Рассказ об одном из деятелей эпохи возрождения

Личность Предстоятеля Церкви, его вдохновенное, убеждающее, окрыляющее слово действуют не только на всякого верующего, но и на всех остальных, кто его слушает, столь благодатным образом, что невольно задаешься вопросом: в чем секрет такого воздействия слова? Может быть, в речах Святейшего Патриарха Кирилла есть какая-то тайна? С просьбой «поверить алгеброй гармонию» «Журнал Московской Патриархии» обратился к известному лингвисту, профессору Государственного института русского языка имени А.С. Пушкина и Николо-Угрешской духовной семинарии Владимиру Аннушкину (№ 11, 2021, PDF-версия).

Что это значит: Патриарх Кирилл — словесник? Это значит служитель Слова. Слово — Бог, человек — образ Божий, значит, «словесный». Слово, воплотившееся во Христе, дано как «самый совершенный подарок Бога человеку» (Н.В. Гоголь). «Цель моей жизни, — говорит Патриарх Кирилл, — служение Богу» и, следовательно, служение Его Слову через свое пастырское слово.

А «словесники» — мы все, ибо это главная характеристика каждого человека: «Скажи мне слово — и я скажу, кто ты». Особенно важно это понимать служителю Церкви, от слова и общительности которого (дарования Божия) зависит, пойдут ли люди в храм к Богу и либо останутся в нем, либо покинут, потому что не найдут сердечного милосердия и божественной мудрости, которые обязательно должны проявиться в слове пастыря.

Что значит: Патриарх Кирилл — ритор? Ритор — мастер и учитель красноречия, в старину — добрословия, благоязычия, истинноглаголания, сладкогласия. Это у иных журналистов и политиков речь оппонентов называется «риторикой» — синонимом празднословия и лжеречия, но риторика — наука и искусство убедительной, подлинно украшенной, а лучше сказать, совершенной речи. Можно ли не стремиться так излагать свою мысль?

А риторы — также мы все, и мы бываем и злоречивы, и пусторечивы, и гневливы, и льстивы, забывая что «все беды человека — от его языка» и за каждое праздное слово дадим ответ в день суда. Перечитайте перечень грехов — вы увидите, что все они так или иначе связаны со словом или злословием. В чем же совершенство человека, если нам рекомендовано «быть совершенными» Отцом Небесным? Учитель Пушкина, профессор риторики и словесности в Царскосельском лицее Николай Кошанский, ответил бы: «В силе ума и даре слова, в этой великой, Небом указанной нам цели».

Что значит: Патриарх Кирилл — благовестник? Несущий благую весть, словом сеющий в сердцах людей благо… «Евангелие» переводится как «благовестие». Святителя Крымского Луку благословлял духовный наставник, послушав его беседы: «Вы призваны не крестити, а благовестити». А мы все также призваны быть благовестниками, коли в народной мудрости нам предписывается: «сердце сердцу весть подает».

Честно говоря, не хочется растекаться мыслию по журнальному листу в рассказе о риторике, нужной не только каждому священнику как служителю слова, но и каждому гражданину. Не лучше ли показать это искусство практически — на примере слов-речей Святейшего Патриарха Кирилла, о котором ежеутренне православный народ молится, чтобы он был «цел, честен (чтим), здрав, долгоденствующ и право правил слово Твоея Истины»?

Главное, чем силен наш Патриарх, — сердечное умение чувствовать нерв событий, когда, сообразуясь с вечными истинами, заповедями Божиими, он говорит о том, что волнует сегодня каждого, и тогда слово пастыря становится столь необходимым, что его невозможно не слушать. В этом его стилевой замысел, а стиль есть своеобразное соотнесение мысли со словом и поступком, когда новая и неожиданная мысль оратора, выразительно и (не побоимся сказать) изящно оформленная, заставляет приникать и неотрывно слушать. Разберем несколько таких речей.

Слово Святейшего Патриарха Кирилла в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы в Храме Христа Спасителя 7 апреля 2020 года начато напоминанием самого праздника: «Сегодня мы празднуем великий двунадесятый праздник Благовещения Пресвятой Богородицы». Все как в старинной риторике: начать надо с темы… А дальше — оценка, и она вдохновляет и располагает к благоволению по отношению к оратору: «Это событие, которое открыло новую эру в человеческой истории». И — неожиданный переход к главному, о чем будет вся речь, которая будет обращена к нерву сегодняшних событий, с тем чтобы привнести в мир благую мысль, весть, объяснительное слово:

Кстати, сегодня нередко мы слышим слово «кризис» — люди используют это слово, не всегда зная его прямое назначение и смысл. А кризис — это перемена; в античности это слово означало перемену, причем не обязательно к худшему.

Теперь уже невозможно не слушать, потому что Патриарх заговорит о самом насущном — кризисной ситуации, связанной с пандемией. И — это обычно для речей Патриарха — он ставит вопрос и будет на него отвечать.

Итак, мы живем, несомненно, во время кризиса, а значит, мы живем во время перемены. И возникает вопрос, что́ это за перемена.

