Рассказ полонез огинского крупин

Не раз мне доводилось писать о Владимире Крупине, и делал я это с удовольствием: писать о прижизненном классике — честь. Да и поводы были приятные: как, к примеру, отмолчаться, когда Владимир Николаевич стал первым лауреатом Патриаршей литературной премии? Но на этот раз приступил к эссе с опаской: велико искушение, памятуя о 80-летии писателя, впасть в высокий слог, который не приемлет Крупин с его традиционной самоиронией. В литературный кругах давненько ходит байка о том, как однажды в вагоне метро он увидел молодую красавицу, которая увлеченно читала его книгу «Живая вода». Воодушевленный столь наглядной любовью молодого поколения к своему творчеству, Владимир Николаевич подсел к девушке и сказал: «Девушка, а между прочим, книгу, которую вы так увлеченно читаете, написал я!» Девушка, не отрываясь от книги, лишь слегка подняла глаза на приставучего пассажира со словами: «Иди, дядя, проспись!» Показательно, что эту историю Крупин и сам нередко рассказывает — со смехом, не обижаясь на строгую читательницу.

Целая эпоха прошла со времени моего личного «открытия» Крупина — то был его рассказ «Полонез Огинского» в журнале «Сельская молодежь». А вот познакомиться лично с автором знаменитой «Живой воды» и других замечательных произведений довелось мне много позже, в Москве, в правлении Союза писателей России. Затем были встречи на Всемирном русском народном соборе в храме Христа Спасителя. Неоднократно я был у Владимира Николаевича и Надежды Леонидовны в гостях на третьем этаже дома в Камергерском переулке. Квартира в доме находится рядом с театральной площадью. Валентин Григорьевич и Светлана Ивановна Распутины всегда после окончания премьеры заходили к Крупиным, делились впечатлениями о каком-либо спектакле, пили чай или кофе. Потом мы виделись на замечательном всероссийском литературном празднике «Сияние России» в Иркутске, что многие годы проходит осененный именем Валентина Распутина. Результат моих личных встреч с писателем почетно красуется в шкафу — собрание книг Крупина с его автографами!

Мало кто знает, что вовсе не строгий и высоколобо хмурый писатель, но именно веселый и с виду простой балагур Крупин был в свое время первым, кто поднял вопрос о том, что наше телевидение стремительно скатывается к низкопробности и пошлости. Словно предвидел на десятилетия нынешнее скопление безвкусицы, которое являет собой сегодня российский голубой экран. Еще в советское время чутким на всякую низость чутьем художника-словотворца Владимир Николаевич уловил общественную опасность такого ТВ. За критику советской действительности был подвергнут, что называется, партийным «репрессиям», но не унывал: чай, не впервой русским писателям страдать за правду!

Не хочется сбиться в повествовании на прошедшее время — говорил, писал, критиковал… В случае с Крупиным прошедшее время не годится: столько жизни, радостного отношения к окружающему миру (при глубоком понимании его несовершенства) в этом человеке, что вглядывание в прошлое никак не подходит автору, который, по сути, не только писатель настоящий, но и писатель будущего.

Отвлекаясь от многочисленных литературных наград и регалий, замечу: самая главная награда — любовь читателей и глубокое уважение коллег — всегда при Крупине. Его имя не нуждается в уточнении, так как понятно, о ком идет речь: Крупин у нас один. Как одним-единственным был Распутин, который в далеком 1985 году в своем предисловии к книге Владимира Николаевича «Дорога домой» определил прозу Крупина как «нечто особое в нашей литературе, нечто выдающееся и на удивление простое». Писатели, наделенные таким глубинным даром слова русского, являют в XX и XXI веке непреходящую крепость русской литературы.

Не устает восхищать талант Владимира Крупина видеть в малом большое, в личном, сокровенном — общенародное, умение видеть в повседневном-обыденном вечное-непреходящее… Все это и сделало его одним из самых любимых писателей нескольких читательских поколений. А укрепляющийся с годами совершенно особый талант не впадать в уныние при виде несовершенного земного мироустройства, несомненно, объясняется православностью Крупина — и как художника, и как человека. Может, именно сегодня, когда Россия переживает страшное время, ей пуще безжалостной правды нужны надежда, вера и любовь, чтобы в наше смутное время не впасть в отчаяние и уныние как в самый страшный грех. Если почувствуете, что близки ко греху уныния, перечитайте произведения Крупина, вдохните полной грудью его живое слово и боритесь за жизнь, за детей, за себя, за Россию дальше!

А вот где сам Крупин берет силы, чтобы не унывать? Вот уже многие годы Владимир Николаевич совершает вместе со своими земляками Великорецкий крестный ход в честь обретения в вятском селе Великорецкое чудотворной иконы святителя Николая в 1383 году. Видимо, сам процесс христианского единения с земляками и людьми, приезжающими на этот крестный ход со всей России, помогает ему духовно.

Крупин не станет поучать вас жизни в своих произведениях. Ему это не надо, потому что он интересный лирический рассказчик, который менее всего прячется за вымышленного персонажа. Он не дистанцируется от своего лирического героя, чтобы читатель понимал автобиографичность многих произведений. Это дает ощущение максимальной подлинности, что не противоречит художественности, а питает ее. И еще творчество Владимира Николаевича последнего времени уникально тем, что публицистика и художественная проза у него органичны в своем слиянии. Отталкиваясь от реального факта, он ненавязчиво выводит читателя на широкие художественные и нравственно-эстетические обобщения, воспитывает умение мыслить шире и видеть дальше сиюминутного. На это способен редкий автор, который абсолютно доверяет читателю, ведет с ним диалог, оставляя ему право на собственное мнение. В произведениях Крупина уютно, светло, хорошо, хочется войти в эти страницы и остаться там!

