Рассказ паустовского заботливый цветок краткое содержание

Паустовский. Краткие содержания произведений

• Акварельные краски
• Бакенщик
• Барсучий нос
• Белая радуга
• Бриз
• Дремучий медведь
• Желтый свет
• Жильцы старого дома
• Заботливый цветок
• Заячьи лапы
• Золотая роза
• Золотой линь
• Исаак Левитан
• Квакша
• Колотый сахар
• Корзина с еловыми шишками
• Кот ворюга
• Мещерская сторона
• Повесть о жизни
• Подарок
• Похождения жука-носорога
• Прощание с летом
• Разливы рек
• Растрепанный воробей
• Рождение рассказа
• Сказочник
• Скрипучие половицы
• Снег
• Собрание чудес
• Стальное колечко
• Старый повар
• Телеграмма
• Тёплый хлеб

Краткое содержание рассказа «Телеграмма» подробно.

В этом году осень в Заборье наступила рано. Погода выдалась промозглая и сырая. Катерина Петровна доживала в доме, который был построен ее отцом. Она редко выходила на улицу. Катерина Петровна рассказывала, что дом «мемориальный», и областной музей охранял его.

Автор: Константин Георгиевич Паустовский

Катерина Петровна была умной, образованной, разбиралась в искусстве. Однако в Заборье для нее совсем не нашлось приятелей, с которыми, могла она обсудить живопись, вспомнить свою беззаботную молодость в Петербурге, путешествие в Париж.

Пожилую женщину навещала девочка-соседка Манюшка, дочка местного сапожника. Она помогала хозяйке по дому. Катерина Петровна слабела с каждым днем, она даже говорить могла только в пол голоса. За помощь по хозяйству, Манюшке она дарила разные старинные вещи, которые без дела лежали в ее “мемориальном” доме. Девочка негодовала: зачем ей это? Но все равно принимала подарки со словами «сдам в утиль».

Также к Катерине Петровне, периодически захаживал сторож пожарного сарая, мужчина по имени Тихон. Он помнил, как отец Катерины Петровны приехал из Петербурга, строил дом, заводил усадьбу. Тихону на тот момент было еще совсем мало лет, но уважение к художнику сохранил. Он тоже помогал хозяйке дома: поддерживал сад в надлежащем состоянии и топил печь.

У Катерины Петровны была единственная дочка, Настя. Трудилась в Ленинграде и строила карьеру. В течение трех последних лет она не была в Заборье. Мать постоянно думала о том, как обстоят дела у ее дочки, но письма почти не писала – она боялась показаться навязчивой, осознавая, что Настя взрослая, самостоятельная девушка – ей некогда переписываться со старухой.

У Насти действительно было немало работы. Она работала секретарем в союзе художников, и не могла выкроить время, чтобы написать матери. Только оформляла для нее перевод на двести рублей.

Работник почты один раз в пару месяцев доставлял на дом Катерине Петровне деньги от дочери. Когда женщина оставалась одна, читала текст, напечатанный на переводе с деньгами, и фраза всегда повторялась: Настя уверяла маму в том, что очень озабочена делами и совершенно не может приехать, даже письмо написать некогда. Потом Катерина Петровна перебирала деньги в руках и в тот момент ей казалось, что они пахнут духами ее дочери.

Поздней осенью, ночью, к Катерине Петровне в калитку со стороны сада кто-то настойчиво постучал. Старушка долго копошилась и первый раз в этом году решила выйти из дома. Пока она шла, осторожно ступая, у калитки спросила, есть ли кто-нибудь снаружи, но в ответ была тишина. Она решила, что ей послышалось и старушка потихоньку побрела обратно.

Все это встревожило Катерину Петровну, она предчувствовала скорую смерть. В ту же ночь написала Насте письмо, в котором попросила дочку навестить ее в последний раз: старушка боялась, что умрет и не успеет встретиться с дочкой.

Настя тем временем организовывала выставки. Вот и сейчас ей надо было навестить скульптора Тимофеева, узнать о состоянии его рабочего помещения. Перед началом рабочего дня девушке пришло письмо от матери. Времени на прочтение совершенно не было, и Настя убрала его, чтобы распечатать вечером. Письма от мамы вызывали у нее одновременно чувство спокойствия – раз мать пишет, значит жива, и необъяснимой гнетущей тревоги.

Весь день девушка провела у скульптора, общаясь с ним о состоянии помещения, его работах и других мастерах. Одной из скульптур, которую Тимофеев продемонстрировал Насте, был бюст Гоголя. Взгляд у скульптуры был такой проницательный, что девушка будто ощутила его укор за непрочитанное письмо.

Настя добилась согласия на выставку Тимофеева и следующие несколько недель была намерена организовать её. Вечером, добравшись до дома, Настя прочитала письмо матери. Девушка подумала, что сейчас у нее нет ни дня свободного времени и ей совсем не хочется толкаться в поезде, видеть слезы матери и засохший сад, поэтому она убрала письмо в ящик и отложила встречу с матерью, как всегда, на потом.

Настя занималась выставкой Тимофеева и была полностью поглощена этим делом, потратив целых пол месяца. На мероприятии Насте доставила телеграмму молодая курьерша. Девушка прочла ее, она состояла всего из трех слов: “Катя помирает. Тихон.”

Поначалу Настя не догадалась, о чем речь, даже решила, что сообщение адресовано не ей, но увидев надпись “Заборье”, сразу все осознала, скомкала телеграмму и встревожилась. В процессе мероприятия девушка ощутила на себе чей-то взгляд, от которого становилось не по себе. Осмотревшись по сторонам, она заметила бюст Гоголя, который как будто говорил ей «Эх, ты!». Девушка очень смутилась, вышла из зала и поспешила прочь из галереи.

Настя долго прокручивала в голове слова из письма матери и приняла решение ехать на вокзал. Она с трудом достала в кассе билеты и села на поезд.

В это время Тихон отправился в почтовое отделение. Он попросил у почтальона телеграфный бланк и написал на нем несколько слов, постаравшись, чтобы все выглядело так, будто это Настя писала для мамы.

Катерина Петровна последнее время не поднималась с постели, ее не беспокоили боли, она просто ослабла, на грудь что-то давило, даже тяжело было вздохнуть. Манюшка в течение шести дней не оставляла Катерину Петровну, спала девочка рядом в кресле. Был ноябрь, но в доме было тепло и уютно, Манюшка топила печь. Старушка прикрыла глаза, по лицу покатилась слезинка. Зашел взволнованный Тихон, достал из шапки телеграмму (он ее придумал и написал сам) и вслух прочитал «Дожидайтесь, выехала. Остаюсь всегда любящая дочь ваша Настя» и замолчал, ожидая реакции. Катерина Петровна все сразу поняла, она сказала «спасибо» Тихону за его попытку дать ей надежду, повернулась на другой бок и будто заснула.

В следующий день были похороны, на которые пришли местные старухи и дети. Настя добралась до Заборья через пару дней после того, как состоялись похороны. Она увидела только свежую могилу матери на кладбище и опустевший дом. Настя осталось в комнате Катерины Петровны и прорыдала до рассвета, а утром поспешила покинуть Заборье, надеясь никого не встретить и не слушать вопросы. Настя осознавала, что помимо мамы, никто не сможет освободить ее от этого тяжкого груза.

Книга о жизни

Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Сергей Есенин

НЕСКОЛЬКО СЛОВ

Недавно я перелистывал собрание сочинений Томаса Манна и в одной из его статей о писательском труде прочел такие слова:

«Нам кажется, что мы выражаем только себя, говорим только о себе, и вот оказывается, что из глубокой связи, из инстинктивной общности с окружающим, мы создали нечто сверхличное… Вот это сверхличное и есть лучшее, что содержится в нашем творчестве».

Эти слова следовало бы поставить эпиграфом к большинству автобиографических книг.

Писатель, выражая себя, тем самым выражает и свою эпоху. Это — простой и неопровержимый закон.

В книге помещено шесть автобиографических повестей:

«Далекие годы», «Беспокойная юность», «Начало неведомого века», «Время больших ожиданий», «Бросок на юг» и «Книга скитаний». Все они связаны общим героем и общностью времени. Повести эти относятся к последним годам XIX века и к первым десятилетиям века нынешнего.

Для всех книг, в особенности для книг автобиографических, есть одно святое правило — их следует писать только до тех пор, пока автор может говорить правду.

По существу творчество каждого писателя есть вместе с тем и его автобиография, в той или иной мере преображенная воображением. Так бывает почти всегда.

Итак, написано шесть автобиографических книг. Впереди я вижу еще несколько книг такого же рода, но удастся ли их написать — неизвестно.

Я хочу закончить это маленькое введение одной мыслью, которая давно не дает мне покоя.

Кроме подлинной своей биографии, где все послушно действительности, я хочу написать и вторую свою автобиографию, которую можно назвать вымышленной. В этой вымышленной автобиографии я бы изобразил свою жизнь среди тех удивительных событий и людей, о которых я постоянно и безуспешно мечтал.

