Елена Серафимович 18 ноября 2019
⭐
В издательстве «Новое литературное обозрение» выходит «Жизнь Льва Толстого. Опыт прочтения» — новая биография великого писателя. Ее автор, историк литературы и профессор Оксфордского университета Андрей Зорин, принципиально не разделяет Толстого-писателя, Толстого-мыслителя и Толстого-человека. Такой подход позволяет разглядеть цельность гения, которого часто упрекали в непоследовательности. Больше об этой и других биографиях Толстого, заслуживающих внимания, можно узнать тут, а мы публикуем фрагмент из книги, объясняющий, почему писатель всё время разрывал отношения и стремился убежать от того, что прежде составляло смысл его жизни.
Со времени, когда восемнадцатилетний Толстой внезапно бросил Казанский университет и уехал в Ясную Поляну, его жизнь была полна разрывов, отъездов и отказов. Он вышел в отставку с военной службы, перестал преподавать в школе и прекратил заниматься делами своего имения.
Он отверг сначала разгульную жизнь, которую вел в молодости, а потом образ жизни богатого помещика. Он отказался от православной церкви и социальной среды, к которой принадлежал. Он несколько раз порывался бросить литературу, хотя так и не сумел довести это до конца.
В октябре 1864 года, во время охоты Толстой упал с лошади и сломал руку. Вмешательство тульских докторов оказалась неудачным, и скоро стало ясно, что операции не избежать. Ее делали в Москве в доме Берсов: тесть писателя имел возможность пригласить самых лучших хирургов.
По воспоминаниям Татьяны Кузминской, получив первую дозу анестезии, Толстой «вскочил с кресла, бледный, с открытыми блуждающими глазами, откинув от себя мешочек с хлороформом, он в бреду закричал на всю комнату: Друзья мои, жить так нельзя… Я думаю… Я решил». Ему дали еще дозу, он заснул, и операция прошла благополучно.
Что Толстой «решил», находясь в бреду, так и осталось неизвестным, но чувство, что «жить так нельзя», в любом случае было для него определяющим. Он постоянно рвался освободиться от связывающих его уз, и чем болезненнее был разрыв, тем отчаяннее его тянуло вырваться.
В жизни для него не было ничего важнее семьи — несмотря на это или именно поэтому жажда побега владела им даже в счастливейшие периоды его семейной жизни.
В начале 1880-х, когда он последовательно отказывался от церкви, собственности, денег, мяса, курения, алкоголя и т. д., стремление уйти из дома приобрело у него навязчивый характер. «Он сегодня громко вскрикнул, что самая страстная его мысль о том, чтоб уйти из семьи. Умирать буду я — а не забуду этот искренний его возглас, но он как бы отрезал от меня сердце», — написала в дневнике Софья Андреевна 26 августа 1882 года.
Толстой ощущал почти физиологическую потребность оставить за спиной положение знаменитого писателя и барскую жизнь и влиться в поток бездомных бродяг, живущих плодами дневных трудов или подаянием добрых людей. Один из молодых последователей как-то спросил его, где ему придется ужинать, если он станет буквально следовать наставлениям учителя. «Кому вы будете нужны, тот вас и прокормит», — ответил Толстой. Он был уверен, что неспособность Софьи Андреевны понять эти его настроения свидетельствует о том, что она просто не любит его. 5 мая 1884 года он записал в дневнике:
Во сне видел, что жена меня любит. Как мне легко, ясно всё стало! Ничего похожего наяву. И это-то губит мою жизнь. И не пытаюсь писать. Хорошо умереть.
Через неделю, после конфликта с женой, обвинившей его в безответственном отношении к семейным деньгам, Толстой сложил мешок и ушел из дома. С полдороги до Тулы он повернул обратно из-за близких родов жены. На следующий день родилась их младшая дочь Александра.
Желание уйти не оставляло его. Как в самом конце 1885 года Софья Андреевна писала сестре, муж сказал ей, что он хочет развестись и уехать в Париж или Америку, потому что «жить так не может».
Во время последовавшего за этим скандала у Толстого, по словам жены, началась истерика: «Подумай только: Левочка и его трясет и дергает от рыданий».
Двенадцатью годами позже, во время увлечения Софьи Андреевны Танеевым, Толстой написал ей прощальное письмо:
Дорогая Соня,
Уж давно меня мучает несоответствие моей жизни с моими верованиями. Заставить вас изменить вашу жизнь, ваши привычки, к кот[орым] я же приучил вас, я не мог, уйти от вас до сих пор я тоже не мог, думая, что я лишу детей, пока они были малы, хоть того малого влияния, к[оторое] я мог иметь на них, и огорчу вас, продолжать жить так, как я жил эти 16 лет, то борясь и раздражая вас, то сам подпадая под те соблазны, к к[оторым] я привык и к[оторыми] я окружен, я тоже не могу больше, и я решил теперь сделать то, что я давно хотел сделать, — уйти…
Толстой не отдал это письмо жене и не ушел из дома. Он помнил, что Евангелие учит его оставить семью и всё, что ему дорого, и последовать своему призванию, но еще больше был уверен в том, что «общая любовь» проявляется только в жалости и прощении по отношению к ближним. Именно острое чувство сострадания к жене и сыну позволило Ивану Ильичу преодолеть животный эгоизм и спокойно принять смерть.
И враги, и почитатели Толстого нередко обвиняли его в лицемерии. Он болезненно переживал эти упреки, но научился их переносить, так как был твердо уверен, что привычка к комфортным условиям жизни не может повлиять на его решения. Бóльшую опасность представляли для него соблазны похоти и славолюбия.
Борьбе с ними посвящена повесть «Отец Сергий», выделяющаяся даже на фоне толстовской прозы накалом сдерживаемой эротики. Толстой начал писать повесть в 1890 году, практически закончил в 1898-м, но публиковать не стал.
«Отец Сергий» начинается с рассказа о сенсационном исчезновении заметного и успешного человека:
Беглая знаменитость
В Петербурге в 40-х годах случилось удивившее всех событие: красавец, князь, командир лейб-эскадрона кирасирского полка, которому все предсказывали и флигель-адъютантство, и блестящую карьеру при императоре Николае I, за месяц до свадьбы с красавицей фрейлиной, пользовавшейся особой милостью императрицы, подал в отставку, разорвал свою связь с невестой, отдал небольшое имение свое сестре и уехал в монастырь, с намерением поступить в него монахом.
Карьерные упования и возвышенная любовь князя Степана Касатского обнаруживают свою пустоту, когда он узнает, что его невеста была любовницей императора. Однако ни в монастыре, ни в отдаленном скиту, куда он потом уходит, князя, ставшего в монашестве отцом Сергием, не оставляют сомнения в правильности сделанного им выбора и греховные помыслы. Его внутренняя борьба достигает кульминации, когда его пытается соблазнить эксцентрическая светская красавица: чтобы справиться с искушением, ему приходится отрубить себе палец.
В мае 1893 года Толстой записал в дневнике: «Как только человек немного освободится от грехов похоти, так тотчас же он оступается и попадает в худшую яму славы людской».
