Рассказ о творчестве чайковского

Наивного Чайковского везут в «Останкино», причёсывают, припудривают, присобачивают микрофон, подводят к студии, где уже сидят 500 человек, которых перед тем обучили, по какому сигналу они должны аплодировать. Звучит бодрый голос:

— Великий русский композитор Пётр Ильич Чайковский! Встречайте! Ваши аплодисменты!

Чайковского подталкивают, ведущий берёт его за руку, ведёт к диванчику, усаживает — и:

— Дорогой Пётр Ильич! Мы счастливы видеть вас сегодня у нас в программе. Ваша музыка восхищает всё человечество, скажите, пожалуйста, сколько вам было лет, когда вы ощутили себя геем?

— Простите, кем?

— Педерастом.

Слёзы брызгают из глаз Чайковского, лицо становится малиновым, потом вишнёвым; он пытается встать, пытается что-то сказать, падает и умирает от инфаркта, не прожив и дня в нашей новой России. Он небось думал, что разговор пойдёт о прелюдиях, бемолях, легато. Но ведь это никому неинтересно и непонятно, а у слова «прелюдия» совершенно другой (не музыкальный) смысл.

Вот такой случится у великого композитора разговор о творчестве на федеральном телеканале.

* * * 

Люди любят рассуждать об искусстве — о великих художниках, композиторах, писателях. Про них и в газетах пишут, и по радио говорят, и по телевизору показывают. Каждому великому творцу отведено два дня в году: годовщина смерти и день рождения. Остальные 363 дня вспоминать гения нет смысла, ведь нет же информационного повода. А великие классики чрезвычайно редко создают информационные поводы; разве что кому-то из них новый памятник поставят или старый музей сожгут.

Большинству людей кажется, будто они говорят об искусстве. А на самом деле — о личной жизни гения. Пушкина не читают, путают «Полтаву» с «Капитанской дочкой»; в памяти, как в болоте, бессмысленно барахтается «мой дядя самых честных правил»; зато с точностью до секунды расскажут, сколько времени провела Натали на свидании с Дантесом — то есть не только свечку держали, но и хронометр не забыли включить.

Началось не сегодня и не вчера. Вырождение не взрыв, не инсульт, а процесс. Как океан покрывается нефтяными пятнами и пластиковыми пакетами, так океан русского языка накрыли сточные воды с высоких трибун, гниющие горы словесного мусора, которым пишутся законы, полицейские протоколы и судебные решения; этот мусор круглосуточно вываливается изо рта политиков, пресс-секретарей и комментаторов, блуждающих с телеканала на телеканал, с радиостанции на радиостанцию…  

ЧЕБУТЫКИН (военный доктор). Я как вышел из университета, так не ударил пальцем о палец, даже ни одной книжки не прочел, а читал только одни газеты. Знаю по газетам, что был, положим, Добролюбов, а что он там писал — не знаю. Бог его знает.
                                                                                                                                 Чехов. Три сестры. 

Началось не сегодня. Доктор Чебутыкин (кончил университет!) признаётся (в XIX веке!), что ничего не читает, кроме газет, да и в них он читает только раздел «Курьёзы» и «Полезные советы».

Почти сто лет назад, в 1926-м (Серебряный век русского языка, по сравнению с нашим Гипсокартонным) Цветаева написала гениальную статью; там есть и о читателе, который «любит Пушкина».

А почему Пушкина? Потому, очевидно, что Пушкину на Тверском бульваре поставлен памятник. Ибо, утверждаю, Пушкина он не знает. Читатель понаслышке и здесь верен себе. Но — хрестоматии, колы (школьные оценки. — А.М.), экзамены, бюсты, посмертные маски, «Дуэль Пушкина» в витринах и «Смерть Пушкина» на афишах. Пушкинский кипарис в Гурзуфе и пушкинское «Михайловское» (где, собственно?), партия Германа и партия Ленского (обыватель Пушкина действительно знает с голосу!), однотомный Пушкин-Сытин с Пушкиным-ребёнком — подперев скулу — и 500 рисунками в тексте (обыватель Пушкина действительно знает — с виду!).

В общем, для такого читателя Пушкин нечто вроде постоянного юбиляра, только и делавшего, что умиравшего (дуэль, смерть, последние слова царю, прощание с женой и пр.).

Такому читателю имя — чернь. О нём говорил и его ненавидел Пушкин, произнося «Поэт и чернь». Чернь, мрак, тёмные силы, подтачиватели тронов несравненно ценнейших, чем царские. Такой читатель — враг, и грех его — хула на Духа Свята.

В чём же этот грех? Грех не в темноте, а в нежелании света, не в непонимании, а в сопротивлении пониманию, в намеренной слепости и в злостной предвзятости.
                                                                                                                      Цветаева. Поэт о критике.

* * * 

Интеллектуалы отличаются от быдла тем, что кроме сексуальной позиции (ориентации) знают общественно-политическую позицию творца.

На минувшей неделе интеллектуалы вспоминали Чехова, который умер 15 июля; дата хоть и убогий, но всё же информационный повод. Разумеется, началась (точнее, возобновилась) полемика, которая тянется уже сто с лишним лет. Сталкиваются две с половиной точки зрения:

— люблю Чехова, несмотря на то, что он антисемит;

— не люблю Чехова за то, что он антисемит;

— люблю Чехова, тем более что он антисемит.

Неизвестно, как чеховский антисемитизм совмещается у тех же людей с признанием, что Чехов — интеллигентнейший человек.

Доказательства чеховского антисемитизма всегда одни и те же: повесть «Степь» с противным карикатурным Мойсейкой (Моисеем) и пьеса «Иванов», главный герой которой сдуру женился на чахоточной еврейке и в раздражении кричит ей: «Ты скоро умрёшь, жидовка».

Реже вспоминают повесть Чехова «Три года», где богатый купец Фёдор Фёдорович Лаптев говорит родному брату Алексею Фёдоровичу Лаптеву: «Ах, Алёша, Алёша, брат мой милый! Мы с тобою люди русские, православные, широкие люди; к лицу ли нам все эти немецкие и жидовские идеишки? Ведь мы с тобой не прохвосты какие-нибудь, а представители именитого купеческого рода».

Когда цитируют такие замечательные фразы (особенно если они цитируются с одобрением), то под словами про немецкие и жидовские идеишки стоит подпись — А.П.Чехов. Цитирующий как бы тычет пальцем в цитату: «Видите, это Чехов написал!»

Да, это написал Чехов, но сказал это не человек по имени Антон Павлович, а персонаж по имени Фёдор Фёдорович. Совпадают ли взгляды автора и персонажа? Отнюдь не всегда. Мы совершенно уверены, что симпатии Пушкина на стороне Гринёва, а не Швабрина (если вы понимаете, о чём речь). Швабрин, разумеется, говорит какие-то хорошие слова, но благодаря Пушкину мы точно знаем, что Швабрин негодяй, подлец, предатель.