Но независимо от того, что мне удастся написать в будущем, я бы хотел сейчас, чтобы читатели этих шести повестей испытали бы то же чувство, которое владело мной на протяжении всех прожитых лет, — чувство значительности нашего человеческого существования и глубокого очарования жизни.

К. ПАУСТОВСКИЙ

( 2 оценки, среднее 4 из 5 )

Шрифт:

100%

+

Собрание чудес

У каждого, даже самого серьёзного человека, не говоря, конечно, о мальчишках, есть своя тайная и немного смешная мечта. Была такая мечта и у меня – обязательно попасть на Боровое озеро.

От деревни, где я жил в то лето, до озера было всего двадцать километров. Все отговаривали меня идти – и дорога скучная, и озеро как озеро, кругом только лес, сухие болота да брусника. Картина известная!

– Чего ты туда рвёшься, на этот озер? – сердился огородный сторож Семён. – Чего не видал? Народ какой пошёл суетливый, хваткий, господи! Всё ему, видишь ли, надо своей рукой цопнуть, своим глазом высмотреть! А что ты там высмотришь? Один водоём. И более ничего!

– А ты там был?

– А на кой он мне сдался, этот озер! У меня других дел нету, что ли? Вот они где сидят, все мои дела! – Семён постучал кулаком по своей коричневой шее. – На загорбке!

Но я всё-таки пошёл на озеро. Со мной увязались двое деревенских мальчишек – Лёнька и Ваня. Не успели мы выйти за околицу, как тотчас обнаружилась полная враждебность характеров Лёньки и Вани. Лёнька всё, что видел вокруг, прикидывал на рубли.

– Вот, глядите, – говорил он мне своим гугнивым голосом, – гусак идёт. На сколько он, по-вашему, тянет?

– Откуда я знаю!

– Рублей на сто, пожалуй, тянет, – мечтательно говорил Лёнька и тут же спрашивал: – А вот эта сосна на сколько потянет? Рублей на двести? Или на все триста?

– Счетовод! – презрительно заметил Ваня и шмыгнул носом. – У самого мозги на гривенник тянут, а ко всему приценивается. Глаза бы мои на него не глядели!

После этого Лёнька и Ваня остановились, и я услышал хорошо знакомый разговор – предвестник драки. Он состоял, как это и принято, только из одних вопросов и восклицаний.

– Это чьи ж мозги на гривенник тянут? Мои?

– Небось не мои!

– Ты смотри!

– Сам смотри!

– Не хватай! Не для тебя картуз шили!

– Ох, как бы я тебя не толканул по-своему!

– А ты не пугай! В нос мне не тычь!

Схватка была короткая, но решительная.

Лёнька подобрал картуз, сплюнул и пошёл, обиженный, обратно в деревню.

Я начал стыдить Ваню.

– Это конечно! – сказал, смутившись, Ваня. – Я сгоряча подрался. С ним все дерутся, с Лёнькой. Скучный он какой-то! Ему дай волю, он на всё цены навешает, как в сельпо. На каждый колосок. И непременно сведёт весь лес, порубит на дрова. А я больше всего на свете боюсь, когда сводят лес. Страсть как боюсь!

– Это почему же?

– От лесов кислород. Порубят леса, кислород сделается жидкий, проховый. И земле уже будет не под силу его притягивать, подле себя держать. Улетит он во-он куда! – Ваня показал на свежее утреннее небо. – Нечем будет человеку дышать. Лесничий мне объяснял.

Мы поднялись по изволоку и вошли в дубовый перелесок. Тотчас нас начали заедать рыжие муравьи. Они облепили ноги и сыпались с веток за шиворот. Десятки муравьиных дорог, посыпанных песком, тянулись между дубами и можжевельником. Иногда такая дорога проходила, как по туннелю, под узловатыми корнями дуба и снова поднималась на поверхность. Муравьиное движение на этих дорогах шло непрерывно. В одну сторону муравьи бежали порожняком, а возвращались с товаром: белыми зёрнышками, сухими лапками жуков, мёртвыми осами и мохнатой гусеницей.

– Суета! – сказал Ваня. – Как в Москве. В этот лес один старик приезжает из Москвы за муравьиными яйцами. Каждый год. Мешками увозит. Это самый птичий корм. И рыбу на них хорошо ловить. Крючочек нужно махонький-махонький!

За дубовым перелеском, на опушке, у края сыпучей песчаной дороги стоял покосившийся крест с чёрной жестяной иконкой. По кресту ползли красные, в белую крапинку божьи коровки. Тихий ветер дул в лицо с овсяных полей. Овсы шелестели, гнулись, по ним бежала седая волна.

За овсяным полем мы прошли через деревню Полково. Я давно заметил, что почти все полковские крестьяне отличаются от окрестных жителей высоким ростом.

– Статный народ в Полкове! – говорили с завистью наши, заборьевские. – Гренадеры! Барабанщики!

В Полкове мы зашли передохнуть в избу к Василию Лялину, высокому красивому старику с пегой бородой. Седые клочья торчали в беспорядке в его чёрных косматых волосах.

Когда мы входили в избу к Лялину, он закричал:

– Голову пригните! Голову! Все у меня лоб о притолоку расшибают! Больно в Полково высокий народ, а недогадливы – избы ставят по низкому росту.

За разговором с Лялиным я наконец узнал, почему полковские крестьяне такие высокие.

– История! – сказал Лялин. – Ты думаешь, мы зря вымахали в вышину? Зря даже кузька-жучок не живёт. Тоже имеет своё значение.

Ваня засмеялся.

– Ты смеяться погоди! – строго заметил Лялин. – Ещё мало учён, чтобы смеяться. Ты слушай. Был в России такой дуроломный царь – император Павел? Или не был?

– Был, – сказал Ваня. – Мы учили.

– Был, да сплыл. А делов понаделал таких, что до сих пор нам икается. Свирепый был господин. Солдат на параде не в ту сторону глаза скосил – он сейчас распаляется и начинает греметь: «В Сибирь! На каторгу! Триста шомполов!» Вот какой был царь! Ну и вышло такое дело – полк гренадерский ему не угодил. Он и кричит: «Шагом марш в указанном направлении за тыщу вёрст. Походом! А через тыщу вёрст стать на вечный постой!» И показывает перстом направление. Ну, полк, конечно, поворотился и зашагал. Что сделаешь! Шагали-шагали три месяца и дошагали до этого места. Кругом лес непролазный. Одна дебрь. Остановились, стали избы рубить, глину мять, класть печи, рыть колодцы. Построили деревню и прозвали её Полково, в знак того, что целый полк её строил и в ней обитал. Потом, конечно, пришло освобождение, да солдаты прижились к этой местности и, почитай, все здесь и остались. Местность, сам видишь, благодатная. Были те солдаты – гренадеры и великаны – наши пращуры. От них и наш рост. Ежели не веришь, езжай в город, в музей. Там тебе бумаги покажут. В них всё прописано. И ты подумай: ещё бы две версты им прошагать – и вышли бы к реке, там и стали постоем. Так нет, не посмели ослушаться приказа, точно остановились. Народ до сих пор удивляется. «Чего это вы, – говорят, – полковские, впёрлись в лес? Не было вам, что ли, места у реки? Страшенные, – говорят, – верзилы, а догадки в башке, видать, маловато». Ну, объяснишь им, как было дело, тогда соглашаются. «Против приказа, – говорят, – не попрёшь! Это факт!»

Василий Лялин вызвался проводить нас до леса, показать тропу на Боровое озеро. Сначала мы прошли через песчаное поле, заросшее бессмертником и полынью. Потом выбежали нам навстречу заросли молоденьких сосен. Сосновый лес встретил нас после горячих полей тишиной и прохладой. Высоко в солнечных косых лучах перепархивали, будто загораясь, синие сойки. Чистые лужи стояли на заросшей дороге, и через синие эти лужи проплывали облака. Запахло земляникой, нагретыми пнями. Заблестели на листьях орешника капли не то росы, не то вчерашнего дождя. Гулко падали шишки.

– Великий лес!.. – вздохнул Лялин. – Ветер задует, и загудят эти сосны, как колокола.

Потом сосны сменились берёзами, и за ними блеснула вода.

– Боровое? – спросил я.

– Нет. До Борового ещё шагать и шагать. Это Ларино озерцо. Пойдём, поглядишь в воду, засмотришься.

Вода в Ларином озерце была глубокая и прозрачная до самого дна. Только у берега она чуть вздрагивала – там из-под мхов вливался в озерцо родник. На дне лежало несколько тёмных больших стволов. Они поблёскивали слабым и тёмным огнём, когда до них добиралось солнце.

– Чёрный дуб, – сказал Лалин. – Морёный, вековой. Мы один вытащили, только работать с ним трудно. Пилы ломает. Но уж ежели сделаешь вещь – скалку или, скажем, коромысло, – так навек! Тяжёлое дерево, в воде тонет.

