Рассказ про дерево тополь

Дерево тополь – самое распространенное растение в нашей стране. Его чаще всего используют для озеленения улиц городов и сел. У современных садоводов дерево сильно не прижилось, даже несмотря на стремительный рост. Причина в тополином пухе, который разлетается повсюду. На самом деле, это очень интересное растение, на которое  обращают внимание профессиональные ландшафтные дизайнеры.

Ботаническое описание

Относится тополь к классу двудольных лиственных культур семейства Ивовые. Стремительный рост дерева продолжается первые 40-60 лет, затем замедляется. Средняя продолжительность жизни растения 60-80 лет, но есть представители, которым исполнилось 120-150.

Дерево крупное (до 40 м высотой), диаметр ствола достигает 1 м. Зеленая крона бывает разной формы в зависимости от вида: яйцевидная, пирамидальная, шаровидная. Ствол имеет серую кору бурого или черноватого оттенка. Поверхность покрыта трещинками. Ветви с ровной, гладкой поверхностью, окрашены в серый цвет с легким оливковым оттенком.

У деревьев хорошо сформированная корневая система, чаще всего поверхностная. Она уходит за границы кроны. Листья тополя растут поочередно. Бывают яйцевидной или ланцетной формы. На поверхности пластинки четко прослеживается сетчатое жилкование.

Развивается и растет быстро. Древесина тополя используется в мебельной, древесной промышленности. Тополь готов к плодоношению только на 10-12 год. Зацветает с началом распускания почек, иногда до раскрытия листьев. Цветы представлены колосовидными свисающими сережками. Завязь одиночная. После цветения формируется коробочка с 2-4 раскрывающимися створочками. Это плод. Семена мелкие не более 1-3 мм. Они продолговатой формы. В 1 г содержится около 1000 семян. Каждая семечка имеет пучок волосков, именно они помогают перемещаться на большие расстояния. Это явление получило название «тополиный пух». Молодые ростки тополя могут появиться на следующий год за несколько километров от родительского дерева.

Виды тополей

Род включает около 90 разновидностей. Большая часть относится к дикорастущим деревьям. Многие представители  являются работой селекционеров. Эти гибридные виды тополей объединяют в себе декоративные свойства и устойчивость к неблагоприятным условиям.

Белый или серебристый

Белый тополь (Populus alba) встречается под разными названиями: серебристый, Белле, снежно-белый. Больше всего распространен в Азии и Европе. Деревья этого сорта вырастают до 30 м. Белый тополь относится к долгожителям, возраст достигает 65-400 лет. Ствол тополя короткий, но толстый. Крона шаровидная. Ветви начинают расти на высоте 2 метров от почвы. Кора серая и гладкая, иногда прослеживается зеленоватый оттенок. У слишком старых деревьев цвет коры становится практически черным.

На побегах появляются небольшие почки серебристого цвета. Листья появляются дельтовидной формы. Сверху листовая пластинка окрашена в зеленый цвет, а снизу – в светло-серебристый.

Весной удлиненные соцветия покрывают побеги. Семена напоминают вату, которая разлетается по улицам. Активное цветение происходит в середине мая, семена дозревают к июлю.

Канадский вид

Тополь канадский или дельтовидный (populus deltoides) является работой селекционеров. Внешне этот гибрид напоминает дельтовидное дерево. Сорт отличается большой высотой и раскидистой кроной. Весной на дереве появляются крупные бурые почки, обильно покрытые клейковиной.

Листья по форме больше напоминают треугольник, по краю расположены небольшие зубчики. Ширина до 10 см, длина – до 7. Крепятся к побегам на черенке, длина которого 3 см.

Тополиные сережки образуются в период, когда набухают почки. Полноценное цветение начинается в апреле. В начале лета семена формируются и разлетаются на большое расстояние. Канадский тополь считается наиболее высокорослым.

Тополь черный (осокорь)

В средней полосе до Перми, а также в Крыму, Средней Азии и в Западной Сибири прорастает тополь черный (Pоpulus Nigra). Это мощное дерево, которое выбирает светлые леса, берега рек с рыхлыми почвами.

Кора молодых экземпляров сначала светло-серая и гладкая, со временем становится практически черной с трещинками. Листья в форме ромба или треугольника темно-зеленого цвета. Растение выносливое, легко переносит холодные зимы и периоды засухи. К почве растение нетребовательно, но намного быстрее развивается на питательных почвах с большим содержанием гумуса.

Тополь душистый

Наиболее распространен тополь душистый (Pоpulus Suaveolens) в Сибири (восточной ее части), родиной считается Дальний Восток. Встречается также в Северном Китае и Монголии. Максимальная высота около 20 м. Аллеи из этого обыкновенного привычного тополя встречаются на многих улицах российских городов.

Растение представлено большим деревом, высота его достигает 20-25 м. Ветви растут под углом 70°, формируют овальную крону. Ее диаметр достигает 15 м. Кора молодых ветвей тонкая и гладкая, имеет серо-зеленый или желтоватый цвет. По мере роста кора стареет и на ней появляются трещинки. Листья овальные с узким кончиком, длина составляет 10 см, ширина – 6. Цвет варьирует от оливкового до светло-зеленого. Снизу листовая пластина слегка серебристая. На поверхности прорисовывается сетка из прожилок.

Тополь душистый не слишком требователен к составу почвы, но растению больше всего подходит чернозем или глинистые участки. Отличается высокой морозоустойчивостью, не страшны морозы до 40 °С.

Зацветает одновременно с распусканием листьев, к середине июня полноценно цветет и по улицам разлетается тополиный пух.

Пирамидальный вид

Наиболее высокорослая разновидность тополей, любящая свет. Высота деревьев 35-40 м. Длительность существования около 3 столетий. Тополь пирамидальный (Pоpulus Pyramidalis) преимущественно растет в Средней Азии, России, на Кавказе, в Украине, Италии.

Прекрасно развивается на освещенных участках со слабокислой или нейтральной почвой. Растет и развивается максимально стремительно первый десяток лет. Мощные побеги расположены под углом 90°  к основному стволу. Формируется узкая крона.

Сверху кора темного цвета, вся покрыта мелкими трещинками. Диаметр ствола взрослых тополей может превышать 1 м. Молодые побеги покрыты гладкой корой светло-зеленого или оливкового цвета. Цветы объединены в удлиненные соцветия, появляются сразу после появления первых листиков.

Листья насыщенного зеленого окраса сверху и светлые снизу имеют мелкозубчатый край. Пирамидальный вид прекрасно растет в условиях города, ему не страшны выхлопы машин и предприятий.

Тополь лавролистный

Растет в Сибири. Тополь лавролистный (Pоpulus Laurifolia) достигает 18 м, прекрасно растет в тенистых местах. У дерева красивая широкая шатровидная крона.

Листья насыщенно-зеленые, имеют ланцетную форму, крепятся укороченными черенками к многочисленным побегам. Создается впечатление, что листья растут пучками.

Этот вид развивается не очень стремительно, но лучше всех переносит задымления городских улиц.

Распространение

Тополя предпочтительно растут в северном полушарии. Выделяется голарктический тип распространения. Родиной считается субтропический район Китая, от которого дерево прорастает до бореальной зоны. В Америке тополя встречаются на юге до Мексики, в Канаде и других регионах.

