Произведение Антона Павловича Чехова «О любви» является заключительным в цикле рассказов «Маленькая трилогия». Двумя первыми рассказами этого цикла являются «Человек в футляре» и «Крыжовник». Все три произведения основаны на историях, рассказанных героями, и посвящены философским размышлениям о жизни, о предназначении человека, о любви и сострадании. Многомудрый Литрекон представляет Вам рассказ «О любви» в сокращении, где отражены сюжет и основные события, а также предлагает ознакомиться с отзывом для читательского дневника.
Краткий пересказ
(704 слова) В Софьине, у помещика Алёхина Павла Константиновича, второй день гостили приехавшие на охоту ветеринарный врач Иван Иваныч и учитель гимназии Буркин. За завтраком мужчины разговорились о любви. Алёхин высказал мнение о том, что любовь — сугубо индивидуальное чувство, и что русские люди, испытывая её, задают себе сложные вопросы, на которые порой не могут найти ответы: правильно ли они поступают, поддаваясь эмоциям, и к чему это может привести? После чего Павел Константинович поведал историю из своей жизни.
Алёхин жил в Софьине уже очень давно, со времени окончания университета. Он вёл хозяйство в доме отца, чтобы уплатить долги. Работать было тяжело. Чтобы вести сельское хозяйство не в убыток, Алёхин трудился вместе с крестьянами, потому что здешняя земля не даёт должного урожая. Пришлось наладить распорядок дня для того, чтобы справляться со всеми делами.
В первые годы жизни в Софьине Алёхина избрали «в почётные мировые судьи». По долгу службы он бывал в городе. Павла Константиновича это развлекало, он знакомился с новыми людьми. В суде работал Луганович — добрый и честный человек. Вскоре новый приятель пригласил Алёхина к себе домой обедать, где Павел Константинович впервые увидел Анну Алексеевну — жену Лугановича, молодую женщину двадцати двух лет. У супругов была шестимесячная дочка. Анна понравилась Алёхину с первого взгляда. Его поразили её ум, интеллигентность, доброта, обаяние и красота. Облик Анны вызывал у Павла Константиновича светлое воспоминание из детства. Алёхин видел, что жили супруги благополучно и мирно.
Всё лето Алёхин провёл в Софьине, и невольно ощущал присутствие Анны в своей душе. Осенью Павел Константинович снова встретил Анну Алексеевну. Они были на спектакле, где сидели рядом, а потом разговорились в фойе. На следующий день Алёхин завтракал у Лугановичей и провёл с ними весь день. Так Павел Константинович и Лугановичи сблизились. Он стал приезжать к ним каждый раз, когда посещал город по работе, был для семьи своим человеком. Муж и жена волновались, если Павел Константинович долго не бывал у них. Часто Алёхин беседовал с одной Анной Алексеевной, и его посещало чувство чего-то необычного, нового в её образе. Лугановичи заботились о нём: дарили подарки, и в ответ Алёхин отправлял им из деревни провизию. От денег он отказывался.
Алёхин часто думал о том, почему Анна, такая умная и молодая, вышла замуж за сорокалетнего мужчину, неинтересного, но доброго простака. И, вновь приезжая к ним, Павел Константинович видел, что Анна Алексеевна ждала его, что её тоже тянет к нему. Алёхин любил эту женщину глубоко и нежно, но не представлял, куда может завести это чувство, что он может дать ей, что с ней будет, если вдруг всё закончится. Он знал, что не сможет создать ей безбедные условия для жизни. Павел Константинович понимал, что Анна наверняка рассуждает похожим образом. Она думала о своей семье, о том, что, отдавшись чувству, придётся обманывать или рассказать правду, а это в любом случае одинаково тяжело и страшно.
Шли годы, и Анна Алексеевна родила второго ребёнка. Когда Алёхин приходил к супругам домой, дети радовались его приходу, прислуга тоже приветливо улыбалась. Но сам Павел Константинович чувствовал себя нерадостно, в его душе было смятение. Анна и Алёхин ходили в театр, они чувствовали, что не могут друг без друга, но, выходя из театра, они прощались с холодностью. В городе уже ходили о них лживые слухи. Со временем у Анны Алексеевны настроение ухудшалось, она чувствовала неудовлетворённость своей жизнью, лечилась от нервов. При посторонних людях Анна испытывала раздражение к Павлу Константиновичу.
Шло время. Лугановича определили председателем в западную губернию. Семья готовилась к отъезду. В конце лета Анне Алексеевне необходимо было уехать в Крым подлечить нервы. Когда Анна простилась с семьёй, перед самым отправлением поезда Алёхин вбежал в её купе, чтобы отдать ей забытую корзинку. В порыве любви он обнял свою возлюбленную, она расплакалась, и он, наконец, сказал ей о своих чувствах. В этот момент Павел Константинович понял, как призрачно было всё, что сдерживало их любовь. Алёхин осознал, что когда любишь, важно быть выше всех рассуждений о любви и о том, что она может принести, а просто любить. Но они навсегда расстались.
Когда Алёхин закончил свой рассказ, Буркин и Иван Иваныч стали жалеть Павла Константиновича, что такой чистосердечный, умный и добрый человек работает без продыха, хотя мог бы вести более интересную жизнь. Мужчины размышляли и об Анне Алексеевне, о том, как она, вероятно, страдала. Они раньше видели её в городе, а Буркин даже был знаком с ней и считал её красивой.
Отзыв
(280 слов) Главная мысль рассказа «О любви» в том, что настоящая любовь может случиться в жизни неожиданно, но не обязательно она будет счастливой, она может быть несчастной по воле обстоятельств. И здесь никто не виноват. Герои ощутили родство душ, но несмотря на глубокие чувства, иногда людям не суждено быть вместе. Такова мораль рассказа «О любви».
Произведение «О любви» заставляет задуматься о том, что любовь может быть счастливой или несчастной, но она в любом случае наполняет человека, оставляет ему воспоминания, помогает понять смысл жизни. Также автор говорит нам, что о любви нельзя рассказать так, чтобы тебя по-настоящему поняли. Моё мнение подтверждает тот факт, что гости внимательно слушали историю Алёхина, но их не взволновал его рассказ о любви, они больше сочувствовали его тяжёлой жизни.