Солнце блестело в тёмной воде. Под ней лежали древние дубы, будто отлитые из чёрной стали. А над водой, отражаясь в ней жёлтыми и лиловыми лепестками, летали бабочки.

Лялин вывел нас на глухую дорогу.

– Прямо ступайте, – показал он, – покамест не упрётесь в мшары, в сухое болото. А по мшарам пойдёт тропка до самого озера. Только сторожко идите – там колков много.

Он попрощался и ушёл. Мы пошли с Ваней по лесной дороге. Лес делался всё выше, таинственней и темнее. На соснах застыла ручьями золотая смола.

Сначала были ещё видны колеи, давным-давно поросшие травой, но потом они исчезли, и розовый вереск закрыл всю дорогу сухим весёлым ковром.

Дорога привела нас к невысокому обрыву. Под ним расстилались мшары – густое и прогретое до корней берёзовое и осиновое мелколесье. Деревца тянулись из глубокого мха. По мху то тут, то там были разбросаны мелкие жёлтые цветы и валялись сухие ветки с белыми лишаями.

Через мшары вела узкая тропа. Она обходила высокие кочки. В конце тропы чёрной синевой светилась вода – Боровое озеро.

Мы осторожно пошли по мшарам. Из-под мха торчали острые, как копья, колки́ – остатки берёзовых и осиновых стволов. Начались заросли брусники. Одна щёчка у каждой ягоды – та, что повёрнута к югу, – была совсем красная, а другая только начинала розоветь. Тяжёлый глухарь выскочил из-за кочки и побежал в мелколесье, ломая сушняк.

Мы вышли к озеру. Трава выше пояса стояла по его берегам. Вода поплёскивала в корнях старых деревьев. Из-под корней выскочил дикий утёнок и с отчаянным писком побежал по воде.

Вода в Боровом была чёрная, чистая. Острова белых лилий цвели на воде и приторно пахли. Ударила рыба, и лилии закачались.

– Вот благодать! – сказал Ваня. – Давайте будем здесь жить, пока не кончатся наши сухари.

Я согласился.

Мы пробыли на озере два дня. Мы видели закаты и сумерки и путаницу растений, возникавшую перед нами в свете костра. Мы слышали крики диких гусей и звуки ночного дождя. Он шёл недолго, около часа, и тихо позванивал по озеру, будто протягивал между чёрным небом и водой тонкие, как паутина, дрожащие струнки.

Вот и всё, что я хотел рассказать. Но с тех пор я никому не поверю, что есть на нашей земле места скучные и не дающие никакой пищи ни глазу, ни слуху, ни воображению, ни человеческой мысли.

Только так, исследуя какой-нибудь клочок нашей страны, можно понять, как она хороша и как мы сердцем привязаны к каждой её тропинке, роднику и даже к робкому попискиванию лесной пичуги.

Подарок

Каждый раз, когда приближалась осень, начинались разговоры о том, что многое в природе устроено не так, как нам бы хотелось. Зима у нас длинная, затяжная, лето гораздо короче зимы, а осень проходит мгновенно и оставляет впечатление промелькнувшей за окном золотой птицы.

Разговоры наши любил слушать внук лесника Ваня Малявин, мальчик лет пятнадцати. Он часто приходил к нам в деревню из дедовской сторожки с Урженского озера и приносил то кошёлку белых грибов, то решето брусники, а то прибегал просто так – погостить у нас, послушать разговоры и почитать журнал «Вокруг света».

Толстые переплетённые тома этого журнала валялись в чулане вместе с вёслами, фонарями и старым ульем. Улей был выкрашен белой клеевой краской. Она отваливалась от сухого дерева большими кусками, и дерево под краской пахло старым воском.

Однажды Ваня принёс маленькую, выкопанную с корнем берёзу. Корни он обложил сырым мхом и обернул рогожей.

– Это вам, – сказал он и покраснел. – Подарок. Посадите её в деревянную кадку и поставьте в тёплой комнате – она всю зиму будет зелёная.

– Зачем ты её выкопал, чудак? – спросил Рувим.

– Вы же говорили, что вам жалко лета, – ответил Ваня. – Дед меня и надоумил. «Сбегай, – говорит, – на прошлогоднюю гарь, там берёзы-двухлетки растут, как трава, – проходу от них нет никакого. Выкопай и отнеси Руму Исаевичу (так дед называл Рувима). Он о лете беспокоится, вот и будет ему на студёную зиму летняя память. Оно, конечно, весело поглядеть на зелёный лист, когда на дворе снег валит, как из мешка».

– Я не только о лете, я ещё больше об осени жалею, – сказал Рувим и потрогал тоненькие листья берёзы.

Мы принесли из сарая ящик, насыпали его доверху землёй и пересадили в него маленькую берёзу. Ящик поставили в самой светлой и тёплой комнате у окна, и через день опустившиеся ветки берёзы поднялись, вся она повеселела, и даже листья у неё уже шумели, когда сквозной ветер врывался в комнату и в сердцах хлопал дверью.

В саду уже поселилась осень, но листья нашей берёзы оставались зелёными и живыми. Горели тёмным пурпуром клёны, порозовел бересклет, ссыхался дикий виноград на беседке. Даже кое-где на берёзах в саду появились жёлтые пряди, как первая седина у нестарого человека. Но берёза в комнате, казалось, всё молодела. Мы не замечали у неё никаких признаков увядания.

Как-то ночью пришёл первый заморозок. Он надышал холодом на стёкла в доме, и они запотели; посы́пал зернистым инеем крыши, захрустел под ногами. Одни только звёзды как будто обрадовались первому морозу и сверкали гораздо ярче, чем в тёплые летние ночи. В эту ночь я проснулся от протяжного и приятного звука – пастуший рожок пел в темноте. За окнами едва заметно голубела заря.

Я оделся и вышел в сад. Резкий воздух обмыл лицо холодной водой – сон сразу прошёл. Разгорался рассвет. Синева на востоке сменилась багровой мглой, похожей на дым пожара. Мгла эта светлела, делалась всё прозрачнее, сквозь неё уже были видны далёкие и нежные страны золотых и розовых облаков.

Ветра не было, но в саду всё падали и падали листья.

Берёзы за одну эту ночь пожелтели до самых верхушек, и листья осыпались с них частым и печальным дождём.

Я вернулся в комнаты; в них было тепло, сонно. В бледном свете зари стояла в кадке маленькая берёза, и я вдруг заметил – почти вся она за эту ночь пожелтела, и несколько лимонных листьев уже лежало на полу.

Комнатная теплота не спасла берёзу. Через день она облетела вся, как будто не хотела отставать от своих взрослых подруг, осыпа́вшихся в холодных лесах, рощах, на сырых по осени просторных полянах.

Ваня Малявин, Рувим и все мы были огорчены. Мы уже свыклись с мыслью, что в зимние снежные дни берёза будет зеленеть в комнатах, освещённых белым солнцем и багровым пламенем весёлых печей. Последняя память о лете исчезла.

Знакомый лесничий усмехнулся, когда мы рассказали ему о своей попытке спасти зелёную листву на берёзе.

– Это закон, – сказал он. – Закон природы. Если бы деревья не сбрасывали на зиму листья, они бы погибали от многих вещей: и от тяжести снега, который нарастал бы на листьях и ломал самые толстые ветки, и от того, что к осени в листве накапливалось бы много вредных для дерева солей, и, наконец, от того, что листья продолжали бы и среди зимы испарять влагу, а мёрзлая земля не давала бы её корням дерева, и дерево неизбежно погибло бы от зимней засухи, от жажды.

А дед Митрий, по прозвищу Десять процентов, узнав об этой маленькой истории с берёзой, истолковал её по-своему.

– Ты, милок, – сказал он Рувиму, – поживи с моё, тогда и спорь. А то ты со мной всё споришь, а видать, что умом пораскинуть у тебя ещё времени не хватило. Нам, старым, думать способнее, у нас заботы мало – вот и прикидываем, что к чему на земле притёсано и какое имеет объяснение. Взять, скажем, эту берёзу. Ты мне про лесничего не говори, я наперёд знаю всё, что он скажет. Лесничий мужик хитрый, он когда в Москве жил, так, говорят, на электрическом току пищу себе готовил. Может это быть или нет?

– Может, – ответил Рувим.

– «Может, может»! – передразнил его дед. – А ты этот электрический ток видал? Как же ты его видал, когда он видимости не имеет, вроде как воздух? Ты про берёзу слушай. Промеж людей есть дружба или нет? То-то, что есть. А люди заносятся. Думают, что дружба им одним дадена, чванятся перед всяким живым существом. А дружба – она, брат, кругом, куда ни глянешь. Уж что говорить – корова с коровой дружит и зяблик с зябликом. Убей журавля, так журавлиха исчахнет, исплачется, места себе не найдёт. И у всякой травы и дерева тоже, надо быть, дружба иногда бывает. Как же твоей берёзе не облететь, когда все её товарки в лесах облетели? Какими глазами она весной на них взглянет, что скажет, когда они зимой исстрадались, а она грелась у печки, в тепле, да в сытости, да в чистоте? Тоже совесть надо иметь.

