Рассказ про толю клюквина

Леонид ИВАНОВ

СВЯТОЙ ЧЕЛОВЕК ТОЛЯ ПАНЬКОВ

Рассказ

Грех сладок, а человек падок.

– Помилуй мя, Боже, помилуй мя. Господи Иисусе Христе, спаси мя и исцели душу мою от всякого злого и худого дела, направи мя грешного на путь истинный и избави от всякого зла! Аминь, – вполголоса молился перед иконами коренастый старичок, то и дело осеняя себя крестом.

Он всегда долго молился, если жена и дочь были дома.

– Святой человек, – говорила супруга всем и в подтверждение рассказывала, что муж по утрам подолгу молится, а вечерами допоздна читает Библию или Евангелие, приносит из церкви разные духовные книги.

– Святой человек, – поддакивали  богомольные старушки. Они всегда видели его по церковным праздникам и по выходным в храме в первых рядах: истово молится, а потом щедро раздаёт подати нищим у паперти.

Этот образ Толя Паньков старательно укреплял в сознании односельчан. Гордо шествуя мимо храма, он осматривался, и если видел даже и вдалеке случайного прохожего, останавливался, бил поклоны и троекратно осенял себя крестом, только после этого надевал головной убор и шёл дальше.

– Да, Толя Паньков – святой человек, – насмехались те, кто знал его с самого детства и юности, кто сталкивался с ним по каким-либо делам. – Пора на него икону заказывать, да богомаза в селе нету.

Удивительное дело, всех его ровесников уже много лет величали по имени-отчеству, а он по-прежнему представлялся Толей, объясняя, мол, величание – это о гордыни, от желания казаться больше, чем ты есть и добавлял:

 – Смирения нам не хватает. Перед Господом-то все равны, хоть высокоблагородием величай.

Оставаясь перед образами наедине с Богом, в которого то ли действительно поверил, то ли просто отдавал дань моде, Толя иногда признавал свои грехи, а было их на протяжении долгой жизни ой как много. Да и теперь, называя себя человеком православным, то и дело пускался во все тяжкие, прекрасно осознавая, что если колодец жизни с каждым днём мелеет, недалёк тот час, когда придётся держать ответ за всё, что вольно или невольно сотворил по глупости своей, по невоздержанности в желаниях и страстях, из-за гордыни и зависти. А ещё грехом его было то, что и верующим стал, как когда-то коммунистом, ради корысти, сомневаясь, что за грехи его когда-либо спросится при переходе в мир иной. И в загробную жизнь он не верил, будучи с раннего детства атеистом, как все, за редким исключением, в его поколении.

Икон у них в доме не было. Партийный отец – руководитель среднего звена, то председатель сельсовета, то директор какой-нибудь районной организации типа промкомбината, маслозавода или сельхозтехники, коммунистом был убеждённым, и Толя рано стал понимать, что стать большим человеком можно только через партию.

Октябрёнок, пионер, комсомолец, в КПСС он вступил в армии. Имея среднее образование, вернувшись домой, при постановке на учёт в райкоме был направлен на работу в редакцию. Поступив на заочное в институт, вскоре стал заведовать отделом, потом поднялся до редактора. Быстрая карьера вскружила голову. Беспрекословно исполняя любой совет или рекомендацию райкома, с мнением своих сотрудников не считался и выживал из редакции немногих строптивцев – людей способных, но отстаивавших свою точку зрения.

В частых поездках с исполкомовскими и райкомовскими начальниками по колхозам, где умели принимать гостей, быстро пристрастился к выпивке. Двух дочерей-школьниц надо было красиво одевать, денег постоянно не хватало, малообразованная жена вечными придирками стала раздражать, завёл в соседнем районе любовницу – молоденькую выпускницу филфака, с которой познакомился во время институтской сессии. Сам же помог ей избежать направления в глухомань, договорился с редактором соседнего района и устроил корректором.

 Чтобы наведываться к пассии без свидетелей, а водитель мог в любое время проболтаться об истиной причине частых поездок, выпросил в комитете по печати денег на мотоцикл, обосновав его необходимость в редакции бездорожьем, особенно весной и осенью.

На этом мотоцикле после обильных возлияний с возлюбленной во время романтического вечера у костра на берегу реки не смог разъехаться с райкомовской «волгой» первого секретаря соседнего района. Замять скандал не удалось, из редакторов и членов бюро пошёл на понижение. Назначили заведовать отделом культуры. В новой должности продержался всего ничего, хотя и за работу взялся рьяно. Подвели пьянка, нехватка денег и  роман с худруком Дома культуры, разгневанный муж которой сначала отвалтузил супостата, а потом написал в райком жалобу, что Толя, используя служебное положение, заставляет его жену сожительствовать.