Все мы знаем пословицу: «На чужом несчастье счастья не построить». И это главное, чему учит автор в рассказе «О любви». Любовь нельзя построить, если для этого придётся разрушить прошлое, в данном случае семью Анны. Павел Константинович уважает Лугановича, поэтому не может предать его. Кроме того, он понимает, что, уведя с собой возлюбленную, он вряд ли сделает её счастливой. Анна Андреевна остаётся верной мужу, чтобы сберечь семью. И Алёхин, и Анна приходят к выводу, что они не могут быть вместе. Они мыслят здраво, не отдаются воле чувств слепо, а прежде всего думают о жизненных обстоятельствах. Влюблённые жертвуют своей любовью ради честной жизни. Таково моё отношение к героям рассказа «О любви».
Мне понравился рассказ Чехова тем, что в нем говорится о сильных чувствах влюблённых людей. Любовь меняет человека, делает его более глубоким и чутким. И неважно, какой она была — счастливой или несчастной. Познать тайну любви — это уже большое счастье. Это чувство остаётся с человеком, он проносит его через всю свою жизнь. Таково моё впечатление от произведения «О любви».
Автор: Диана Танцур
В ближайшие две недели.
Это лонгрид, заваривайте люки, усаживайтесь поудобней. Тут рассказ о том, как украинские коррумпированные судьи и Коломойский начнут влиять на судебную систему США.
Как известно у Коломойского сейчас идут слушания в суде штата Делавер в США. За отмывку денег и много за что еще. По части вопросов слушания были американским судом приостановлены ДО получения соответствующих ОКОНЧАТЕЛЬНЫХ решений украинских судов. Точный список дел пока получить мне не удалось. Важно, что Делавер ждет окончательных решений, приостановка связана с промежуточными решениями украинских судов. Все эти промежуточные решения были Коломойским обеспечены при помощи порешанных коррумпированных украинских судов. Часть из этих дел добрались ОЧЕНЬ оперативно до Верховного суда. Наверное, звезды сошлись или суммы в платежках. Сошлись.
В ближайшее время нас ждут два заседания Верховного Суда по делам Коломойского, в которых прямо указано, что они для Делавера. Я не шучу, прямо в материалах дела пишут, что по поводу Делавера беспокоим вас, дорогой украинский суд. Помощь нужна американской Фемиде, не справляется она сама, не хочет верить, что Коломойский Игорь Валерьевич честный человек. Потому надо по дельцу решение вынести.
Дела эти удивительны и фабулы в них необычайные. Коломойский хочет, чтобы украинские суды дали ему справку для американского суда, что он человек честности кристальной. Потому ферросплавные заводы подали иски в украинские суды с требованием признать, что они честные заемщики и деньги из Привата не выводили, а если и выводили, то за все расплатились.
Схема Коломойским в Привате использовалась простая – ферросплавный завод берет кредит и выводит бабки Бене. Дальше кредит берет фирма однодневка и расплачивается по кредиту ферросплавного завода. Почему? Потому что может. Дальше другая фирма однодневка берет кредит и расплачивается по кредиту первой. И так до бесконечности, точней до национализации, когда этот цирк прекратили. Так вот ферросплавщики говорят, что по их кредиту кто-то расплатился, а кто и почему им плевать и как там дальше было их не интересует. А значит заемщики они честные, деньги за них кто-то вернул и к Коломойскому претензий быть не должно.
Естественно, суды первой и второй инстанций с радостью справочку такую Коломойскому выписывают, тем более что для Коломойского это не дорого. Итого есть решение первой инстанции в пользу Коломойского и есть решение апелляции в пользу Коломойского.
Что остается? Правильно – кассация, то есть Верховный суд. Как известно у нас судебной системе прецедентной практики нет, но решения Верховного суда имеют фактически прецедентную силу. И вот два таких решения Коломойский хочет получить в ближайшее время, чтобы потом было проще и дешевле. Или хотя бы одно. Прецедент то вот он, красивый и чистый.
Первое слушание в Верховном суде будет в эту среду 22 сентября в 09:30 (№ 910/12559/20). Судді: доповідач: Берднік І.С., учасники колегії: Міщенко І.С., Зуєв В.А.
С этими судьями у Бени, как люди говорят, контакта нет, но тут на помощь Коломойскому приходит Офис Президента в лице господина Смирнова, который в ОП отвечает за судебку. И Смирнов давит на судей и на суд в общем, чтобы они решение в пользу Коломойского вынесли, дали ему прецедент для других украинских судов и справочку с мокрой печатью для суда штата Делавер, что Коломойский честный человек.
Хочу обратится к уважаемым судьям Кассационного хозяйственного суда и сказать следующее. Круги на этом пруду не затихают никогда. В США судебная система и ее независимость, это священная корова, которая решает кто будет следующим президентом США и много других вещей. Весь механизм американской государственности строится на уважении к судебной системе. И там судья, за смешки в зале суда или в трансляции даже, двушку может накинуть не глядя. И все принимают такие правила, потому что в США так заведено испокон веков. И вот эту систему вам дорогие судьи Смирнов предлагает нахлобучить. Нахлобучить нагло и дерзко, своим судебным решением Коломойскому справочку выписав, чтобы в американском суде ее показать.
Понятно, что сейчас для судьи из штата Делавер всё это далеко и непонятно, какой-то банк, какие-то заводы, какие-то кредиты, какой-то украинский олигарх. Кто кому доктор выяснять сложно, дел десятки, фирм сотни, кредитов тысячи. И сейчас то они ваше, дорогие судьи, решение могут в работу взять.
Но все решения и все документы, поданные в американский суд, будут учтены и подшиты. Включая решения первой и второй инстанций и ваше кассационное по делу № 910/12559/20. Рано или поздно информация с именами, фамилиями, данными прослушки и связей от Эшелона и Палантира, с отчетами грантовых организаций (заботливо переведенными на английский), а возможно и с показаниями каких-то людей будут доставлены в США. Попытки нахлобучить священную американскую корову будут замечены, вызовут ярость, гнев и желание отомстить.