– Ну, это ты, дед, загнул, – сказал Рувим. – С тобой не столкуешься.

Дед захихикал.

– Ослаб? – спросил он язвительно. – Сдаёшься? Ты со мной не заводись – бесполезное дело.

Дед ушёл, постукивая палкой, очень довольный, уверенный в том, что победил в этом споре нас всех и заодно с нами и лесничего.

Берёзу мы высадили в сад, под забор, а её жёлтые листья собрали и засушили между страниц «Вокруг света».

Прощание с летом

Несколько дней лил не переставая холодный дождь. В саду шумел мокрый ветер. В четыре часа дня мы уже зажигали керосиновые лампы, и невольно казалось, что лето окончилось навсегда и земля уходит всё дальше и дальше в глухие туманы, в неуютную темень и стужу.

Был конец ноября – самое грустное время в деревне. Кот спал весь день, свернувшись на старом кресле, и вздрагивал во сне, когда тёмная дождевая вода хлестала в окна.

Дороги размыло. По реке несло желтоватую пену, похожую на сбитый белок. Последние птицы спрятались под стрехи, и вот уже больше недели как никто нас не навещал – ни дед Митрий, ни Ваня Малявин, ни лесничий.

Лучше всего было по вечерам. Мы затапливали печи. Шумел огонь, багровые отсветы дрожали на бревенчатых стенах и на старой гравюре – портрете художника Брюллова. Откинувшись в кресле, он смотрел на нас и, казалось, так же как и мы, отложив раскрытую книгу, думал о прочитанном и прислушивался к гудению дождя по тесовой крыше.

Ярко горели лампы, и всё пел и пел свою нехитрую песню медный самовар-инвалид. Как только его вносили в комнату, в ней сразу становилось уютно – может быть, оттого, что стёкла запотевали и не было видно одинокой берёзовой ветки, день и ночь стучавшей в окно.

После чая мы садились у печки и читали. В такие вечера приятнее всего было читать очень длинные и трогательные романы Чарлза Диккенса или перелистывать тяжёлые тома журналов за старые годы.

По ночам часто плакал во сне Фунтик – маленькая рыжая такса. Приходилось вставать и закутывать его тёплой шерстяной тряпкой. Фунтик благодарил сквозь сон, осторожно лизал руку и, вздохнув, засыпал. Темнота шумела за стенами плеском дождя и ударами ветра, и страшно было подумать о тех, кого, может быть, застигла эта ненастная ночь в непроглядных лесах.

Однажды ночью я проснулся от странного ощущения. Мне показалось, что я оглох во сне. Я лежал с закрытыми глазами, долго прислушивался и наконец понял, что я не оглох, а попросту за стенами дома наступила необыкновенная тишина. Такую тишину называют «мёртвой». Умер дождь, умер ветер, умер шумливый, беспокойный сад, было только слышно, как посапывает во сне кот.

Я открыл глаза. Белый и ровный свет наполнял комнату.

Я встал и подошёл к окну – за стёклами всё было снежно и безмолвно. В туманном небе на головокружительной высоте стояла одинокая луна, и вокруг неё переливался желтоватый круг.

Когда же выпал первый снег? Я подошёл к ходикам. Было так светло, что ясно чернели стрелки. Они показывали два часа.

Я уснул в полночь. Значит, за два часа так необыкновенно изменилась земля, за два коротких часа поля, леса и сады заворожила стужа.

Через окно я увидел, как большая серая птица села на ветку клёна в саду. Ветка закачалась, с неё посыпался снег. Птица медленно поднялась и улетела, а снег всё сыпался, как стеклянный дождь, падающий с ёлки. Потом снова всё стихло.

Проснулся Рувим. Он долго смотрел за окно, вздохнул и сказал:

– Первый снег очень к лицу земле.

Земля была нарядная, похожая на застенчивую невесту.

А утром всё хрустело вокруг: подмёрзшие дороги, листья на крыльце, чёрные стебли крапивы, торчавшие из-под снега.

К чаю приплёлся в гости дед Митрий и поздравил с первопутком.

– Вот и умылась земля, – сказал он, – снеговой водой из серебряного корыта.

– Откуда ты это взял, Митрий, такие слова? – спросил Рувим.

– А нешто не верно? – усмехнулся дед. – Моя мать-покойница рассказывала, что в стародавние годы красавицы умывались первым снегом из серебряного кувшина и потому никогда не вяла их красота. Было это ещё до царя Петра, милок, когда по здешним лесам разбойники купцов разоряли.

Трудно было оставаться дома в первый зимний день.

Мы ушли на лесные озёра. Дед проводил нас до опушки. Ему тоже хотелось побывать на озёрах, но «не пущала ломота в костях».

В лесах было торжественно, светло и тихо.

День как будто дремал. С пасмурного высокого неба изредка падали одинокие снежинки. Мы осторожно дышали на них, и они превращались в чистые капли воды, потом мутнели, смерзались и скатывались на землю, как бисер.

Мы бродили по лесам до сумерек, обошли знакомые места.

Стаи снегирей сидели, нахохлившись, на засыпанных снегом рябинах.

Мы сорвали несколько гроздей схваченной морозом красной рябины – это была последняя память о лете, об осени.

На маленьком озере – оно называлось Лариным прудом – всегда плавало много ряски. Сейчас вода в озере была очень чёрная, прозрачная – вся ряска к зиме опустилась на дно.

У берегов наросла стеклянная полоска льда. Лёд был такой прозрачный, что даже вблизи его было трудно заметить. Я увидел в воде у берега стаю плотиц и бросил в них маленький камень. Камень упал на лёд, лёд зазвенел, плотицы, блеснув чешуёй, метнулись в глубину, а на льду остался белый зернистый след от удара. Только поэтому мы и догадались, что у берега уже образовался слой льда. Мы обламывали руками отдельные льдинки. Они хрустели и оставляли на пальцах смешанный запах снега и брусники.

Кое-где на полянах перелетали и жалобно попискивали птицы. Небо над головой было очень светлое, белое, а к горизонту оно густело, и цвет его напоминал свинец. Оттуда шли медленные снеговые тучи.

В лесах становилось всё сумрачнее, всё тише, и наконец пошёл густой снег. Он таял в чёрной воде озера, щекотал лицо, порошил серым дымом леса.

Зима начала хозяйничать над землёй, но мы знали, что под рыхлым снегом, если разгрести его руками, ещё можно найти свежие лесные цветы, знали, что в печах всегда будет трещать огонь, что с нами остались зимовать синицы, и зима показалась нам такой же прекрасной, как лето.

У каждого, даже самого серьезного человека, не говоря, конечно, о мальчишках, есть своя тайная и немного смешная мечта. Была такая мечта и у меня, — обязательно попасть на Боровое озеро.

От деревни, где я жил в то лето, до озера было всего двадцать километров. Все отговаривали меня идти, — и дорога скучная, и озеро как озеро, кругом только лес, сухие болота да брусника. Картина известная!

— Чего ты туда рвешься, на этот озер! — сердился огородный сторож Семен. — Чего не видал? Народ какой пошел суетливый, хваткий, господи! Все ему, видишь ли, надо своей рукой цопнуть, своим глазом высмотреть! А что ты там высмотришь? Один водоем. И более ничего!

— А ты там был?

— А на кой он мне сдался, этот озер! У меня других дел нету, что ли? Вот они где сидят, все мои дела! — Семен постучал кулаком по своей коричневой шее. — На загорбке!

Но я все-таки пошел на озеро. Со мной увязались двое деревенских мальчишек, — Ленька и Ваня. Не успели мы выйти за околицу, как тотчас обнаружилась полная враждебность характеров Леньки и Вани. Ленька все, что видел вокруг, прикидывал на рубли.

— Вот, глядите, — говорил он мне своим гугнивым голосом, — гусак идет. На сколько он, по-вашему, тянет?

— Откуда я знаю!

— Рублей на сто, пожалуй, тянет, — мечтательно говорил Ленька и тут же спрашивал: — А вот эта сосна на сколько потянет? Рублей на двести? Или на все триста?

— Счетовод! — презрительно заметил Ваня и шмыгнул носом. — У самого мозги на гривенник тянут, а ко всему приценивается. Глаза бы мои на него не глядели.

После этого Ленька и Ваня остановились, и я услышал хорошо знакомый разговор — предвестник драки. Он состоял, как это и принято, только из одних вопросов и восклицаний.

— Это чьи же мозги на гривенник тянут? Мои?

— Небось не мои!

— Ты смотри!

— Сам смотри!

— Не хватай! Не для тебя картуз шили!

— Ох, как бы я тебя не толканул по-своему!

— А ты не пугай! В нос мне не тычь!

Схватка была короткая, но решительная, Ленька подобрал картуз, сплюнул и пошел, обиженный, обратно в деревню.

Я начал стыдить Ваню.