Выдёргивать цитату из контекста — нечестно. Выдавать мнение персонажа за мнение автора, мягко говоря, не всегда честно.

Что же ответил брату Феде милый брат Алёша?

— Какой там именитый род? — проговорил Лаптев, сдерживая раздражение. — Именитый род! Деда нашего помещики драли, и каждый последний чиновничишка бил его в морду. Отца драл дед, меня и тебя драл отец. Что нам с тобой дал этот твой именитый род? Какие нервы и какую кровь мы получили в наследство? Ты вот уже почти три года рассуждаешь, как дьячок, говоришь всякий вздор и вот написал — ведь это холопский бред!

«Говоришь всякий вздор» — это про только что сказанные Фёдором слова об «идеишках». А «холопский бред» — это о чём?

Дело в том, что Федя (до разговора) дал Алёше прочитать свою статью:

— Можешь поздравить Россию с новым публицистом, — сказал Фёдор. — Прочти, голубчик, и скажи своё мнение. Только искренно.

Он вынул из кармана тетрадку и подал её брату. Статья называлась так: «Русская душа»; написана она была скучно, бесцветным слогом, каким пишут обыкновенно неталантливые, втайне самолюбивые люди, и главная мысль её была такая: без веры нет идеализма, а идеализму предопределено спасти Европу и указать человечеству настоящий путь.

— Но тут ты не пишешь, от чего надо спасать Европу, — сказал Лаптев.

— Это понятно само собой.

— Ничего не понятно, — сказал Лаптев и прошёлся в волнении. — Не понятно, для чего это ты написал. Впрочем, это твоё дело.

Идея Фёдора, что русской душе, полной веры и идеализма, предопределено спасти Европу, сейчас чрезвычайно актуальна и популярна (особенно на нашем госТВ). Становится даже обидно, что идея такая старая; всё это Федя сформулировал в ХIХ веке. И тем более обидно, что милый брат Алёша называет это холопским бредом.

Кто же из братьев прав? На чьей стороне доктор Чехов? Ответ есть. Следующая глава повести начинается без аллегорий и гипербол, простой фразой: «Доктора сказали, что у Фёдора душевная болезнь». А ещё через три страницы мы узнаём, что Федя в сумасшедшем доме.

Оказывается, про спасение Европы и немецко-жидовские идеишки говорил душевнобольной. И никак иначе понять Чехова нельзя, если читать его честно, не выдёргивать фразы, не подгонять цитаты под желательный ответ.

Кроме пьес и рассказов, по поводу которых ещё можно спорить (какие взгляды персонажей совпадают со взглядами автора, а какие противоречат им), — кроме художественных произведений сохранилась, к счастью, огромная переписка Чехова: почти четыре с половиной тысячи писем, где говорит он сам, а не его персонажи.

Граждане, Чехов не был антисемитом. Это доказывает хотя бы его отношение к делу Дрейфуса. Чехов не только полностью одобрил борьбу, которую долго в одиночку (против всего общественного мнения Франции!) вёл Золя. Чехов восторгался мужеством Золя, которого за выступление в защиту «еврея-предателя» травила вся Франция — и лавочники, и офицерство (ещё бы!), и писатели, и даже студенчество.

Чехов мог бы сочувствовать Дрейфусу молча. Никто не требовал от него «заявлять позицию». Но его чувство справедливости было возмущено. Он написал очень решительное письмо Суворину. Читая это письмо, помните, что Суворин был друг Чехова, издатель Чехова, защитник Чехова от критиков, главный редактор «Нового времени» (самой большой и влиятельной газеты России) и при этом откровенный и упёртый антисемит, который постоянно публиковал в своей газете самые грязные и лживые статьи о Дрейфусе. Журналист Суворин прямо писал, что Дрейфуса защищает «мировое еврейство», «всемирный еврейский синдикат» (аналог теперешнего выражения «всемирный жидомасонский заговор»).

Чехов — А.С.Суворину
6 февраля 1898 г. Ницца.

…Обнаружился (в деле Дрейфуса. — А.М.) целый ряд грубых судебных ошибок. Убедились мало-помалу, что Дрейфус был осужден на основании секретного документа (фальшивого письма), который не был показан ни подсудимому, ни его защитнику, — и люди порядка (честные юристы) увидели в этом коренное нарушение права.

Стали всячески угадывать содержание этого письма. Пошли небылицы. Заговорили о милитаризме, о жидах. Такие глубоко неуважаемые люди, как Дрюмон, высоко подняли голову. Заварилась мало-помалу каша на почве антисемитизма, на почве, от которой пахнет бойней.

Когда в нас что-нибудь неладно, то мы ищем причины вне нас и скоро находим: «Это француз гадит, это жиды, это Вильгельм…»

Капитал, жупел, масоны, синдикат, иезуиты — это призраки, но зато как они облегчают наше беспокойство! Они, конечно, дурной знак.

Раз французы заговорили о жидах, о синдикате, то это значит, что они чувствуют себя неладно, что в них завелся червь, что они нуждаются в этих призраках, чтобы успокоить свою взбаламученную совесть.

«Пахнет бойней… взбаламученная совесть» — вроде бы о французах, но Суворин ощутил пощёчину.

Это письмо — открытый и полный разрыв с другом, с невероятно богатым и влиятельным хозяином крупнейшей газеты, и «всего лишь из-за направления». (Чуть позже в письме к брату Чехов пишет: «Это не газета, а зверинец».)

Достаточно? Уважаемые читатели, не знаю вашего отношения к семитам и антисемитам, но Чехов в этом смысле безгрешен. Да, у него много «мест», удобных для тенденциозного цитирования, но антисемит он только в сознании зацикленных на этом читателей, точнее — языкочесателей.

Дело в том, что рассказывать еврейские анекдоты, шутить над типичными еврейскими проявлениями (реальными или нет), едко высмеивать — всё это всего лишь юмор того или иного, или хоть третьего сорта.

Антисемитизм — не шутки, не подковырки, не юмор, хотя бы и грубый. Антисемитизм — это ненависть и желание убить.

Тот, кто «шутит», желая убить (хотя и не убивает, боясь наказания), — тот антисемит. А тот, кто рассказывает анекдот (даже рискованный), но убить не хочет и ненависти не испытывает, — чист.

Я рассказывал анекдоты про армян, чукчей, грузин, французов, русских, евреев, американцев, англичан, поляков, Штирлица, Чапаева, Брежнева и геев — не испытывая ненависти ни к кому из них. Тут всё от интонации зависит, от выражения лица.

Предельно карикатурные персонажи Фрунзика Мкртчяна и Владимира Этуша («Кавказская пленница») — это не расизм, это добрый смех. Только дурак или негодяй скажут, что Гайдай ненавидел кавказцев и снял кино про борьбу арийца Шурика с чёрной нечистью.