Что там в итоге с Коломойским будет неясно. Но я могу сказать, что на судьбы украинских судей, жало которых Коломойский воткнет в американскую Фемиду, это повлияет самым прямым образом. В лучшем случае будут санкции, в худшем расследование ФБР и международный ордер на арест.
Я понимаю, какое давление развил Смирнов на судей Верховного хоза, но подумайте о своем будущем и о будущем своих детей (санкции лупят всей семье часто). Очень верю, что вы примете решение в интересах права и законности, в интересах народа Украины.
Есть и другое заседание по той же самой теме от Коломойского и тоже в Верховном суде. (№ 910/14224/20). По тем же самым вопросам почти и тоже прецедент дает. Это дело будет рассматриваться 5 октября в 11:45. Тут я уже обращаться к судьям не буду – потому как дело это попало к судье Богдану Львову, верному другу Коломойского и постоянному участнику его сосисочных вечеринок. Богдан Львов метит на главу Верховного Суда в нашей стране.
Попало туда это не дело не просто так, понятно. А с умыслом.
Тут уже говорить про санкции бесполезно, тут я обращусь к читателям.
Судья Богдан Львов накрав столько, что ему на любые проблемы плевать. Он стал замглавы Верховного Суда, наплевав на негативный высновок ГРД. Там проб ставить негде и незачем. Он все сделает, у него дороги назад нет, его Коломойский никуда не отпустит. И судья Львов решение в пользу Коломойского вынесет. И вмешательство в американскую судебную систему произойдет.
Для нас с вами эта проблема не только в миллиардах долларов выражаться будет, но в совсем касающихся нас вещах. После такого решения Верховного специально для суда штата Делавер, никакой украинский документ не будет стоить уже ничего. И не только в США, но и во всем мире. Потому что это бумажка просто.
И касаться это будет не только решений судов, но и всего остального. Дипломов, прав водительских и справок о вакцинации. Всем понятно будет, что украинская правовая и государственная система и все прочие системы нашей страны, бумажки свои выпускают для того только, чтобы системы остальных стран нахлобучить. И выводы последуют из этой фабулы печальной. И то, что судью Львова потом догонять федералы будут, нас уже не спасет.
Судебная власть хоть и независимая, но является одной из ветвей власти государственной в нашей стране. И говорит не от своего независимого имени эта ветвь власти, а от имени Украины. От имени всех нас. И от имени всех нас она будет перед всем миром говорить, что Игорь Валерьевич Коломойский — честный человек и претензий, у государства Украина, к нему нет. Так что дорогой суд штата Делавер – давай отваливай. Да и ты ФБР проклятый тоже давай отваливай, потому что вот решение Верховного Суда Украины по фирме Оптима, по которой ты дело ведешь. И нет претензий к фирме такой.
Потому что решения первой и второй инстанции, которые прикупил Коломой, прямо говорят не только о том, что деньги предприятия Коломойского вернули, но и том, что кредит был потрачен на хозяйственные нужды, а погашение кредита было не ноунеймами, а в результате хозяйственной деятельности ферросплавного производства. И теперь Верховный Суд Украины должен прямо подтвердить решения первой и второй инстанции о том, что на сайте Минюста США неправдивые сведения содержатся.
И выходит, что ФБР вообще тратит деньги американских налогоплательщиков зря. И выходит, что в окружном суде округа Флорида Минюст США непонятно чем занимается и честных украинских граждан зря беспокоит. И заводы металлургические Коломойского, которые у вас в США горят, тоже правильно горят. По делу. Потому что так решил судья Верховного Суда Богдан Львов.
Урон лично нам будет на десятилетия.
Демократична Сокира и я лично с таким положением дел не согласны. Надеюсь, что и союзники наши многочисленные понимают, что подобные решение прямо влияют на состоятельность нашей страны как государства и далеко выходят за рамки хозяйственных вопросов, ситуации вокруг Приватбанка и даже судьбы Игоря Коломойского.
Это уже о нашем будущем вопрос. Это вопрос будущего нашей страны. Дело государственной важности, даже если вынести за скобки пять с половиной миллиардов долларов украденных Коломойским в Привате.
Потому я очень надеюсь, что 22 сентября судьи Кассационного Господарского Суду Мищенко Иван Сергеевич, Зуев Виталий Анатольевич с помощью судьи-докладчицы Бердник Инны Станиславовны вынесут решение в пользу Украины.
А 5 октября в 11:30 предлагаю всем совершить прогулку к Кассационному Господарскому Суду Украины с целью показать, что мы, граждане Украины, действия и личность судьи Верховного Суда Богдана Юрьевича Львова не поддерживаем, а совсем даже наоборот. Предлагаю и украинским СМИ озаботиться тем, что вытворяют Игорь Коломойский и судья Богдан Львов. Реформа судов как видите это не что касается только власти, бизнеса или активистов.
Это касается каждого из нас. Самым непосредственным образом.
Я знаю, что я буду говорить своим внукам, что я делал, когда Коломойский превращал нашу страну в гетто.
Я боролся. Мы боролись.
И мы победим.
А помочь нашей борьбе очень просто. Пусть видят, что нас много. Потому смело лайк ставьте, репост делайте и пост этот знакомым показывайте. В комментариях можете свою историю рассказать о том, какой честный человек Игорь Валерьевич Коломойский.
Ну а потом встретимся под судом, привет Богдану Львову передадим.
Anton Shvets
Александр Левковский
Самолёт Москва — Лондон приземлился в Хитроу в одиннадцать утра. Значит, до рейса на Нью-Йорк мне оставалось просидеть в аэропорту почти десять часов. Хорошо бы пробраться в Лондон на это время, но как? Британской визы у меня нет, а без визы меня, конечно, не пустят.
Можно попробовать вариант, который мне подсказала ирландская монахиня, моя соседка в самолёте. Она возвращалась в Дублин после посещения многочисленных российских монастырей и, узнав о моём стремлении увидеть Лондон, сказала:
— Вы напрасно беспокоитесь насчёт визы. Англичане вас пустят без осложнений. Попросите полицейского офицера на выходе из аэропорта, и он даст вам визу на один день.