А тут ещё выяснилось, что будучи зав. отделом культуры, имел доступ в райкомовский гараж и умудрился украсть из него четыре шипованных колеса, которые в те годы были большим дефицитом, продать их за полцены и прокутить деньги в поездке с очередной любовницей в областной центр.

Пришлось распрощаться с должностью, партийным билетом, и только по доброте первого секретаря закрыть уголовное дело за хищение государственного имущества.  Устроили Толю кочегаром в Дом культуры.

Обидевшись на всех, развёлся с женой, тут же женился на своей молодой любовнице и уехал искать счастье на стороне. Пару лет мотался по соседним областям, пытался найти престижную должность даже в Казахстане, но там уже назначали своих, к тому же испорченная биография напрочь исключала возможность стать большим начальником.

Вернулся в родные места, а тут как раз в ходе перестройки и кампании по реставрации церквей и строительства новых, протолкнул идею возвести на месте разрушенного в тридцатых годах храма в честь Святой Татьяны. Заметно охладевшую к нему за время безденежных скитаний жену убедил, что Храм возводить будет в её честь, чем снова заслужил уважение супруги, прощавшей все его похождения. Съездил к архиепископу, наплёл тому с три короба про видения, что привели его к вере, получил благословение стать прорабом и активно взялся за работу.

Старостой церкви согласился быть одинокий старец Тимофей Павлович, на девятом десятке лет своими руками при помощи нескольких мужиков срубивший в соседнем селе церковь.

Когда через два года храм был готов, кто-то из прихожан заподозрил строителей в хищении материалов и пожертвований.  Толя божился, что честен как перед селянами, так и перед Богом, а если что и пропало, то в том вина старосты, Тимофея Павловича.

 Проверка действительно обнаружила серьёзные хищения, от тюрьмы старца спасли его возраст и орден. Тимофей Павлович от наветов и переживаний вскоре ушёл в мир иной, был похоронен в чужой одежде, потому что приличной в доме одинокого человека не нашлось, а Толя через год купил у начальника районной заготконторы один из самых шикарных в райцентре домов, куда и заселился с женой и новорожденной дочерью.

Ходил по селу героем, жаловался на неблагодарных людей, что пытались оклеветать его, честнейшего человека, а большую сумму денег на покупку богатого дома объяснял накоплениями во время своих скитаний, где удавалось устраиваться на хорошую зарплату и получать приработок.

Прошлые прегрешения да ещё не в своём, а соседнем районе забылись, да и знали о них немногие, потому что партия старалась сор из избы не выносить, зато новые заслуги были налицо – Храм на пригорке в центре села сиял пятью куполами, блеск которых привлекал внимание издалека. Теперь надо было искать новые возможности заработка и укрепления авторитета.

И тут Толя Паньков, для благодарных старушек уже – Анатолий Максимович, вспомнил о журналистике. Писал он в молодости красиво и бойко, но теперь газетная работа не имела бывшего когда-то авторитета, да и зарплата даже редактора не давала возможности шиковать. Идея пришла неожиданно. Толя поехал в соседний район, потому что в своём с главой не ладил, поскольку тот не верил в виновность старосты церкви и имел все основания  подозревать прораба, вскоре купившего дом. У соседей Толя заключил договор написать к юбилею района книгу, основанную на газетных материалах за все 75 лет.

Над размером гонорара после долгих обсуждений всё же сошлись, и Толя взялся за новую денежную работу. Сумму, которая бы удивила большинство признанных писателей страны, не терпелось получить как можно скорее, потому книга получилась сырой. Получив макет, многое ветераны района из числа бывших партийных и советских руководителей забраковали, предложили дополнить новыми главами, что сделало бы историю заозёрного края богаче и ярче, но Толя прекрасно понимал, что написание этих глав возможно только при кропотливой работе в архивах, а это значит, выпуск книги, следовательно, и получения гонорара, отложится ещё на несколько месяцев. Он отвёз рукопись в типографию соседней области, где были самые низкие расценки из-за отсталой полиграфической базы. Через месяц небольшой тираж был напечатан, и Толя торжественно положил на стол главы в единственном экземпляре сделанный вручную фолиант с витиеватыми словами дарственной надписи.