Чтобы бороться с этим более чем знакомым ему соблазном, надо, по его мнению, «не разрушать установившегося дурного мнения и радоваться ему, как освобождению от величайшего соблазна и привлечению к истинной жизни исполнения воли бога». Он заметил: «Эту тему надо разработать в Сергии. Это стоит того».
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
Когда к врачу? Почему серьезные заболевания часто обнаруживаются на поздней стадии и что с этим делать
Пока не Пелевин, еще не Сорокин. На что живут начинающие писатели в современной России
Толстой действительно разработал в «Отце Сергии» сложнейшую диалектику святости и греховности. Молва о его победе над искушением разошлась быстро и широко, создав отцу Сергию славу угодника Божьего и привлекая к его келье многочисленную паству, ждавшую от него слова наставления и чуда исцеления:
С каждым днем всё больше и больше приходило к нему людей и всё меньше и меньше оставалось времени для духовного укрепления и молитвы <…> Он знал, что от этих лиц он ничего не узнает нового, что лица эти не вызовут в нем никакого религиозного чувства, но он любил видеть их, как толпу, которой он, его благословение, его слово было нужно и дорого, и потому он и тяготился этой толпой, и она вместе с тем была приятна ему.
Толстой думал о своем новом положении вероучителя и пророка и о толпах людей, приходящих к нему за советами и поучениями.
Его сын вспоминал, что после ухода особо докучных посетителей он принимался радостно скакать по комнатам в сопровождении пляшущих детей. Этот безмолвный ритуал освобождения назывался в доме «Нумидийской кавалерией».
Однажды Толстой сказал, что один из его посетителей «принадлежит к самой непостижимой и чуждой» ему «секте — секте толстовцев».
Конец самодовольству отца Сергия положило его падение с толстой слабоумной купеческой дочерью. Вера отшельника оказывается разрушенной. Он «хотел, как обыкновенно в минуты отчаяния, помолиться. Но молиться некому было. Бога не было». В ранних черновиках отец Сергий должен был убить соблазнительницу, но такой финал сделал бы повесть еще одной версией «Дьявола». Вместо этого Толстой превратил рассказ о плотской страсти и убийстве в историю о бегстве и об избавлении.
По парадоксальной, но характерной для Толстого логике безобразный грех освобождает отца Сергия от порабощенности мирской славой.
Он покидает скит и находит образец подлинной святости у подруги детства, которая расходует все свои нищенские средства и скудные силы на помощь отчаявшейся дочери, бестолковому и бесполезному зятю и двум внукам, не подозревая при этом, что делает нечто доброе и нравственное. Отец Сергий становится бродягой, нищенствует, попадает в тюрьму и в конце концов оседает в Сибири на заимке у богатого мужика, где обучает детей и ухаживает за больными.
Похоже, что эта заимка попала в повесть из другого сюжета о побеге, который Толстой обдумывал в 1890-х годах. «Посмертные записки старца Федора Кузьмича» были основаны на распространенной легенде, согласно которой император Александр I не умер в Таганроге в 1825 году, но скрывался под именем Федора Кузьмича. Федор был реальным человеком. Подобно отцу Сергию он бродяжничал, подвергался аресту и ссылке, а в старости жил в Сибири на заимке у купца и учил крестьянских детей за еду — старец никогда не брал денег. Он умер в 1864 году, оставив после себя зашифрованные бумаги; его личность так и не была установлена. <…>
В 1905 году Толстой начал набрасывать текст, построенный как автобиография старца Федора. Он не слишком продвинулся в работе, когда в 1907 году Николай Михайлович прислал ему свою новую монографию «Легенда о кончине императора Александра I в Сибири, в образе старца Федора Козмича», где окончательно опроверг это предание. Он пришел к выводу, что Федор вполне мог быть беглым дворянином, но, безусловно, не императором Александром. Благодаря Великого князя за книгу, Толстой написал:
Пускай исторически доказана невозможность соединения личности Александра и Козмича, легенда остается во всей своей красоте и истинности. Я начал было писать на эту тему, но едва ли удосужусь продолжать. Некогда, надо укладываться к предстоящему переходу. А очень жалко. Прелестный образ.
Он был зачарован историей про внезапное и таинственное исчезновение царя и не мог перестать думать о ней.
Посреди революционных бурь Толстой осознавал масштаб лежащей на нем ответственности, но это лишь усиливало его давнюю мечту о побеге. Он еще не мог позволить себе уйти с публичной арены, но практически покинул мир литературы.
После выхода в свет «Воскресения» он почти перестал печатать свои художественные произведения. Когда в 1911 году вышло в свет первое посмертное собрание его сочинений, русская публика была ошеломлена «Отцом Сергием», «Хаджи-Муратом», «Живым трупом» и всей россыпью неведомых шедевров не меньше, чем когда-то его романами.
«Гениальнейшее, что читал — Толстой — „Алёша Горшок“», — написал Александр Блок о четырехстраничном рассказе о жизни и смерти деревенского полудурачка.
У нежелания Толстого публиковать свои произведения было много разных причин. Он хотел избежать домашних конфликтов из-за авторских прав и чувствовал себя обязанным бороться с писательским тщеславием. Но перестать писать прозу не мог. В 1908–1909 годах он работал над большой вещью с показательным названием «Нет в мире виноватых». В дневнике он признавался, что чувствует
…желание художественной работы; но желание настоящее, не такое, как прежде — с определ[енной] целью, а без всякой цели, или, скорее, с целью невидной, недоступной мне: заглянуть в душу людскую. И оч[ень] хочется. Слаб.
Ночью 2 октября 1910 года, за месяц до смерти, Толстому пришел в голову замысел нового художественного произведения, и он не удержался от радостного изумления: «О, как хорошо могло бы быть. И как это влечет меня к себе. Какая могла бы быть великая вещь».
Чтобы писать, ему нужны были «подмостки», и в то же время он искренне пытался представить свои литературные занятия безобидным времяпрепровождением старого человека, вроде раскладывания пасьянсов, прослушивания Моцарта на граммофоне или верховых прогулок — одной из старых привычек, от которых он так и не сумел отказаться.
Когда до Толстого дошли слухи о намерении присудить ему Нобелевскую премию, он попросил своего шведского друга убедить членов Академии «не назначать» ему премии и не ставить его в очень неприятное ему «положение — отказываться от нее».
Он сделал всё от него зависевшее, чтобы предотвратить масштабные юбилейные торжества по случаю его восьмидесятилетия в 1908 году. Стремление укрыться от бремени славы было для него и личной, и общественной, и художественной задачей — Толстой искал способы редуцировать собственное присутствие не только в литературном процессе, но и в самом тексте.
В 2021 году дебютный роман Грегори Кезнежата «Пробежки вдоль Камогавы» (Камогава ранна) удостоился литературной премии Киото. В интервью автор затрагивает аспекты языка и идентичности, а также способы открытия новых возможностей в литературе для писателей, для которых японский не является родным языком.
«Омамори» и «амулет»
В 2019 году город Киото учредил литературную премию для начинающих писателей. Помимо общей программы, в конкурсе есть номинация для произведений на японском языке, написанных иностранными авторами. Весной 2021 года в обеих номинациях победил роман «Пробежки вдоль Камогавы» (Камогава ранна), написанный уроженцем США Грегори Кезнежатом.