А про Чехова спрошу: был ли он, по-вашему, укрофобом (человеком, который ненавидит украинцев)? Нет? А как быть с этим «местом»:

ЧЕХОВ — СУВОРИНУ
18 декабря 1893. Москва

Пьеса Потапенко прошла со средним успехом. В пьесе этой есть кое-что, но это кое-что загромождено всякими нелепостями. Хохлы упрямый народ; им кажется великолепным всё то, что они изрекают, и свои хохлацкие великие истины они ставят так высоко, что жертвуют им не только художественной правдой, но даже здравым смыслом.

Если отныне кто-то из читателей будет убеждён, что Чехов укрофоб (украинофоб), то это проблема читателя, а не Чехова.

Если же кто-то захочет доказать, что Чехов — русофоб, то легко найдёт сотни подходящих цитат и обратится «куда надо» с требованием изъять из школьной программы уроженца сомнительного по национальному составу города Таганрога, где означенный урожденец с детства попал под влияние украинских националистов.

Школьники только спасибо скажут.

Оригинал

Конспект для презентации.

Пётр Ильич Чайковский. Детский альбом

Чайковский был первым русским композитором, создавшим для детей альбом фортепианных пьес. Ему было легко это сделать, потому что он понимал и любил детей.

О его симпатиях к детям мы узнаем из письма к Надежде Филаретовне фон Мекк — почитательнице и другу композитора: «…Мои племянники и племянницы – такие редкие и милые дети, что для меня большое счастье пребывание среди них. Володя (тот, которому я посвятил детские пьесы) делает успехи в музыке и обнаруживает замечательные способности к рисованию. Вообще — это маленький поэт… Это мой любимец. Как ни восхитителен его младший брат, но Володя всё-таки занимает самый тёпленький уголочек моего сердца».

Пройдёт пятнадцать лет, и Чайковский посвятит Владимиру Львовичу Давыдову гениальную Шестую симфонию — своё последнее произведение.

Обдумывая замысел «Детского альбома», сочинённого в летние месяцы 1878 года, Чайковский писал: «Я хочу сделать целый ряд маленьких отрывков безусловной лёгкости с занимательными для детей заглавиями, как у Шумана». Ссылаясь на аналогичное произведение Шумана («Альбом для юношества» немецкого композитора), он имел в виду только общую задачу — создать цикл небольших и технически несложных пьесок из детской жизни, которые были бы доступны для исполнения самими детьми.

Образный строй «Детского альбома» Чайковского вполне самостоятелен и типичен для русского ребёнка из той среды, в которой вырос сам композитор. «Маленькой сюитой из русского быта» —  называет Асафьев эту серию из двадцати четырёх миниатюр, обрисовывающих мир беззаботного детства с его играми и забавами, краткими минутами огорчения и внезапными радостями, по-своему воспринятыми впечатлениями окружающей жизни. Ряд живых характерных сценок сменяется пёстрой чередой без строгой сюжетной последовательности.

Здесь и весёлые задорные игры, и обязательные танцы (вальс, мазурка, полька), и занимательная сказка няни с хорошим концом, и вдруг возникающий в воображении жуткий образ Бабы-яги. За стенами уютной детской кипит другая, уличная жизнь, шумная и разгульная («Русская песня», «Мужик играет на гармонике», «Камаринская»).

Своеобразную «сюиту в сюите» представляют четыре инонациональные песенки: итальянская, старинная французская, немецкая, неаполитанская. Прологом и эпилогом ко всему этому ряду разнохарактерных музыкальных картинок служат открывающая цикл «Утренняя молитва» и завершающая его пьеса «В церкви», которой композитор «словно замыкает день с его пёстрыми впечатлениями».

Самая первая редакция была сделана с учётом возможностей маленького Володи, но в дальнейшем Пётр Ильич возвращался к своему сочинению и дорабатывал его, принимая во внимание общие характерные особенности игры юных музыкантов. Посвящение же Володе Давыдову, который «подсказал» композитору идею «Детского альбома», так и осталось.

Утренняя молитва

Раньше день любого человека начинался и заканчивался обращением к Богу. Молясь, он настраивался на добрые мысли и поступки. В утренней молитве человек благодарил Бога за то, что наступил новый день, и просил, чтобы этот день прошёл благополучно.

Светлая тональность соль мажор, простая гармония, равномерное ритмическое движение и строгая четырёхголосная фактура (словно хор поёт) — все это передаёт настроение сосредоточенности и покоя. Внимательно прослушав всю пьесу, вы поймёте, что в ней развивается одна музыкальная мысль. Поэтому композитор использовал самую простую из музыкальных форм — период. О значении музыкальной формы, инструментального «наряда» темы, гармонии сопровождения и т. д.  Чайковский писал к Н. Ф. фон Мекк: «Я никогда не сочиняю отвлечённо, то есть никогда музыкальная мысль не является ко мне иначе как в соответствующей ей внешней форме».

Период здесь состоит из двух предложений. В первом предложении музыкальная мысль остаётся недосказанной, оканчиваясь неустойчивым кадансом на доминанте. Во втором предложении музыкальная мысль, развиваясь, приходит к кульминации, подчёркнутой ярким аккордом далёкой тональности. В отличие от первого второе предложение заканчивается кадансом на тонике и поэтому звучит устойчиво.

Предложения одинаковы по величине: в каждом по 8 тактов. «Вопросительному» кадансу первого предложения отвечает «утвердительный» каданс второго. Так образовалась уравновешенная форма — классический период повторного строения. Но пьеса здесь не закончилась.

Период дополнен большой кодой. В ней наступает полное успокоение, что достигается долгим и мерным звучанием тоники в басу, повтором «прощального» каданса. И только тогда, когда замирают в тишине последние прозрачно-светлые звуки коды, мы ощущаем, что произведение закончено — форма завершена.

Кода (в переводе с итальянского «хвост», «конец») — это построение, завершающее музыкальное произведение и придающее ему законченность, завершённость.

Зимнее утро

Картина ненастного зимнего утра — тёмного, метельного, холодного, неприветливого. Музыка звучит то встревоженно, смятенно, то жалобно.

Прозрачно-просветлённая музыка рисует туманное морозное утро. Лёгкая фактура, слегка заострённый ритмический рисунок прерывистых интонаций создают впечатление переменчивости, зыбкости, напоминают бегающие световые блики.

Естественно, в частности, лёгкое нарастание звучности во фразах, которые поднимаются вверх, и затухание, в мотивах идущих вниз, а так как за каждым восходящим мотивом следует нисходящий, то такое развитие воспринимается так же естественно как вдох и выдох. Это не всегда осознается, но всегда чувствуется. Повторение в разных голосах одной и той же интонации заставляет пианиста заботиться о передачи этого диалога, о том, чтобы разговор голосов был бы остроумным и интересным.

В средней части появляется оттенок некоторой грусти. Его можно подчеркнуть более тёплым эмоциональным тоном звучания нисходящего мелодического хода. Стоит обратить внимание на то, как построена средняя часть: в ней каждый голос приобретает самостоятельность. Нижний голос, наполненный хроматизмами и создающий более сложные гармонии, приобретает более мрачный тембр. Так оттеняется наступление репризы, то есть средней части, в которой повторяется все то, что было в первой, и восстанавливается светлый оживлённый характер музыки.