Живительный поэтичный слог крупинской прозы узнаваем с первых абзацев, с первых предложений. Его «крупинки», наблюдения за повседневностью с точки зрения православного русского человека — золотые россыпи-миниатюры, подобные солоухинским «камешкам на ладони», астафьевским «затесям». Уметь в малом жанре сказать о большом — великое и нечастое умение! Православная проза Крупина классична и духовна в самом высоком смысле. И тем не менее, как у всякого выдающегося писателя, у Владимира Николаевича есть произведение, которое критики назвали бы титульным. Как «Война и мир» у Толстого, «Преступление и наказание» у Достоевского, «Царь-рыба» у Астафьева, «Прощание с Матерой» у Распутина…

Первая публикация повести «Живая вода» состоялась в журнале «Новый мир» в 1980 году. Нестареющая с годами повесть в жанре притчи, фантасмагории, где главный герой — дед Сашка, как односельчане называют сторожа лесобазы Александра Ивановича Кирпикова, — сказывает сказку внучке Маше. Сказка ложь, да в ней намек: вятские мужики, что говорится, делегируют своего представителя на небо — рассказать Богу, как поживают, ну и заодно попросить живой воды. Получив, всю выпивают, посылают снова того же мужика за добавкой, да не на небо, а в сельпо. Показательно, что как только по весне наступает пора вспахивать огороды, дед Сашка сразу обретает полное свое имя, каковое прямо сродни титулу, становясь в одночасье ни много ни мало — Александром Ивановичем. А все потому, что он единственный имеет в родном селе тяглового мерина, состоящего на учете в лесобазе. Расплата за тягловую силу идет известной российской жидкой живительной «валютой». В итоге каждая весенняя страда становится для деда Сашки очередной попойкой, пока однажды дед не решает переосмыслить свою жизнь и перво-наперво отказаться от спиртного как фактора, мешающего этому переосмыслению. Что такое жизнь деда Сашки? Обычная жизнь русского советского человека. Внешние обстоятельства ее даже почетны. Дед Сашка — фронтовик, во Вторую мировую войну дошел до Померании и, несмотря на ранения, не помер на чужбине, остался жив. Вернулся домой, воспитал и вывел в люди пятерых детей. Так что же тревожит и гложет деда Сашку? Вот она, вечная загадка русской души, вечный поиск смысла жизни…

А между тем в поселке начинают происходить события просто фантастические. Сосед вдруг находит на своем участке источник целебной воды, которая исцеляет от всех недугов, включая даже тягу к спиртному. А еще эта водица дарит вторую молодость всякому, кто ее отведает. Другой сосед, бывший горожанин, сбежавший от благ цивилизации, в том числе и от жены, и ставший на деревне первым парнем и завидным женихом, от живой воды в одночасье помолодел, однако исчез источник — и человека, лишенного корней в земле, где бил родник, не стало…

О повести «Живая вода» написано много, не знаком с ней редкий читатель, потому пересказывать содержание — занятие ненужное. Но вот задаться вопросом, что такое живая вода, нелишне. И делать это надо время от времени каждому человеку и каждому поколению читателей, потому что есть истины, которые нельзя получить в готовом виде, каждое поколение и каждый человек призваны открыть их для себя самостоятельно. Вроде бы ответ очевиден — живая вода есть образ неиссякаемой чистоты и красоты, ведь в финале автор приводит нас к лесному роднику, отражающему небо. Но эту очевидность надо открыть не умственно, а душой.

«Живая вода» — художественное и образное исследование непостижимой русской души, о которой много говорят, но очень мало произведений, не просто коснувшихся этой темы, но этой темой пронизанных и пропитанных… Уроженец древней Вятки, про которую пословица гласит, что Вятка — всем русским городам матка, Владимир Николаевич не ограничивается вниманием лишь к неповторимому вятскому-хватскому характеру, хотя и явно считает его одним из главных в русском видении мира. Через особенности вятского характера он выводит нас на такие художественные обобщения, что его произведения с одинаковым интересом читают и вятчане, и волжане, и сибиряки, и жители южных регионов России…

Не могу не сказать немного о женщине, которая обычно находится в тени всякого выдающегося человека. О жене. «Благословил его создатель, послав ему в супруге клад…» Никто не станет оспаривать, что мировая слава Достоевского или Толстого в немалой степени обусловлена самоотверженностью их жен, удивительным умом и проницательностью этих женщин, понимавших, какая миссия им выпала — стать спутницей жизни, вдохновительницей-музой и верным помощником выдающегося писателя. С Надеждой Леонидовной Владимир Николаевич живут уже 55 лет! Дочь фронтовика Леонида Кузьмича, штурмана тяжелого бомбардировщика, и фронтовички Прасковьи Александровны, что работала в штабе соединения, Надежда Леонидовна сразу после школы подала документы в педагогический институт. Отлично сдала все вступительные экзамены, и лишь один экзамен, сданный на «четыре», не позволил ей набрать проходной бал в институт, где был огромный конкурс — столь велика была престижность профессии учителя. Пришлось Надежде идти на вечерний факультет, и лишь на следующий год она перевелась на дневное отделение. Учитель по призванию, проработала она в школе двадцать лет. На протяжении трех десятилетий практически в одиночку издавала всероссийский журнал «Литература в школе» и приложение к нему «Уроки литературы». До встречи со своей Надеждой Володя Крупин, по его собственному признанию, был очень влюбчив — что не удивительно, ведь начинал он как поэт. Хочу привести строки его стихотворения «Подснежник», которое Надежда Леонидовна не только выучила, но и напечатала в рукописном журнале факультета «Молодо-зелено»:

Апрель для зимы горек:

вода пропалину вымыла.

