Рассказ по картине поленова заросший пруд

Инна ВОЛОШИНА

В ТУ НОЧЬ ОН СПАЛ, НЕ ПРОСЫПАЯСЬ

Рассказ

В их доме была всего одна картина, довольно плохая репродукция Поленова «Заросший пруд». Она висела в гостиной, которая одновременно служила детской спальней. Женщина на картине, сидящая в раздумьях на скамье в тени деревьев, наводила на десятилетнего Глеба необъяснимый ужас. Просыпаясь среди ночи без всякой причины, Глеб смотрел, как луна заглядывала в окно сквозь ветви старой дремлющей липы, и бледный лунный свет освещал пейзаж на стене и таинственную женщину в светло-голубом платье. В ночи, почти невидимый, лишь угадывался ее силуэт, и от этого становилось еще страшнее. Бывало, он часами лежал без сна, вслушиваясь в случайные шелесты и скрипы в квартире, и темнота вокруг давила на грудь.

По утрам Глеб просыпался разбитым. В его возрасте он все еще мочился в постель. Истощив запас угроз, отец пытался справиться с этим позорным делом с помощью ремня. Сила – было единственное, во что его отец втайне верил, думая и о переустройстве несовершенного мира, и о ночных недержаниях единственного сына. О своих страхах Глеб ему никогда не рассказывал, боялся насмешек. Всякий раз, когда в детских горестях ему хотелось прижаться к отцу в поисках защиты, его доверие разбивалось о гранитную стену отцовского непонимания. Усвоив про жизнь какую-то свою правду, отец самоуверенно считал, что больше ей нечего ему предъявить. Глубоко в душе он боялся чего-то живого и настоящего, боялся, что неведомые стихийные силы могут разрушить мир, подчиненный придуманным им самим правилам, как крепость охранявшим его непрочный покой.

Мать таскала Глеба по бесконечным врачам, те запрещали пить воду перед сном, рекомендовали ночами ставить будильник, и советовали родителям разобраться с психикой ребенка. Глеб и сам знал, что с ним что-то не так. Оставаясь дома один, часто слышал странные голоса в квартире. Иногда казалось, что мать зовет его, ее голос звучал так убедительно, что он тревожно шел на кухню проверить, есть ли там кто-нибудь, убеждая себя, что, как всегда, ему померещилась всякая ерунда. И все-таки, испуганный он звонил матери на работу, убедиться, что она там, потом возвращался в комнату и, нахохлившись, уткнувшись головой в школьные книжки и тетради, сидел, затаившись до вечера, ожидая, когда родители вернутся с работы и их реальные, живые голоса разгонят загадочных домашних призраков.

О школе Глеб не мог думать без скуки: орава крикливых, драчливых одноклассников наводила на него тоску. Он держался особняком, приходил и уходил незамеченным, но когда в класс пришел новенький, переехавший к ним в Донецк из Киева, его долгому затворничеству пришел конец. Новенький был с ним одной породы: изо всех сил он пытался быть нормальным. Как-то задержавшись в раздевалке после физкультуры, этот тихий худенький парень сообщил Глебу свою главную тайну: иногда он может видеть будущее. В час, когда умерла его бабушка, рассказывал новенький, он отчаянно расплакался прямо на уроке, хотя никто еще не сообщил ему об утрате.

Они потянулись друг к другу, чувствуя себя участниками какого-то особого заговора. Помимо обыкновенных мальчишеских увлечений, каждый из них мог поведать о призрачном опыте, о мире, говорить о котором было на грани безумия, но они точно знали, что он существует.

Как только начинал угасать дневной свет, этот туманный тревожащий мир незаметно подкрадывался к Глебу ближе и ближе, окутывая его липкой невидимой паутиной, будничные дела становились менее весомыми, давая место чему-то неявному, властно ждущему своего срока.

Однажды ночью, полусонный, спасаясь от ночных кошмаров, Глеб выбежал на лестничную клетку, и напуганная мать на следующий день повела его к психиатру, пожилой женщине с тихим голосом, звучащим с редкой доверительностью, но Глеб и сам не знал, что ей говорить, в глубине души чувствуя, что со всеми солидными томами врачебных знаний эта участливая женщина его не спасет; на все вопросы докторши он лишь пожимал плечами. Не помню, приснилось что-то – мямлил он ей так, словно рот набили размокшей ватой. Докторша вскоре иссякла, прописала успокоительные таблетки, после которых сильно болела голова, и мать, расстроившись, принялась искать другого врача.

Кто-то порекомендовал им бабку-знахарку, которая многим помогала в трудных случаях.

К знахарке поехали вдвоем с матерью в субботу на электричке, она жила в деревне, от города – два часа на поезде. Бабка показалась ему какой-то заурядной, земельной, под стать куче пыльной картошки, наваленной в углу коридора прямо на полу. В ее комнате горел светильник, в большой корзине лежали связки сухих кореньев и грибов, докучали комары. Знахарка вывела его на пустырь за задним двором, стала жечь что-то на земле, шепотом бубнила неясные слова, спички то и дело выскальзывали из ее старческих рук. На душе было тревожно. Глеб пытался ощутить вкус этой тревоги, ничего похожего он не испытывал раньше, но жара и бормотанье бабки окутывали его тягучей, дурной дремотой; он зевал, глотал воздух, и послушно, по воле старухи, подавал ей руки ладонями вверх, наклонял голову, она водила над ним свечами и все плела и плела свою словесную пряжу. Он вышел от нее одурманенный, но, странным образом, его ночные видения и кошмары после той поездки прекратились. Будто бабка нашла потаенную дверь к источнику его темных страхов и, наконец, плотно закрыла ее.

С той поры по всем серьезным делам мать стала ездить к бабке – советоваться. Когда в стране началась перестройка, именно знахарка предсказала матери, что из Донецка нужно бежать, будущего здесь не будет. Привычная жизнь в стране стремительно разлаживалась: возвращаясь из школы, Глеб видел, как на городской площади стояли бастующие шахтеры, зарплату родителям не платили месяцами, и в головах у людей поселился липкий страх, что с каждым теперь может произойти что угодно и когда угодно. Самые рискованные уезжали, пытаясь найти удачу подальше от разваливающей страны. Среди царящей вокруг неразберихи отцу неожиданно предложили работу по контракту в ЮАР, далекой африканской стране, о которой родители лишь знали, что долгие годы она проводила политику апартеида. Из какой-то детской книжки отец помнил, что черные жили там в трущобах, а к белым было принято обращаться не иначе, как «хозяин». Отец перекопал всю доступную информацию: уровень жизни белого населения в ЮАР считался самым высоким в мире, дороги прекрасные, богатейшие фермы, был даже свой космодром – все это впечатляло, захватывало и сулило надежду на какую-то неведомую, новую жизнь в заокеанском солнечном раю. Возбужденный, отец кидался с этой новостью ко всем друзьям и знакомым.