Ответ следует не сразу: чтобы заострить проблему, оратор описывает сегодняшнюю ситуацию, показывая, что фактически нет «спасительных мест», где можно бы укрыться от эпидемии: если раньше такие места были, то теперь «практически нет, потому что мы — перед лицом глобальной инфекции». И как точно и по-новому отмечено, что мы переживаем «особое историческое время», заставляющее задуматься: что же это за «вселенская напасть, от которой нигде нельзя укрыться»? Исходный ответ — самое общее объяснение, которое должно создать оптимистический настрой, что худшего сценария можно избежать:

Бог посылает болезни в наказание или в исправление, а иногда одно связано с другим. И очень важно, чтобы эта болезнь, этот страх смертный послужили всем нам в исправление. Мы в конце концов должны осознать истину, которая очевидна для человека, живущего по законам веры, но совершенно не очевидна для людей неверующих. Настал их час задуматься! Что же это за истина? А истина в том, что Бог — Творец мира, и от Него зависит человеческая судьба.

Ответ получен, но вот и следующая коллизия, которая объясняет, почему с этим очевидным для всякого верующего человека положением мир не соглашается. Объяснение будет простым и понятным: просто на место Творца мира и судьбы поставлен человек. И этим самодовольный человек гордился раньше и продолжает гордиться теперь. Самое выразительное — в том, что Патриарх скажет дальше; примеры, используемые им, заставляют вспомнить «Риторику» Ломоносова, который призывал учить, «удовольствуя речь примерами». Их читаешь с подлинным наслаждением, потому что получаешь удовольствие от хорошего литературного языка, от логической выстроенности примеров, закономерно шествующих от античности до наших дней, красоты фигур речи и одновременно понятности и простоты стиля. И, как у хорошего школьного учителя, имеется ясность одной обсуждаемой мысли…

А почему «по стремнинам не шатается глас его» (такую характеристику давали «златословным» риторам в XVIII веке)? Ответ у Пушкина: «Блажен, кто крепко словом правит и держит мысль на привязи свою». И конечно, для всех нас это образец полемической речи, примерами (пронумеруем их) разбивающей аргументы противника:

Казалось, что грандиозное развитие науки, начавшееся в конце XIX и захватившее весь XX и начало XXI века, привело к утверждению автономии человека, в том числе от Бога. Мы всё можем, мы великие и сильные, мы в центре мира, человек в центре бытия! Кстати, в этом нет ничего нового: (1) и в Античности человек провозглашался центром бытия. Тогда и боги были как люди, со своими страстями, которые любили, гневались, интриговали друг против друга, но античное религиозное сознание ставило их в центр духовной жизни. (2) Потом и в истории христианства наступил период возрождения античной культуры, так называемая эпоха Возрождения, и самой большой опасностью той эпохи было то, что человека снова поставили в центр бытия. (3) Последующие идеологии бережно сохраняли центральное место человека во вселенной. «Человек — это звучит гордо!» Каждый, кто изучал творения Горького, помнит эти слова, которые школьники моего поколения заучивали наизусть. «Человек — это звучит гордо», и нет никакой другой силы, которая была бы в центре бытия.

А дальше автор этой статьи слышит то, что слышится на большинстве наших ученых советов и прочитывается в большинстве диссертаций: главный, мол, поворот, который совершила наука, — она, «инновационщица», повернулась наконец к человеку, поэтому и главное, магистральное направление в гуманитарных дисциплинах — антропоцентрическое. Доказать, что для благополучного существования человека не гордость человеческую надо ставить на первое место, а именно Бога, Который охранит, спасет, умудрит, наставит, просветит, укажет путь, в иных случаях бесполезно, потому что современные антропосы-мудрецы просто не понимают, о чем идет речь… Вам скажут: «Мы всё это читали, проходили, изучали…» Почему скажут? Потому что каждый ученый увлечен своей проблемой и утверждает свою самость: он «звучит гордо…», и на месте Бога — или он сам, или его наука.

Сила слова Патриарха — в изобретении оригинальных объяснительных аргументов. Со студентами Николо-Угрешской семинарии я стараюсь сформулировать эти аргументы кратко, выстраивая композицию разбираемой речи. Тезис «человек в центре бытия — это ошибка» доказывается убийственным для оппонентов аргументом: человек — преходящ, Бог — неизменяем. Однако что важно для ритора и для вас, досточтимый внимающий читатель? Не только ЧТО, но и КАК будет изложен аргумент в стиле распространенной речи. Стиль — это и слова, и предложения, и построение фразы, которые затем воплотятся в произношении. Вот как выглядит стилистически это обоснование:

Антропоцентрическая цивилизация, / которая поставила человека в центр, вытеснив Бога из жизни, / сместив Его из центра на периферию бытия, / совершила страшную ошибку. А почему? А потому что человек / — это преходящее явление. У человека меняются вкусы, нравы, обычаи, убеждения, даже система нравственных ценностей, / и в силу этой переменчивости не обеспечивается духовное преемство поколений, не обеспечивается целостность человеческой жизни. Потому что только Бог неизменяем, / только в Боге абсолютная истина, / в Нем абсолютная правда, / и если Он в центре человеческого бытия, / то задача человека заключается не в том, чтобы бороться с Богом и вытолкнуть Его из центра, / но чтобы принять Его в свое сердце и в свой разум и через это стать новым человеком, / живущим по Божиему закону, устрояющим жизнь по этому закону.