Сёстры во Христе видят мир через розовые очки, сказал я себе, но почему бы не попробовать?
К моему удивлению, монашка оказалась права! Офицер, на самом деле, мгновенно поставил нужный штамп в мой паспорт, откозырял и выпустил меня на волю.
Я сел в подземку (очень, кстати, комфортабельную — не в пример нью-йоркскому метро), и через полчаса оказался в центре британской столицы, где я не был до этого никогда.
Был солнечный тёплый майский день — редкость для дождливой и пасмурной Англии. Я забрался на верхний открытый этаж туристического автобуса и приготовил фотоаппарат.
Говорливый гид засыпал нас названиями достопримечательностей, проплывающих слева и справа: Сент-Джеймский дворец… Пикадилли… Тауэр… Большой Бен… Вестминстерское аббатство… Букингемский дворец…
Автобус свернул на величественную набережную, и наш гид воскликнул:
— Ladies and gentlemen, наша следующая остановка — мост Ватерлоо!
Мост Ватерлоо?!
Я впервые услышал это название несколько десятилетий тому назад, когда мне было семнадцать. Неужели я его сейчас увижу?! Ведь так много в моей жизни изменилось и сломалось из-за того, что когда-то услышал я эти два слова!
Я сошёл на мостовую и двинулся к центру моста.
…Вот здесь Вивьен Ли бросилась под машину… Вера Алексеевна, помню, сказала: «Зачем надо было ей кидаться под колёса? Ведь такая смерть мучительна. Лучше было б ей броситься в воду. Моего отца бросили, связанного, с моста в реку — и он погиб, я надеюсь, почти мгновенно…»
То не был мост через лондонскую Темзу, добавила Вера Алексеевна; то был мост через Волгу у Царицына…
* * *
…Эти два слова — мост Ватерлоо — ворвались в мою юную беспечную жизнь совершенно неожиданно, хотя тропинка к ним была стандартной, протоптанной миллионами людей до меня.
Я влюбился.
Избранница моего сердца, выражаясь высокопарным стилем плохих романов девятнадцатого века, была симпатичной девочкой, на квартире которой, на улице Большая Житомирская в Киеве, мы встречали Новый и, конечно, счастливый, 1951 год.
Много лет спустя я прочитал в каторжном «Одном дне Ивана Денисовича» такие за душу берущие строки: «Начался год новый, пятьдесят первый, и имел в нём Шухов право на два письма…» Вот так Шухов, полуголодный, полузамёрзший пленник ГУЛАГа, встречал 1951 год, десятый год его заключения! Но мы, молодые, сытые и влюблённые, ничего не знали тогда ни о Шухове, ни о ГУЛАГе…
Когда дело дошло до тостов, я, желая блеснуть остроумием, предложил тост за каждого из нас, начиная с меня. Все одобрительно захохотали, но тут встала серьёзная отличница Неля, комсорг женской 139-й школы, и строго сказала: «А может быть, надо сначала выпить за здоровье товарища Сталина?..»
И все мы замолчали, стыдясь, что нам не пришла в голову такая простая, такая естественная мысль, — да, конечно, надо сначала выпить за здоровье и долгие годы жизни (желательно, бесконечные годы жизни!) нашего любимого, нашего самого дорогого Иосифа Виссарионовича, благодаря которому мы можем вот так счастливо и беззаботно праздновать Новый год!..
Впрочем, это была единственная заминка в нашем прекрасном новогоднем празднике. Мы включили проигрыватель и поставили полузапрещённые-полуразрешённые пластинки с записями Вертинского и Клавдии Шульженко:
В запылённой связке старых писем
Мне случайно встретилось одно,
Где строка, похожая на бисер,
Расплылась в лиловое пятно..
Что же мы тогда не поделили,
Разорвав любви живую нить?!
И зачем листкам под слоем пыли
Счастье наше отдали хранить?
Я танцевал под этот бархатно-хрипловатый шульженковский голос с Ниной, хозяйкой дома, обнимая её худенькую спину, ощущая под моей дрожащей рукой её спинные косточки и косясь на её тонкую шею, — и чувствовал, что меня захлёстывает волна счастья!
Вот так и началась моя любовь. В ней было всё, что и положено быть в юношеской любви, когда тебе семнадцать, и ей семнадцать, когда ты у неё первый, и она у тебя первая, когда каждое прикосновение — это открытие, и когда ты видишь её и она видит тебя не такими, какие мы есть на самом деле, а — лучше… умнее… красивее!..
… Я стал бывать у Нины почти ежедневно. Придя из школы и наскоро пообедав, я бежал к трамваю — и через минут двадцать нажимал на дверной звонок их квартиры.
Мне обычно отворяла их домработница Оксана, пожилая смешливая украинка, упорно отказывавшаяся говорить по-русски и называвшая меня на хохлацкий лад — Сашко. Отношение ко мне у неё установилось слегка ироническое; она в глаза и за глаза называла меня «наш ухажёр» и кричала Нине от дверей так: «Нинусь, йды сюды, тут твий ухажёр прыйшов!»
И Нина, хохоча, выбегала из гостиной.
Да-да, у них была шикарная гостиная — и не только гостиная; у них были две спальные комнаты, кабинет, просторная кухня и небольшая безоконная комнатка для Оксаны.
По тем временам это была квартира невиданной роскоши!
Мы же с мамой-портнихой и моими двумя сёстрами обитали в двухкомнатной коммуналке, на втором этаже покосившегося от старости дома, с обшарпанной, вечно холодной кухней, где стоял стойкий чад от трёх керосинок и двух керогазов.
И хотя я не хотел себе в этом признаться, но прекрасная квартира Нины, чудный запах, царивший в ней, безукоризненная чистота, высокие лепные потолки, белые занавеси на окнах — весь этот богатый устроенный быт притягивал меня, точно магнит.
Это была квартира Нининого отца — крупного профессора, члена-корреспондента академии наук Украины, доктора экономических наук, заведующего кафедрами двух институтов.
— Папа зарабатывает кучу денег, — говорила мне Нина, смеясь, — он и сам не знает, сколько. И ещё он пишет кандидатские диссертации для всяких бездарей, лентяев-сыночков секретарей обкомов, которые сами ничего написать не могут. И они ему платят за это огромные деньги!