Роман, излагаемый от второго лица, посвящён молодому американцу, изучающему японский язык в старших классах и в университете. В 16 лет главный герой провёл две недели в Киото, и чтобы ещё раз побывать в этом городе, он подаёт заявку на участие в программе JET и приезжает в Японию в качестве помощника преподавателя английского языка. Его направляют на работу в школу средней ступени в пригороде Киото. Впоследствии он преподаёт разговорную речь в школе английского языка. Во время пребывания в Японии герой знакомится с литературой Танидзаки Дзюнъитиро. Действие романа развивается на фоне киотских улиц и набережной реки Камогава.
Сюжет романа вымышленный, однако в нём много автобиографических моментов. Среди других произведений, посвящённых жизни иностранца в современном Киото, можно вспомнить книгу «Итигэнсан» (1997), номинировавшуюся на литературную премию Акутагава. Автор «Итигэнсан» – выходец из Швейцарии Дэвид Зопетти, изучавший литературу в университете Досися. Книга создана по мотивам романа Танидзаки Дзюнъитиро «История Сюнкин» и рассказывает о чувстве одиночества, охватывающем автора в древней столице, встрече со слепой женщиной, их любовном романе и последующем расставании.
«Пробежки вдоль Камогавы» не только описывают жизнь иностранца в Киото, но и поднимают проблемы языка, перевода и коммуникации. В начале романа 16-летний герой посещает буддийский храм. Делясь впечатлениями, он называет продающиеся в храме омамори словом «амулет», однако его не покидает ощущение, что при переводе на другой язык часть смысла теряется. Так формулируется одна из центральных проблем романа.
Загадочная японская письменность
Кезнежат родился и вырос в городке Гринвиль в американском штате Южная Каролина. Его отец, выходец из Ирана, говорил на двух языках – английском и персидском.
«В детстве я восхищался умением своего отца переключаться с языка на язык. Как будто у него было две личности. Когда приходили письма из Ирана, отец пересказывал на английском языке их содержание. Я был поражён, что эти строчки, совсем не похожие на буквы, обладали смыслом!»
Кезнежат приступил к изучению японского языка в старших классах. В то время Гринвил стремился привлечь в город японские компании, и в программе школы, где учился Кезнежат, появился японский язык. Его своеобразная письменность поразила Кезнежата не меньше, чем персидская вязь. В университете Кезнежат специализировался в компьютерных науках и английской литературе и продолжал изучать японский. В 2007 году он приехал в Японию в качестве помощника преподавателя английского языка. По окончании контракта он не вернулся на родину, а поступил в докторантуру университета Досися в Киото.
«Я хотел жить в Киото, к тому же решил, что лучше изучать японский язык и литературу, находясь в среде, а не смотреть на них глазами живущего за пределами страны аспиранта».
Сейчас Кезнежат живёт в Токио, но навещает Киото каждые несколько месяцев. «Я не могу назвать Киото своей родиной, но я прожил там 10 лет, поэтому, услышав кансайский диалект, чувствую себя как дома».
Выбор стиля повествования
По словам Кезнежата, он не сразу решил, от какого лица писать роман. «У каждого способа есть свои достоинства, однако если писать от первого лица, то читателям, для которых японский язык является родным, может показаться, что рассказчик-иностранец обращается к ним чересчур эмоционально. Когда автор пишет от третьего лица, он вместе с читателем смотрит на персонажей со стороны. И тогда я решил вести повествование от второго лица. Это помогло мне немного размыть границу между автором и читателем и отдалиться от главного героя, жизненные события которого перекликаются с моими»
Книга «Пробежки вдоль Камогавы», содержавшая помимо одноимённого романа рассказ «Языки» (Игэн), была опубликована в конце октября.
Майк, главный герой рассказа «Язык», преподавал в школе разговорного английского языка. Школа обанкротилась, и Майк переезжает к своей девушке Юрико. Он пытается заниматься письменными техническими переводами, но однажды друг предлагает ему подрабатывать в роли священника на свадебных церемониях. Где бы Майк не очутился, он должен играть роль «человека, говорящего на английском языке». Во время секса девушка настаивает на использовании английского, в роли священника его просят не говорить на японском слишком правильно.
«Я написал рассказ от первого лица, чтобы подчеркнуть чувства Майка. Текст пронизан юмором и иронией. Многие выходцы из англоговорящих стран живут в Японии много лет, не имея возможности говорить по-японски. Когда они пытаются говорить по-японски, на них оказывают безмолвное, но мощное давление, чтобы они изъяснялись на английском. Их загоняют в рамки «иностранца, говорящего на английском языке». В подобной ситуации присутствуют как смешные, так и печальные моменты, и я отразил их в своём рассказе».
Личность для каждого языка
Когда Кезнежат только начал изучать японский, изобилие местоимений первого лица казалось ему загадкой. «В английском для выражения «я» существует только «I», поэтому сначала я не мог понять разницу между боку («я» мужское) и ватаси («я» нейтральное). Приехав в Японию, я заметил, что все мальчики в школе используют орэ («я» мужское разговорное). Я никак не мог понять, какой ситуации соответствует каждое местоимение».
Кезнежат указывает на разницу между английским «I» и боку, которое использует Майк.
«Мне кажется, что у меня две личности – одна для японского языка, вторая для английского. Когда я начинаю беседу по-японски, а мне отвечают «Вы можете говорить на английском», это меня сбивает. Собеседник пытается подстроиться под меня, но мне кажется, что он отвергает моё присутствие в японском языке. Говоря по-японски, я не перевожу свои мысли с английского, а задействую свою личность, функционирующую на японском языке. Обычно считают, что подлинное раскрытие личности происходит на родном языке, но мне кажется, что для каждого языка формируется отдельная личность».
После присуждения литературной премии Киото Кезнежат давал интервью американскому университету, в котором он учился. Интервью проводилось на английском языке. «Я не ожидал, что это будет так трудно. Английский язык для меня родной, поэтому теоретически мне удобнее говорить на английском. Но все мои научные труды по литературе и все книги написаны на японском, поэтому у меня непроизвольно вырывался японский язык. Мне казалось, что я перевожу на английский сам себя, настолько мне хотелось говорить по-японски».
Почему японский?
В 1992 году американский писатель Леви Хидэо первым из западных авторов получил литературную премию Нома за написанный на японском языке дебютный роман «Комната, в которой не слышен “Звёздно-полосатый флаг”» (Сэйдзёки но кикоэнай хэя). В послесловии он упомянул, что его часто спрашивают, почему он пишет на японском. Наверняка этот вопрос задают всем авторам, для которых японский язык не является родным, включая Ли Котоми, удостоившейся в нынешнем году премии Акутагава.
«Совершенство книг Леви обусловнено в том числе использованием японского языка. Он тоже говорил, что предпочитает обращаться к японским читателям непосредственно, без перевода, – отмечает Кезнежат. – Например, английский перевод «Комнаты, в которой в которой не слышен “Звёздно-полосатый флаг”», могут воспринять просто как занимательную историю о молодом человеке, открывающем себя в процессе пребывания в другой стране и осознания своих отличий с окружающими. Перевод меняет не только содержание книги, меняется читатель и контекст. В качестве читателя японской версии могу отметить, что перевод утратил нечто важное, что присутствовало в оригинале. Я не считаю перевод лучшей или худшей версией, но это несомненно другая книга».