И надо уметь вернуться к началу и основной теме. А эта тема — кризис, перемена, и от нас зависит, будет «это перемена к лучшему или к худшему». Один из основных аристотелевских законов, придающих речи оптимистический, обнадеживающий характер, — говорить о будущем, а не заниматься судом прошлого. Если бы это понимали наши политики, деловые люди и иные священники! А Патриарх переходит к таким советам и прогнозам, заостряя внимание на опасностях и неверном выборе пути, который всегда возможен. Но за описанием возможных «неверностей» и «неправильностей» видится уже путь верный:

Если мы будем впадать в панику, терять человеческий образ, если даже эти сложные обстоятельства жизни не приведут нас к Богу, если мы в очередной раз потеряем шанс стать народом Божиим, тогда мы подпадаем под власть людей переменчивых, которые сегодня формулируют одни ценности, идеи, завтра — другие и очень часто начинают подавлять ближних своих, чтобы только те ценности и идеи, которые они провозглашают, стали ценностями и идеями всех остальных.

Не могу не обратить внимание читателя на риторические (стилистические) фигуры, которыми выстраивается речь Патриарха. Я бы взял это предложение в школу для синтаксического разбора, если бы иные разборы не отвращали нас от языка, а способствовали бы восприятию его красоты и выразительности. Красоту, стилистическую сложность мысли современный человек должен научиться воспринимать, потому что краткость не всегда «сестра таланта», иная краткость — от бедности мысли и чувства, а распространенность — от богатства идей и подлинной «небесной красоты» (Ломоносов) нашего словесного языка. Разглядите, почувствуйте красоту строя приведенной выше фразы: анафора (единоначатие) с тройным повтором Если… если… если… — а всякий повтор (если это не тавтология!) способствует нагнетанию эмоциональности речи, усилению акцентировок смысла, но затем — удивительное разнообразие слов (повторяется только тема — «идеи и ценности»), объясняющих, что же произойдет с идеями и ценностями, если они будут переменчивы, как сейчас в Европе, и начнут особенно «подавлять ближних».

Предполагаемый вопрос от читателя: можно ли научиться так мыслить и так выражать мысль в слове? Может быть, это талант и вдохновение? Или это — результат труда и учебы, хороших учителей и неусыпного бдения? Безусловно, и то и другое! Для каждого из нас оптимистично следующее: у каждого есть талант, и его надо открыть в себе, над ним надо вдохновенно и дерзновенно работать, не зарыть его в землю, просить Господа: «Научи, что ми подобает дерзновенно творити и глаголати». Конечно, это труд и учеба у хороших учителей (определите, кто для вас образец, и поразмыслите, чему вы у него/нее научились), чтение хороших книг (а православному человеку — и священнику, и студенту семинарии, и мирянину — и тут повезло: он читает главную книгу человечества — Священное Писание, которое потому и названо Библией (то есть Книгой), что здесь изложены проверенные тысячелетними испытаниями истины для неколеблемого стояния в мысли и слове).

Но вернемся к слову Патриарха и поучимся тому, что имеется в риторике как учении о мысли (Николай Кошанский ясно наставлял царскосельских отроков: «Риторика — наука изобретать, располагать и выражать мысли»). Есть такое понятие в теории, и ему надо бы поучиться практически, как «примышление», то есть присоединение одной мысли к другой, требующее остроумия, находчивости и сообразительности. Здесь подстерегает опасность, потому что иной оратор как начнет говорить, и по ассоциации одна его мысль цепляется за другую — и его уже не остановишь… Не от одного журналиста и работника телевидения, записывавшего «Слово пастыря», слышал, что Патриарх Кирилл «чувствует время» и заканчивает ровно через три минуты, если ему даны три минуты, и через десять минут, если даны десять.

Чтобы закрепить мысль (а она уже устремлена в будущее), Патриарх вновь рисует возможную «мрачную» картину, за которой «свет во тьме светит, и тьма его не объят». Значит, не бойтесь картин будущего, но предупреждайте о них:

Сколько же еще должно быть испытаний, сколько еще должно прожить человечество, чтобы уяснить простую истину: отказ от Бога немедленно поставляет в центр бытия человека с его несовершенством, с его переменчивостью, с его грехами, с его предпочтениями политическими, духовными, культурными? И невозможно объединить род человеческий вокруг этого сверхчеловека, потому что всегда найдутся другие, которые скажут: «Я хочу быть на этом месте». Ведь история учит нас, что так оно и было. История знает кровавые перевороты, когда некие лидеры, часто вдохновенные и харизматичные, пытались занять центральное место в жизни людей, а потом находились другие, которые их свергали, и так до бесконечности.