Я мельком видел её папу. Я не очень помню его внешность. Мне помнится, что он ни разу не заговорил со мной, только отвечал коротко на моё приветствие. Он вообще в семье был очень молчаливым. Звали его то ли Борис Семёнович, то ли Семён Борисович — не помню, хоть убей!
Зато я прекрасно помню Веру Алексеевну — Нинину маму.
Ведь если бы не Вера Алексеевна, то моя жизнь потекла бы совсем по другому руслу, и не был бы я тем, кем стал!..
… Когда Вера Алексеевна впервые открыла мне дверь, мне показалось, что передо мной стоит какая-то известная киноактриса. Она мне сразу же напомнила наших кинокумиров тех лет — Любовь Орлову и Марину Ладынину, с примесью Людмилы Целиковской.
Словом, она была очень-очень красива, а мне к моим семнадцати годам в кругу моих родных и знакомых ещё не довелось видеть по-настоящему красивых женщин.
— Здравствуй, Саша, — тихо сказала она и плавно повела рукой, показывая, куда мне пройти. — Раздевайся… Нины нет, и до её прихода тебе придётся коротать время со мной.
Она улыбнулась.
Я пробормотал что-то невнятное и прошёл вслед за ней в гостиную.
… Те два с половиной часа, что мы провели с ней и с пришедшей вскоре Ниной, были для меня откровением в полном смысле этого слова. До разговора с Верой Алексеевной я никогда не встречал человека столь начитанного, столь много знающего, столь живо и глубоко судящего о литературе и искусстве, -то есть, о том, что было для меня главным в моей молодой жизни!
Я научился читать, когда мне было четыре года, и с тех пор не было у меня иного любимого занятия, кроме как взять в руки книгу — и читать! Я читал буквально всё, что попадало мне под руку — часами, днями, ночами, где угодно и при любых обстоятельствах…
Моя малограмотная мама, видя это странное литературное помешательство, часто беспокоилась о моём умственном здоровье.
Я перечитал всю русскую классику и всех иностранных авторов, которые удостоились чести быть переведёнными на русский язык.
И вот я сижу перед красивой женщиной, мамой моей подруги, — и она открывает передо мной мир литературы и искусства, о которых я не имею никакого представления. Она говорит о Гумилёве и Северянине, о Зинаиде Гиппиус и Мережковском, о Бунине и Набокове… О журнале «Смена вех», о театре Мейерхольда и Таирова, о полотнах Кандинского, о странном поэте Хлебникове…
— Вера Алексеевна, откуда вы всё это знаете?
Она улыбается, открывая ряд ровных белых зубов.
— Если мы с тобой подружимся, Саша, ты узнаешь ещё больше… Но ты молодец! Я никогда не думала, что среди нынешней молодёжи есть такие серьёзные знатоки литературы, как ты.
— Мамочка, — пожаловалась Нина, — Саша не может говорить ни о чём другом -только о книгах. Но ведь жизнь — это не только литература и искусство, правда?
— Верно, — согласилась Вера Алексеевна, — но литература и существует для того, чтобы мы лучше поняли жизнь…
… И мы с Верой Алексеевной на самом деле подружились.
Теперь меня тянуло в их дом не только потому, что мы с Ниной открывали, шаг за шагом, сладкий мир любви (где, кстати, дело уже дошло до поцелуев!), но и потому, что я хотел слушать её маму, эту удивительную женщину, знающую всё обо всём и обращающуюся ко мне на поразительно чистом, интеллигентном — литературном! — русском языке.
Дома у меня царила невероятная языковая смесь идиш, русского и украинского, на которых переговаривались наши соседи, знакомые и многочисленные родственники. Здесь не поняли бы и десятой доли того, о чём говорила Вера Алексеевна.
Вскоре я уже был своим человеком в их доме. Настолько своим, что меня по воскресеньям брали в поход на Сенной базар, где я выступал в роли грузчика, помогая Оксане тащить три тяжёлые кошёлки с продуктами.
Вера Алексеевна тоже была участницей этих экспедиций, но она была как бы руководительницей, давая указания Оксане, что покупать, но никогда не вмешиваясь в сам процесс торговли.
— Вэра Олэксиивна, — говорила мне Оксана, — жинка дуже интеллихентна, вона николы не втручаеться [«то есть, не вмешивается»], як я торгуюсь на тому клятому Синному базари!
Но в одно из воскресений Вера Алексеевна сказала мне, что Оксана уехала на две недели на село, куда-то на Житомирщину, и мы пойдём на рынок вдвоём.
— Мы, Саша, купим только одну кошёлку -только самое необходимое. Так что твоя работа сегодня будет очень лёгкой.
Она улыбнулась и легко прикоснулась к моему плечу кончиками пальцев.
Закупив быстро и безо всякой утомительной торговли кошёлку продуктов, мы вышли из шумного базара на Большую Житомирскую и присели на скамейку отдохнуть. Вера Алексеевна вынула из сумочки пачку «Беломора» и закурила.
Прямо перед нами, на другой стороне улицы, у входа в кинотеатр, возвышалась огромная реклама нового фильма.
— Знаешь что, Саша, — вдруг сказала Вера Алексеевна, глядя на рекламу, — а что, если мы с тобой посмотрим сейчас этот фильм? — Она взглянула на часы. — Через двадцать минут начало…
Фильм назывался — «Мост Ватерлоо».
* * *
… Те из читателей, кто жил в то время, помнят, конечно, эту популярную киноленту. Там, в финальной сцене фильма, главная героиня (которую играла знаменитая Вивьен Ли), пережив страшную трагедию, бросается посреди моста Ватерлоо под колёса автомобиля.
Когда мы вышли из кинотеатра и вновь присели на скамейку, Вера Алексеевна сказала задумчиво:
— Зачем надо было ей кидаться под колёса? Ведь такая смерть мучительна. Лучше было б ей броситься в воду. Моего отца бросили, связанного, с моста в реку — и он погиб, я надеюсь, почти мгновенно…
Я взглянул на неё в замешательстве.
— В какую реку? В Темзу?