Тому деваться было некуда: есть договор, есть книга, пусть и с неучтёнными замечаниями, а поскольку в документе доработка не была предусмотрена, поручил директору подведомственной фирмы подписать акт приёма-сдачи тиража. А Толя получил заветную сумму, купил машину и небольшую развалюху в заброшенной деревне этого же района, отремонтировал её изнутри под собственный Дом творчества.

Но творил он там только бесчинства. Заключив с несколькими главами договор на написание пространных биографий почётных граждан района, каждая из которых являла собой небольшую брошюрку с портретом героя на обложке, во время поездок знакомился с одинокими разведёнными женщинами, совершенствуя искусство обаяния, привозил их в этот Дом творчества, где вместо икон висели в рамках Почётные грамоты, полученные хозяином, начиная с пионерского детства, да фотографии в обществе с известными людьми края, с которыми доводилось бывать на разных мероприятиях.

Устраивая в администрациях и библиотеках презентации этих брошюр, вскоре стал именовать себя выдающимся писателем, стал появляться на заседаниях литературных объединений, подыскивая среди пишущих стихи смазливых и податливых девиц для продолжения индивидуальных занятий в Доме творчества.

До поры до времени всё шло гладко. Привозил к себе очередную начинающую поэтессу, устраивал ужин при свечах, слушал беспомощно рифмованные тексты, хвалил, обещал помощь в издании сборника и публикации в литературных журналах, заканчивая эти посулы жаркими объятиями в постели.

Завышенная самооценка подвела, когда положил глаз на одну семнадцатилетнюю студентку из общежития филиала института. Вовсю нахваливал её стихи, восхищался её красотой и обаянием.

– Настенька, – театрально хватался обеими руками за голову, – ну, что вы со мной делаете?! Мне без вас и свет не мил, я же теперь только о вас и думаю. Будьте моей музой!  

На следующий день заявился в общежитие с букетом белых роз. Накануне смущённая его бесцеремонно раздевающими взглядами девушка, узнав от подружки, что её спрашивает на вахте какой-то дедок в костюме с галстуком, спряталась в соседней комнате под кроватью и с замирающим от страха сердцем лежала, пока девчонки не сообщили, что дедок уехал, а букет оставил на вахте.

В выходные дома девушка со смехом рассказала родителям о появившемся ухажёре на пятьдесят с лишним лет старше её. Отец её весёлость не разделил, пытливо расспросил, что это за жених такой, где живёт и вообще всё, что она о нём знает. Потом без труда разыскал незадачливого воздыхателя и прямо сказал ему, что если узнает о новых домогательствах в отношении его несовершеннолетней дочери, то сначала оторвёт ему причинное место, а потом напишет заявление в полицию. И сидеть тогда любвеобильному дедуле в колонии за развращение малолетних до самой смерти.

Толя испугался и стал действовать осторожнее. Но через некоторое время неуёмная похоть снова сыграла злую шутку. На этот раз глаз он положил на молодую женщину – жену капитана ДПС. Не увидев на руке обручального кольца, он начал настойчиво ухаживать, приглашать к себе в Дом творчества. Молодая женщина, боясь обидеть малознакомого человека в солидном возрасте, деликатно сказала, что замужем, что двое детей, что муж отправлен на полгода в командировку в Чечню, но уже скоро должен вернуться. И если узнает о попытках ухаживания, несдобровать будет им обоим, поскольку уже после первой командировки у него начались проблемы с психикой.

Сама ли верная жена рассказала мужу, или кто из «доброжелателей» видел Толю с ней, но однажды возле Дома творчества остановилась патрульная машина ДПС с включённой цветомузыкой, незнакомый капитан в полицейской форме без стука вошёл в дом, подал Толе два заполненных протокола о пересечении им вчера двойной сплошной на федеральной трассе, а сегодня утром уже на другом участке трассы повторного аналогичного нарушения при обгоне грузовика. Попросил расписаться в протоколах. Толя начал было доказывать, что это произвол, что эти два дня он вообще никуда не ездил, но капитан расстегнул кобуру, вынул пистолет:

– Выбирай! Или я тебе сейчас прострелю яйца, ты знаешь, за что, или ты подписываешь эти протоколы. И лишение прав будет самым мягким для тебя наказанием.

После этого Толя молча взял протянутую ему ручку и расписался в положенных на стол бумагах. Теперь про развлечения в Доме творчества можно было забыть, потому что без машины возить туда начинающих поэтесс становилось невозможно.