— Это конечно! — сказал, смутившись, Ваня. — Я сгоряча подрался. С ним все дерутся, с Ленькой. Скучный он какой-то! Ему дай волю, он на все цены навешает, как в сельпо. На каждый колосок. И непременно сведет весь лес, порубит на дрова. А я больше всего на свете боюсь, когда сводят лес. Страсть как боюсь!

— Это почему же?

— От лесов кислород. Порубят леса, кислород сделается жидкий, проховый. И земле уже будет не под силу его притягивать, подле себя держать. Улетит он во-он куда! — Ваня показал на свежее утреннее небо. — Нечем будет человеку дышать. Лесничий мне объяснял.

Мы поднялись по изволоку и вошли в дубовый перелесок. Тотчас нас начали заедать рыжие муравьи. Они облепили ноги и сыпались с веток за шиворот. Десятки муравьиных дорог, посыпанных песком, тянулись между дубами и можжевельником. Иногда такая дорога проходила, как по туннелю, под узловатыми корнями дуба и снова подымалась на поверхность. Муравьиное движение на этих дорогах шло непрерывно. В одну сторону муравьи бежали порожняком, а возвращались с товаром — белыми зернышками, сухими лапками жуков, мертвыми осами и мохнатой гусеницей.

— Суета! — сказал Ваня. — Как в Москве. В этот лес один старик приезжает из Москвы за муравьиными яйцами. Каждый год. Мешками увозит. Это самый птичий корм. И рыбу на них хорошо ловить. Крючочек нужно махонький-махонький!

За дубовым перелеском, на опушке, у края сыпучей песчаной дороги стоял покосившийся крест с черной жестяной иконкой. По кресту ползли красные, в белую крапинку, божьи коровки. Тихий ветер дул в лицо с овсяных полей. Овсы шелестели, гнулись, по ним бежала седая волна.

За овсяным полем мы прошли через деревню Полково. Я давно заметил, что почти все полковские крестьяне отличаются от окрестных жителей высоким ростом.

— Статный народ в Полкове! — говорили с завистью наши, заборьевские. — Гренадеры! Барабанщики!

В Полкове мы зашли передохнуть в избу к Василию Лялину — высокому красивому старику с пегой бородой. Седые клочья торчали в беспорядке в его черных косматых волосах.

Когда мы входили в избу к Лялину, он закричал:

— Головы пригните! Головы! Все у меня лоб о притолоку расшибают! Больно в Полкове высокий народ, а недогадливы, — избы ставят по низкому росту.

За разговором с Лялиным я, наконец, узнал, почему полковские крестьяне такие высокие.

— История! — сказал Лялин. — Ты думаешь, мы зря вымахали в вышину? Зря даже кузька-жучок не живет. Тоже имеет свое назначение.

Ваня засмеялся.

— Ты смеяться погоди! — строго заметил Лялин. — Еще мало учен, чтобы смеяться. Ты слушай. Был в России такой дуроломный царь — император Павел? Или не был?

— Был, — сказал Ваня. — Мы учили.

— Был да сплыл. А делов понаделал таких, что до сих пор нам икается. Свирепый был господин. Солдат на параде не в ту сторону глаза скосил, — он сейчас распаляется и начинает греметь: «В Сибирь! На каторгу! Триста шомполов!» Вот какой был царь! Ну и вышло такое дело, — полк гренадерский ему не угодил. Он и кричит: «Шагом марш в указанном направлении за тыщу верст! Походом! А через тыщу верст стать на вечный постой!» И показывает перстом направление. Ну, полк, конечно, поворотился и зашагал. Что сделаешь! Шагали-шагали три месяца и дошагали до этого места. Кругом лес непролазный. Одна дебрь. Остановились, стали избы рубить, глину мять, класть печи, рыть колодцы. Построили деревню и прозвали ее Полково, в знак того, что целый полк ее строил и в ней обитал. Потом, конечно, пришло освобождение, да солдаты прижились к этой местности, и, почитай, все здесь и остались. Местность, сам видишь, благодатная. Были те солдаты — гренадеры и великаны — наши пращуры. От них и наш рост. Ежели не веришь, езжай в город, в музей. Там тебе бумаги покажут. В них все прописано. И ты подумай, — еще бы две версты им прошагать и вышли бы к реке, там бы и стали постоем. Так нет, не посмели ослушаться приказа, — точно остановились. Народ до сих пор удивляется. «Чего это вы, говорят, полковские, вперлись в лес? Не было вам, что ли, места у реки? Страшенные, говорят, верзилы, а догадки в башке, видать, маловато». Ну, объяснишь им, как было дело, тогда соглашаются. «Против приказа, говорят, не попрешь! Это факт!»

Василий Лялин вызвался проводить нас до леса, показать тропу на Боровое озеро. Сначала мы прошли через песчаное поле, заросшее бессмертником и полынью. Потом выбежали нам навстречу заросли молоденьких сосен. Сосновый лес встретил нас после горячих полей тишиной и прохладой. Высоко в солнечных косых лучах перепархивали, будто загораясь, синие сойки. Чистые лужи стояли на заросшей дороге, и через синие эти лужи проплывали облака. Запахло земляникой, нагретыми пнями. Заблестели на листьях орешника капли не то росы, не то вчерашнего дождя. Гулко падали шишки.

— Великий лес! — вздохнул Лялин. — Ветер задует, и загудят эти сосны, как колокола.

Потом сосны сменились березами, и за ними блеснула вода.

— Боровое? — спросил я.

— Нет. До Борового еще шагать и шагать. Это Ларино озерцо. Пойдем, поглядишь в воду, засмотришься.

Вода в Ларином озерце была глубокая и прозрачная до самого дна. Только у берега она чуть вздрагивала, — там из-под мхов вливался в озерцо родник. На дне лежало несколько темных больших стволов. Они поблескивали слабым и темным огнем, когда до них добиралось солнце.

— Черный дуб, — сказал Лялин. — Мореный, вековой. Мы один вытащили, только работать с ним трудно. Пилы ломает. Но уж ежели сделаешь вещь — скалку или, скажем, коромысло, — так навек! Тяжелое дерево, в воде тонет.

Солнце блестело в темной воде. Под ней лежали древние дубы, будто отлитые из черной стали. А над водой, отражаясь в ней желтыми и лиловыми лепестками, летали бабочки.

Лялин вывел нас на глухую дорогу.

— Прямо ступайте, — показал он, — покамест не упретесь в мшары, в сухое болото. А по мшарам пойдет тропка до самого озера. Только сторожко идите, — там колков много.

Он попрощался и ушел. Мы пошли с Ваней по лесной дороге. Лес делался все выше, таинственней и темнее. На соснах застыла ручьями золотая смола.

Сначала были еще видны колеи, давным-давно поросшие травой, но потом они исчезли, и розовый вереск закрыл всю дорогу сухим веселым ковром.

Дорога привела нас к невысокому обрыву. Под ним расстилались мшары — густое и прогретое до корней березовое и осиновое мелколесье. Деревца тянулись из глубокого мха. По мху то тут, то там были разбросаны мелкие желтые цветы и валялись сухие ветки с белыми лишаями.

Через мшары вела узкая тропа. Она обходила высокие кочки. В конце тропы черной синевой светилась вода — Боровое озеро.

Мы осторожно пошли по мшарам. Из-под мха торчали острые, как копья, колки, — остатки березовых и осиновых стволов. Начались заросли брусники. Одна щечка у каждой ягоды — та, что повернута к югу, — была совсем красная, а другая только начинала розоветь. Тяжелый глухарь выскочил из-за кочки и побежал в мелколесье, ломая сушняк.

Мы вышли к озеру. Трава выше пояса стояла по его берегам. Вода поплескивала в корнях старых деревьев. Из-под корней выскочил дикий утенок и с отчаянным писком побежал по воде.

Вода в Боровом была черная, чистая. Острова белых лилий цвели на воде и приторно пахли. Ударила рыба, и лилии закачались.

— Вот благодать! — сказал Ваня. — Давайте будем здесь жить, пока не кончатся наши сухари.

Я согласился. Мы пробыли на озере два дня. Мы видели закаты и сумерки и путаницу растений, возникавшую перед нами в свете костра. Мы слышали крики диких гусей и звуки ночного дождя. Он шел недолго, около часа, и тихо позванивал по озеру, будто протягивал между черным небом и водой тонкие, как паутина, дрожащие струнки.

Вот и все, что я хотел рассказать. Но с тех пор я никому не поверю, что есть на нашей земле места скучные и не дающие никакой пищи ни глазу, ни слуху, ни воображению, ни человеческой мысли.

Только так, исследуя какой-нибудь клочок нашей страны, можно понять, как она хороша и как мы сердцем привязаны к каждой ее тропинке, роднику и даже к робкому попискиванию лесной пичуги.

У каждого, даже самого серьезного человека, не говоря, конечно, о мальчишках, есть своя тайная и немного смешная мечта. Была такая мечта и у меня, — обязательно попасть на Боровое озеро.