«Родители спрашивали меня, почему я пишу на японском языке, который им неизвестен. Английский перевод пригодился бы для семьи и друзей, не владеющих японским, но если бы мне предложили перевести книгу, я бы задумался. Это очень трудный вопрос».
Написанная на японском языке книга не может войти в фонд мировой литературы без перевода.
«Я не стремлюсь предлагать свою книгу людям во всём мире. Мне нравится процесс творчества на японском языке. Есть ещё один момент – это неприятие современного культа английского языка, придания ему статуса «глобального английского». Хорошо, что литература пересекает границы, но для этого не обязательно пользоваться переводами. Я придаю большое значение существованию авторов, пишущих на не родном для них японском языке, а также Тавады Ёко и других уроженцев Японии, пишущих на иностранном языке», – отмечает Кезнежат.
Перевод как проекция идеального образа
По мнению Кезнежата, японская литература в англоговорящих странах – это всегда проекция идеального с точки зрения местных читателей образа Японии.
«После Второй мировой войны был популярен жапонизм с его нежной, женственной, традиционной Японией, и первые английские переводы японской литературы соответствовали этой концепции. Современный спектр переводной японской литературы лучше отражает её многогранность, однако это обусловлено изменениями, которые произошли с англоговорящими читателями».
Основная тема научных исследований Кезнежата – произведения Танидзаки Дзюнъитиро и английские переводы его книг. В будущем Кезнежат намерен сконцентрироваться на литературном творчестве. Сейчас он работает над двумя книгами, действие одной из которых развёртывается в южной части Америки.
«Прочитав «Белую бумагу» (Сирой ками) Сирина Недзаммафи (иранский автор, дважды номинировавшийся на литературную премию Акутагавы), я был удивлён – действие происходит не в Японии, а в Иране. Однако в процессе конкурсного отбора возник вопрос, почему книга написана именно на японском. Возможно, этот роман не отвечал потребностям читателей. Люди считают, что трансграничная литература должна описывать жизнь иностранцев в Японии. Моя дебютная книга относится именно к этой категории, и я считаю, что она имеет право на существование. Однако трансграничная литература нуждается в большей свободе самовыражения»
Фотография к заголовку: Грегори Кезнежат в офисе Nippon.com, Токио (фотографии © Nippon.com)
Воспользовавшись дополнительными «ковидными» выходными, приплюсованными к ноябрьским праздникам, я на пару дней съездил к родне, в славный город Вышний Волочёк, расположенный на самой известной дороге: из Петербурга в Москву. Хочу кратко поделиться своими «путевыми заметками» и некоторыми наблюдениями глазами москвича, побывавшего на малой Родине.
Сколько себя помню, почему то стеснялся её. Сначала по малолетству из-за странного и трудно-запоминаемого, на мой взгляд, названия; потом, пожив несколько лет в Германии, из-за какой-то запущенности и захолустности городка. Да и признаться, ни мама, родившаяся здесь же, ни кто-то из друзей приятелей, появившихся, когда я оканчивал в городе в 80-е годы 8-й и 9-й классы, никогда не хвалили Волочёк, тем более не восхищались им, хотя и признавали, что он дал стране немало известных людей. К ним, с какой-то скрытой гордостью относили жившего здесь в детстве Муслима Магомаева (о чём извещает мемориальная доска на здании детской музыкальной школы), известную ткачиху – передовичку, Героя соцтруда Валентину Гаганову, супругу легендарного вратаря Владислава Третьяка или министра культуры СССР Екатерину Фурцеву. Гордятся ли мои земляки сегодня уроженцами города — членом Правительства России Юрием Борисовым или бывшим при Александре Третьем министром финансов Иваном Вышеградским, я выяснить не успел, но сам с годами стал популяризатором и ревнителем своей малой Родины.
Гордиться Вышнему Волочку, безусловно, и было, и есть чем, о чём сегодня всем желающим и исправно посещающим город туристам, расскажут гиды-экскурсоводы. Это и уникальная сеть гидротехнических сооружений, вплетённых в городской ландшафт усилиями сподвижника Петра Первого – Михаила Сердюкова, что позволяет претендовать городу на звание «Русской Венеции»; и замечательный женский Казанский монастырь с уникальными соборами и своей историей; и много-много чего другого, недооцененного мной ранее, где по незнанию, где по глупости или лени. Расскажу лишь об одном объекте, открывшем для меня родной город с новой стороны.
В этот раз город встретил меня туманом, что придало флёр неожиданности и таинственности вроде бы знакомым с детства пейзажам и ландшафту. Пройдя по фактически заново отстроенного в этом году путепроводу — мосту над оживлённой железнодорожной магистралью, связывающей две столицы, я буквально застыл от увиденной картины. Это был парящий над скрытой туманом землей, белоснежный храм – чего я никак не ожидал увидеть на этом месте. Такой предстала передо мной буквально вынырнувшая из забвения и поругания Преображенская церковь, постройки середины XVIII века на старом Пятницком кладбище. Посещая его в детстве, где с 1947 года покоилась моя прабабушка Домна Трофимовна Цветкова, я невольно содрогался от руинированных остатков красного кирпича храма, густо поросших берёзками, крапивой и лебедой. Уныло и пугающе мрачно выглядели его некогда мощные стены, облюбованные местными алкашами и бродячими собаками – вообщем то хорошо знакомая многим с советских времён «мерзость запустения».
Ныне это был парящий, словно оторвавшийся от грешной земли благодаря туману, белый храм с колокольней, увенчанный позолоченными крестами. Приятно удивил и вход на кладбище, со временем превращенный в помойку: разрушенную, щербатую кирпичную стену обнесли металлическим профилем, перед входной аркой с воротами, расчищенными от мусора, установили информационный стенд по истории кладбища и храма, упокоившихся здесь известных вышневолочанах: купцах, докторах, писателях, священниках. Расчищены от мусора и упавших деревьев оказались и большинство тропинок – дорожек, главная из которых и ведёт к ожившему храму.
Оказалось, что именно сегодня на колокольне будут устанавливать благовест – главный колокол всего ансамбля, который притихший лежал на земле в ожидании этого события. В самом храме уже несколько лет проводятся богослужения, сложилась крепкая и дружная община, которой по плечу все передряги. Из того, что было здесь до его поругания в 30-е годы ХХ века, сохранились лишь две настенные фрески на северной и южной стенах – патриарх Авраам и неопознанный святой с изуродованной головой, напротив друг друга. Интереса судьба стоящей на подставочке отдельно Казанской иконы Божьей Матери, которую принесла семья проживающих в городе с давних времен мусульман – вероятно, она когда-то находилась в этом храме. На втором этаже, куда можно подняться по лесенке, расположен скромный импровизированный музей истории церкви, где среди экспонатов: остаток языка прежнего благовеста или дореволюционный кирпич с клеймами местного завода. Самое приятное впечатление осталось от настоятеля храма – о.Владимира, руководившего работами по поднятию колокола, жизнерадостных свечниц и уборщиц, сторожа — разнорабочего и неслучайно оказавшегося именно здесь — одного из пионеров возрождениях из забвения городских святынь – краеведа Дениса Ивлева, заочно знакомого мне по вышневолоцкому форуму.
