Рассказ о степане разине казаках и восставшем народе краткое

ÒÀÐÊÎÂÑÊÈÉ È ØÓÊØÈÍ
(ýññå)

Õóäîæíèêè ñóùåñòâóþò òîëüêî ïîòîìó, ÷òî ìèð íåñîâåðøåíåí.
Àíäðåé Òàðêîâñêèé.

Íðàâñòâåííîñòü åñòü Ïðàâäà. Íå ïðîñòî ïðàâäà, à – Ïðàâäà. Èáî ýòî ìóæåñòâî, ÷åñòíîñòü, ýòî çíà÷èò – æèòü íàðîäíîé ðàäîñòüþ è áîëüþ…
Âàñèëèé Øóêøèí.

Îò Ðóáë¸âà äî Ðàçèíà,
Îò Òàðêîâñêîãî äî Øóêøèíà –
Ðóññêèé ðàçìàõ…

Âñòóïëåíèå

***
Îí ïðèø¸ë äàòü íàì âîëþ —
Íå óñëûøàëè…
Îí ïðèçâàë íàñ ê âåðå –
Íå ïîâåðèëè…
Íûíå – ñëûøèì è âåðèì… Êàê áû…

Âàñèëèé Øóêøèí è Àíäðåé Òàðêîâñêèé – âûäàþùèåñÿ êèíîðåæèññ¸ðû.
È îáà íå òîëüêî êèíîðåæèññ¸ðû. Øóêøèí: àêò¸ð, ïèñàòåëü, äðàìàòóðã. Òàðêîâñêèé: àâòîð êíèã ïî òåîðèè êèíî è äíåâíèêà.
Îáà, êîíå÷íî, ìûñëèòåëè.
 ÷¸ì-òî – ïðîòèâîïîëîæíîñòè, íî â ÷¸ì-òî è î÷åíü ñõîæè.
Îáà íåîðäèíàðíûå, îäíè èç ñàìûõ ÿðêèõ ëè÷íîñòåé ñâîåãî âðåìåíè. Ó êàæäîãî ñâîé ïóòü â èñêóññòâî.
Øóêøèíó íàäî áûëî åù¸ äîáðàòüñÿ èç äàë¸êîãî Àëòàéñêîãî ñåëà äî Ìîñêâû (è íå òîëüêî «ôèçè÷åñêè», íî è èíòåëëåêòóàëüíî, ìîðàëüíî, äóõîâíî äîðàñòè äî Ìîñêâû è âûñîêîé êóëüòóðû)…
Òàðêîâñêèé æå ñ äåòñòâà æèë â Ìîñêâå, è â «êóëüòóðå æèë», êàçàëîñü áû, íî ïóòü åãî â êóëüòóðó áûë ïî-ñâîåìó òðóäåí…
Ïî÷åìó-òî óòâåðäèëñÿ ñëóõ î òîì, ÷òî ìåæäó Òàðêîâñêèì è Øóêøèíûì áûë êîíôëèêò… Îíè âìåñòå ó÷èëèñü, ïðèÿòåëüñêè îáùàëèñü â ìîëîäîñòè, à ïîòîì ïðîñòî ðàçîøëèñü òâîð÷åñêè è æèòåéñêè.  Òàê ÷àñòî áûâàåò. Ó êàæäîãî áûëè ñâîè ïëàíû, ñâîè ìåòîäû, ñâîÿ æèçíü.
Íî íå ïðèíèìàþò ìíîãèå ïîêëîííèêè Øóêøèíà Òàðêîâñêîãî (è íå òîëüêî ïîêëîííèêè Øóêøèíà). Òàðêîâñêèé, ìîë, ýëèòàðåí, íåïîíÿòåí, çàóìíûé, åù¸ è ýìèãðèðîâàë… Âîò Øóêøèí áû íèêîãäà, íè-íè…
Äà, ïîæàëóé, Øóêøèí áû íå ýìèãðèðîâàë, òðóäíî ïðåäñòàâèòü åãî æèâóùèì íà Çàïàäå… Äà íåìíîãî è Òàðêîâñêèé-òî ïîæèë…
Øóêøèí æå, ïî ìíåíèþ ìíîãèõ ïî÷èòàòåëåé Òàðêîâñêîãî, «çðèòåëåé-èíòåëëåêòóàëîâ» — ñëèøêîì ïðîñò, êîíäîâ. Îáâèíÿþò åãî â åñåíåíùèíå, îáíèìàíèå áåð¸çîê ïðèïîìèíàþò îáÿçàòåëüíî… Ëóáîê, ìîë, ýòî âñ¸…
Ó Òàðêîâñêîãî, åäâà ëè íå ñ äåòñòâà, ëþáèìûé êîìïîçèòîð – Áàõ.
Øóêøèíó æå íåîáõîäèìû áûëè â ôèëüìàõ çàñòîëüíûå ïåñíè èëè áàëàå÷íèê-ñàìîðîäîê â «Ïå÷êàõ-ëàâî÷êàõ», êîòîðîãî âñ¸ ðàâíî çàñòàâèëè «âûðåçàòü»…
Øóêøèí – ðåàëèñò, Òàðêîâñêèé – ñèìâîëèñò.
Íî îáà è Øóêøèí è Òàðêîâñêèé øëè è ïðèøëè ê ðåëèãèîçíîìó êèíî, õðèñòèàíñêîìó. Êàê óäèâèòåëüíûì îáðàçîì â òî æå âðåìÿ ïðèø¸ë, ïî÷òè ñðàçó, ê ðåëèãèîçíîìó òåàòðó Àëåêñàíäð Âàìïèëîâ.
Õîòÿ, ÷òî â ýòîì óäèâèòåëüíîãî: ãîâîðè ïðàâäó, «ãëàãîëîì æãè ñåðäöà ëþäåé» — è ýòî áóäåò íðàâñòâåííîå, õðèñòèàíñêîå êèíî, èëè ëèòåðàòóðà, èëè òåàòð. Ãëàâíîå áûòü â ýòîì ÷åñòíûì. Îíè áûëè ÷åñòíû…
Îáà ïðîáîâàëè ñåáÿ â ðàçíûõ æàíðàõ.  èñòîðè÷åñêîì êèíî: Òàðêîâñêèé íà÷àë Àíäðååì Ðóáë¸âûì; Øóêøèí ìå÷òàë è âïëîòíóþ óæå ãîòîâèëñÿ ñíÿòü ôèëüì î Ñòåïàíå Ðàçèíå. Îáà ðàçìûøëÿëè â ñâî¸ì òâîð÷åñòâå î ñåãîäíÿøíåì äíå, îáà çàãëÿäûâàëè â áóäóùåå…
Òî åñòü, ïîæàëóé – èñòîðèÿ, èëè ñåãîäíÿøíèé äåíü, èëè áóäóùåå äëÿ íèõ ëèøü ôîí, íà êîòîðîì îíè ðàçìûøëÿþò ñðåäñòâàìè êèíî (èëè ëèòåðàòóðû).
Òàðêîâñêèé õîòåë âñ¸ ñêàçàòü â êèíî, ñ÷èòàÿ åãî îòäåëüíûì âèäîì èñêóññòâà.
Øóêøèí, íàâåðíîå, òîæå õîòåë ñêàçàòü âñ¸ â êèíî, íî, ïîæàëóé, áîëüøå ñêàçàë â ëèòåðàòóðå. È ãîâîðèë, ÷òî ïîñëå «Ðàçèíà» ïîëíîñòüþ óéä¸ò â ëèòåðàòóðó. Óø¸ë áû? Êàê çíàòü…
Âïðî÷åì, âîò çàïèñü â äíåâíèêå Òàðêîâñêîãî çà 1976-é ãîä: «Ïîðà
îòêàçàòüñÿ îò êèíî. ß ñîçðåë äëÿ ýòîãî. È íà÷àòü êíèãó î äåòñòâå (ñöåíàðèé «Áåëîãî äíÿ» ïîéäåò â äåëî)».  À âåäü âïåðåäè áûëî åù¸ áîëüøèíñòâî åãî ôèëüìîâ.
Îáà íàøëè ñâîé íåïîâòîðèìûé êèíîÿçûê (çà êîòîðûé èõ è ëþáÿò è êðèòèêóþò): «òàðêîâñêàÿ ïàóçà», «øóêøèíñêèå áåð¸çê軅Ïðîùå íåêóäà… À íå ïîâòîðèòü.
Îáà îùóùàëè ñâîþ æèçíü, êàê ñëóæåíèå.
«Æèçíü íàñòîëüêî òðóäíà, ÷òî èíîãäà, êàæåòñÿ, î÷åíü æàëü, ÷òî òû ðîäèëñÿ íà ñâåò. Íî èíîãäà îíà äàðèò òåáÿ òàêèìè óäèâèòåëüíûìè âåùàìè, ðàäè êîòîðûõ è ñòîèò æèòü. Òàê ÷òî âîïðîñ î ñ÷àñòüå äëÿ ìåíÿ íå ñòîèò. Ìíå êàæåòñÿ, ÷òî ýòîãî âîïðîñà âîîáùå íå ñóùåñòâóåò» — ãîâîðèë Òàðêîâñêèé. Îí îòêàçûâàëñÿ ñ÷èòàòü «ñ÷àñòüå» ãëàâíûì, òåì, ê ÷åìó äîëæåí ñòðåìèòüñÿ ÷åëîâåê (èìåÿ ââèäó íàøå îáû÷íîå ïðåäñòàâëåíèå î ñ÷àñòüå)… Âïðî÷åì, òàê îí ñ÷èòàë òîëüêî äëÿ ñåáÿ è èìåë ïðàâî òàê ñ÷èòàòü, èáî òàê è æèë…
À âîò, êñòàòè, Øóêøèí  ñêàçàë â îäíîé ñòàòüå («Ìîíîëîã íà ëåñòíèöå») ïðî ñ÷àñòüå: «Îäíî âðåìÿ ÿ áûë ó÷èòåëåì ñåëüñêîé øêîëû äëÿ âçðîñëûõ. Ó÷èòåëü ÿ áûë, ÷åñòíî ãîâîðÿ, íåâàæíåöêèé (áåç ñïåöèàëüíîãî îáðàçîâàíèÿ, áåç îïûòà), íî íå ìîãó è òåïåðü çàáûòü, êàê õîðîøî, áëàãîäàðíî ñìîòðåëè íà ìåíÿ íàðàáîòàâøèåñÿ çà äåíü ïàðíè è äåâóøêè, êîãäà ìíå óäàâàëîñü ðàññêàçàòü èì ÷òî-íèáóäü âàæíîå è èíòåðåñíîå (ÿ ïðåïîäàâàë ðóññêèé ÿçûê è ëèòåðàòóðó). ß ëþáèë èõ â òàêèå ìèíóòû. È â ãëóáèíå äóøè, íå áåç ãîðäîñòè è ñ÷àñòüÿ âåðèë: âîò òåïåðü, â ýòè ìèíóòû, ÿ äåëàþ íàñòîÿùåå, õîðîøåå äåëî. Æàëêî, ìàëî ó íàñ â æèçíè òàêèõ ìèíóò. Èç íèõ ñîñòàâëÿåòñÿ ñ÷àñòüå.
Òî åñòü ñ÷àñòüå äëÿ íåãî – îòäàâàòü ÷òî-òî è âèäåòü, ÷òî ýòî íóæíî ëþäÿì.
«Ãëàâíàÿ çàäà÷à áóäóùåãî îáùåñòâà çàêëþ÷àåòñÿ â òîì, ÷òîáû íàéòè ñðåäñòâî ïðîáóäèòü â ÷åëîâåêå ÷óâñòâî ñîáñòâåííîãî äîñòîèíñòâà. Ýòî ñîçäàñò óñëîâèÿ, ïðè êîòîðûõ åãî âíóòðåííèé ìèð áóäåò çàñëóæèâàòü óâàæåíèÿ. Àëüòåðíàòèâû íå ñóùåñòâóåò, âåðà â áóäóùåå, îñíîâàííàÿ íà ëîæíîé ñâîáîäå è ïîäàâëåíèè ÷óâñòâà ñîáñòâåííîãî äîñòîèíñòâà ÷åëîâåêà, ðàâíîñèëüíà ñàìîóáèéñòâó», — ãîâîðèë åù¸ â îäíîì èç ìíîãî÷èñëåííûõ èíòåðâüþ Àíäðåé Òàðêîâñêèé.
«Íðàâñòâåííîñòü åñòü Ïðàâäà. Íå ïðîñòî ïðàâäà, à – Ïðàâäà. Èáî ýòî ìóæåñòâî, ÷åñòíîñòü, ýòî çíà÷èò – æèòü íàðîäíîé ðàäîñòüþ è áîëüþ, äóìàòü, êàê äóìàåò íàðîä, ïîòîìó ÷òî íàðîä âñåãäà çíàåò Ïðàâäó.
Èçî âñåõ ñèë áóäó ñòàðàòüñÿ ðàññêàçàòü ïðàâäó î ëþäÿõ. Êàêóþ çíàþ, æèâÿ ñ íèìè â îäíî âðåìÿ», — ïèñàë Øóêøèí. Ïîä òàêèìè ñëîâàìè, ïîæàëóé, è Òàðêîâñêèé áû ðàñïèñàëñÿ. Âïðî÷åì, êàæäûé èç íèõ ãîâîðèë è ïèñàë ñâîè ñëîâà, ñíèìàë ñâîè ôèëüìû…
È åù¸ èç äíåâíèêà Àíäðåÿ Òàðêîâñêîãî:
«11 äåêàáðÿ 1985 ã., Stockholm
       Áîëåí. Ëåæó. Óæàñíî áîëèò âíóòðè, â ëåãêèõ.
       Ñåãîäíÿ âî ñíå âèäåë Âàñþ Øóêøèíà, ìû ñ íèì èãðàëè â êàðòû.
       ß åãî ñïðîñèë:
       — Òû ÷òî-íèáóäü ïèøåøü?
       — Ïèøó, ïèøó, — çàäóì÷èâî, äóìàÿ îá èãðå, îòâåòèë îí.
       À ïîòîì ìû, êàæåòñÿ, óæå íåñêîëüêî ÷åëîâåê, âñòàëè, è êòî-òî ñêàçàë: «Ðàñïëà÷èâàòüñÿ íàäî» (â òîì ñìûñëå, ÷òî èãðà êîí÷èëàñü, è íàäî ïîäñ÷èòàòü åå ðåçóëüòàòû)».
À ìîæåò, è íå òîëüêî îá èãðå â êàðòû øëà ðå÷ü, à î ãîðàçäî áîëåå âûñîêîé «èãðå»: î æèçíè, òâîð÷åñòâå, î ïóòè, î íåâîëüíîì «ñîïåðíè÷åñòâå»? È âîò – ïîðà «ïîäñ÷èòàòü ðåçóëüòàòû». À ðåçóëüòàòû: äâà õóäîæíèêà, äâà ìûñëèòåëÿ, äâà ðóññêèõ ÷åëîâåêà ïðîäåëàâøèõ ñâîé ïóòü ê Áîãó è ðàññêàçàâøèõ îá ýòîì ïóòè íàì – ÷èòàòåëÿì è çðèòåëÿì…
Íî ïðîéòè ýòîò ïóòü ìû äîëæíû ñàìè.

Îò «Óáèéö» äî «Êàëèíû êðàñíîé»

   ß íå çíàþ, çàìåòèë ëè êòî-òî äî ìåíÿ òî, î ÷¸ì ÿ ñåé÷àñ áóäó ïèñàòü. Âî âñÿêîì ñëó÷àå, ÿ ðàíüøå íèãäå íå ÷èòàë è íå ñëûøàë…
 Èòàê: â 1956 ãîäó, ñòóäåíò ÂÃÈÊà (ìàñòåðñêàÿ Ì. È. Ðîììà)
Àíäðåé Òàðêîâñêèé ñíèìàåò ó÷åáíûé êîðîòêîìåòðàæíûé ôèëüì (êóðñîâóþ ðàáîòó) ïî ðàññêàçó Ýðíåñòà Õåìèíãóýÿ «Óáèéöû». Ñöåíàðèé ïèøóò äâîå: Àíäðåé Òàðêîâñêèé è Àëåêñàíäð Ãîðäîí (åãî îäíîãðóïïíèê), îáà è ñíèìàþòñÿ â ôèëüìå.  äðóãèõ ðîëÿõ òàê æå èõ ñîó÷åíèêè.  òîì ÷èñëå â îäíîé èç ãëàâíûõ ðîëåé (áîêñåð Îëå Àíäåðñîí) – Âàñèëèé Øóêøèí. Ýòî âñ¸ èñòîðèÿ èçâåñòíàÿ, ìíîãîêðàòíî îïèñàííàÿ â áèîãðàôè÷åñêèõ êíèãàõ è âîñïîìèíàíèÿõ.
 Ïî÷åìó Òàðêîâñêèé âçÿë äëÿ ýêðàíèçàöèè èìåííî ýòîò ðàññêàç Õåìèíãóýÿ?
 Õåìèíãóýé â òî âðåìÿ áûë èçâåñòíûì â Ñîâåòñêîì Ñîþçå àâòîðîì (íå ãîâîðÿ óæ î âñåìèðíîé èçâåñòíîñòè – Íîáåëåâñêàÿ ïðåìèÿ ïî ëèòåðàòóðå çà 1954 ãîä). Ïèê åãî ïîïóëÿðíîñòè â ÑÑÑÐ ïðèä¸òñÿ íà 60-å ãîäû, íî, êîíå÷íî, ñòóäåíòû ÂÃÈÊà óæå áûëè çíàêîìû ñ åãî òâîð÷åñòâîì. Ðàññêàç «Óáèéöû» (èç ñåðèè ðàññêàçîâ î Íèêå Àäàìñå) êîðîòêèé, äèíàìè÷íûé, ñ ëåãêî ÷èòàåìûì ïîäòåêñòîì. Âñ¸ ýòî, âèäèìî, è ïîäòîëêíóëî Òàðêîâñêîãî è Ãîðäîíà  ê òîìó, ÷òîáû ïèñàòü ñöåíàðèé è ñíèìàòü ïî ýòîìó ðàññêàçó.
Ïî÷åìó Âàñèëèÿ Øóêøèíà ïðèãëàñèë íà ðîëü øâåäà-áîêñ¸ðà? Øóêøèí, êîíå÷íî, íå ãèãàíò êàê â ðàññêàçå ó Õåìèíãóýÿ, íî â ôèëüìå ôàêòè÷åñêè ïîêàçàíî ëèøü ëèöî ãåðîÿ. Ôàêòóðíîå øóêøèíñêîå ëèöî, åù¸ íå óòîí÷¸ííîå, êàê â ïîçäíèõ ôèëüìàõ, íî òàêîå æå ñêóëàñòîå, óãëîâàòîå. È ãëàçà, â êîòîðûõ îòðàçèëàñü òîñêà ÷åëîâåêà ïåðåä íåèçáåæíîé ñìåðòüþ. Ýòî óæå ìîëîäîé Øóêøèí îòëè÷íî ñûãðàë.
Íó è Øóêøèí Òàðêîâñêîìó íå îòêàçàë, ïîòîìó ÷òî ïðèÿòåëüñòâîâàëè îíè â òî âðåìÿ (äà è ïîçæå íèêàêîé âðàæäû, êîíå÷íî, íå áûëî) äà è ïðèíÿòî áûëî äðóã äðóãó íà ñú¸ìêàõ òåõ ó÷åáíûõ ôèëüìîâ ïîìîãàòü.
 È ôèëüì ïîëó÷èëñÿ. Ðîìì ïîõâàëèë…
 Î ÷¸ì æå ðàññêàç Õåìèíãóýÿ è ôèëüì Òàðêîâñêîãî?
Òåì, êòî íå ÷èòàë – ðåêîìåíäóþ ïðî÷èòàòü ýòîò ñîâñåì íåáîëüøîé, íî íàñûùåííûé ðàññêàç. Çäåñü ëèøü íàïîìíþ.
Äâîå íà¸ìíûõ óáèéö ïðèåçæàþò â ìàëåíüêèé ãîðîäîê. Èõ æåðòâà – áûâøèé áîêñ¸ð Îëå Àíäðåñîí. Óáèéöû ïðèõîäÿò â çàêóñî÷íóþ, ãäå áûâàåò áîêñ¸ð è ïîäæèäàþò åãî, ñâÿçàâ ïîâàðà, ïîñåòèòåëÿ (Íèêà Àäàìñà), à áàðìåíà çàñòàâèâ âûïîëíÿòü èõ òðåáîâàíèÿ. Îëå Àíäåðñîí íå ïðèõîäèò, è óáèéöû ïîêèäàþò çàêóñî÷íóþ. Íèê èä¸ò â ãîñòèíèöó, ãäå æèâ¸ò, óæå íåñêîëüêî äíåé íå âûõîäÿ íà óëèöó, áûâøèé áîêñ¸ð. Îí ïðîñòî ëåæèò íà êðîâàòè è îòêàçûâàåòñÿ ÷òî ëèáî ïðåäïðèíÿòü, çíàÿ, ÷òî åãî èùóò óáèéöû. Íèê âîçâðàùàåòñÿ â çàêóñî÷íóþ è ðàññêàçûâàåò îá ýòîì áàðìåíó. Âîò ïîñëåäíèå ñòðîêè ðàññêàçà (è ôèëüìà):
    « — ×òî îí òàêîå ñäåëàë, êàê òû äóìàåøü?
     — Íàðóøèë êàêîé-íèáóäü óãîâîð. Ó íèõ çà ýòî óáèâàþò.
     — Óåäó ÿ èç ýòîãî ãîðîäà,- ñêàçàë Íèê.
     — Äà, — ñêàçàë Äæîðäæ.- Õîðîøî áû îòñþäà óåõàòü.
     — Èç  ãîëîâû íå âûõîäèò, êàê  îí  òàì ëåæèò â êîìíàòå è çíàåò, ÷òî åìó êðûøêà. Äàæå ïîäóìàòü ñòðàøíî.
     À òû íå äóìàé,- ñêàçàë Äæîðäæ». (Ïåðåâîä Àëåêñåÿ Øóðà).
     Âîò è âñ¸.
      Ïîíÿòíî, ÷òî áûâøèé áîêñ¸ð áûë çàìåøàí â êàêèõ-òî áàíäèòñêèõ äåëàõ (äåéñòâèå ðàññêàçà ïðîèñõîäèò â êîíöå 20-õ ãîäîâ, âî âðåìåíà ñóõîãî çàêîíà è ðàçãóëà áàíäèòèçìà â ÑØÀ) è ñòàë ïî÷åìó-òî íåóãîäåí áûâøèì «êîëëåãàì», ìîæåò, ðåøèë «çàâÿçàòü», ìîæåò, åù¸ ÷òî…
    À òåïåðü äàâàéòå âñïîìíèì «Êàëèíó êðàñíóþ»: ðåøèâøåãî «çàâÿçàòü» óãîëîâíèêà Åãîðà Ïðîêóäèíà ïðåñëåäóþò è óáèâàþò åãî áûâøèå äðóæêè.
      È äàæå â îäíîì èç ýïèçîäîâ Ëþáà (Ëèäèÿ Ôåäîñååâà-Øóêøèíà) ãîâîðèò Åãîðó: «ß ñëûøàëà ó âàñ çà ýòî óáèâàþò» — «Ýòî òû áðîñü…», — îòâå÷àåò åé Åãîð.
      ßâíàÿ ïåðåêëè÷êà.   
      Íî â ïåðâîì ôèëüìå, ïî âîëå àâòîðà ðàññêàçà è ñöåíàðèñòîâ, ãåðîé Øóêøèíà ïðîñòî ñêðûâàåòñÿ îò óáèéö, è õîòÿ óæå óñòàë ïðÿòàòüñÿ è áîÿòüñÿ, íå ìîæåò è íå õî÷åò ïðèíÿòü êàêèå-òî ðåøèòåëüíûå äåéñòâèÿ.
      Âîò ýòîò ýïèçîä: «Íèê âñå ãëÿäåë íà ðîñëîãî ÷åëîâåêà, ëåæàâøåãî íà ïîñòåëè.
     — Ìîæåò áûòü, ïîéòè çàÿâèòü â ïîëèöèþ?
     — Íåò, — ñêàçàë Îëå Àíäðåñîí. — Ýòî áåñïîëåçíî.
     — À ÿ íå ìîãó ïîìî÷ü ÷åì-íèáóäü?
     — Íåò. Òóò íè÷åãî íå ïîäåëàåøü.
     — Ìîæåò áûòü, ýòî ïðîñòî øóòêà?
     Íåò. Ýòî íå ïðîñòî øóòêà.
     Îëå Àíäðåñîí ïîâåðíóëñÿ íà áîê.
     — Áåäà  â  òîì, — ñêàçàë  îí, ãëÿäÿ â ñòåíó, —  ÷òî  ÿ íèêàê  íå  ìîãó
ñîáðàòüñÿ ñ äóõîì è âûéòè. Öåëûé äåíü ëåæó âîò òàê.
     — Âû áû óåõàëè èç ãîðîäà.
     — Íåò, — ñêàçàë  Îëå Àíäðåñîí. — Ìíå íàäîåëî áåãàòü îò íèõ. —  Îí âñå ãëÿäåë â ñòåíó. — Òåïåðü óæå íè÷åãî íå ïîäåëàåøü.
     — À íåëüçÿ ýòî êàê-íèáóäü óëàäèòü?
     — Íåò, òåïåðü  óæå ïîçäíî. — Îí ãîâîðèë âñå òåì æå  òóñêëûì ãîëîñîì. —
Íè÷åãî íå ïîäåëàåøü. ß ïîëåæó, à ïîòîì ñîáåðóñü ñ äóõîì è âûéäó».
      Ìû òàê è íå óçíàåì – âûéäåò Îëå Àíäåðñîí èç êîìíàòû èëè åãî óáüþò ïðÿìî íà ýòîé êðîâàòè. Íî ýòî è íå èìååò çíà÷åíèÿ, îí óæå âíóòðåííå ì¸ðòâ. Îí óæå, ãîâîðÿ ïî-áîêñ¸ðñêè, â ãëóáîêîì íîêàóòå.
      À âîò ãåðîé «Êàëèíû êðàñíîé», ðåøèâ ïîðâàòü ñ ïðîøëûì, åäåò â ðîäíûå êðàÿ (äàæå íàø¸ë ìàòü â ñîñåäíåé äåðåâíå) è íå î ñìåðòè îí äóìàåò, à î æèçíè. Îí íå ñêðûâàåòñÿ îò áàíäèòîâ, ïîòîìó ÷òî íà ñâîåé çåìëå îí äàæå è ñìåðòè íå áîèòñÿ. È êîãäà ïðèåçæàåò Ãóáîøë¸ï ñ êîìïàíèåé, ÷òîáû óáèòü åãî, Åãîð Ïðîêóäèí íå ñàì èä¸ò íà íèõ. Íå íà óáîé èä¸ò, à ÷òîáû äîêàçàòü, ÷òî íå áîèòñÿ îí èõ, ÷òî íå ïîáåäÿò îíè åãî, äàæå åñëè óáüþò. È îí ïîáåæäàåò, ñìåðòèþ ñìåðòü ïîïðàâ.
      Äâå ðîëè Âàñèëèÿ Øóêøèíà – ïåðâàÿ è îäíà èç ïîñëåäíèõ, ïîæàëóé, ñàìàÿ çíà÷èìàÿ âî âñ¸ì åãî òâîð÷åñòâå. Íå äóìàþ, ÷òî ñíèìàÿ «Êàëèíó…», à äî òîãî ðàáîòàÿ íàä ñöåíàðèåì, Øóêøèí õîòåë áóêâàëüíî ïðîòèâîïîñòàâèòü äâà âûõîäà èç ïî÷òè îäèíàêîâîé ñèòóàöèè, íî è íå ïîìíèòü ñâîþ ïåðâóþ ðîëü îí íå ìîã.
      Êñòàòè, ðàçóìååòñÿ, ãîòîâÿñü ê ðîëè, îí ÷èòàë íå òîëüêî ñöåíàðèé, íî è ñàì ðàññêàç Õåìèíãóýÿ. Ïðåäïîëîæó, ÷òî ÷èòàë è äðóãèå åãî ðàññêàçû… À âåäü ýòî âðåìÿ, êîãäà è ñàì Øóêøèí ïèñàë ñâîè ïåðâûå ðàññêàçû… Íå çàèìñòâîâàíèå, íî ÿâíûå ñòèëåâûå ïåðåêëè÷êè, ïî-ìîåìó, åñòü: òå æå íàïðÿæ¸ííûå äèàëîãè, ìèíèìóì îïèñàíèÿ, äèíàìèêà… Äðóãîå äåëî, ÷òî Øóêøèí, êîíå÷íî, ïèñàë ñâî¸ è î ñâî¸ì… È ñíèìàë òîæå ñâ
       Íî íå áûë îí, êàê óòâåðæäàþò íåêîòîðûå, óãðþìûì «ïèñàòåëåì-äåðåâåíùèêîì», «ñàìîðîäêîì» è ò. ä. Îí è ó Ðîììà ó÷èëñÿ, è ñ Òàðêîâñêèì îáùàëñÿ, è «ñòàðèêà Õýìà» ïî÷èòûâàë… Íî âñ¸ ýòî ïåðåïëàâëÿë â ñâîåé äóøå æàðîì ñâîåãî òàëàíòà. Íó è, êîíå÷íî, íàïîëíÿë ñâîèì æèçíåííûì îïûòîì.
      Ãåðîè Àíäðåÿ Òàðêîâñêîãî â åãî ïîñëåäóþùèõ ôèëüìàõ òîæå âåñüìà äàëåêè îò Îëå Àíäåðñîíà.  îòëè÷èå îò íåãî, îíè «âûõîäÿò èç êîìíàòû», ÷òîáû ïîéòè â «çîíó», âãëÿäåòüñÿ â çåðêàëî, ïðèíåñòè ïîñëåäíþþ æåðòâó ðàäè ñïàñåíèÿ ìèðà…
     Òàê ÷òî íà÷èíàëè ýòè î÷åíü ðàçíûå è, ïîæàëóé, ñàìûå âûäàþùèåñÿ ðóññêèå ðåæèññ¸ðû ñâîåãî âðåìåíè ñ îäíîãî ôèëüìà, ñ îäíîé íðàâñòâåííîé ñèòóàöèè. È îáà å¸ â ñâî¸ì òâîð÷åñòâå ïåðåîñìûñëèëè, ïðåîäîëåë腠     

Îò Òàðêîâñêîãî äî Åñåíèíà

Ó Øóêøèíà — Åñåíèí,
Ó Òàðêîâñêîãî — Òàðêîâñêèé.
Ïîëþñà.