Поляна ладошку-пригорок

из варежки снежной вынула.

Листок одеяльцем стелет,

но разве сладишь с ребенком:

проснулся, на нитке стебля

мотает своей головенкой.

Расправила хрупкие плечи

его двухнедельная участь.

Я старше его и крепче,

но мне бы его живучесть.

Впрочем, влюбчивость не мешала Володе Крупину совмещать учебу в Москов­ском пединституте с работой, из-за чего он порой на лекциях засыпал от усталости. Влюбчивость не мешала ему учиться на удивление легко и радостно. Увлекающийся влюбчивый Крупин с одной сокурсницей ходил на концерты в зал Чайковского. С другой посещал Третьяковку. С третьей подружкой бывал в Пушкинском музее… Отдадим должное разносторонности интересов будущего прозаика. Когда позже Крупин напишет о своей романтической юности повесть «Прости, прощай…» и отдаст рукопись для прочтения великому Василию Белову, тот сурово посоветует молодому талантливому коллеге: «Девчонок убавь!»

Надежда Леонидовна, полагая при знакомстве, что станет мечтой поэта, на поверку стала мечтой прозаика. А познакомились они очень романтично — на картошке, когда советских студентов по традиции послали на помощь сельчанам убирать урожай. На реке Оке, сидя у костра, Крупин впервые увидел свою Надежду. Вот тут и выяснилось, что увлекающийся Крупин — по жизни однолюб. До того однолюб, что сразу позабыл ради Нади, жившей на далекой окраине Москвы, про потенциальных невест с квартирами в центре столицы. Каждый день ездил на далекую Лосиноостровскую станцию, откуда было еще шагать и шагать на свидание с любимой. Случалось, даже в билетном зале ночевал.

Надежда оказалась сродни жене-декабристке. Когда поженились, годами терпела огорчения, бедность, идейные и духовные искания мужа. В голодные 1990-е годы он наотрез отказывался от литературных премий, в то время как другие коллеги, куда менее талантливые, не чаяли протиснуться в премиальные списки.

У Владимира Николаевича и Надежды Леонидовны есть дочь Екатерина, выпускница МГУ. Она давно живет в Америке, замужем за православным человеком. Создает очень посещаемые просветительские сайты. Сын Владимир по двум высшим образованиям социолог и психоаналитик. Подрастают внучка Анна и внук, по семейной традиции также носящий имя Владимир.

Живая вода православных устоев пусть хранит эту семью и впредь. Именно здесь та почва, на которой родится проникновенное крупинское слово.

Эдуард Константинович Анашкин родился в 1946 году в городе Хилок Читинской области. Окончил сельскохозяйственный техникум, историко-филологический факультет Ульяновского педагогического института им. И.Н. Ульянова. Автор публикаций в журналах «Наш современник», «Воин России», «Роман-журнал. XXI век», «Сибирь», «Сура», «Подъём», «Дон», «Родная Ладога». Лауреат премий им. Н. Гарина-Михайловского, В. Шукшина, Всероссийской литературной премии «Имперская культура». Живет в селе Майском Самарской области.