Толя хотел помолиться Богу, на помощь которого только и оставалась надежда, но икон в Доме творчества не было – здесь они становились бы лишними свидетелями его прелюбодеяний. Молитву всё же мысленно произнёс, но, видимо, Бог в это время был занят чем-то более важным и глас вопиющего не услышал, поскольку вскоре раздался звонок мобильного, и Толе сообщили, что договор о переиздании книги о районе в ротапринтном варианте в связи с отсутствием финансирования библиотека расторгает. Ему нужно появиться в районе и подписать документы.

Толя изо всех сил  треснул кулаком по столу, посидел молча в раздумьях и начал писать в суд исковое заявление о взыскании с заведующей библиотекой компенсации морального вреда в сумме полумиллиона рублей. Он прекрасно понимал, что такую сумму никто и никогда не взыщет, просто хотелось напугать и заставить относиться к нему уважительно. Подписывая иск, он перечислил все свои почётные грамоты и немногочисленные регалии. Их для пущей важности не хватало. Надо было действовать решительно, ибо, если ты сам за себя не постоишь, так никто тебя и не заметит. Тут же набрал номер мобильного главы соседнего района.

– Татьяна, – панибратски начал он разговор, будто обращался к давней приятельнице. – Я тут вот о чём подумал. А почему я до сих пор не Почётный гражданин вашего района? Разве я мало про ваших людей писал? Да и трудовую деятельность у вас начал.

– Толя, ты с какого перепугу Почётным гражданином-то стать надумал? – парировал та. – Ты думаешь, у нас никто не помнит о твоём прошлом, не знает, что ты вытворяешь в этой своей избушке, которую ради смеха назвал Домом творчества? За эти твои шашни что ли Почётным называть?

– Ты меня не зли! – вскипел Толя. – У меня на тебя столько компромата, что завтра же с должности слететь можешь

– Ой, не смеши мою, сам знаешь что, – грубо прервала Толю глава, в редких случаях умеющая быть грубой, чтобы урезонить беспардонного собеседника. – Какой у тебя компромат, когда у меня на днях счётная палата работу закончила и ни единого нецелевого использованного рубля не нашла.

– А то, что ты с мужиками водку пьёшь, тоже счётная палата отметила?

– А я уже двадцать лет вдова, с кем хочу, с тем и пью. Вот с тобой точно бы за один стол не села, – и отключила телефон.

– Надо было не с бабы начинать – мужик мужика лучше поймёт, – объяснил свою неудачу Толя и набрал приёмную главы своего района. – Это Паньков! Соедини-ка мена с главой.

– У него сейчас заместитель по социальным вопросам.

– Вот оба мне и нужны, – категорично заявил Толя.

– Ну, не знаю, сейчас спрошу…

– Анатолий Максимович, у меня всего пара минут, – без приветствия заявил глава.

– А мне больше и не надо. У меня через месяц – день рождения. – Толя с начальниками разного ранга разговаривал только на ты, чтобы принимали за ровню. – Я думаю, пора в качестве подарка присвоить мне звание Почётного гражданина района. Ну, с соответствующими торжествами в Доме культуры и банкетом.

– Погоди, погоди, не гони лошадей. Почётного присуждает Дума.

– Это я знаю, но знаю и то, что Дума беспрекословно принимает решения с твоей подачи.

– Допустим, к моему мнению депутаты прислушиваются, но они у нас люди принципиальные, просто так решения не принимают. Что там ещё? Дом культуры? Так там девчата тебе запросто песню споют и спляшут. Даже вместе с тобой. Договаривайся. Банкет? Да деньги есть, так устраивай свой банкет, кто тебе запретить может?

– Банкет, – уточнил Толя, – за счёт бюджета района.

– А с какой стати? Я когда гостей зову, у губернатора денег не прошу.

– Это потому, что у нас с тобой доходы разные, – уточнил Толя.

– А тут, дорогой ты мой, по рогожке протягивай и ножки.

 И положил трубку.

– Если не хотят уважать, надо заставить бояться, – решил Толя и начал думать, как это осуществить.

Через несколько дней в одной из жёлтых газет регионального значения появилась разгромная статья о полном развале низовой медицины в Забережном районе. В следующем номере эта же газета напечатала, как в Забережном районе из года в год сокращаются посевные площади, падает поголовье крупного рогатого скота, чиновники заняты составлением красивых отчётов и в нужды людей не вникают.

Подписаны эти статьи были незнакомой фамилией, но Толя всем знакомым советовал прочитать, как он борется за интересы народа, и чувствовал себя героем.