От деревни, где я жил в то лето, до озера было всего двадцать километров. Все отговаривали меня идти, — и дорога скучная, и озеро как озеро, кругом только лес, сухие болота да брусника. Картина известная!

— Чего ты туда рвешься, на этот озер! — сердился огородный сторож Семен. — Чего не видал? Народ какой пошел суетливый, хваткий, господи! Все ему, видишь ли, надо своей рукой цопнуть, своим глазом высмотреть! А что ты там высмотришь? Один водоем. И более ничего!

— А ты там был?

— А на кой он мне сдался, этот озер! У меня других дел нету, что ли? Вот они где сидят, все мои дела! — Семен постучал кулаком по своей коричневой шее. — На загорбке!

Но я все-таки пошел на озеро. Со мной увязались двое деревенских мальчишек, — Ленька и Ваня. Не успели мы выйти за околицу, как тотчас обнаружилась полная враждебность характеров Леньки и Вани. Ленька все, что видел вокруг, прикидывал на рубли.

— Вот, глядите, — говорил он мне своим гугнивым голосом, — гусак идет. На сколько он, по-вашему, тянет?

— Откуда я знаю!

— Рублей на сто, пожалуй, тянет, — мечтательно говорил Ленька и тут же спрашивал: — А вот эта сосна на сколько потянет? Рублей на двести? Или на все триста?

— Счетовод! — презрительно заметил Ваня и шмыгнул носом. — У самого мозги на гривенник тянут, а ко всему приценивается. Глаза бы мои на него не глядели.

После этого Ленька и Ваня остановились, и я услышал хорошо знакомый разговор — предвестник драки. Он состоял, как это и принято, только из одних вопросов и восклицаний.

— Это чьи же мозги на гривенник тянут? Мои?

— Небось не мои!

— Ты смотри!

— Сам смотри!

— Не хватай! Не для тебя картуз шили!

— Ох, как бы я тебя не толканул по-своему!

— А ты не пугай! В нос мне не тычь!

Схватка была короткая, но решительная, Ленька подобрал картуз, сплюнул и пошел, обиженный, обратно в деревню.

Я начал стыдить Ваню.

— Это конечно! — сказал, смутившись, Ваня. — Я сгоряча подрался. С ним все дерутся, с Ленькой. Скучный он какой-то! Ему дай волю, он на все цены навешает, как в сельпо. На каждый колосок. И непременно сведет весь лес, порубит на дрова. А я больше всего на свете боюсь, когда сводят лес. Страсть как боюсь!

— Это почему же?

— От лесов кислород. Порубят леса, кислород сделается жидкий, проховый. И земле уже будет не под силу его притягивать, подле себя держать. Улетит он во-он куда! — Ваня показал на свежее утреннее небо. — Нечем будет человеку дышать. Лесничий мне объяснял.

Мы поднялись по изволоку и вошли в дубовый перелесок. Тотчас нас начали заедать рыжие муравьи. Они облепили ноги и сыпались с веток за шиворот. Десятки муравьиных дорог, посыпанных песком, тянулись между дубами и можжевельником. Иногда такая дорога проходила, как по туннелю, под узловатыми корнями дуба и снова подымалась на поверхность. Муравьиное движение на этих дорогах шло непрерывно. В одну сторону муравьи бежали порожняком, а возвращались с товаром — белыми зернышками, сухими лапками жуков, мертвыми осами и мохнатой гусеницей.

— Суета! — сказал Ваня. — Как в Москве. В этот лес один старик приезжает из Москвы за муравьиными яйцами. Каждый год. Мешками увозит. Это самый птичий корм. И рыбу на них хорошо ловить. Крючочек нужно махонький-махонький!

За дубовым перелеском, на опушке, у края сыпучей песчаной дороги стоял покосившийся крест с черной жестяной иконкой. По кресту ползли красные, в белую крапинку, божьи коровки. Тихий ветер дул в лицо с овсяных полей. Овсы шелестели, гнулись, по ним бежала седая волна.

За овсяным полем мы прошли через деревню Полково. Я давно заметил, что почти все полковские крестьяне отличаются от окрестных жителей высоким ростом.

— Статный народ в Полкове! — говорили с завистью наши, заборьевские. — Гренадеры! Барабанщики!

В Полкове мы зашли передохнуть в избу к Василию Лялину — высокому красивому старику с пегой бородой. Седые клочья торчали в беспорядке в его черных косматых волосах.

Когда мы входили в избу к Лялину, он закричал:

— Головы пригните! Головы! Все у меня лоб о притолоку расшибают! Больно в Полкове высокий народ, а недогадливы, — избы ставят по низкому росту.

За разговором с Лялиным я, наконец, узнал, почему полковские крестьяне такие высокие.

— История! — сказал Лялин. — Ты думаешь, мы зря вымахали в вышину? Зря даже кузька-жучок не живет. Тоже имеет свое назначение.

Ваня засмеялся.

— Ты смеяться погоди! — строго заметил Лялин. — Еще мало учен, чтобы смеяться. Ты слушай. Был в России такой дуроломный царь — император Павел? Или не был?

— Был, — сказал Ваня. — Мы учили.

— Был да сплыл. А делов понаделал таких, что до сих пор нам икается. Свирепый был господин. Солдат на параде не в ту сторону глаза скосил, — он сейчас распаляется и начинает греметь: «В Сибирь! На каторгу! Триста шомполов!» Вот какой был царь! Ну и вышло такое дело, — полк гренадерский ему не угодил. Он и кричит: «Шагом марш в указанном направлении за тыщу верст! Походом! А через тыщу верст стать на вечный постой!» И показывает перстом направление. Ну, полк, конечно, поворотился и зашагал. Что сделаешь! Шагали-шагали три месяца и дошагали до этого места. Кругом лес непролазный. Одна дебрь. Остановились, стали избы рубить, глину мять, класть печи, рыть колодцы. Построили деревню и прозвали ее Полково, в знак того, что целый полк ее строил и в ней обитал. Потом, конечно, пришло освобождение, да солдаты прижились к этой местности, и, почитай, все здесь и остались. Местность, сам видишь, благодатная. Были те солдаты — гренадеры и великаны — наши пращуры. От них и наш рост. Ежели не веришь, езжай в город, в музей. Там тебе бумаги покажут. В них все прописано. И ты подумай, — еще бы две версты им прошагать и вышли бы к реке, там бы и стали постоем. Так нет, не посмели ослушаться приказа, — точно остановились. Народ до сих пор удивляется. «Чего это вы, говорят, полковские, вперлись в лес? Не было вам, что ли, места у реки? Страшенные, говорят, верзилы, а догадки в башке, видать, маловато». Ну, объяснишь им, как было дело, тогда соглашаются. «Против приказа, говорят, не попрешь! Это факт!»

Василий Лялин вызвался проводить нас до леса, показать тропу на Боровое озеро. Сначала мы прошли через песчаное поле, заросшее бессмертником и полынью. Потом выбежали нам навстречу заросли молоденьких сосен. Сосновый лес встретил нас после горячих полей тишиной и прохладой. Высоко в солнечных косых лучах перепархивали, будто загораясь, синие сойки. Чистые лужи стояли на заросшей дороге, и через синие эти лужи проплывали облака. Запахло земляникой, нагретыми пнями. Заблестели на листьях орешника капли не то росы, не то вчерашнего дождя. Гулко падали шишки.

— Великий лес! — вздохнул Лялин. — Ветер задует, и загудят эти сосны, как колокола.

Потом сосны сменились березами, и за ними блеснула вода.

— Боровое? — спросил я.

— Нет. До Борового еще шагать и шагать. Это Ларино озерцо. Пойдем, поглядишь в воду, засмотришься.

Вода в Ларином озерце была глубокая и прозрачная до самого дна. Только у берега она чуть вздрагивала, — там из-под мхов вливался в озерцо родник. На дне лежало несколько темных больших стволов. Они поблескивали слабым и темным огнем, когда до них добиралось солнце.

— Черный дуб, — сказал Лялин. — Мореный, вековой. Мы один вытащили, только работать с ним трудно. Пилы ломает. Но уж ежели сделаешь вещь — скалку или, скажем, коромысло, — так навек! Тяжелое дерево, в воде тонет.

Солнце блестело в темной воде. Под ней лежали древние дубы, будто отлитые из черной стали. А над водой, отражаясь в ней желтыми и лиловыми лепестками, летали бабочки.

Лялин вывел нас на глухую дорогу.

— Прямо ступайте, — показал он, — покамест не упретесь в мшары, в сухое болото. А по мшарам пойдет тропка до самого озера. Только сторожко идите, — там колков много.

Он попрощался и ушел. Мы пошли с Ваней по лесной дороге. Лес делался все выше, таинственней и темнее. На соснах застыла ручьями золотая смола.

Сначала были еще видны колеи, давным-давно поросшие травой, но потом они исчезли, и розовый вереск закрыл всю дорогу сухим веселым ковром.