Но закончить речь, точнее слово (почувствуйте стилистическую разницу между «речью» и «словом»), нужно, конечно, в безусловном свете:

Мы живем в эпоху перемен. Это и есть кризис, но от нас будет зависеть, перемены ли это к лучшему или к худшему. Для того чтобы перемена была к лучшему, мы должны вспомнить, что человек создан Богом, и в центре жизни человека должен быть Бог с Его законом праведным, непогрешимым; законом, исполнение которого приводит человека к подлинному счастью не только в его личной, сокрытой от других жизни, но в построении общественных отношений, отношений между человеком и природой, отношений человека и космоса. Если в центре — Бог, то ничто не дает человеку права разрушать окружающий его мир, следствием чего становятся катаклизмы, эпидемии, личное и общественное несчастье.

Итак, ничто не «разлучит нас от любве Божия» (Рим. 8, 38-39). И вот уже окончание речи, где по правилам (а правила — не догма, не стандарт, а творческое руководство к действию) необходимо подвести итог сказанному и вдохновить слушателей на будущее. Чем-то такое заключение-пожелание похоже даже на праздничное застолье, когда оратор формулирует «здравицей» прогноз на будущее, — и между прочим, как в простом семейном застолье, так и в церковном красноречии «слышатель» (так писалось во времена Ломоносова) ждет и жаждет искреннего и распространительного (по уместности!) слова. Вот как устремляет нас в будущее Святейший Патриарх:

А потому сегодня мы все молимся и просим Господа, чтобы Он простил грехи наши, чтобы поддержал нас, народ наш и весь род человеческий в это тяжелое время, дал возможность увидеть и понять пути Его Промысла, дал возможность и умом, и сердцем почувствовать Его присутствие и в жизни нашей, и в жизни рода человеческого, и во всей человеческой истории. Тогда то, что мы называем кризисом, временем перемен, будет кризисом во благо, переменой к лучшему. Об этом мы все должны сегодня молиться и, концентрируя свою волю и свои силы, стараясь в том числе делать все для того, чтобы не содействовать распространению инфекции, управлять своими поступками так, чтобы не наносить вред себе и окружающим. Тогда все мы сможем выйти из этого испытания совсем другими — с сильной верой и с ясным пониманием того, что Бог и есть Господин истории. Пусть именно к этому радостному, светлому и вдохновляющему будущему предрасположатся сердца и умы народа нашего и всех людей, чтобы, приняв Бога в сердце, мы могли действительно устроять тот мир, в котором бы грех стал небольшим-небольшим островком в океане любви. Аминь.

Мы, филологи, занимающиеся «словом» и «словесностью», обращаем внимание больше на язык и стиль, церковные деятели — на смысл и содержание; оттого первые недооценивают философско-нравственную сторону речи, а вторые — эстетическую, индивидуально-стилистическую выразительность речи. Патриарх Кирилл соединяет в своих «словах» и общении содержательно-смысловую и словесно-стилистическую области речи — вот почему так полезно нам понаблюдать и поучиться не только «смыслу», но и «стилю». Посмотрите, например, на развитие мысли (фигуру нарастания) в следующих синонимических выражениях — их могло бы и не быть у иного «простоговорящего», но здесь они и необходимы, и оправданны. Как бы обеднилась речь, если бы этих синонимов как дополнительных слов не было:

• молимся и просим Господа;
• чтобы поддержал нас, народ наш и весь род человеческий;
• дал возможность увидеть и понять пути Его Промысла, дал возможность (повтор!) и умом, и сердцем (параллельные конструкции) почувствовать Его присутствие (вы, читатель, улавливаете, что все это синонимические выражения?) и в жизни нашей, и в жизни рода человеческого, и во всей человеческой истории (три последних выражения — типичное «нарастание», «нагромождение», в музыке называемое крещендо — постепенное увеличение).

Не утомил ли автор читателя таким стилистическим разбором? Но деваться некуда: и слушание, и чтение — труд, и труд этот должен быть не усыпляющим разум, а побуждающим сознательно вдумываться в смысл каждой произносимой речи. Не потому ли наш «слышатель», убаюканный стилистическими красотами иных политических или рекламных речей, не понимает, что его сознанием попросту манипулируют научившиеся ложному красноречию риторы? А «ушеса слышателей», как писалось в «Риторике» XVII -века, надо и «отверзнуть», и «усладить», но никак не «обременить»…

Итогом же разбираемой нами речи Патриарха Кирилла становятся «радость, свет и вдохновение к будущему» — это то самое эмоциональное обрамление нашей жизни, ее энергетика, настроение, с которым мы все должны покидать храм Божий, напитавшись встречами с нашими духовными пастырями.