В природе большая часть видов тополей встречается около рек на склонах с хорошим увлажнением. Культура предпочитает солнечные участки, прекрасно растет на месте дубовых и еловых посадок. Растет на любых грунтах, но требовательны к питательности и аэрации грунтов.

Посадка и уход

Чтобы получить красивые деревья, важно правильно выбрать участок для посадки. Тополь предпочитает хорошо освещенные участки, поэтому не следует сажать культуру на участке с постоянной тенью.

По возможности выбирают территорию без сквозняков, следует предусмотреть место для падения сломанных веток.

Особенности посадки

Особых требований к составу нет, но скорость роста увеличивается на питательных рыхлых почвах с хорошим увлажнением. Посадить саженцы лучше весной, так как осенние растения имеют слабую иммунную систему, часто поражаются грибком или инфекциями.

При посадке выдерживают расстояние не менее 1 метра. Посадочная яма должна быть глубиной до 1 м, так как корневая система мощная и глубокая. Внизу создают хороший дренажный слой, чтобы исключить застой влаги. В подготовленную лунку вносят нитроаммофоску или другое комплексное удобрение. Посаженное дерево закрепляют к опоре. После посадки приствольный круг обильно поливают водой и мульчируют. В таких целях используют торф или опилки.

Правила ухода

Тополь неприхотливое, нетребовательное растение, чтобы его вырастить достаточно выполнения ключевых агротехнических мероприятий: полив, рыхление, обрезка и подкормка.

Ранней весной или поздней осенью, когда остановлено движение соков, выполняют обрезку. Она бывает 2 видов.

1. Формирующая обрезка. Первоначально стебель растет один вертикально вверх. Но для получения красивой кроны проводят ее формирование. Только колоновидный тип не обрезают.
2. Санитарная обрезка. Каждый год следует проводить санитарную стрижку. Удалить поврежденные побеги, а также те, что успели засохнуть и погибнуть.

После 30-35 лет тополям проводят омоложение или кронирование тополей. Для этого удаляют пятую часть дерева сверху.

После процедуры каждый срез обрабатывают садовым варом. Затем дерево поливают и подкармливают. Через некоторое время на стволе появится молодая поросль, с которой можно снова формировать крону на свое усмотрение.

Чаще всего поливают деревья в первый год жизни (3 раза в месяц). На каждое дерево расход не менее 2,5 ведер воды. В период засухи полив учащают.

В 1 год после посадки уделяют пристальное внимание околоствольному кругу. Ее постоянно рыхлят, удаляют сорняки.  Рыхление необходимо после каждого полива, а также после таяния снега. После достижения тополем 6 лет рыхление не проводят. Около ствола высеивают газонную траву. Удобрения вносят регулярно. Первый раз подкармливают саженцы во время посадки, затем регулярно вносят азотосодержащие удобрения.

Размножение

Размножается тополь двумя различными способами. Для посадки можно использовать подготовленные черенки или семена. Каждый из вариантов имеет свои особенности.

Семенной способ размножения

При выращивании тополя такой способ используется редко, так как можно встретиться с различными сложностями.  Всхожестью обладают только свежие семена или те, что прошли стратификацию в специальных питомниках.

Каждый день процент всхожести свежих семян уменьшается. Через неделю он будет равен практически нулю.

Для посадки стратифицированных семян подготавливают рыхлый грунт (смесь песка и торфа). В небольшое количество земли высеивают семечки для проращивания. Через месяц появится молодая поросль.

Размножение черенками

Укоренить молоденькие побеги легко. Они быстро закрепляются и не требуют особых условий и ухода. В качестве черенков используют годовалые веточки, которые срезают ранней весной. Подготовить посадочный материал можно поздней осенью. Лучше использовать тонкие веточки около 1 м. Обязательное условие – наличие почек на черенках. Подготовленный материал делят на кусочки по 17-20 см.

Лучшим периодом для укоренения является ранняя весна (после таяния снега) или осень (когда опали листья). Черенки заглубляют во влажный грунт, чтобы на поверхности оставалось не более 7-8 см.

При правильном уходе из почек появятся молодые побеги. К осени молодое дерево уже достигнет 1 м в высоту. Через год молодые саженцы переносят на постоянное место.

Болезни и вредители

Тополь отличается высоким иммунитетом к большинству болезней и вредителей. Но есть определенные насекомые и болезни, которые способны нанести вред тополиным посадкам:

• древесный рак;
• некроз;
• всевозможные мелкие вредители, которые питаются молодой листвой и соком (тля, листоблошка, пяденица).

Для лечения каждого из заболеваний используют соответствующий химический препарат. Чтобы справиться с тополево-еловой тлей деревья опрыскивают раствором карбофоса. Для борьбы галловой листоблошкой используют внутрирастительные инсектициды. При большом появлении гусениц талевой пяденицы посадки обрабатывают фосфорорганическими инсектицидами. Серу кислорода используют для борьбы со ржавчиной и паршой.

Значение и применение

Древесина тополя широко востребована в промышленных целях. Она легкая и мягкая. Ее применяют для производства:

• бумаги;
• искусственного шелка;
• фанеры;
• пиломатериалов;
• мебели;
• лодок и так далее.

Несмотря на низкую теплопроводность древесины дерева, сырье используют для изготовления дров и древесного угля. Но эти продукты имеют низкое качество. Из почек производят фиолетовую краску, а из листьев – желтую. Побеги с листьями, молодую поросль используют в качестве корма.

Целебные свойства тополя

Тополь нередко спасал людей от различных бед. Целебные свойства тополя с давних времен использовались в народной медицине.

В фармацевтике также используются листья, побеги и почки, они имеют массу полезных свойств:

1. Кора содержит большое количество алкалоидов, дубильных веществ и гликозидов. Отвары не ее основе благоприятно влияют на состояние нервной системы, пищеварительной системы.
2. Настои из листьев способны ускорить процесс заживления ран.
3. Чаи на основе почек помогают избавиться от воспалительных процессов, благотворно влияют на состояние организма в целом.

Отвары и мази на основе почек и листьев тополя благотворно влияют на состояние волом, помогают бороться с бессонницей и депрессией.

Использование в ландшафтном дизайне

Тополь относится к неприхотливым и выносливым растениям, которые способны расти на неплодородных участках, а также выдерживать катаклизмы природы (морозы, засуху, жару). Встречается культура часто в суровых регионах, где посажены большие тополиные лесопарки. Естественно, выполнять уход за большими посадками проблематично.

Дерево отличается красивой пышной кроной, с помощью которой легко можно сформировать приятную полутень. Декоративные тополя красиво смотрятся в групповых посадках. Растение прекрасно растет рядом с акацией, туей, можжевельником.

Последовательная посадка саженцев поможет создать настоящую стену, которая будет отделять от улицы или соседских участков. Получаются красивые плотные изгороди, высотой 1,5-2,5 м.

Минус тополиных изгородей в оголенной нижней части, поэтому рекомендует продумать двухрядную посадку растений. Спереди высаживают невысокие культуры, которые закрывают практически черные стволы тополей. В таких целях используют низкорослые кустарники.