Колян и Аверьян соседи, не совсем, но все-таки – живут в разных подъездах, но в одном доме обшарпанной пятиэтажки в Марьиной Роще. У Коляна двухкомнатная квартира, обставленная румынской мебелью. Над кроватью висит картина с видом Венеции, ее подарил ему сын, когда они еще общались, сказал, что купил на вернисаже. Соврал, наверно, купил где-нибудь на рынке. Он с детства был вруном – прогуляет школу, а скажет, что помогал тушить пожар или задерживать преступника. Доврался до того, что, будучи женатым, женился во второй раз, завел детей от новой жены, а разводиться с прежней не стал – там квартира на Чистаках, машина и дача в Малаховке. И тогда Колян ему сказал: «Не разведешься – ты мне не сын», а тот отцу ответил: «Ты меня, батя, за идиота, что ли. держишь? Ну, куда я от законной жены, к чужой бабе с двумя выблядками?» И тогда Колян навсегда зарыл перед ним двери своей квартиры и вычеркнул его номер из записной книжки.
Случилось это еще при жизни супруги. Она не поняла Коляна, и украдкой от мужа перезванивалась с сыном, но и незаконных внуков не оставляла без внимания, то деньжат им подкинет, то гостинцев. А после смерти жены Колян сам платил им «элементы», как он в шутку называл свои переводы. 
Зарабатывал он хорошо и мог себе это позволить. Тридцать лет он проработал парикмахером в гостинице для офицеров Советской Армии. Даже генералы ходили стричься исключительно к нему. 
День Коляна начинался с чашки крепкого кофе и последних известий по телевизору. Потом он надевал брюки цвета хаки, такого же цвета рубашку и жилет с множеством карманов, куда он клал всё, что нужно: бутылочку минералки, лекарства, бумажные салфетки и шел будить Аверьяна.
А тот привык к богемному образу жизни – ложился за полночь и поздно вставал. Родился он в деревне под Тулой и с сельским трудом был знаком с детства и, может быть, поэтому так его невзлюбил – его призванием была музыка. После школы он окончил музыкальное училище в райцентре по классу баяна и сразу же был принят в ансамбль народных инструментов. С этим ансамблем он объездил множество городов, названия которых даже и не помнил, бывал на гастролях и за границей.
Семьей Аверьян так и не обзавелся, все его отношения с женщинами сводились к легкому перепихону на гостиничных койках, но он всегда хотел нравиться – модно одевался, насколько позволяли средства, и следил за своей внешностью. Перестройка подкосила его и без того не бог весть какое благосостояние. Одно время ему даже приходилось играть в подземном переходе у Курского вокзала. Потом друг пригласил его лабать в шашлычной на Дмитровке, а там и пенсия подоспела. Он продал баян, купил кроссовки, кожанку, рюкзак с лейблом швейцарской армии и занялся «краеведением», как любил называть это хобби Колян.
Пока Аверьян приводил себя в порядок после сна, Колян, сидя на кухне перед стаканом остывшего чая, разглядывал плакаты на стенах – парней и девушек в псевдорусских костюмах. Где тут Аверьян? Ах, вот он, с чубом из-под фуражки с лакированным козырьком, развернул во всю ширь меха баяна и лыбится, как блин на сковородке. А это что за молодка рядом в кокошнике? 
Когда друг, наконец, был гладко выбрит и одет по моде – в джинсах, кроссовках и с рюкзачком за спиной, они выходили во двор, здоровались с дворничихой Азизой и шли по своим делам. Их можно было принять за отставных военных – двух подтянутых, еще не старых пенсионеров, или за туристов – один с рюкзачком, другой в жилетке с карманами и оба в кроссовках, но они не были ни военными, ни туристами. Они были охотниками и предметом их охоты были не зайцы и не утки и даже не перепела, а бесплатные завтраки, обеды и ужины.
Нет, они не настолько нуждались, чтобы побираться. На свои пенсии они вполне могли прожить достойно, поесть дома сытно и даже с пивом по выходным, но каждый день по утрам они выходили из дома, здоровались с Азизой, и шли туда, где их ждал бесплатный стол, накрытый доброхотами.
– Куда сегодня? – спрашивал Аверьян. – К староверам или к Арчилу?
– Да ну их, этих еретиков, – возражал Колян. – Перед щами крестись, перед кашей опять крестись и непременно двумя перстами.
– Зато щи у них знатные, наваристые и со свининкой, не то что в столовке на Ордынке.
– А если пост? Нет, уж лучше к Арчилу – чохохбили, сациви, может на хинкали расщедрится, и никаких бомжей за столом.
Друзья предпочитали есть только там, где собиралась чистая публика – временно безработные интеллигентные старики и старушки, куда грязных и вонючих бродяг не пускали. У тех были свои места кормежки – скверы, вокзалы.
Они уже знали, где чем кормят, и заранее определяли свой маршрут; завтрак у Арчила, обед в «Добродомике», ужин… До ужина доходило редко – все-таки сказывался возраст, так что чаще всего перекусывали уже дома чем попало.
У Арчила уже были накрыты столики во дворе. Летом, если погода была хорошая, нахлебников кормили во дворе, а зимой в подвале. За столиками восседали все знакомые персоны: корректорша Тюльпанова в шляпке с перышком, бывший мент Ключарев, водила Толик и прочие личности пенсионного возраста. Из новеньких были очкарик и негр.
Официантка Манана, то ли дочь, то ли племянница благодетеля, принесла яичницу, хачапури, сациви и блюдо с зеленью. Запить все это предлагалось мацони из глиняного кувшина.
– Сегодня не густо, – шепнул Колян на ухо другу. – Надо было все-таки идти к староверам, там, наверно, дают блины с рыбой.
– А я люблю кавказскую кухню, – ответил Аверьян, не переставая жевать.
– Вот ты весь Союз объездил со своим ансамблем, за границей бывал, чего только ни попробовал. А какое блюдо самое вкусное?
– Мы как-то застряли в Ельце, деньги кончились, три дня ничего не жрали, и тут нам вдруг подкинули по червонцу на брата. Мы – в магазин, взяли пол-литра, а закусить-то нечем, в магазине хоть шаром покати, только студень грязного цвета. Мы просим продавщицу свешать нам полкило, а она: «Не берите, ребята, сдохнете». Но мы все равно взяли, растопили в чайнике и выхлебали все за милую душу. Ничего вкуснее я с тех пор не ел. 