Одну композиционную особенность этой пьесы стоит отметить. Основная тональность пьесы си минор. В этой тональности пьеса заканчивается. Обычно бывает, что и начинается пьеса в той же тональности. Реже тональности начала и конца разные. Когда это случается, это бывает в произведениях крупного масштаба, в которых такое «несовпадение» тональностей начала и конца бывает оправдано сложной драматургией произведения. В пьесах небольшой формы, в которых такого драматического развития не происходит, подобные несовпадения мало оправданы. Данная пьеса представляет собой в этом смысле редкое исключение: она и небольшая по размерам, и уклоняется от традиционного построения своего тонального плана. При этом она звучит очень гармонично и естественно — даже не сразу осознаешь этой её оригинальности.

Игра в лошадки

Многие из вас, особенно мальчики, не раз представляли себя мчащимися всадниками, играя в лошадки. В воображении возникают разные приключения, сказочные картины, препятствия, которые надо преодолеть. Ничего, что под тобой не настоящий конь, а игрушечный или вовсе палочка! Всё происходит как бы взаправду. Сколько переживаний возникает у ребёнка, когда он скачет на своём игрушечном коне! Музыка рассказывает об этом.

Пьеса написана в виде токкаты с однотипным ритмическим пульсом, имитирующим цокот копыт скачущей лошадки. Чайковский очень тонко передаёт игрушечностъ скачки лошадок: в отличие от традиционного способа передачи музыкальными средствами всевозможных скоканий и маршировки посредством чётного метра, здесь используется нечётный — трёхдольный (на три восьмые) размер, что звучит легко, оживлённо (темп композитором указан Presto, что означает «очень быстро»), но не агрессивно.

Единообразие, если не сказать – однообразие, с лихвой компенсируется разнообразием гармонии: почти каждая смена гармонии звучит как своего рода сюрприз – неожиданно и свежо. Это придаёт большой интерес к пьесе, заставляет на всем её протяжении внимательно следить за ходом событий.

Мама

У пьесы очень трогательное название, много говорящее каждому сердцу. Искренность чувства, теплота интонации придают ей особое очарование.

Простая незатейливая музыка оказывается очень ёмкой по психологической насыщенности тончайшими нюансами душевных переживаний, выраженных в гибком интонировании, тонкой гармонизации, пластичном голосоведении.

Этот характер раскрывают и авторские ремарки, по традиции сделанные по-итальянски: Moderato (умеренно), piano (тихо), molto espressivo e dolce (с большим чувством и нежностью), legatissimo (очень связанно).

Размер пьесы – трёхдольный (три четверти) – также выбран не случайно: трёхдольный размер всегда звучит мягче и округлее, чем двухдольный: чтобы удостовериться в этом, достаточно  мысленно сравнить вальс и марш.          

Изложена пьеса в виде дуэта: нижний голос оттеняет светлое ясное звучание верхнего голоса более тёплым тембром. Голоса движутся параллельно друг другу на расстоянии децимы, и это создаёт красивые звучания не только в смысле музыкальной гармонии, но и передаёт очень гармоничное чувство.

Марш деревянных солдатиков

Мальчики любят играть в солдатиков. Вот отчеканивает шаг в забавном марше игрушечное войско. А что означает слово «марш»? Слово марш означает шествие. Под музыку шагать удобнее.

Чайковский в этой пьесе рисует музыкальный образ очень точными и экономными средствами: ощущение кукольности, деревянности передаётся чёткостью ритмического рисунка, определённостью, выверенностью штриха. Воображаемая инструментовка (возможно, это деревянные духовые инструменты и малый барабан), тесное расположение аккордов, согласованность ритма и штрихов образно передают слаженные движения солдатиков, идущих тесным строем под сухую дробь барабанщика.

Пьесы № 6, 7, 8 и 9 образуют маленькую сюиту. Конечно же, это пьесы не только о куклах, но и о девочке, которая переживает болезнь куклы, её похороны, а спустя некоторое время радуется новой кукле. Это короткие музыкальные рассказы о сложной и серьёзной душевной жизни ребёнка, который чувствует всё так же сильно и остро, как взрослый человек.

Болезнь куклы

Печальная музыка об очень искренних переживаниях девочки, которая принимает свою игру как бы всерьёз. А может быть, любимая кукла действительно безнадёжно сломалась (заболела).

У девочки заболела кукла. Как в музыке рассказано об этом? Что необычно в музыкальном языке этой пьесы? Слушая музыку, вы сразу обратите внимание на то, что в ней нет сплошной мелодической линии. Она как бы «разорвана» паузами, каждый звук мелодии напоминает вздох: «Ох… ах…»

Форму пьесы можно определить как одночастную, состоящую из двух периодов с кодой. Жалобно звучат «вздохи» куклы в первом предложении, переходящие затем в приглушённые стоны, когда они переносятся в низкий регистр. «Страдания» куклы достигают предела во втором периоде, содержащем напряжённую кульминацию. Период завершается кадансом на тоническом аккорде. Пьеса имеет долго «угасающую» коду. Кукла заснула…

Похороны куклы

В музыке, написанной для детей, чувствуется бережное отношение к переживаниям ребёнка, понимание их глубины и значительности. Слушая эту пьесу, обращаешь внимание на серьёзность, неподдельность чувств маленького героя, на то, с каким уважением композитор относится к личности ребёнка.

Чайковский не случайно дал подзаголовок своему циклу – «В подражание Шуману». Эта пьеса невольно напоминает «Первую утрату» из «Альбома для юношества» Р. Шумана.

Пьесу пронизывает характерный ритм типичного похоронного марша, однако эта черта не делает из пьесы действительно похоронный марш. Порой в литературе можно встретить утверждение, что здесь Чайковский воспроизвёл звучание хора. Нам кажется, что эту музыку скорее можно представить себе в оркестровом, а не хоровом, варианте. Но как бы то ни было, и при исполнении, и, слушая эту пьесу, не стоит всё воспринимать слишком всерьёз. Всё-таки, композитор звуками создаёт впечатление похорон куклы: элемент игры здесь не должен совсем пропадать.

Вальс

Звучащая в едином порыве пьеса выражает безудержную радость девочки.

Пьесу «Похороны куклы» сменяет… вальс. Почему? Потому, что нужно время, чтобы забылось горе. Но почему же здесь звучит именно вальс? А потому, что он был самым любимым танцем XIX века, звучал и на скромных домашних праздниках, и в роскошных бальных залах. Да и умение танцевать, красиво двигаться считалось необходимым для любого воспитанного человека.

«Вальс» из «Детского альбома» воссоздаёт атмосферу домашнего праздника. Пётр Ильич любил участвовать в домашних вечерах семьи Давыдовых, здесь он чувствовал себя свободно и непринуждённо.