Противниками использования тополей в ландшафтном дизайне являются люди, которые страдают бронхиальной астмой или аллергическими реакциями.

Не слишком любят тополя за необходимость проведения частых обрезок, так как растение стремительно растет и развивается. Очень быстро на месте срезанных ветвей появляется молодая поросль, из которой формируют новую крону.

Тополь широко используется для озеленения улиц и дорог, его высаживают на промышленной зоне. Эти растения способны быстро уничтожить вредные компоненты в воздухе. Чтобы избавиться от тополиного пуха, используют саженцы исключительно мужских особей.

Правильно подобрав деревья по сорту и размеру, можно создать около зданий красивые зеленые рамки для зданий. Тополиные посадки дополняют другими культурами (клены, каштаны, березы, липы, различные кустарники), получая красивые композиции. Рядовыми посадками тополя выделяют границы парков и скверов, садов и других объектов, что пересекаются с улицей. Тополя подчеркивают декоративность композиций и обеспечивают прохладную тень.

Получается, что привычный и обычный тополь не так прост, как кажется. Он удивителен по своим свойствам и назначению. Эти великаны способны очищать воздух улиц лучше, чем любые фильтры. Но растение нетребовательно и неприхотливо, развивается быстро и активно при минимальном уходе.

Деревья в Чите рубят давно. Иногда (редко) процессы вырубки и высадки проходят прозрачно. А порой превращаются в почти детективную историю. Герой сегодняшнего детектива — некий сквер из тополей на улице Весенней в посёлке Текстильщиков на КСК, попавший под угрозу вырубки 9 лет назад. Восстановить его историю было непросто — кто-то из участников событий уволился с прежних мест, а кто-то и вовсе умер.

Что было тогда?

Очередной супермаркет «Читинка» собрались строить на КСК в феврале 2013 года. Бдительные жильцы дома №15 по улице Весенней обнаружили, что их любимый сквер с собственноручно высаженными тополями огородили забором, на котором разместили вывеску, что там будет супермаркет.

«Напротив нашего дома есть сквер, где растут 30-летние тополя. Мы сами их сажали; 4 февраля территорию вокруг сквера огородили забором и повесили вывеску, что здесь будет магазин «Читинка». Причём такой магазин есть в 200 метрах от нашего дома. Рядом с ним стоит «Привоз», чуть подальше «Садко-Диета» и Дом быта. Зачем нам нужно столько магазинов? Этот сквер был единственным зелёным островком на нашей улице. Все жильцы возмущены таким решением», — сообщали собеседники «Чита.Ру».

Тогдашний главный архитектор Читы Александр Михайлов объяснил, что территория возле домов не считается сквером и по генеральному плану города определена под застройку.

«Все документы, которые предусмотрены Градостроительным кодексом для того, чтобы выдать разрешение на строительство, собраны, предоставлены, основания для отказа не было», — рассказал Михайлов.

Также в феврале «Читинка» пообещала, что высадит вдвое больше деревьев, чем вырубит во время строительства.

А в мае 2013-го ныне покойный Анатолий Михалёв, который тогда был мэром Читы, в эфире программы «10 минут в мэрии» сообщил, что магазин на месте сквера строить не будут: «Там было выдано разрешение на строительство магазина. Но затем там было много обращений горожан в администрацию города. Сейчас всё разрешение аннулировано, всё приостановлено и застройщику подбирается другое место для застройки. Там будет всё разгорожено и строиться ничего не будет».

В августе 2013 года строительство «Читинки» отложили — по словам маркетолога компании, причиной стал другой крупный проект. Вывеску со строительного забора сняли, однако сам забор остался на месте.

А что сейчас?

Житель КСК и преданный (судя по тому, какие старые новости человек помнит) читатель «Чита.Ру» в ноябре 2021 года вспомнил об обещании «Читинки» высадить деревья. По словам читателя, супермаркет на обещанном месте построили. Широкую парковку заасфальтировали. Однако ни одного высаженного дерева не видать. Мы пообещали разобраться, выполнила ли «Читинка» обещанное.

Нынешний маркетолог «Читинки» рассказала мне, что работает в компании 10 лет. Однако сотрудник, который собирал документы и получал разрешение на строительство супермаркета, уволился в 2016 году. Маркетолог подчеркнула, что все разрешения компания получила — иначе, что логично, магазин бы не красовался сейчас на Весенней, 22.

«Индивидуальный предприниматель, который строил супермаркет, рассказал, что выделяли место на улице Труда, и там были высажены саженцы. И что потом приезжали и принимали. На Весенней высаживать негде было, а участок на Труда засаживали весной 2014 года. Гарантийное письмо изначально писали, что высадят. Причём у вас говорится про тополя на Весенней, 15, а у нас супермаркет на Весенней, 22», — рассказала моя собеседница.

Так. «Читинку» построили, деревья где-то вырубили, потом где-то высадили, кто-то осмотрел участок с саженцами и принял работу. Кто же это был?

Начальник отдела благоустройства комитета городского хозяйства Читы Дмитрий Зевахин объяснил, что разрешения на строительство хранятся у них 3–5 лет, поэтому поднять документы по «Читинке» из 2013 года не получится.

— Давайте вообразим, что дело происходит сейчас. Хочет кто-то построить супермаркет, для этого вырубить несколько деревьев. Обязуется посадить деревья где-то в другом месте. Кто им выдаст этот участок и кто их потом проверит?

— Эти полномочия возложены на нас — отдел благоустройства комитета городского хозяйства Читы. Когда выдаётся разрешение на строительство объекта, они получают разрешение, приходят к нам и показывают разрешение, проект, пятно застройки — там нарисовано, сколько деревьев попадает под снос. Мы выезжаем и смотрим, правда ли это, сколько деревьев попадает, снимаем замеры, рассчитываем восстановительную стоимость. После того, как они её оплачивают, мы выдаём порубочный билет на снос.

Деревья в том же количестве, сколько они снесли, и той же породы, они должны высадить либо на своей территории, либо они спрашивают у нас, где можно высадить. И мы им определяем территорию. Компания пишет гарантийное письмо, в котором обязуется выполнить условия и высадить деревья. После наша комиссия выезжает, проверяет и принимает работу.

А всё-таки, вырубили ли деревья возле дома №15 по Весенней?

Вот такое фото забора, огораживающего будущую стройку и «Читинку» на Весенней, прислали в редакцию «Чита.Ру» жители района в 2013 году.

Есть и другие мнения.

«Я бы не назвал это сквером, скорее место, где насилуют и убивают», — прокомментировал современную ситуацию на КСК ещё один местный житель.

К сожалению, понять, какие из довольно молодых тополей по улице Труда высадила «Читинка», мы уже не сможем. Но главное — своё обещание она выполнила.