Он был музыкантом, играл на скрипке в Донецком симфоническом оркестре. Не без способностей, он никогда не поднимался до настоящих исполнительских высот – не хватало страсти, он не давал музыке повести его за собой, играл технично, но будто в перчатках и с какой-то усиленной торопливостью, словно боялся по-настоящему расслышать просящий голос своей скрипки, попасть под его чары, сдаться, откликнуться. Отец же главной причиной, пригасившей его природный блеск, считал сам факт своего рождения во второсортном Донецке. Он всегда верил в западную сказку, восторгался Америкой, обожал слушать Ицхака Перлмана, и был одержим навязчивой идеей что, родись он в Нью-Йорке или Вене, ему была бы уготовлена совсем другая музыкальная судьба. ЮАР – не Америка и не Европа, но он решил рискнуть.

Глебу исполнилось пятнадцать, когда они переехали, и его жизнь, словно обнулили.

В Донецке он как-то притерся к роли чужака в школе, детские раны саднили, но не кровоточили. В новой стране мир снова держал его на дистанции, но на сей раз на куда более приличном расстоянии. Он не скучал по Донецку, но незаметные, незначительные на первый взгляд подробности его прежней жизни являлись в памяти то днем, то ночью в медленно тянущихся, зыбких снах. Недвижный утренний пруд в деревне, и они с дедом на рыбалке – совсем одни под большим небом – молча поджидают золотых карасей; сладкий жар сливового варенья, которое мать варила летом на залитой солнцем дачной веранде; и даже тот тихий, медленный снег, провожавший их в день отъезда. Теперь даже воздух, насыщенный свежестью океана, был не родным, и все время хотелось выключить этот ослепительный солнечный свет, заливающий все вокруг какой-то неестественной, победной, раздражающей яркостью. Похоже, ему суждено было оставаться чужаком до скончания дней.

Без языка мать, учитель истории, не смогла устроиться на работу, отцу в Кейптаунском симфоническом оркестре платили немного, и им приходилось беспрестанно латать вечно скудный семейный бюджет. Отец бодрился, считая все это временным. Впервые за долгие годы он казался счастливым, веря, что ему достался благословенный шанс и жизнь его здесь по-настоящему сбудется, в ней произойдет что-то значительное, чем он, наконец, сможет оправдаться перед самим собой. Они сняли небольшую квартиру на первом этаже многоэтажного унылого дома, в районе, где селились белые клерки из низов и цветные, выбившиеся из чернорабочих.

Из окна виднелся пустырь и огороженное проволочной сеткой поле, орава черных и цветных парней собиралась там вечерами играть в футбол. Разгоряченные, они носились по полю, хватая губами пыльный воздух и резко перекрикиваясь, напоминая табун необузданных жеребцов. Они были плоть от плоти этой жаркой чужой земли, и ее потаенная глубинная сила наполняла их мускулистые, словно нарисованные толстым углем, тела.

Глеб часто смотрел на них из окна, наблюдая, как огненный шар зенитного солнца медленно скрывается за горами. Внутри крепла смутная тревога – примет ли его это незнакомое племя? Порой, гуляя на улице, он машинально брал горстку бурой теплой земли и медленно тер в руках, пытаясь почувствовать ее на ощупь, через прикосновение. Он стал ходить в школу, в которой учились дети офисных клерков, живших в его районе. Каждое утро они закидывали детей в темно-кирпичное здание муниципальной школы, а сами спешили в город на службу, где сотни раз за день проверяли часы, дожидаясь конца бесконечно растянутого рабочего дня. Казалось, кто-то раз и навсегда очертил круг их жизни, за пределом которого где-то шумели свежие ветра и высоко парили ослепительные жар-птицы с блещущими крылами. Уставшим от своих вздохов и жалоб, погруженным в знакомые и неизбывные хлопоты, им до всех этих вольных ветров и дела не было.

Когда учитель в классе задавал Глебу вопросы, одноклассники сидели тихо, как мыши, глядя, как он сражается на своем бесцветном, беспомощном английском, мучительно подыскивая нужные слова. Переходя на английский, он чувствовал, что будто обувался в тесные ботинки на размер меньше, и эта теснота медленно заполняла всё его тело, с кончиков пальцев до головы. На него смотрели, как на диковину – долговязый, стеснительный русский с рассеянным, будто случайным взглядом, прибывший из страны, где год – вечная зима, где главная народная страсть – водка, и за каждой стеной всё слышащее ухо КГБ – набор незатейливых штампов из американских фильмов, прочно запечатленный в голове среднего южноафриканца.

Чтобы свести концы с концами, отец стал давать частные уроки музыки. Его ученик, Даниэль, был сыном владельца клиники, известного в городе доктора Биссета, дед которого был выходцем из России.

Биссет неплохо знал русскую музыку и как-то пригласил отца со всей семьей на субботний ланч. Глеб согласился не без колебаний, его тяготили эти попытки родителей завести новые дружбы, все эти семейные визиты к их южноафриканским знакомым, одни и те же вопросы: как им было там и как им стало здесь, и это настороженное любопытство к их непонятной далекой стране. У него не было желания выплескивать кому-то душу, какой бы загадочной она ни казалась всем этим милым Биссетам. Приходя домой после школы, он мечтал побыстрее закрыться в своей комнате, отделаться от уроков и начать рисовать. Было что-то гипнотическое в его рисунках – странные, далекие от реальности, причудливые существа на бумаге тянули куда-то несоразмерно длинные шеи, будто стремились заглянуть за обозримые границы белого листа. Разрозненный безлюдный мир, в котором трудно отыскать путеводную нить. Мать раздраженно спрашивала про эти рисунки, но у него не было слов объяснить. Родители гнали его из дому проветриться, но на улице, среди спешащих людей и машин, он чувствовал себя непрочно и некстати. Перед сном, когда все оставляли его в покое, он включал компьютер, у него была одна любимая игра, где он умирал множество раз вместе со своим героем, но при перезапуске начинал жизнь сначала.

В субботу, на подержанном старом Форде, который отец купил по случаю у коллеги по выгодной цене, они отправились к Биссетам. Дорога шла вдоль синей атласной полосы океана, Глеб открыл окно в машине, подставио лицо ветру и неожиданно почувствовал беспричинную радость – нечаянную ласку чужой земли. Отцу втайне льстило это приглашение, он словно умножался в значимости, казалось, еще чуть-чуть и они вырвутся из тесных стен своего эмигрантского житья и вольются в полнокровный поток здешней жизни со снежно-белыми яхтами, загорелыми серфингистами, воскресным гольфом и винными дегустациями на старинных фермах – для него все это было символом манящего успеха и благополучия.

Биссеты жили в Бишепскот – престижном районе Кейптауна, здесь часто покупали дома дипломаты и успешные бизнесмены. По обе стороны тенистой аллеи победно смотрели дорогие белокаменные особняки, после их угрюмой улицы Глебу показалось, что они въезжают в другой мир.

Даниэль был ровесником Глеба. В нем чувствовалась врожденная уверенность, что при первом желании мир откроет перед ним любые двери. Как говорил отец: этот пойдет по жизни под аккомпанемент победоносного марша Штрауса. Любимая отцовская привычка определять людей на звук, подбирать им подходящие мелодии. Глеб как-то попросил отца подобрать его мелодию, но отец от ответа ушел, лишь наигранно отшутившись – не прорезался еще голос твой. Глеб и сам большую часть жизни ощущал себя безголосым, будто с рождения так и не смог преодолеть какую-то первоначальную немоту. Лишь иногда, когда в детстве его отправляли на каникулы к деду, он окунался во что-то шёпотно-сказочное, теплое, молочное – родом из дедовского дома, и этот тающий тихий звук долго потом отдавался в сердце.