Àðñåíèé Òàðêîâñêèé è Ñåðãåé Åñåíèí – äâà ïîëþñà ðóññêîé ïîýçèè. Êàê Àíäðåé Òàðêîâñêèé è Âàñèëèé Øóêøèí – äâà ïîëþñà ðóññêîãî êèíî.
 …Èìåííî ñòðîêè èç ñòèõîòâîðåíèÿ Åñåíèíà ÷èòàåò îñâîáîäèâøèéñÿ èç òþðüìû ãåðîé «Êàëèíû êðàñíîé» Åãîð Ïðîêóäèí. Îí íå ñìîã âñïîìíèòü âñ¸ ñòèõîòâîðåíèå, íî Âàñèëèé-òî Øóêøèí çíàë åãî è ñîâåðøåííî ñîçíàòåëüíî èìåííî åãî âñòàâèë ôèëüì.

* * *
Ìèð òàèíñòâåííûé, ìèð ìîé äðåâíèé,
Òû, êàê âåòåð, çàòèõ è ïðèñåë.
Âîò ñäàâèëè çà øåþ äåðåâíþ
Êàìåííûå ðóêè øîññå.
Òàê èñïóãàííî â ñíåæíóþ âûáåëü
Çàìåòàëàñü çâåíÿùàÿ æóòü…
Çäðàâñòâóé òû, ìîÿ ÷¸ðíàÿ ãèáåëü,
ß íàâñòðå÷ó ê òåáå âûõîæó!
Ãîðîä, ãîðîä, òû â ñõâàòêå æåñòîêîé
Îêðåñòèë íàñ êàê ïàäàëü è ìðàçü.
Ñòûíåò ïîëå â òîñêå âîëîîêîé,
Òåëåãðàôíûìè ñòîëáàìè äàâÿñü.
Æèëèñò ìóñêóë ó äüÿâîëüñêîé âûè,
È ëåãêà åé ÷óãóííàÿ ãàòü.
Íó äà ÷òî æå? Âåäü íàì íå âïåðâûå
È ðàñøàòûâàòüñÿ è ïðîïàäàòü.
Ïóñòü äëÿ ñåðäöà òÿãó÷åå êîëêî,
Ýòî ïåñíÿ çâåðèíûõ ïðàâ!..
…Òàê îõîòíèêè òðàâÿò âîëêà,
Çàæèìàÿ â òèñêè îáëàâ.
Çâåðü ïðèïàë… è èç ïàñìóðíûõ íåäð
Êòî-òî ñïóñòèò ñåé÷àñ êóðêè…
Âäðóã ïðûæîê… è äâóíîãî íåäðóãà
Ðàçäèðàþò íà ÷àñòè êëûêè.
Î, ïðèâåò òåáå, çâåðü ìîé ëþáèìûé!
Òû íå äàðîì äà¸øüñÿ íîæó!
Êàê è òû, ÿ, îòâñþäó ãîíèìûé,
Ñðåäü æåëåçíûõ âðàãîâ ïðîõîæó.
Êàê è òû, ÿ âñåãäà íàãîòîâå,
È õîòü ñëûøó ïîáåäíûé ðîæîê,
Íî îòïðîáóåò âðàæåñêîé êðîâè
Ìîé ïîñëåäíèé, ñìåðòåëüíûé ïðûæîê.
È ïóñêàé ÿ íà ðûõëóþ âûáåëü
Óïàäó è çàðîþñü â ñíåãó…
Âñ¸ æå ïåñíþ îòìùåíüÿ çà ãèáåëü
Ïðîïîþò ìíå íà òîì áåðåãó.

Äà âåäü çäåñü âñÿ èäåÿ øóêøèíñêîãî ôèëüìà! Äàæå è ñþæåò ïðîñìàòðèâàåòñÿ. Ãèáåëüíàÿ ñõâàòêà êðåñòüÿíèíà è «ãîðîæàíèíà», òàèíñòâåííîãî äðåâíåãî ìèðà è ñîâðåìåííîé òåõíè÷åñêîé ìåðòâå÷èíû… «Ãîðîä, ãîðîä, òû â ñõâàòêå æåñòîêîé // Îêðåñòèë íàñ êàê ïàäàëü è ìðàçü…» Ýòî æå ïî÷òè òî÷íûå ñëîâà óáèéöû èç «Êàëèíû…» î êðåñòüÿíèíå Ïðîêóäèíå (ïîìíèòå «èíòåëëèãåíòíîãî», ïî-ãîðîäñêîìó îäåòîãî Ãóáîøë¸ïà?): «Îí ÷åëîâåêîì íèêîãäà íå áûë. Îí ìóæèꅻ
«Çäðàâñòâóé òû, ìîÿ ÷¸ðíàÿ ãèáåëü,
ß íàâñòðå÷ó ê òåáå âûõîæó…» — âåäü ïîíèìàÿ ýòî è èä¸ò íà íåãî, Åãîð… È óìèðàåò íà ðîäíîé çåìëå, íî êàê è â ñòèõîòâîðåíèè: «Âñ¸ æå ïåñíþ îòìùåíüÿ çà ãèáåëü…» ïðîïåëè íà òîì áåðåãó…
 äîêóìåíòàëüíûõ êàäðàõ ôèëüìà (ýòî âîñïîìèíàíèå ãåðîÿ) çâó÷èò ïåñíÿ íà ñòèõîòâîðåíèå «Ïèñüìî ìàòåðè» («Òû æèâà åù¸, ìîÿ ñòàðóøêà…»). Äà è áåð¸çêè Åãîð Ïðîêóäèí îáíèìàë âïîëíå ïî-åñåíèíñêè.
Èìåííî Åñåíèí áûë  íàèáîëåå áëèçêèì, âûðàæàþùèì äóøó «ñîâðåìåííîãî Ðàçèíà» (Ïðîêóäèí åñëè è íå Ðàçèí, òî óæ òî÷íî – îäèí èç ðàçèíñêèõ àòàìàíîâ) ïîýòîì. Íó è, ðàçóìååòñÿ, äóøó ñàìîãî Øóêøèíà, í¸ñøåãî â ñåáå è ñóäüáó ðàññòðåëÿííîãî çà àíòèñîâåòñêèé ìÿòåæ îòöà…
×èòàë ëè, çíàë ëè Øóêøèí ñòèõîòâîðåíèå Íèêîëàÿ Ðóáöîâà? Âî âñÿêîì ñëó÷àå, îùóùàë Åñåíèíà îí ïðèìåðíî òàê æå:
Ñëóõè áûëè ãëóïû è ðåçêè:
Êòî òàêîé, ìîë, Åñåíèí Ñåðåãà,
Ñàì ñóäè: óäàâèëñÿ ñ òîñêè
Ïîòîìó, ÷òî îí ïüÿíñòâîâàë ìíîãî.

Äà, íåäîëãî ãëÿäåë îí íà Ðóñü
Ãîëóáûìè ãëàçàìè ïîýòà.
Íî áûëà ëè êàáàöêàÿ ãðóñòü?
Ãðóñòü, êîíå÷íî, áûëà… Äà íå ýòà!

Âåðñòû âñå ïîòðÿñåííîé çåìëè,
Âñå çåìíûå ñâÿòûíè è óçû
Ñëîâíî á íåðâíîé ñèñòåìîé âîøëè
 ñâîåíðàâíîñòü åñåíèíñêîé ìóçû!

Ýòî ìóçà íå ïðîøëîãî äíÿ.
Ñ íåé ëþáëþ, íåãîäóþ è ïëà÷ó.
Ìíîãî çíà÷èò îíà äëÿ ìåíÿ,
Åñëè ñàì ÿ õîòü ÷òî-íèáóäü çíà÷ó.

Åñåíèí âûðàçèë ñóäüáó èìåííî ïîêîëåíèÿ îòöà Øóêøèíà, êîãäà «æèâûõ êîíåé ïîáåäèëà ñòàëüíàÿ êîííèöà».
Åù¸ îäèí øóêøèíñêèé ãåðîé âûðàçèë îòíîøåíèå ê Åñåíèíó – ñâÿùåííèê èç ðàññêàçà «Âåðóþ».
 Îá ýòîì ðàññêàçå è òîì ñâÿùåííèêå ðàçãîâîð îòäåëüíûé, ñåé÷àñ æå – òîëüêî âëîæåííûå â óñòà òîãî ñòðàííîãî ñâÿùåííèêà ñëîâà î Ñåðãåå Åñåíèíå:
«Âîò æàëåþò: Åñåíèí  ìàëî  ïðîæèë.
Ðîâíî – ñ  ïåñíþ.  Áóäü  îíà,  ýòà  ïåñíÿ,  äëèííåé, îíà íå áûëà áû òàêîé ùåìÿùåé. Äëèííûõ ïåñåí íå áûâàåò… — È äàëåå:   — Ìèëûé, ìèëûé!.. Ëþáèë êðåñòüÿíèíà!..»
       Åñåíèí ëþáèë è æàëåë êðåñòüÿíèíà, îòðàçèë â ñâî¸ì òâîð÷åñòâå «â¸ðñòû âñå ïîòðÿñ¸ííîé çåìëè», ïîãèá â ñõâàòêå ìèðà òàèíñòâåííîãî è äðåâíåãî ñ ìèðîì õîëîäíîãî ðàñ÷¸òà… Ýòèì îí äîðîã Øóêøèíó.
Çíàë ëè Øóêøèí ïîýòà Àðñåíèÿ Òàðêîâñêîãî? Íå ëè÷íî, êîíå÷íî, à åãî ñòèõè? Ïî÷òè íàâåðíÿêà çíàë. Âåäü íåñêîëüêî ëåò ó÷èëñÿ âìåñòå ñ Àíäðååì, äîâîëüíî òåñíî îáùàëñÿ… Íå ìîã íå çíàòü. Íî ìîã ëè «èíòåëëèãåíòíûé ïîýò» Òàðêîâñêèé áûòü áëèçîê Øóêøèíó? Êàêèå-òî ñòèõè ìîãëè íðàâèòüñÿ, íî áëèçîê áûë Åñåíèí.
Íó, à äëÿ Àíäðåÿ Òàðêîâñêîãî – ïîýò Àðñåíèé Òàðêîâñêèé íåèçáåæíîñòü. Åñëè Åñåíèí îòðàçèë ñóäüáó îòöà Øóêøèíà. Òî Àðñåíèé – áûë îòöîì Àíäðåÿ, ïðè÷¸ì, îòöîì êîòîðîãî îí íå ÷àñòî âèäåë, êîòîðûé âñåãäà áûë ÷åì-òî îòäàë¸ííî-âîçâûøåííûì… Îòåö-ïîýò ñî ñâîåé íåïðîñòîé æèçíåííîé è òâîð÷åñêîé ñóäüáîé.
Åñëè ãåðîé Øóêøèíà Åãîð Ïðîêóäèí âñïîìèíàåò ñòðîêè ïðî òî, êàê «ñäàâèëè øåþ äåðåâíè æèëèñòûå ðóêè øîññå». Òî Ñòàëêåð ÷èòàåò «Âîò è ëåòî ïðîøë (ïîïóëÿðíàÿ ë¸ãêàÿ ïåñåíêà, íàïèñàííàÿ íà ýòè ñòèõè íå îòðàæàëà èõ ãëóáèíó).
***
Âîò è ëåòî ïðîøëî,
Ñëîâíî è íå áûâàëî.
Íà ïðèãðåâå òåïëî.
Òîëüêî ýòîãî ìàëî.

Âñ¸, ÷òî ñáûòüñÿ ìîãëî,
Ìíå, êàê ëèñò ïÿòèïàëûé,
Ïðÿìî â ðóêè ëåãëî.
Òîëüêî ýòîãî ìàëî.

Ïîíàïðàñíó íè çëî,
Íè äîáðî íå ïðîïàëî,
Âñ¸ ãîðåëî ñâåòëî.
Òîëüêî ýòîãî ìàëî.

Æèçíü áðàëà ïîä êðûëî,
Áåðåãëà è ñïàñàëà,
Ìíå è âïðàâäó âåçëî.
Òîëüêî ýòîãî ìàëî.

Ëèñòüåâ íå îáîæãëî,
Âåòîê íå îáëîìàëî…
Äåíü ïðîìûò, êàê ñòåêëî.
Òîëüêî ýòîãî ìàëî.

Òàê óæ âåçëî ïîýòó, ñîåäèíèâøåìó æèçíüþ è òâîð÷åñòâîì ñåðåáðÿíûé âåê ðóññêîé ïîýçèè ñ äí¸ì íûíåøíèì, çíàêîìîìó áëèçêî èëè øàïî÷íî ñ áîëüøèíñòâîì ïðåäñòàâèòåëåé ðóññêîé ëèòåðàòóðû (à êàê ïåðåâîä÷èêó è íå òîëüêî ðóññêîé), òàê óæ âåçëî åìó, ÷òî òîëüêî â âîçðàñòå çà ïÿòüäåñÿò ïîÿâèëñÿ ïåðâûé åãî ñáîðíèê ñòèõîâ… Ó ïîýòà ñòàâøåãî êëàññèêîì…
Âàñèëèé Øóêøèí, ñòàðàÿñü ðàçóçíàòü ñâîþ ðîäîñëîâíóþ, òîëüêî è âûÿñíèë, ÷òî ïðåäêè åãî, êîíå÷íî æå êðåñòüÿíå, ïðèøëè íà Àëòàé îòêóäà-òî ñ Âîëãè…
Àíäðåé Òàðêîâñêèé áåç ïîäðîáíîñòåé, íî çíàë, ÷òî ðîä èõ äâîðÿíñêèé (ñêîðåå âñåãî, ïîëüñêîãî øëÿõåòñêîãî ïðîèñõîæäåíèÿ, íî åñòü âåðñèÿ è î êàâêàçñêîé êíÿæåñêîé ëèíèè).
Îíè îáà íåñëè â ñåáå ñóäüáû ñâîèõ îòöîâ è â ñâî¸ì òâîð÷åñòâå èñïîëüçîâàëè ñòèõè, îòðàæàâøèå ýòè ñóäüáû. À çíà÷èò, è ñóäüáû íàðîäà. Âñåãî íàðîäà – îò îäíîãî åãî ïîëþñà äî äðóãîãî.

Òàðêîâñêèé — Øóêøèí: îò Àíäðåÿ Ðóáëåâà äî Ñòåíüêè Ðàçèíà

Îò Ðóáë¸âà äî Ðàçèíà –
Ðóññêèé ðàçìàõ…

Àíäðåé Òàðêîâñêèé íà÷èíàë ñâîé ïóòü â êèíî ñ îáðàùåíèÿ ê ëè÷íîñòè ìîíàõà-èêîíîïèñöà, áóäóùåãî ñâÿòîãî, Àíäðåÿ Ðóáëåâà. Çàÿâêó ðóêîâîäñòâó «Ìîñôèëüìà» íà ôèëüì î í¸ì Òàðêîâñêèé ïîäàë â 1961 ãîäó, òî åñòü äî «Èâàíîâà äåòñòâà». Äîãîâîð áûë çàêëþ÷¸í â 1962 ãîäó. 18 äåêàáðÿ 1963 ãîäà áûë ïðèíÿò ëèòåðàòóðíûé ñöåíàðèé, à 24 àïðåëÿ 1964 ãîäà îí áûë çàïóùåí â ðåæèññ¸ðñêóþ ðàçðàáîòêó.  1966 ãîäó ôèëüì áûë ñíÿò. Ïåðâîíà÷àëüíîå íàçâàíèå — «Ñòðàñòè ïî Àíäðåþ». Ôèëüì ñîñòîèò èç âîñüìè ãëàâîê-íîâåëë è îõâàòûâàåò ïî÷òè ÷åòâåðòü âåêà. Ïåðâàÿ ãëàâêà — «Ñêîìîðîõ» — äàòèðîâàíà 1400 ãîäîì, ïîñëåäíÿÿ — «Êîëîêîë» — 1423 ãîäîì.

Âàñèëèé Øóêøèí åäâà ëè íå ñ äåòñòâà áûë ïîðàæ¸í ëè÷íîñòüþ àòàìàíà Ñòåïàíà Ðàçèíà… Ôèëüì ñíÿòü íå óñïåë, íî íàïèñàë ñöåíàðèé è ðîìàí î í¸ì. Áûë åù¸ è ðàññêàç «Ñòåíüêà Ðàçèí», ñâîåîáðàçíî ïîêàçûâàþùèé íàðîäíîå (è ëè÷íîå øóêøèíñêîå) îòíîøåíèå ê Ðàçèíó.
Íî è ñíÿòûé ôèëüì Òàðêîâñêîãî è çàäóìàííûé ôèëüì Øóêøèíà – ýòî íå èñòîðè÷åñêèå ôèëüìû. Ýòî ôèëüìû î ÷åëîâåêå â èñòîðè÷åñêèõ îáñòîÿòåëüñòâàõ. Ôèëüìû î ëè÷íîñòè, ïðè÷¸ì, ëè÷íîñòè óâèäåííîé Òàðêîâñêèì è Øóêøèíûì.
Äëÿ Òàðêîâñêîãî Ðóáë¸â íå ìîíàõ, ïðåæäå âñåãî, à õóäîæíèê, òâîðåö. Òàðêîâñêîìó âàæíî ïîêàçàòü åãî, õóäîæíèêà, âíóòðåííèé ìèð, òî, êàê îí îõðàíÿë è ñîõðàíÿë ýòîò âíóòðåííèé ìèð â ñòðàøíûõ âíåøíèõ îáñòîÿòåëüñòâàõ ðóññêîãî ñðåäíåâåêîâüÿ.  Ðóáë¸âå, ïîêàçàííîì Òàðêîâñêèì, ìíîãî îò ëè÷íîñòè îòöà-ïîýòà, ìíîãî ëè÷íîãî, íå ñëó÷àéíî è ïåðâîíà÷àëüíîå íàçâàíèå ôèëüìà – íå «Àíäðåé Ðóáë¸â», à «Ñòðàñòè ïî Àíäðåþ»…

Âçãëÿä Øóêøèíà íà Ðàçèíà – òîæå âçãëÿä íå èñòîðèêà (õîòÿ èñòîðè÷åñêèå äåòàëè, ÷òî ïîäòâåðæäàëè èñòîðèêè-êîíñóëüòàíòû, Øóêøèí ñîçäàâàë äîñòîâåðíûå). Ñòåïàí Ðàçèí ó íåãî íå ñòîëüêî àòàìàí, ðàçáîéíèê è ïðåäâîäèòåëü íàðîäíîãî âîéñêà, ñêîëüêî – ÷åëîâåê ðåøèâøèéñÿ ïðîòèâîñòîÿòü ñèñòåìå, «ïðîëîìèòü» å¸. Íå ñëó÷àéíî èìÿ àòàìàíà óõîäèò èç íàçâàíèÿ ðîìàíà è îñòà¸òñÿ òîëüêî: «ß ïðèø¸ë äàòü âàì âîëþ».

Êàçàëîñü áû, ðàçíûå ðåæèññ¸ðû âûáðàëè ðàçíûõ ïåðñîíàæåé äëÿ ïåðåäà÷è ñâîèõ, òîæå ðàçíûõ, âçãëÿäîâ íà ìèð, íà òâîð÷åñòâî, íà æèçíü:
Àíäðåé Ðóáë¸â ó Òàðêîâñêîãî äîëæåí áûë ñîõðàíèòü ñåáÿ, ñâî¸ ìèðîîùóùåíèå õóäîæíèêà, ñâîþ èíäèâèäóàëüíîñòü â òåõ óñëîâèÿõ, ÷òîáû ñîçäàòü ñâîè ðàáîòû (ê ÷åìó âñþ æèçíü è ñòðåìèëñÿ Àíäðåé Òàðêîâñêèé); à Ðàçèí ó Øóêøèíà äîëæåí áûë îòðå÷üñÿ îò ñåáÿ è ðàñòâîðèòüñÿ â íàðîäå, îòäàòü ñåáÿ íàðîäó (ê ÷åìó ÿâíî ø¸ë è ñàì Âàñèëèé Øóêøèí), ÷òîáû íàðîä ïîìíèë, ÷òî ìîæíî áûòü ñâîáîäíûì, ìîæíî íå áîÿòüñÿ «ãîñóäàðñòâà», óâàæàòü ñåáÿ….

È âñòóïèòåëüíàÿ (è äàæå êàæåòñÿ íå ñâÿçàííàÿ ñ îñòàëüíûìè ñîáûòèÿìè) íîâåëëà ôèëüìà «Àíäðåé Ðóáë¸â – î «ëåòàþùåì ìóæèêå» â èñïîëíåíèè îðèãèíàëüíåéøåãî ïîýòà ñâîåãî âðåìåíè Íèêîëàÿ Ãëàçêîâà – ýòî âåäü òîæå, ÷òî è ðàçèíñêîå æåëàíèå õîòü íåäîëãî, õîòü íà ìãíîâåíèå, íî áûòü ñâîáîäíûì, âîëüíûì, à ïîòîì, õîòü è ðàçáèòüñÿ!
Êñòàòè è âûáîð íå ïðîôåññèîíàëüíîãî àêò¸ðà, à ïîýòà  Íèêîëàÿ Ãëàçêîâà íà ýòó ðîëü, îòêðûâàþùóþ ôèëüì – íå ñëó÷àéíîñòü æå. Âïðî÷åì, ýòî íå ïåðâàÿ ðîëü â êèíî äëÿ Ãëàçêîâà: âïåðâûå îí ñíÿëñÿ åù¸ â ìàññîâêå ñöåíû ëåäîâîãî ïîáîèùà â ôèëüìå «Àëåêñàíäð Íåâñêèé», à óæå â ïÿòèäåñÿòûå ãîäû â ýïèçîäàõ â ôèëüìàõ «Âîëüíèöà» è «Èëüÿ Ìóðîìåö ».
Âîò äâà  ñòèõîòâîðåíèÿ Íèêîëàÿ Ãëàçêîâà:

* * *
Ëåç âñþ æèçíü â áîãàòûðè äà â ãåíèè,
Íåáûâàëûå ñòèõè òâîðÿ.
ß áåç áî÷êè Äèîãåíà äèîãåííåå:
Ñàì ñåáÿ íàøåë áåç ôîíàðÿ.

Çíàþ: äóøè âñåõ ëþäåé â óøèáàõ,
Íå õâàòàåò õëåáà è âèíà.
Äàæå ÿ îòðåêñÿ îò îøèáîê
— Âîò êàêèå íûí÷å âðåìåíà.

Çíàþ ÿ, ÷òî íè÷åãî íåò äîëæíîãî…
×òî ñòèõè? Â ñòèõàõ îäíè ñëîâà.
Ìíå áû êèñòü âåëèêîãî õóäîæíèêà:
Êàðòî÷êè òîãäà áû ðèñîâàë.

ß íà ìèð âçèðàþ èç-ïîä ñòîëèêà,
Âåê äâàäöàòûé — âåê íåîáû÷àéíûé.
×åì ñòîëåòüå èíòåðåñíåé äëÿ èñòîðèêà,
Òåì äëÿ ñîâðåìåííèêà ïå÷àëüíåé!

* * *
Êîãäà ãðóçèë áàðæó, íåìàëî
Òÿæåëûõ áðåâåí ïåðåíåñ,
È ìíå âîäà íàïîìèíàëà
Ñòâîëû ðàçâåðíóòûõ áåðåç.
È ìèð âî âñåì ìíîãîîáðàçèè
Âñòàâàë, ëèêóÿ è çâåíÿ,
Íàä Âîëãîé ×êàëîâà è Ðàçèíà
È Õëåáíèêîâà, è ìåíÿ!

Ïîä ïîñëåäíèìè ñòðî÷êàìè, ïîæàëóé, è Øóêøèí ïîäïèñàëñÿ áû!.. Äà, Ãëàçêîâó – âå÷íîìó îòùåïåíöó îò îôèöèîçà, ñ ôèãóðîé èçãîëîäàâøåãîñÿ áîãàòûðÿ,  âïîëíå áû íàøëîñü ìåñòî â ðàçèíñêîì âîèíñòâå…
Âåðîÿòíî, Òàðêîâñêèé áûë çíàêîì ñ ïîýçèåé Ãëàçêîâà (ïî÷òè íàâåðíÿêà), õîòÿ íà âûáîð åãî äëÿ ðîëè êîíå÷íî ïîâëèÿëè íå ñòèõè, à «ôàêòóðà» — âûñîêàÿ, øèðîêîïëå÷àÿ, ìîñëàñòàÿ ôèãóðà, áîëüøîå óäëèí¸ííîå ëèöî… Íî âåäü ëè÷íîñòü íåðàçúåäèíèìà: â ãëàçàõ Ãëàçêîâà – ñóìàñøåäøèíêà åãî ñòèõîâ è åãî âå÷íîå æåëàíèå íå áûòü â îáùåì ðÿäó, ñîõðàíèòü â ñåáå – ñåáÿ. È Òàðêîâñêèé  ñâî¸ õóäîæíè÷åñêîå ïîâåäåíèå âûñòðàèâàåò òàê (êîíå÷íî, íåçàâèñèìî îò Ãëàçêîâà) – îäèíîêî, îòäåëüíî.
À Øóêøèí èìåííî ñòðåìèòñÿ ñëèòüñÿ ñ ýòèì ìîðåì íàðîäíûì. Íåñëó÷àéíî æå, îí ïîëóøóòëèâî, íî ïðåäëàãàë ïèñàòåëþ Âàñèëèþ Áåëîâó ðîëü ìóæèöêîãî ïðåäâîäèòåëÿ â ðàçèíñêîì âîéñêå – Ìàòâåÿ. Áåëîâ îòêàçàëñÿ, äà è ôèëüì íå ñîñòîÿëñÿ, íî ñàì ôàêò – õàðàêòåðåí…

Íàñèëèå «ãîñóäàðñòâà» íàä íîñèòåëÿìè ÿçû÷åñêèõ îáðÿäîâ è ïîâåäåíèÿ: èçáèåíèå è àðåñò ñêîìîðîõà, ðàçãîí ñòðàæíèêàìè ÿçû÷åñêîãî ïðàçäíèêà Èâàíà Êóïàëû; îñëåïëåíèå ïî ïðèêàçó êíÿçÿ àðòåëè ðåç÷èêîâ ïî êàìíþ, êíÿæåñêàÿ ìåæäîóñîáèöà â ðåçóëüòàòå êîòîðîé òàòàðñêàÿ îðäà çàõâàòûâàåò Âëàäèìèð, ãðàáèò ïðàâîñëàâíûå õðàìû… È äàæå óáèéñòâî ÷åëîâåêà, ïóñòü è ðàäè ñïàñåíèÿ äðóãîãî ÷åëîâåêà – âîò ÷åðåç êàêîé ñòðàøíûé îïûò ïðîâîäèò ðåæèññ¸ð Àíäðåé Òàðêîâñêèé ñâîåãî ãåðîÿ èêîíîïèñöà Àíäðåÿ Ðóáë¸âà è ïðèâîäèò åãî ê îáåòó ìîë÷àíèÿ, ðàäè ñíÿòèÿ ãðåõà óáèéñòâà…
Ñûãðàë Ðóáë¸âà àêòåð Àíàòîëèé Ñîëîíèöûí… Óâèäåâ ñöåíàðèé â æóðíàëå îí ñàì ïðèåõàë íà ïðîáû è áûë óòâåðæä¸í íà ãëàâíóþ, à çàòåì ñòàë è íåèçìåííûì àêò¸ðîì â ôèëüìàõ Òàðêîâñêîãî äî ñâîåé ñìåðòè…
Óæå áðîñèâ ðàáîòó â òåàòðå ðàäè êèíîïðîáû (îí âåäü íå çíàë áóäåò ëè óòâåðæä¸í) – îí ñîâåðøèë ïîäâèã. À ïîòîì åù¸ è ìîë÷àë ÷åòûðå ìåñÿöà, ÷òîáû âî âðåìÿ ñú¸ìîê ýïèçîäà íàðóøåíèÿ îáåòà ìîë÷àíèÿ, ãîëîñ áûë ñèïëûì.