– Это хаш называется, – встрял в разговор очкарик. – Кавказцы его с утра едят, чтобы снять похмелье. Но только зимой и с водкой, никакого коньяка или вина – только водка.
– Так водкой и без хаша можно опохмеляться, – возразил мент Ключарев.
– Не тот эффект, – сказал очкарик. – Крепкий мясной бульон – это заряд энергии на весь день. Кавказцы в этом толк знают.
– А какое самое экзотическое блюдо из тех, что ты пробовал? – спросил Колян друга после некоторого перерыва, заполненного энергичным жеванием. 
– Ел в Перу морскую свинку?
– Фу, – поморщилась Тюльпанова. – Крыса.
– Иди ты! – восхитился Ключарев. – И как на вкус? Похожа на нашу свинину?
– Нет, скорее крольчатина. Но я не слишком разобрал, больно много перцу наложили. Помню только, что лапки были с когтями.
– Фу, – поморщилась Тюльпанова, – гадость какая.
– Это что! – опять вмешался в разговор очкарик. – Я вот ел мясо мамонта. Ребята-геологи привезли из экспедиции кусок мамонтятины. В вечной мерзлоте туши доисторических животных хорошо сохраняются.
– И как на вкус? – спросил Аверьян.
– Как будто дерево жуешь, – рассмеялся очкарик. – А что вы хотите от мяса, которое пролежало в земле десять тысяч лет.
– Во дает, – сказал водила Толик. – Я теперь всем скажу, что знал человека, который съел мамонта.
После завтрака друзья пошли на набережную. Там было весело: солнце кувыркалось в воде, по реке туда-сюда сновали прогулочные теплоходы с забавными названиями: «Василек», «Танго», «Карась»… И каждый вез свою музыку. 
Был тут у Коляна с Аверьяном свой, любимый теплоход «Счастье», но на сей раз он так и не появился, зато мимо проплыла белоснежная «Удача».
– Вот объясни мне, почему так получается? – сказал Колян, когда «Удача» скрылась за поворотом реки. – Ты всю жизнь играл людям музыку и Ростропович играл, но ты вот едва сводишь концы с концами на пенсии, а у него всемирная слава и деньги?
– Он гений, а я лабух. Я, может, тоже стал бы лауреатом, но разменял свой талант на мятые червонцы. Он играл Чайковского, а я лабал буги-вуги на свадьбах – «В Истамбуле, в Константинополе шли ослы  и ушами хлопали» или «Мы идём по Уругваю, ночь хоть выколи глаза, слышны крики попугаев, обезьяньи голоса». А в кабаке, сам понимаешь, какие у публики вкусы. Подходят как-то две девчонки лет так по восемнадцать:  «Дядя, пожалуйста, нам что-нибудь молодежное» – «А конкретнее?» – «Ну, хоть Владимирский централ». А то еще какой-то промысловик с северов протягивает триста рублей: мне и говорит «Олонхо» исполни. А я понятия не имею, что это такое. Напой, говорю. Он напел, а я думаю: «Ни хрена себе, такое повторить невозможно, потому что там мелодии вовсе нет». Хорошо, говорю, давай ноты. У него, естественно, нот не было, но он согласился на «Ламбаду».
– А классику играть не приходилось?
– А как же, полонез Огинского был в репертуаре и свадебный марш Мендельсона. Но это ведь тоже попса. Нет, дружище, одним кораблям на роду написано бороздить океаны, а другим катать по реке экскурсантов. Я никогда не жалел о том, что не стал солистом филармонии. Жизнь у меня удалась.
Так они сидели на лавочке с видом на Москва-реку, любовались теплоходами, вспоминали прожитые годы, пока не пришло время обеда. Тут выбор у друзей на сегодня был небольшой: к олигарху Агаларову в кафе «Добродомик» в Тушино или в столовку в еврейском центре на улице Образцова.  
В Тушино подавали простую еду: салат «Мимоза», щи или борщ, котлеты с картофельным пюре и компот из сухофруктов. Вкусно, но скучновато. У евреев можно попробовать форшмак, бульон с мацой. куриные шейки, фаршированную рыбу, а если повезет, то и вишневый штрудель. Смущало только то, что большинство посетителей было в кипах, и друзья в их обществе чувствовали себя немного голыми. Это-то и определило выбор – решили все-таки ехать в Тушино. 
У Агаларова был полный аншлаг – над каждым столиком седые головы, слегка разбавленные лысинами. 
– Сюда, мальчики!  – помахала им рукой Тюльпанова.
– Гляди, какая шустрая, – сказал Аверьян. – Наш пострел везде поспел. Сдается мне, что она на тебя глаз положила. А что, женщина интеллигентная, не хабалка какая-нибудь. Чем тебе не жена? Я вот всю жизнь один, а ты человек семейный, тебе без хозяйки нельзя. Я же вижу, как ты токуешь по своей Антонине.
– Так-то Тося, а эта только и знает, что строит из себя принцессу на горошине, опять же готовить не умеет, не зря же по столовкам ошивается. А Тося какие пироги пекла, а рассольник!.. Ну ее, эту Тюльпанову, пойдем в другой зал.
– Ну, допустим, Тюльпанова тебе не нравится, а Азиза? Всё при ней: и видная, и работящая, и готовить умеет, помнишь, какими беляшами нас угощала?..
– Так ведь она татарка.
– Ну и что?
– А то, что сами татары говорят: тому, кто женат на татарке, на том свете обеспечен рай за те страдания, которые он от нее претерпел на этом свете. Больно въедливые дамочки.
– Так ты же не татарин, чего тебе бояться? Не бери в голову, бери в рот, как говорила наша вокалистка Лиля Фридман. Вот оторва была, со всем оркестром переспала. А Азиза женщина серьезная – не пьет, не курит, мужиков к себе не водит. Женись – не пожалеешь.
– Тебе легко говорить, у тебя этих баб, наверно, больше сотни было, а я всю жизнь прожил с одной женщиной, и для меня брак – это святое. У нас у парикмахеров лозунг, как у врачей: не навреди, то есть, если клиент доверил тебе голову, то уж, будь любезен, сделай ему красиво.
– Ну, тогда не женись.
– Отчего же не жениться. Вот сейчас приедем и пойдем свататься, а завтра в загс.
– Но у нас ведь на завтра есть талоны на обед в ресторане на Покровке.
– Ну, тогда, выходит, не судьба мне жениться. Мы ведь с тобой москвоведы, нам некогда заниматься глупостями. 
– Точнее будет сказать, москвоеды.