Дом Биссетов произвел на него ошеломляющее впечатление: расположенный на просторном лесистом участке с бассейном и тенистым кортом, с бесчисленным, как казалось Глебу, количеством комнат, в которых он путался, как малый ребенок.

Выросший в донецкой пятиэтажке и переехавший на задворки Кейптауна, в первый раз Глеб перешел границы своей территории.

На тенистой веранде с видом на горы накрыли стол. Черная горничная принесла блюдо с запеченной на гриле рыбой, салаты, открыли бутылку Шардоне. После ланча Даниэль учил Глеба играть в крикет, с этим парнем было непривычно легко, и даже Глеб сдался перед его щедрым беспечным жизнелюбием. Казалось, Даниэль с нетерпением просыпается каждое утро лишь для того, чтобы узнать, какой подарок жизнь преподнесет ему на сей раз. Светлый мальчик, зацелованный судьбой, он и не знал, что бывают по-другому.

Все удивлялись, почему они сошлись. Даниэль был первым человеком в этом городе, который пригласил его в кино, да и просто играть в крикет. Как-то вдвоем в будни они поехали на знаменитый пляж валунов, смотреть пингвинов. Обветренные и просоленные после часовых заплывов лежали на берегу, наблюдая, как сытые птицы, покачиваясь, разнежено подставляют солнцу блестящие бока.

Недостаток тянется к избытку – хлестко отозвался об их дружбе отец, мимоходом давая понять, что недостаток по всем статьям и меркам обнаруживался у его сына.

С этим парнем Глеб выходил из полуяви своего существования, казалось, в его жизни появилось что-то достоверное, но он так и не смог попасть в такт этого победоносного марша. Как ни старался, не находил внутри себя ни отклика, ни даже отголоска. Первым он никогда не звонил, стеснялся навязываться, а вскоре узнал, что родители отправляют Даниэля продолжать учебу в Англию. И все-таки после этой встречи он заключил с жизнью недолгое перемирие, в его отдельном замкнутом мирке посветлело, словно подсолнух расцвел на пустыре.

Три года их жизни в ЮАР пролетели незаметно, а отцовским неисполненным надеждам не видно было конца. С отменой политики апартеида к власти в стране пришло черное правительство, и былая процветающая жизнь белых стала меняться быстро и бесповоротно. Финансировать культуру белых новое правительство не спешило, симфонический оркестр, в котором играл отец, не получал никаких лишних дотаций, европейская классическая музыка, составляющая большую часть репертуара оркестра, для черных не представляла большого интереса.

Убедившись, что его музыкальная карьера здесь, увы, не расцвет, отец теперь мечтал уйти с подневольной работы в оркестре и закрепиться в этой стране, открыв свое дело. От неутоленной жажды преуспеть, он вдруг поверил в собственную деловую жилку. Стопками скупал мифотворческие книги, где очевидцы рассказывали, как из пустого листа выкроить миллион долларов. Пестрые бумажные обложки с зазывающими названиями «К черту все, берись и делай!», «От нуля до миллиарда!» – обещали вывести его на взлетную полосу, ну а там – лови и все твое! В заснувшем доме по ночам со слипающимися глазами при свете лампы он делал заметки, отчеркивал, просчитывал, планируя свой побег из статистов в герои.

Он съездил в отпуск в Донецк лишь для того, чтобы продать их квартиру и окончательно убедиться, что возвращаться на Украине им не к чему. На фоне тамошнего хаоса и горестного положения своих бывших коллег он чувствовал себя почти удачником жизни. Вернулся вдохновенный, держа спину прямо. На полученные от квартиры деньги купил полуразваленный дом, собираясь отремонтировать его своими руками, чтобы затем продать дороже, заработав на разнице в цене. Теперь у него были большие планы, он мечтал купить долю в строительной компании – эта новая идея завладела им целиком.

Дом походил на умирающего больного. Стены в ванной покрыты серой плесенью, пол с прогнившими досками нужно было перекладывать заново и эти зияющие дыры в крыше, через которые ночами луна с грустью смотрела на забытые пустые комнаты. Каждый день после работы отец летел сюда и до ночи возился с ремонтом.

Беда случилась осенью, торопясь до сезона дождей починить крышу, отец упал, сильно поранив руку. Играть на скрипке он больше не мог. В оркестре ему выплатили пособие, предоставив самому решать свою дальнейшую судьбу. Теперь им не под силу было снимать квартиру. Пришлось переезжать в недостроенный дом и ютиться всем вместе в одной-единственной комнате, которую отец успел сделать пригодной для жилья. Дырявая крыша лишала дом покрова и мирных снов. Прогнивший пол отец разобрал до земляного основания, обеденный стол поставили прямо на земле, текущий потолок временно закрыли пленкой. Электричество экономили, по вечерам отец ходил со слепеньким фонарем по скрипучим доскам, распугивая печальных сверчков и прочую незваную живность. По стенам бегали маленькие юркие паучки, Глеб ловил их и заточал в банке, наказывая за прыть и веселость. Все вокруг было покрыто строительной пылью, от которой в конце дня становилось трудно дышать. Казалось, они живут в декорациях фильма о войне, в развалинах после бомбежки. Еду перестали покупать в супермаркетах, теперь отец ездил на дальние фермы и привозил коробками овощи и замороженную мясную тушу. Так было дешевле. Тушу бросали в ванну оттаивать и, заходя, Глеб видел синие жилы и кровавую лужу. Он перестал есть мясо.

Вечерами сильнее дул осенний ветер и жалобно шелестели ветхие обои и пленка, закрывающая крышу. Мать стала носить вылинявшие платья усталых тонов и поставила герань на подоконнике в их общей спальне. Этой поспешной сменой декораций судьба словно готовила их к переменам, но слишком страшно было раскусить ее планы.

Только сейчас Глеб понял, насколько он и мать держались за края отцовской мечты. В какой момент он отпустил руки?

Он запомнил тот день, когда вернулся из полиции после допроса.