Ïîñëåäíÿÿ íîâåëëà  «Àíäðåÿ Ðóáë¸âà» — «Êîëîêîë».  Ýòî ðàññêàç î þíîøå  Áîðèñêå (àêò¸ð – þíûé òîãäà Íèêîëàé Áóðëÿåâ), ñûíå ìàñòåðà-ëèòåéùèêà, êîòîðûé áûë âûíóæäåí, ðàäè ñîõðàíåíèÿ æèçíè, ñêàçàòü, ÷òî çíàåò ñåêðåò ëèòüÿ êîëîêîëîâ è ïî ïðèêàçó êíÿçÿ âçÿëñÿ çà îòëèâêó îãðîìíîãî êîëîêîëà, óïðàâëÿÿ ðàáîòîé àðòåëè â ñîòíþ ÷åëîâåê… È òî, ÷òî êîëîêîë â ñðîê áûë îòëèò è ïîäíÿò íà çâîííèöó, à ñàìîå ãëàâíîå – çàçâó÷àë, ñòàëî íàñòîÿùèì ÷óäîì, ñâèäåòåëåì êîòîðîãî ñòàë Àíäðåé Ðóáë¸â.  È îí íàðóøàåò îáåò ìîë÷àíèÿ ñëîâàìè, îáðàù¸ííûìè ê Áîðèñêå: «Âîò è ïîéä¸ì ìû ñ òîáîé âìåñòå. Òû êîëîêîëà ëèòü, ÿ èêîíû ïèñàòü…»
Àíäðåé Ðóáë¸â, ñòàâ ñâèäåòåëåì ÷óäà, íàðóøàåò îáåò ðàäè òâîð÷åñòâà.
Íàñêîëüêî ýòî ïðàâîñëàâíàÿ ïîçèöèÿ? Ñëîæíî ñêàçàòü. Äà è ñòðåìèëñÿ ëè Òàðêîâñêèé ïîêàçàòü èìåííî ïðàâîñëàâíóþ ïîçèöèþ? Íåò, âñ¸-òàêè, ýòî âçãëÿä õóäîæíèêà íà õóäîæíèêà. È èêîíû â ñàìîì êîíöå ôèëüìà  – ýòî ðÿä òîãî, ÷òî ñîçäàë õóäîæíèê. È âñ¸ æå äóõîâíûé è ïðàâîñëàâíûé çàðÿä â ôèëüìå åñòü, ïîòîìó ÷òî òâîð÷åñòâî ñàìî ïî ñåáå – äóõîâíî, îíî îòðàæåíèå ÷åëîâå÷åñêîãî ïîäîáèÿ Áîãó.

      Âàñèëèé Øóêøèí ìå÷òàë ñäåëàòü ôèëüì î íàðîäíîì ãåðîå, íå óñïåë… Õîòÿ íåò, ñíÿë îí  ôèëüì ïðî Ñòåïàíà Ðàçèíà… Äà, äà. Âåäü â ôèëüìå «Ñòðàííûå ëþäè» (1969 ã.) îäíà èç íîâåëë ñäåëàíà ïî ðàññêàçó «Ñòåíüêà Ðàçèí», íàïèñàííîìó â íà÷àëå 60-õ (âïåðâûå îïóáëèêîâàí â 1962-ì)… Ñöåíàðèé «Êîíåö Ðàçèíà» áûë íàïèñàí â 1968 ãîäó, ðîìàí îêîí÷åí â 1969-ì…
      Íîâåëëà â «Ñòðàííûõ ëþäÿõ» – íå ìîðàëüíàÿ ëè êîìïåíñàöèÿ ñàìîìó ñåáå çà íå ñíÿòûé ïîêà (îí áûë óâåðåí, ÷òî åù¸ ñíèìåò) áîëüøîé ôèëüì î íàðîäíîì âîæäå.
      Íî ýòî è ðàññêàç î õóäîæíèêå (èìåííî òî, î ÷¸ì â ñâî¸ì ôèëüìå ãîâîðèë Òàðêîâñêèé), êîòîðûé îòñòàèâàåò ñâî¸ âíóòðåííåå ïðàâî íà òî, ÷òîáû áûòü íå òàêèì êàê âñå. Ýòî è ðàññóæäåíèå Øóêøèíà äëÿ ÷åãî ÷åëîâåêó òàëàíò äàí.  åãî ñëó÷àå, ÷òîáû ðàññêàçàòü ëþäÿì î ÷åëîâåêå «ïðèøåäøåì äàòü èì âîëþ» (ó Òàðêîâñêîãî ôèëüì î õóäîæíèêå, êîòîðûé ãîâîðèò îá èíîé «âîëå», èáî îí èêîíîïèñåö).
… À âåäü Øóêøèí î ñåáå – î ñâîåé ñóäüáå õóäîæíèêà íàïèñàë-òî (íåäàðîì òóò è èìÿ èìåííî Âàñåêà – Âàñèëèé)! Ýòî åìó, Âàñèëèþ Øóêøèíó, êàê ìíîãèì è ìíîãèì «òàëàíòàì èç íàðîäà» íàäî áûëî ñîõðàíèòü è ðàçâèòü â ñåáå õóäîæíè÷åñêèé äàð â îáû÷íîé ñåëüñêîé ñðåäå, ñðåäè ó÷åíèêîâ òåõíèêóìà, íà ôëîòñêîé ñëóæáå, äà è ìåæäó áîëåå îáðàçîâàííûìè (ôîðìàëüíî) îäíîêóðñíèêàìè ÂÃÈÊà…
 Ãëàâíûé ãåðîé ðàññêàçà (è íîâåëëû â ôèëüìå) íåïóò¸âûé äåðåâåíñêèé ïàðåíü Âàñåêà, îäèíîêèé, íåïîíèìàåìûé ïðàêòè÷íûìè çåìëÿêàìè:
« — Íåïîíÿòíûé òû âñå-òàêè ÷åëîâåê, Âàñåêà. Ïî÷åìó òû òàê æèâåøü? — èíòåðåñîâàëèñü â êîíòîðå.
 Âàñåêà, ãëÿäÿ êóäà-òî âûøå êîíòîðùèêîâ, ïîÿñíÿë êðàòêî:
 — Ïîòîìó ÷òî ÿ òàëàíòëèâûé».
Òàëàíò åãî îáíàðóæèëñÿ â âûðåçàíèè ôèãóðîê èç äåðåâà.
Ñîñåä – ó÷èòåëü èñòîðèè Çàõàðû÷ ìíîãî ðàññêàçûâàë åìó î Ñòåíüêå Ðàçèíå, è Âàñåêà óâë¸êñÿ, âçÿëñÿ âûðåçàòü ôèãóðó àòàìàíà. Âåðíåå, Ðàçèíûì îí óâë¸êñÿ ðàíüøå – ïî ïåñíå, ïî òåì æå, ìîæåò, óðîêàì èñòîðèè â øêîëå, à ïîòîì óæ ó÷èòåëü ðàññêàçàë åìó áîëåå ïîäðîáíî èñòîðèþ ðàçèíñêîãî áóíòà… Ñîáñòâåííî, òàê è ó ñàìîãî Øóêøèíà áûëî: ñ äåòñòâà çàèíòåðåñîâàëñÿ, ñ óñëûøàííîé ïåñíè.  ôèëüìå Àíàòîëèÿ Çàáîëîöêîãî «Ñëîâî ìàòåðè» (1978 ã.) ìàòü Âàñèëèÿ Øóêøèíà ðàññêàçûâàåò, êàê îí ïåðåïèñûâàë ñëîâà  ïåñíè «Èç-çà îñòðîâà íà ñòðåæåíü». È ïîòîì âñå ðàññêàçû è ðàçãîâîðû î Ðàçèíå âïèòûâàë, à çàòåì óæå è ñåðü¸çíûå êíèãè ÷èòàë, êîíñóëüòèðîâàëñÿ ñî ñïåöèàëèñòàìè èñòîðèêàìè è ïðåäñòàâèòåëÿìè öåðêâè…
Íî âåðíóñü ê ðàññêàçó «Ñòåíüêà Ðàçèí», ïðèâåäó öèòàòó:
«Çàõàðû÷, êàê åãî íàçûâàë Âàñåêà, áûë äîáðåéøåé äóøè ÷åëîâåê. Ýòî îí ïåðâûé ñêàçàë, ÷òî Âàñåêà òàëàíòëèâûé. Îí ïðèõîäèë ê Âàñåêå êàæäûé âå÷åð è ðàññêàçûâàë ðóññêóþ èñòîðèþ. Çàõàðû÷ áûë îäèíîê, òîñêîâàë áåç ðàáîòû. Ïîñëåäíåå âðåìÿ íà÷àë ïîïèâàòü. Âàñåêà ãëóáîêî óâàæàë ñòàðèêà. Äî ïîçäíåé íî÷åíüêè ñèæèâàë îí íà ëàâêå, ïîäæàâ ïîä ñåáÿ íîãè, íå øåâåëèëñÿ – ñëóøàë ïðî Ñòåíüêó.
– … Ìóæèê îí áûë êðåïêèé, øèðîêèé â ïëå÷àõ, ëåãêèé íà íîãó… ÷óòî÷êó ðÿáîâàòûé. Îäåâàëñÿ òàê æå, êàê âñå êàçàêè. Íå ëþáèë îí, çíàåøü, ðàçíóþ òàì ïàð÷ó… è ïðî÷åå. Ýòî æ áûë ÷åëîâåê! Êàê ðàçâåðíåòñÿ, êàê ãëÿíåò èñïîäëîáüÿ – òðàâû íèêëè. À ñïðàâåäëèâûé áûë!.. Ðàç ïîïàëè îíè òàê, ÷òî æðàòü â âîéñêå íå÷åãî. Âàðèëè êîíèíó. Íó è êîíèíû íå âñåì õâàòàëî. È óâèäåë Ñòåíüêà: îäèí êàçàê ñîâñåì óæ îòîùàë, ñèäèò ó êîñòðà, áåäíûé, ãîëîâó ñâåñèë: äîøåë îêîí÷àòåëüíî. Ñòåíüêà òîëêíóë åãî – ïîäàåò ñâîé êóñîê ìÿñà. «Íà, – ãîâîðèò, – åøü». Òîò âèäèò, ÷òî àòàìàí ñàì ïî÷åðíåë îò ãîëîäà. «Åøü ñàì, áàòüêà. Òåáå íóæíåå». – «Áåðè!» – «Íåò». Òîãäà Ñòåíüêà êàê âûõâàòèë ñàáëþ – îíà àæ ñâèñòíóëà â âîçäóõå: «Â òðè ãîñïîäà äóøó ìàòü!.. ß êîìó ñêàçàë: áåðè!» Êàçàê ñúåë ìÿñî. À?.. Ìèëûé òû, ìèëûé ÷åëîâåê… äóøà ó òåáÿ áûëà.
Âàñåêà, ñ ïîâëàæíåâøèìè ãëàçàìè, ñëóøàë.
– À êíÿæíó-òî îí êàê! – òèõîíüêî, øåïîòîì, âîñêëèöàë îí. –  Âîëãó âçÿë è êèíóë…
– Êíÿæíó!.. – Çàõàðû÷, òùåäóøíåíüêèé ñòàðè÷îê ñ ìàëåíüêîé ñóõîé ãîëîâîé, êðè÷àë: – Äà îí ýòèõ áîÿð òîëñòîïóçûõ âîò òàê ïîêèäûâàë! Îí èõ êàê õîòåë äåëàë! Ïîíÿë? Ñàðûíü íà êè÷êó! È âñå».
È âîò Âàñåêà äîäåëàë ñâîþ ðàáîòó:
«Âîò ÷òî áûëî íà âåðñòàêå:
… Ñòåíüêó çàñòàëè âðàñïëîõ. Âîðâàëèñü íî÷üþ ñ áåññîâåñòíûìè ãëàçàìè è êèíóëèñü íà àòàìàíà. Ñòåíüêà, â èñïîäíåì áåëüå, áðîñèëñÿ ê ñòåíå, ãäå âèñåëî îðóæèå. Îí ëþáèë ëþäåé, íî îí çíàë èõ. Îí çíàë ýòèõ, êîòîðûå âîðâàëèñü: îí äåëèë ñ íèìè ðàäîñòü è ãîðå. Íî íå ñ íèìè õîòåë ðàçäåëèòü àòàìàí ïîñëåäíèé ÷àñ ñâîé. Ýòî áûëè áîãàòûå êàçàêè. Êîãäà ïðèøëîñü î÷åíü ñîëîíî, îíè ðåøèëè âûäàòü åãî. Îíè õîòåëè æèòü. Ýòî íå áðàòâà, îäóðåâøàÿ â òÿæêîì õìåëþ, âëîìèëàñü çà ïîëíî÷ü êà÷àòü àòàìàíà. Îí êèíóëñÿ ê îðóæèþ… íî ñïîòêíóëñÿ î ïåðñèäñêèé êîâåð, óïàë. Õîòåë âñêî÷èòü, à ñçàäè óæå íàâàëèëèñü, çàëàìûâàëè ðóêè… Çàâîçèëèñü. Õðèïåëè. Íåãðîìêî è ñòðàøíî ðóãàëèñü. Ñ âåëèêèì òðóäîì ïðèïîäíÿëñÿ Ñòåïàí, óñïåë ïðèëîáàíèòü îäíîìó-äðóãîìó… Íî ÷åì-òî óäàðèëè ïî ãîëîâå òÿæåëûì… Ðóõíóë íà êîëåíè ãðîçíûé àòàìàí, è íà ãëàçà åãî ïàëà ñêîðáíàÿ òåíü.
«Âûáåéòå ìíå î÷è, ÷òîáû ÿ íå âèäåë âàøåãî ïîçîðà», – ñêàçàë îí.
Ãëóìèëèñü. Òîïòàëè ìîãó÷åå òåëî. Ðàñïèíàëè ñîâåñòü ñâîþ. Áèëè ïî ãëàçàì…
Çàõàðû÷ äîëãî ñòîÿë íàä ðàáîòîé Âàñåêè… íå ïðîðîíèë íè ñëîâà. Ïîòîì ïîâåðíóëñÿ è ïîøåë èç ãîðíèöû…»
Äà âåäü â ýòîì ðàññêàçå óæå âñ¸: è áóäóùèé ñöåíàðèé, è ðîìàí…
È âñ¸-òàêè – ýòî áûëè ëèøü ïîäñòóïû ê ðîìàíó è áóäóùåìó ôèëüìó… Âàñèëèþ Øóêøèíó åù¸ ïðåäñòîÿëî ñäåëàòü-òî, ÷òî ñóìåë ñäåëàòü ãåðîé åãî ðàññêàçà – Âàñåêà.

 êîíöå 60-õ Øóêøèí ïèøåò è ïóáëèêóåò â æóðíàëå «Ñèáèðñêèå îãíè» ðîìàí «Ëþáàâèíû» – î ñîáûòèÿõ 20-õ ãîäîâ íà Àëòàå…
 áóìàãàõ Øóêøèíà ñîõðàíèëàñü ðàáî÷àÿ çàïèñü ïåðèîäà ðàáîòû íàä «Ëþáàâèíûìè»: «Î ðîìàíå. Õîòåëîñü áû (åñëè õâàòèò ñèë, âðåìåíè è åùå êîå-÷åãî) ïðîñëåäèòü èñòîðèþ êðåñòüÿíñòâà (ñèáèðñêîãî) äî íàøèõ äíåé.  òðàäèöèÿõ ðåàëèçìà.
Âñÿêîå ÿâëåíèå íà÷èíàåò èçó÷àòüñÿ ñ èñòîðèè. Ïðåäûñòîðèÿ — èñòîðèÿ. Òðè èçìåðåíèÿ: ïðîøëîå — íàñòîÿùåå — áóäóùåå — ìàðêñèñòñêèé ïóòü èññëåäîâàíèÿ îáùåñòâåííîé æèçíè».
 èíòåðâüþ êîððåñïîíäåíòó «Ëèòåðàòóðíîé ãàçåòû» Øóêøèí ãîâîðèë: «Íà îäíîì èç èñòîðè÷åñêèõ èçëîìîâ íåë¸ãêîé ñóäüáû ðóññêîãî êðåñòüÿíñòâà â öåíòðå áûë Ñòåïàí Ðàçèí… Êàê òîëüêî çàõî÷åøü âñåðü¸ç ïîíÿòü ïðîöåññû, ïðîèñõîäÿùèå â ðóññêîì êðåñòüÿíñòâå, òàê ñðàçó ïîÿâëÿåòñÿ íåïðåîäîëèìîå æåëàíèå ïîñìîòðåòü íà íèõ îòòóäà, èçäàëåêà. È òîãäà-òî âîçíèêàåò ãëóáèííàÿ, íåðàñòîðæèìàÿ, êðîâíàÿ ñâÿçü – Ñòåïàí Ðàçèí è ðîññèéñêîå êðåñòüÿíñòâî».
Èìåííî ýòà ðàáîòà íàòîëêíóëà åãî íà íåîáõîäèìîñòü ïîíÿòü ïðåäûñòîðèþ ñîáûòèé Ãðàæäàíñêîé âîéíû. À ïðåäûñòîðèÿ: ýòî ïåðåñåëåíèå ïðåäêîâ Øóêøèíà íà Àëòàé.

      «…Çàâèäóþ ìîèì äàëåêèì ïðåäêàì, — ïèñàë Øóêøèí óæå â 1973 ãîäó, — èõ óïîðñòâó, ñèëå îãðîìíîé. Ïðåäñòàâëÿþ, ñ êàêèì òðóäîì ïðîäåëàëè îíè ýòîò ïóòü — ñ Ñåâåðà Ðóñè, ñ Âîëãè, ñ Äîíà íà Àëòà酻
      Óæå ïîñëå ñìåðòè Øóêøèíà èññëåäîâàòåëè ïîäòâåðäèëè àðõèâíûìè äîêóìåíòàìè, ÷òî ïðåäêè åãî ïåðåñåëèëèñü íà Àëòàé èç Ñàìàðñêîé ãóáåðíèè. Ïîäòâåðäèëîñü ïîâîëæñêîå ïðîèñõîæäåíèå ðîäà. À Ïîâîëæüå – ìåñòà ðàçèíñêîãî âîññòàíèÿ…
    
 1966 ãîäó Øóêøèí ïèøåò çàÿâêó íà ëèòåðàòóðíûé ñöåíàðèé «Êîíåö Ðàçèíà».
1 ÿíâàðÿ 1967 ãîäà â ãàçåòå «Ìîëîäåæü Àëòàÿ» Øóêøèí ðàññêàçûâàåò î ñâîåé ðàáîòå:
«Ìåíÿ äàâíî ïðèâëåêàë îáðàç ðóññêîãî íàöèîíàëüíîãî ãåðîÿ Ñòåïàíà Ðàçèíà, îâåÿííûé íàðîäíûìè ëåãåíäàìè è ïðåäàíèÿìè. Ïîñëåäíåå âðåìÿ ÿ îòäàë íåìàëî ñèë è òðóäà çíàêîìñòâó ñ àðõèâíûìè äîêóìåíòàìè, ïîñâÿùåííûìè âîññòàíèþ Ðàçèíà, ïðè÷èíàì åãî ïîðàæåíèÿ, ñòðàíèöàì ñëîæíîé è âî ìíîãîì ïðîòèâîðå÷èâîé æèçíè Ñòåïàíà. ß ïîñòàâèë ïåðåä ñîáîé çàäà÷ó: âîññîçäàòü îáðàç Ðàçèíà òàêèì, êàêèì îí áûë íà ñàìîì äåëå.
Ñåé÷àñ ÿ çàâåðøàþ ðàáîòó íàä ñöåíàðèåì äâóõñåðèéíîãî öâåòíîãî øèðîêîôîðìàòíîãî ôèëüìà î Ñòåïàíå Ðàçèíå è ãîòîâëþ ìàòåðèàëû äëÿ ðîìàíà, êîòîðûé äóìàþ çàâåðøèòü ê òðåõñîòëåòèþ ðàçèíñêîãî âîññòàíèÿ À íåñêîëüêî ðàíüøå íà ýêðàíû âûéäåò ôèëüì, ê ñúåìêàì êîòîðîãî ÿ äóìàþ ïðèñòóïèòü ëåòîì 1967 ãîäà.
Êàêèì ÿ âèæó Ðàçèíà íà ýêðàíå? Ïî ñîõðàíèâøèìñÿ äîêóìåíòàì è îòçûâàì ñâèäåòåëåé, ïðåäñòàâëÿþ åãî óìíûì è îäàðåííûì — íåäàðîì îí áûë ïîñëîì Âîéñêà Äîíñêîãî. Âìåñòå ñ òåì ïîðàæàþò ïðîòèâîðå÷èÿ â åãî õàðàêòåðå. Äåéñòâèòåëüíî, êîãäà âîññòàíèå áûëî íà ñàìîì ïîäúåìå, Ðàçèí âíåçàïíî îñòàâèë ñâîå âîéñêî è óåõàë íà Äîí — ïîäíèìàòü êàçàêîâ. ×åì áûëî âûçâàíî òàêîå ðåøåíèå? Íà ìîé âçãëÿä, òðàãåäèÿ Ðàçèíà çàêëþ÷àëàñü â òîì, ÷òî ó íåãî íå áûëî òâåðäîé âåðû â ñèëû âîññòàâøèõ.
Ìíå õî÷åòñÿ â íîâîì ôèëüìå îòðàçèòü ìèíóâøèå ñîáûòèÿ äîñòîâåðíî è ðåàëèñòè÷íî, áûòü âåðíûì âî âñåì — â áîëüøîì è ìàëîì. Åñëè ïîçâîëèò çäîðîâüå è ñèëà, íàäåþñü ñàì ñûãðàòü â ôèëüìå Ñòåïàíà Ðàçèíà».

Ñöåíàðèé áûë íàïèñàë è íàïå÷àòàí â æóðíàëå «Èñêóññòâî êèíî» â 1968 ãîäó. Ðàáîòà íàä ðîìàíîì áûëà çàâåðøåíà â 1969 ãîäó. Ñ ÿíâàðÿ 1971 ãîäà ðîìàí î Ðàçèíå ïóáëèêóåòñÿ â «Ñèáèðñêèõ îãíÿõ». Ðåøåíèå î çàïóñêå ôèëüìà áûëî ïðèíÿòî äèðåêöèåé «Ìîñôèëüìà» â ñåíòÿáðå 1974 ãîäà.  ïîñëåäíèõ ÷èñëàõ ñåíòÿáðÿ Øóêøèí, ñíèìàâøèéñÿ â òî âðåìÿ â êàðòèíå Ñ. Ô. Áîíäàð÷óêà «Îíè ñðàæàëèñü çà Ðîäèíó» óçíàë î ïîëîæèòåëüíîì ðåøåíèè ñòóäèè. Ïîíà÷àëó ïèñàòåëü íå ñîãëàøàëñÿ íà ñú¸ìêè â ýòîì ôèëüìå, ãîòîâÿñü ê ñîáñòâåííîìó – î Ñòåïàíå Ðàçèíå. Îäíàêî, ðóêîâîäñòâî Ãîñêèíî ïîñòàâèëî óñëîâèåì ñâîåãî ñîãëàñèÿ åãî ó÷àñòèå â ïðîåêòå Áîíäàð÷óêà.  íî÷ü íà 2 îêòÿáðÿ 1974 ãîäà ïèñàòåëü óìåð îò ñåðäå÷íîãî ïðèñòóïà.
Ïîçäíåé îñåíüþ 1974-ãî ãîäà ðîìàí «ß ïðèø¸ë äàòü âàì âîëþ» áûë îïóáëèêîâàí îòäåëüíîé êíèãîé â èçäàòåëüñòâå «Ñîâåòñêèé ïèñàòåëü».
Ôèëüì î Ñòåïàíå Ðàçèíå è êðåñòüÿíñêîé âîéíå ïîä åãî âîäèòåëüñòâîì Âàñèëèé Øóêøèí òàê è íå ñíÿë…

Èòàê – äâå èñòîðè÷åñêèõ ôèãóðû: Àíäðåé Ðóáë¸â è Ñòåïàí Ðàçèí; äâà õóäîæíèêà-ðåæèññ¸ðà: Àíäðåé Òàðêîâñêèé è Âàñèëèé Øóêøèí… Äâà ïîäõîäà ê îäíîé òåìå – ðóññêèé ÷åëîâåê (õóäîæíèê èëè íàðîäíûé ãåðîé) íà èñòîðè÷åñêîì èçëîìå; è âìåñòå ñ íèì âåñü ðóññêèé íàðîä íà èçëîìå… Íî âåäü íà èçëîìå è ñàìè Øóêøèí è Òàðêîâñêèé – âñþ æèçíü ïðîáèâàâøèå ñâîè ôèëüìû, îòñòàèâàâøèå ñâî¸ õóäîæåñòâåííîå ñàìîñòîÿíèå… Êàê òàì ó Íèêîëàÿ Ãëàçêîâà: «×åì ñòîëåòüå èíòåðåñíåé äëÿ èñòîðèêà, òåì äëÿ ñîâðåìåííèêà ïå÷àëüíå酻

 ïå÷àëüíîå âðåìÿ æèëè, à ïîäàðèëè íàì íàäåæäó: Ðóáë¸â è Ðàçèí, Øóêøèí è Òàðêîâñêèé. Îíè ñêàçàëè î òîì, ÷òî ÷åëîâåê äîëæåí áûòü ñâîáîäåí è óâàæàòü â ñåáå è â äðóãèõ ñâîáîäíîãî ÷åëîâåêà.

Øóêøèí – Òàðêîâñêèé: âåðóþ?
Íà÷íó ñðàçó ñ âûâîäà: Øóêøèí – íàðîäíàÿ âåðà, ñî âñåìè å¸ ñóåâåðèÿìè. Òàðêîâñêèé – âåðà èíòåëëèãåíòñêàÿ, êíèæíàÿ, îò íà÷èòàííîñòè, íî è ñî âñåìè èíòåëëèãåíòñêèìè «äóõîâíûìè» óâëå÷åíèÿìè: Äæóíà, éîãà, ìåäèòàöèè.
Âñ¸ ïî÷òè òàê… Òàê äà íå òàê… Âñ¸-òàêè, îáà ïðèøëè ê èñòèíîé âåðå… Èëè íåò?