Подав «на Казанскую» записочки о здравии и упокоении, внеся пожертвования на реставрацию храма, ухожу в благодушно-приподнятом настроении, которое сформировалось… на кладбище. Странное конечно ощущение, но если задуматься в этом и есть весь смысл христианства, ведь именно через смерть телесную, через кладбище, через печаль, плач, разлуку и слезы и происходит рождение в жизнь вечную, где уже «несть болезнь и печаль». Раньше, молодым и полным сил я этого не понимал, воспринимая кладбище, как и полагалось атеисту-пионеру-комсомольцу, как некрополь: место скорби и унылой безнадёги, которое хотелось скорее покинуть. Теперь я не просто вырос и постарел, но пришел, слава Богу, к… Богу и только тогда открылось мне то, что было давно и очевидно моим лежащим здесь предкам. Но скольким поколениям земляков, да и вообще сограждан не суждено было сделать этого важнейшего в их жизни открытия, и в итоге пройти мимо Бога, потеряв в итоге это чувство радости неизбежного воскресения!
Вспомнилась, почему и лежащая вероятно где-то здесь под могильной плитой «учительница первая моя», спокойно и уверенно говорившая нам – наивным первоклашкам, что «бога просто нет»; как крестили меня с сестрой не в единственном в период моего детства действующем Богоявленском соборе города, а тайно, на дому у священника, потому что отец – член партии не хотел проблем по службе; как, уже став верующим, в жарком споре с сослуживцем, тоже крещённым, услышал от него – боевого офицера, что в рай он вовсе не стремится, мол, ему и на земле дел хватает, а что там – на том свете будет – неважно… Всё это плоды того страшного по-настоящему времени, когда рушили и уничтожали не только храмы и памятники, но веру и души людей. Идя к выходу с кладбища, всматриваясь в фотографии на сохранившихся памятниках, молясь за имя каждого лежащего здесь земляка, осознаёшь значение тех страшных событий и еще раз благодаришь Бога за то, что Он открыл мне Себя.
Прогулявшись по городу детства и юности, на волне полученного заряда, я увидел много нового и доброго, сделанного в городе для горожан и его гостей. Не буду перечислять утомительные подробности, но отмечу лишь, что, прежде всего, оживился самый центр города, где рядом с историческим зданием действующего драм — театра со статусом областного, с недавних пор установили памятник основательнице города – Екатерине Великой, вернувшей название и одной из его улиц. На своём месте по-прежнему стоит и живописец Алексей Веницианов, воспевавший родную природу и крестьянский труд, проживая в родовом имении в окрестностях вышневолоцкого уезда, чьим именем сегодня назван и центральный сквер. Отрадно, что городские власти приняли смелое и страшное для многих других решение о переименовании и возвращении пока некоторым улицам и площадям города исторических наименований. Теперь вместо бесконечных улиц Ленина, город украшают Казанский проспект и Большая Садовая улицы, улицы и линии, названные в честь известных исторических личностей, сделавших для города немало, как например, губернатора Якова Сиверса и почётного гражданина города, трижды избиравшегося городским главой купца первой гильдии М.В. Ванчакова.
Кто-то из местных жителей вероятно со мной не согласится, в том числе и потому что я увидел только позитивные моменты, аккуратно обойдя стороной негатив: закрывшиеся предприятия, дававшие работу местным жителям, стоявшие вдоль улиц разрушенные и сгоревшие дома, несанкционированные свалки мусора вдоль не приведенных в порядок дорог и многое другое. Только ведь об этом писали и не раз до меня, напишут и после, но я целенаправленно ушёл от этих «язв общества», потому что для меня куда важнее возраждающаяся на старом кладбище новая церковь, как символ души пришедшего в себя после страшного безбожного и пост-безбожного морока вышневолочанина! Ведь абсолютное большинство ткацких предприятий строились ещё до революции людьми верующими, да и сгоревшие и рассыпающиеся в прах дома построены, чаще всего, в тот же период. И за чистотой улиц тогда следили сами же жители, прекрасно осознавая, что бросать, где попало или выносить мусор на дорогу – грех!
Поэтому, повторю, для меня куда важнее то, что я увидел сквозь густой туман: движение душ земляков, направленных на возрождение самого главного, с чего всегда начиналось возрождение России!
Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите «Ctrl+Enter».
Оставлять комментарии незарегистрированным пользователям запрещено,
войдите или
зарегистрируйтесь, чтобы продолжить
Тихая, уютная, спокойная, пустынная набережная реки с отражёнными в ней облаками,
каменные двухэтажные
и деревянные одноэтажные разноцветные домики,
разбросанные по холмам и порой едва различимые среди яркой буйной зелени,
провинциальная застройка конца 19 начала 20 века
и маковки куполов, разбросанные по всей панораме.
Не хватает лишь барышень в длинных платьях с кружевными зонтиками, защищающих их кудрявые головки от солнца, многоголосой веселой ярмарки на городской площади, телег, фаэтонов, колясок и звука цокающих копыт лошадей, спешащих со своими седоками.
Давно уже я заглядывалась на эти фотографии городка в интернете, они манили меня всей представленной выше гармоничной картинкой, не было желания ничего ни добавлять, ни убирать, хотелось лишь оказаться там самой и подтвердить эмоции, которыми зарядилась от экрана компьютера.
Спешу поделиться: эмоции, полученные от общения с городом, превзошли все мои ожидания. Это было спокойное знакомство, размеренные прогулки без суеты и спешки, а время, выделенное на него, хотелось продлить и растянуть хотя бы вдвое.
Весенний Торжок вскружил голову, буйные краски яркой зелени, цветение садов и умопомрачительные лужайки, а иногда и целые склоны холмов в одуванчиках! Сказка!
Торжок: название-то какое, уменьшительно — ласкательное. Именно таким он и остался в моей памяти: милым, тихим, спокойным, совершенно не суетным провинциальным городком с пустынными улочками, обшарпанным возможно больше, чем следовало бы по его прежним заслугам. Мне нравится этакая непричесанность, естественность и легкая обшарпанность, хотя порой все же хотелось видеть красивые архитектурные сооружения, дошедшие до нас из прошлого, в более достойном состоянии.
Время беспощадно и его щупальца иногда видны слишком отчетливо и так, что становится тревожно о будущем уникальных объектов, выдержат ли они борьбу с разрушительной силой природы, каков срок им отведен, если человек не соблаговолит вмешаться и помочь?
Торжок — очень древний средневековый город России с более чем тысячелетней историей. Он возник еще в 9–10 веках. В летописях городок впервые упоминается в 11 веке и назывался он в то время Новый Торг, что подтверждает его активную торговую деятельность.
