронес торбазок своего ребенка как талисман и потому сохранил до сегодняшнего дня».

Так что этот маленький пример показывает, насколько бывают коварны домыслы. Лучше их избегать.

Вернуться к межкафедральному методическому проекту От текста к контексту: в помощь молодому переводчику >>>