Ðàññêàç Øóêøèíà «Âåðóþ» (1970 ã.) , êàê ðàç î íåâåðèè… À î ÷¸ì?
Íà ãëàâíîãî ãåðîÿ ðàññêàçà Ìàêñèìà ßðèêîâà «ïî âîñêðåñåíüÿì  íàâàëèâàëàñü  îñîáåííàÿ  òîñêà.  Êàêàÿ-òî  íóòðÿíàÿ, åäêàÿ…» 
«… — Íî  ó  ÷åëîâåêà  åñòü  òàêæå – äóøà! Âîò îíà, çäåñü, — áîëèò! — Ìàêñèì ïîêàçûâàë íà ãðóäü. — ß æå íå âûäóìûâàþ! ß ýëåìåíòàðíî  ÷óâñòâóþ – áîëèò…» — îáúÿñíÿåò Ìàêñèì æåíå (è íå ìîæåò îáúÿñíèòü).
Çàìåòèë ëè  ñàì Øóêøèí, ïîíÿë ëè, òîñêà-òî íàïàäàåò íà ÷åëîâåêà èìåííî ïî âîñêðåñåíüÿì, êîãäà â öåðêîâü ê Áîãó íàäî èäòè?  È âåäü ïî÷òè òóäà îí è èä¸ò – íå â öåðêîâü, íî ê ñâÿùåííèêó…
Íå çíàåò ÷åëîâåê,  êóäà äóøó ïðèñòðîèòü, èùåò… À íàõîäèò íåâåðóþùåãî ïîïà.  Íó, ýòî óæå ÷àñòíûé ñëó÷àé…
Ãëàâíûé ãåðîé ðàññêàçà íå ïîï «âåðóþùèé â ìåõàíèçàöèþ ñåëüñêîãî õîçÿéñòâà», à Ìàêñèì ßðèêîâ  – ó íåãî áîëèò äóøà. È íå âèíà, à áåäà åãî, ÷òî âîñïèòàí (îôèöèàëüíî – øêîëîé, ãàçåòàìè) îí óæå áû  â ñîâåòñêîå âðåìÿ, ïðè îôèöèàëüíîì àòåèçìå. È âñ¸-òàêè, êàê ëþáîé ðóññêèé ÷åëîâåê, îí çíàåò (îòêóäà? — îò ìîëèòâ áàáóøêè è ìàòåðè, îò ðóññêîé ëèòåðàòóðû, êîòîðóþ ó÷èë æå â øêîëå), ÷òî òîñêà äóøåâíàÿ ëå÷èòñÿ âåðî酠 (À «çàëèâàåòñÿ» âîäêîé).
Âîò êàêîé ó íèõ ðàçãîâîð:
«… —  Òû  ñïðîñèë:  îò÷åãî  áîëèò  äóøà?  ß  äîõîä÷èâî ðèñóþ òåáå êàðòèíó ìèðîçäàíèÿ, ÷òîáû äóøà òâîÿ îáðåëà ïîêîé.  Âíèìàòåëüíî  ñëóøàé  è  ïîñòèãàé. Èòàê,  èäåÿ  Õðèñòà  âîçíèêëà  èç  æåëàíèÿ  ïîáåäèòü  çëî.  Èíà÷å – çà÷åì? Ïðåäñòàâü ñåáå: ïîáåäèëî äîáðî. Ïîáåäèë Õðèñòîñ…  Íî  òîãäà – çà÷åì îí íóæåí? Íàäîáíîñòü  â  íåì  îòïàäàåò.  Çíà÷èò,  ýòî  íå  åñòü  íå÷òî âå÷íîå, íåïðåõîäÿùåå, à åñòü âðåìåííîå ñðåäñòâî, êàê äèêòàòóðà  ïðîëåòàðèàòà.  ß  æå õî÷ó  âåðèòü  â âå÷íîñòü, â âå÷íóþ îãðîìíóþ ñèëó è â âå÷íûé ïîðÿäîê, êîòîðûé áóäåò.  ß ãîâîðþ ÿñíî: õî÷ó âåðèòü â âå÷íîå äîáðî, â âå÷íóþ  ñïðàâåäëèâîñòü, â  âå÷íóþ  Âûñøóþ ñèëó, êîòîðàÿ âñå ýòî çàòåÿëà íà çåìëå, ß õî÷ó ïîçíàòü ýòó ñèëó è õî÷ó íàäåÿòüñÿ, ÷òî ñèëà ýòà – ïîáåäèò. Èíà÷å – äëÿ  ÷åãî  âñå?  À?
Ãäå òàêàÿ ñèëà? — Ïîï âîïðîñèòåëüíî ïîñìîòðåë íà Ìàêñèìà. — Åñòü îíà?
Ìàêñèì ïîæàë ïëå÷àìè:
 — Íå çíàþ.
 — ß òîæå íå çíàþ».
À äîëæåí áû çíàòü ñâÿùåííèê-òî, äîëæåí…
ßðèêîâ è ñàì ïîíÿë, ÷òî ýòî «íå òàêîé ïîï»:
« — Òû ïðîñòè ìåíÿ… Ìîæíî ÿ îäíî çàìå÷àíèå ñäåëàþ?
— Âàëÿé.
— Òû êàêîé-òî… èíòåðåñíûé ïîï. Ðàçâå òàêèå ïîïû áûâàþò?
 Â ñâÿùåííèêå ßðèêîâ íàõîäèò òàêîãî æå ñ íåñïîêîéíîé äóøîé, íî íå âåðÿùåãî â Áîãà ÷åëîâåêà. Íåñïîêîéíîñòü ýòà è â ëþáâè ê ðîäèíå, ê êðåñòüÿíñòâó, ê Åñåíèíó, êàê èõ âûðàçèòåëþ…
Âîò ÷òî ïîï ãîâîðèò (øóêøèíñêîå âûñêàçûâàåò):
« — Âîò æàëåþò: Åñåíèí  ìàëî  ïðîæèë. Ðîâíî – ñ  ïåñíþ.  Áóäü  îíà,  ýòà  ïåñíÿ,  äëèííåé, îíà íå áûëà áû òàêîé ùåìÿùåé. Äëèííûõ ïåñåí íå áûâàåò.
— À ó âàñ â öåðêâè… êàê çàâåäóò…
— Ó íàñ íå ïåñíÿ, ó íàñ – ñòîí — (íåò, íå ñòîí – ìîëèòâà. – Ä. Å.). — Íåò, Åñåíèí… Çäåñü ïðîæèòî êàê  ðàç ñ ïåñíþ. Ëþáèøü Åñåíèíà?
— Ëþáëþ.
— Ñïîåì?
— ß íå óìåþ.
— Ñëåãêà ïîääåðæèâàé, òîëüêî íå ìåøàé. — È  ïîï  çàãóäåë  ïðî êëåí çàëåäåíåëûé, äà òàê ãðóñòíî è óìíî êàê-òî çàãóäåë, ÷òî è ïðàâäà çàùåìèëî â ãðóäè. Íà ñëîâàõ «àõ, è ñàì ÿ íûí÷å ÷òîé-òî ñòàë íåñòîéêèé» ïîï óäàðèë êóëàêîì â ñòîëåøíèöó è çàïëàêàë è çàòðÿñ ãðèâîé.
— Ìèëûé, ìèëûé!.. Ëþáèë êðåñòüÿíèíà!.. Æàëåë! Ìèëûé!.. À ÿ òåáÿ ëþáëþ. Ñïðàâåäëèâî? Ñïðàâåäëèâî. Ïîçäíî? Ïîçäíî…»
Âîò Åñåíèí, ñ åãî áîëüíîé äóøîé è èçëîìàííîé âåðîé («Ñòûäíî ìíå, ÷òî ÿ â Áîãà âåðè녻 è ò. ä.) – åìó áëèçîê. Äà îí è âñåì íàì áëèçîê, âîò òóò òèïè÷íîå ïîéìàë Øóêøèí. Íî ìîëèòâó íå çàìåíèò äàæå è ñë¸çíàÿ ðîäíàÿ è ëþáèìàÿ åñåíèíñêàÿ ïåñíÿ…
Âñïîìèíàåòñÿ òóò è Ðóáöîâ: «Áîþñü, ÷òî íàä íàìè íå áóäåò òàèíñòâåííîé ñèëû…» È äàëåå: «Îò÷èçíà è âîëÿ îñòàíüòåñü ìî¸ áîæåñòâ
Âîò, ïîæàëóé, è Øóêøèí òàê, àáñòðàêòíî, â Îò÷èçíó è âîëþ âåðèë… Íî èñêàë, âìåñòå ñ Ìàêñèìîì ßðèêîâûì èñêàë (èìÿ è ôàìèëèþ-òî êàêèå âûáðàë – ìàêñèìàëüíî è ÿðîñòíî, âîò  òàê è èñêàë îí ïðàâäó äëÿ äóøè).
Çàêàí÷èâàåòñÿ ðàññêàç – ÿðîñòíîé ïëÿñêîé ñ ÷àñòóøêàì腠 È íèêàêîãî îòâåòà íà çàïðîñ äóøè Ìàêñèìà ßðèêîâà, ïîòîìó ÷òî è íå ìîæåò ýòî áûòü îòâåòîì… Òîëüêî åù¸ ñèëüíåå áîëåòü áóäåò…
Âîëüíî èëè íåâîëüíî (ñêîðåå – íåâîëüíî) Øóêøèí ïîêàçàë, ÷òî áåç èñòèííîé âåðû â Áîãà æä¸ò íàñ, ðóññêèõ, âå÷íàÿ áîëåçíü äóøè, ñ ïüÿíûìè ÷àñòóøêàìè è ïîêàÿíèÿìè â ïóñòîòó (ïüÿíàÿ èñïîâåäü è ïîêàÿíèå â ïðåäàòåëüñòâå â íà÷àëå ðàññêàçà – ýòî æå ïàðîäèÿ íà öåðêîâíóþ èñïîâåäü è ïîêàÿíèå). Ïîòîìó ÷òî èñòèííûå-òî ñâîè ãðåõè Ìàêñèì è íå ñ÷èòàåò çà ãðåõè. À äóøà áîëèò…
«Âåðóþ» — ðàññêàç î áîëüíîé äóøå, î ïóòè ê âåðå.

 ðàññêàçå «Çàë¸òíûé» — Ñàíÿ Íåâåðîâ òîæå «çàìåíà» ñâÿùåííèêà. Îí ñàì – íåñîñòîÿâøèéñÿ õóäîæíèê ñ áîëüíîé äóøîé, íî óìååò âûñëóøàòü ìóæèêîâ (òàêèõ êàê Ìàêñèì ßðèêîâ)… Íî íè ÷åì îí èì íå ìîæåò ïîìî÷ü. È æä¸ò åãî ñòðàøíàÿ, áåç âåðû, ñìåðòü… Ñìåðòü – ïðåäóïðåæäåíèå…

Âîò åù¸ îäèí ðàññêàç Øóêøèíà — «Ìàñòåð».
Åñëè ó Ìàêñèìà ßðèêîâà äóøà áîëåëà îò íåïîíÿòíîé òîñêè, òî ó ãåðîÿ ýòîãî ðàññêàçà, äåðåâåíñêîãî óìåëüöà, ñòîëÿðà è ïëîòíèêà Ѹìêè äóøà áîëèò îò ãèáíóùåé êðàñîòû… Îí áóäòî áû âïåðâûå óâèäåë è ïîíÿë çàìûñåë ìàñòåðà ïðè ñòðîèòåëüñòâå öåðêâè: ñ âîñõîäîì ñîëíöà îñâåùàåòñÿ è íà÷èíàåò ñèÿòü öåðêîâíàÿ ñòåíà…
«… ñòîèò â çåëåíè áåëàÿ êðàñàâèöà – ñòîëüêî ëåò ñòîèò! – ìîë÷èò. Ìíîãî-ìíîãî  ðàç  âèäåëà  îíà,  êàê  âîñõîäèò è çàõîäèò ñîëíöå, ïîëîñêàëè åå äîæäè, çàíîñèëè ñíåãà… Íî âîò – ñòîèò. Êîìó íà ðàäîñòü? Äàâíî óæ  èñòëåëè â  çåìëå  ñòðîèòåëè  åå, äàâíî ñòàëà ïðàõîì òà óìíàÿ ãîëîâà, ÷òî çàäóìàëà åå òàêîé, è ñåðäöå, êîòîðîå âîëíîâàëîñü è ðàäîâàëîñü, äàâíî åñòü çåìëÿ, ãîðñòü çåìëè.  Î ÷åì æå äóìàë òîò íåâåäîìûé ìàñòåð, îñòàâëÿÿ ïîñëå ñåáÿ ýòó ñâåòëóþ êàìåííóþ ñêàçêó? Áîãà ëè îí âåëè÷èë èëè ñåáÿ õîòåë ïîêàçàòü?  Íî  êòî  õî÷åò
ñåáÿ  ïîêàçàòü, òîò íå çàáèðàåòñÿ äàëåêî, òîò íîðîâèò ïîáëèæå ê áîëüøèì äîðîãàì èëè âîâñå íà ëþäíóþ ãîðîäñêóþ ïëîùàäü – òàì çàìåòÿò. Ýòîãî çàáîòèëî ÷òî-òî äðóãîå – êðàñîòà, ÷òî ëè? Êàê ïåñíþ ñïåë ÷åëîâåê, è ñïåë  õîðîø
Âîò î ÷¸ì äóìàåò Ѹìêà, à âìåñòå ñ íèì  Âàñèëèé Øóêøèí è åãî ÷èòàòåëè…
Î âåðå ëè ýòîò ðàññêàç? Áîëüøå, íàâåðíîå, î ïðåäíàçíà÷åíèè âñÿêîãî ìàñòåðà, õóäîæíèêà… Íî ðàçâå ýòî íå î Áîãå?..
È ïóñòü öåðêîâü îêàçàëàñü íå ñòàðèííîé, è «çàäóìêà» ìàñòåðà – âñåãî ëèøü ñëó÷àéíîñòü. Ѹìêà – êðàñîòó óâèäåë, çàäóìàëñÿ î íåé – ýòî óæå ìíîãî.

 «Êðåïêèé ìóæèê» — íàîáîðîò, î ðàçðóøåíèå öåðêâè. Áóäòî èëëþñòðàöèÿ ê ñëîâàì Ðóáöîâà «…Íî æàëü ìíå ðàçðóøåííûõ áåëûõ öåðêâå黅
Æåëàíèå «êðåïêîãî ìóæèêà» Êîëüêè Øóðûãèíà ïîêàçàòü âñåì ñâîþ ñèëó ïîêóðàæèòüñÿ – îò ÷åãî? Îò äóøåâíîé ïóñòîòû. Íó, ïîêàçàë  ñèëó, ðàçðóøèë öåðêîâü… È òóò îêàçàëîñü, ÷òî íóæíà îíà áûëà, ïóñòü è çàêðûòàÿ, çàáðîøåííàÿ, ìíîãèì, â òîì ÷èñëå è ìàòåðè Êîëüêè…
 «Øåë, çëèëñÿ: «Âåäü âñå ðàâíî æå íå ìîëèëèñü, ïàðàçèòêè,  à  òåïåðü  õàé óñòðàèâàþò. Ñòîÿëà – íèêîìó äåëà íå áûëî, à òåïåðü õàé ïîäíÿëè».
Âîò ñòàðóõè-òî íå î êðàñîòå æàëåëè (èëè íå òîëüêî î íåé)… Äëÿ íèõ öåðêîâü – ñèìâîë âåðû.
Ìàòü «êðåïêîìó ìóæèêó ãîâîðèò: «- Êîëüêà, èäîë òû îêàÿííûé, ãðåõ-òî êàêîé âçÿë íà  äóøó!..  È  ìîë÷àë, õîäèë, ìîë÷àë,  äüÿâîëèíà…  Õîòü  áû  çàèêíóëñÿ  ðàç – òåáÿ  áû, ìîæåò, îáðàçóìèëè äîáðûå ëþäè. Îõ ãîðå òû ìîå ãîðüêîå, òåïåðü õîòü ãëàç íå êàæè  íà ëþäè.  Ïðîêëÿíóò  âåäü  òåáÿ, ïðîêëÿíó-óò! È çíàòü íå áóäåøü, îòêóäà íàïàñòè æäàòü: òî ëè  äîìà  îêî÷óðèññÿ  â  îäíî÷àñüå,  òî  ëè  ãäå  ëåñèíîé  ïðèæìåò íåâçíà÷àé…»
 èòîãå ðàññêàçà î «êðåïêîì ìóæèêå»: âìåñòî öåðêâè – ãðóäà êèðïè÷åé, âìåñòî ìîëèòâû – äóðàöêàÿ ïðèïåâêà: «îï, òèð-äàð-ïóïèÿ»… Ðàçâå ýòî íå øóêøèíñêàÿ áåñïîêîéíàÿ ñîâåñòü, íå ïîèñêè âåðû?

Òàê ïðàêòè÷åñêè âî âñåõ åãî ðàññêàçàõ: áåñïîêîéíàÿ ñîâåñòü, áîëüíàÿ äóøà, ïîèñêè âåðû…
 È âñ¸ ýòî, ïîæàëóé, ïîëíåå âñåãî âûðàçèëîñü â ïîâåñòè è ôèëüìå «Êàëèíà êðàñíàÿ»: è áîëüíàÿ ñîâåñòü, è ïîèñê «ïðàçäíèêà äëÿ äóøè», è ñòðàäàíèÿ «áëóäíîãî ñûíà», è òîñêà ïî êðàñîòå (áåð¸çêè!), è «ðóññêàÿ òîñêà» (Åñåíèí!) – âñ¸-âñ¸ â ýòîì ôèëüìå, â ñóäüáå Åãîðà Ïðîêóäèíà…
Âñ¸-òàêè, ïóñòü è íå óñïåâ ñíÿòü ãëàâíûé (êàê îí äóìàë) ñâîé ôèëüì î Ðàçèíå, Âàñèëèé Øóêøèí óñïåë ñêàçàòü â «Êàëèíå êðàñíîé» î íåâîçìîæíîñòè æèòü ÷åëîâåêó áåç âåðû… Òî åñòü – áåç Áîãà. È âîïëü Åãîðà: «Ïðîñòè ìåíÿ, Ãîñïîäè!» — ýòî è âîïëü ñàìîãî Øóêøèíà è îòçûâàåòñÿ îí â êàæäîé äóøå æèâîé…

 ôèëüìå «Ïîêàÿíèå» èç öèêëà «Áèáëåéñêèå ñþæåòû» ïðèâîäèòñÿ òàêîé ýïèçîä (áåç ññûëêè íà èñòî÷íèê, íî, âèäèìî ïî ÷üèì-òî âîñïîìèíàíèÿì): â àïðåëå 1974 ãîäà («Êàëèíà êðàñíàÿ» òðèóìôàëüíî øàãàëà ïî ýêðàíàì êèíîòåàòðîâ) Øóêøèí ëåæàë â áîëüíèöå è «ñòàðàÿ çíàêîìàÿ» ïî ôàìèëèè Ãðèãîðüåâà (èìÿ ÿ íå ðàññëûøàë è êòî îíà – íå ïîíÿë) ïðèíåñëà Øóêøèíó Åâàíãåëèå. ×åðåç íåêîòîðîå âðåìÿ îí îòâåòèë åé ïèñüìîì, â êîòîðîì áûëè òàêèå ñëîâà: «Êóäà æå â Ðîññèè áåç Õðèñòà. Âåðóþ. Âåðóþ, êàê â äåòñòâå ó÷èëà ìåíÿ ìàòü: â Îòöà, Ñûíà è Ñâÿòîãî Äóõà!»
Ýòî íå òî «âåðóþ», ÷òî â ðàññêàçå…
Õîäèë ëè îí â öåðêîâü, ñîáëþäàë ëè îáðÿäû? ß òàêèõ ñâèäåòåëüñòâ íå çíàþ. Äóìàþ, ÷òî ïðèø¸ë áû, ïîæèâè åù¸ è ê ñîáëþäåíèþ îáðÿäîâ, ê âîöåðêîâëåíèþ, êàê ñëó÷èëîñü ýòî ñ åãî äðóãîì, òîæå ïðîøåäøèì òðóäíûé ïóòü ê âåðå, ïèñàòåëåì Âàñèëèåì Áåëîâûì…

Ñâîé ïóòü ê âåðå áûë ó Àíäðåÿ Òàðêîâñêîãî.
Âñþ æèçíü îí èñêàë èñòèíó, èñêàë ïóòü, ïî êîòîðîìó äîëæåí èäòè ÷åëîâåê ê èñòèíå. Âñå åãî ôèëüìû îá ýòîì.
Âîò îí ãîâîðèò â îäíîì èç èíòåðâüþ: «ß äåëàë ñâîþ ïåðâóþ êàðòèíó «Èâàíîâî äåòñòâî» è, ïî ñóùåñòâó, íå çíàë, ÷òî òàêîå ðåæèññóðà. Ýòî áûë ïîèñê ñîâåðøåííî îùóïüþ. ß øåë, ïðîáîâàë, èñêàë êàêèå-òî ìîìåíòû ñîïðèêîñíîâåíèÿ ñ ïîýçèåé. È ïîñëå ýòîé êàðòèíû ÿ âäðóã ïî÷óâñòâîâàë, ÷òî ïðè ïîìîùè êèíî ìîæíî ÷òî-òî ñäåëàòü, ìîæíî ïðèêîñíóòüñÿ ê äóõîâíûì ñóáñòàíöèÿì ñîáñòâåííîé äóøè».
Èòàê: êèíî, ñïîñîá ïðèêîñíóòüñÿ ê äóøå. Ýòà íåîáõîäèìîñòü áûëà â í¸ì ñ ñàìîãî íà÷àëà…
È äàëåå: «Ïðåæäå ÷åì ñòðîèòü êîíöåïöèþ, â ÷àñòíîñòè, âçãëÿä íà èñêóññòâî, íàäî ïðåæäå âñåãî îòâåòèòü íà äðóãîé âîïðîñ, ãîðàçäî áîëåå âàæíûé è îáùèé: çà÷åì æèâåò ÷åëîâåê, â ÷åì ñìûñë ÷åëîâå÷åñêîãî ñóùåñòâîâàíèÿ? Ìíå êàæåòñÿ, ìû äîëæíû èñïîëüçîâàòü íàøå ïðåáûâàíèå íà çåìëå, ÷òîáû äóõîâíî âîçâûñèòüñÿ. À ýòî îçíà÷àåò, ÷òî èñêóññòâî äîëæíî ïîìî÷ü íàì â ýòîì.  ñèëó òîãî, ÷òî ñìûñë ÷åëîâå÷åñêîãî ñóùåñòâîâàíèÿ ÿ ïîíèìàþ òàêèì îáðàçîì, ìíå êàæåòñÿ, ÷òî èñêóññòâî äîëæíî ïîìîãàòü ÷åëîâåêó ðàçâèâàòüñÿ â ýòîì íàïðàâëåíèè. Òî åñòü, êîðî÷å ãîâîðÿ, èñêóññòâî ñëóæèò ÷åëîâåêó òåì, ÷òî ïîìîãàåò åìó äóõîâíî èçìåíèòüñÿ, âûðàñòè».
Äóõîâíî âûðàñòè. Êóäà? Âî ÷òî?
«… Íî õóäîæíèê ñóùåñòâóåò ïîñòîëüêó, ïîñêîëüêó ìèð, òàê ñêàçàòü, íå óñòðîåí, ìèð íå áëàãîïîëó÷åí. È, âèäèìî, èìåííî ïîýòîìó-òî è ñóùåñòâóåò èñêóññòâî. Åñëè áû ìèð áûë ïðåêðàñåí è ãàðìîíè÷åí, òî èñêóññòâî, íàâåðíîå, áûëî áû íå íóæíî. ×åëîâåê áû íå èñêàë ãàðìîíèè â ïîáî÷íûõ, òàê ñêàçàòü, çàíÿòèÿõ, îí æèë áû ãàðìîíè÷íî, è ýòîãî áûëî áû åìó äîñòàòî÷íî. Ïî-ìîåìó, èñêóññòâî ñóùåñòâóåò òîëüêî ïîòîìó, ÷òî ìèð ïëîõî óñòðîåí. È âîò èìåííî îá ýòîì ðàññêàçûâàåòñÿ â ìîåì «Ðóáëåâå». Ïîèñêè ãàðìîíèè, ïîèñêè ñìûñëà æèçíè, êàê îí âûðàæàåòñÿ â ãàðìîíè÷åñêèõ ñîîòíîøåíèÿõ ìåæäó ëþäüìè, ìåæäó èñêóññòâîì è æèçíüþ, ìåæäó ñåãîäíÿøíèì âðåìåíåì è èñòîðèåé ïðåæíèõ âåêîâ, — ýòîìó, ñîáñòâåííî, è ïîñâÿùåíà ìîÿ êàðòèíà…»
Äîëã õóäîæíèêà ïîíÿòåí èç ýòèõ ñëîâ. Íî åñëè õóäîæíèê îøèáàåòñÿ?
Âïðî÷åì, åñëè îøèáàåòñÿ èñêðåííå, ïðåîäîëåâàåò îøèáêè, ìó÷àåòñÿ  è çàñòàâëÿåò ýòî æå äåëàòü è çðèòåëÿ – äà ïðîñòèòñÿ åìó…
Âåäü â «Ñîëÿðèñå» âñ¸ òî æå, ÷òî è â «Êàëèí养 — áëóäíûé ñûí, áåñïîêîéíàÿ ñîâåñòü, ïîêàÿíèå…
«Ìåíÿ èíòåðåñîâàëî: ñïîñîáåí ëè ÷åëîâåê æèòü â íå÷åëîâå÷åñêèõ óñëîâèÿõ è îñòàòüñÿ ÷åëîâåêîì? È ãåðîé ôèëüìà, è ãåðîé ðîìàíà Ëåìà èíòåðåñîâàëè ìåíÿ ïîñòîëüêó, ïîñêîëüêó îí äëÿ ìåíÿ äîëæåí îñòàòüñÿ ÷åëîâåêîì, íåñìîòðÿ íà òî, ÷òî íàõîäèòñÿ â íå÷åëîâå÷åñêèõ óñëîâèÿõ, â íå÷åëîâå÷åñêîé ñèòóàöèè», — ãîâîðèò Òàðêîâñêèé î ñâî¸ì ôèëüìå. Íî ðàçâå íå îá ýòîì æå «Êàëèíà…»: ÷åëîâåê ïîñòàâëåí â íå÷åëîâå÷åñêèå óñëîâèÿ ïðåñòóïíîé æèçíè, ëàãåðÿ, óõîäà èç äîìà… È âîò îí äîëæåí îñòàòüñÿ ÷åëîâåêîì èëè âåðíóòüñÿ ê ñåáå ÷åëîâåêó…
«Ñòàëêåð» — íå ïóòü ëè ê òîìó æå ÷åðåç «ôàíòàñòèêó», ê ÷åìó ø¸ë âìåñòå ñ Àíäðååì Ðóáë¸âûì – ê Òðîèöå?
«Æåðòâîïðèíîøåíèå» — íå ïðèíåñåíèå ëè ñåáÿ â æåðòâó ðàäè ÷åëîâå÷åñòâà?
Íó à «Êàëèíà êðàñíàÿ» Øóêøèíà – ðàçâå íå æåðòâîïðèíîøåíèå?..

Èç èíòåðâüþ Àíäðåÿ Òàðêîâñêîãî, êîòîðîå îí äàë â Ëîíäîíå â 1983 ãîäó: «Ìû ñòàâèì ïåðåä ñîáîé… ïðîáëåìû, ñòàðàåìñÿ èõ ðåøàòü è ïðè ýòîì äóìàåì, ÷òî ñïàñàåì ñîâðåìåííûé ìèð, êîòîðûé íàõîäèòñÿ â êðèçèñå. Íî ìû çàáëóæäàåìñÿ. Ïî-ìîåìó, ýòî äàæå î÷åíü îïàñíî – çàíèìàòüñÿ òàêèìè ïðîáëåìàìè, ïîòîìó ÷òî îíè îòâëåêàþò íàñ îò ãëàâíîé çàäà÷è, îò áîðüáû çà äóõîâíîñòü.
        Áîðüáà çà äóõîâíîñòü âåäåòñÿ âî âñåõ íàïðàâëåíèÿõ. Ýòî ïîíèìàåò êàæäûé. Êàæäûé, äàæå ñîâñåì íåîáðàçîâàííûé, íî äóõîâíî ðàçâèòûé ÷åëîâåê ïîíèìàåò… Îí áåðåæåò ñâîé âíóòðåííèé äóõîâíûé ìèð. Ýòî î÷åíü âàæíî. Ìû õîòèì æèòü, ïîíèìàÿ ñìûñë æèçíè è âûïîëíÿÿ ñâîé æèçíåííûé äîëã íà ýòîé çåìëå, íî ÷àñòî íàì ýòî íå óäàåòñÿ. Ìû åùå ñëèøêîì ñëàáû. Íî âàæíî âûáðàòü ïóòü è ñëåäîâàòü åìó…»
Íî ÷òî îí íàçûâàë ñëîâîì «äóõîâíîñòü»? Èç åãî äíåâíèêîâ, èç âîñïîìèíàíèé ìîæíî óâèäåòü, ÷òî óâëåêàëñÿ îí ìåäèòàòèâíûìè ïðàêòèêàìè, áëèçêî áûë çíàêîì ñ Äæóíîé… Íî âåäü è æèë ïîýçèåé, è õîðîøî çíàë ðóññêóþ èñòîðèþ, è ÷èòàë Åâàíãåëèå…
 Â êîíöå 1985 ãîäà, ïîñëå çàâåðøåíèÿ ôèëüìà «Æåðòâîïðèíîøåíèå» â Øâåöèè, Àíäðåé Òàðêîâñêèé âîçâðàòèëñÿ âî Ôëîðåíöèþ. Îí óæå áûë òÿæåëî áîëåí.  ýòîò ïîñëåäíèé ãîä æèçíè åãî ÷àñòî íàâåùàë îòåö Ñèëóàí èç ïðàâîñëàâíîãî ìîíàñòûðÿ Ïðåïîäîáíîãî Ñåðàôèìà Ñàðîâñêîãî, èñïîâåäîâàë è ïðè÷àùàë.       
Íåçàäîëãî äî ñìåðòè Àíäðåÿ  Òàðêîâñêèå ïåðååõàëè âî Ôðàíöèþ. Òàì îí è ñêîí÷àëñÿ 29 äåêàáðÿ 1986 ãîäà, áûë îòïåò ïî ïðàâîñëàâíîìó ÷èíó è ïîõîðîíåí íà êëàäáèùå Ñåíò-Æåíåâüåâ-äå-Áóà.

Îáà – è Øóêøèí, è Òàðêîâñêèé – áåçóñëîâíî, ïðèøëè ê ïðàâîñëàâíîé âåðå. Êàæäûé ñâîèì íåïðîñòûì ïóò¸ì…

Рассказы о Степане Разине, казаках и восставшем народе

Всадник

Отряд верховых ехал крестьянским полем. Поднялись они на пригорок. Смотрят всадники — что за диво! Мужик пашет землю. Только не конь у него в сохе. Впряглись вместо лошади трое: крестьянская жена, мать-старуха да сын-малолеток.

Потянут люди соху, потянут, остановятся и снова за труд.

Подъехали конные к пахарю.

Главный из них глянул суровым взглядом:

— Ты что же, твоя душа, людишек заместо скотины!

Смотрит крестьянин — перед ним человек огромного роста. Шапка с красным верхом на голове. Зеленые сапоги на ногах из сафьяна. Нарядный кафтан. Под кафтаном цветная рубаха. Нагайка в руках крученая.

«Видать, боярин, а может, и сам воевода», — соображает мужик. Повалился он знатному барину в ноги, растянулся на борозде.

— Сироты, сироты мы. Нету коня. Увели за долги кормильца.

Лицо всадника перекосилось. Слез он на землю. Повернулся к крестьянину.

Мужик попятился, вскочил — и бежать с испуга.

— Да стой ты, леший, стой ты! Куда?! — раздался насмешливый голос.

Мужик несмело вернулся назад.

— На, забирай коня, — протянул человек мужику поводья.

Опешил крестьянин. Застыла жена и старуха мать. Раскрылся рот у малого сына. Смотрят. Не верят такому чуду.

Конь статный, высокий. Масти сизой, весь в яблоках. Княжеский конь.

«Шутит барин», — решает мужик. Стоит. Не шелохнется.

— Бери же. Смотри, передумаю! — пригрозил человек. И пошел себе полем.

Верховые ринулись вслед. Лишь один молодой на минуту замешкался: обронил он случайно кисет с табаком.

— Всевышний, всевышний послал! — зашептал обалдело крестьянин.

Повернулся мужик к коню. И вдруг испугался: да не колдовство ли все это? Потянулся он к лошади. Конь и дернул его копытом. Схватился мужик за побитое место.

— Настоящий! — взвыл от великого счастья. — Кто вы, откуда?! — бросился мужик к молодому парню.

— Люди залетные. Соколы вольные. Ветры весенние, — загадочно подмигнул молодец.

— Да за кого мне молиться? Кто же тот, в шапке, такой?!

— Разин. Степан Тимофеевич Разин! — уже с ходу прокричал верховой.

Стрелецкие струги

— Разин, Разин идет!

— Степан Тимофеевич!

1670 год. Неспокойно в государстве Российском. В огромной тревоге бояре и царские слуги. Восстал, встрепенулся подневольный, угнетаемый люд. Крестьяне, казаки, башкирцы, татары, мордва. Сотни их, великие тысячи.

Ведет крестьянское войско лихой атаман донской казак Степан Тимофеевич Разин.

— Слава Разину, слава!

Восставшие подступили к Царицыну. Остановились чуть выше города, на крутом берегу Волги. Устроили лагерь.

— Нам бы, не мешкая, Царицын брать, — пошли среди казаков разговоры.

Вечером в темноте явились к Разину горожане:

— Приходи, батюшка, властвуй. Ждут людишки тебя в Царицыне. Стрельцов немного, да и те не помеха. Откроем тебе ворота.

— Бери, бери, атаман, Царицын, — наседают советчики. Однако Разин не торопился. Знал он, что сверху по Волге движется на стругах к Царицыну большое стрелецкое войско.

У стрельцов пушки, мушкеты, пищали, пороху хоть отбавляй. Стрельцы ратному делу обучены. Ведет их знатный командир голова Лопатин. «Как же с меньшими силами побить нам такую рать? — думает Разин. — В городе тут не схоронишься. Разве что дольше продержишься. А нам бы под корень. В полный казацкий взмах».

Все ближе и ближе подплывает Лопатин к Царицыну.

— Бери, атаман, твердыню! — кричат казаки.

Не торопится, мешкает Разин.

Каждый день посылает Лопатин вперед лазутчиков. Доносят они начальнику, как ведут себя казаки.

— Стоят на кручах. Город не трогают.