_________________________________________

Об авторе:  АНДРЕЙ ЕВПЛАНОВ 

Родился и живет в Москве. Прозаик и журналист. Работал в газетах «Правда», «Известия», «Вечерняя Москва», «Российская газета». Член Московской организации Союза писателей. Литературная деятельность начиналась с публикаций в журналах «Новый мир» и «Октябрь». Автор книг «Чужаки» («Современник». 1990), «Змеюка на груди» («ЭКСМО-Пресс». 2000), «Коллекционер» (ДПК – Пресс. 2013), «Самостоятельные женщины и их мужчины» («Москва». 2018) и «Голый» («Москва». 2020). Его повесть «Индонезия» включена в сборник русской классики, который вышел в Малайзии. Переводил стихи нобелевского лауреата Виславы Шимборской.

Эдуард АНАШКИН

ХРАНИТЕЛЬ ЖИВОЙ ВОДЫ

К 80-летию Владимира Крупина

Не раз мне доводилось писать о Владимире Крупине и делал я это с удовольствием: писать о прижизненном классике – это честь. Да и поводы были приятные: как, к примеру, отмолчаться, когда Владимир Николаевич стал первым лауреатом Патриаршей литературной премии?.. Но на этот раз приступил я к эссе о Крупине с опаской. Причина опаски – славный юбилей Владимира Николаевича! Ох и велика опасность впасть в высокий слог, который не приемлет Крупин с его традиционной самоиронией. В литературный кругах давненько ходит байка о том, как однажды Крупин в вагоне метро увидел молодую красавицу, которая увлеченно читала его книгу «Живая вода». Воодушевленный столь наглядной любовью молодого поколения к своему творчеству, Владимир Николаевич подсел к девушке и сказал: «Девушка, а между прочим, книгу, которую вы так увлеченно читаете, написал я!». Девушка, не отрываясь от книги, лишь слегка подняла глаза на приставучего пассажира со словами: «Иди дядя проспись!». Показательно, что эту историю Крупин и сам не прочь рассказать – со смехом и самоиронично не обижаясь на строгую читательницу.

…Целая эпоха прошла со времени моего личного «открытия» Крупина – это был его рассказ «Полонез Огинского» в журнале «Сельская молодежь»… А вот познакомиться лично с автором «Полонеза Огинского», уже к тому времени ставшего автором знаменитой «Живой воды» и других замечательных произведений, довелось мне много позже, в Москве, в Правлении Союза писателей России. Затем были встречи на Всемирном русском Народном Соборе в храме Христа Спасителя. Неоднократно я был у Владимира Николаевича и Надежды Леонидовны в гостях на третьем этаже дома в Камергерском переулке. Квартира в доме находится рядом с театральной площадью. Валентин Григорьевич и Светлана Ивановна Распутины всегда после окончания премьеры заходили к Крупиным, делились впечатлениями о просмотренном только что спектакле, пили чай или кофе. Потом были встречи на замечательном всероссийском литературном празднике «Сияние России» в Иркутске, что многие годы проходит, осененный именем Валентина Распутина, близкого друга Владимира Крупина. Результат моих личных встреч с Крупиным почетно красуется в шкафу – собрание книг Крупина с его автографами!

Мало кто знает, что вовсе нестрогий и высоколобо хмурый писатель, но именно веселый и с виду простой балагур Крупин был в свое время первым, кто поднял вопрос о том, что наше телевидение стремительно деградирует в сторону низкопробности и пошлости. Словно предвидел на десятилетия нынешнее скопление пошлости, которое являет собой сегодня российский голубой экран. Еще в советское время своим чутким на всякую низкопробность чутьем художника-словотворца Владимир Николаевич уловил общественную опасность такого телевидения, ныне наблюдаемую уже всеми. За критику советской действительности Владимир Николаевич был подвергнут, что называется, партийным «репрессиям». Но не унывал: чай, не впервой русским писателям страдать за правду!

Я еще потому пишу это эссе с опаской, что не хочу сбиться в повествовании на прошедшее время – говорил, писал, критиковал… Впрочем, в случае с Крупиным прошедшее время не подходит вовсе: столько жизни, радостного отношения к окружающему миру (при глубоком понимании несовершенства этого мира) в этом человеке, что прошлое время никак не подходит писателю, который, по сути – не только писатель настоящий, но и писатель будущего.

Тем не менее, решил я обойти внимание многочисленные литературные награды и регалии Владимира Николаевича. Их много, но сейчас не о них, ведь самая главная награда – любовь читателей и глубокое уважение коллег – всегда при Крупине. При одном имени – Крупин! – не нужны никакие уточнения, так как понятно, о ком идет речь! Крупин у нас один! Как одним-единственным был Распутин, который в далеком 1985 году, когда у Крупина вышла книга «Дорога домой», в своем предисловии к этой книге определил прозу Крупина как «нечто особое в нашей литературе, нечто выдающееся и на удивление простое…». Писатели, наделенные таким глубинным даром слова русского, являют в ХХ и XXI веке непреходящую крепость русской литературы.