На часах нервно дергалась минутная стрелка. На столе – успокоительные капли и пилюли. Мать с глазами заболевшего зверька сидела на стуле, ссутулившись. Лицо отца погасло. Глебу грозил арест и колония для несовершеннолетних. Он и сам не понимал, как ввязался в эту историю. Днем Глеб помогал отцу с ремонтом, денег ни на что не хватало, работы шли медленно, отец с трудом двигал поврежденной рукой. С этой стройкой они увязали все в большую нужду, к лету едва сделав половину из того, что собирались. Обычно речистый, отец стал суше и все чаще злился: тепличный цветок, умирает в непогоду – бросал раздраженно, глядя на скукожившегося сына. Глеб молчал. Привычная отцовская мантра «нам до счастья рукой подать» больше на него не действовала. Он вдруг поверил, что этот дом неслучайно притянул их, он обобрал их, заразил своей пылью, своим тленными печальными запахами. Теперь это их удел – жить на этом клочке отчаяния до скончания дней. Возвращаясь из школы, с завистью смотрел на всех встречных, спешащих в свои нагретые гнезда. У них есть покой – думал он. Вечерами он стал ходить к Марио, новому школьному приятелю, засиживаясь у него до темноты, лишь бы не возвращаться домой. Марио был из цветных, недавно в автокатастрофе погибла его мать, отец едва сводил концы с концами с тремя детьми. Звериным чутьем они с Марио почувствовали надлом друг в друге. В один из вечеров Марио рассказал ему о миссис Скаут, недавно овдовевшей состоятельной англичанке, продающей дом и переезжающей к детям в Лондон. Отец Марио много лет работал в доме миссис Скаут садовником и делал мелкие починки по хозяйству. Иногда он брал подросшего Марио с собой и Миссис Скаут, ухоженная дама за шестьдесят, с синеватыми буклями у висков и мелодичным голосом, всегда ходившая с тростью, угощала Марио чаем с молоком, домашними пышными булками и дарила старые книжки и ненужные наборы лего.

По субботам она играла в гольф, оставляя в доме горничную. Идея проникнуть в ее дом возникла у Марио, как только он узнал о перезде. В сутолоке сборов она и не хватится пропащих вещей – успокаивал он себя. Уже несколько недель Марио тайком следил за каждым шагом миссис Скаут. Глеб и сам не понимал, как согласился участвовать в этом. Он был слишком пуглив, чтобы идти против закона. Но в какой-то миг ему показалось, что лучше сделать хоть что-то, чем не сделать совсем ничего.

То душное, томящее утро тяжело было вспоминать. Они встретились с Марио на остановке автобуса. Глеб плохо спал накануне, проснувшись, встал, оделся, разделся опять; он все надеялся, может, что-то непредвиденное вмешается, кто-то неведомый тихо скажет: не ходи – и вся эта тягота развалится, обойдет стороной.

День привычным ходом набирал обороты, мать возилась с посудой на кухне, отец чинил поломанную дверь. В десять утра, как было намечено, Глеб все-таки вышел из дома. Душа словно ослабла, и его вдруг охватило тупое безразличие. Марио при встрече выглядел осунувшимся, забивая тревогу, он старался казаться деловитым, сотый раз заученно повторяя план их дальнейших действий.

Добравшись до дома миссис Скаут, они затаились в кустах неподалеку в ожидании, пока та уложит сумку со снаряжением для гольфа в блестящий синий автомобиль и наконец уедет. Вокруг сильно пахло чайными розами и мятой. Сквозь ветви раскидистого дуба был виден клочок пустого неба. Горничная мела двор. Глеб вдруг почувствовал, как тупая боль пронзила живот. «Пора», – шепотом скомандовал Марио. Одним броском перемахнув через забор с задней стороны дома, по водосточной трубе через открытое окно они забрались в большую темную спальню. Марио тихо прокрался в коридор – караулить. Глеб, не соображая, что и где искать, горячими влажными руками торопливо, наугад открывал ящики с какими-то гребенками, пудреницами, чулками и бельем. Сердце прыгало испуганно и жалобно: не могу, не могу, не могу. В заранее приготовленный черный мешок для мусора он беспорядочно бросал все ценное, что попадалось на глаза: серебряные ложки, бусы, фарфоровые статуэтки, кольца. Мельком в зеркале с пышной рамой заметил свой взгляд – испуганный и одновременно удивленный: это он! Внезапно внизу хлопнула дверь, и послышались шаги на лестнице. Марио метнулся обратно к окну, на ходу крикнув: «Бежим!». От растерянности Глеб выбежал из комнаты, надеясь укрыться в каком-то чулане, но навстречу ему уже шла миссис Скаут.

Увидев Глеба в полутьме коридора, она закричала в испуге, схватившись за трость. Шум, темень, сиплые крики, ничего не понимая, ошалевший Глеб оттолкнул миссис Скаут и бросился по лестнице вниз. В памяти остались разрозненные звуки: топот бегства, сбившееся дыхание, бешено стучащее сердце, смолкнувший внезапно крик наверху.

Воздух застилала гарь, горничная жгла что-то на заднем дворе. Перепрыгнув через забор, не замечая ушибленную ногу, он стремглав бросился к дороге. Добравшись до дома, схватил бутыль воды, крупными глотками выпил до дна, потом свалился на кровать, продрогший, несмотря на жару, закутался с головой в тонкое коричневое одеяло и затих в этой надышенной горячей норе.

Проснулся в прохладной предрассветной тишине, разбуженный лаем соседских собак; вспомнив вчерашний день, отчаянно схватился за ускользающий сон. В душе уже знал, что туча не пройдет стороной, и когда днем к дому подъехала полицейская машина, он почти не удивился.

Несчастная, непоправимая оплошность. Миссис Скаут сильно ударилась головой при падении. А может сердце не справилось с невыносимым страхом. Испуганная горничная, обнаружив ее наверху, с плачем бросилась к соседям. Вызвали скорую, но все уже было кончено. Полиция задержала Марио в тот же день. Кто-то увидел его, перелезающего через забор дома миссис Скаут. На следующий день пришли за Глебом.

Был конец января. Лето в ЮАР. Дни становились непереносимо душными.

Глеб никуда не выходил из дома. Ждали решения суда. Отец тем временем искал возможности нелегально отправить его в Донецк. Он будет скрываться в городской квартире тетки, пока все не уладится. Родители останутся, будут собирать по кусочкам себя и дом, нужно получить за него хоть какие-то гроши. Напрямую обсуждать случившееся ни у кого не было сил. Однажды Глеб увидел, как мать рассматривает фотографию: они всей семьей на океане, только приехавшие из Донецка, еще полные надежд и планов. Оборвать бы все на этом месте. Опустить занавес.

Кто-то помог отцу через посольство сделать Глебу нужные документы для вылета, никто не хотел шумихи: несовершеннолетний русский, убивший пожилую англичанку, – такая огласка никому была не нужна. Глеб не успел осознать все значение этого поспешного бегства. В предотъездные дни в доме почему-то спешили часы, будто заставляя всех поторопиться. В день отлета в аэропорту все выдохнули, только когда Глеб прошел паспортный контроль. На следующий день, первого февраля, он был в Донецке, заселившись в теткину квартиру, сама она постоянно жила на даче, навещая его несколько раз в неделю, готовила еду на три дня вперед, скупо спрашивала как дела, и убегала в вечной гонке что-то раздобыть, полечить и починить. Тяжелодумная, она всегда жила сама по себе и сейчас не лезла вон из кожи, чтобы наладить с ним связь и расхлебывать его дурь.

Большую часть времени он жил один, в чужой квартире, по чужому адресу. Ему вновь стали снится сны, которые страшно было доглядывать. Просыпаясь среди ночи, прислушивался, казалось, кто-то ходит в гостиной по ковру; он включал ночник и до утра сидел обездвиженный, прижавшись к холодной стене, не в силах дышать, как рыба на песке; сгусток цепенящего холодного страха хватал за сердце, и оно билось так сильно, словно отбивалось от беды. Время обернулось вспять, делая его вновь десятилетним, и те мстительные, почти позабытые призраки из дальнего детства, запертые где-то в темных закоулках души, наконец нагнали его, дождавшись своего часа. Он бросался к каждому случайному телефонному звонку, ожидая от родителей хоть каких-то вестей.