«Дурни, — посмеивается голова Лопатин. — Нет среди них доброго командира».

— Батюшка, батька, отец, Царицын бери, — умоляют восставшие своего атамана.

Молчит, словно не слышит призывов Разин.

Тем делом лопатинский караван поравнялся с казацкими кручами. Открылась оттуда стрельба.

«Стреляйте, стреляйте, — язвит Лопатин. — То-то важно, кто победное стрельнет».

Держится он подальше от опасного берега. Вот и Царицын вдали. Вот уже рядом. Вот и пушка салют-привет ударила с крепости.

Доволен Лопатин. Потирает руки.

И вдруг… Что такое?! С царицынских стен посыпались ядра. Одно, второе, десятое. Летят они в царские струги. Наклоняются, тонут струги, как бумажные корабли.

На высокой городской стене кто-то заметил широкоплечего казака в атаманском кафтане.

— Разин, Разин в Царицыне!

— Разбойники в городе!

— Стой, повертай назад!

Но в это время, как по команде, и с левого и с правого берега Волги устремились к каравану челны с казаками. Словно пчелы на мед, полезли разинцы на стрелецкие струги.

— Бей их! Круши!

— Голову руби голове!

Сдались стрелецкие струги.

— Хитер, хитер атаман! — восхищались после победы восставшие. — Ты смотри — обманул голову. До последней минуты не брал Царицына.

— У головы — голова, у Разина — две, — долго шутили разинцы.

Не осудит

Боярин Труба-Нащекин истязал своего крепостного. Скрутили несчастному руки и ноги, привязали вожжами к лавке. Стоит рядом боярин с кнутом в руке, бьет по оголенной спине крестьянина.

— Так тебе, так тебе, племя сермяжное. Получай отменя, холоп. Научу тебя шапку снимать перед барином.

Ударит Труба-Нащекин кнутом, поведет ремень на себя, чтобы кожу вспороть до крови. Отдышится, брызнет соленой водой на рану. И снова за кнут.

— Батюшка Ливонтий Минаич, — молит мужик, — Пожалей. Не губи. Не было злого умысла. Не видел тебя при встрече.

Не слушает боярин мольбы и стонов, продолжает страшное дело.

Теряет крестьянин последние силы. Собрался он с духом и молвил:

— Ужо тебе, барин! Вот Разин придет…

И вдруг…

— Разин, Разин идет! — разнеслось по боярскому дому.

Перекосилось у Трубы-Нащекина лицо от испуга. Бросил он кнут. Оставил крестьянина. Подхватил полы кафтана, в дверь — и бежать.

Ворвались разинские казаки в боярскую вотчину, перебили боярских слуг. Однако сам хозяин куда-то скрылся.

Собрал Разин крестьян на открытом месте. Объявил им волю. Затем предложил избрать старшину над крестьянами.

— Косого Гурьяна! Гурку, Гурку! — закричали собравшиеся. — Он самый умный. Он справедливее всех.

— Гурку так Гурку, — произнес Разин. — Где он? Выходи-ка сюда.

— Дома он, дома. Его боярин люто побил.

Оставил Разин кнут, пошел к дому Косого Гурьяна. Вошел. Лежит на лавке побитый страдалец. Лежит, не шевелится. Спина приоткрыта. Не спина — кровавое месиво.

— Гурьян, — позвал атаман крестьянина.

Шевельнулся тот. Чуть приоткрыл глаза.

— Дождались. Пришел, — прошептал несчастный. На лице у него появилась улыбка. Появилась и тут же исчезла. Умер Гурьян.

Вернулся Разин к казацко-крестьянскому кругу.

— Где боярин?! — взревел.

— Не нашли, отец-атаман.

— Где боярин?! — словно не слыша ответа, повторил Степан Тимофеевич.

Казаки бросились снова на поиск. Вскоре боярин нашелся. Забился он в печку, в парильне, в баньке. Там и сидел. Притащили Трубу-Нащекина к Разину.

— Вздернуть, вздернуть его! — понеслись голоса.

— Тащи на березу, — скомандовал Разин.

— Пожалей! Не губи! — взмолился Труба-Нащекин. — Пожалей, — заплакал он тонким, пронзительным, бабьим криком.

Разин зло усмехнулся.

— Кончай, атаман, кончай. Не тяни, — зашумели крестьяне.

И вдруг подошла девочка. Маленькая-маленькая. Посмотрела она на Разина:

— Пожалей его, дяденька.

Притихли крестьяне. Смотрят на девочку. Откуда такая?

— Может, безбожное дело затеяли? — вдруг вымолвил кто-то. — К добру ли, если несмышленыш-дите осуждает.

Все выжидающе уставились на атамана. Глянул Разин на девочку, посмотрел на мужиков, потом вдаль, на высокое небо.

— Вырастет — поймет, не осудит. Вешай! — прикрикнул на казаков.

«Спаси-и-те!»

Разин сидел на берегу Волги. Ночь. Оперся Разин на саблю, задумался:

«Куда повернуть походом? То ли на юг — вниз по матушке-Волге, к Астрахани, к Каспийскому морю. То ли идти на север — на Саратов, Самару, Казань, а там — и Москву.

Москва, Москва. Город всем городам. Вот бы куда податься. Прийти, разогнать бояр. Да рано. Силы пока не те. Пушек, пороху маловато, мушкетов. Мужики к войне не привычны. Одежонка у многих рвань.

— Стало, идти на юг, — рассуждает Степан Тимофеевич. — Откормиться. Одеться. Войско отладить. А там… — У Разина дух захватило, — а там — всю боярскую Русь по хребту да за горло».

Сидит атаман у берега Волги, думает думы свои. Вдруг раздался крик на реке. Вначале тихий — Разин решил, что ослышался. Потом все громче и громче:

— Спаси-и-те!

Темень кругом. Чернота. Ничего не видно. Но ясно, что кто-то тонет, кто-то бьется на быстрине.

Рванулся Разин к реке. Как был в одежонке, так и бухнулся в воду.

Плывет атаман на голос. Взмах, еще взмах.

— Кто там — держись!

Никто не ответил.

«Опоздал, опоздал, — сокрушается Разин. — Погиб ни за что человек». Проплыл еще с десяток саженей. Решил возвращаться назад. Да только в это самое время метнулась перед ним косматая борода и дернулись чьи-то руки.

— Спаси-и-те! — прохрипел бородач. И сразу опять под воду.

«Эн, теперь не уйдешь!» — повеселел атаман. Нырнул он и выволок человека. Вынес на берег. Положил на песок лицом вниз. На спину принажал коленкой. Хлынула вода изо рта у спасенного.

— Напился, — усмехнулся Степан Тимофеевич.

Вскоре спасенный открыл глаза, глянул на атамана:

— Спасибо тебе, казак.

Смотрит Разин на незнакомца. Хилый, иссохший мужичонка. В рваных портках, в холщовой, разлезшейся по бокам рубахе.

— Кто ты?

— Беглый я. К Разину пробираюсь. Слыхал?

Мужик застонал и забылся.

В это время на берегу послышались голоса:

— Ба-а-тюшка! Атаман! Степа-а-н Тимофеевич!

Видать, приближенные ходили, искали Разина. Разин ступил в темноту.

Поравнялись казаки с мужиком. Наклонились, прислушались.

— Дышит!

Потащили двое спасенного в лагерь, а другие пошли дальше берегом Волги:

— Ба-а-тюшка! Атаман!

Утром есаулы доложили Разину, что ночью кто-то из казаков спас беглого человека. Только кто, неизвестно. Не признаются в казачьих сотнях.

— Видать, не всех опросили? — усмехнулся Степан Тимофеевич.

Яицкий каменный городок

Река Яик. Каспийское море. Яицкий каменный городок.

Высокие яицкие башни, стены метровы, ворота дубовы. Не городок, а твердыня.

«Тут отдыхать моим казакам, — раздумывал Разин. — Да только пойди возьми городок! Полвойска у стен уложишь».

И вот однажды Разину доложили — в степи схвачены люди. Человек тридцать. Идут в Яицкую крепость. Богомольцы. Монахи.

Хотел Разин сказать: «Людишки святые, мирные. Отпустите, пусть-ка идут». Да вдруг спохватился:

— Эй, постойте. Ведите сюда.

Явились монахи.

— Раздевайся!

Позвал казаков.

— Одевайся!

Поменялись они нарядами.

Неспокойно в Яицкой крепости. Знают стрельцы, знает начальник, что где-то Разин рядом в степи. Того и гляди, под стены пожалует.

Усилил начальник охрану крепости. Строго наказал никого не выпускать и не впускать без доклада. К ночи ворота — на все засовы.

Солнце клонится к закату. Стоят дозорные в караулах. Смотрят внимательно в степь.

Вдруг видят — движется к городу группа людей. Присмотрелись — монахи.

Подошли богомольцы к воротам:

— Откройте.

Смутились охранники:

— Куда вы?

— В соборы яицкие. К иконам святым на поклон.

— Ночуйте в степи. Не велено, странники.

— Ах вы безбожники, — зароптали монахи. — Ужо попомнит Господь.

Караульные пошли, доложили начальнику.

— Сколько их?

— Душ тридцать.

— Впустите. Да смотрите, чтобы лишку не оказалось.

Тем временем стало совсем темно. Вернулись посыльные. Открыли засовы. Бородатый стрелец, впуская по одному, стал пересчитывать богомольцев.

— Один, второй… двадцатый… тридцатый. Стойте!

— Ты что, борода, считать не умеешь? — послышался чей-то голос — Еще и двадцати не прошло.

«Что такое?» — растерялся стрелец.

Вот уже сорок. Вот уже пятьдесят. Вот уже и мужики поперли. Вот и лошадиная морда сунулась. Один верховой, за ним — второй, за вторым — третий.

— Стойте! Стойте! — кричит охранник.

Да где тут! Подбежал к нему здоровенный детина. Зажал рот приготовленным кляпом.

Пока поняли в крепости, в чем дело, пока подняли крик, было уже поздно.

Так и достался Яицкий городок Разину без всякого боя. Правда, на улицах постреляли. Да это уже не в счет.

Был городок боярский. Стал разинский городок.

Две руки

Группа беглых крестьян пробиралась на Волгу к Разину.

Шли ночами. Днями отсыпались в лесах и чащобах. Держались подальше от проезжих дорог. Стороной обходили селенья. Шли целый месяц.

Старший среди мужиков, рябоватый дядя Митяй поучал:

— Он, атаман Степан Тимофеевич, — грозный. Он нератных людей не любит. Спросит: владеете саблей? Говорите — владеем. Колете пикой? Колем.

Явились крестьяне к Разину.

— Принимай, отец атаман, в войско свое казацкое.

— Саблей владеете?

— Владеем.

— Пикой колете?

— Колем.

— Да ну? — подивился Разин. Приказал привести коня. — Залезай, борода, — показал на дядю Митяя. — Держи саблю.

Не ожидал дядя Митяй проверки. «Пропал, пропал, казнит за вранье атаман». Стал он выкручиваться:

— Да мы больше пеше.

— В казаках да и пеше? А ну-ка залазь!

— Да я с дороги, отец, устал.

— Не бывает усталости ратному человеку.

Смирился дядя Митяй. Подхватили его казаки под руки, кинули верхом на коня. Взялся мужик за саблю…

Гикнули казаки. Помчался по полю конь. Непривычно дяде Митяю в седле. Саблю впервые держит. Взмахнул он саблей, да тут же и выронил.

— Сабля с норовом, с норовом. Не дается, упрямая, — гогочут вокруг казаки.

— Зачем ему сабля? Он по ворогу лаптем, — пуще всех хохочет Степан Тимофеевич.

Обидно стало крестьянину. Набрался он храбрости. Подъехал к Разину и говорит:

— Зря, атаман, смеешься. Стань за соху — может, мы тоже потешимся.

Разгорячился от смеха Разин:

— Возьму да и встану.

Притащили ему соху. Запрягли кобылицу. А Разин, как и все казаки, отроду не пахивал поле. Думал — дело простое. Начал — не ладится.

— Куда, куда скривил борозду! — покрикивает дядя Митяй.

— Мелко, мелко пласт забираешь. Ты глубже, глубже землицу, — подсказывают мужики.

Нажал атаман посильнее — лопнул сошник.

— Соха с норовом, с норовом. Не дается, упрямая! — засмеялись крестьяне.

— Да зачем казаку соха? Он саблей землицу вспашет! — похихикивает дядя Митяй.

Посмотрел Разин на мужиков. Рассмеялся.

— Молодец, борода! — похлопал по плечу дядю Митяя. — Благодарю за науку. Эй, — закричал казакам, — не забижать хлебопашный народ. Выдать коней, приклад. Равнять с казаками. — Потом задумался и добавил: — И пахарь и воин что две руки при одном человеке.

Треть аршина

При взятии городов Разин строго наказывал никому из купцов не чинить обиды. Понимал Разин: без купца даже гвоздя и того не достанешь.

— Мы их не тронем, отец атаман, — отвечали восставшие. — Они бы нас не обидели.

— Обидишь вас, — усмехнулся Степан Тимофеевич. — А обидят: обмерят, обвесят — так взыск. Моим атаманским именем.

Вступили разинцы в Астрахань. Открыли купцы свои лавки, разложили товары. Разин сам прошел по рядам. Даже купил сапожки. Красные, маленькие — гостинец для дочки своей, Параши.

Вернулся Степан Тимофеевич в свой атаманский шатер. Доволен. Бойко, мирно идет торговля.

Толпится народ у лавки купца Окаемова. Торгует купец атласом и шелком. Покупают казаки красные, зеленые, желтые штуки себе на выходные рубахи. Отмеряет купец. Отмеряет и думает: «Или я человек не торговый, чтобы при такой-то удаче и не обмерить?» Перекрестился купец и стал каждому по трети аршина недорезать.

Прошло полдня, как вдруг кто-то из казаков заметил обман. Стали казаки проверять свои штуки. И у одного, и у второго, и у пятого, и у десятого по трети аршина в куске не хватает.

— Держи его, нечестивца!

— К ответу злодея!

Схватили купца покупатели. Вытащили из лавки, тут же устроили суд. Через час дежурный есаул докладывал Разину:

— Дюже обозлился народ. Укоротили купца.

— Как — укоротили? — насупился Разин.

— На треть аршина.

— Как — на треть аршина?!

— Голову с плеч.

— Тьфу ты! — ругнулся Разин. — Ну-ка зови обидчиков.

Явились казаки к атаману.

В страшном гневе кричит на них Разин:

— За треть аршина — жизни купца лишили! Кровью за тряпки брызнули?

— Не гневись, не гневись, атаман, подумай, — отвечают ему казаки. — Да разве в аршинах дело? Воровскую голову с плеч — лишь польза народу. Тут бы и нам, и внукам, и правнукам дело такое попомнить. Не гневись, атаман.

Остыл Разин.

— Ладно, ступайте. «Нужен, нужен купец народу, — рассуждал про себя Степан Тимофеевич. — Нельзя без торгового люда. Да ведь и беда от него немалая, когда Окаемовы в нем заводятся. Может, и правильно решили люди».

Казацкое слово

Два молодых казака Гусь и Присевка заспорили, кто больше народному делу предан.

— Я, — кричит Гусь.

— Нет, я, — уверяет Присевка.

— Я жизни не пожалею, — бьет себя Гусь в грудь кулаком.

— Я пытки любые снесу и не пикну, — клянется Присевка.

— Хочешь, я палец в доказ отрежу.

— Что палец. Я руку себе оттяпну!

Расшумелись казаки, не уступают один другому.

Разин в это время проходил по лагерю и услышал казацкий спор. Остановился он. Усмехнулся.

Заметили спорщики атамана. Притихли.

Посмотрел Степан Тимофеевич на молодцов.

— Ну и крикуны: жизнь, пытки, палец, рука. Хотите себя проверить?

— Приказывай, атаман! Слово даем казацкое.

— Грамоте учены?

— Нет, Степан Тимофеевич.

— Так вот. Кто первый осилит сию премудрость — тому настоящая вера.

Смутились казаки. Не ожидали такого. Ну и задал отец атаман задачу. Однако что же тут делать? Назад не пойдешь. Слово казацкое брошено.

Не зря говорил про грамоту Разин. Нужны ему люди, умеющие писать и читать. Мало таких. Трудно крестьянскому войску.

Пошли казаки в церковь, разыскали дьячка:

— Обучай, длинногривый.

Сели они за буквы. Пыхтят, стараются казаки. Только трудно дается наука. Неделя проходит, вторая.

— Нет больше моих силушек, — плачет по-детски Гусь.

— Уж лучше бы смерть от стрелецкой пули, — стонет Присевка.

Проходит еще неделя.

— Голова моя, голова раскалывается. Помру я на этом деле, — убивается Гусь.

— За что же муки такие адовы? — причитает Присевка.

Стонут, проклинают судьбу свою казаки. Стонут, а все же стараются. Слово казацкое дадено. Прошло целых два месяца.

— Ну, ступайте, — произнес наконец дьячок.

Словно ветром сдунуло казаков — помчались быстрее к Разину.

— Осилили, отец атаман, премудрость!

— Да ну! — не поверил Степан Тимофеевич.

— Проверяй!

Протянул Разин Гусю писаный лист бумаги:

— Читай-ка.

Читает Гусь. Правда, не так чтобы очень гладко. Однако все верно, все разбирает.

— Молодец, казак! — похвалил Разин.

Достал он лист чистой бумаги, протянул бумагу Присевке:

— Пиши-ка.

Пишет Присевка. Правда, не так чтобы очень быстро. Однако все верно. Буквы не путает.

— Молодец, казак! — подивился Разин.

Приблизил Степан Тимофеевич к себе казаков. Приставил к разбору важных бумаг и сообщений. дельными оказались они помощниками.

— Молодцы, молодцы, — не нахвалится Разин. — Не опозорили честь казацкую.

Смущаются Гусь и Присевка.

— А как же — дело народное.

Райская ягода

Взяв Самару, Разин дальше пошел — на север, к Симбирску.

Идет вверх по Волге Разин. А в это время следом за ним поднимается струг с виноградом. Это астраханцы решили послать атаману гостинец.

— Пусть отведает отец атаман. Пусть и казаки ягодой этой побалуются.

Виноград отборный — райская ягода. Грозди одна к одной.

Добрался струг до Царицына. В Царицыне Разина нет. Ушли отряды уже к Саратову.

Филат Василенок, старший на струге, подал команду трогаться дальше в путь.

Добрался струг до Саратова. В Саратове Разина нет. Ушли отряды уже к Самаре.

Призадумался Филат Василенок. Лето жаркое. Дорога дальняя. Портиться стал виноград. Половина всего осталась.

— Ну и прытко идет атаман!

Подумал Филат, все же решил догнать Разина.

— Налегай, налегай! — покрикивает на гребцов.

Налегают гребцы на весла.

Прибыли астраханцы в Самару. В Самаре Разина нет.

— О Господи праведный! — взмолился Филат Василенок. — За какие такие грехи наказал ты меня, несчастного?

От винограда и десятой доли теперь не осталось. Гребцы за дорогу к тому же устали. В струге течь появилась.

Думал, думал Филат Василенок, крутил свою бороду. В затылке и правой и левой рукой чесал. Прикидывал так и этак. Ясно Филату — не довезет он Разину гостинец в сохранности.

Решил Василенок дальше не плыть. «Эх, была не была, раздам я виноград самарцам. Детям, — подумал Филат. — Вот кому будет радость».

Так и поступил.

Для самарцев виноград — ягода невиданная. Собрались к берегу и мал и стар.

Раздавал Василенок виноград ребятишкам, приговаривал:

— Отец атаман Разин Степан Тимофеевич жалует.

То-то был праздник в тот день в Самаре! Виноград сочный, вкусный. Каждая ягода величиной с грецкий орех. Набивают ребята рты. Сок по губам, по щекам течет. Даже уши в соку виноградном.

Вернулся Василенок в Астрахань. Рассказал все, как было. Не довез, мол, виноград Разину. Раздал его в Самаре ребятам.

— Как! Почему? — возмутились астраханцы.

Обидно им, что их гостинец не попал к Степану Тимофеевичу. Наказали они Филата. А к Разину послали гонца с письмом.

Написали астраханцы про струг с виноградом, про Филата, про самарских ребят. В конце же письма сообщили: «Бит Филат Василенок нещадно кнутами. А будет воля твоя, отец атаман, так мы посадим его и в воду[1]. Отпиши».

Ответ от Разина прибыл.

Благодарил Степан Тимофеевич астраханцев за память, за струг. Написал и о Филате Василенке. Это место астраханцы читали раз десять. Вот что писал Разин:

«А Филатке Василенку моя атаманская милость». Далее шло о том, что жалует Разин Филата пятью соболями, то есть пятью соболиными шкурками, казацкой саблей и шапкой с малиновым верхом. «Дети, — значилось в разинском письме, — мне паче себя дороже. Ради оных и бьемся мы с барами. Ради оных мне жизни своей не жалко».

Дело было в крутых Жигулях

Дело было в крутых Жигулях. Избили разинцы товарища.

Началось все с того, что собрались они на высокой круче. Смотрели оттуда на даль и ширь. Простором речным любовались. Потом незаметно завязался у них разговор. Слово за словом. Шутка за шуткой. Кончилось тем, что заспорили разинцы вдруг, что бы сделал каждый из них, если бы стал царем. Вот до чего додумались.

— Я бы досыта ел, — заявил один.

— Я бы досыта спал, — заявил второй.

— Я бы ведрами брагу пил, — прозвучал и такой ответ.

— Я бы в кафтане ходил малиновом.

Пятый тоже мыслишку под хохот вставил:

— Ой, братцы! Если бы только я стал царем, я бы на персидской княжне женился.

Потом ответы пошли посерьезнее.

— Я бы все поменял местами. Простых людишек боярами сделал, бояр превратил в холопов.

— А я бы, как батька наш Степан Тимофеевич, волю любому и землю дал.

— Я бы дворянство извел под корень.

Увлеклись, размечтались не на шутку разинцы. Начали уже говорить и о том, что не под силу царю любому, будь ты хоть первым из первых царь. В голову лезут любые фантазии.

— Я бы скатерть завел самобранку. Бросил ее на землю. Эй, набегай, людишки, любого рода, любого племени — турок, башкир, казак. В обиде никто не будет.

— Я бы дивный город построил. Чтобы стены его — до неба, крыши — из хрусталя. Живите на славу, люди!

— А я бы такое сделал, чтобы люди не знали смерти.

— Я бы придумал живую воду, чтобы поднять из могил погибших в боях казаков.

— Дал бы я людям крылья, чтобы люди выше орлов летали.

Шумно ведется спор. О красивой жизни народ мечтает. И только парень один молча стоит, прислонившись к сосне, смотрит на других удивленно и глупо глазами хлопает.

— Ну, а ты бы, — полезли к нему казаки, — что ты сделал, если бы стал царем?

— Я-то? — переспросил парень.

— Ты-то.

— Я бы купил корову.

Сбил он ответом разинцев. Хоть и понятны его слова. В жизни парень, видать, намучился. Да не к месту его ответ. Зачем же в такую минуту он с дурацкой коровой сунулся? Обозлились на парня разинцы.

Дело было в крутых Жигулях. Побили товарища разинцы.

Качели

Быстро шел вверх по Волге Разин. Истомились войска в походе. И вот в каком-то приволжском большом селе стали они на отдых.

В первый же день казаки соорудили качели. Врыли в землю столбы — в каждом по пять саженей. Выше деревьев взлетали качели.

Сбежалось к берегу Волги все село. Визгу, смеху здесь было столько, что даже Волга сама дивилась, привставала волной на цыпочки, смотрела на шумный берег.

В полном разгаре отдых. Три дня как кругом веселье.

— Эх, простоять бы нам тут неделю! — поговаривают казаки.

К Волге, к качелям, вышел и Разин.

— А ну-ка, батька!

— Степан Тимофеевич!

— Место давай атаману! Место! — кричат казаки. Потащили его к качелям:

— Красоту какую кругом увидишь!

Усмехнулся Степан Тимофеевич:

— А вдруг как не то с высоты увижу?

— То самое, то, — не унимаются разинцы. — И Волгу, и плес, и приволжские кручи. Над лесом взлетишь, атаман. Как сокол расправишь крылья.

Залез на качели Разин. Вместе с девушкой местной, Дуняшей. Замерло сердце у юной Дуняши. Вцепилась она в веревки.

Набрали качели силу. То вверх, то вниз, то вверх, то вниз. Разгорячился Степан Тимофеевич. Разметались под ветром кудри. Полы кафтана, как крылья, дыбятся. Глаза черным огнем горят.

Все выше и выше взлетают качели. Режут небесную синь.

— Вот это да! По-атамански, по-атамански! — кричат казаки.

Побелела совсем Дуняша.

— Ух, боязно! Ух, боязно!

— Девка, держись за небо! — смеется какой-то остряк.

Состязаются весельчаки:

— Отец атаман, бабку мою не видишь?

— Может, ангелов в небе видишь?

— Как там Илья-пророк?

— И ангелов вижу, и бабку вижу. А вона едет в карете Илья-пророк, — отвечает на шутки Разин. А сам все время на север смотрит — туда, куда дальше идти походом. Даже ладошку к глазам подводит.

Заприметили это разинцы.

— Что там, отец атаман?

Молчит, не отвечает Степан Тимофеевич.

— Чего видишь, отец атаман?

Молчит, не отвечает Степан Тимофеевич.

Недоумевают внизу казаки. Может, пожар атаман увидел? Может, боярские струги идут по Волге? Или вовсе какая невидаль? Прекратилось вокруг веселье. Обступили качели разинцы.

— Что видишь, отец атаман?

Выждал Разин, когда все утихло:

— Горе людское вижу. Слезы сиротские вижу. Стоны народные слышу. Ждут нас люди добрые. На нас надеются.

Кольнули слова атамана казацкие души. Замедлили мах качели. Спрыгнул на землю Разин. Подошел к нему сотник Веригин:

— Правда твоя, атаман. Не ко времени отдых выбран.

— Верно, верно, — загудели кругом казаки. — Дальше пошли походом.

Поднялось крестьянское войско. Сотня за сотней. Отряд за отрядом. Вздыбилась дорожная пыль.

Остались в селе качели. Долго еще на них мальчишки взлетали в небо. И, замирая на высоте, вслед ушедшим войскам смотрели.

Епифан Кузьма-Желудок

Снятся боярам страшные сны. Снится им грозный всадник — Разин верхом на коне.

В тревоге живут бояре. И в Твери, и в Рязани, и в Орле, и в Москве, и в других городах и селах.

Послышится цокот копыт по дороге — затрясутся осинкой боярские ноги. Ветер ударит в окна — боярское сердце замрет и екнет.

Боярин Епифан Кузьма-Желудок боялся Разина не меньше других.

А тут еще барский холоп Дунайка рассказывал ему что ни день, то все новые и новые страсти. И, как назло, всегда к ночи.

Много про Разина разных слухов тогда ходило. И с боярами лют, и с царскими слугами крут. И даже попов не жалует. А сам он рожден сатаной и какой-то морской царицей.

В общем, нечистое это дело.

— Пули его не берут, — говорил Дунайка. — Пушки, завидя его, умолкают. Перед ним городские ворота сами с петель слетают.

— Ох, ох, пронеси господи! — крестился боярин Кузьма-Желудок.

— А еще он летает птицей, ныряет рыбой, — шепчет Дунайка. — Конь у него заколдованный — через реки и горы носит. Саблю имеет волшебную. Махом одним сто голов сбивает.

— Ох, ох, сохрани господи!

— А еще, — не умолкает Дунайка, — свистом своим, мой боярин, он на Волге суда привораживает. Свистнет — и станут на месте струги. Люди от погляда его каменеют.

— Ох, ох, не доведи свидеться!

Живет боярин, как заяц — в страхе. Потерял за месяц в весе два пуда. Постарел сразу на десять лет. Последних волос на голове лишился.

Молился боярин Кузьма-Желудок, чтобы беда прошла стороной.

Не услышал Господь молитвы.

И вот однажды ночью случилось страшное. Открыл бедняга глаза — Разин стоит у постели.

Захотел закричать боярин. Но не может.

И Разин молчит, лишь взглядом суровым смотрит.

Чувствует боярин, что под этим взглядом он каменеет.

Вспомнил слова Дунайки. Двинул рукой — не движется. Двинул ногой — не движется.

— О-о!.. — простонал несчастный. Но крик из души не вышел.

Утром слуги нашли хозяина мертвым.

— С чего бы?

— Да как-то случилось!

Не понимают в боярском доме, что с барином их стряслось.

— Что-то рано Господь прибрал.

— Жить бы ему да жить.

— Может, выпил боярин лишку?

— Может, что-то дурное съел?

— Сон ему, может, недобрый привиделся? Уж больно всю ночь стонал.

…Снятся боярам страшные сны. Снится им грозный всадник.

Красавец Лёвка

Красавец Лёвка заснул в дозоре. Полагалась за это у разинцев смерть.

Однажды отправился Разин проверять, как службу несут караулы.

Ночь была темная-темная. Звезд не видно. Луны не видно. Небо в тучах. Выбрал Степан Тимофеевич время перед рассветом, когда дозорных особенно клонит сон. Идет Разин от поста к посту. То тут, то там вырываются из темноты голоса:

— Стой! Отзовись!

Отзывается Степан Тимофеевич. Узнают разинский голос дозорные:

— Здравья желаем, отец атаман!

Надежно службу несут караулы. Доволен Степан Тимофеевич.

Прошел он шесть дозорных постов. Остался седьмой, последний. Тут и дежурил Лёвка. Красавец он потому, что кончик носа был у него обрублен. В шутку окрестили его так казаки. Когда-то ходил он походом в Ногайские степи. В одном из боев и лишился носа.

Стоял Лёвка в дозоре у самой реки, на волжской круче у старых сосен.

Вышел Разин к речному откосу. Никто не отозвался на звонкий шаг.