Как и миллионы читателей, меня не устает восхищать талант Владимира Крупина видеть в малом большое, в личном сокровенном – общенародное, умение видеть в повседневном, обыденном вечное, непреходящее… Все это и сделало его одним из самых любимых и читаемых писателей нескольких поколений читателей, включая нынешнее молодое поколение. Вспомним девушку в метро, читавшую книгу Крупина и не подозревавшую, что автор сидит рядом с ней! А укрепляющийся с годами совершенно особый талант Крупина не впадать в уныние при виде несовершенного земного мироустройства, несомненно, объясняется православностью его – и как писателя и как человека. Может, именно сегодня, когда Россия переживает время испытаний, ей пуще безжалостной правды нужны надежда, вера и любовь, чтобы в наше смутное время не впасть в отчаяние и уныние как самый страшный грех. Мой вам совет: если почувствуете, что близки ко греху уныния – перечитайте произведения Крупина! Вдохните полной грудью его живого слова и боритесь за жизнь, за детей, за себя, за Россию дальше!

А вот где сам Крупин берет силы, чтобы не унывать? Вот уже многие годы Владимир Николаевич совершает вместе со своими земляками Великорецкий крестный ход в честь обретения в вятском селе Великорецкое чудотворной иконы святителя Николая в 1383 году. Видимо, сам процесс христианского единения с земляками и людьми, приезжающими на этот Крестной ход со всей России, – помогает не унывать. И, конечно, творческую и духовную подпитку писателю дает жена и семья, но об этом позже…

Крупин не станет поучать вас жизни в своих произведениях. Ему это не надо, потому что он интересный лирический рассказчик, который менее всего прячется за вымышленного персонажа. Он не дистанцируется от своего лирического героя, чтобы читатель понимал автобиографичность многих произведений. Это дает ощущение максимальной подлинности, что не противоречит художественности, а питает ее. И еще творчество Владимира Николаевича последнего времени уникально тем, что публицистика и художественная проза у него органичны своим слиянием. Отталкиваясь от реального факта, он ненавязчиво выводит нас, читателей, на широкие художественные и нравственно-эстетические обобщения, воспитывает в нас умение мыслить шире и видеть дальше сиюминутного. На это способен редкий автор, который абсолютно доверяет читателю, настолько доверяет, что ведет с читателем диалог, оставляя нам право на собственное мнение. В произведениях Крупина, как я уже не раз писал, и в очередной раз укрепляюсь в этом мнении, уютно, светло, хорошо. Хочется войти в эти произведения и остаться там!

Живительный поэтичный слог крупинской прозы узнаваем с первых абзацев, с первых предложений. Его «крупинки», наблюдения за повседневностью с точки зрения православного русского человека, – золотые россыпи-миниатюры, подобные солоухинским «камешкам на ладони», астафьевским «затесям». Уметь в малом жанре сказать о большом – великое и нечастое умение! Православная проза Крупина классична и духовна в самом высоком смысле. И тем не менее, как у всякого выдающегося писателя, у Владимира Николаевича есть произведение, которое критики назвали бы титульным. Как «Война и мир» у Толстого, «Преступление и наказание» у Достоевского, «Царь-рыба» у Астафьева, «Прощание с Матерой» у Распутина…

Первая публикация повести «Живая вода» состоялась в журнале «Новый мир» в 1980 году. Нестареющая с годами повесть в жанре притчи, фантасмагории, где главный герой дед Сашка, как односельчане называют сторожа лесобазы Александра Ивановича Кирпикова, что говорится, сказывает сказку внучке Маше. Сказка ложь, да в ней намек: вятские мужики, как говорится, делегируют своего представителя на небо – рассказать Богу как поживают, ну и заодно попросить живой воды. Получив, всю выпивают, посылают снова того же мужика за добавкой, да не на небо, а в сельпо. Показательно, что как только по весне наступает пора вспахивать огороды, дед Сашка сразу обретает полное свое имя, каковое прямо сродни титулу, становясь в одночасье ни много ни мало – Александром Ивановичем. А все потому, что единственный имеет в родном селе тяглового мерина, состоящего на учете в лесобазе. Расплата за тягловую силу идет известной российской жидкой живительной «валютой». В итоге каждая весенняя страда становится для деда Сашки очередной попойкой, пока однажды дед не решает переосмыслить свою жизнь и перво-наперво отказаться от спиртного как фактора, мешающего этому переосмыслению. Что такое жизнь деда Сашки? Обычная жизнь русского советского человека. Внешние обстоятельства этой жизни даже почетны. Дед Сашка – фронтовик, во вторую мировую войну дошел до Померании и, несмотря на ранения, на помер там, а остался жив. Вернулся домой, воспитал и вывел в люди пятерых детей. Так что же тревожит и гложет деда Сашку? Вот она, вечная загадка русской души, вечный поиск смысла жизни…

А между тем в поселке начинают происходить события просто фантастические. Сосед вдруг находит на своем участке источник целебной воды, которая исцеляет от всех недугов, включая даже тягу к спиртному. А еще эта водица дарит вторую молодость всякому, кто ее отведает. Другой сосед, бывший горожанин, сбежавший от благ цивилизации, в том числе и от жены, и ставший на деревне первым парнем и завидным женихом, от живой воды в одночасье помолодел, однако исчез источник – и человека, лишенного корней в земле, где бил родник, не стало…