С момента своего основания и вплоть до второй половины 15 века, Торжок входил в состав Новгородской Республики. Приграничный город имел огромное оборонное значение и являлся одним из главных защитников южных пределов республики, принимая на себя все удары врагов, стремящихся к Великому Новгороду. Но не только из-за междоусобных войн русских князей терпел город постоянные разорения, но и нашествия иноземных завоевателей.
В 1238-м году во время сокрушительного монгольского нашествия орды хана Батыя, жители Торжка сопротивлялись две недели, всеми силами сдерживая войско неприятеля, превосходившее их и по силе, и по количеству, и по выносливости.
Городок тщетно ждал помощи от Великого Новгорода…Он погиб вместе со всем своим населением, но защитил русский Север — монголы не пошли дальше, а предпочли атаковать и разорять южные регионы Руси.
В истории борьбы с монгольской ордой кроме огромного количества побежденных городов Руси лишь три города смогли длительно противостоять ее натиску. Отчаянно сопротивляясь, они вымотали орду физически: Торжок продержался 2 недели, Киев -13 недель, а маленький Козельск — 7 недель. Все три города были стерты с лица земли, но их гибель сыграла огромную роль: своим сопротивлением, противостоянием врагу, защитой своих рубежей они значительно ослабили натиск и мощь монгольской амии.
Эта героическая страничка в истории такого небольшого провинциального городка так меня поразила, что я не буду больше ничего рассказывать об его дальнейшей истории. Однозначно город тогда поднялся из руин, город выжил и жил дальше на протяжении нескольких последующих веков, то терпя бедствия, пожары, разорения, кризисы, то возрождаясь словно птица Феникс.
По состоянию на 2020-й год в городе проживало около 45 тысяч человек, которые с давних времен называют себя новоторами.
В настоящее время в заповедном Торжке сохранилось огромное количество памятников архитектуры и исторической застройки. В городе разработаны и действуют охранные зоны, потому как практически все старые улицы центральной его части сохранили облик начала 20 века.
Мое знакомство и изучение исторической части Торжка начнем с улицы Дзержинского, в прошлом Ямской.
Именно по этой улице еще с 16 века проходила дорога, соединявшая Москву, Великий Новгород и Санкт-Петербург. Путь до столиц долго, поэтому не только пассажирам, но ямщикам и лошадям требовался отдых. Возникали почтовые станции, постоялые дворы, трактиры, а улица получила названия — Ямская, позднее она называлась Петербургской.
Плотная деревянная застройка улицы очень сильно пострадала в 1941-м году: после вражеских налетов и последовавших за этим пожаров, сметающих языком пламени целые кварталы. Не пощадила здания и послевоенная реконструкция, когда стремились как можно быстрее восстановить жилье.
Но несмотря на существенные утраты, сохранность исторического Торжка гораздо выше, чем любого другого города Тверской области, в состав которой и входит город с 1935-го года.
Как и в любом другом городе нашей страны, очень большой проблемой Торжка является реклама: назойливая, разностильная, кричащая, броская, лишь бы заявить о себе как можно ярче и конечно же это все «ктовочтогоразд» совершенно не гармонирует с историческим обликом улиц города, отвлекает и раздражает. Но возвращаться к этой теме я больше не стану.
Одним из самых ценных усадебных комплексов Торжка является Усадьба Олениных, расположенная на улице Дзержинского, № 71, включающая в себя главный усадебный дом, два флигеля по обе стороны от него и небольшую часть сохранившегося с тех времен парка.
Петр Алексеевич Оленин, сын Алексея Николаевича Оленина, российского государственного деятеля, археолога, историка, художника, совсем еще юный 17-летний офицер лейб-гвардии Семеновского императорского полка, был участником войны 1812-го года, тяжело ранен в Бородинском сражении, чудом остался жив и дошел до Парижа.
В 1831-м году в деревне Митино, расположенной в трех километрах от Торжка, Петр Алексеевич обвенчался с Марией Сергеевной Львовой, своей троюродной сестрой, дочерью Новоторжского уездного предводителя дворянства Сергея Дмитриевича Львова, владельца родового имения Митино.
В январе 1833 годы в чине генерал — майора Оленин вышел в отставку и занялся своим любимым делом — рисованием, в чем неплохо преуспел, был известным в своих кругах художником — портретистом. Большую часть жизни провёл в своей усадьбе, выстроенной к осени 1835 года на землях, подаренных тестем, и названной в честь жены — Марии Сергеевны — Машук.
Главный усадебный дом на Ямской, постройки 1-й половины 19 века и принадлежащий помещику Львову, был также подарен отцом дочери. В доме частенько останавливались известные петербургские дворяне, помещики, чьи усадьбы располагались в окрестностях Торжка, не раз останавливался и Пушкин. Между прочим, именно в сестру Петра Алексеевича Оленина — Анну и был безумно влюблён поэт, посвящал девушке стихи, рисовал её на полях своих рукописей. Но когда Пушкин решил жениться на Анне и попросил ее руки-ему отказали. В усадьбе потомки Олениных проживали до самой Революции, а потом дом национализировали и открыли в ней клуб для солдат, а затем железнодорожную школу.
Главный усадебный дом на 9 окон декорирован наличниками — баранчиками, восстановленными во время реставрации, тогда же он был обшит вагонкой.
6
Музей А. С. Пушкина в усадьбе располагается с 1972 года, но внутри несколько экспозиций, посвященных поездкам по тракту Петербург — Москва, помещикам — друзьям Пушкина. Очень бережно воссозданы интерьеры старого дворянского дома с использованием реальных экспонатов, поступивших от потомков Олениных. Я была слишком рано и музей был еще закрыт.
7
В 2013-м году в правом флигеле на средства «Торжокские золотошвеи» был произведен ремонт и сейчас в нем находится музей «Дом пояса».
6
Пейзажная перепланировка коснулась и парка, имевшего большое значение для богатой городской усадьбы. Благоустройство территории позволило сохранить красивые столетние дубы, вязы, позднее высаженные липы и березы.
В парке были проложены дощатые настилы, установлены ажурные мостики.
Но самое главное, чем Парк Любви и Верности привлекает посетителей — это смотровые площадки, с которых открываются роскошные панорамы на Торжок, на правую набережную Тверцы.
В то раннее утро я была единственным посетителем парка, лишь чуть позже компанию мне составила молодая пара, но им было явно не до кого-либо!
Невероятно живописны берега Тверцы, которая уже давно не судоходная река, хотя когда-то была частью водного пути из Волги в Ильмень-озеро.
Правая набережная носит довольно-таки своеобразное название- Мобилизационная набережная.
Оно застряло во времени с тех пор, когда после Революции в бывшей усадьбе одного из новоторжских купцов — Овчинникова, был открыт военный комиссариат Торжка, который, впрочем, находится там же уже больше ста лет!
А раньше набережная называлась Учительской, потому как в одном здании снимали квартиры уездные учителя. Был организован своего рода учительский клуб: учителя приезжали в Торжок и по выходным, отдыхали, проводили различные встречи.
Торжок невероятно богатый город, ни один город Тверской области не обладает бОльшим количеством памятников архитектуры, истории, археологии и культуры -список состоит из 286 объектов! До революции в Торжке было 30 храмов и церквей, в наши дни в разной степени сохранности насчитывается 20.