«Что такое?» — подумал Разин. Остановился. Тихонько свистнул. Минуту прождал ответа. Свистнул погромче. Опять тишина.

Прошел Разин вдоль откоса шагов пятнадцать и тут услышал какой-то звук. Застыл атаман. Прислушался.

Да это же просто казацкий храп!

Приблизился Степан Тимофеевич к спящему. Лёвку признал в нерадивом. Казак сидел на земле. Прислонился к сосне спиною. Что-то приятное снилось Лёвке. Он улыбался. Голова чуть склонилась на дуло пищали. Шапка сползла на лоб.

Стал заниматься рассвет. Спит беззаботно красавец Лёвка. Храпит на весь берег. Не чует нависшей над ним беды.

— Эка же черт безносый! — обозлился Степан Тимофеевич. Хотел разбудить казака. Потом передумал. Взяло озорство атамана. Решил он вынуть из Лёвкиных рук пищаль. Интересно, что Лёвка, проснувшись, скажет!

Легонько притронулся Степан Тимофеевич к дулу. Только потянул на себя пищаль, как тут же казак очнулся. Мигом вскочил на ноги. Разин и слова сказать не успел, как размахнулся казак пищалью. Оглоушил прикладом Разина. Свалился Степан Тимофеевич с ног.

Пришиб казак человека и только после этого посмотрел, кто же под руку ему попался.

Глянул — батюшки светы! Потемнело в глазах у Лёвки.

Бросился Лёвка к Разину.

— Отец атаман! — тормошит. — Отец атаман! Боже, да как же оно случилось?

Не приходит в себя Степан Тимофеевич. Удар у Лёвки пудовый.

Помчался Лёвка с откоса к Волге, шапкой воды зачерпнул. Вернулся. Бежит, спотыкаясь. Склонился над Разиным. Протирает виски и лоб.

Очнулся Степан Тимофеевич. Шатаясь, с земли поднялся. В тот же день атаманы решали судьбу казака. По всем статьям за сон в дозоре полагалась ему перекладина. Однако Разин взял казака под защиту.

— Для первого раза довольно с него плетей.

— Почему же, отец атаман?!

— За то, что пищаль удержал в руках, достоин казак смягчения.

— Да он ведь чуть не порушил твою атаманскую жизнь.

— Так не порушил. Помиловал, — усмехнулся Степан Тимофеевич, рукой проведя по темени: там шишка была с кулак.

Однако неделю спустя, когда заснул в дозоре другой казак, Разин первым сказал:

— На виселицу!

Строг был Степан Тимофеевич. Ой как строг! Умел миловать, умел и карать.

Десять и сорок

Не был Разин святым. Мог и сам выпить. Однако приходил в страшный гнев, когда люди перепивались.

А такое случалось.

Особенно падок к вину был казак Гавриил Копейка.

Встретил Степан Тимофеевич однажды Копейку. Разило спиртным от казака, словно из винной бочки.

Почуял Степан Тимофеевич запах:

— Пьян?!

— Никак нет, отец атаман! — нагло ответил Копейка.

А вранья Разин и вовсе терпеть не мог.

Встретил Степан Тимофеевич казака второй раз. Еле стоит на ногах Копейка. Глаза мутные-мутные. Осоловело на Разина смотрит.

— Пьян?!

— Никак нет, отец атаман! И не нюхал.

Не тронул Разин и на этот раз казака. Но пригрозил расправой.

Не помогло.

И вот как-то казак до того напился, что уже и идти не мог. Полз Копейка на четвереньках. Полз и наткнулся на Разина.

— Ирод! Ты снова пьян?!

— Ни-ни-как нет, о-о-тец-ата-та-ман. — Язык у казака заплетался. — Я-я ки-ки-сет обронил в тра-тра-ве.

— Ах ирод! Ах тараруй![2] — Обозлился Степан Тимофеевич страшно. — Эй, казаки, — плетей!

При слове «плетей» хмель из Копейки выдуло ветром. Повалился он Разину в ноги.

— Прости, атаман.

— Умеешь пить, умей и похмелье принять, — сурово ответил Разин.

Когда притащили лавку и плети, Степан Тимофеевич скомандовал:

— Десять ударов!

Всыпали.

— А теперь и еще сорок!

— За что же, отец атаман?

— За вранье, за тараруйство, — ответил Разин.

Не любил Степан Тимофеевич врунов. Ложь — самым великим грехом считал.

Скорпион

Казак Ксенофонт Горшок втерся в доверие к Разину. Началось все незаметно, по мелочам. То прочистит Горшок атаману трубку, то пыль из кафтана выбьет, то подведет под уздцы коня. Понадобится что-то Разину, Горшок тут как тут. Даже в баню ходил со Степаном Тимофеевичем, тер атаманскую спину.

— Средство мое надежное, — говорил казакам Горшок. — Я своего добьюсь. Я первой особой при отце атамане стану.

И правда. Не заметил Разин и сам того, как стал при нем Горшок человеком незаменимым, во всех делах чуть ли не первым советчиком. Но самое страшное — стал Горшок шептуном. Трет он в бане атаманскую спину, а сам:

— Отец атаман, а сотник Тарас Незлобин выпил лишку вчера вина и словом недобрым тебя помянул.

Наговорил на Тараса Горшок. Вот что сказал Незлобин: «Зазря отец атаман дал Ксенофонту большую волю».

Прочищает Горшок атаманскую трубку, а сам:

— Отец атаман, а башкирец Амирка тоже дурное о твоей атаманской особе молвил.

А на самом деле вот что сказал Амирка: «Я бы быстро Горшка отвадил».

Подводит Горшок атаману коня, а сам и тут незаметно про кого-то Разину что-то шепчет.

Вспыльчив Степан Тимофеевич. Крут на расправу. Попали в немилость к нему и сотник Тарас Незлобин, и башкирец Амирка. Пострадали без особой вины и другие.

Приобрел Горшок небывалую силу. Робели перед ним казаки. Боялись его доносов. Знали: если невзлюбит кого Горшок, не сладко тому придется.

Правда, лихой казак Епифан Гроза пригрозил Ксенофонту расправой. Однако угроза Епифана бедой для него же самого обернулась. Исчез куда-то Гроза, словно в воду канул. Притихли и вовсе теперь казаки. Шептуна за версту обходят.

И вдруг однажды пропал Горшок. Искали его, искали. Разин был в страшном гневе, шкуру грозился спустить с любого. Не помогло. Не нашелся Горшок, словно и вовсе на свете не жил.

Лишь через неделю, когда стих атаманский гнев, признались разинцы Разину: утопили они доносчика.

Но теперь уже Степан Тимофеевич не ругал казаков, не спустил, как грозился, шкуру. Разобрался за эту неделю Разин во всем, сам тому подивился, как так могло случиться, что при нем, при боевом атамане, и вдруг скорпион прижился.

Мало того, через несколько дней, когда новый казак решил занять при Разине то же самое место и, как Горшок, зашептал атаману на ухо: «Отец атаман, а десятник Фома Ефимов про тебя недоброе слово молвил…» — то Разин кликнул к себе казаков и тут же при всех приказал отрезать доносчику язык.

Разин и Калязин

— Батюшка Степан Тимофеевич!

— Ну что?

Сотник Титов запнулся.

— Что же молчишь?

— Боязно говорить, отец атаман. Гневаться очень будешь.

— Ну и ступай прочь, если боязно.

Однако Титов не уходил. Уходить не уходил, но и сказать о том, ради чего пришел, тоже никак не решался.

Посмотрел удивленно на сотника Разин. Титов — казак храбрый.

Что же такого могло случиться, чтобы казак оробел с ответом?

Наконец сотник отважился.

Выслушал Разин, минуту молчал. И вот тут-то гадай: то ли взорвется сейчас атаман, то ли шутку какую бросит. Неожиданно Разин расхохотался.

— Не врешь?

— Провалиться на месте, Степан Тимофеевич.

— Так все и было? Назвался Разиным?

— Так все и было. Атаманское имя твое использовал.

— А ну, волоки сюда.

Через минуту в шатер к Разину ввели человека.

Глянул Разин — вот это да! Атаман настоящий стоит перед Разиным. И даже внешне чем-то похож на Разина. Шапка с красным верхом на голове. Зеленые сапоги на ногах из сафьяна. Нарядный кафтан. Под кафтаном цветная рубаха. Глаза черные-черные. Черным огнем горят.

— Чудеса! — произнес Степан Тимофеевич. — Так ты, выходит, Разин и есть?

Вошедший зарозовел, смутился. Даже глаза потупил.

— По правде, Степан Тимофеевич, имя мое — Калязин.

— Казак?

— Нет. Из мужицкого рода.

— Чудеса! — опять повторил Разин. Переглянулся с Титовым, вспомнил недавний его рассказ.

Ходил Титов с группой казаков куда-то под Шацк. Заночевал однажды в какой-то деревне. От мужиков и узнал, что объявился где-то под Шацком Степан Тимофеевич Разин. «Какой еще Разин? — подумал сотник. — Откуда тут Разин?!»

— Разин, Разин, казак, с Дона он, — уверяли крестьяне.

Разыскал Титов того, кто был назван крестьянами Разиным.

— Ты Разин? — спросил.

— Разин, Степан Тимофеевич.

Понял Титов, что это самозванец. Потянулся было за саблей. Хотел вгорячах рубануть. Однако на самосуд не решился.

Схватил Титов с казаками шацкого Разина и привез его к Разину настоящему.

Смотрит Разин на «Разина»:

— Волю людишкам дал?

— Дал.

— Работящих людей не трогал?

— Не трогал, отец атаман.

— Народу служил с охотой?

— Ради него на господ и шел.

— Нужны атаманы, нужны, — проговорил Разин. Повернулся к Калязину: — Молодец! Ну что же — ступай. Стал атаманом — ходи в атаманах. Желаешь — будь Разиным. Желаешь — Калязиным. Зовись хоть горшком, хоть ухватом. Не дело на имени держится. Имя на деле держится.

Крикун и Красавчик

На одной из стоянок казак Мишка Бычок раздобыл петуха.

— Стянул?! — полезли к нему казаки.

— Нет, — озорно отвечает Мишка. — Мне бабка одна дала.

Однако все видят, что врет, шельмец, что стянул петуха, конечно.

Петух оказался особенный. Правда, внешне был он не очень казист. Скорее, наоборот. В какой-то драке лишился пера на шее. На одной из лап не хватало пальца.

Зато…

Петушиное племя вообще непривязчиво. А этот сразу привык к казаку. Ходил за Мишкой словно телок за маткой. И если, бывало, с Бычком кто-нибудь заговорит, сразу на тех сердился. Расправит крылья. Идет как воин. Спеши отойти, а то немедля клюнет.

Куры воду не очень любят. Сторонятся прудов и рек. А этот словно из утиного яйца народился. Даже, представьте, плавал. Мишка в воду, и он за ним. Мишка на струг, и тенью петух за Мишкой.

А главное, голос у петуха оказался на редкость звонким. Своим пронзительным криком будил он всех ни свет ни заря. Сердились вначале разинцы. Хотели крикуна придушить. Однако привыкли скоро. А привыкнув, даже полюбили. Напоминал им крик петушиный родные донские станицы, далекие хаты, детей и баб.

Петух погиб неожиданно, но очень геройской смертью. Запомнился разинцам этот день. Сидел петух на борту. День был жаркий. Палило солнце. Петька, прикрывши глаза, дремал. И вдруг привстал он на ноги, раскинул крылья и разразился особым каким-то криком. Глянули люди. Не поняли сразу. Потом разобрались. Вдоль борта проползла змея. Кто несмелый — тут же отпрянул. Другие схватились за сабли. Однако Петька опередил. Налетел на гадюку. Клювом — по черепу. Пришиб он ползучую тварь. Однако, видать, не до самой смерти. Ухитрилась гадюка кольнуть его в шею жалом. Успела смертью ответить на смерть.

Откуда на струге взялась змея? Сама заползла ли во время стоянки? Кто-то случайно с грузом ее занес? А может, был тут недобрый умысел, кто-то нарочно ее подбросил? Струг атаманский. Всякое может быть.

Грустили в тот день казаки. Словно что-то ушло родное.

Вскоре разинцы завели нового петуха. Но этот оказался неголосист. Воды как огня боялся. Всюду, паршивец, гадил. И хотя с виду красавцем был, однако только на суп годился.

Съели его казаки.

Разинка

В бою под Симбирском Разина тяжело ранило в голову.

Верные казаки везли атамана домой, на родную донскую землю. Между Волгой и Доном заночевали они на маленьком хуторе. Бережно перенесли больного в избу.

Вскоре к Разину подошел мальчик, подросток, постоял около Разина, не зная, как поступить, наконец протянул яблоко.

— Откушай, Степан Тимофеевич… Разинка.

— Что?!

— Разинкой называется, — объяснил мальчик.

Брови Разина от удивления приподнялись. Задумался атаман.

Было это в 1667 году, при первом походе Разина с казаками на Волгу. И тогда он ночевал на этом же самом хуторе.

Старик хозяин поутру возле дома высаживал яблони. Засмотрелся Степан Тимофеевич:

— Давай помогу.

— Доброе дело, — ответил старик.

Выкопал Разин ямку. Посадил яблоньку. Маленькую, еще без листочков. Хиленький, тоненький стебелек.

— Приезжай, Степушка, через три года. Отведать разинку, — приглашал атамана старик.

И вот прошло не три, а почти целых четыре года.

«Привела все же судьба, — подумал Разин. — К хорошим делам приводит».

— А где же дедусь? — спросил он у мальчика.

— Помер дедусь. Еще по весне. В самый садовый цвет. А как помирал, все кликал тебя, Степан Тимофеевич. Все про яблоньку говорил. Беречь ее и нам, и тем, что после родятся, наказывал.

Утром Разин глянул на дерево. Стояло оно молодое, пышное, сильное. Разбросало крепкие ветви в стороны. И висели на нем яркие, крупные — в два казацких кулака, душистые яблоки.

«Разинка!» — произнес про себя Степан Тимофеевич. Попросил он отнести себя на могилу дедову, поклонился холмику низко-низко и скомандовал трогаться дальше в путь.

После возвращения на Дон Разин был схвачен богатыми казаками. Его заковали в цепи, привезли в Москву и казнили на Красной площади.

Здравствуйте, друзья и товарищи. Здравствуйте, дорогие наши соотечественники. Сегодня в Русской школе русского языка доклад о восточных славянах. Сегодня в уроке русского языка доклад об украинцах, о русских и о белорусах.

Самый главный на сегодня доклад – это доклад об Украине и об украинцах.  Слушай нас, Украина. Слушай нас, Русь. Слушайте нас, белорусы. Слушайте все. И сразу к делу…

Украина – это одно из старых названий Днепра. Повторим, если вы почему-либо это не услышали, не расслышали или не обратили на это внимания. Украина – это старое название реки Днепр. Сейчас река Днепр называется Днепр. Или по-украински Днiпро. А было время, когда река Днепр в нижнем течении называлась Украина.

Нужно знать, что в слове Украина буква „и“ на самом…

Какую роль сыграла смута в России 17 века? и получил лучший ответ

Ответ от Михаил Брацило[гуру]
Многие знаменитые историки прошлого и настоящего пытались оценить факты истории Смутного времени. Первые русские историки В. Н. Татищев, М. М. Щербатов и Н. М. Карамзин видели в Смуте “безумную распрю знатных шляхецких родов”, “буйство народное”, “разврат русских людей от черни до вельмож”, “бунт безумный и беспощадный”. Н. М. Карамзин называл Смуту “делом ужасным и нелепым”, результатом “разврата”, подготовленного тиранством Ивана Грозного и властолюбием Бориса Годунова, повинного в убиении Дмитрия и пресечении законной династии. С. М. Соловьев полагал, что Смута была решительным столкновением общественных (земских) и “противуобщественных” (родовых) начал русского общества. В. Б. Кобрин определил Смутное время как “сложнейшее переплетение разнообразных противоречий – сословных и национальных, внутриклассовых и межклассовых”. Зарубежные историки Д. Честертон и Г. Нольте отмечали, что главным в Смуте было “яростное вторжение широких народных масс в сферы высшей политики”.Нет единства и в вопросе о причинах Смуты. Современники рассматривали Смуту так: “Смута – божья кара за грешную жизнь”. (“Новая повесть о российском царстве”, 1610 – 1611 гг.) . Н. М. Карамзин считал, что Смута вызвана вмешательством иноземных врагов России. Н. И. Костомаров сводил кризис к политическому вмешательству Польши, а самозванцам отводил роль проводников католического влияния. С. М. Соловьев связывал причины Смуты с внутренними факторами – “династическим кризисом”, а также с “дурным состоянием нравственности в обществе”, обращал внимание на эгоистичность устремлений различных социальных групп общества, особенно антигосударственную роль вольного казачества. В. О. Ключевский выстроил концепцию “смутного времени” как порождения сложного социального кризиса. Согласно данной концепции, поводом к Смуте послужило пресечение правящей династии Рюриковичей, представителей которой народное сознание признавало в качестве “природных государей”. Причины самой Смуты В. О. Ключевский видел в строе государственных повинностей, породившем социальную рознь. Нарушилась связь сословий: служилых и тягловых. Они отказались выполнять свои обязанности перед государством. Согласно схеме Ключевского начали Смуту бояре, затем настала очередь дворян, позже поднялись низы. С. Ф. Платонов видел истоки Смуты в правлении Ивана Грозного, который неразумной внутренней политикой привел к разделению русского общества на враждующие группировки.

Ответ от 3 ответа
[гуру]

Идеалами, освещавшими мой путь и сообщавшими мне смелость и мужество, были доброта, красота и истина. Без чувства солидарности с теми, кто разделяет мои убеждения, без преследования вечно неуловимого объективного в искусстве и в науке жизнь показалась бы мне абсолютно пустой.

Конец XVI и начало XVII вв. ознаменованы в русской истории смутой. Начавшаяся вверху, она быстро спустилась вниз, захватила все слои московского общества и поставила государство на край гибели. Смута продолжалась с лишком четверть века — со смерти Ианна Грозного до избрания на царство Михаила Федоровича (1584-1613). Продолжительность и интенсивность смуты ясно говорят о том, что она явилась не извне и не случайно, что корни ее таились глубоко в государственном организме. Но в то же время С. время поражает своей неясностью, неопределенностью. Это — не политическая революция, так как оно началось не во имя нового политического идеала и не привело к нему, хотя нельзя отрицать существования политических мотивов в смуте; это — не социальный переворот, так как опять-таки смута возникла не из социального движения, хотя в дальнейшем развитии с нею сплелись стремления некоторых слоев общества к социальной перемене. «Наша смута — это брожение больного государственного организма, стремившегося выйти из тех противоречий, к которым привел его предшествовавший ход истории и которые не могли быть разрешены мирным, обычным путем». Все прежние гипотезы о происхождении смуты, несмотря на то, что в каждой из них таится доля истины, приходится оставить, как не разрешающие вполне задачу. Главных противоречий, которые вызвали С. время, было два. Первое из них было политическое, которое можно определить словами проф. Ключевского: «Московский государь, которого ход истории вел к демократическому полновластию, должен был действовать посредством очень аристократической администрации»; обе эти силы, выросшие вместе благодаря государственному объединению Руси и вместе работавшие над ним, прониклись взаимным недоверием и враждой. Второе противоречие можно назвать социальным: московское правительство вынуждено было напрягать все свои силы для лучшего устройства высшей обороны государства и «под давлением этих высших потребностей приносить в жертву интересы промышленного и земледельческого классов, труд которых служил основанием народного хозяйства, интересам служилых землевладельцев», последствием чего явилось массовое бегство тяглого населения из центров на окраины, усилившееся с расширением государственной территории, годной для земледелия. Первое противоречие явилось результатом собирания уделов Москвой. Присоединение уделов не носило характера насильственной, истребительной войны.
Московское правительство оставляло удел в управлении прежнего его князя и довольствовалось тем, что последний признавал власть московского государя, становился его слугой. Власть московского государя, по выражению Ключевского, становилась не на место удельных князей, а над ними; «новый государственный порядок являлся новым слоем отношений и учреждений, который ложился поверх действовавшего прежде, не разрушая его, а только возлагая на него новые обязанности, указывая ему новые задачи». Новое княжеское боярство, оттеснив старинное боярство московское, заняло первые места по степени своего родословного старшинства, приняв только очень немногих из московских бояр в свою среду на равных с собою правах. Таким образом, вокруг московского государя образовался замкнутый круг князей-бояр, которые стали вершиной его администрации, его главным советом в управлении страной. Власти прежде правили государством поодиночке и по частям, а теперь стали править всей землей, занимая положение по старшинству своей породы. Московское правительство признало за ними это право, поддерживало даже его, способствовало его развитию в форме местничества, и тем самым впадало в вышеуказанное противоречие. Власть московских государей возникла на почве вотчинного права. Карамзин о смутном времени. Великий московский князь был вотчинником своего удела; все жители его территории были его «холопами». Весь предшествовавший ход истории вел к развитию этого взгляда на территорию и население. Признанием прав боярства великий князь изменял своим старинным традициям, которых в действительности не мог заменить другими. Первый понял это противоречие Иоанн Грозный. Московские бояре были сильны главным образом своими земельными родовыми владениями. Иоанн Грозный задумал произвести полную мобилизацию боярского землевладения, отняв у бояр их насиженные родовые удельные гнезда, предоставив им взамен другие земли, чтобы порвать их связь с землей, лишить их прежнего значения. Боярство было разбито; на смену его выдвинулся нижний придворный слой. Простые боярские роды, как Годуновы и Захарьины, захватили первенство при дворе. Уцелевшие остатки боярства озлоблялись и готовились к смуте. С другой стороны, XVI в. был эпохой внешних войн, окончившихся приобретением громадных пространств на востоке, юго-востоке и на западе. Для завоевания их и для закрепления новых приобретений потребовалось громадное количество военных сил, которые правительство набирало отовсюду, в трудных случаях не брезгуя услугами холопов. Служилый класс в Московском государстве получал, в виде жалованья, землю в поместье — а земля без рабочих рук не имела никакой ценности. Земля, далеко отстоявшая от границ военной обороны, тоже не имела значения, так как служилый человек с ней не мог служить. Поэтому правительство вынуждено было передать в служилые руки громадное пространство земель в центральной и южной частях государства. Дворцовые и черные крестьянские волости теряли свою самостоятельность и переходили под управление служилых людей. Прежнее деление на волости неминуемо должно было разрушаться при мелком испомещении. Процесс «окняжения» земель обостряется вышеуказанной мобилизацией земель, явившейся результатом гонений против боярства. Массовые выселения разоряли хозяйство служилых людей, но еще больше разоряли тяглецов. Начинается массовое переселение крестьянства на окраины. В то же время, крестьянству открывается для переселения громадная площадь заокского чернозема. Само правительство, заботясь об укреплении вновь приобретенных границ, поддерживает переселение на окраины. В результате, к концу царствования Грозного, выселение принимает характер общего бегства, усиливаемого недородами, эпидемиями, татарскими набегами. Большая часть служилых земель остается «в пусте»; наступает резкий экономический кризис. Крестьяне потеряли право самостоятельного землевладения, с испомещением на их землях служилых людей; посадское население оказалось вытесненным из южных посадов и городов, занятых военной силой: прежние торговые места принимают характер военно-административных поселений. Посадский люд бежит. В этом экономическом кризисе идет борьба за рабочие руки. Выигрывают более сильные — бояре и церковь. Страдательными элементами остается служилый класс и еще больше крестьянский элемент, который не только потерял право на свободное землепользование, но, при помощи кабальной записи, ссуд и вновь возникшего института старожильства (см.), начинает терять и свободу личную, приближаться к крепостному. В этой борьбе вырастает вражда между отдельными классами — между крупными владельцами-боярами и церковью, с одной стороны, и служилым классом — с другой. Тяглое население таит ненависть к угнетающим его сословиям и, раздражаясь против государственных испомещений, готово к открытому восстанию; оно бежит к казакам, которые уже давно отделили свои интересы от интересов государства. Один только север, где земля сохранилась в руках черных волостей, остается спокойным во время наступающей государственной «разрухи».

Смута. В развитии смуты в Московском государстве исследователи различают обыкновенно три периода: династический, во время которого происходит борьба за московский престол между различными претендентами (до 19 мая 1606 г.); социальный — время классовой борьбы в Московском государстве осложненной вмешательством в русские дела иностранных государств (до июля 1610 г.); национальный — борьба с иноземными элементами и выбор национального государя (до 21 февраля 1613 г.).

I период

Со смертью Грозного (18 марта 1584 г.) сразу открылось поприще для смуты. Не было власти, которая могла бы остановить, сдержать надвигавшееся бедствие. Наследник Иоанна IV, Феодор Иоаннович, был не способен к делам правления; царевич Дмитрий был еще в младенческих летах. Правление должно было попасть в руки бояр. На сцену выдвигалось боярство второстепенное — Юрьевы, Годуновы, — но сохранились еще остатки и князей-бояр (кн. Мстиславский, Шуйские, Воротынские и др.). Вокруг Дмитрия царевича собрались Нагие, родственники его по матери, и Бельский. Сейчас же по воцарении Федора Иоанновича Дмитрия царевича отослали в Углич, по всей вероятности, опасаясь возможности смуты. Во главе правления стоял Н. Р. Юрьев, но он скоро умер. Между Годуновым и остальными произошло столкновение. Сначала пострадали Мстиславский, Воротынские, Головины, потом и Шуйские. Дворцовая смута привела Годунова к регентству, к которому он стремился. Соперников у него после падения Шуйских не было. Когда в Москву пришла весть о смерти царевича Дмитрия, по городу пошли слухи, что Дмитрий убит по приказанию Годунова. Слухи эти были записаны прежде всего некоторыми иностранцами, а затем попали и в сказания, составленные значительно позже события. Большинство историков поверили сказаниям, и мнение об убийстве Дмитрия Годуновым стало общепринятым. Но в последнее время этот взгляд значительно подорван, и вряд ли найдется кто-нибудь из современных историков, который бы решительно склонился на сторону сказаний. Во всяком случае, роль, выпавшая на долю Годунова, была очень трудна: надо было умиротворить землю, надо было бороться с указанным выше кризисом. Не подлежит спору, что Борису удалось хоть на время облегчить тяжелое положение страны: об этом говорят все современные писатели, согласно указывая, что «московские люди начаша от скорби бывшия утешатися и тихо и безмятежно жити» и т. д. Но, конечно, Годунов не мог разрешить тех противоречий, к которым привел Россию весь ход предшествовавшей истории. Он не мог и не желал явиться успокоителем знати в политическом кризисе: это было не в его интересах. Иностранные и русские писатели отмечают, что в этом отношении Годунов явился продолжателем политики Грозного. В экономическом кризисе Годунов стал на сторону служилого класса, который, как это обнаружилось при дальнейшем развитии смуты, был одним из самых многочисленных и сильных в Московском государстве. Вообще положение тяглецов и гулящего люда при Годунове было тяжелое. Годунов хотел опереться на средний класс общества — служилый люд и посадских. Действительно, ему удалось при их помощи подняться, но не удалось удержаться. В 1594 г. умерла царевна Феодосия, дочь Феодора. Сам царь был недалек от смерти. Есть указания, что еще в 1593 г. московские вельможи рассуждали о кандидатах на Московский престол и намечали даже австрийского эрцгерцога Максимилиана. Это указание очень ценное, так как рисует настроение боярства. В 1598 г. скончался Федор, не назначив наследника. Все государство признало власть вдовы его Ирины, но она отказалась от престола и постриглась. Открылось междуцарствие. Было 4 кандидата на престол: Ф. Н. Романов, Годунов, кн. Ф. И. Мстиславский и Б. Я. Бельский. Шуйские занимали в это время приниженное положение и не могли явиться кандидатами. Карамзин о смутном времени. Самым серьезным претендентом, по мнению Сапеги, был Романов, самым дерзким — Бельский. Между претендентами шла оживленная борьба. В феврале 1598 г. был созван собор. По своему составу и характеру он ничем не отличался от других бывших соборов, и никакой подтасовки со стороны Годунова подозревать нельзя; наоборот, по составу своему собор был скорее неблагоприятен для Бориса, так как главной опоры Годунова — простых служилых дворян — на нем было мало, а лучше и полнее всего была представлена Москва, т. е. те слои аристократического дворянства московского, которые не особенно благоволили к Годунову. На соборе, однако, царем был избран Борис; но уже вскоре после избрания бояре затеяли интригу. Из донесения польского посла Сапеги видно, что большая часть московских бояр и князей, с Ф. H. Романовым и Бельским во главе, задумали посадить на престол Симеона Бекбулатовича (см.). Этим объясняется, почему в «подкрестной записи», данной боярами после венчания Годунова на царство, говорится, чтобы им не хотеть на царство Симеона. Первые три года царствования Годунова прошли спокойно, но с 1601 г. пошли неудачи. Наступил страшный голод, который продолжался до 1604 г. и во время которого погибло много народу. Масса голодного населения разбрелась по дорогам и стала грабить. Стали ходить слухи, что царевич Дмитрий жив. Все историки согласны в том, что в появлении самозванца главная роль принадлежала московскому боярству. Может быть, в связи с появлением слухов о самозванце стоит опала, постигшая сначала Бельского, а затем и Романовых, из которых наибольшей популярностью пользовался Федор Никитич. В 1601 г. они все были отправлены в ссылку, Федор Никитич был пострижен под именем Филарета. Вместе с Романовыми были сосланы их родственники: кн. Черкасские, Ситские, Шестуновы, Карповы, Репины. Вслед за ссылкой Романовых стали свирепствовать опалы и казни. Годунов, очевидно, искал нитей заговора, но ничего не находил. А между тем озлобление против него усиливалось. Старое боярство (бояре-князья) понемногу оправлялось от гонений Грозного и становилось во враждебные отношения к царю неродовитому. Когда самозванец (см. Лжедмитрий I) перешел через Днепр, настроение Северской Украины и вообще юга как нельзя больше благоприятствовало его намерениям. Вышеуказанный экономический кризис согнал на рубежи Московского государства толпы беглецов; их ловили и неволей записывали в государеву службу; они должны были покоряться, но сохраняли глухое раздражение, тем более, что их угнетали службой и десятинной пашней на государство. Вокруг стояли бродячие шайки казаков, которые постоянно пополнялись выходцами из центра и служилыми беглецами. Наконец, трехлетний голод, как раз перед появлением самозванца в русских пределах, накопил много «злодействующих гадов», которые всюду бродили и с которыми приходилось вести настоящую войну. Таким образом, горючий материал был готов. Набранный из беглецов служилый люд, да отчасти и боярские дети Украинской полосы, признали самозванца. После смерти Бориса бояре-князья в Москве стали против Годуновых и последние погибли. Самозванец с торжеством направился к Москве. В Туле его встретил цвет московского боярства — князья Василий, Дмитрий и Иван Шуйские, кн. Мстиславский, кн. Воротынский. Тут же в Туле самозванец показал боярам, что им с ним не жить: он их принял очень грубо, «наказываше и лаяше», и во всем давал предпочтение казакам и прочей мелкой братье. Самозванец не понял своего положения, не понял роли боярства, и оно сейчас же стало действовать против него. 20 июня самозванец приехал в Москву, а уже 30 июня состоялся суд над Шуйскими. Таким образом, не прошло и 10 дней, как Шуйские подняли уже борьбу против самозванца. На этот раз они поспешили, но скоро у них нашлись союзники. Первым примкнуло к боярам духовенство, а за ним последовал и торговый класс. Подготовка восстания началась в конце 1605 г. и тянулась полгода. 17 мая 1606 г. до 200 бояр и дворян ворвались в Кремль, и самозванец был убит. Теперь во главе правления очутилась старая боярская партия, которая и выбрала в цари В. Шуйского. «Боярско-княжеская реакция в Москве» (выражение С. Ф. Платонова), овладев политическим положением, возвела на царство своего родовитейшего вожака. Избрание на престол В. Шуйского произошло без совета всей земли. Братья Шуйские, В. В. Голицын с братьями, Ив. С. Куракин и И. М. Воротынский, сговорившись между собой, привели князя Василия Шуйского на лобное место и оттуда провозгласили царем. Естественно было ожидать, что народ будет против «выкрикнутого» царя и что против него окажется и второстепенное боярство (Романовы, Нагие, Бельский, М. Г. Салтыков и др.), которое понемногу стало оправляться от опал Бориса.