О повести «Живая вода» написано много, не читал ее редкий читатель, потому пересказывать повесть – занятие ненужное. Но вот задаться вопросом, что такое есть живая вода, нелишне. И делать это надо время от времени каждому человеку и каждому поколению читателей, потому что есть истины, которые нельзя получить в готовом виде, каждое поколение и каждый человек призваны открыть их для себя самостоятельно. Вроде бы ответ очевиден: живая вода – образ неиссякаемой чистоты и красоты, ведь в финале автор приводит нас к лесному роднику, отражающему небо. Но эту очевидность надо открыть не умственно, но – душой. «Живая вода» – художественное и образное исследование непостижимой русской души, о которой много говорят, но очень мало произведений, не просто коснувшихся этой темы, но этой темой пронизанных и пропитанных…

Уроженец древней Вятки, про которую пословица гласит, что Вятка – всем русским городам матка, Владимир Николаевич не ограничивается вниманием лишь к неповторимому вятскому-хватскому характеру, хотя и явно считает его одним из квинтэссенции русского видения мира. Через особенности вятского характера выводит нас на такие художественные обобщения, что его произведения с одинаковым интересом читают и вятчане, и волжане, и сибиряки, и жители южных регионов России…

И не могу не сказать в этом эссе немного о женщине, которая обычно находится в тени всякого выдающегося человека. О жене. «Благословил его (Крупина – Э.А.) Создатель, послав ему в супруге клад». Никто не станет оспаривать, что мировая слава Достоевского или Толстого немало обусловлена самоотверженностью их жен, удивительным умом и проницательностью этих женщин, понимавших, какая миссия им выпала – стать спутницей жизни, вдохновительницей-музой и верным помощником выдающегося писателя. С Надеждой Леонидовной Владимир Николаевич живёт уже 55 лет! Дочь фронтовика, штурмана тяжелого бомбардировщика, и фронтовички, что работала в штабе соединения, Надежда Леонидовна сразу после школы подала документы в педагогический институт. Отлично сдала все вступительные экзамены, и лишь один экзамен, сданный на четыре, не позволил ей набрать проходной бал в институт, где был огромный конкурс, столь велика была престижность профессии учителя. Пришлось Надежде идти на вечерний факультет, и лишь на следующий год она перевелась на дневное отделение. Учитель по призванию, проработала она в школе 20 лет. На протяжении трех десятков лет практически в одиночку издавала всероссийский журнал «Литература в школе» и приложение к нему «Уроки литературы». То есть фактически 24 журнала в год!

До встречи со своей Надеждой Володя Крупин, по его собственному признанию, был очень влюбчив, что не удивительно, ведь начинал он как поэт-лирик. Вот такими, к примеру, стихами:

Апрель для зимы горек,

вода пропалину вымыла,

поляна ладошку-пригорок

из варежки снежной вынула.

Листок одеяльцем стелет.

Но разве сладишь с ребёнком:

проснулся, на нитке стебля

мотает своей головенкой.

Расправила хрупкие плечи

его двухнедельная участь,

я старше его и крепче,

но мне бы его живучесть.

Впрочем, влюбчивость не мешала Володе Крупину совмещать учебу в Московском пединституте с работой, от которой он даже порой на лекциях засыпал от усталости. Влюбчивость не мешала ему учиться на удивление легко и радостно. Скорее наоборот: влюбчивость помогала его культурному развитию. Увлекающийся влюбчивый Крупин с одной сокурсницей ходил на концерты в зал Чайковского. С другой посещал Третьяковку. С третьей подружкой бывал в Пушкинском музее… С улыбкой отдадим должное разносторонности интересов будущего выдающегося прозаика. Когда позже Крупин напишет о своей романтической юности повесть «Прости, прощай» и отдаст ее в рукописи для прочтения великому Василию Белову, тот сурово посоветует молодому талантливому коллеге: «Девчонок убавь!».

Надежда Леонидовна, полагая при знакомстве, что станет мечтой поэта, на поверку стала мечтой прозаика. А познакомились они очень романтично – на картошке, когда советских студентов по традиции послали на помощь сельчанам убирать урожай. На реке Оке, сидя у костра, Крупин впервые увидел свою Надежду, дотоле им не виденную. Вот тут и выяснилось, что увлекающийся Крупин – по жизни однолюб. До того однолюб, что сразу позабыл ради своей Нади, жившей на далекой окраине Москвы, про потенциальных невест с квартирами в центре столицы. И каждый Божий день ездил до далекой Лосиноостровской станции, откуда было еще шагать и шагать на свидание с любимой. Случалось, даже в билетном зале ночевал ради того, чтобы лишний раз побыть со своей Надеждой, которая, в свою очередь, оказалась сродни жене декабриста. Когда поженились, то годами терпела огорчения, бедность, терпела идейные и духовные искания мужа, когда в голодные постперестроечные 90-е годы он наотрез отказывался от литературных премий в то время, как другие коллеги, куда менее талантливые, не чаяли протиснуться в премиальные списки. У Владимира Николаевича и Надежды Леонидовны есть дочь Екатерина, выпускница МГУ. Она давно живет за границей, замужем за православным человеком. Ведет очень посещаемые и популярные просветительские сайты. Сын Владимир имеет два высших образования – социолог и психоаналитик. Подрастают внучка Анна и внук, по семейной традиции носящий имя Владимир. Живая вода православных устоев да хранит эту семью и впредь, ведь эта семья – эта родная почва, на которой родится живое самоцветное крупинское слово…

Дай Господь ему здоровья, и здоровья его ангелу-хранителю, жене Надежде Леонидовне!

А новыми книгами он нас, своих читателей, еще порадует.