Тысяча девятьсот сорок второй год. Весна. Латвийская станция Саласпилс — чистая, скромная и тихая, будто зачарованная. За ее невысокими строениями, на запад, к морю, стелется луг. На нем — первый в том году зной, желтые гусенята и старые задумчивые козы железнодорожников. Это сразу. А дальше шесть тяжких серых бараков, обнесенных пятью рядами колючей проволоки и восьмью сторожевыми вышками. Это лагерь военнопленных «Долина смерти». Кто его назвал так — неизвестно, но люди с воли знают, что осенью немцы привезли туда две тысячи раненых советских командиров,— железнодорожники считали на станции, чтобы знать и запомнить. А теперь пленных осталось пятьсот человек, не больше…

На станции знают — видно же — что посреди лагеря стоит тополь,— огромный, прямой, старый. В тихие дни его раскидистая крона зеленеет светло и прозрачно, а под ветром с моря тополь напрягается, гудит и листва его становится седой, почти белой. От земли и пока достает рука самого высокого человека тополиный ствол лишен коры,— объели пленные. А тополь почему-то не засыхает и листья на нем не свертываются в трубочку, не жухнут.

На станции известно, что по утрам пленным выдается черпак воды на каждого и буханка эрзац-хлеба на двенадцать человек. Днем тот же черпак сизой мути — баланды из костяной муки, а вечером снова вода.

И еще знают на станции, что голод и тоска в лагере — сильнее тифа и тяжелее ран, потому что и в предсмертном бреду пленные не забывают о хлебе и Родине…

Дрожащей сиреневой дымкой весна окутала залагерные дали, а к пленным не прошла,— запуталась в колючих проволочных изгородях зелеными космами травы и огневой россыпью одуванчиков, и в ветреные дни они порошили гулкий ток черного лагерного квадрата теплым белесым пухом. Прихода ветреных дней этих в лагере ждали жадно. Все пятьсот человек, оставшиеся от двух тысяч, верили, что одуваний пух хранит в себе много калорий, если его размочить в воде.

Верил в это и лейтенант Сергей Климов, коротавший свою двадцать первую весну на втором ярусе нар в третьем бараке — самом емком в лагере: осенью барак вместил триста пятьдесят пленных. Теперь в нем оставался шестьдесят один человек, и лежали они на нарах далеко друг от друга — обжились каждый на своем месте.

По утрам лагерный полицейский приносил в барак пять буханок хлеба. Он кидал их на нары, отходил к дверям и оттуда наблюдал дележку. В пяти дюжинах пленных был один лишний. На него не выходило пайки, и все шестьдесят один стремились попасть в первый ряд своей дюжины.

— Гос-спода офицеры…— с бесконечным презрением цедил полицейский и ударом ноги открывал дверь.

В два часа дня тот же полицейский вносил в барак ведро баланды. Тогда все шестьдесят один медлили, чтобы оказаться в очереди последним,— на дне ведра могла оказаться гуща.

— Гос-спода офицеры!..

На голове Сергея Климова пилотка с опущенными полями, закрывшими шею, лоб и уши. Штанины ватных брюк достают только до икр, а пальцы босых ног распираются врозь затвердевшей между ними грязью. В бумажном мешке с жирным черным орлом и надписью «Фельдпост» Климов прокусил три дырки — одну, чтобы просунуть голову, а две для рук. Подвязанная обрывком красного телефонного кабеля с его острого плеча свешивается каска,— в нее он получает баланду. При ходьбе левая нога Климова издает сухой треск, похожий на холостой щелк курка нагана,— неправильно срослась щиколотка. Заросшее нетвердой негустой щетиной лицо покрыто лишаями и струпьями. Волосы его русы и длинны, концы их свисают из-под пилотки на плечи и вьются. От всего себя Климов сохранил только голос — резкий, четкий, прежний. Непонятно, почему охранники до сих пор не прибили Климова,— они ведь особенно ненавидят высоких, крутолобых и сероглазых пленных. Не прибили, видно, потому, что в своей орлатой рубахе Климов развлекал скучавших эсэсовцев унизительным зрелищем своей нелепой наружности.

По ночам в душу Климова всегда входила невероятная мечта: утром кто-то из своих, из русских, но непохожий ни на одного из обитателей лагеря, появится здесь и скажет, что делать и как жить.

Но этот «кто-то» не появлялся, и в тающем теле Климова росла непонятная обида, почти ненависть к себе и ко всем своим собратьям по бараку. Он ненавидел себя за то, что должен погибнуть молча, а умирающих за то, что они жалуются и стонут. Он не раздумывал над источником своего чувства. Оно росло в нем по мере того, как иссякали его силы. Его бесило собственное неумение не только что-то сделать для своего освобождения, но просто что-нибудь для этого придумать.

Однажды вечером Климов прикрикнул на умирающего, чтобы он перестал стонать. Тот мгновенно притих, а сосед Климова, седой старик, приподнялся на локте и прошептал:

— Правильно! Это надо делать молча, раз мы оказались неспособными отвечать за себя, за судьбу родины, за судьбу мира… К черту! Надо хоть умереть по-человечески!..

Тогда Климову показалось, что он открыл сильного друга, который знал название его чувству и испытывал его сам. Из книг же ему было известно, что люди, готовые «по-человечески» умереть, бывают способны на смелые поступки в жизни. Притаив в душе смутную надежду, он уснул, а утром его разбудил крик:

— Что он делает?

В углу нар хрипел и дергался человек. Климов подполз к нему и узнал своего седого соседа,— сидя, тот пытался задушить себя брезентовым пояском. Он долго и яростно сопротивлялся попытке Климова снять с его шеи брезентовый калачик, и Климов дважды ударил его кулаком по лицу.

— Гад старый… помог!

Седоголовый сплюнул на руки Климова пену, спрятал поясок за пазуху и молча отполз на свое место.

Днем Климов снова подошел к нему. Голый, тот сидел под тополем и в рубцах истлевшей гимнастерки бил вшей.

— Что вам? — не поднимая головы, шепотом спросил пленный.

— Товарищ полковник,— сказал Климов,— нас около пятисот человек…

— Уже меньше,— выдохнул полковник.

— Все равно… Но если мы со всех сторон полезем на проволоку, то…

— Нет. Я думал… Идите.

— Почему же нет?

— В одну минуту восемь пулеметов выбрасывают семнадцать тысяч шестьсот пуль… В среднем тридцать четыре пули на каждого… Всего нужно перелезть тридцать метров проволоки, не считая мотков «Бруно». Каждый метр — три ступеньки… В минуту шесть ступенек, значит — пятнадцать минут. Следовательно, пятьсот десять пуль на каждого…

Откинув за спину каску, Климов побрел от тополя, но через несколько шагов остановился, медленно обернулся к полковнику и с горечью, тоской и злобой сказал:

— Дохляк! — Он видел, как побелел рваный рубец раны на впалой груди старика.— Облезлый заяц!.. Орден в гашнике штанов прячешь… Ответа за него боишься, жить хочешь — а как? Как?

Полковник беззвучно шевелил синими полосками губ и все ниже и ниже склонялся головой к своим остро высторченным коленям. С минуту Климов ненавидяще разглядывал его желтую спину и вдруг качнулся вбок и пошел от тополя к бараку, как по канату через пропасть: расставив руки и приседая. Перед его глазами со звоном плыл и дрожал густой багровый сумрак, и Климов знал, что если он упадет, то наступит долгая сверлящая боль в затылке и обморок.