По утрам Глеб выходил из дома с головой, тяжелой от бессонницы. Он бродил бесцельно, неприкаянный, засыпанный снегом, разглядывая мужиков, жарящих мясо в уличной шашлычной, женщин на детской площадке с беспечно играющими детьми, смеющихся девушек в кафе, хотелось, чтобы хоть кто-то коснулся его рукой, но теперь эти люди были отделены от него невидимой стеной: он перешел черту. Миссис Скаут, с ее поющим голосом, – не улетела к детям в Лондон. И никогда этим встречным не понять его огромной, невыносимой от всех отдельности.

Даже нищий – пришамкивающий, в ободранном пальто с выцветшим мехом – казался ему счастливцем. В голом безлюдном парке он садился на заледенелую лавку, смотрел на черных птиц на тяжелом февральском снегу; в сердце словно появилась огромная брешь и через нее втекала тошная, больная тоска. Вспомнилось, как отец никак не мог подобрать ему мелодию. Лучше бы он и дальше молчал, чем подвывать теперь в этих глухих задворках. Все время хотелось спать, но вечера он боялся – за ним шла ночь.

В один из дней тетка, как обычно забежав его проведать, достала из сумки стопку фотографий, перетянутых синей лентой: на вот, держи, вчера нашла, когда ящики разбирала. На фотографиях он, еще маленький, веснушчатый от солнца, и рядом дед. Как же Глебу его не хватало. Особенно теперь. От отца он давно не ждал поддержки, мать всю жизнь крутилась в своих бытовых хлопотах, на сына смотрела с затаенной укоризной, будто он был причиной ее несбывшихся надежд и напрасных ожиданий. Случайно Глеб услышал, как она жаловалась отцу: словно не наш, не родной. И в кого он?

Дед был всегда ему рад. И теперь, спустя столько лет, Глеб помнил все самое простое и дорогое: как летом в деревне они вдвоем свежими вечерними часами сидели на деревянном крыльце у дома, и дед, поправляя на нем куртку, рассказывал о своем житье на Севере в молодости. И как ласково он будил его по утрам, называя смешно: вставай, Будик, а потом запевал свое любимое «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся советская зкмля…». Оставаясь один в доме, жадно прильнув к окну, Глеб всегда ждал, когда наконец заскрипит ключ в дверях и в комнату вместе с дедом вернется легкая, как бубенчики, радость.

На следующий день Глеб вышел из дома поздно. На полупустом троллейбусе доехал до городского кладбища на окраине города. Мокрый снег наполнял воздух холодной влагой. На кладбище было пустынно. Оголенные деревья беспомощно качались на ветру, со своих пьедесталов отрешенно смотрели недвижные статуи, на фоне надвигающейся темноты они казались фантастичными тенями.

Зябко ежась и заматывая потуже шарф, по нечищеным коротким кладбищенским дорожкам он пробрался к дедовской могиле. Последний раз Глеб был здесь перед отъездом, приезжал с матерью – попрощаться. Могила выглядела запущенной, на черном камне – истертая временем, снегами и ветрами фотография – знакомое, родное лицо деда. Теперь он знал все о вечном покое. Глеб сел на низенькую лавку у могилы и повстречался с дедом глазами: вот так, такой я теперь. Внутри словно сорвалось что-то, сбиваясь, он рассказал все: я не хотел, это случайно, я не знал, что так будет, я не знал, что такое бывает; он говорил про миссис Скаут, про запустение страшного дома, про отца и ночные кошмары. Он и не знал, сколько в нем накопилось слез. Малая черная птичка все кликала его, испуганно затаившись в ветвях: что ты? кто ты? И вдруг внутри все стало небывало тихо, Глеб даже не понимал, как назвать то, что заполнило собой душу, лишь замолк, боясь шелохнуться, и почувствовал, что не стало живых и неживых. В тот миг он точно знал, что по ту непроходимую сторону времени и пространства, в какой-то глуби мира дед его слышал. И пожалел. Дед был единственным, кто любил его по-настоящему. И там, в неведомых, нездешних краях, сквозь время, оказывается, любит по-прежнему. Сохранить бы этот миг навечно.

Глеб встал, неожиданно чувствуя, будто непосильную ношу сняли с плеч, взял с собой горсть промерзлой родной земли с дедовской могилы и пошел к остановке. На душе было тихо и просто. Первый раз за бесконечно долгое время в ту ночь он спал, не просыпаясь.

Знаменитая картина русского художника Поленова (1844-1927) датирована 1879 годом. Написана маслом на холсте размером 80 х 124,7 см. Экспонат Государственной Третьяковской галереи.

Содержание

Автор и природа

Василий Дмитриевич Поленов «Заросший пруд» задумал в 1877 году, когда, будучи у родственников в деревне под Киевом, был совершенно очарован видами старого парка и тихого запущенного пруда. Тогда же появились первые этюды к будущей картине.

Поленов очень любил природу – с ранних лет с братьями и сёстрами он подолгу жил в имениях своих предков в Тамбовской губернии и на Русском Севере. Здесь он научился видеть красоту простых, казалось бы, пейзажей, замечать сотни оттенков зелени, улавливать тонкие переходы света и цвета и любоваться их прелестью. Внимательными родителями было замечено художественное дарование сына, его развитию уделялось много внимания, нанимались лучшие педагоги. Так к таланту со временем прибавились знания и умения – Василий Поленов вырос в большого мастера кисти, тонкого и лиричного, среди произведений которого «Заросший пруд» многие искусствоведы называют наиболее романтичным и реалистичным одновременно.

Описание картины

Поленов «Заросший пруд» изобразил со стороны зелёного бережка на переднем плане, будто сам зритель расположился на густо поросшем травами и мелкими полевыми цветочками пригорке. Затем взгляд притягивает недвижная водная гладь запущенного водоёма, тёмная и таинственная от теней нависающих деревьев и кустарников. Только слева среди кувшинок белеет отражение голубого летнего неба с пышными облаками. Зеркальная поверхность пруда изредка тревожится лишь насекомыми, да и те в зной сонно притихли. Самая яркая деталь картины – освещённые солнцем деревянные мостки с покосившимися перилами и часть песчаной, вытоптанной добела дорожки. Они направляют взгляд зрителя к сидящей в тени девушке в светлом платье – тихий тёплый день привёл её на живописный берег. С книжкой в руках она не сразу заметна и словно слилась с природой. За её спиной чернота старого большого парка, дающего прохладную тень. В просвет дальше огромных прибрежных деревьев слева также виднеются высокие раскидистые кроны – парк впечатляет своей обширностью.

Удивительно тихое умиротворённое зрелище, от которого трудно оторвать взгляд.

Девушка на картине

Василию Поленову позировала сестра Вера, с которой они были не только двойняшками, но и по-настоящему близкими людьми. Для брата она была и моделью, и советчиком, и самым искренним зрителем. В годы написания картины она уже тяжело болела и вскоре, в 1881 году, умерла от неизлечимой лёгочной болезни. Веру Дмитриевну художник писал и в других своих работах, есть в галерее Поленова её портрет крупным планом. Это было действительно милое и нежное, тургеневское создание, примета той эпохи, удивительно соответствующая пейзажу.