«Основания красноречия суть страсти» — такими словами начинал книгу «Правила высшего красноречия» Михаил Михайлович Сперанский в 1792 году, будучи профессором философии и риторики и готовясь к карьере великого государственного деятеля. В сущности, умением «возбудить страсти» как чувства и эмоции и пользуются наши светские ораторы, манипулируя или доказывая «правдоподобное» впечатлительным слушателям. «Страсти» могут быть неверным установлением и состоянием духа человека (поэтому «Господи, избави мя от страстей!»), но Ломоносов в классификацию и описание страстей включил и любовь, и радость, и надежду, и милость: «Любовь сильна как молния, но без грому проницает, и даже самые сильные ея удары приятны. Ритор, который сию страсть в слушателях возбудит, уже во всем прочем над ними торжествовать может». Не в знании ли сердца человеческого, природы чувств и страстей состоит одна из главных обязанностей служителя Богу, Церкви, Слову как воплотившемуся Христу, который самим словом своим способен устроять движения и жизни человеческих сердец?

Памятуя о пагубе страстей (Нил Сорский), будем помнить и о том, что просим Господа избавить нас «от окамененнаго нечувствия», ведь основанием риторики является нравственно-духовная сущность говорящего, стремящегося к «насаждению благих чувств… и высшей справедливости в человеческом обществе» (А.Ф. Лосев).

***

Влиятельность личности Патриарха, несомненно, связана с его словесным «дарованием», а о «многообразии дарований» всех членов Церкви говорит он сам, предполагая исполнение своего духовного подвига «через молитвенное общение и соборное делание». Наше молитвенное общение, как и общение во всех других формах, требует соответствия коммуникативным потребностям современного мира, о чем Святейший Патриарх высказывался не раз применительно к духовному образованию наших будущих пастырей. Посещая Николо-Угрешскую семинарию 22 мая 2018 года, он говорил не только о требованиях высокого интеллекта, но и о «богословской подготовке, которая давала бы возможность поддерживать достойный уровень коммуникации с внешним миром».

Внимание, читатель! Сначала — богословская подготовка и интеллект, затем — коммуникация и коммуникативные, то есть словесные, речевые, способности и дарования. И такая последовательность будет и в Притчах (сначала — праведность и мудрость, потом — «радость человеку в ответе уст его, и как хорошо всякое слово вовремя»), и в Псалтири (сначала «сердце чисто созижди во мне, Боже…», а затем «Господи, устне мои отверзеши…»), и в Евангелии: сначала «Возлюби Господа твоего всем сердцем…» и восприми в заповедях блаженства нравы человеческие (нищету, кротость, алкание правды, миротворство…), а затем из «благого сокровища сердца своего» пусть «глаголют уста» твои. И при этом не забывай, что «за каждое праздное слово» ответишь «в день суда».

Общение с внешним миром предполагает воплощение в каждом из нас обсуждаемого «словесного дарования». Оно воплощается прежде всего в «проповеднической деятельности» — и Патриарх Кирилл отметил возросший уровень проповеднической деятельности московского духовенства…

Наши священники научились говорить языком, понятным для современного человека, и передавать истины православной веры так, чтобы эти истины воспринимались людьми сквозь призму их каждодневного опыта, — и это самое главное.

По ассоциации (а мы договорились о «примышлении») не могу не вспомнить о разговоре в кулуарах завершившегося I съезда Общества русской словесности Президента В.В. Путина с избранным председателем ОРС Святейшим Патриархом Кириллом, академиком РАО Л.А. Вербицкой, «главным» на тот момент русистом в нашей науке, и политиком В.А. Никоновым. «Вы занимаетесь главным делом в нашей стране» — так оценил В.В. Путин роль и значение словесности, а значит, и словесного образования, и всех речевых наук и искусств, развивающих наши дарования.

Святейший Патриарх часто говорит о языке — речи — слове, об умении общаться с людьми и реализации силы слова, которое сильно не само по себе (мало ли кто из наших общественных деятелей силен в красноречии?), но, как выразился сам Святейший, «единственная наша сила — это сила слова, сила веры, сила молитвы, сила убеждения». И эти четыре понятия: слово, вера, молитва, убеждение — пусть соединятся в единое целое, потому что «Слово человеческое подобно Слову Божию» (святитель Игнатий (Брянчанинов), и оно ведь только подобно, оно может стать всяким — и добрословием, и злословием, оно только должно быть устремлено к обожению… Цель Предстоятеля Церкви, как он сам говорит, — донесение Слова Божия, проповедь Божией правды, а «Слово Божие — это не слово человеческое»… Чтобы Слово Божие было донесено, нужны вера, молитва и сила убеждения; вера — как «уверенность в невидимом как бы в видимом» (свт. Филарет Московский), «особое состояние души, предполагающее чистоту ума и сердца» (из первой беседы в «Слове пастыря» митрополита Кирилла, посвященной вере); молитва — как постоянное собеседование с Богом и пребывание со Христом… А вот убеждение, основанное на внутреннем стоянии в вере, начинающейся в разуме и принадлежащей сердцу, — это также искусство, технэ, которому должно учиться. «Искусство находить способы убеждения» и есть предмет риторики, по Аристотелю. Очевидно, что риторике нужно учиться каждому, потому что речь — инструмент управления и организации нашей жизни во всех ее сферах: от семьи до СМИ, от политики и суда до школы и Церкви. Один из способов, по М. В. Ломоносову, — «подражание авторам, в красноречии славным». Очевидно, об этом данная статья.