В тот вечер Климов впервые не осилил подъем на второй ярус нар и впервые за время плена заплакал. С этой минуты он считался «доходягой» и оставался на первом ярусе, где лежали те, кому до смерти были считанные часы.

А по ночам доходяги подползали к станинам нар, обвивали их иссохшими плетями рук и пытались влезть на второй ярус. Может, гнала их туда боль в теле. А может, страх в сердце: на второй ярус смерть влезала не так скоро — лишь через несколько суток, тогда как на первый она являлась за кем-нибудь на рассвете каждого утра…

Климов забился в угол на первом ярусе и затих. Он ждал рассвета, он вслушивался в свое тело,— на нем вспыхивали и мгновенно гасли трепетные движения мышц и в местах этих коротких судорог тело пятнилось холодом, будто от прикосновения ледяшек. «Это крылья… Они у нее как у летучей мыши»,— подумал Климов, страшась назвать смерть по имени. До ближайшей станины нар было далеко — четыре переворота с бока на спину, потом на живот и снова на бок. Он трижды сорвался и упал, и каждый раз, независимо от его волевых усилий, руки сами обхватывали голову перед ударом о пол.

И вот на полу к нему и явился тот «кто-то», кого он все время ждал для своего освобождения, и этот «кто-то» был он сам, Климов. Все было настолько внезапным, простым и осуществимым, что радость Климова перешла в испуг — плен его кончался через несколько часов, на рассвете, и надо было лишь не сойти с ума от этого!

Он влез на свое место, вытянулся, уложив ступни ног так, как стоят они у мертвых — деревянно-прямо, торчком. Не у всякого доходяги остаются полуоткрытыми веки, многие перед концом крепко зажмуриваются, а кончик носа у Климова уже давно не по-живому был острым и раздвоенным. Оставалось дыхание, но Климов попробовал надолго притаить его — и смог!

Вот и все, что было нужно сделать давным-давно и оказаться на воле и, может быть, уже в бою! Утром в барак придут «крючники» — похоронная команда из пленных. Веревками с железным якорем на конце они зацепят мертвяка за ногу, сдернут его с нар и поволокут из барака во двор лагеря, к повозке. Туда его закинут с ходу и утрамбуют с другими мертвяками. В повозку впрягутся «крючники», сзади пойдут два конвоира с винтовками, а за лагерем, в желтом буруне, трупы сбросят в яму и присыпят песком — всего лишь на одну пядь, не больше. В братской могиле надо прожить день до вечера,— выпростать руку на волю, прижать к плечу рот и дышать…

Секунды рассвета казались Климову столетиями. С ночными потемками исчезала бездонная глухота барака, и он становился гулким и пусто-сторожким. Прямо на Климова в разбитое окно текла утренняя прохлада, и от этого ощутимей был запах кислой прели шинелей, прогорклой крысоедины и противно-сладковатая вонь чьих-то незаживших ран.

На втором ярусе нар кто-то громким сухим шепотом выругался в бога, а кто-то крепко зажал зубами стон, но он выбился наружу — длинный, прямой и, как струна, тонкий.

Климов лежал недвижный, и как только раздался ржавый скрип дверей, перестал дышать. Нелегкими шагами «крючники» прошли мимо него в глубь барака, и кто-то из них сказал: «В мешке готов». У Климова в горле быстро рос тошнотворный ком удушья, а высоко в груди, под самой шеей, гулко и редко толкалось сердце. Оно сразу опало и забилось ровнее, как только он украл для него глоток воздуха, и снова больно подскочило вверх, когда он замер, услыхав нарастающий скрежет каблуков по цементному полу барака.

— Цепляй.

Тот, кому предстояло сделать это, неторопливо присел на край нар у ног Климова и начал долго простуженно чихать, голодно сглатывая слюну. «Сейчас у меня разорвется грудь»,— подумал Климов, и тогда же крючок пронизал на нем штанину выше левого колена.

— Волоки.
Падая с нар, Климов изо всех сил прижал руки к бокам, зажав в кулаки ладони, но удар получился мягким, а руки на лету привычно кинулись к голове и успели: голова легла на локти.

— Он жив,— сказал над Климовым «крючник» и принялся чихать снова, а второй, старший, видно, обозленно выкрикнул:

— Да волоки ты, ну тебя с ним к черту! Не дойдет дорогой — там прикончат…

— Собака!— не сразу и потерянно отозвался чихавший.— Как будто тебя самого не сволокут туда… шакал с помойки! Давай положим на место. Бери за ноги!..

На нары Климов лез сам, а минут через двадцать к нему подполз знакомый капитан, такой же, как и он, доходяга с первого яруса. Глядя в сумрак угла поверх глаз Климова, он сказал прерывисто, будто чему-то радуясь:

— Разве ты не знаешь, что «их» стреляют там… Перед тем, как зарыть?

— Мертвых? — спросил Климов.— Зачем?

— Не ты первый захотел воскреснуть… Кто-то бежал уже так из шестого… Попался и выдал!

— Сволочь! — опустошенно сказал Климов.— Сволочь!..

Расставив колени и локти, капитан пополз от Климова, волоча тело по нарам, но вдруг качнулся в сторону, проделал круглый поворот и вернулся. Он не рассчитал расстояния, когда выкинул руку для очередного шага, уперся ею в каску Климова и упал на бок. И лежа, оскалив белые десны, яростно зашептал:

— Нет! Он не сволочь… Он такой же, как и ты — раб! Раб, который мечтал въехать на санях в Берлин… Малой кровью… Могучим ударом… На чужой территории… Мировую революцию… Но вот он издали увидел врагов своих, новых викингов…

— Ну?! — таким же яростным шепотом спросил Климов, кося глаза на впалый, блестевший высохшей кожей висок соседа.

— И раб встал на колени! Отдал Россию… Москву… Забился в лагеря — жить! Но тут смерть, и он, как и подобает рабу, захотел вернуться… в подлую жизнь через братскую могилу… из-под трупов! А зачем? Для чего? Все ведь кончено! России уже нет! И никогда не будет… Никогда!

— А леса? А реки? А все наше? Где все это будет? — едва выдохнул Климов.— Где все?

— Что все? — злобно выкрикнул сосед его.

— Все!— угрожающе повторил Климов.— Пусть нас, людей, не останется… Пусть! А Россия-то будет? Будет? Куда же она денется?!

Очень долго они молча и враждебно дышали, потом капитан привстал и проговорил за два раза:

— Колхозный… баран!

Климов приподнялся:

— Я тебя… гад вшивый… Я тебя сейчас…

У него хватило еще сил снять с плеча каску, вскинуть ее и бросить в уползавшего капитана. Тот припал к нарам, и нельзя было понять, рыдает он или хохочет…

Потом в неясном свете барака потянулась неприкаянная, злая и длинная жизнь до вечера: черпак воды, тяжелый маленький кусок хлеба, баланда на дне каски и непроходящее с начала плена могучее желание есть.

Перед вечером в барак вошли трое эсэсовцев и пятеро лагерных полицейских.

— Алле раус! — оглядев нары, сказал немец, а полицейские вразнобой закричали:

— Выходи строиться! Ходячим взять лежачих! Быстро!..