Некоторые из них я вам покажу и первая из них — Ильинская церковь,
находится на Ильинской площади по адресу улица Красная гора, № 9. Впервые две деревянные церкви на этом месте были построены в 1625-м году, в 1738-м году они были заменены на каменный храм во имя святого Пророка Илии с приделом святой мученицы Параскевы. По прошествии 80 лет по инициативе священника Симеона Торочкова началось строительство нового двухэтажного храма.
Ильинская церковь известна двумя памятными событиями, записанными в хрониках церкви: 13 февраля 1826 года в ее нижней части на ночь было поставлено тело императора Александра I, скоропостижно скончавшегося в Таганроге и перевозимого в Петербург. А 31 мая того же года через Торжок перевозили тело его супруги, императрицы Елизаветы Алексеевны, скончавшейся в городе Белёве Тульской губернии и так же на ночь поставленной в Ильинском храме.
После Революции в церкви размещался спортивный зал бокса, в 1930-м году церковь приспособили под общежитие новоторжского педагогического техникума. В 1971-м году здание было передано ДСО «Спартак» и в нем опять разместили зал бокса. В 2005-м году храм стал подворьем монастыря Нилова пустынь, а с 2013 года церковь вошла в состав Торжокского благочиния. Про колокольню отдельно ничего не известно, лишь то, что во время войны при бомбежке в нее угодил немецкий снаряд.
Ильинская площадь по меркам представления о площадях довольно скромная, около нее сходятся улицы: Вокзальная и Дзержинского и берут начало еще две: Красная гора и Степана Разина. А еще на площади остановка Автоэкспресса и в крошечном офисе, притулившемся между магазинчиками, продают билеты на маршрутки, курсирующие по окрестным городам и населенным пунктам.
2
Именно сюда я приехала из Вышнего Волочка.
Отправимся с вами по главной дороге Петербург — Москва, улице имени Дзержинского, бывшей Ямской и полюбуемся типичной новоторжской застройкой 2-й половины 19 века. Живописные фасады и сдвоенные чердачные окна — эта деталь индивидуальна и характерна лишь для Торжка.
Информационный щит спешит помочь. Кстати о своем отеле «Торжок» я вам уже рассказывала, именно его название указано в стенде, как памятка и подсказка туристу.
Остановимся у площади Революции, некогда весьма оживленной Дворцовой площади. На пересечении с улицей Студенческой стоит красивое двухэтажное здание нежно-голубого цвета, по праву это самая знаменитая в свое время гостиница Пожарских.
Первое здание-жилой дом для своей семьи на этом месте был построен ямщиком Василием Пожарским в конце 18 века. В начале 19 века его наследник, купец Евдоким Дмитриевич Пожарский переделал дом в гостиницу. Владелец особняка был ямщиком и большую часть времени занимался извозом, а гостиничными делами занимались женщины: жена, дочь и свояченица Евдокия. Вот как раз Евдокия, ну очень искусная повариха и прославила фамилию Пожарских. Это из-под ее умелых рук выходили наивкуснейшие котлеты, получившие название «пожарских».
В 19 веке всяк проезжавший по Ямской обязательно останавливался в гостинице Пожарских, а народу-то было видимо-невидимо: известная интеллигенция, музыканты, писатели, даже коронованные особы и члены императорских семей.
Конечно останавливался и Пушкин, а однажды, в 1826 году после сытной трапезы, в письме к другу прямо-таки прославил гостиницу навечно:
«На досуге отобедай
У Пожарского в Торжке
Жареных котлет отведай
И отправься налегке».
В 1834-м году Евдоким Дмитриевич завещал гостиницу дочери, Дарье Евдокимовне.
Помещения уже не справлялись с огромным потоком постояльцев, поэтому в 1840-м году старое здание было разобрано и построено новое. Нижний этаж особняка был каменным, второй — деревянным, украшением служила новомодная архитектурная деталь — эркеры, впервые появившиеся в Петербурге в середине 1830-х годов.
Оформленная богатым декором и деталями интерьера, гостиница была популярна вплоть до смерти ее хозяйки в 1854-м году, а затем все имущество было выставлено на аукцион. Видимо у Дарьи Евдокимовны не было ни детей, ни наследников.
С 1857-го года новый владелец особняка купец Павел Федухин устроил в нем трактир. После революции в здании разместили клуб Новоторжского пожарного общества, с 1922 года — клуб железнодорожников имени Парижской коммуны.
В 1992-м году в здании, потерявшем свой былой лоск и изрядное количество декора, началась реставрация, растянувшаяся на долгие десять лет и закончившаяся…пожаром! В огне уцелел лишь первый каменный этаж! Но сегодня бывшая гостиница Пожарских — настоящая жемчужина Торжка и она принадлежит Всероссийскому Историко- Этнографическому музею.
Напротив бывшей гостиницы Пожарских зеленый газон площади Революции (в прошлом, Дворцовой, звучало гораздо лучше), в центре памятник Ленину (никогда его не фотографирую, стоит себе, созерцает). По обе стороны площади, обрамляя ее с юга и севера, самый лучший памятник регулярной застройки Торжка, состоящий из двух огромных усадебных комплексов. Занимающие каждый по кварталу, комплексы были построены по проекту, разработанному в 1770-м году архитектором, градостроителем, сыном живописца петровской эпохи Романа Никитича Никитина — Петром Романовичем Никитиным.
Детали фасадов — вершина архитектурной моды для того времени, стали предметом для подражаний в многочисленных гражданских и церковных сооружениях Торжка.
Возведенные в едином стиле, уникальные градостроительные комплексы почти полностью дошли до наших дней, даже флигели и ограды, правда в разной степени сохранности.
В южном комплексе располагались Дом городничего, казначейство, канцелярия. Читала, что в 1990-е годы велась реставрация, но, чтобы найти ее следы сейчас, надо обладать фантазией.
Зданию Присутственных мест (государственное учреждение в Российской империи), возведенному в 1780 -м году напротив, повезло больше, оно всегда было востребовано, поэтому и сохранилось гораздо лучше.
В конце 19 века над зданием надстроили деревянную семиметровую каланчу, а в здании разместилось Добровольное пожарное общество и находилось в нем вплоть до 1918-го года.
Площадь Революции замыкает один из важнейших памятников архитектуры Торжка — Императорский Путевой дворец, построенный на высоком берегу реки Тверца в 1776 году по типовому проекту уже знакомого нам Петра Романовича Никитина.
Это один из нескольких аналогичных дворцов, построенных по указу Екатерины II по всему Московско — Петербургскому тракту, предназначенный для отдыха императорской семьи, оправляющейся в путешествие. Проект в стиле классицизма, созданный Никитиным, служил «образцовым» вариантом, по нему позднее строились дворцы в других уездных городах по всему тракту: Вышнем Волочке, Медном, Городне.
Дворцовая усадьба, растянувшаяся на целый квартал, включает в себя дворец, два флигеля, ограду, ворота и сад, посаженный в конце 19-начале 20 века.
В 1822-м году во дворце был расквартирован Владимирский уланский полк.