Дорога привела нас к невысокому обрыву. Под ним расстилались мшары — густое и прогретое до корней березовое и осиновое мелколесье. Деревца тянулись из глубокого мха. По мху то тут, то там были разбросаны мелкие желтые цветы и валялись сухие ветки с белыми лишаями.

Через мшары вела узкая тропа. Она обходила высокие кочки. В конце тропы черной синевой светилась вода — Боровое озеро.

Мы осторожно пошли по мшарам. Из-под мха торчали острые, как копья, колки, — остатки березовых и осиновых стволов. Начались заросли брусники. Одна щечка у каждой ягоды — та, что повернута к югу, — была совсем красная, а другая только начинала розоветь. Тяжелый глухарь выскочил из-за кочки и побежал в мелколесье, ломая сушняк.

Мы вышли к озеру. Трава выше пояса стояла по его берегам. Вода поплескивала в корнях старых деревьев. Из-под корней выскочил дикий утенок и с отчаянным писком побежал по воде.

Вода в Боровом была черная, чистая. Острова белых лилий цвели на воде и приторно пахли. Ударила рыба, и лилии закачались.

— Вот благодать! — сказал Ваня. — Давайте будем здесь жить, пока не кончатся наши сухари.

Я согласился. Мы пробыли на озере два дня. Мы видели закаты и сумерки и путаницу растений, возникавшую перед нами в свете костра. Мы слышали крики диких гусей и звуки ночного дождя. Он шел недолго, около часа, и тихо позванивал по озеру, будто протягивал между черным небом и водой тонкие, как паутина, дрожащие струнки.

Вот и все, что я хотел рассказать. Но с тех пор я никому не поверю, что есть на нашей земле места скучные и не дающие никакой пищи ни глазу, ни слуху, ни воображению, ни человеческой мысли.

Только так, исследуя какой-нибудь клочок нашей страны, можно понять, как она хороша и как мы сердцем привязаны к каждой ее тропинке, роднику и даже к робкому попискиванию лесной пичуги.

Ребятам о зверятах: Рассказы русских писателей
Коллектив Авторов

В этой книге вы найдете рассказы о животных, написанные самыми разными авторами. Есть среди них такие, кто писал только для детей: К.Д. Ушинский, Н.И. Сладков, Е.И. Чарушин. Есть и такие, как, например, Л.Н. Толстой, К.Г. Паустовский, Д.Н. Мамин-Сибиряк, кто творил больше для взрослых. Прочтете вы и рассказы писателей, посвященные в основном природе, – М.М.Пришвина, В.В.Бианки и тех, кого больше всего интересует человек, – И.С. Тургенева, А.П. Чехова, В.П. Астафьева. Но все писатели, чьи произведения помещены в этом сборнике, передают нам свою любовь к животным.…

Поколения
Майкл Диллард

Мир, которого нет
Виктор Кувшинов

Шутки кончились. Герой влипает в серьезный переплет, из которого нет выхода. Как сохранить человечность, когда даже выжить невозможно?.. Это третья книга «Пирамид астрала». Ее можно читать и отдельно. Краткое содержание первых двух книг: Женька, нашедший с приятелями путь в астрал в первой книге, находит свое счастье на другой планете с принцессой в изгнании во второй книге и в очередной раз идет на дело в третьей… — Жанр тот же, что-то вроде «научно обоснованного»

Храм Луны
Пол Остер

«Храм Луны» Пола Остера — это увлекательная и незабываемая поездка по американским горкам истории США второй половины прошлого века; оригинальный и впечатляющий рассказ о познании самих себя и окружающего мира; замечательное произведение мастера современной американской прозы; книга, не требующая комментария и тем более привычного изложения краткого содержания, не прочитать которую просто нельзя.

№10 2005
Журнал «Если»

№10 2005 г.
Журнал «Если»

Краткое содержание номера: Мария ГАЛИНА ЗАПЛЫВАЯ ЗА БУЙКИ Исторический процесс — материя хрупкая. На него способны повлиять даже самые мелкие детали классической литературы. Дмитрий ВОЛОДИХИН ПЛАЦДАРМ Это военно-историческое общество способно привести питомцев под знамена генерала Корнилова. Да-да, в 1919 год. Николай ГОРНОВ ТРАФИК Более двухсот лет тяготеет над Сибирью проклятие — Hysteria Siberina. Разобраться в ситуации послан специальный полевой Трибунал. Джон МИНИ БОМБА-СВАСТИКА Британский шпион с особыми полномочиями может решить исход второй…

2005 № 10
Журнал «Если»

Краткое содержание номера: Мария ГАЛИНА ЗАПЛЫВАЯ ЗА БУЙКИ Исторический процесс — материя хрупкая. На него способны повлиять даже самые мелкие детали классической литературы. Дмитрий ВОЛОДИХИН ПЛАЦДАРМ Это военно-историческое общество способно привести питомцев под знамена генерала Корнилова. Да-да, в 1919 год. Николай ГОРНОВ ТРАФИК Более двухсот лет тяготеет над Сибирью проклятие — Hysteria Siberina. Разобраться в ситуации послан специальный полевой Трибунал. Джон МИНИ БОМБА-СВАСТИКА Британский шпион с особыми полномочиями может решить исход второй…

Дракон цвета пепла
Елизавета Иващук

Первыми созданиями, появившимися в новорожденном мире, были драконы. Прочие — эльфы, вампиры, сэлирры — возникли позже. Эта история повествует о жизни и смерти одного из драконов первого поколения. Краткое содержание: Сначала появился мир — один из многих. Вскоре возникли и разумные существа, драконы первого поколения, сильнейшие представители своей расы. Один из них мог видеть будущее. Именно это помогло маленькому, еще безымянному дракону выжить там, где это было невозможно. Потом — выжить, когда эльфы убили приемных родителей, и найти союзников.…

Управление дыханием Ци-Гун в шаолиньской…
Дэ Чань

(Издательство научно-технической литературы провинции Хэнань) (исправленное издание) Традицию передал: Законоучитель Дэ Чань. Материал изложили: Дэ Цинь, Дэ Янь, Хун Вэй. Краткое содержание: Шаолиньская школа управлении дыханием ци-гун представляет важную составную часть шаолиньской традиции боевых искусств. Данная книга знакомит с внутренними техниками, которые используются для исправления организма и питания природы, для лечения болезней, и внешними техниками, применяющимися для усиления сухожилий, укрепления костей, нанесении ударов…

Неправда
Ивакин Геннадьевич

Это православная фантастика))) Предупреждаю. Краткое содержание: Все началось с того, как четверо студентов стали заниматься экстрасенсорикой. Или, сиречь, колдовством. Ну, или магией, если хотите. Собственно говоря, повесть о том, что из этого вышло и чем это все закончилось. Ох, и помотало их по стране… Из вятки во Владимир, потом в Москву, Калугу, Крым. И все в мистическом тумане, между вампирами и оборотнями. Ужас!))) Соответствие заявленной теме: Любое событие обратимо. Можно вернуться туда, откуда пришел и исправить, то что испортил. Было бы желание.

Яблоня
Philo

Тактика партизанской борьбы
оперативных подразделений

Краткое содержание книги «Тактика партизанской борьбы», подготовленной и изданной в Иране и распространенной среди вооруженных групп оппозиции в Афганистане, которую советники изучали более внимательно и более глубоко, чем малограмотные моджахеды. Перевод краткого изложения из этой книги изданной в Иране был практически во всех оперативных подразделениях и советников МВД СССР в ДРА.

Война богов
Эварист Парни

Полемическое произведение, проникнутое антикатолическим духом Великой французской революции. Поэма написана легким и гибким десятисложным стихом с нерегулярными рифмами. Каждой песне предпослано развернутое заглавие, в котором излагается краткое содержание песни. Как и Вольтер в «Орлеанской девственнице», Парни старался охватить как можно больше проблем — философских, нравственных и религиозных. Предмет пародирования — Библия.

Герои меча и магии
Анна Гурова

Приключенческая повесть в стиле «фэнтези», написанная по мотивам известной одноименной компьютерной игры. Все, кто не знаком с этой увлекательной игрой-стратегией, смогут получить представление о ней, а игравшие увидят новые варианты развития сюжета. Краткое содержание: властители земель соперничают в стремлении раздобыть дракона, орудие господства в волшебном мире, и ищут разнообразные хитроумные пути для достижения этой цели. Главная героиня (она же начинающий игрок), вовлеченная в запутанную интригу, набирает знания и опыт по мере преодоления…

Вампиры на Каникулах
Кэтрин Коути

Продолжение «Bücher! Bücher!» — трагикомичная пародия на мюзикл «Танец Вампиров,» книгу «Призрак Оперы», книгу «Дракула», фильм «Интервью с Вампиром», а так же рассказы Вудхауса про Берти Вустера. Париж — идеальное место для каникул. Другое дело, что двум вампирам и их верному слуге-горбуну отдохнуть не придется. Ведь они должны помочь Призраку Оперы наладить личную жизнь, что бы ни входило в это понятие. Ну а когда в дело вмешиваются охотники на вампиров, события принимают серьезный оборот. А уж если и политкорретные американские вампиры бродят поблизости,…

Паустовский Подарок для читательского дневника

Произведение рассказывает о том, как мальчик подарил автору березку. Мальчишка знал о том, что автор очень тоскует по уходящему лету. Он надеялся, что березку можно посадить дома. Там она радовала бы автора своей зеленой листвой и напоминала бы о лете.