В письмах, написанных за несколько дней до начала сочинения «детского альбома», композитор описывает именины сестры Саши: «Много гостей, и мне вечером придётся тапировать ради милых племянниц, очень любящих потанцевать». И уже после праздника интересные для нас подробности: «Сашины именины прошли довольно весело. Вечером был настоящий бал с оркестром… Я довольно робко пустился в пляс, но потом, как это всегда бывает в Каменке, увлёкся и плясал страстно, неутомимо, с разными беснованиями и школьничествами».

Тапёр — музыкант, играющий на танцевальных вечерах.

Вальс написан в традициях домашнего музицирования — с простой напевной мелодией и характерным вальсовым аккомпанементом: это бас и два лёгких аккорда. Мелодические фразы невелики, плавны, они напеваются как бы невзначай (обратите внимание на паузы в мелодии).

Начинаясь в светлом ми-бемоль мажоре, мелодия постепенно уходит в «тень», модулируя в соль минор. Так впервые мы встретили форму с модулирующим периодом. Далее следует второй период, где возвращается тональность ми-бемоль мажор. В мелодии появляются озорные размашистые скачки, музыка звучит весело, «с разными беснованиями и школьничествами».

Так из двух периодов образовалась простая двухчастная форма.

Но вот характер музыки меняется — наступает до-минорный эпизод — средняя часть сложной трёхчастной формы. «Упорные» квинты басов, резко изломанная мелодическая линия в двудольном размере разрушают мягкое трёхдольное движение танца. Как будто среди танцующих появилась незнакомая причудливая маска.

Но эпизод промелькнул, и снова зазвучал вальс.

Новая кукла

Девочка так рада новой игрушке! Вместе со своей куклой она кружится, танцует и, наверное, чувствует себя очень счастливой. Музыка наполнена  чувством восторга, трепещущей радости, счастья. Выдержанный на протяжении всей пьесы ритмический пульс, который даёт аккомпанемент, напоминает взволнованное биение сердца.

 «Новая кукла» завершает маленькую сюиту. Лёгким ветерком радости предстаёт эта миниатюрная пьеса. Она и звучит меньше минуты. В ней слиты воедино разные оттенки чувства: изумление, восторг, охватывающие ребёнка при виде красивой игрушки, о которой он давно мечтал. Словно девочка с куклой кружится по комнате, залитой солнечным светом…

Пьеса звучит в характере стремительного вальса. Обычный вальсовый размер 3/4 ускорен вдвое — 3/8. Поэтому мелодия словно «задыхается». Она даже не разделена на фразы, а состоит из мелких мотивов, сливающихся в одну «волну». Аккомпанемент «облегчён» паузами на слабых долях.

Форма пьесы простая трёхчастная. Крайние части, будучи восьмитактными периодами единого строения, повторяются. Середина же пьесы гармонически неустойчива. Короткие мотивы будто «порхают» из октавы в октаву. Главный приём развития в этом разделе — секвенция. В репризе мелодия «рассеивается», исчезает.

Мазурка

Танцевальная миниатюра в жанре мазурки.

Мазурка — польский народный танец. В качестве народного — это танец быстрый, всегда в трёхдольном размере. Ритмика мазурки своеобразна: акценты порой резкие, часто смещаются на вторую, а иногда и на третью долю такта. Иногда бывает, что акцентируются две доли такта и даже все три. Эмоциональное богатство мазурки, сочетание в ней удали, стремительности, задушевности – всё это давно привлекло внимание композиторов, как польских (Эльснера, а затем его гениального ученика — Ф. Шопена), так и зарубежных. На русской почве у Чайковского, автора мазурки, были предшественники — самая известная мазурка звучит в польском акте «Жизни за царя» («Иване Сусанине») М. И. Глинки.

Эта пьеса, как и остальные пьесы в цикле, трёхчастная. Средняя часть в ней, однако, не контрастирует, а скорее развивает музыкальную мысль первой часть, разве что, можно констатировать в ней более подчёркнутый танцевальный характер.

«…Я вырос в глуши, с детства, самого раннего, проникся неизъяснимой красотой характеристических черт русской народной музыки…» — писал Чайковский Н. Ф. фон Мекк. Детские впечатления композитора, его любовь к народной песне, пляске нашли отражение в трёх пьесах «Детского альбома»: это «Русская песня», «Мужик на гармонике играет» и «Камаринская». Они составляют ещё одну маленькую сюиту.

В «русской сюите» из «Детского альбома» (№ 11, 12 и 13) обращает на себя внимание яркий национальный колорит. В пьесах использован и тот же приём развития вариационность (изменение), свойственная народному исполнительству. Приём этот, однако, по-разному проявляется во всех трёх пьесах.

Русская песня

«Русская песня» — мастерская обработка народной песни «Голова ль ты, моя головушка». Она воссоздаёт мощное четырёхголосное звучание мужского хора, исполненное молодецкой силы и удали.

Мелодия лаконична (6 тактов). Фразы завершаются то в миноре, то в мажоре. Это и есть ладовая переменность, которую Чайковский отмечал как характерную черту русской народной песни. Автор даёт три варианта обработки темы. При этом линия баса развивается самостоятельно и становится такой же выразительной, как и мелодия верхнего голоса. В других голосах иногда появляются небольшие самостоятельные мотивы, фразы — их называют подголосками.

Количество голосов свободно меняется: их то четыре, то три, то два, то снова четыре. Подобное свободное использование голосов свойственно русской хоровой песне. Такой стиль изложения музыкального материала называется подголосочной полифонией. В «Русской песне» обработку темы можно уподобить дереву, где неизменна тема — ствол, а вариации — ветви этого дерева.

Мужик на гармонике играет

В колоритной образной сценке из народной жизни композитор остроумно  имитирует игру на гармонике. Слушая пьесу «Мужик на гармонике играет», отчётливо представляешь себе, как гармонист растягивает и снова сжимает мехи гармоники.

Звучание фортепиано напоминает игру на гармонике: в пьесе обыгрывается доминантсептаккорд — он повторяется 30 раз! Многократные варьированные повторы этой фразы создают комическое впечатление: герой как будто озадачен необычным звучанием своей гармоники и ничего другого сыграть явно не в состоянии. Фраза, не завершившись, так и затихает на «полуслове».

Обращает на себя внимание звукоряд мелодии – си-бемоль мажор, звучащий с опорой на доминанту, а не на тонику. Почему Чайковский использовал именно этот звукоряд? Оказывается, в 70-е годы (то есть примерно тогда, когда написан «Детский альбом») мастера города Ливны Орловской губернии сконструировали новую гармонику, получившую название «ливенской» (или «ливенки»). У неё точно такой же звукоряд, как и в пьесе Чайковского. Чуткий слух композитора отметил своеобразное звучание нового инструмента и не без юмора зафиксировал его в этой пьесе.

Камаринская

Камаринская — название русской народной плясовой песни, а также пляски под мотив этой песни.