В 1827-м году Путевой дворец был приобретен Торжокским городским обществом и в нем разместили больницу и воспитательный дом.
В 1830-м году дворец был вновь передан войскам Владимирского уланского полка.
5
В 1840–42 годах дворец был перестроен и весь наружный декор: колонны, портик, оконные проемы появились именно тогда.
С 1859 года вплоть до начала 21 века во дворце размещались различные учебные заведения. А затем некогда роскошное и востребованное сооружение было брошено и никому не нужное, оно постепенно приходило в упадок, разрушалось и сейчас находится на грани катастрофы. Внутри во дворе я заметила машину и каких-то людей, возможно это охрана.
Напоследок, чтобы не заканчивать рассказ на такой грустной ноте, расскажу еще про одну любовную страничку, касающуюся семьи Олениных.
У Петра Алексеевича и Марии Сергеевны Олениных было шестеро детей, старшая дочь — Елизавета, любимица у матери.
Старший сын имама Дагестана и Чечни Шамиля — Джемаль Эддин во время Кавказской войны в девятилетнем возрасте был взят заложником, привезен в Петребург и зачислен в кадетский корпус.
В 1848-м году Джемаль поступил на службу во Владимирский уланский полк и оказался в Торжке. Провинциальный городок, уланские офицеры, светская жизнь, встречи, знакомства, балы, танцы!
Оленины принимали у себя в доме гостей, где и произошла встреча живой и впечатлительной Елизаветы и серьезного, вдумчивого, восточного красавца Джемаля.
В 1854-м году молодые обручились и Джемаль обратился к императору Николаю I за разрешением на брак. Но в это время произошли очень серьезные неприятности на Кавказе и Джемаль был возвращен на родину.
Молодые пытались писать друг другу, но письма им умышленно не доставлялись.
Шамиль, рассерженный на сына, насильно женил его на знатной чеченке, но молодой человек тосковал по любимой девушке, оставленной в России и в 1858-м году умер от чахотки.
Елизавета же прожила долгую жизнь, была дважды замужем и скончалась в 1922-м году.
Грустная история, ее описал в своем рассказе потомок Олениных, писатель Петр Алексеевич Оленин-Волгарь. Кому интересно, это здесь: «Невеста Шамиля».
Теги:
Самостоятельные путешествия, Культурно-познавательный туризм
Несколько лет назад некий католический священник с юга Нидерландов публично признался, что является геем, и поведал, что мечтает о легализации своей связи с другим таким же. Дело вызвало нешуточный резонанс в медиа и обществе, а местный епископ должен был официально отреагировать и приказал священнику вернуться к целибату и покаянию.
Однако сразу же среагировали и прихожане, которые организовали большую манифестацию в защиту своего приходского священника. Так пишет профессор Ягеллонского университета Петр Очко в книге «Открытка из Мокума. 21 рассказ о Голландии». На нее ссылается портал Onet.pl.
Скандал этот — лишь часть проблем в церкви страны.
Нидерланды считаются страной почти образцовой в смысле евангелическо-реформатской традиции. Однако приглядевшись ближе, можно понять, что ситуация гораздо сложнее. Представители самой многочисленной религиозной группы в Нижней Стране сейчас и всегда были… католиками.
Однако это совсем другие католики, нежели в Польше, Литве, Словакии или Венгрии. Они поддерживают эвтаназию, согласны со свободным выбором женщин между родами и абортами и аплодируют однополым парам, в том числе практикующимся среди католиков. Более того, геи ходят к причастию, но не идут на исповедь — исповедь воспринимают как вид психологического насилия, попыткой получения институционального контроля над жизнью личности. Если их спросить о соблюдении поста, они удивляются еще больше: разве это не средневековый обычай?
Только 1 процент верующих ходят в церковь, остальные хотят молиться дома или на прогулке. Когда в 2014 году Папа Франциск хотел посетить Голландию, его визит остановил сам кардинал Вим Эйк. Он боялся, что почти никто не появится на торжественной мессе и высокому гостю будет обидно.
После богослужения в нефах храма выставляются столы, приходской священник становится официантом, подает кофе и спрашивает о делах семейных, а члены приходского совета угощаются пирожными и печеньем.
В повседневности этот совет организует жизнь общины, занимается финансами, платит священнику зарплату и отчитывается за пожертвования до последнего цента. Katholike — означает с греческого «всеобщий». Однако моделей католицизма много.
Если бы упомянутый в начале статьи священник-гей сидел тихо, то ничего бы не случилось, как он считает. Но дело приняло нежелательный оборот, вызвав резонанс по всей стране. Во время манифестации в защиту него местные прихожане подчеркивали, что такого хорошего священника и, более того, с таким симпатичным партнером им не найти.
Не оставили без внимания этот случай и протестанты. Они выступили с контрпредложением: они, тоже имея проблемы с кадрами, обратились к смелому священнику, предложив ему принять свободный приход, вступить в брак с любимым и постепенно перейти в новую конфессию. Более того, протестанты предложили ему в первые годы проводить мессы на свой лад, а для верующих это будет тоже неким разнообразием.
Ситуация в этой стране может быть объяснена статистикой, которая, как известно, знает все. Данные 2015 года, которые, скорее всего, сейчас уже иные, говорили, что 50 процентов нидерландцев — мужчин и женщин — считают себя атеистами, неверующими или агностиками.
Если речь идет о верующих, то 23,7 процента граждан Королевства Нидерланды — католики, 15,5 процента — протестанты разных ответвлений, 4,9 исповедуют ислам, в то же время 5,7 процента являются буддистами, индуистами, иудеями и даже членами «Церкви Летающих Спагетти», да и другими…
К тому же некоторые «верующие» — это также деисты, христианские атеисты (принимают этические нормы, но решительно отвергают веру в Бога и метафизику) и голландское изобретение — йеттисты, «дальние родственники» агностиков.
«На вопрос, верят ли они в Бога, отвечают, что абсолютно нет, но не гарантируют, что нет «чего-то» (на голландском языке jetts) вроде «космической вагины» или «мистического радужного тигра», — пишет автор книги.
В такой секуляризованной стране, как современные Нидерланды, добрый пастырь (причем пастырь верующий, так как есть духовные лица — открытые атеисты) — это воистину сокровище, никому другому таким не стать.
Хотя католицизм в сравнении с другими конфессиями чувствует себя здесь и так неплохо, цифры говорят об обратном.
Между 2013 и 2014 годами число приходов римско-католической церкви в Нидерландах упало с 1525 до 760. Нет месяца, чтобы какой-то ненужный костел не переделывался в ресторан, жилой дом, библиотеку или магазин. Так, например, случилось в Маастрихте. Здесь бывший католический храм монахов-доминиканцев готического стиля превращен в библиотеку и ресторан. В Утрехте старинная церковь стала небольшим конгресс-центром.
Размывание традиционных ценностей, пренебрежение к христианству, возникновение сект и якобы новых церквей как институций — все это вызывает тревогу не только в Апостольской столице, но и в сердцах простых верующих, так называемых аврамических религий. И случай со священником-геем и резонансом на него в обществе — тревожный сигнал Европе: что-то не так на Старом континенте.