Рассказ учит своих читателей доброте, а также тому, что обязательно нужно помогать окружающим людям. Особенно, если человек грустит или переживет несчастье, то нужно его обязательно поддержать.

Краткое содержание Паустовский Подарок

Автор очень сильно грустил из-за уходящего лета. Тогда мальчик сделал ему подарок – березку. Он думал, что автор посадит ее в собственном доме. Березка должна была вырасти, и радовать автор своей зеленой листвой круглый год. Но как только началась осень, деревце начало менять свой яркий зеленый покров. Листики начали понемногу желтеть, а позже и вовсе опадать. Все вокруг этому очень удивились, ведь дерево росло в доме, а не на улице.

Позже пришел соседский дедушка и все объяснил. Он сказал, что деревце потеряло свою листву из-за того, что ему было стыдно перед всеми своими друзьями. Ведь березка всю холодную зиму должна была провести в тепле и уюте, а ее друзья – на улице, где было морозно. Многим людям нужно брать пример с этой самой березки.

Картинка или рисунок Подарок

Печорин – весьма загадочная натура, которая может быть порывистой, так и холодно-расчетливой. Но он далеко не прост, но в этом случае – в Тамани, его обвели вокруг пальца. Именно там Печорин останавливает в доме одной старушки

Свинья, под огромным дубом, которому уже не одна сотня лет, поела вдоволь желудей. После такого хорошего и сытного обеда, она завалилась спать, прямо под этим же деревом.

Семья Савиных живет в Москве в старой квартире. Мать – Клавдия Васильевна, Федор – старший сын, защитил кандидатскую, женился.

лавный герой романа Федор Иванович Дежкин. Он приезжает в город для того, чтобы с коллегой – Василием Степановичем Цвяхом, проверить работу сотрудников кафедры. Еще им обоим велено проверить информацию о незаконной и запрещенной деятельности студентов

Краткое содержание Паустовский Собрание чудес для читательского дневника

В рассказе К.Г. Паустовского герой отправляется в путешествие к озеру Боровое вместе с деревенским мальчишкой Ваней, рьяным защитником леса. Путь их лежит через поле и село Полково с удивительно высокими крестьянами, гренадёрами, через мшистый лес,через болото и колки. Местные жители не видят ничего особенного в этом озере и отговаривают от похода к нему, они привыкли к местным скучным местам и не видят в них никаких чудес.

Разглядеть чудеса в природе удаётся лишь тем, кто по-настоящему привязан к её красоте и видит прекрасное в каждом уголке своей страны. Сбывается давняя тайная мальчишеская мечта нашего героя — попасть на Боровое озеро.

Паустовский. Краткие содержания произведений

Картинка или рисунок Собрание чудес

Другие пересказы для читательского дневника

В Опере, которая повествует про Симона Бокканегру есть пролог и три действия. Главный герой — плебей и дож Генуи. Сюжет разворачивается в Генуе, в доме, который принадлежит Гримальди. В рамках общей истории сейчас 14 век.

Повесть Сорока-воровка начинается с разговора трех молодых людей о театре и о роли женщин в нем. Но это только кажется, что они говорят о театре, на самом же деле разговор о традициях, о женщинах и укладах семьи в разных странах

Герою рассказа, мальчику Юре, на тот момент было пять лет. Он жил в деревне. Как — то раз Юра вместе со своей мамой отправились в лес по ягоды. В то время была пора земляники.

Краткое содержание произведений Паустовского

Акварельные краски

Барсучий нос

Белая радуга

Дремучий медведь

Желтый свет

Жильцы старого дома

Заботливый цветок

Заячьи лапы

Золотая роза

Золотой линь

Исаак Левитан

Колотый сахар

Корзина с еловыми шишками

Кот ворюга

Мещерская сторона

Повесть о жизни

Прощание с летом

Разливы рек

Растрепанный воробей

Рождение рассказа

Скрипучие половицы

Собрание чудес

Стальное колечко

Старый повар

Телеграмма

Тёплый хлеб

Краткое содержание рассказов Паустовского

Творчество Константина Георгиевича Паустовского примечательно тем, что оно вбирает в себя большое количество жизненного опыта, который писатель старательно накапливал годами, путешествуя и охватывая различные сферы деятельности.

Первые произведения Паустовского, которые были написаны им еще во время учебы в гимназии, публиковались в различных журналах.

«Романтики» — первый роман писателя, работа над которым продолжалась долгие 7 лет. По мнению самого Паустовского, характерной чертой его прозы была именно романтическая направленность.

Настоящую известность Константину Георгиевичу принесла повесть «Кара-Бугаз», вышедшая в 1932 году. Успех произведения был ошеломляющим, о чем сам автор некоторое время даже не догадывался. Именно это произведение, как считали критики, позволило Паустовскому стать одним из ведущих советских писателей того времени.

Однако своим главным произведением Паустовский считал автобиографическую «Повесть о жизни», включающую в себя шесть книг, каждая из которых связана с определенным этапом жизни автора.

Важное место в библиографии писателя занимают также сказки и рассказы, написанные для детей. Каждое из произведений учит тому доброму и светлому, что так необходимо человеку во взрослой жизни.

Вклад Паустовского в литературу трудно переоценить, ведь он писал не только для людей, но и о людях: художниках и живописцах, поэтах и писателях. Можно смело говорить о том, что этот талантливый человек оставил после себя богатое литературное наследие.

Рассказы Паустовского

Читать онлайн. Алфавитный список с кратким содержанием и иллюстрациями

Теплый хлеб

Краткое содержание «Теплый хлеб»:

Однажды через деревню проходили кавалеристы и оставили вороного коня, раненого в ногу. Мельник Панкрат вылечил коня, и тот стал ему помогать. Но мельнику было тяжело прокормить коня, поэтому конь иногда ходил по деревенским домам, где его угощали кто ботвой, кто хлебом, а кто и сладкой морковкой.

В деревне жил мальчик Филька, по прозвищу «Ну тебя», потому что это было его любимое выражение. В один день конь пришел к дому Фильки, надеясь, что мальчик даст ему что-нибудь поесть. Но Филька вышел из калитки и бросил хлеб в снег, выкрикивая ругательства. Это очень обидело коня, он встал на дыбы и в этот же момент началась сильная метель. Филька еле нашел дорогу до двери дома.

А дома бабка, плача, рассказала ему, что теперь их ждет голодная смерть, потому что река, которая вращала мельничное колесо замерзла и теперь нельзя будет сделать муку из зерна, чтобы испечь хлеб. А запасов муки во всей деревне осталось на 2-3 дня. Еще бабка рассказала Фильке историю, что подобное уже было в их деревне около 100 лет назад. Тогда один жадный мужик пожалел хлеба для солдата-инвалида и бросил ему заплесневелую корочку на землю, хотя солдату было тяжело нагибаться — у него была деревянная нога.

Филька испугался, но бабка сказала, что мельник Панкрат знает, как жадному человеку исправить свою ошибку. Ночью Филька побежал к мельнику Панкрату и рассказал ему как обидел коня. Панкрат сказал, что ошибку ее можно исправить и дал Фильке 1 час 15 минут, чтобы он придумал, как спасти деревню от стужи. Cорока, жившая у Панкрата, все подслушала, затем выбралась из дома и улетела на юг.

Филька придумал попросить всех мальчишек деревни помочь ему продолбить лед на реке ломами и лопатами. И на следующее утро вся деревня вышла на борьбу со стихией. Разожгли костры, кололи лед ломами, топорами и лопатами. К обеду с юга потянул теплый южный ветер. И к вечеру ребята пробили лед и река хлынула в мельничный лоток, вращая колесо и жернова. Мельница начала молоть муку, а женщины набивать ею мешки.

К вечеру вернулась сорока и стала всем рассказывать, что она летала на юг и попросила южный ветер пощадить людей и помочь им растопить лед. Но ей никто не верил. Женщины в этот вечер замесили сладкого теста и напекли свежих теплых хлебов, по всей деревне стоял такой запах хлеба, что все лисы выбрались из нор и думали, как бы им раздобыть хоть краюшку теплого хлеба.

А на утро Филька взял теплый хлеб, других ребят и отправился на мельницу угостить коня и извиниться перед ним за свою жадность. Панкрат выпустил коня, но тот сначала не стал есть хлеб из рук Фильки. Тогда Панкрат поговорил с конем и попросил его простить Фильку. Конь послушал своего хозяина и съел всю буханку теплого хлеба, а затем положил свою голову на плечо Фильке. Все сразу стали радоваться и веселиться, что теплый хлеб примирил Фильку и коня.