Этот знаменитый наигрыш русской пляски ещё в 1848 году использовал Глинка в своей блестящей оркестровой фантазии. Здесь же, в «Детском альбоме», плясовая предстала скромной фортепианной миниатюрой.

Композитор варьирует фактуру, изменяет и самый напев (в отличие от «Русской песни»). 3а шутливой, скерцозной темой следуют три вариации. Первая и третья вариации, лёгкие, подвижные, как бы расцвечивают тему, сохраняя её штрих staccato. Во второй же вариации звучит лихая молодецкая пляска. Тема изложена «плотными» аккордами, но и при этом в верхнем голосе прослушивается знакомый плясовой напев.

Народный характер музыки, столь очевидный у П. Чайковского, подчеркнут ещё и тем, что в начале — на всём протяжении темы (первые 12 тактов) звучит «гудящий» басовый звук ре (тоника). Вместе с верхним голосом в партии  левой руки он напоминает звучание волынки – народного инструмента, на котором можно сыграть одновременно  мелодию и такой неизменно тянущийся бас.

Кроме воображаемого звучания волынки, в мелодии темы можно услышать тембры и штриховые приёмы скрипки, а интонации в партии левой руки третьей вариации напоминают звучание так называемых пустых струн (то есть, не зажимаемых пальцами левой руки скрипача и потому звучащих натурально, как бы примитивно, не культивировано, «по-народному»). Аккордовое движение второй вариации можно  принять за «переборы» гармоники.

Полька

Полька — это чешский народный танец, весёлый, живой, задорный, озорной. Его танцуют поскоками — маленькими, лёгкими прыжками. Название этого танца происходит от чешского слова pulka — «полшага». Полька была распространена и как бальный танец.

Полька начинается изящно, легко. Можно представить себе, что её танцует маленькая девочка в воздушном платьице и красивых туфельках, которые едва касаются пола, так умело и грациозно она движется.

Это одна из наиболее популярных пьес цикла. Весёлый танец, полный изящества; лишь в средней части тема, перешедшая в нижний регистр, выступает нарочито грубовато, с задорным юмором. Звучание мелодии дополняется непрерывным гармоническим развитием; партия правой и левой руки воспринимаются не как мелодия и аккомпанемент, а как единое целое.

Следующую сюиту, которую мы назвали бы «О чужих странах и людях», образуют «песенки» (№ 15 — 18, к ним примыкает № 23). В них мы ощущаем и ритмическую живость итальянских мелодий, и мудрую грусть старинного французского напева, и степенную размеренность немецкого танца.

И всё же предпочтение Чайковский отдаёт итальянским «песенкам». Их в «Детском альбоме» три. Это не случайно. Пьесы отразили свежие музыкальные впечатления композитора, полученные в Италии.

Осень и зиму 1877-1878 годов Чайковский провёл за границей. Он побывал в Италии, Франции, Швейцарии.

В письме из Милана к Н. Ф. фон Мекк Чайковский пишет: «Мы с братом услышали вечером на улице пение и увидели толпу, в которую и пробирались. Оказалось, что пел мальчик лет 10 или 11 под аккомпанемент гитары. Он пел чудным густым голосом с такой законченностью, с такой теплотой, какие и в настоящих артистах редко встречаются». Здесь же композитор приводит фрагмент уличной песенки.

А за ней цитируется ещё она песенка. О ней Пётр Ильич пишет: «В Венеции по вечерам к нашей гостинице подходил иногда какой-то уличный певец с маленькой дочкой, и одна из их песенок очень мне нравится».

«Итальянская», «Немецкая», «Шарманщик поёт» и отчасти «Старинная французская песенка» напоминают звучание шарманки. С механическим звучанием этого инструмента у Чайковского были связаны яркие впечатления детства.

В город Воткинск, где в 1840 году родился и провёл детство будущий композитор, отец привёз из Петербурга оркестрину – механический орган. На валиках оркестрины была записана музыка Моцарта, Россини, Беллини, Доницетти. Отрывки из их произведений, исполнявшиеся оркестриной, были для «стеклянного мальчика» (так звали Чайковского в детстве) непостижимым волшебством. Из этих детских впечатлений родилась любовь к Моцарту и к итальянским мелодиям. Поэтому «песенки» звучат не только как музыка «о чужих странах и людях», но и как воспоминание композитора о своём детстве.

Итальянская песенка

Итальянская песенка очень грациозная, милая, нежная, игривая. Похожа она на какой-нибудь танец? Да, она похожа на вальс. В пьесе чувствуется вальсовость, но вальс этот не плавный, а игривый, оживлённый.

В музыке много акцентов, которые придают ей энергичный характер, отчётливость. В аккомпанементе слышится подражание распространённым в Италии музыкальным инструментам — мандолине и гитаре.

«Итальянская песенка» — один из ярких примеров, во-первых, заимствований П. Чайковским музыкальных идей из внешнего музыкального мира и, во-вторых, тех композиторских приёмов, которыми он пользовался, превращая чужие мелодии в свои собственные музыкальные творения.

Старинная французская песенка

В «Старинной французской песенке» оживает грустный, искренний, простой народный напев. Она похожа на песню — задушевную, задумчивую, мечтательную, печальную.

Композитор использовал здесь подлинный напев XVI века — «Куда вы ушли, увлечения моей молодости…». Немного изменив мелодию своей пьески, он включил её в оперу «Орлеанская дева», где она называется «Песнь менестрелей» и воссоздаёт колорит средневековой Франции.

Менестрели — музыканты и поэты, состоявшие на службе при дворе богатого феодала или рыцаря.

Простой и неторопливый напев родствен старинной балладе. Скупые гармонии, сдержанный минорный тон повествования напоминают картины старых мастеров с их приглушённо-темной палитрой красок. Из глубоких теней этих картин проступают лица и фигуры людей в старинных одеждах, живших в давние времена…

Пьеса написана в простой двухчастной репризной форме. В начале и конце пьесы выдержано трёхголосное изложение полифонического склада: мелодия звучит на фоне выдержанного тонического баса, средний голос вторит мелодии, образуя с ней консонансы. Именно такой была фактура французских баллад и песен XIV -XVI веков.

В начале второй части мелодия оживляется, меняется фактура: вместо полифонической становится гомофонной. В репризе вновь звучит прежний повествовательный напев. Сдержанная и благородная простота, аромат старины сделали эту пьесу шедевром «Детского альбома».

Немецкая песенка

Она похожа на немецкий старинный сельский танец лендлер – предшественник вальса. Танцевали его крестьяне в деревянных башмаках, неторопливо, с достоинством, немного чопорно, с галантными поклонами, притопами и кружениями.

 «Немецкая песенка» весела и бесхитростна, но есть в ней загадка. Неторопливое трёхдольное движение выдержано в характере крестьянского танца лендлера. В гармонии, однообразие которой напоминает звучание шарманки, использованы лишь тоническое трезвучие и доминантсептаккорд. По этим же аккордовым звукам движется и мелодия. Спойте запев. Его мелодический рисунок резкий, ломаный». Узкие интервалы первой фразы — терции, секунды, словно эхо в горах, отражены обращениями этих интервалов — секстами и септимами (спойте вторую фразу). Такие резкие скачки в мелодии характерны не только для этой песенки. Они часто звучат в мелодиях, распространённых среди жителей Альп. Называются такие мелодии и скачки в них йодлями. В них-то и таилась загадка «Немецкой песенки».