Зрительский приём картины

На 7-й передвижной выставке в Москве «Заросший пруд» предстал перед публикой. Пейзаж понравился всем – и консерваторам, и новаторам. Первым понравится академизм композиции с подробностями зелени переднего плана и размытостью заднего, вторые отметят признаки новомодного импрессионизма родом из Франции с его бликами и игрой света. Всё вполне закономерно: в середине 1870-х Василий Поленов как раз был в Париже и прорыв импрессионистов наблюдал непосредственно в самом сердце его зарождения.

Наивысшие похвалы ценителей живописи получил колорит картины. Такого разнообразия тонов давно не видели – кажется, что каждый листик и травинка имеют свой уникальный оттенок.

Критики в прессе восхваляли художника и за необыкновенное настроение, которое овладевает зрителем при созерцании картины, и сравнивали её художественное визуальное воздействие с пробуждением лучших чувств при чтении поэтической элегии или прослушивании красивейшей мелодии.

Вариации «Заросшего пруда»

Известно о нескольких одноимённых картинах кисти Поленова (с некоторыми различиями):

• уменьшенное полотно размером 44 х 64,5 см, написанное в 1880 году, которое в 1946 году из частной коллекции поступило в Государственный Русский музей. На этой картине женщина стоит на тропинке у мостков;
• ещё более уменьшенный вариант (30 х 58 см), экспонат Одесского художественного музея;
• два авторских повторения находятся у коллекционеров.

Кроме того, существуют этюды, в которых художник искал верных решений, подбирал композицию, свет и оттенки.

Судьба картины

«Заросший пруд» путешествовал по выставкам и собирал около себя всё больше поклонников. Владельцами его несколько десятилетий были многие частные коллекционеры, только в 1928 году этот невероятно проникновенный пейзаж Василия Поленова, знаменующий, по оценке искусствоведов, наступление творческой зрелости художника, попал в Третьяковку. Здесь, в Лаврушинском переулке, сегодня можно им полюбоваться, подумать и поностальгировать.

Смотрите также

«Московский дворик» Поленова — история шедевра«Грачи прилетели» – веха в русской живописиСюжет-описание картины Васнецова «Царевна-лягушка»Батальная картина Авилова М.И. «Поединок Пересвета с Челубеем»Используемые источники:

• https://topkartin.ru/kartiny/zarosshij-prud

Картина «Бабушкин сад», одно из ярчайших произведений русского художника Василия Поленова (1844-1927), написана маслом на холсте размером 54,7 х 65 см в 1878 году. Полотно – экспонат Государственной Третьяковской галереи.

Содержание

Тематика

Василий Дмитриевич Поленов «Бабушкиным садом» воспроизвёл не просто необычайно лирическую сцену жизни. Художник тонко, но прямо и без обиняков через философию неизбежности смены поколений внёс неоценимый вклад в понимание зрителями конкретной эпохи спустя многие годы и десятилетия – с исторической, архитектурной и философской точки зрения. Для русского литературного и художественного искусства конца XIX века характерно осознание и осмысление того, что время неумолимо, прогресс стремителен и как бы ни были милы обитателям старые родные уголки, их ждёт сначала забвение, грустное и болезненное. Потом, когда-нибудь, обязательно придёт обновление и историческое преобразование – важно только, чтобы будущие поколения сохранили память, интерес и уважение к прошлому. С этой точки зрения картина «Бабушкин сад» Поленова для сочинения в рамках школьной программы является достойным художественным материалом, способным побудить учеников, особенно старшеклассников, размышлять в историческом и человеческом контексте.

«Дворянские гнёзда» ветшали и уходили в историю – страдала чеховская Раневская из «Вишнёвого сада», понимали тургеневские герои, что русское дворянство у рокового рубежа, чутко уловил настроение Василий Поленов «Бабушкиным садом».

Автор

Поленов был родом из Санкт-Петербурга. Вырос в интеллигентной дворянской семье, в которой воспитанию и образованию детей уделялось много внимания. С ранних лет, путешествуя с родителями по Русскому Северу (в частности, по Олонецкой губернии) и бывая в родовом имении на Тамбовщине у своей бабушки, проникся красотой природы и всем сердцем полюбил её. Привлекали Поленова и уникальные особенности построек, и люди как действующие лица картин, неотъемлемая часть пейзажа. Поэтому большинство работ художника — это выразительное сочетание природы, архитектуры и сцен повседневного быта. Причём без всякого нагнетания обстановки и острых социальных проблем – простая, доступная и красноречивая констатация факта, над которым стоит подумать.

Описание картины «Бабушкин сад» Поленова

При первом взгляде на полотно в глаза бросается стоящий на заднем плане серый особняк, выстроенный в стиле классицизма. Подобными зданиями застраивалась Москва при Александре I, после изгнания Наполеона из столицы. Возвращающиеся на пепелище дворяне возводили для своих семей новые дома с явными претензиями на роскошь: здесь было и высокое парадное крыльцо, и колонны с декоративными элементами, и лепнина на фронтоне. Но после войны средств не хватало, и дома часто строились не из камня, а из дерева как более дешёвого и доступного материала. Дом штукатурился, украшался и выглядел вполне презентабельно.

Прошли десятилетия. Теперь маскировка штукатуркой не работает, частично осыпалась и лепнина, порыжел отлив на фронтоне. Потемнели щербатые ступени, местами поросшие мхом – ветшает старый дом, свидетель и молчаливый хранитель многих тайн.

От крыльца по некогда широкой и прямой, а теперь заросшей и извилистой аллее идут двое. Это сгорбившаяся старушка в чёрном салопе и сером чепце и девушка в розовом платье с чёрной отделкой. Пожилой женщине очень тяжело – одной рукой она опирается на трость, другой ищет опору в молодой попутчице. Эта пара, по всей вероятности, бабушка и внучка, является живым воплощением закона природы, когда старое, немощное и больное, уходит, а на смену ему появляется новое, молодое и энергичное.

Так и разросшийся запущенный сад с двух сторон всё больше наступает на дом и аллею, а молодая поросль, захватывая новые территории, делает некогда упорядоченный прелестный сад похожим на непроходимую чащу леса. Буйная зелень и цветы на открытых участках на картине Поленова несут не просто декоративную функцию, они имеют важную смысловую нагрузку. Замкнутая затенённость старого сада на фоне дома, его ровесника, наталкивает на философские размышления и фантазии касательно героев картины, вызывает почтительные ассоциации, как при прикосновении к истории.

Для сочинения по картине «Бабушкин сад» Поленова материалов предостаточно

Само полотно, которому скоро полтора века, неисчерпаемый источник идей и мыслей, их школьники могут раскрыть в сочинении: московская архитектура начала XIX века, её исторические предпосылки и корни, географическая привязка, детальное описание дома, время действия, сами женщины как главные героини произведения, их фигуры и одежда, фантазийные предположения об их жизни, символизм природы, даже тени и голубое небо – художник ведь не зря изобразил каждый элемент картины именно таким. Всё имеет смысл в раскрытии основного лейтмотива картины – жизнь не стоит на месте, эпохи, как и люди, сменяют друг друга. И в ходе истории всё имеет значение и вызывает интерес у пытливого ума.