Вера Алексеевна невесело усмехнулась.
— Нет, — сказала она. — В Волгу, у Царицына.
— Кто бросил? — пробормотал я.
— Красноармейцы.
— Кто-о?!
Она повернулась ко мне и посмотрела мне прямо в глаза.
— Бойцы Красной армии, — спокойно пояснила она.
— Почему?
— Им так приказали.
— Кто приказал?
Вера Алексеевна приблизила своё лицо к моему и, продолжая пытливо вглядываться в мои глаза, тихо произнесла:
— Сталин…
…В ту ночь я не мог заснуть. Я не был в состоянии забыть на мгновение тот страшный, перевернувший всё моё сознание, разговор, который последовал за произнесённым Верой Алексеевной именем великого вождя советского народа!
— Сашенька, — говорила Вера Алексеевна, — запомни: он не великий, и он не вождь!
— А кто он?! Кто?
— Он — убийца миллионов!..
… Теперь, читатель, отвлекитесь на минуту и вспомните, что на дворе стоял 1951 год. До смерти Сталина ещё оставалось два года. Страна была опутана сетью концлагерей, и за каждое слово, произнесённое Верой Алексеевной, трибунал отвесил бы ей, по зловещей 58-й статье, полноценные двадцать пять лет каторги…
— Почему вы говорите мне это, Вера Алексеевна?
— Потому, Саша, что мне некому это сказать. И ещё потому, что я не могу больше держать в сердце это страшное знание. Нине это просто неинтересно, а Борис Семёнович не верит, что это правда.
— Я тоже не верю! — сказал я вызывающе. — Я читал о Сталине в повести «Хлеб». Он был великий вождь!
— Саша, пойми, Алексей Толстой — это талантливый лжец! Сталина, которого он изобразил в насквозь лживом «Хлебе», не было на самом деле. Был бандит и преступник, который в гражданскую войну распоряжался топить людей в баржах, а когда барж не хватало — связывать их попарно и бросать в Волгу.
— И вы говорите, что он приказал убить вашего отца?.. Кем был ваш отец? Белогвардейцем?
— Он был хирургом, как и я.
— Но он был белым, верно?
— Нет. Он был сугубо гражданским. Он лечил всех — и белых, и красных. Он следовал клятве Гиппократа — оказывать врачебную помощь всякому, кто в ней нуждается.
— Так за что же его утопили?!
— Он вылечил от смертельной раны деникинского генерала.
Я перевёл дыхание. Я чувствовал, как моё сердце бьётся о грудную клетку. Мне не хватало воздуха.
— Саша, — тихо сказала Вера Алексеевна, — ни одна живая душа не должна знать об этом разговоре. Поклянись!
— Клянусь! — сказал я.
Она смяла окурок и вынула из сумочки пачку «Беломора». Щёлкнула зажигалкой и глубоко затянулась новой папиросой.
— Саша, — сказала она, протягивая мне пачку, — посмотри, что здесь изображено.
Она медленно провела кончиком пальца по жирной красной линии, пересекающей картинку, нарисованную на пачке.
— Беломорско-Балтийский канал имени товарища Сталина, — пробормотал я.
Впервые за всю свою короткую жизнь я почувствовал какое-то странное необъяснимое неудобство, произнося такое привычное, такое славное имя — Сталин…
— Это не канал, — говорила Вера Алексеевна. — Это кладбище тысяч ни в чём не повинных людей. Рабов, подобных рабам на строительстве пирамиды Хеопса… И таких кладбищ рассыпано тысячи по нашей стране… Вот ты, Саша, страстный любитель литературы, верно? А знаешь ли ты, сколько известных советских писателей — лжецов, лгунов, брехунов! — прославили это преступное строительство, зная или подозревая, что это не славная стройка социализма, а огромное многотысячное кладбище?
Я молчал, подавленный.
Она начала перечислять бесстрастным голосом, глядя мимо меня куда-то вдаль:
— Максим Горький… Алексей Толстой… Валентин Катаев… Вера Инбер… Михаил Зощенко… Всеволод Иванов… Бруно Ясенский… Виктор Шкловский…
* * *
… Через неделю мы опять сидели с ней на той же скамейке, и она тихо говорила, беспрерывно затягиваясь папиросой:
— Мы с тобой, Саша, живём в тюрьме. Мы читаем то, что нам разрешают читать, мы смотрим те фильмы, что нам позволяют смотреть, мы поём те песни, что нам вталкивают в наши глотки… Где-то далеко, на недоступных континентах, находятся собор Парижской Богоматери… нью-йоркский Бруклинский мост… флорентийская галерея Уффици… мадридский музей Прадо… но мы так и не увидим их, потому что мы, рабы, должны знать своё место…
Она повернулась ко мне и положила ладонь на мою руку.
— Я, наверное, поступаю глупо, обрушивая на тебя такую тяжесть, но я не могу иначе, Саша… Мне в семье сейчас очень тяжело. Мы с Борисом Семёновичем становимся всё более далёкими друг от друга. Мы, по сути, чужие люди. Он меня совсем не понимает. Он весь поглощён только своей работой.
Её ладонь тихонько сжала мою руку, и я вдруг почувствовал странное ощущение телесной близости к этой женщине, телесного влечения к ней, матери моей подруги. Это было странное и изумительное чувство, сродни тому ощущению, что я испытывал, обнимая Нину, но гораздо более сильное… намного более явственное…
* * *
Два месяца спустя я перестал ходить к Нине и Вере Алексеевне.
Мне надо было побыть одному. Мне надо было разобраться в грузе того ужасного знания о моей стране — знания о концлагерях, о невинных жертвах, о позорных судебных процессах, — которое Вера Алексеевна обрушила на меня за эти два месяца, — за шесть наших судьбоносных встреч….
И мне надо было разобраться в моих раздвоенных чувствах…
… Через пять дней Нина встретила меня на выходе из школы.
Мы побрели по улице Артёма в сторону её дома, тихо переговариваясь.
— Я вижу, моя мама очаровала тебя, — говорила Нина с лёгкой обидой в голосе. — Она всех очаровывает. Правда, она красивая?