Строились неровным полукругом недалеко от барака. Климов оказался замыкающим. Он сел, прислонясь спиной к тополю. Тополь был теплый и тихий, но в нем, в глубине кряжа, ощущалось кипение жизни. Не слухом, а телом Климов чуял мягкое замедленное потрескивание тополиного ствола, будто его изнутри украдкой сверлил кто-то. «А что, если это подкоп с воли? — вспыхнула обжигающая надежда в мозгу…— Что, если это тот освободитель, кого он все время ждал? Да-да! Он ведь может явиться через тополь — и с автоматами!..»

Так начинался бред, и Климов понимал, что это бред.

Он поднял голову. Переводчик уже давно говорил что-то перед строем. Неподалеку от Климова стояли эсэсовцы и презрительно посматривали на серую массу пленных. «Викинги»,— вспомнил Климов и стал глазами искать капитана. Он искал долго, отдавая этому все свое внимание, и оттого смысл слов переводчика не достигал его сознания.

А капитан стоял третьим от Климова, и на его запрокинутом лице застыло необычное, настороженно-взволнованное выражение. Климов долго смотрел на него и наконец разглядел на лице капитана оттенок насмешки. «Над чем это он?»

Климов прислушался к словам переводчика и понял, о чем тот разглагольствует вот уже полчаса. Оказывается, у тополя найден орден Красного Знамени. Немецкое командование хочет создать его хозяину лучшие условия, потому что оно уважает героев и рыцарей…

Но в строю молчали. Молчали, стоя на правом фланге, молчали, лежа и сидя на левом, и, не меняя положения головы, намертво закрепил свою усмешку капитан, вперив глаза в черные кобуры эсэсовских «Вальтеров». Чужие кобуры по-чужому были и подвешены — на животы, отсвечивали кровавой чернотой, потому что садилось солнце, и плясали на животах, потому что «викинги» смеялись…

Климов заплакал. Но ему не хотелось, чтобы в строю видели это. Он спрятал глаза и сказал:

— Орден мой! — Оттого, что голова была опущена, никто не слыхал его признания, и тогда он поднялся на ноги.— Мой орден!

Он пошел к притихшим эсэсовцам зигзагами, глядя поверх голов их. Туда же из середины строя двигался маленький ссохшийся пленный в артиллерийской фуражке без козырька и в длинной гимнастерке с оторванными рукавами. Он шел ребячьей подпрыгивающей походкой и остреньким голоском выкрикивал под левую ногу:

— Мой! Мой!

Это был второярусник младший лейтенант Иван Воронов. Климов не любил его за то, что по ночам тот часто и подолгу плакал. Они сошлись, не дойдя до эсэсовцев шагов пяти, столкнулись и остановились, дыша тяжело, с хрипом.

Худой длинный эсэсовец лающе крикнул что-то переводчику. Тот почтительно произнес «яволь» и, подойдя к Климову, спросил:

— Так чей же орден?

Климов понял, что поверят ему, а не Воронову. За рост, за голос, за его глаза и лоб поверят. Но в это время на правом фланге строя кто-то сказал спокойно и четко:

— Орден Красного Знамени мой!

Климов и Воронов оглянулись разом. Из строя на шаг вперед вышел полковник. Он стал по команде смирно.

— Могу назвать его номер. Я утерял его вчера… вот здесь. И я готов за него ответить!

…Воронова били полицейские вдвоем, а Климова — трое. Мимо, на выход из лагеря, шел полковник, окруженный эсэсовцами.

То, что думали о Климове и Воронове полицейские, думал о них и весь строй: ложным признанием они хотели улучшить условия своей жизни…

Климов лежал под тополем. Воронов оказался рядом. Климов сказал:

— Не вышло у нас… зато полковнику хорошо теперь…

— Мучить только станут… перед расстрелом,— согласным шепотом отозвался Воронов.— И пусть! И пускай знают, гады, что мы… что у нас тоже…

Климов порывисто обвил рукой тонкую шею Воронова и с какой-то свирепой радостью и гневной обидой крикнул:
— Перестань плакать! Ну!

— Не буду…

Они не скоро дотащили друг друга в барак. В ту ночь в нем впервые был нарушен закон «Долины смерти», не позволявший людям произносить больше тридцати слов в сутки, шевелиться или как-нибудь еще расходовать силы. И тогда впервые Климов почувствовал всю лютую горечь унизительных оскорблений, брошенных человеку человеком не в запальчивом крике, а произнесенных тихим, размеренным шепотом, полным убеждения и веры.

— Давай им скажем, что мы не для «этого» вышли,— просил и плакал Воронов,— что мы… ну ты же знаешь почему! Давай скажем!

— Не надо. Они подумают, что мы оправдываемся… Перестань плакать! Замолчи!! — свирепел Климов.

— Не буду…

К середине ночи барак умолк. С правой, восточной, его стороны в небе взошла маленькая чистая луна, и на первом ярусе, от окна, под которым лежали Климов и Воронов, далеко в глубь нар пролегла узкая световая тропинка. Климов не спал. Тесно прижав спину к его животу и подтянув колени к подбородку, лежал Воронов. Лунная тропа начиналась на его лице, и дыбком вставший на щеке пух светился тихой блеклой зеленью. «Как у гусенка»,— сравнил Климов. Не меняя положения тела, он стал искать глазами фуражку Воронова, чтобы прикрыть ему лицо, и недалеко от своего места, на световой тропе, увидел капитана.

— Чего тебе?

— Сейчас,— сказал капитан.

Он сел на краю лунной дороги, протянув ноги в темноту, будто свесил их над обрывом. Потом молча расстегнул брюки, залез в них обеими руками и принялся что-то делать там, закрыв глаза.

— Ты что возишься там? — испугался чего-то Климов.— Вынь руки!

Воронов сонно вскрикнул и стал приподнимать голову, но капитан протянул над ним свои ладони, и Климов различил на них темный, узкий и продолговатый предмет.

— Это соль… в мешочке…— поперхнулся душным шепотом капитан.— За лагерем ее нет, слышишь? Ничего там нет… А мне конец… к утру. Ну бери… пригодится!

— Не надо! Ты сам ешь… с водой!— почти прокричал Климов.

Жил капитан еще полные сутки и все время, лежа между Климовым и Вороновым, пытался просвистеть какую-то забытую мелодию.— Фии-фию… фить-фить!— выдыхал он сквозь помертвелые губы и крутил над ними указательным пальцем — желтым, узловатым и длинным.

Воронов сдавал на глазах. По утрам, проглотив свою пайку хлеба, Климов подтаскивал его к краю нар, слезал сам на пол и подставлял другу спину.

— Лезь.

— Не надо, Сергей… Иди один,— просил Воронов.

— Лезь! — пригнувшись, командовал Климов. Сидя на нем, перехватив ему живот ногами, а руками обвив шею, Воронов продолжал плакать.

— Замолчи, а то сброшу!— грозил Климов.— Сейчас сброшу!

— Ну и бросай! Бросай! — соглашался между всхлипами Воронов и пытался разжать свои пальцы на шее Климова, но тот намертво зажимал их обеими руками.