Судьба картины

«Бабушкин сад» Василия Поленова, художника-передвижника, в 1879 году прокатился по городам, очень понравился русской публике и вызвал положительные отклики критиков. Ценители живописи отметили особый настрой, получаемый зрителями при вдумчивом созерцании полотна. Эта особенность, сопоставимая с воздействием поэтической элегии или трогательной лиричной мелодии, была отмечена специалистами в московской прессе и впоследствии закрепилась за живописцем как его индивидуальная художественная техника. Так Поленов стал одним из первых мастеров «пейзажей настроения».

Картину приобрёл для личной коллекции Сергей Михайлович Третьяков, который в основном собирал произведения зарубежных художников, в отличие от Павла Михайловича, старшего брата, предпочитающего русскую живопись. Впоследствии, в 1892 году, Третьяков-младший подарил «Бабушкин сад» старшему брату как основателю галереи.

Смотрите также

Не ждали – отечественный шедевр РепинаРепин, Иван Грозный и сын его – связанные одной кровьюОпять двойка — шедевр на все времена«Боярыня Морозова», исторический шедевр Сурикова, вы узнаете как это былоМатериал из Циклопедии Перейти к: навигация, поиск

Картина В. Д. Поленова «Бабушкин сад», 1878 г.

«Бабушкин сад» — картина русского художника Василия Дмитриевича Поленова.

Время создания: лето 1877—1878 гг.^[1]

Холст, масло. 54,7 × 65 см^[2]

Современное местонахождение: Государственная Третьяковская галерея, Москва, Российская Федерация^[3].

[править]Предыстория

В 1872 году художник В. Д. Поленов получил от Академии художества пенсионерскую заграничную командировку на шесть лет^[4][5]. Он побывал в Германии, ознакомившись с произведениями немецких художников; затем уехал в Италию, посетил музеи Рима, Флоренции, Неаполя и Венеции, копировал некоторые произведения мастеров Возрождения и сам писал с натуры^[6].

Вернувшись в Россию в 1876 году — раньше намеченного срока, он вскоре отправился на русско-турецкую войну и состоял официальным художником при наследнике-цесаревиче, будущем Александре III^[7]. После окончания войны, пробыв некоторое время в Санкт-Петербурге, в 1877 году В. Д. Поленов решил поселиться в Москве и, просмотрев объявления о сдаче в наём жилья, выбрал район Арбата^[8], на углу Малого Толстовского и Трубниковского переулков^[6], по адресу Дурновский переулок (ныне Дурновский переулок называется Композиторская улица) близ Спаса на Песках, дом Баумгартен^[9][10].

Теперь от него, получившего европейский опыт, требовали новых работ. И художник, безусловно, оправдывал эти ожидания — в его последовавших друг за другом произведениях «Московский дворик», «Бабушкин сад», «Лето», «Заросший пруд» и других появилось такое ощущение света и воздуха, трогательной пейзажной лиричности, что он был назван «мастером интимного пейзажа»^[6]. Определение это дал начинающий в те годы художник Илья Семенович Остроухов, который писал: «Одним из неожиданно больших праздников было появление на выставках первых интимных пейзажей Поленова в середине 70-х годов. <…> „Московский дворик“, „Бабушкин сад“, „У мельницы“, „Серый день“ и ряд других тургеневских интимных мотивов явились мне неожиданно ново, свежо, проникнуто правдой, тонким музыкальным лиризмом и изящной техникой»^[11][12].

Картина «Бабушкин сад» появилась после оглушительного успеха «Московского дворика» и продолжила жанр, названный «интимным пейзажем», явившись частью некоей картинной трилогии, куда вошли «Московский дворик», «Бабушкин сад» и «Заросший пруд»^[3][10].

[править]Создание

Картина «Бабушкин сад» создавалась в Москве, где художник проживал в снимаемой квартире на углу Трубниковского и Дурновского переулков, и изображала типичный московский усадебный дом, где квартировал сам художник^[2]. Такими классицисткими особняками Москва застраивалась после наполеоновского пожара^[2].

Это тот самый дом Баумгартен, угол Трубниковского и Дурновского переулков возле Арбата^[3].

Чуть раньше, в начале лета того же 1878 года Поленов создал картину «Московский дворик», где изобразил этот же дворянский дом, но выходящий во двор, с другого ракурса^[10].

[править]Сюжет

По стилистике «Бабушкин сад» повторяет созданный до того «Московский дворик», в полотне тоже объединены два вида живописи — пейзаж и жанровая сценка. Однако, если «Московский дворик» полон объемности и за этим московским двориком угадывается иная жизнь, то действие «Бабушкиного сада» разворачивается в замкнутом пространстве^[4], где нет иной жизни, кроме этого разросшегося сада.

Художник создает атмосферу старого дворянского поместья второй половины 19 века^[2]. Это было время, когда некогда розданные новому сословию — дворянству — земли, выпестованные первыми хозяевами-дворянами, пройдя через пару поколений, превратились в старинные запущенные усадьбы. Всё в этой картине говорит о старине: буйная неухоженная растительность на переднем плане — деревья, кусты, травы, растущий свободно, вразнобой, без бдительного ока строгого садовника^[3]; проступающий сквозь эту пышную зелень старый особняк^[2][13] — он еще не ветхий, но о его давнишней постройке говорят и еще не разбитые, но уже выщербленные и потемневшие от времени ступени крыльца и колонны, и пооблупившаяся штукатурка, и несвежая, давно утерявшая яркость краска самого дома…

И всю эту старину словно подчеркивает сама старая хозяйка, одетая в стародавний наряд: темно-коричневый салоп и белый нарядный чепец^[2][4] — бабушка, уже с трудом выходящая в свой сад, опираясь на клюку и молодую женщину рядом с ней, образ которой — единственное напоминание о другой жизни, существующей вне этого старого сада. Контраст между бабушкой и модной по понятиям конца 1870-х годов женщиной философски напоминает о времени^[13]: всё отживает, уходит в невозвратимое прошлое…

Есть данные, что художник изобразил конкретных людей. Князь Г. Е. Львов, живший в этом доме приблизительно в то же время, что и Поленов, писал в своих воспоминаниях: «Наш дом Юрьевой, потом Баумгартен, увековечен Поленовым, который тоже жил в нем, в его картине „Бабушкин сад“. Старушка — это Юрьева, а ведет ее под руку замужняя дочь ее Баумгартен…»^[1]. Это же подчеркивает и сам Поленов — отправляя картину на выставку, Поленов 1 февраля 1879 года писал Крамскому: «„Садик“ писан прямо с натуры…»^[1].

Художник дает целый спектр явных и скрытых цветовых и смысловых перекличек между зеленью деревьев, кустов, травы, тонкими гибкими стеблями цветов и женскими фигурами, их лицами, осанкой, одеждой. «Бабушкин сад» Поленова — один из самых душевно утонченных и красивых по живописи пейзажей настроения^[4][10].