II период смуты

После своего избрания на престол Василий Шуйский счел необходимым разъяснить народу, почему избран он, а не кто другой. Мотивирует он причину своего избрания происхождением от Рюрика; другими словами, выставляет тот принцип, что старшинство «породы» дает право на старшинство власти. Это — принцип старинного боярства (см. Местничество). Восстанавливая старые боярские традиции, Шуйский должен был формально подтвердить права боярства и по возможности обеспечить их. Он это и сделал в своей крестоцеловальной записи, несомненно имеющей характер ограничения царской власти. Царь признал, что он не волен казнить своих холопов, т е. отказался от того принципа, который так резко выставил Грозный и потом принял Годунов. Запись удовлетворила князей-бояр, да и то не всех, но она не могла удовлетворить второстепенное боярство, мелкий служилый люд и массу населения. Смута продолжалась. Василий Шуйский немедленно разослал приверженцев Лжедимитрия — Бельского, Салтыкова и др. — по разным городам; с [[Романовы]ми, Нагими и прочими представителями второстепенного боярства он хотел ладить, но тут произошло несколько темных событий, которые указывают на то, что это ему не удалось. Филарета, который был возведен самозванцем в сан митрополита, В. Шуйский думал было возвести на патриарший стол, но обстоятельства показали ему, что на Филарета и Романовых положиться было нельзя. Не удалось ему сплотить и олигархический кружок князей-бояр: он частью распадался, частью становился во враждебные отношения к царю. Шуйский поспешил венчаться на царство, не дождавшись даже патриарха: его венчал новгородский митрополит Исидор, без обычной пышности. Чтобы рассеять слухи, что царевич Дмитрий жив, Шуйский придумал торжественное перенесение в Москву мощей царевича, причисленного церковью к лику святых; прибегнул он и к официозной публицистике. Но все было против него: по Москве разбрасывались подметные письма о том, что Дмитрий жив и скоро вернется, и Москва волновалась. 25 мая Шуйскому пришлось уже успокаивать чернь, которую поднял против него, как тогда говорили, П. Н. Шереметев. На южных окраинах государства разгорался пожар. Лишь только там стало известно о событиях 17 мая, как поднялась Северская земля, а за нею заокские, украинные и рязанские места; движение перешло на Вятку, Пермь, захватило и Астрахань. Волнение вспыхнуло также в новгородских, псковских и тверских местах. Это движение, обнявшее такое громадное пространство, носило по разным местам разный характер, преследовало разные цели, но несомненно, что оно было опасно для В. Шуйского. В Северской земле движение носило социальный характер и было направлено против бояр. Центром движения сделался здесь Путивль, а во главе движения стали кн. Григ. Петр. Шаховской и его «большой воевода» Болотников. Движение, поднятое Шаховским и Болотниковым, совершенно отличалось от прежнего: прежде боролись за попранные права Дмитрия, в которые верили, теперь — за новый общественный идеал; имя Дмитрия было только предлогом. Болотников призывал к себе народ, подавая надежду на социальные перемены. Подлинного текста его воззваний не сохранилось, но содержание их указано в грамоте патриарха Гермогена. Воззвания Болотникова, говорит Гермоген, внушают черни «всякия злые дела на убиение и грабеж», «велят боярским холопам побивати своих бояр и жены их, и вотчины, и поместья им сулят; и шпыням, и безымянникам ворам велят гостей и всех торговых людей побивати и животы их грабити; и призывают их воров к себе, и хотят им давати боярство и воеводство, и окольничество, и дьячество». В северной полосе городов украинных и рязанских поднялось служилое дворянство, которое не хотело мириться с боярским правительством Шуйского. Во главе рязанского ополчения стали Григорий Сунбулов и братья Ляпуновы, Прокопий и Захар, а тульское ополчение двинулось под начальством боярского сына Истомы Пашкова. Между тем, Болотников разбил царских воевод и двигался к Москве. По дороге он соединился с дворянскими ополчениями, вместе с ними подошел к Москве и остановился в селе Коломенском. Положение Шуйского стало крайне опасным. Почти половина государства поднялась против него, мятежные силы осаждали Москву, а у него не было войск не только для усмирения мятежа, но даже для защиты Москвы. К тому же мятежники отрезали доступ хлеба, и в Москве обнаружился голод. Среди осаждавших обнаружилась, однако, рознь: дворянство, с одной стороны, холопы, беглые крестьяне — с другой, могли мирно жить только до тех пор, пока не узнали намерений друг друга. Карамзин о смутном времени Как только дворянство познакомилось с целями Болотникова и его армии, оно немедленно отшатнулось от них. Сунбулов и Ляпуновы, хотя им и ненавистен был установившийся в Москве порядок, предпочли Шуйского и явились к нему с повинной. За ними стали переходить и другие дворяне. Тогда же подоспело на помощь ополчение из некоторых городов, и Шуйский был спасен. Болотников убежал сначала в Серпухов, затем в Калугу, из которой перешел в Тулу, где засел вместе с казачьим самозванцем Лжепетром. Этот новый самозванец появился среди терских казаков и выдавал себя за сына царя Федора, в действительности никогда не существовавшего. Появление его относится еще ко времени первого Лжедмитрия. К Болотникову пришел Шаховской; они решили запереться здесь и отсиживаться от Шуйского. Численность их войска превышала 30000 чел. Весной 1607 г. царь Василий решил энергично действовать против мятежников; но весенняя кампания была неудачна. Наконец, летом, с огромным войском он лично пошел на Тулу и осадил ее, усмиряя по дороге восставшие города и уничтожая мятежников: целыми тысячами сажали «пленных в воду», т. е. попросту топили. Треть государственной территории была отдана войскам на грабеж и разорение. Осада Тулы затянулась; ее удалось взять только тогда, когда придумали устроить на р. Упе плотину и затопить город. Шаховского сослали на Кубенское оз., Болотникова в Каргополь, где и утопили, Лжепетра повесили. Шуйский торжествовал, но ненадолго. Вместо того, чтобы идти усмирять северские города, где мятеж не прекращался, он распустил войска и вернулся в Москву праздновать победу. От внимания Шуйского не ускользнула социальная подкладка движения Болотникова. Это доказывается тем, что он рядом постановлений задумал укрепить на месте и подвергнуть надзору тот общественный слой, который обнаружил недовольство своим положением и стремился изменить его. Изданием подобных постановлений Шуйский признал существование смуты, но, стремясь победить ее одной репрессией, обнаружил непонимание действительного положения вещей. К августу 1607 г., когда В. Шуйский сидел под Тулой, появился в Стародубе Северском второй Лжедмитрий, которого народ очень метко окрестил Вором. Стародубцы уверовали в него и стали помогать ему. Скоро вокруг него составилась сборная дружина, из поляков, казачества и всяких проходимцев. Это не была земская дружина, которая собралась вокруг Лжедмитрия I: это была просто шайка «воров», которая не верила в царское происхождение нового самозванца и шла за ним в надежде на добычу. Вор разбил царское войско и остановился близ Москвы в селе Тушине, где и основал свой укрепленный стан. Отовсюду к нему стекались люди, жаждавшие легкой наживы. Особенно усилил Вора приход Лисовского и Яна Сапеги. Положение Шуйского было тяжелое. Юг не мог ему помочь; собственных сил у него не было. Оставалась надежда на север, сравнительно более спокойный и мало пострадавший от смуты. С другой стороны, и Вор не мог взять Москвы. Оба соперника были слабы и не могли одолеть друг друга. Народ развращался и забывал о долге и чести, служа попеременно то одному, то другому. В 1608 г. В. Шуйский послал своего племянника Михаила Васильевича Скопина-Шуйского (см.) за помощью к шведам. Русские уступили Швеции город Карелу с провинцией, отказались от видов на Ливонию и обязались вечным союзом против Польши, за что и получили вспомогательный отряд в 6 тыс. чел. Скопин двинулся из Новгорода к Москве, очищая по пути северо-запад от тушинцев. Из Астрахани шел Шереметев, подавляя мятеж по Волге. В Александровской слободе они соединились и пошли к Москве. К этому времени Тушино перестало существовать. Случилось это таким образом: когда Сигизмунд узнал о союзе России со Швецией, он объявил ей войну и осадил Смоленск. В Тушино были посланы послы к тамошним польским отрядам с требованием присоединения к королю. Среди поляков начался раскол: одни повиновались приказу короля, другие — нет. Положение Вора и прежде было трудное: с ним никто не церемонился, его оскорбляли, чуть не били; теперь оно стало невыносимо. Вор решился оставить Тушино и бежал в Калугу. Вокруг Вора во время его стоянки в Тушине собрался двор из московских людей, которые не хотели служить Шуйскому. Среди них были представители очень высоких слоев московской знати, но знати дворцовой — митрополит Филарет (Романов), кн. Трубецкие, Салтыковы, Годуновы и др.; были и люди незнатные, которые стремились выслужиться, получить вес и значение в государстве — Молчанов, Ив. Грамотин, Федька Андронов и пр. Сигизмунд предложил им отдаться под власть короля. Филарет и тушинские бояре отвечали, что избрание царя не дело их одних, что они ничего не могут сделать без совета земли. Вместе с тем, они вошли между собой и поляками в соглашение не приставать к В. Шуйскому и не желать царя из «иных бояр московских никого» и завели переговоры с Сигизмундом о том, чтобы он прислал на московское царство своего сына Владислава. От русских тушинцев было отправлено посольство, во главе которого стали Салтыковы, кн. Рубец-Масальский, Плещеевы, Хворостин, Вельяминов — все большие дворяне — и несколько человек низкого происхождения. 4 февр. 1610 г. они заключили с Сигизмундом договор, выясняющий стремления «довольно посредственной знати и выслужившихся дельцов». Главнейшие его пункты след.: 1) Владислав венчается на царство православным патриархом; 2) православие должно быть почитаемо по-прежнему: 3) имущество и права всех чинов остаются неприкосновенными; 4) суд совершается по старине; законодательную власть Владислав разделяет с боярами и земским собором; 5) казнь может быть совершена только по суду и с ведома бояр; имущество близких виновного не должно подвергаться конфискациям; 6) подати, собираются по старине; назначение новых делается с согласия бояр; 7) крестьянский переход запрещается; людей высоких чинов Владислав обязан не понижать невинно, а меньших должен повышать по заслугам; выезд в другие страны для науки разрешается; 9) холопы остаются в прежнем положении. Анализируя этот договор, мы находим: 1) что он национальный и строго консервативный, 2) что он защищает больше всего интересы служилого сословия, и 3) что он, несомненно, вводит некоторые новшества; особенно характерны в этом отношении пункты 5, 6 и 8. Между тем, Скопин-Шуйский с торжеством 12 марта 1610 г. вошел в освобожденную Москву. Москва ликовала, с великой радостью приветствуя 24-летнего героя. Ликовал и Шуйский, надеясь, что дни испытания кончились. Но во время этих ликований Скопин внезапно умер. Пошел слух, что его отравили. Есть известие, что Ляпунов предложил Скопину «ссадить» Василия Шуйского и самому занять престол, но Скопин отверг это предложение. После того, как об этом узнал царь, он охладел к племяннику. Во всяком случае, смерть Скопина разрушила связь Шуйского с народом. Над войском стал воеводой брат царя Димитрий, совершенно бездарная личность. Он двинулся на освобождение Смоленска, но у деревни Клушина был позорно разбит польским гетманом Жолкевским. Жолкевский ловко воспользовался победой: он быстро пошел к Москве, по дороге овладевая русскими городами и приводя их к присяге Владиславу. К Москве же поспешил из Калуги и Вор. Когда в Москве узнали об исходе сражения при Клушине, поднялся «мятеж велик во всех людях — подвизашася на царя». Приближение Жолкевского и Вора ускорило катастрофу. В свержении с престола Шуйского главная роль выпала на долю служилого класса, во главе которого агитировал Захар Ляпунов. Немалое участие принимала в этом и дворцовая знать, в том числе Филарет Никитич. После нескольких неудачных попыток, противники Шуйского собрались у Серпуховских ворот, объявили себя советом всей земли и «ссадили» царя.

III nepиод смуты

Москва очутилась без правительства, а между тем, оно ей было нужно теперь больше, чем когда-либо: с двух сторон ее теснили враги. Все сознавали это, но не знали, на ком остановиться. Ляпунов и рязанские служилые люди хотели поставить царем кн. В. Голицына; Филарет, Салтыковы и прочие тушинцы имели другие намерения; высшая знать, во главе которой стояли Ф. И. Мстиславский и И. С. Куракин, решила подождать. Правление было передано в руки боярской думы, состоявшей из 7 членов. «Седмочисленные бояре» не сумели взять власть в свои руки. Они сделали попытку собрать земский собор, но она не удалась. Боязнь Вора, на сторону которого становилась чернь, заставила их впустить в Москву Жолкевского, но он вошел только тогда, когда Москва согласилась на избрание Владислава. 27 августа Москва присягнула Владиславу. Если избрание Владислава и не было совершено обычным путем, на настоящем земском соборе, то тем не менее бояре не решились на этот шаг одни, а собрали представителей от разных слоев государства и образовали нечто вроде земского собора, который признали за совет всей земли. После долгих переговоров обеими сторонами был принят прежний договор, с некоторыми изменениями: 1) Владислав должен был принять православие; 2) вычеркнут был пункт о свободе выезда за границу для наук и 3) уничтожена была статья о повышении меньших людей. В этих изменениях видно влияние духовенства и боярства. Договор об избрании Владислава был отправлен к Сигизмунду с великим посольством, состоявшим почти из 1000 лиц: сюда входили представители почти всех сословий. Очень вероятно, что в посольство вошла большая часть членов «совета всей земли», избравшего Владислава. Во главе посольства стояли митр. Филарет и кн. В. П. Голицын. Посольство не имело успеха: Сигизмунд сам хотел сесть на московский престол. Когда Жолкевский понял, что намерение Сигизмунда непоколебимо, он оставил Москву, понимая, что русские не примирятся с этим. Сигизмунд медлил, старался застращать послов, но они не отступали от договора. Тогда он прибегнул к подкупу некоторых членов, что ему и удалось: они уехали из-под Смоленска подготовлять почву для избрания Сигизмунда, но оставшиеся были непоколебимы. В то же время в Москве «седмочисленные бояре» потеряли всякое значение; власть перешла в руки поляков и новообразовавшегося правительственного кружка, изменившего русскому делу и предавшегося Сигизмунду. Этот кружок состоял из Ив. Мих. Салтыкова, кн. Ю. Д. Хворостинина, Н. Д. Вельяминова, М. А. Молчанова, Грамотина, Федьки Андронова и мн. др. Таким образом, первая попытка московских людей восстановить власть кончилась полной неудачей: вместо равноправной унии с Польшей Русь рисковала попасть в полное подчинение от нее. Неудавшаяся попытка навсегда положила конец политическому значению бояр и боярской думы. Как только русские поняли, что ошиблись в выборе Владислава, как только увидели, что Сигизмунд не снимает осады Смоленска и обманывает их, национальное и религиозное чувство начало пробуждаться. В конце октября 1610 г. послы из-под Смоленска прислали грамоту об угрожающем обороте дел; в самой Москве патриоты в подметных письмах раскрывали народу истину. Все взоры обратились на патриарха Гермогена: он понял свою задачу, но не сразу мог взяться за ее исполнение. После штурма Смоленска 21 ноября произошло первое серьезное столкновение Гермогена с Салтыковым, который пытался склонить патриарха на сторону Сигизмунда; но Гермоген еще не решался призвать народ на открытую борьбу с поляками. Смерть Вора и распадение посольства заставили его «повелевати на кровь дерзнути» — и во второй половине декабря он начал рассылать по городам грамоты. Это было открыто, и Гермоген поплатился заточением. Призыв его, однако, был услышан. Первым поднялся из Рязанской земли Прокопий Ляпунов. Он стал собирать войско на поляков и в январе 1611 г. двинулся к Москве. К Ляпунову шли земские дружины со всех сторон; даже тушинское казачество пошло на выручку Москвы, под начальством кн. Д. Т. Трубецкого и Заруцкого. Поляки, после битвы с жителями Москвы и подошедшими земскими дружинами, заперлись в Кремле и Китай-городе. Положение польского отряда (около 3000 чел.) было опасное, тем более, что и запасов у него было мало. Сигизмунд не мог ему помочь, он сам был не в силах покончить со Смоленском. Ополчения земские и казацкие соединились и обложили Кремль, но между ними сразу пошла рознь. Тем не менее, рать объявила себя советом земли и стала править государством, так как не было другого правительства. Вследствие усилившейся розни между земцами и казачеством решено было в июне 16 1 1 г. составить общее постановление. Приговор представителей казачества и служилых людей, которые составляли главное ядро земского войска, очень обширен: он должен был устроить не только войско, но и государство. Высшая власть должна принадлежать всему войску, которое именует себя «всею землею»; воеводы — только исполнительные органы этого совета, сохраняющего за собой право их смещении, если они будут плохо вести дела. Суд принадлежит воеводам, но казнить они могут только с одобрения «совета всей земли», иначе им грозит смерть. Затем очень точно и подробно урегулированы дела поместные. Все пожалования Вора и Сигизмунда объявлены не имеющими значения. Казаки «старые» могут получать поместья и становиться, таким образом, в ряды служилых людей. Далее идут постановления о возвращении беглых холопов, которые именовали себя казаками (новые казаки), прежним их господам; в значительной степени стеснялось своеволие казаков. Наконец, было учреждено приказное управление по московскому образцу. Из этого приговора ясно, что собравшаяся под Москву рать считала себя представительством всей земли и что на совете главная роль принадлежала земским служилым людям, а не казакам. Этот приговор характерен еще и тем, что свидетельствует о значении, которое понемногу приобретал служилый класс. Но преобладание служилых людей было непродолжительно; казаки не могли быть солидарны с ними. Дело кончилось убийством Ляпунова и бегством земщины. Надежды русских на ополчение не оправдались: Москва осталась в руках поляков, Смоленск к этому времени был взят Сигизмундом, Новгород — шведами; вокруг Москвы расположились казаки, которые грабили народ, бесчинствовали и готовили новую смуту, провозгласив сына Марины, жившей в связи с Заруцким, русским царем. Государство, по-видимому, гибло; но поднялось народное движение на всем севере и северо-востоке Руси. На этот раз оно отделилось от казачества и стало действовать самостоятельно. Гермоген своими грамотами влил одушевление в сердца русских. Центром движения стал Нижний. Во главе хозяйственной организации был поставлен Минин, а власть над войском вручена была кн. Пожарскому. В марте 1612 г. ополчение двинулось к Ярославлю, чтобы занять этот важный пункт, где скрещивалось много дорог и куда направились казаки, встав открыто в враждебное отношение к новому ополчению. Ярославль был занят; ополчение простояло здесь три месяца, потому что надо было «строить» не только войско, но и землю; Пожарский хотел собрать собор для выбора царя, но последнее не удалось. Около 20 августа 1612 г. ополчение из Ярославля двинулось под Москву. 22 октября был взят Китай-город, а через несколько дней сдался и Кремль. По взятии Москвы, грамотой от 15 ноября, Пожарский созвал представителей от городов, по 10 человек, для выбора царя. Сигизмунд вздумал было идти на Москву, но у него не хватило сил взять Волок, и он ушел обратно. В январе 1613 г. съехались выборные. Собор был один из самых многолюдных и наиболее полных: на нем были представители даже черных волостей, чего не бывало прежде. Выставлено было четыре кандидата: В. И. Шуйский, Воротынский, Трубецкой и М. Ф. Романов. Современники обвиняли Пожарского, что и он сильно агитировал в свою пользу, но вряд ли это можно допустить. Во всяком случае, выборы были очень бурные. Сохранилось предание, что Филарет требовал ограничительных условий для нового царя и указывал на М. Ф. Романова, как на самого подходящего кандидата. Выбран был действительно Михаил Федорович, и несомненно, ему были предложены те ограничительные условия, о которых писал Филарет: «Предоставить полный ход правосудию по старым законам страны; никого не судить и не осуждать высочайшей властью; без собора не вводить никаких новых законов, не отягчать подданных новыми налогами и не принимать самомалейших решений в ратных и земских делах». Избрание состоялось 7 февр., но официальное объявление было отложено до 21-го, чтобы за это время выведать, как примет народ нового царя. С избранием царя кончилась смута, так как теперь была власть, которую признавали все и на которую можно было бы опереться. Но последствия смуты продолжались долго: ими, можно сказать, наполнен весь XVII в.

Николай Михайлович Карамзин (1 (12) декабря 1766, родовое поместье Знаменское Симбирского уезда Казанской губернии (по другим данным — с. Михайловка (Преображенское), Бузулукский уезд, Казанская губерния) — 22 мая (3 июня) 1826,Санкт-Петербург) — русский историк-историограф, писатель, поэт. Зачем?

Николай Михайлович Карамзин родился 1 (12) декабря 1766 года около Симбирска. Вырос в усадьбе отца — отставного капитана Михаила Егоровича Карамзина (1724—1783) среднепоместного симбирского дворянина, потомка крымско-татарского мурзы Кара-Мурза. Получил домашнее образование, с четырнадцати лет обучался в Москве в пансионе профессора Московского университета Шадена, одновременно посещая лекции в Университете.

В 1778 г. Карамзин был отправлен в Москву в пансион профессора Московского университета И. М. Шадена.

В 1783 году, по настоянию отца, поступил на службу в петербургский гвардейский полк, но вскоре вышел в отставку. Ко времени военной службы относятся первые литературные опыты. После отставки некоторое время жил в Симбирске, а потом — в Москве. Во время пребывания в Симбирске вступил в масонскую ложу «Золотого венца», а по приезде в Москву в течение четырёх лет (1785—1789) был членом масонской ложи «Дружеское учёное общество».

В Москве Карамзин познакомился с писателями и литераторами: Н. И. Новиковым, А. М. Кутузовым, А. А. Петровым, участвовал в издании первого русского журнала для детей — «Детское чтение для сердца и разума».

По возвращении из поездки в Европу, Карамзин поселился в Москве и начал деятельность в качестве профессионального писателя и журналиста, приступив к изданию «Московского журнала» 1791—1792 (первый русский литературный журнал, в котором среди других произведений Карамзина появилась упрочившая его славу повесть «Бедная Лиза»), затем выпустил ряд сборников и альманахов: «Аглая», «Аониды», «Пантеон иностранной словесности», «Мои безделки», которые сделали сентиментализм основным литературным течением в России, а Карамзина — его признанным лидером.

Император Александр I именным указом от 31 октября 1803 даровал звание историографа Николаю Михайловичу Карамзину; к званию тогда же было добавлено 2 тыс. руб. ежегодного жалования. Титул историографа в России после смерти Карамзина не возобновлялся.

С начала XIX века Карамзин постепенно отошёл от художественной литературы, а с 1804 г., будучи назначенным Александром I на должность историографа, он прекратил всякую литературную работу, «постригаясь в историки». В 1811 году он написал «Записку о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях», в которой отражались взгляды консервативных слоёв общества, недовольных либеральными реформами императора. Своей задачей Карамзин ставил доказательство того, что никаких преобразований проводить в стране не нужно. Его записка сыграла важную роль в судьбе великого российского государственного деятеля и реформатора, главного идеолога и разработчика реформ Александра I Михаила Михайловича Сперанского. Которого, через год после «записки», император сослал на 9 лет в Пермь.

«Записка о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях» сыграла также роль набросков к последующему огромному труду Николая Михайловича по русской истории. В феврале 1818 года Карамзин выпустил в продажу первые восемь томов «Истории государства российского», трёхтысячный тираж которых разошёлся в течение месяца. В последующие годы вышли ещё три тома «Истории», появился ряд переводов её на главнейшие европейские языки. Освещение русского исторического процесса сблизило Карамзина с двором и царём, поселившим его подле себя в Царском селе. Политические воззрения Карамзина эволюционировали постепенно, и к концу жизни он являлся убеждённым сторонником абсолютной монархии.

Николаем Михайловичем Карамзиным в «Истории государства Российского» подробно рассказано о трагических событиях начала 17 столетия, о причинах возникновения Великой Смуты, ее основных событиях и деятелях. Более 60 страниц «Истории» автор посвятил осаде Троице — Сергиева монастыря 1610 — 1610 гг.

Время Смуты Карамзин описывает как «ужаснейшее из явлений в своей истории». Он видит причины Смуты в «неистовом тиранстве 24 лет Иоанновых, в адской игре Борисова властолюбия, в бедствиях свирепого голода и всемерных разбоях (ожесточениях) сердец, разврате народа — всем, что предшествует ниспровержением государств, осужденных провидением на гибель или мучительное возрождение». Таким образом, даже в этих строках чувствуется монархическая тенденциозность и религиозный провиденциализм автора, хотя мы не можем упрекать в этом Карамзина, так как он ученик и одновременно учитель своей эпохи. Но, несмотря на это, нам до сих пор интересен тот фактический материал, который он поместил в свою «Историю…» и его взгляды на «историю» начала XVII, преломленные в XIX в.

Н.М. Карамзин выставляет и отстаивает на протяжении всего своего повествования только единственную линию событий, в которой он, по-видимому, был полностью уверен: царевич Дмитрий был убит в Угличе по приказу Годунова, которому «царский венец мерещился во сне и наяву» и что царевичем Дмитрием назвался беглый монах Чудова монастыря Григорий Отрепьев (официальная версия Бориса Годунова). Карамзин считает, что «мысль чудная» «поселилась и жила в душе мечтателя в Чудовом монастыре и путем к осуществлению этой цели была Литва. Автор считает, что уже тогда самозванец полагался на «легковерие русского народа. Ведь в России венценосец считался «земным Богом».

В «Истории государства Российского» Карамзин дает резко отрицательную характеристику Борису Годунову как убийце царевича Дмитрия: «надменный своими достоинствами и заслугами, славою и лестью Борис смотрел еще выше и с дерзким вожделением. Престол казался Борису райским местом». Сноска Но ранее, в 1801 г. Карамзин печатал в «Вестнике Европы» статью «Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице», в которой довольно подробно говорилось о правлении Годунова. Карамзин тогда еще не мог безоговорочно согласиться с версией убийства, он тщательно обдумывал все аргументы «за» и «против», стремясь понять характер этого государя и оценить его роль в истории. «Если бы Годунов, — размышлял писатель, — не убийством себе очистил путь к престолу, то история назвала бы его славным царем». Стоя у гробницы Годунова Карамзин готов отвергнуть обвинения в убийстве: «Что, если мы клевещем на сей пепел, несправедливо терзаем память человека, веря ложным мнениям, принятым в летопись бессмысленно или враждебно?». В «Истории…» Карамзин уже ничего не ставит под сомнение, так как следует поставленным задачам и заказу государя.

Но можно быть уверенным в одном: в той решающей роли, которую сыграла Речь Посполитая в выдвижении «названного» Дмитрия на Московский престол. Здесь у Карамзина можно разглядеть идею заключения унии между Речью Посполитой и Московским государством: «еще никогда так близко, после побед Стефана Батория, Речь Посполитая не подходила к Московскому трону». Лжедмитрий I, «имея наружность некрасивую, заменял сию невыгоду живостью и смелостью ума, красноречием, осанкою, благородством». И, действительно, нужно быть достаточно умным и хитрым, чтобы (учитывая все вышеперечисленные версии о происхождении Лжедмитрия), придя в Литву добраться до Сигизмунда и использовать пограничные споры между Борисом Годуновым и Константином Вишневецким, «честолюбие и легкомысленность» Юрия Мнишка. «Должно отдать справедливость уму Разстричи: предав себя иезуитам, он выбрал действеннейшее средство одушевить ревностью беспечного Сигизмунда». Таким образом, «названный» Дмитрий нашел свою поддержку в светском и духовном мире, обещая всем участникам этой авантюры то, чего они больше всего желали: иезуиты — распространения католичества в России, Сигизмунду III с помощью Москвы очень хотелось вернуть шведский трон. Юрия Мнишка все авторы называют (не исключение и Н.М. Карамзин) описывают как «тщеславного и дальновидного человека, очень любившего деньги. Отдавая дочь свою Марину, подобно ему честолюбивую и ветреную» замуж за Лжедмитрия I, он составил такой брачный контракт, который не только покрыл бы все долги Мнишка, но и обеспечил бы его потомков в случае провала всего запланированного.