— Очень! — вырвалось у меня.
— Ишь ты — даже «очень»!.. А я красивая?
— Ты тоже, — пробормотал я неуверенно.
— Я пошла в папу, — сказала Нина. — Поэтому я получилась брюнеткой. А мама — блондинка. Белокурым легче быть красивыми. Посмотри на наших знаменитых киноактрис — они все блондинки…
Я слушал её лёгкую пустую болтовню, и мне становилось невыносимо скучно. Мне было с ней неинтересно! Мне не хотелось быть с ней.
Мне хотелось быть с Верой Алексеевной.
Я вспоминал нашу последнюю встречу. Вера Алексеевна что-то говорила мне, глядя мимо меня вдаль, а я слушал её вполуха и смотрел на длинный белокурый завиток волос на её стройной шее. Больше всего на свете я хотел сейчас дотронуться до этого белокурого завитка, приподнять его вверх и поцеловать нежную белую шею под ним.
* * *
Теперь я был убеждён, что Вера Алексеевна говорила правду. Теперь я видел вокруг себя только ложь — ложь в газетах, ложь в книгах, ложь в песнях, ложь в фильмах…
Я должен был сделать что-то, чтобы отвергнуть эту ложь.
Но то, что я сделал, было верхом глупости, и последствия этой глупости были ужасными.
На уроке биологии я раскрыл учебник на той странице, где был изображён Трофим Денисович Лысенко, корифей советской науки. Корифей имел внешность, разительно напоминающую Адольфа Гитлера, но только без усиков. Я пририсовал Трофиму Денисовичу усики фюрера и подправил ему причёску. Теперь Лысенко стал неотличимо похож на вождя фашистов.
Сзади ко мне подкрался учитель биологии, выхватил из моих рук учебник — и на следующий день решением педагогического совета я был исключён из школы!
Плачущая Нина кричала мне:
— Доигрался?! Теперь ты останешься без аттестата зрелости! И всё из-за мамы, я уверена! Из-за мамы, которая очаровала тебя, как она очаровывает всех!
Я молчал.
Нина вытерла слёзы.
— А теперь я расскажу тебе новость, — произнесла она будничным тоном. — У меня скоро будет брат или сестра.
— Кто?!
— Брат или сестра, — повторила она. — Мама беременна, на пятом месяце…
* * *
Моя привычная жизнь кончилась. Целыми днями я лежал на диване лицом к стене и думал только о Вере Алексеевне.
Я знал, что ей тридцать восемь лет. Я знал, что она замужем. Я знал, что в этом возрасте женщины беременеют. Я знал всё это, но не представлял, что это может случиться с Верой Алексеевной!
Значит, четыре месяца тому назад, как раз тогда, когда она говорила мне «Саша, если мы с тобой подружимся…», она, обнажённая, лежала в постели с мужем, и они совершали это… Моя Вера Алексеевна делала всё то сладко-нечистое, о чём я читал у Ги де Мопассана и Эмиля Золя! Она стонала! Она этим наслаждалась! А он целовал белокурый завиток волос на её шее. Мой завиток волос!
А может быть, он взял её силой, и она отчаянно и тщетно отбивалась! А потом плакала в ванной и выкуривала одну папиросу за другой…
Я мог представить себе любую женщину, совершающую это, даже мою маму, — но не Веру Алексеевну!
Я не хотел больше жить.
Но жить надо было. И надо было делать что-то с учёбой.
Наши добрые соседи посоветовали обезумевшей от горя маме отослать меня в Казань, где жили их влиятельные и состоятельные родственники. Там, говорили они, я смогу закончить десять классов вечерней школы и поступить в институт.
Мне было всё равно. В Казань — так в Казань. Лишь бы подальше от Веры Алексеевны, которая меня предала. По какой извращённой логике я считал её предательницей, я не мог и даже не пытался себе объяснить.
На вокзале я равнодушно выслушал последние наставления плачущей мамы, поцеловал её и забрался на верхнюю полку.
Я лёг на живот лицом к окну.
Поезд миновал киевские окраины и медленно двинулся по мосту через Днепр. И когда я увидел последние, уплывающие от меня, холмы киевского правобережья, я уткнулся лицом в подушку и безудержно заплакал…
* * *
Я вновь встретил Веру Алексеевну спустя двадцать шесть лет, в Америке.
В Принстонском университете шёл творческий вечер Евгения Евтушенко. Я опоздал к началу, тихо вошёл в зал и пристроился в заднем ряду.
Евтушенко читал нараспев:
Идут белые снеги, как по нитке скользя…
Жить и жить бы на свете, но, наверно, нельзя.
Чьи-то души, бесследно растворяясь вдали,
Словно белые снеги, идут в небо с земли.
Впереди меня, одна в ряду, сидела женщина с белокурым завитком волос на стройной шее…
… Мы сидели в маленьком кафе на площади Пальмера.
— Все эти годы, Саша, — говорила Вера Алексеевна, — я мучилась одной мыслью: имела ли я право обрушить на тебя, семнадцатилетнего, такое страшное знание о нашей стране. Когда ты уехал, Нина кричала мне: «Ты преступница! Ты морально развратила чистого мальчика! И ты отняла его у меня!»
— А я, Вера Алексеевна, мучился все эти годы другой мыслью: разве это справедливо, чтобы вы и я родились с разницей в двадцать один год? Почему Бог допускает такую несправедливость? Ведь я любил вас…
— Я знаю. И я любила тебя, Саша, — сказала она сквозь слёзы.
Я расплатился; мы вышли из кафе и направились к автостоянке.
— Я живу с сыном Сашей, — говорила Вера Алексеевна. — Несмотря на молодость, он уже видный учёный, профессор русского языка и литературы здесь, в Принстоне. Я родила его через пять месяцев после твоего отъезда в Казань.
— А где Нина?
— В Киеве. Семья, муж, двое детей…
— А Борис Семёнович?
— Умер три года тому назад. Мы были в разводе.
Мы подошли к её машине.
— Какие чудные стихи прочитал Евтушенко! — произнесла она.
Идут белые снеги… И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти и бессмертья не жду.