На второй день после того как эсэсовцы увели полковника, а полицейские лишили Воронова последних сил, у Климова появилась в руках крепость, и он влез на второй ярус нар, чтобы взять там забытую Вороновым консервную банку под баланду и воду.

Одно непостижимое разумом обстоятельство изгнало из сердца Климова неизбывный страх первоярусняка, что на заре он умрет: — тополь. Нет, никто не рыл там подземного хода и никто не сверлил его кряж, чтобы появиться в лагере с автоматом. Тополь просто лопнул сухой умершей древесиной в том месте, где его кору объели пленные, и в расщелину выперла и взбухла бледно-зеленая новая кора!

Оттого ли, что кора пахла горьковато-остро и чисто,— весной и лугом, или потому, что на его глазах впервые в лагере свершилось попрание смерти жизнью, но только Климов понял вдруг, что он не умрет на первом ярусе! Он не знал, что случится с ним и что он сделает, но вера эта крепла, и он хотел, чтобы Воронов ощутил то же.

— Ты прижмись щекой к дереву. Щекой! — почти суеверно говорил Климов, и Воронов прижимался, но не мог удержать голову.

— На воздухе я все куда-то падаю…— признавался он.— Пойдем домой, в барак, а?

В тот день Климов отдал Воронову свою пайку хлеба; отдал не легко и не сразу. Целый день он носил теплый и по-живому упругий квадратик за спиной под «рубахой», и целый день хлеб кричал, что его надо съесть. И только ночью, когда глаза ничего не видели, Климов вынул из-под мешка хлеб и поднес его ко рту Воронова.
— Ешь, скорей только!

За проволокой, с правой стороны барака, опять всходила луна. Снова на первом ярусе нар пролегла серебристая дорога, и на ближней сторожевой вышке опять запел эсэсовец-охранник. Песня была деревянной, плоской, насыщенной отрывистыми, как команда, словами. В ней не было ни радости, ни тоски, ни разлуки, ни зова. То был марш-напутствие чему-то тяжелому и механическому, как танк. Да, да, танк! Климов зримо видел его — огромный, пыльный, из железобетона, тысяч в триста пудов весом. Тупо, нигде не задерживаясь, танк лезет по Земле, подминая под себя все — березовые рощи и горы, города и ржаные посевы, иссушая реки и опустошая луга. Он лезет, а сзади на всей Земле, пролегает черная глубокая рана-след и там во веки веков не будет жизни…

Климову хотелось всем телом, чтобы на пути этого пыльного чудовища возникла зеленая пушка с необъятным солнечным жерлом и выстрелила, и разнесла вдребезги этого чертова погубителя Земли!..

Лунный луч отодвигался все дальше и дальше в глубину нар, отыскивая по пути серые притихшие фигурки пленных, будто прощально целуя их. По-детски обиженно вздыхая, лежал Воронов. Изредка он сладко чмокал ртом, тихонько стонал и шевелился. Климов потеснее придвинулся к нему.

— Сейчас бы картошки печеной, правда, Сережа? — отчетливо проговорил вдруг Воронов и судорожно сглотнул слюну.

Климов промолчал.

— Или молока! Топленого… аж коричневого… с пенкой… из погреба!

Прямо над головой Воронова, на втором ярусе нар, кто-то ответил ему заглушённым голосом — лежал вниз лицом,видно:

— Молоко что! Вот горячие лепешки, на сковороде…

— Товарищи! Неужели нельзя молча думать об этом? — прошелестел чей-то умоляющий голос.— Думать — и все. Ведь с ума сойдешь!..

Но было уже поздно. Негромко и торопливо, будто опасаясь, что ему не поверят, кто-то рассказывал в полузабытье:

— Бывало, встанешь, а на кухне уже слышно: тщщщии!..

— А я по утрам не ел! Не ел… Понимаете вы? Не ел! — с обидой твердил кто-то из угла второго яруса.

— Почему? Слушайте, майор, это вы? Почему не ели, а?

— Не хотел… Привык к определенному режиму…

— А, бросьте! Какой там, к черту, режим был!.. Просто вы дурак были… Дурак — и все!

Потом на нарах вспыхнула и не скоро погасла ссора — многие не поверили кому-то, что всего лишь за день до войны он ел гуся с черносливом.

— Врешь! Этого с тобой не было!

— Нет, было! Было! Я ведь сам ел!.. Почему же не было?

— Потому что так надо!.. Так легче! Замолчи!

В положенный час утра в барак не принесли хлеб. Воронов бредил едой, не поднимал голову, и Климов пришел к тополю один. На дымной тополиной вершине звонко плескались листья, и Климов верил, что если б сорвать хоть пять штук их для Воронова, он бы выжил. Нечем было и наковырять коры, которая стала теперь плотной, литой.

До полудня Климов просидел под тополем. Над лагерем сияло солнце, кусками пышного теста проплывали облака, а с толевых крыш бараков каплями сочной патоки стекала разогретая смола. Весь видимый Климовым мир не стоял на месте, все уплывало куда-то в сторону и вбок: черные бараки, черные вышки с черными эсэсовцами, черная земля, и, может быть, поэтому расстояние между тополем и бараком увеличилось теперь почти вдвое,— на обратном пути Климов упал дважды.

В бараке стыла сумрачная тишина. Воронов сидел на краю нар и одной рукой обнимал станину, а второй ловил что-то в воздухе. В широко раскрытых глазах его не было зрачков; глаза были тусклые, большие и белые, и, повинуясь какому-то мгновенному безымянному чувству, Климов вскинул к его лицу руку и коротко ударил ладонью по щеке. Воронов вздрогнул и зажмурился, но Климов ударил снова и закричал:

— Не спи!.. Не надо!..

Когда Воронов открыл веки, зрачки оказались на месте. Он глядел удивленно, силясь что-то понять и сказать, но Климов притянул его голову к себе, отыскав на ней ртом холодную раковину уха.

— Не спи! Слышишь? Сейчас принесут баланду… Ты съешь и мою порцию… Не спи!

Но баланду не принесли… По нарам беззвучно запрыгало слово — акция! Это значит — ни крошки пищи. Это значит — ни капли воды. Может, только день. Может, два. А может, пять! Акция — чужое слово, но знакомый смысл: серый комок смерти, выплодок лагерей и эсэсовцев!..

А перед заходом солнца явились полицейские.

— Ходячим строиться! С вещами! Быстро!

С вещами? Это значит — взять с собой котелки. Или банки из-под консервов. Или каски, как у Климова. Ходячим? Это значит — на отправку. Может, в Германию. В шахты…

Климов подтянул ноги и притих, обняв Воронова. В бараке поднялась вялая суета и послышались звонкие, как пистолетные выстрелы, удары: вдвое сложенными ремнями с пряжками на концах полицейские ускоряли сборы.

— Эй ты, в мешке! Орденоносец!.. Целыми днями по лагерю шакалишь, а как на работу… сволочь! А ну, вылазь!

Климов понял, что это ему. Он привстал и повесил на плечо каску. Лица Воронова не было видно — на нем косо лежала фуражка, и Климов поправил ее, уложив прямо. Он уже полез с нар, когда его настиг шепот:

— Сергей… не бросай… вместе…

Под хохот полицейских он усадил Воронова к себе на спину. Тот заученно обхватил его шею руками, не выпуская банку, и Климов вдыхал из нее знакомый запах баланды…

К центру лагеря из всех бараков стекались люди. Там стоял крытый «Опель-блиц», несколько эсэсовцев и полвзвода солдат-конвойных.