Неаполитанская песенка

Неаполь — это город в Италии. В своей пьесе П. Чайковский очень выразительно передал черты итальянской народной музыки, звучание народных инструментов.

 «Неаполитанская песенка» — одна из самых ярких пьес «Детского альбома». Она пришла в музыку Чайковского с улиц Неаполя. Эту маленькую тайну нам раскрыло письмо к Чайковскому Надежды Филаретовны фон Мекк: «Дают ли Вам серенады под окнами? Нам в Неаполе и Венеции каждый день давали, и с каким особенным удовольствием я слушала в Неаполе ту песню, которую Вы взяли для танца в «Лебединое озеро».

Композитор называет её танцем в балете и песенкой в «Детском альбоме» — и в этом нет противоречия. В ней соединились и песня, и танец.

Пьеса напоминает народный итальянский танец — тарантеллу (от названия города на юге Италии — Таранто). Это быстрый, живой, жизнерадостный танец с чётким ритмом, очень грациозный, изящный, задорный. Танец часто сопровождается пением. Неслучайно пьеса называется «Неаполитанская песенка». Его играют народные инструменты. В Италии распространён испанский народный инструмент — кастаньеты. Они представляют собой две пары пластинок, выдолбленных из дерева в форме раковины и связанных шнуром (показываем детям кастаньеты). Кастаньеты звучат очень звонко, отчётливо подчёркивают ритм музыки, придают ей энергичный, горделивый характер! Одна пластинка пальцами ударяется о другую и раздаётся щелкающий, яркий звук, немного напоминающий звучание деревянных ложек.

Народные танцы, имеющие чёткий повторяющийся ритм, в том числе итальянская тарантелла, исполняются в сопровождении не только кастаньет, но и других инструментов. Например, аккомпанемент в пьесе П. Чайковского напоминает звучание кастаньет и перезвон гитары.

Как и в «Итальянской», в «Неаполитанской песенке» две части — запев и припев. Запев имеет простую двухчастную форму. Если в запеве мы слышим песенку и можем её спеть, то мелодию припева спеть труднее. Здесь властвует стихия стремительного танца. В воображении встаёт картинка весёлого итальянского карнавала – его не раз наблюдал Чайковский, бывая в Италии. Форма всей пьесы сложная двухчастная.

…Вы любите слушать страшные сказки? В «Альбоме» их две.

Нянина сказка

Можно  по-разному представлять себе содержание этой пьесы: либо как собственно  историю, которую рассказывает старушка-няня, которая сама остаётся как бы «за кадром». Либо – так предлагает считать известная пианистка И. Малинина — мы представляем себе старушку-няню, «которая тут же в нашем воображении перевоплощается в образ фантастической колдуньи…

Осторожно-колкой звучностью (штрихом staccato), резкой гармонией композитор создаёт сказочный образ. Если сыграть эту пьесу медленно — вы расслышите, какие «колючие» тритоны спрятаны в аккордах. В тихих мотивах слышится таинственное «тук-тук-тук… тук-тук-тук». Музыка, наполненная чуткими паузами, неожиданными акцентами, звучит настороженно. Использованный здесь приём развития — секвенция — усиливает настроение тревоги, приводящей к «вскрикам» (скачок на уменьшенную септиму). В середине простой трёхчастной формы музыка по-настоящему страшная. Прислушайтесь…

Верхний голос «замирает от страха» на одном звуке, а из мрачного низкого регистра «выползает», словно привидение, хроматическая секвенция. Мотивы, из которых сплетена эта «страшная» секвенция, — те же, что и в крайних частях («тук-тук-тук»). Реприза точно повторяет музыку первой части. И только светлая тональность до мажор как будто напоминает нам о том, что эта сказка — музыкальная шутка.

Пьеса «Баба-Яга», представляющая популярный образ русской народной сказки, вполне вяжется с предыдущей пьесой – «Няниной сказкой» и вместе со следующей — «Сладкой грёзой» — образует ещё один мини-цикл внутри «Детского альбома». Его условно можно охарактеризовать как сказочно-мечтательный мир ребёнка. И поскольку пьесой, определяющей национальное «наклонение» этого мини-цикла является именно эта пьеса, можно смело говорить о его русском характере.

Если рассматривать весь «Детский альбом» как своеобразный музыкальный дневник П. Чайковского, то эти пьесы передают настроения композитора, вернувшегося теперь из далёких путешествий в Россию. И как не вспомнить слова самого П. Чайковского о тех переживаниях и чувствах, которые его охватывают при возвращении на родину. В одном и своих писем к Н. фон Мекк (от 10 марта 1878 года) П. Чайковский писал: «О России я думаю с величайшим удовольствием, т. е., несмотря на то, что мне здесь (в Швейцарии) так хорошо, я всё-таки рад буду очутиться в родной сторонке».

Баба-Яга

В пьесе чудится фантастический полёт, сопровождаемый «свистом ветра».

В творчестве композиторов сказочные образы нашли необычайно яркое воплощение. Что касается образа злой колдуньи, популярного персонажа русской сказки, колдуньи, которой пугают маленьких детишек, то за четыре года до создания этой пьесы П. Чайковским его звуками гениально запечатлел М. Мусоргский в своём цикле «Картинки с выставки». Но если Мусоргский создал своё произведение для взрослых, то Чайковский ориентировался на детское восприятие и детскую психологию. В результате его Баба Яга не столь свирепа.

«Баба-Яга» — картинка сказочного полёта. Сравнивая две сказки, вы заметите немало общего в их музыкальном языке: тот же острый штрих staccato, то же обилие диссонансов. Различий тоже много. Если «Нянина сказка» звучала неторопливо, повествовательно – «сказывалась», то в «Бабе-Яге» изображён стремительный «полет» в темпе Presto.

Эта пьеса, как и «Нянина сказка», написана в трёхчастной форме, однако контраст середины здесь почти незаметен из-за непрерывного движения. Кульминацией пьесы становится начало репризы, звучащее на октаву выше по сравнению с первой частью. Резче звучат «выкрики» Бабы-Яги, словно пролетевшей над самой головой и стремительно удаляющейся. Впечатление «удаления» создано благодаря постепенному переходу в низкий регистр и затуханию динамики. Улетела…

Сладкая грёза

Пьеса передаёт мечтательное трепетное состояние души.

Засыпая, ребёнок мечтает. Его мечту воплощает прекрасная мелодия пьесы. Истоки её – в вокальной музыке широкого дыхания — оперной арии, романсе. Здесь мелодия, развиваясь небольшими фразами — «волнами», постепенно «расцветает». Она имеет форму классического периода, состоящего из двух предложений.