И в заключение — вновь о «главном и важном». Завершая свое обращение к собравшимся в семинарии преподавателям и студентам, Святейший Патриарх Кирилл сказал, что самым важным образом деятельности является, на его взгляд, служение священника.

Нет ничего более важного, потому что священник апеллирует к человеческому сознанию, к человеческому сердцу, и он призывает людей к тому, что выше этого бытия. Ни одна область человеческого знания ничего подобного передать людям не может — ни философия, ни эстетика, ни культура; что-то приближается к этому уровню, но никогда в такой степени, как богословие.

Итак, богословие, точнее Богословие, Слово Божие, — через слово человеческое, Ему подобное.

Владимир Аннушкин

«Церковный вестник»/Патриархия.ru

История доспехов и оружия. Мы уже как-то рассматривали изображения оружия и доспехов на картинах великих мастеров. Но там были полотна, скажем так, несколько мифического свойства, то есть художники писали их спустя много лет после изображаемых ими событий. Либо они были современниками событий, но изображали многофигурные картины, на которых мелкие детали рассмотреть довольно сложно. Совсем иначе дело обстоит с портретом, особенно портретами эпохи Возрождения. Едва только люди познали законы перспективы и научились плоскостные изображения книжных миниатюр и фресок переводить в объёмные, как художники тут же принялись писать портреты своих современников. Ведь фотографии тогда не было. А люди устроены так, что им приятно смотреть на самих себя не только в зеркале, но и на полотне. Кроме того, свой портрет можно было оставить потомкам на память, а память о самом себе, сохранённая на века, не может не греть смертному душу. Вот так и получилось, что с этого времени началось массовое портретирование людей своего времени. Менялись моды, менялся антураж самих портретов и техника их написания, но суть была одна – с максимальной достоверностью передать облик и духовную суть человека, изображаемого на портрете, ну и попутно – его одежду и окружающий интерьер. Особенно это относилось к парадным портретам, где человека было принято изображать в полный рост, одетым в значимый для него костюм.

Именно поэтому такие портреты – важный исторический источник. Во-первых, на них в большинстве своём стоит дата. То есть мы знаем год написания портрета и, соответственно, год, когда изображённый на нём человек носил ту или иную одежду. Во-вторых, по ряду портретов сохранилась переписка их автора с заказчиком, а также платёжные документы. Ну и самое главное, портретов этих много. Так много, что ими забиты все галереи мира (и их запасники). Так что трудновато модификаторам истории, типа Фоменко, объяснить их появление и датировки. За меньшее время все эти картины было бы просто не написать, даже если бы их авторы, не отвлекаясь на ни что другое, писали бы их все 24 часа в сутки.

Но ведь кроме того существует ещё и одежда, в которой изображены герои портретов. И если это рыцарские доспехи, то мы можем сличить их с эффигиями (тоже датированными), документами на их изготовление (часто сохранившимися), и собственно самими доспехами, которые постепенно изменялись, причём процесс этих изменений можно проследить буквально год за годом.

Вот почему, повторюсь ещё раз, исторические портреты представляют для исторической науки большой интерес. И раз это так, то сегодня мы как раз к ним и обратимся. Миниатюры из средневековых манускриптов мы уже рассматривали, фрески изучали, с эффигиями знакомились неоднократно – настало время портретной живописи!

Начнём с фрески 1328 года из палаццо Пубблико в Сиене (Горродской музей Сиены), на которой мы видим всадника на коне. Взглянем сперва на пейзаж. Он реален. Именно так и выглядели в то время итальянские города-крепости с высокими башнями, сохранившимися до сих пор. Считается, что это Монтемасси и Сассофорте, в 1328 г. взятые кондотьером Гвидориччо да Фольяно.

Вот она – эта фреска!

А вот сам Гвидориччо да Фольяно крупным планом. Художник Симоне Мартини (1284–1344). Фреска 1328 г. Палаццо Пубблико. Сиена

Обратите внимание на год, когда фреска была написана. Конь всадника в геральдической попоне, на нём самом – геральдическое сюрко, полностью скрывающее его доспехи. Меч – с характерным перекрестием. И мы знаем, что подобных изображений существуют тысячи, то есть перед нами типичное облачение кондотьера (командира военной «банды» или «кондотты») начала эпохи Столетней войны.