Проснувшееся чувство мести подсказало, что расправу надо устроить над всеми, кто оказался поперёк его пути к наживе и славе. Работа над Почётными гражданами окрестных районов приостановилась. Где-то успел написать обо всех, в других не хотели заключать с ним договора с неоправданными для таких банальных текстов гонорарами. И посыпались письма в газеты, правительство области, прокуратуру. На редактора, не захотевшего печатать его мемуары, на следователя, что вёл дело о хищении средств при строительстве храма, на других людей. При этом активно использовал сплетни, которыми щедро снабжали его старушки, не спешившие домой после церковной службы.

Распирало от важности, когда получал письма, что жалоба принята к рассмотрению, что назначена финансовая проверка, что делом займётся Роспотребнадзор, и не было предела возмущениям на получаемые отписки. Тогда садился за очередное письмо, уже на имя губернатора, указывая на недобросовестное формальное отношение чиновников к исполнению служебных обязанностей и невнимательную работу с письмами трудящихся.

Святой человек Толя Паньков наслаждался своей деятельностью на новом поприще, искренне считая, что борется за торжество справедливости и делает богоугодное дело, которое в быту именуется сутяжничеством.

А тут под утро ни с того, ни с сего приснился Толе Тимофей Павлович. Толя при народе называл его своим духовником, но когда тот, будучи уже при смерти, через навещавших его старушек приглашал Толю, желая сказать, что прощает ему его наветы, Толя сказался больным. Потом не появился и на похоронах.

– Что же ты, мил человек, Бога-то гневишь? – с укором выговаривал Толе во сне Тимофей Павлович. – Гордыни в тебе больно много, покайся… Господь милостив, и я тебя тоже прощаю… Тебе с этим жить… Не забывай, за всё спросится…

Больше в эту ночь Толя заснуть не мог. Так и этак перебирал он в памяти все разговоры со старцем, когда тот хоть и с тремя классами образования видел в накладных явный подлог, тихим голосом укорял прораба, советовал вернуть уворованное, напоминая написанное в святом писании правило «не укради», тем более – доверенное людьми на богоугодное дело.

Толя отмахивался, дерзил, иногда в ответ ругался матом, обижаясь на подозрения, и продолжал воровать.

Тимофей Павлович никому ничего не говорил, заявления никуда не писал, а потом при разговорах со следователем смиренно брал вину на себя. Мол, по малограмотности что-то мог и напутать с бумагами. Да разве при таком размахе каждый кирпичик да досочку уследишь? В дело кирпичи пошли или при разгрузке разбились, а доски на опалубку пущены и потом выброшены, или вовсе до стройки не доехали. А уж ежели купола взять, иконостас да колокола, так там и вовсе не доказать, по какой цене всё сделано, потому что работа штучная, и был ли в договоре учтён чей-то личный интерес…

Толя,  свалив вину за хищения на старосту, виноватым себя не считал. Тот в тюрьму не сел, наказания никакого не понёс. Преставился? Так никто не может сказать, от переживаний ли при допросах, от возраста ли. Шутка ли – почти до девяноста дожил.

Но стоя перед иконами, Толя всё же решил сегодня же сходить в Храм и поставить старцу свечку за упокой души его мятущейся, коли пришёл-таки во сне с укорами. Вполголоса читая молитвы, чтобы жена в соседней комнате слышала, что он молится, Толя посмотрел на икону Николы Угодника и похолодел: всегда равнодушно взирая на молящегося, святой вдруг, не желая встречаться с Толей взглядом, отвёл глаза в сторону.

Толя на полуслове испуганно замолк. Икона – не живой человек, картина, и хоть на полотне, хоть на доске не может менять облик.

Толя троекратно перекрестился, посмотрел на другие иконы, заполнявшие весь красный угол, с опаской глянул на Чудотворца. Тот снова отвёл взгляд в сторону.

«А может, Бог действительно есть, и напрасно я все эти годы устраивал перед женой и людьми свой спектакль, нарочито являя им якобы искреннюю набожность?» – подумал Толя и снова посмотрел в глаза Николаю Угоднику.

На этот раз тот грозно нахмурился, пронзительно и строго заглянул прямо в душу стоящего на коленях. Толя почувствовал, как его собственный взор помутнел, иконы слились в одно большое, сверкающее серебряными окладами пятно.

Он обессилено рухнул на пол, больно ударился лбом, но боли этой не почувствовал, а в сознании медленно всплыли слова: «За всё содеянное да спросится с нас….».

Верите ли вы в приметы ? ⇐ Домашний очаг

Модератор: Ольга Т

Для отправки ответа, комментария или отзыва вам необходимо авторизоваться