— Разберись по два! По два! — визжали полицейские и стреляли ремнями. Строй возникал быстро, ломанно протягиваясь через весь лагерь, огибая тополь и теряясь хвостом где-то за третьим бараком. Но Климов мог двигаться только к тополю. Там он уронил Воронова и услыхал голоса пленных, в которых билась живая открытая радость, смешанная с тревожным недоумением:

— Хлеб дают! По целой буханке! На двоих!.. Ощутив в теле раскаленную боль голода, Климов волоком потащил Воронова в середину строя, выкрикивая в его запрокинутое лицо:

— Дают хлеб! На двоих! Буханку!

В строй их впустили не сразу,— хлеб ведь мог кончиться именно на них,— и, зажатый телами, Воронов встал на ноги. Из кузова «Опель-блица» чьи-то красные мясистые руки кидали подходившим пленным тяжкую, как кирпич, буханку, и к ней бросались руки — гибкие, желтые.

— На двоих — на пять дней! На пять дней! — издали предупреждал переводчик.

Брошенный хлебный кирпич поймал Климов, но Воронов тоже протянул к нему руки и выронил банку. Она слабо звякнула, подкатилась к ногам конвоира, и тот ловко сыграл ею в футбол.

— Пусть,— сказал Климов,— будешь держать хлеб…

Уже в сумерках конвоиры построили пленных в колонну по четыре в ряд и вывели из лагеря. За проволокой иные были запахи, иной трепет звезд, иные шумы недалекой станции. Климов все это видел и слышал, двигаясь в хвосте колонны с Вороновым на плечах. Отставший с ними конвоир то и дело пинал прикладом винтовки спину Воронова, и тогда Климов невольно ускорял шаги.

Они падали через каждые десять-двенадцать шагов. Конвоир топал ногами и выкрикивал свои немецкие ругательства. Климов молча вставал, подтягивал на плечо Воронова и шатаясь брел вперед, к станции. До нее оставалось уже мало, не больше, чем было от барака до тополя, когда Климов споткнулся и долго не мог встать. Он видел, как конвоир спешно пошел назад, к лагерю, но через несколько шагов остановился и стал ладить винтовку к плечу.

«Все! Конец!» Климов хотел сказать это Воронову, но тот лежал вниз лицом и ел хлеб, вгрызаясь всем ртом в буханку, давясь и содрогаясь. «Пусть… Я скажу этому…»

— Стреляй, бандит!.. Стреляй… в душу твою черную… холодную… Русские люди всегда и всюду… умели… Стреляй, подлюга… паук серый!..

Климов стоял на коленях, прижав к щекам кулаки, и конвоир, наверно, принял исступленные слова его за молитву и просьбу. Он задержался, визгливо прокричал: «Шнель!» и выстрелил мимо, вверх, в горевший красным огнем Марс…

…Станционный гравий еще излучал дневное тепло. С глухим стуком и скрежетом закрывались двери товарных вагонов, и в пробоины запоров конвоиры вбивали железные болты.

Климов и Воронов погрузились в хвостовой вагон состава последними из колонны. Они долго лежали у дверей, переплетясь руками и ногами. Потом Климов вспомнил о хлебе и стал ощупывать Воронова. Размеренно поднималась и опускалась оголенная грудь его,— он дышал, а под плечом, у самого уха, берег буханку. Осторожными движениями пальцев Климов исследовал ее края. И то, что была она целой, только чуть-чуть объеденной с уголка, вдруг погасило в нем темное, почти враждебное чувство к Воронову, родившееся от мысли, что он съел хлеб один. «В друга не поверил!..» Коротким тяжелым словом Климов обругал себя и позвал виновато, страстно:

— Ваня! Друг… Проснись. Давай есть.

Вокруг них лежали и сидели люди. Кто-то у кого-то допытывался, куда их везут, кто-то просил пить, кто-то стонал протяжно и надрывно, будто пел. Временами вагон сотрясался, вздрагивал и раскачивался, а порой почти останавливался,— состав мчался рывками, как убегающий вор.

— Съедим всю… да, Сережа? — невнятно спросил Воронов, когда от буханки оставалось уже меньше половины.

— Всю,— сказал Климов. Он жевал сухой, лишенный запаха и вкуса мякиш и следил за пестрым световым бликом на противоположной стене вагона. Пятно перемещалось вправо и влево, вниз и вверх, наполняя вагон каким-то неживым сыпучим светом. «Луна. Слева по ходу состава. Значит, везут не на восток. Везут на запад».

Вслед за этим открытием Климов, как и в лагере, когда ожидал прихода «крючников», испытал немой и жаркий испуг за свой рассудок,— плен кончался! В вагоне окно!!

Он перекатился через Воронова и, давя чьи-то неподатливые тела, полез туда, откуда падал в вагон световой блик.

Да, окно! Узкое и продолговатое. Под потолком. Снаружи оно опутано неразлучной спутницей пленных — колючей проволокой, оттого и блик на стене пестрый. Внутри над окном — крюк, и не один, а много. Для чего они? Раз и два Климов ударил кулаком в проволочную сетку, потом вытер руки об голову и пошел назад, за каской.

— Иван… друг… Все! Сейчас все! Не спи!.. Давай руку!..

Звон от ударов каской в проволоку был чистый и тонкий, будивший что-то далекое, хорошее и светлое. Климов бил и бил по сетке и, когда она отвалилась, услыхал голоса:

— Товарищ! Что ты задумал?.. Ты уйдешь, а нас расстреляют…

— Давай, давай, браток!..

— Опомнитесь… Других пожалейте! — Давай!.. Все вылезем!..

Воронов сидел на корточках под окном. Климов снял с него ремень, зацепил на крючок и крикнул:

— Вставай! Держись за ремень… Ну?!

Он продел в окно ноги Воронова, потом протолкнул туловище и плечи. Руки Воронова свисали внутрь вагона, голова тоже, и Климов видел его глаза — радостные и бессмысленные.

— Оттолкнись ногами! Ногами!.. А я выброшу твои руки, ну!

Но Воронов потусторонне улыбался и ничего не делал. Тогда Климов изо всех сил толкнул его от окна и упал сам. Он тут же поднялся, но у окна уже копошились люди, и кто-то немощно подтягивался на ремне.

— По очереди… Сейчас — я! — сказал Климов и властно забрал ремень в свои руки.

Множество чьих-то рук помогли ему подтянуться к окну и протиснуться, и он повис на ремне, глядя вперед, в голову состава. Климов видел его весь сразу — длинный, стремительно изогнувшийся на повороте, освещенный луной. Подобрав ноги, он уперся в прохладную обшивку вагона, оттолкнулся и полетел навзничь, чуть клонясь головой вниз, к земле. Климов глядел в небо и видел, что вместе с ним и на него падали и звезды, и пронзительная луна, рассыпавшаяся на мелкие сверкающие осколки, на лету вдруг ставшие седой тополиной листвой…