Прошло сто лет и вот уже перед нами другой рыцарь, и уже в других доспехах…

Перед нами работа Конрада Вица (1400–1446) – одного из основоположников Северного Возрождения, «Правители племен Совохай и Ванея – верные вассалы из воинства царя Давида», представляющая собой фрагмент росписи алтаря «Зеркало Спасения» в Базельском соборе, которая была им исполнена в 1435 г. Базельский художественный музей

Кто такие эти два персонажа и чем прославились, сказать не могу и мне это не интересно. Интересно, в каких они доспехах. На первом большой бацинет – характерный шлем того времени, но очень необычная плоская с изломом кираса. Настоящая лобовая танковая броня, причём с крюком для копья, нарисовать который художник не забыл. Юбка… юбка тоже интересная. Обычно такие надевали на турнир. На лошадь ведь в такой не сядешь. Если и ездили в них на лошадях, то делали специальные вырезы, закрывавшиеся съёмными панелями. Но… здесь такие панели отсутствуют. То есть очень странный доспех, что и говорить. Но меч-бастард типичный для того времени, да ещё и с характерным навершием – «пробкой от графина». Интересен и его «напарник. На нём сюрко, из-под которого видны широкие кольчужные рукава, что как раз было характерной особенностью именно германских и шведско-датских доспехов того времени. О чём нам, кстати говоря, рассказывают… эффигии.

Кондотьер Пипо Стана. Андреа дель Кастаньо (–1457). ок. 1450 г. Церковь Санта Аполлония, Флоренция

Ещё один кондотьер, уже времени окончания Столетней войны. Разной войны наплечники как раз и были визитной карточкой итальянских и прежде всего миланских доспехов.

А это его собрат по профессии: Джованни Джустиниани Лонго — генуэзский кондотьер из рода Лонго в составе торгового клана Джустиниани, на протяжении 200 лет франкократии владевшего островом Хиос. Работа этого же художника. Церковь Санта Аполлония, Флоренция

Лукас Кранах Старший (1472–1553) — «Портрет избранного принца Иоахима II», 1520 г. Охотничий замок Грюневальд, Берлин

Хорошо известно, что начало XVI века было эпохой так называемых «максимилиановских доспехов» или «лат с желобками» – рифлёных доспехов, более лёгких и прочных, нежели гладкие, но очень дорогих и трудоёмких в изготовлении. И вот как раз принц Иоахим II в них на этом портрете и изображён.

«Максимилиановские доспехи» на эффигиях из собора св. Иоанна Крестителя в Варшаве. Фото автора

Они же крупно. Очень хорошо видно рифление…

«Максимилиановские доспехи» 1515-1525 гг. Вес 18,99 кг. Метрополитен-музей, Нью-Йорк

Аньоло Бронзино (настоящее имя Аньоло ди Козимо ди Мариано) (1503–1572/1563) был придворным художником рода Медичи. Поэтому не стоит удивляться, что он написал портрет «Козимо Первый Медичи в латах», 1545 год. Галерея Уффици, Флоренция

На нём, как вы видите, очень пышные доспехи, украшенные чеканными изображениями.

Наплечник с чеканным узором от доспеха Йохана Вильгельма (1530–1573), герцога Саксен-Веймарского. Метрополитен-музей, Нью Йорк

Ещё один портрет кисти Аньоло Бронзино: «Портрет Гвидобальбо II делла Ровере, герцога Урбинского», 1532 г. Палаццо Питти, Флоренция

Как видите, на этом портрете, помимо имитации прорезей, нашла своё отражение и тогдашняя мода на торчащие гульфики приличных размеров!

Имитация прорезей на доспехе Йохана Вильгельма (1530–1573), герцога Саксен-Веймарского. Метрополитен-музей, Нью Йорк

А были ещё и вот такие гульфики из металла. Вес 160 г. Изготовлен в Германии в середине XVI в. Метрополитен-музей, Нью-Йорк

Портрет «Стефано IV Колонна» Аньоло Бронзино из Национальной галереи старинного искусства в Риме

Портрет кондотьера датирован 1546 годом, причём дата указана в нижней части колонны. Стефано был членом римской семьи Колонна и служил генерал-лейтенантом наёмных войск герцога Козимо де Медичи. Портрет похож на портрет 1530 года работы Бронзино, изображающий Гвидобальдо делла Ровере, картину, хранящуюся в Палаццо Питти. Колонна изображён в чёрных доспехах и с мечом, рука лежит на шлеме, а сам он стоит перед колонной и красным занавесом. Умер кондотьер в 1548 году.

Популярные всаднические доспехи 1550 г. Вес 11,325 кг. Метрополитен-музей, Нью-Йорк

Корнель де Лион (1500/1510–1575) был придворным художником короля Генриха II и Екатерины Медичи. В 1551 он упоминается как мажордом короля. В его мастерской работали также его сын и дочь. Большую часть жизни он работал во Франции, и прославился как один из самых талантливых и плодовитых мастеров-портретистов эпохи Возрождения. На его портрете короля Генриха II король изображён в очень интересных доспехах, явно украшенных цветной эмалью.

«Портрет Генриха II» Корнель де Лион. Галерея Эстензе, Модена

Но это не было фантазией художника. До нас дошли части доспехов, украшенные именно цветными эмалями, в частности шлем-морион работы знаменитого Бенвенуто Челлини…

Морион (шлем) короля Карла IX, 1555-1560 гг. Работа Бенвенуто Челлини (1500–1571). Лувр

Антонис ван Дасхорст Мор (1519–1576). Портрет принца Вильгельма Оранского. Ок. 1554 г. Нидерланды. Картинная галерея города Кассель

На нём типичные доспехи в гринвичском стиле с золочёными полосами.