В «Бабушкином саде» эмоциональное напряжение мира уходящего, мира упадка и запустения, разрешается в красоте выражения этого мира, в строе чувств старушки, как бы воплощающей собой время, и молодой задумчивой женщины, в слитности женских фигур с окружающей природой^[1]. Картина полна эмоциональной насыщенностью и проникновенным лиризмом, делающих ее близкой по духу лирике Фета и романам Тургенева — современникам Поленова, воспевавшим уходящий патриархальный уклад дворянского гнезда^[2].

[править]Значение

Эта картина была показана на VII передвижной выставке в 1879 году (вместе с другой поленовской картиной «Заросший пруд») и произвела необыкновенный эффект^[3].

Через много лет, вспоминая об этом, ученик Поленова Михаил Нестеров говорил, обращаясь к учителю на 80-летнем юбилее художника (1924 г.): «Вы с таким молодым, непосредственным чувством, с такой красочной полнотой показали поэзию старого, родного быта, неисчерпаемые тайны нашей родины. Вы как бы заново открыли волшебное обаяние красок»^[3].

[править]Источники

1. ↑ ^1,01,11,21,3Москва, как много в этом звуке… (автор Элеонора Пастон) // ШЕДЕВРЫ РУССКОГО ИСКУССТВА #3 2013 (40)
2. ↑ ^{2,02,12,22,32,42,52,6}Бабушкин сад
3. ↑ ^{3,03,13,23,33,43,5}Бабушкин сад. Описание картины Поленова
4. ↑ ^4,04,14,24,3Василий Поленов. Галерея картин и рисунков художника — Бабушкин сад
5. ↑Русский художник Василий Поленов. Московский дворик
6. ↑ ^6,06,16,2Рассказы о шедеврах живописи // Поленов В. «Московский дворик»
7. ↑Василий Дмитриевич Поленов
8. ↑Краткое описание картины Поленова Московский дворик.
9. ↑Московский дворик
10. ↑ ^{10,010,110,210,3}Краткое описание картины Поленова Бабушкин сад
11. ↑Биография Василия Дмитриевича Поленова (1844—1927)
12. ↑Василий Поленов. 1844—1927
13. ↑ ^13,013,1Описание картины Василия Поленова «Бабушкин сад»

Категория:

Картина великого русского художника-передвижника Василия Поленова «Бабушкин сад», очень известное и любимое зрителями полотно, находящееся в коллекции Государственной Третьяковской галереи.

Прекрасный, но не ухоженный сад, зарастающие травой дорожки, все это дает представление о небогатой семье, которая в прошлом, наверное, знала лучшие времена. На картине изображен ясный и теплый летний день. Простые цветы, ярко распустившиеся под летним солнцем, явно не видели ухода садовника. Но растения, посаженные в цветочных горшках на ступенях крыльца, показывают, что хозяйки стараются придать своему дому уютный вид и заботятся о красоте сада.  Деревья и кустарники буйно разрослись и превращаются в непроходимые заросли.

Две женщины, одиноко и медленно идущие по узкой садовой дорожке, конечно, являются основными героями картины. Пожилая дворянка, одетая в поношенное и темное платье с трудом, опираясь на  трость и руку спутницы, вышла на прогулку. Ее молодая родственница или компаньонка, хотя и  одета гораздо лучше и наряднее,  так же печально и тихо идет по саду. Книга в руках девушки, ее благородное  и спокойное лицо, гордая осанка придает всему облику достойное и простое выражение.

2 вариант

Сад бабушкин зарос. Сад это только потому, что у дома… А так даже он похож он на небольшой лес.

Тут много-много сорняков. Они выросли очень высокими! Некоторые цветут, так как лето. Всё зеленое! Голубое небо, светло, но солнца не так много. А сорняки – я не помню их названий (или не знаю), но они абсолютно дикие. Тут, наверное, был сад когда-то очень давно. Во времена молодости этой самой бабушки. Что тут ещё? Сирень высокая. Ещё деревья какие-то. По-моему, это не яблони и так далее, а просто какая-нибудь ольха.

Дом тут тоже очень старый, он такой деревянный с колоннами. Наверное, у него даже крыша протекает. И еще тут большая лестница. Думаю, что бабушке этой с костылём трудно было спуститься. А как она делает это каждый день? Точно есть другой выход – без лестницы, чтоб удобно.

Бабушка, чей сад, вот вышла на прогулку. Она вся в темном, согнутая, морщинистая. Лет ей, наверное, сто! Только на седой голове белый чепчик с бантиком. Тепло, а она в какой-то накидке. Но известно ведь, что часто старики одеваются слишком тепло – не по погоде. Кровь не греет, как говорится. Рядом со старушкой молодая женщина. Она может быть родственницей, помощницей… Наследницей! Красивая она, стройная, в красивом розовом платье… Светлые волосы завитые, румянец на щеках. У неё в руках книжка. Или она читает бабушке, если та хорошо слышит, или сама. Просто чтобы было не так скучно со старушкой. Надеюсь, всё время ей не нужно быть рядом с бабушкой, которая точно постоянно учит, наставляет…  Всё-таки, девушке скучно так просто сидеть в саду. Сама бабушка эта сейчас на солнышке заснёт. Тяжело ей было и выйти в собственный сад!

У нас в городе есть похожий дом. Но только он каменный, там вроде музей. На картине дом странный… Вроде и городской, но подумаешь, что в деревне. Денег, наверное, у них особенно и нет, раз они не могут нанять садовника, отремонтировать дом. Если только продать участок. А самим переехать в новостройку! Но бабушка, наверняка, против. Старикам жалко своих воспоминаний, которые в вещах…

Красивая картина, немного грустная. Хочется лишние растения стереть, добавить красивых цветов, дом подкрасить. Бабушке самой стало б веселей в подобной обстановке! А тут что – всюду всё тоже старое, как она сама. Так и не помолодеть никак! Не взбодриться… И телевизора точно нет. Что говорить про Интернет? Не изобрели ещё, вот и читают книги. Сочувствую девушке, ей даже в чат не зайти – скука.

<glav>Другие темы:</glav>← Золотая осень↑ ПоленовЗаросший пруд → `

Бабушкин сад

Популярные сочинения

• Сочинение Что такое дружба?

  Дружба — это самое ценное, самое прекрасное в человеческой жизни. Друзья — это бесценное состояние, которое ничто не заменит. У него нет эквивалента, нет цены, а есть только внутренняя стоимость.

• Сочинение Характеристика Стародума в комедии «Недоросль» (образ героя Фонвизина)

  В данной замечательной пьесе, которая была написана Денисом Фонвизиным содержится много положительного и искреннего смысла, который автор хотел показать. Время написания данной работы приходится

• Сочинение Роль немой сцены в комедии Ревизор

  Особое внимание Н.В.Гоголь уделяет финалу комедии Ревизор. Произведение заканчивается немой сценой: известие о приезде в город настоящего

Используемые источники:

• https://topkartin.ru/kartiny/babushkin-sad
• http://cyclowiki.org/wiki/бабушкин_сад_(картина)
• https://supersochinenie.ru/sochineniya/po-kartinam/polenov/babushkin-sad