Начинается середина простой трёхчастной формы. Обновлённая мелодия перенесена в низкий регистр, в ней прослушиваются новые, решительные интонации. В репризе возвращается лирическое, мечтательное настроение.

Вы, наверное, обратили внимание на мягкость, консонантность звучания пьесы (особенно это заметно после напряжённости, диссонантности сказочных пьес). Уравновешенность звучания сочетается со стройной формой (простая трёхчастная, состоит из трёх равных периодов по шестнадцать тактов).

Песня жаворонка

«Песня жаворонка» из «Детского альбома» — это тонкая живописная зарисовка, окрашенная светлым, радостным настроением; лишь в средней части пьесы появляется налёт грусти.

Вся музыка построена на звукоподражании птичьему щебету — тема, весьма распространённая в музыке всех эпох. Достаточно назвать «Жаворонка» М. Глинки, «Соловья» А. Алябьева, «Весну» из цикла концертов «Времена года» А. Вивальди, «Перекликание птиц» Ж. Ф. Рамо, изображение кукушек — от Л. Дакена до «Пасторальной симфонии» Л. Бетховена, голос Птички во II действии оперы Р. Вагнера «Зигфрид»… Примеры можно приводить до бесконечности.

Отсутствие ритмических опор в мелодии этой пьесы «Детского  альбома» придаёт ей лёгкость. Этому способствует и то, что мотивы начинаются и заканчиваются большей частью на слабые доли такта. Некоторую зыбкость и неопределённость придаёт пьесе то, что мелодия состоит из  мотивов, каждый из  которых охватывает две  четверти, тогда как накладываются они на аккомпанемент, строящийся по такту, то есть трёхдольно. Такое сочетание как бы не сочетаемых ритмических структур свидетельствует о большой изобретательности композитора.

Пьеса написана в трёхчастной форме. В третьей части, в целом повторяющей первую, изменено  окончание с тем, чтобы утвердить  основную тональность.

В средней части ничто  не противостоит трёхдольности: здесь мелодия не борется с аккомпанементом, а полностью с ним сливается. При таком господстве трёхдольного метра начинает «просвечивать» наиболее любимая Чайковским его разновидность – вальсообразность.

Шарманщик поёт

Эта пьеса является жанрово-характеристической зарисовкой, звуки которой изображают старика. Он крутит ручку шарманки и из неё льются красивые протяжные звуки. Незатейливая, но мудро-спокойная тема рассеивает мрачные мысли ребёнка.

В письме к Н. фон Мекк из Милана от 16/28 декабря 1877 года П. Чайковский писал: «В Венеции по вечерам к нашей гостинице подходил иногда какой-то уличный певец с маленькой дудочкой, и одна из их песенок очень мне нравится. Правда то, что у этого уличного артиста очень красивый голос и врождённая всем итальянцам ритмичность. Это последнее свойство итальянца меня очень интересует, как нечто совершенно противоположное складу наших народных песен и их народному исполнению».

Мелодия этой песенки, так полюбившаяся П. Чайковскому, использована им дважды – в пьесе «Шарманщик поёт» и в пьесе «Прерванные грёзы», ор. 40, № 12. Как здесь не вспомнить слова М. Глинки (записанные А. Серовым): «Создаём музыку не мы; создаёт народ; мы (композиторы) только записываем и аранжируем»! Случаи, когда известен народный вариант и композиторская обработка, чрезвычайно интересны. А что говорить, когда – как в данном случае – народный вариант записан самим П. Чайковским.

Эта пьеса заставляет нас представить себе бедного (или даже нищего) бродячего музыканта, медленно (авторская ремарка: Andante – итал. в темпе спокойного шага) крутящего ручку своей старенькой шарманки, издающей при этом тихий звук (авторская ремарка: piano – итал. тихо). Что касается вальса, то для него весьма характерно, что сильной долей в такте является только первая – «раз», и она всегда подчёркивается, тогда как «два» и «три» должны звучать слабее. На шарманке же доли звучат одинаково – отсюда её порой заунывное звучание, и на ритм вальса это не похоже. Во-вторых, вальсу противится долгий и упорный органный пункт на басовой ноте соль (тонике), явно указывающий на «примитивный» народный инструмент (вальс отнюдь не народный танец).

Этот детальный разбор выразительных средств пьесы нужен был для того, чтобы найти верное исполнительское решение на фортепиано (не на настоящей шарманке). Таким образом, одно дело, задаться целью исполнить вальс (что было бы художественным просчётом) и другое – звуками нарисовать жанровую сценку «шарманщик поёт».

В этой пьесе, по мнению исследователей творчества Чайковского, выражена идея нерасторжимости жизни и смерти, смысл которой кроется в самом названии пьесы. Круговое повторение мелодии шарманки, круговое движение её ручки – это символ бесконечности движения самой жизни, то есть жизнь идёт по кругу, одно поколение сменяется другим.

В церкви

Вечером каждый человек благодарил Бога за прожитый день и просил хорошего сна, испрашивал прощение за совершенные проступки (например, ребёнок не слушался родителей или капризничал, жадничал или подрался).

Так эта пьеса была названа П. Чайковским. Люди старшего поколения, однако, знакомые с «Детским альбомом», знают её под названием «Хор». В изданиях советского времени ни в коем случае нельзя было допустить какой-либо ассоциации с церковью и религиозной образностью.

Даже если не знать, как П. Чайковский относился к религии и церкви, сам факт завершения большого циклического музыкального произведения пьесой, навеянной образами церковной службы, должен убедить нас в трепетном отношении композитора к православным церковным обрядам.

Звучание этой пьесы, помещаемой в конце альбома, как и «Утренней молитвы», напоминает пение церковного хора. «Вечерний» ми минор пьесы звучит ответом «утреннему» соль мажору первой.

Интересно, что П. Чайковский использовал для этой пьесы мелодию настоящей молитвы, которую поют в церкви. Поэтому музыка звучит серьёзно и строго, совсем не по-детски. П. Чайковский не упрощал музыку, которую он сочинял для детей, а писал её с такой же глубиной чувств, как и «взрослую».

Если внимательно прислушаться, то можно заметить, что в конце обеих пьес есть повторяющиеся звуки в басу. Но в «Утренней молитве» они звучат строго и спокойно, на фоне светлой мелодии, а в вечерней — более мрачно, сосредоточенно, устало. День угас, спускается ночная тьма, всё затихает, успокаивается, замирает…

По своей форме пьеса «В церкви» — период из 12-ти тактов, завершающийся кадансом на тонике. Но этот период делится не на предложения, а только на фразы, продолжающие одна другую. Такой период называется периодом единого строения. Повтор этого периода не развивает, а лишь утверждает высказанную мысль. Он имеет дополнение и протяжённую коду, по размерам почти равную повторенному периоду. Её большая протяжённость объясняется тем, что она завершает не только эту пьесу, но и (в общепринятой редакции) весь сборник. В ней звучит «прощальное слово» «Детского альбома».