Михиль Янс ван Миревельт, также Миревелд (1566–1641) был придворным художником принца Оранского и, несмотря на свою близость к анабаптистам, в то же время находился на службе у наместника Испанских Нидерландов эрцгерцога Альбрехта и тоже писал выдающихся деятелей своей эпохи одетыми в доспехи, причём очень точно выписывал их декор.

Михиль Янс ван Миревельт. Портрет Фредерика Хендрика ван Оранье (1584–1647), последнего сына принца Оранского, прозванного «Молчаливым». Рейксмузеум, Амстердам

Доспехи на нём очень богатые, украшенные полосами гравированных и позолоченных трофеев.

Ну а это доспехи настоящие, изготовленные в Нюрнберге в 1620-1623 гг. Материалы: низкоуглеродистая сталь, золото, золотая тесьма, бархат, кожа. Технологии: воронение, травление, резьба, золочение. Полный вес: 20,09 кг. Вся поверхность богато украшена вытравленной сеткой ромбовидных панелей, образованных савойскими узлами, на которых изображены трофеи, короны и пальмовые ветви, а также пары сцепленных рук, позолоченные на тёмном фоне. Сложенные руки вместе с изображением огня дружбы также изображены на крыльях налокотников. Метрополитен-музей, Нью-Йорк

Антонис ван Дейк (1599–1641). Портрет короля Карла II в бытность его принцем Уэльским. (Частное собрание)

Причём таких портретов известно несколько. И обычно юный принц на них, несмотря на свои малые лета, изображён в рыцарских доспехах. Но… это не фантазия живописца! Доспехи для детей действительно существовали!

Детские доспехи в экспозиции Дрезденской оружейной палаты. Фото автора

Картина знаменитого мастера «света и тени» Рембрандта Харменса ван Рейна (1606–1669). «Мужчина в золотом шлеме». Ок. 1650 г. Государственные музеи Берлина

Никогда раньше не задумывался над тем, что на нём за шлем и как он называется. Теперь могу совершенно точно сказать, что это шлем кабассет или морион «испанского типа», изготовленный в Северной Италии.

В Метрополитен-музее Нью-Йорка хранится похожий шлем, датируемый 1580 годом. Шлем украшен рельефными изображениями Европы на спине быка, с её скорбящими сестрами справа, деревьями и замком вдали. Сцена с другой стороны может изображать Аррию, или Фисбу, падающую на меч Пирама, о чём свидетельствуют лев, фонтан и деревья на заднем плане. Всё изделие искусно прочеканено, и украшено гравировкой и позолотой. Кому мог понадобиться столь простой пехотный шлем, но в таком дорогом исполнении – обычно такие шлемы носили простые аркебузиры, – сказать трудно. Ну, разве что какой-нибудь капитан аркебузиров. Во всяком случае Рембрандт явно его с чего-то рисовал. В то время рисовать по фотографии было не принято. Высота шлема 26,3 см, вес 1,52 кг

Очень интересный и тоже «золотой шлем» ок. 1550-1555 гг. работы неизвестного мастера из Италии. Тот же музей. Этот шлем – важный пример использования в европейских доспехах декоративной техники, часто называемой ложным или поддельным демаскированием, при котором тонкие листы золота или серебра прижимаются к поверхности предмета, предварительно покрытой множеством мелких штрихов, которые позволяли мягкому драгоценному металлу к ней приставать. Эта техника, называемая в Индии «кофтгари», появилась в Европе только в середине XVI века, хотя на Востоке она была известна гораздо раньше

Позолоченный кабассет из собрания Дрезденской оружейной палаты. Фото автора

Очень интересная кираса, состоящая из двух половин (Метрополитен-музей, Нью-Йорк), заметно различающихся по дизайну и исполнению

Верхняя часть украшена тонким рельефным рельефом – прямо-таки это самая настоящая «живопись по металлу»! – на котором изображены стоящие фигуры Богородицы с Младенцем между святым Иеронимом слева от неё и святым Христофором, несущим младенца Христа, справа; вверху, около шеи – декоративный фриз с чеканной маской, изо рта которой течёт листва, в завитках которой прячутся две птицы; шея прочно отбортована витыми «верёвками», с парами заклёпок с обеих сторон для наплечников. Есть значительные следы позолоты. Нижняя часть состоит из аниме-кирасы, с выгравированными листьями в северно-итальянском стиле и центральной полосой трофеев на зернистой поверхности. По вертикальной линии проходит ряд заклёпок, напоминающих пуговицы. Чеканка на верхней части выполнена в лучшем итальянском стиле середины XVI века и может быть выполнена в семействе миланских Негроли. Вот изобразил бы художник того времени что-нибудь подобное, и знатокам пришлось бы поломать голову, чтобы выяснить, какая часть её была выполнена раньше – верхняя или нижняя. И вот мы можем подержать её в руках, а вопросы всё равно остаются…

Продолжение следует…