Я не верую в чудо, я не снег, не звезда,
И я больше не буду никогда, никогда…
Мы обнялись, и я впервые поцеловал её. Мы вытерли слёзы, текущие по нашим щекам.
Уже отворив дверцу машины, Вера Алексеевна обернулась ко мне.
— Знаешь, Саша, — сказала она, — вчера по телевизору показывали документальный фильм о Вивьен Ли. Помнишь ту картину с её участием, которую мы с тобой видели в Киеве, когда тебе было семнадцать?
— Помню, — сказал я. — «Мост Ватерлоо»…
___
*) Новая авторская редакция.
Опубликовано в Проза — Помечено Александр Левковский
| Источник Переслал: Лев Левин Внимание! Мнение авторов может не совпадать с мнением редакции. Авторские материалы предлагаются читателям без изменений и добавлений и без правки ошибок. |
Приглашаем на наш Телеграм-канал.
Конец года – не только пора суеты и суматошного поиска подарков, но и время подводить итоги. Вот этим мы в двух завершающих выпусках газеты текущего года и займемся. Почему в двух? Потому что одного маловато будет. Хоть и пандемийный, но 2021-й оказался в достаточной степени насыщенным разными достижениями наших спортсменов. Вот и начнем понемногу отмечать особо отличившихся.
Мы шли, шли… и, наконец, пришли
Первым делом поговорим о спортивном туризме, а конкретно о такой его дисциплине, как пешеходные маршруты. Есть в проведении соревнований по этому виду туризма весьма специфическая черта. Сами походы – а под маршрутами имеются в виду именно они – организуются в течение сезона, потом их руководители пишут отчеты, которые сопровождают данными трекеров и другими наглядными материалами. Эти отчеты уходят в Федерацию спортивного туризма России. Потом объявляется чемпионат страны, в рамках которого эти документы изучают и определяют на их основании победителя.
Немного странно для обывателя, но такова специфика вида спорта. Однако к чему я вам все это рассказываю. К тому, что в прошлом году этот порядок сделал победителями чемпионата страны абаканских туристов. Отряд под руководством тренера городской школы по спортивному туризму Евгении Цодиковой прошел маршрут 5-й категории сложности через Западный Саян, хребты Ергаки, Кулумыс, Ойский, Араданский.
В 2021 году этот поход был представлен на чемпионат мира. И вновь успешно. Абаканцы стали третьими. С чем мы Евгению Алексеевну и поздравляем. А вместе с ней Татьяну Абрамову, Сергея Абрамова, Игоря Бабича, Семёна Гурьянова, Матвея Комарова, Вячеслава Мангулова, Марину Прусс, Михаила Разамасцева.
Естественно, составляя наш перечень самых ярких побед года, мы просто не могли обойти вниманием этот результат.
Ринг, ковёр, татами…
Следующий реверанс адресуем представителям разного рода единоборств. У этих ребят все проще – никаких документов. Побеждает тот, кто сильнее здесь и сейчас. Так вот, в конце октября сильнее всех на чемпионате мира по кикбоксингу был Леонид Чебодаев. Скромный парень из Абакана наконец взял реванш за обидное поражение в 2017 году. Но что делает эту историю особенно красивой – так это серебряная медаль родного брата Леонида, Артура, на первенстве мира по вольной борьбе (U23). И пусть Артур представлял Красноярский край, в Абакане и, тем более, в Аскизе, откуда он родом, его победу отмечали все любители борьбы. Вот такие братья-победители.
Не осталась в стороне и Абаканская школа единоборств. В апреле мы встречали в аэропорту ее воспитанников, которые триумфально выступили на первенстве России по рукопашному бою. Мурат Гаджиев и Александра Васильева завоевали золотые медали, Матвей Москвин – серебро. А сопровождал команду тренер Дмитрий Казыгашев. Чуть позже – в начале лета – Казыгашев уже сам отправился на свой очередной чемпионат мира по «рукопашке», откуда вернулся с бронзой. Вот она, связь поколений.
Отдельно обратим ваше внимание на еще одну воспитанницу школы единоборств. В этом году начала всходить звездочка Александры Фроловой. Дисциплину она выбрала олимпийскую – бокс. Сначала девушка выиграла первенство СФО, затем стала третьей на первенстве страны и вошла в сборную России. И это, безусловно, успешный старт карьеры.
В погоне за кольцами
Завершим же сегодня первую часть подведения итогов уходящего спортивного года результатами теннисистов Абакана. Напомним, перед ними стоит амбициозная, непростая, но крайне интересная задача – вернуть своей альма-матер олимпийский статус. Для этого школа получила карт-бланш и ресурсы. В частности, в начале года открылся Центр настольного тенниса, где в последующие месяцы прошли первые турниры, в том числе межрегиональные. На очереди – но это в следующем году – чемпионат и два первенства СФО.
Кроме того, школа после долгого перерыва выставила свою женскую команду на клубный чемпионат России в лигу «B». И пока девчонки справляются неплохо. Есть среди них и две спортсменки, которые в этом году выполнили норматив мастера спорта. Это Оксана Юношева и Вероника Колмакова. «Виной» тому прекрасный сезон в их исполнении. Тренируют девушек Марина Павликова и Дина Кириченко. В общем, школа активно взялась за выполнение своей главной задачи. Посмотрим, что из этого получится.
Но наш скупой рассказ про абаканский теннис был бы неполным без учета последних достижений. Они, скорее, подчеркивают статус школы. Звание «Эпоха в спорте» получила буквально на днях человек-легенда Тамара Нагибнева. Когда-то она стояла у истоков развития тенниса в нашем городе, воспитала огромное количество успешных спортсменов, вырастила многих действующих тренеров. Действительно – эпоха.
Что примечательно, в тот же день, когда Тамаре Дмитриевне вручали награду, ее воспитанница Татьяна Ракова стала лауреатом республиканского конкурса «Преодоление» в области адаптивной физической культуры и спорта. Татьяна Владимировна учит играть в теннис ребят с нарушением слуха.
И это еще одна история о преемственности поколений. Засим откланиваемся. С тем, чтобы продолжить подведение итогов в следующем номере.
Анзор САБАНОВ
Фото Минспорта РХ и из открытых источников