Но на протяжении всего повествования Н.М. Карамзин в одно и то же время называет Лжедмитрия «ужаснейшим явлением в истории России». Сноска

В это же время «Московское правительство обнаружило излишний страх перед Речью Посполитой из опасения того, что за самозванца хотят стоять всею Польшей и Литвою». И это было первой из причин, почему многие князья (Голицын, Салтыков, Басманов) вместе с войском переходят на сторону Лжедмитрия. Хотя здесь возникает еще одна версия, что все это происходило по плану боярской оппозиции. Став царем, Дмитрий «угодив всей России милостями к невинным жертвам Борисова тиранства, старался угодить ей и благодеяниями общими…». Сноска Тем самым Карамзин показывает, что царь хочет угодить всем сразу — и вот в чем его ошибка. Лжедмитрий лавирует между польскими панами и московскими боярами, между православными и католичеством, не найдя себе ревностных приверженцев ни там, ни там.

После воцарения Дмитрий не выполняет обещаний, данных иезуитам, меняется его тон по отношению к Сигизмунду. Когда во время пребывания посла Речи Посполитой в Москве «отдали в руки царского дьяка Афанасия Ивановича Власьева письма, он, взяв его, подал государю и тихо прочитал его титул. Там не было написано «цесарю». Лжедмитрий I даже не захотел его читать, на что посол ответил: «Вы на свой трон посажены с благосклонностью его королевской милости и поддержки нашего польского народа». После чего все-таки конфликт был улажен. Таким образом мы впоследствии увидим, что Сигизмунд оставит Лжедмитрия.

Также Карамзин указывает, что первым врагом Лжедмитрия I был он сам, «легкомысленный и вспыльчивый от природы, грубый от плохого воспитания — надменный, безрассудный и неосторожный от счастья». Его осуждали за странные забавы, любовь к иноземцам, некоторую расточительность. Он был настолько уверен в себе, что даже прощал своих злейших врагов, и обличителей (князь Шуйский — глава последующего заговора против Лжедмитрия).

Неизвестно, какие цели преследовал Лжедмитрий, женясь на Марине Мнишек: может быть, он ее действительно любил, а может быть, это был лишь пункт договора с Юрием Мнишком. Этого не знает Карамзин, и, скорей всего, не узнаем и мы.

17 мая 1606 г. группой бояр был совершен переворот, в результате которого Лжедмитрий был убит. Бояре спасли Мнишков и польских панов, видимо, по договоренности с Сигизмундом, которому они говорили о решении низложить «царя» и «возможно, предложить престол Московский сыну Сигизмунда — Владиславу».

Таким образом, идея унии вновь возникает, но мы знаем, что ей не суждено сбыться. Можно отметить из всего вышесказанного, что вся ситуация с Лжедмитрием I являет собой кульминацию могущества Речи Посполитой, тот момент, когда Речь Посполитая при благоприятных стечениях обстоятельств могла бы главенствовать в унии с Москвой.

Н.М. Карамзин описывает события Смутного времени достаточно тенденциозно, следуя государственному заказу. Он не ставит цель показать различные версии неоднозначных событий, и, наоборот, водит читателя в историю, в которой у последнего не должно остаться и тени сомнения в прочитанном. Карамзин своей работой должен был показать мощь и незыблемость Российского государства. И чтобы не ввергать читателя в сомнения, нередко навязывает свою точку зрения. И здесь можно поставить вопрос об однозначности позиций Карамзина при рассмотрении событий Смутного времени.

События начала XVII в. занимают особое место в истории средневековой Руси. Это было время небывалых противоречий и контрастов во всех областях жизни, по мнению исследователей, небывалых контрастов даже по сравнению с острейшими потрясениями второй половины XVI в. В событиях конца XVI — начала XVII вв. переплелись и гневный протест народа против голода, отмены Юрьева дня, лихоимства и произвола, и героическая защита родной земли от посягательств со стороны иноземных захватчиков. Зачем это здесь? Помести это во введение или в нач. 1 гл

Катастрофическим было положение русской земли в первые десятилетия XVII в., когда оказалось разрушенным достигнутое дорогой ценой единство страны, возникла сложнейшая проблема возвращения Новгорода и Смоленска. Это не надо.

Карамзин Николай Михайлович

Карамзин Николай Михайлович (1766–1826) – русский писатель и историк. Родился 1 (12) декабря 1766 года в деревне Михайловна Симбирской губернии в семье отставного армейского офицера. В 14 лет начал учиться в Московском частном пансионе профессора Шадена. Окончив его в 1783 году, приехал в Преображенский полк в Петербург. Уйдя в отставку в чине подпоручика в 1784 г., Карамзин переехал в Москву, где стал одним из деятельных участников журнала «Детское чтение для сердца и разума», издававшегося Н.И. Новиковым, и сблизился с масонами. Занялся переводами религиозно-нравоучительных сочинений. С 1787 г. регулярно публиковал свои переводы «Времен года» Томсона, «Деревенских вечеров
» Жанлис, трагедии У. Шекспира «Юлий Цезарь», трагедии Лессинга «Эмилия Галотти
».

Спустя несколько лет Карамзин основал «Московский журнал
» (1791–1792) – литературно-художественное периодическое издание, в котором публиковались сочинения современных западноевропейских и российских авторов. Повесть «Бедная Лиза
» (1792) принесла ему немедленное признание. В 1790-х годах он был главой русского сентиментализма, а также вдохновителем движения за раскрепощение русской прозы, находившейся в стилистической зависимости от церковнославянского богослужебного языка. Постепенно его интересы переместились из области литературы в область истории. После восшествия на престол в 1801 году императора Александра I он основал новый журнал «Вестник Европы» (1802–1830) – первый из многочисленных российских литературно-политических журналов-обозрений. В 1804 году ушел с поста редактора, принял должность императорского историографа и приступил к созданию «Истории государства Российского». При написании этого труда использовались многочисленные первоисточники, ранее обойденные вниманием. Некоторые из них утрачены и до нас не дошли. В 1818 году были изданы первые восемь томов
«Истории
» – величайшего научного и культурного подвига Карамзина. В 1821 вышел 9– й том, посвященный царствованию Иоанна Грозного, в 1824 -10-й и 11-й о Федоре Иоанновиче и Борисе Годунове. Смерть оборвала работу над 12-м томом. Это случилось 22 мая (3 июня н.с.) 1826 году в Петербурге.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Из книги
Блуд на Руси (Устами народа) — 1997
автора

Манаков Анатолий

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВЕРСИИ
НИКОЛАЙ КАРАМЗИН
Предания веков
(фрагмент)
Выслушав бумагу о преступлениях Адашева и Сильвестра, некоторые из судей объявили, что сии злодеи уличены и достойны казни; другие, потупив глаза, безмолвствовали. Тут старец, митрополит Макарий, близостью

автора

Из книги
100 великих россиян
автора

Рыжов Константин Владиславович

Из книги
История русской литературы XIX века. Часть 1. 1800-1830-е годы
автора

Лебедев Юрий Владимирович

Из книги
КГБ. Председатели органов госбезопасности. Рассекреченные судьбы
автора

Млечин Леонид Михайлович

Глава 20
НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ ГОЛУШКО
Одной из кандидатур на пост министра безопасности вместо Баранникова был близкий тогда к президенту журналист Михаил Никифорович Полторанин, в прошлом редактор «Московской правды», депутат, министр печати и информации, вице-премьер

Из книги
Великие российские историки о Смутном времени
автора

Ключевский Василий Осипович

Николай Карамзин

Из книги
От первого прокурора России до последнего прокурора Союза
автора

«КРЕПКИЙ БОЛЬШЕВИК»
Прокурор республики НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ РЫЧКОВ
Николай Михайлович Рычков родился 20 ноября 1897 года в поселке Белохолуницкого завода Слободского уезда Вятской губернии, в простой рабочей семье. Его отец, Михаил Рычков, сын крепостного крестьянина, с

Из книги
От КГБ до ФСБ (поучительные страницы отечественной истории). книга 1 (от КГБ СССР до МБ РФ)
автора

Стригин Евгений Михайлович

Из книги
История человечества. Россия
автора

Хорошевский Андрей Юрьевич

Пржевальский Николай Михайлович
(Род. в 1839 г. – ум. в 1888 г.)
Выдающийся русский путешественник, исследователь Центральной Азии. Впервые описал природу многих ее районов, открыл ряд хребтов, котловин и озер в Куньлуне, Наньшане и на Тибетском нагорье. Генерал-майор. Его

Из книги
От КГБ до ФСБ (поучительные страницы отечественной истории). книга 2 (от МБ РФ до ФСК РФ)
автора

Стригин Евгений Михайлович

Голушко Николай Михайлович
Биографическая справка: Николай Михайлович Голушко родился в 1937 году в Казахстане. Образование высшее, в 1959 году окончил юридический факультет Томского государственного университета.Работал в органах прокуратуры, затем в органах

Из книги
Советские асы. Очерки о советских летчиках
автора

Бодрихин Николай Георгиевич

Скоморохов Николай Михайлович
Получив боевое крещение в 1942 г. мл. сержантом, Скоморохов прошел всю войну, закончил ее майором, Героем, вскоре ставшим дважды, одержал 46 личных побед, не потерял в бою ни одного своего самолета, не получил ни одного ранения… Фатальна его

Из книги
Санкт-Петербург. Автобиография
автора

Королев Кирилл Михайлович

Легенда об «окаянном городе», 1811 год
Николай Карамзин, Виссарион Белинский, Дмитрий Мережковский
Широко известна легенда о пророчестве, предрекающем: «Петербургу быть пусту». Одна из версий приписывает эти слова первой жене Петра Великого, сосланной им в монастырь

автора

Звягинцев Александр Григорьевич

Николай Михайлович Янсон
(1882–1938)
«Хорошее, прекрасное прошлое…»В конце XIX века в Петербург, крупнейший промышленный центр Северо-Запада России, стекались не только русские рабочие, но и выходцы из прибалтийских народов. В семье одного из них, эстонца, уроженца острова

Из книги
Жизнь и деяния видных российских юристов. Взлеты и падения
автора

Звягинцев Александр Григорьевич

Николай Михайлович Рычков
(1897–1959)
«Крепкий большевик»Николай Михайлович Рычков родился 20 ноября 1897 года в поселке Белохолуницкого завода Слободского уезда Вятской губернии, в простой рабочей семье. Его отец, Михаил Рычков, сын крепостного крестьянина, с

Из книги
Внутренние войска. История в лицах
автора

Штутман Самуил Маркович

БЫСТРЫХ Николай Михайлович
(26.01.1893–23.02.1939)
начальник Главного управления пограничной охраны и войск ОГПУ СССР (30.07.1931–08.04.1933)комиссар государственной безопасности 3-го ранга (11.12.1935)
Родился в семье рабочего Мотовилихинского завода Пермской губернии. (Отец после 40 лет стал

Из книги
Русские землепроходцы – слава и гордость Руси
автора

Глазырин Максим Юрьевич

Пржевальский Николай Михайлович
Пржевальский Николай Михайлович (1839–1888), русский путешественник, исследователь Центральной Азии, генерал-майор.1866 год. Н. М. Пржевальский добровольно переводится из Варшавы, где был преподавателем в школе юнкеров, на Дальний Восток, где

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

Глава 1. XVIII век. В.Н. Татищев, М.М. Щербатов

Глава 2. Н.М. Карамзин

Глава 3. Первая половина XIX века. С.М. Соловьев, Н.И. Костомаров

Глава 4. Вторая половина XIX века. В.О. Ключевский. П.Н. Милюков. С.Ф. Платонов

Заключение

Список литературы

Введение

Глубочайший кризис, охвативший все сферы жизни русского общества начала XVII в. и вылившийся в полосу кровавых конфликтов, борьбу за национальную независимость и национальное выживание получил у современников название «Смуты». Понятие «Смута» вошло в историографию из народного лексикона, означая анархию и крайнюю неустроенность общественной жизни. В России на рубеже XVI-XVII веков «смута» коснулась экономики, внутренней и внешней политики, идеологии и нравственности.

При этом имелось в виду «смущение умов», т.е. резкое изменение моральных и поведенческих стереотипов, сопровождаемое беспринципной и кровавой борьбой за власть, всплеском насилия, движением различных слоев общества, иностранной интервенцией и т.д., что поставило Россию на грань национальной катастрофы.

В последней четверти XVI в. в России произошло резкое обострение глубокого социально-политического кризиса, наметившегося в предшествующий период. Ситуация в стране усложнялась в связи с развернувшейся борьбой за власть при преемниках Ивана Грозного. Энергичные меры, предпринятые правительством Бориса Годунова позволили только на время смягчить кризис, но не могли обеспечить его преодоления, ибо они проводились за счет усиления феодально-крепостнического гнета.

Современники очень остро ощущали всю остроту событий конца XVI и особенно начала XVII вв. Это время долго обозначалось термином «литовское разорение». Через несколько десятилетий московский дьяк Григорий Котошихин, бежавший в Швецию, в своем описании Московского государства «О России в царствование Алексея Михайловича» впервые употребил термин «Смутные времена», прочно утвердившийся в дореволюционной историографии. Несмотря на широкое освещение в историографии, обобщаюшего труда о причинах Смутного времени не было создано, что актуализирует данное исследование.

Итак, тема работы — «
Россия на пороге смуты. Причины и предпосылки» — является актуальной
.

Проблема курсовой работы:
Россия на пороге Смуты.

Объект курсовой работы:
историография Смуты.

Предмет курсовой работы:
как развивались взгляды историков ХУШ-Х1Х веков на причины и предпосылки Смуты.

Цель
курсовой работы —
рассмотреть историографию Смуты с точки зрения различных авторов.

Задачи курсовой работы:

1. Рассмотреть взгляды В.Н. Татищева и М.М. Щербатова на Смуту;

2. Исследовать представления Н.М. Карамзина о причинах и предпосылках Смуты.

3. Проанализировать мнение историков государственной школы о причинах и предпосылках Смуты.

4. Исследовать представления В.О. Ключевского, П.Н. Милюкова, С.Ф. Платонова о причинах и предпосылках Смуты.

Методы исследования
— анализ, синтез, сравнительный анализ литературы.

Ученые по-разному объясняли причины и характер этих трагических событий.

Н.М. Карамзин обращал внимание на политический кризис, вызванный пресечением династии в конце XVI в. и ослаблением монархии.

С.М. Соловьев основное содержание «Смуты» видел в борьбе государственного начала с анархией, представленной казачеством.

Более комплексный подход был присущ С.Ф. Платонову, определявшему ее как сложное переплетение действий и устремлений разнообразных политических сил, социальных групп, а также личных интересов и страстей, осложненных вмешательством внешних сил.

В советской исторической науке понятие «Смуты» отвергалось, а события начала XVII в. характеризовались как «первая крестьянская война, имеющая антикрепостническую направленность, осложненная внутриполитической борьбой феодальных группировок за власть и польско-шведской интервенцией».

Структура
курсовой работы: работа состоит из введения, 4 глав и заключения.

историография политический смута

Глава 1.
Историки
XVIII век
а о Смуте
. В.Н. Татищев
,
М.
М. Щербатов

Прежде чем начать рассмотрение взглядов историков XVIII-ХIX веков на причины Смуты, остановимся кратко на ситуации конца XVI- нач. XVII вв. В последней четверти XVI в. в России произошло резкое обострение глубокого социально-политического кризиса, наметившегося в предшествующий период. Ситуация в стране усложнялась в связи с развернувшейся борьбой за власть при преемниках Ивана Грозного. Энергичные меры, предпринятые правительством Бориса Годунова позволили только на время смягчить кризис, но не могли обеспечить его преодоления, ибо они проводились за счет усиления феодально-крепостнического гнета.

В XVII в. Россия вступила в обстановке дальнейшего нарастания социального кризиса. Масштабы и характер этого кризиса были видны уже современникам. Одному из них — английскому дипломату Флетчеру, побывавшему в Русском государстве в 1588 г. со специальной миссией от королевы Елизаветы, принадлежат знаменитые слова о том, что «всеобщий ропот и непримиримая ненависть», царящие в русском обществе, свидетельствуют, что «по-видимому, это должно окончиться не иначе, как гражданской войной». Как известно, этот исторический прогноз, сделанный Флетчером в его сочинении «О государстве Русском», опубликованном в Лондоне в 1591 г., блестяще подтвердился дальнейшим развитием событий.

Конец XVI — начала XVII вв. явились временем продолжения процесса складывания многонационального централизованного государства. Этот процесс совершался в условиях господства феодально-крепостнических отношений.

Вместе с тем этот процесс централизации проходил в напряженной внешней борьбе с соседними государствами — Польшей, Литвой, Швецией. Заняв всю третью четверть XVI в. в годы Ливонской войны, эта борьба возобновилась в начале XVII в. Интервенция угрожала сохранению государственной самостоятельности, национального бытия, что вызвало подъем национально-освободительного движения в стране, сыгравшее огромную роль в освобождении Москвы от интервентов.

К началу XVII века процесс становления российской государственности не имел полной завершенности, в нем накопились противоречия, вылившиеся в тяжелый кризис. Охвативший и хозяйство, и социально-политическую сферу, и общественную мораль, этот кризис получил название «Смута». Смутное время — период фактического безвластия, хаоса и небывалых общественных потрясений.

Понятие «Смута» пришло в историографию из народного лексикона, означая прежде всего анархию и крайнюю неустроенность общественной жизни. Современники Смуты оценивали ее как кару, постигшую людей за их грехи.

Современники очень остро ощущали всю остроту событий конца XVI и особенно начала XVII вв. Это время долго обозначалось термином «литовское разорение». Через несколько десятилетий московский дьяк Григорий Котошихин, бежавший в Швецию, в своем описании Московского государства «О России в царствование Алексея Михайловича» впервые употребил термин «Смутные времена», прочно утвердившийся в дореволюционной историографии. Начнем анализ взглядов на Смуту с историков XVIII в.

Историография «Смутного времени» обширна. На взгляды дворянских историков определенное влияние оказала летописная традиция. В частности, В.Н. Татищев искал причины «Смуты» в «безумной распре знатных шляхетских родов». Сноска Исследователи справедливо считают, что наблюдение В.Н. Татищева заложило основу научной концепции «Смуты».

Василий Никитич Татищев (1686-1750) происходил из знатного дворянского рода. Он окончил московскую артиллерийскую школу, много времени посвятив самообразованию, в результате чего снискал известность одного из образованнейших офицеров эпохи. Царь обратил внимание на образованного офицера и несколько раз использовал его на дипломатической службе.

Теоретической базой взглядов В.Н. Татищева являются концепции естественного права и договорного происхождения государства. При аргументации своих взглядов Татищев показал большую образованность и знание как античных, так и европейских мыслителей. Он неоднократно ссылается на произведения Платона, Аристотеля, Цицерона, а также на труды греческих и римских историков и многократно цитирует европейских мыслителей нового времени: Греция, Гоббса, Локка, Пуфендорфа.

В своих рассуждениях о происхождении государства мыслитель использовал гипотезу о преддоговорном «естественном состоянии», в котором господствует «война всех против всех». Разумная нужда людей друг в друге (Татищев руководствовался соображениями о разделении труда между людьми) привела их к необходимости создать государство, которое он рассматривает как результат общественного договора, заключенный с целью обеспечения безопасности народа и «поисков общей пользы». Татищев пытается внести в процесс образования государства исторические начала, утверждая, что все известные человеческие сообщества возникали исторически: вначале люди заключили договор супружества, затем из него возник второй договор между родителями и детьми, затем — господами и слугами. В конечном итоге семьи разрослись и образовали целые сообщества, которым потребовался глава, им и стал монарх, подчинив всех подобно тому, как отец подчиняет своих детей. В результате получается не один, а несколько договоров, и само их заключение, по видимости, зависящее от людей, на самом деле предопределено самой природой.

Анализируя причины возникновения Смуты, Татищев говорил в первую очередь о кризисе государственности. Однако последовательным он в этом вопросе не был. Хотя он и признавал, что «до царя Федора крестьяне были вольными и жили за кем хотели», но в данное время в России вольность крестьян «с нашей формой монашеского правления не согласуется и вкоренившийся обычай неволи переменять небезопасно», однако насущно требуется значительное смягчение условий крепости. Помещика, которого Татищев признавал стороной в договоре, он призывал заботиться о крестьянах, снабжать их всем необходимым, чтобы те имели крепкие хозяйства, побольше скота и всякой птицы. Он выступал за введение поземельного налога и вообще настаивал на том, чтобы крестьянство было «податьми сколько можно облегчено». Подобная точка зрения глубоко укоренилась среди русских дворян-помещиков. Наиболее прогрессивно настроенные из них понимали юридическую несостоятельность крепостного права, но боялись его разрушения и предлагали различные полумеры, облегчающие участь крестьян.

В то же время он первым высказал плодотворную мысль о том, что «великая беда» начала XVII в. была следствием законов Бориса Годунова, сделавших невольными крестьян и холопов.

Князь М.М. Щербатов (1733-1790) родился в Москве, в детстве получил прекрасное домашнее образование, овладев несколькими европейскими языками. Службу начал в Санкт-Петербурге в Семеновском полку, в который был записан с раннего детства. По объявлении Петром III в 1762 г. Манифеста «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» вышел в отставку в чине капитана, увлекся литературой и историей, написал ряд трудов по государствоведению, законодательству, экономике и нравственной философии. В 1762 г. приступил к написанию Истории российской и занимался ей в течение всей жизни. В 1767 г. Щербатов был избран депутатом от ярославского дворянства в Уложенную Комиссию, перед которой Екатерина II поставила задачу пересмотра действующего законодательства и создания нового свода законов. Для этой Комиссии Щербатов составил проект Наказа ярославского дворянства и написал замечания на Большой Наказ Екатерины II.

Наиболее крупными его произведениями на политико-правовые темы были: «О надобности и пользе градских законов» (1759); «Разные рассуждения о правлении» (1760); «Размышления о законодательстве вообще» (1785-1789); и «Путешествие в землю Офирскую шведского дворянина С.», а также «О повреждении нравов» (80-е гг. XVIII в.).

М. М. Щербатов не усматривал никаких положительных изменений в Смуте. Он высказал плодотворную мысль о том, что «великая беда» начала XVII в. была следствием законов Бориса Годунова, сделавших невольными крестьян и холопов.
Если он повторил мысль Татищева, специально оговори это.
Исследователи справедливо считают, что наблюдение М. М. Щербатова, как и В.Н. Татищева заложило основу научной концепции «Смуты».

Основной причиной Смуты историки признают народный взгляд на отношение старой династии к московскому государству, мешавший освоиться с мыслью о выборном царе. Именно этим была вызвана потребность воскресить погибший царский род и обеспечен успех попыток восстановить династию искусственно, т.е. путем самозванства. Не менее важным фактором является также сам строй государства с его тяжелым тягловым основанием и неравномерным распределением государственных повинностей, порождавшим социальную рознь, вследствие чего династическая интрига превратилась в социально-политическую анархию.

Самозванцы Смутного времени не были единственными в истории России, с их легкой руки самозванство в России стало хронической болезнью: в XVII-XVIII вв. редкое царствование проходило без самозванцев, а при Петре за недостатком такового народная молва настоящего царя превратила в самозванца. Опыт Смуты учил, что такие явления в общественной системе опасны и грозят дестабилизацией, поэтому новая власть внимательно отслеживала эти факты, всячески оберегая внутренний порядок, восстановленный с большим трудом после Смуты.

Итак, историки XVIII века пытались оценить причины Смутного времени. В.Н. Татищев, М.М. Щербатов видели в Смуте «безумную распрю знатных шляхецких родов», «буйство народное», «разврат русских людей от черни до вельмож», «бунт безумный и беспощадный». Причины?

Н.М. Карамзин называл Смуту «делом ужасным и нелепым», результатом «разврата», подготовленного тиранством Ивана Грозного и властолюбием Бориса Годунова, повинного в убиении Дмитрия и пресечении законной династии.

Глава 2. Н.М. Карамзин
о причинах Смуты

Николай Михайлович Карамзин (1 (12) декабря 1766, родовое поместье Знаменское Симбирского уезда Казанской губернии (по другим данным — с. Михайловка (Преображенское), Бузулукский уезд, Казанская губерния) — 22 мая (3 июня) 1826,Санкт-Петербург) — русский историк-историограф, писатель, поэт. Зачем?

Николай Михайлович Карамзин родился 1 (12) декабря 1766 года около Симбирска. Вырос в усадьбе отца — отставного капитана Михаила Егоровича Карамзина (1724—1783) среднепоместного симбирского дворянина, потомка крымско-татарского мурзы Кара-Мурза. Получил домашнее образование, с четырнадцати лет обучался в Москве в пансионе профессора Московского университета Шадена, одновременно посещая лекции в Университете.

В 1778 г. Карамзин был отправлен в Москву в пансион профессора Московского университета И. М. Шадена.

В 1783 году, по настоянию отца, поступил на службу в петербургский гвардейский полк, но вскоре вышел в отставку. Ко времени военной службы относятся первые литературные опыты. После отставки некоторое время жил в Симбирске, а потом — в Москве. Во время пребывания в Симбирске вступил в масонскую ложу «Золотого венца», а по приезде в Москву в течение четырёх лет (1785—1789) был членом масонской ложи «Дружеское учёное общество».

В Москве Карамзин познакомился с писателями и литераторами: Н. И. Новиковым, А. М. Кутузовым, А. А. Петровым, участвовал в издании первого русского журнала для детей — «Детское чтение для сердца и разума».

По возвращении из поездки в Европу, Карамзин поселился в Москве и начал деятельность в качестве профессионального писателя и журналиста, приступив к изданию «Московского журнала» 1791—1792 (первый русский литературный журнал, в котором среди других произведений Карамзина появилась упрочившая его славу повесть «Бедная Лиза»), затем выпустил ряд сборников и альманахов: «Аглая», «Аониды», «Пантеон иностранной словесности», «Мои безделки», которые сделали сентиментализм основным литературным течением в России, а Карамзина — его признанным лидером.

Император Александр I именным указом от 31 октября 1803 даровал звание историографа Николаю Михайловичу Карамзину; к званию тогда же было добавлено 2 тыс. руб. ежегодного жалования. Титул историографа в России после смерти Карамзина не возобновлялся.

С начала XIX века Карамзин постепенно отошёл от художественной литературы, а с 1804 г., будучи назначенным Александром I на должность историографа, он прекратил всякую литературную работу, «постригаясь в историки». В 1811 году он написал «Записку о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях», в которой отражались взгляды консервативных слоёв общества, недовольных либеральными реформами императора. Своей задачей Карамзин ставил доказательство того, что никаких преобразований проводить в стране не нужно. Его записка сыграла важную роль в судьбе великого российского государственного деятеля и реформатора, главного идеолога и разработчика реформ Александра I Михаила Михайловича Сперанского. Которого, через год после «записки», император сослал на 9 лет в Пермь.

«Записка о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях» сыграла также роль набросков к последующему огромному труду Николая Михайловича по русской истории. В феврале 1818 года Карамзин выпустил в продажу первые восемь томов «Истории государства российского», трёхтысячный тираж которых разошёлся в течение месяца. В последующие годы вышли ещё три тома «Истории», появился ряд переводов её на главнейшие европейские языки. Освещение русского исторического процесса сблизило Карамзина с двором и царём, поселившим его подле себя в Царском селе. Политические воззрения Карамзина эволюционировали постепенно, и к концу жизни он являлся убеждённым сторонником абсолютной монархии.

Николаем Михайловичем Карамзиным в «Истории государства Российского» подробно рассказано о трагических событиях начала 17 столетия, о причинах возникновения Великой Смуты, ее основных событиях и деятелях. Более 60 страниц «Истории» автор посвятил осаде Троице — Сергиева монастыря 1610 — 1610 гг.

Время Смуты Карамзин описывает как «ужаснейшее из явлений в своей истории». Он видит причины Смуты в «неистовом тиранстве 24 лет Иоанновых, в адской игре Борисова властолюбия, в бедствиях свирепого голода и всемерных разбоях (ожесточениях) сердец, разврате народа — всем, что предшествует ниспровержением государств, осужденных провидением на гибель или мучительное возрождение». Таким образом, даже в этих строках чувствуется монархическая тенденциозность и религиозный провиденциализм автора, хотя мы не можем упрекать в этом Карамзина, так как он ученик и одновременно учитель своей эпохи. Но, несмотря на это, нам до сих пор интересен тот фактический материал, который он поместил в свою «Историю…» и его взгляды на «историю» начала XVII, преломленные в XIX в.

Н.М. Карамзин выставляет и отстаивает на протяжении всего своего повествования только единственную линию событий, в которой он, по-видимому, был полностью уверен: царевич Дмитрий был убит в Угличе по приказу Годунова, которому «царский венец мерещился во сне и наяву» и что царевичем Дмитрием назвался беглый монах Чудова монастыря Григорий Отрепьев (официальная версия Бориса Годунова). Карамзин считает, что «мысль чудная» «поселилась и жила в душе мечтателя в Чудовом монастыре и путем к осуществлению этой цели была Литва. Автор считает, что уже тогда самозванец полагался на «легковерие русского народа. Ведь в России венценосец считался «земным Богом».

В «Истории государства Российского» Карамзин дает резко отрицательную характеристику Борису Годунову как убийце царевича Дмитрия: «надменный своими достоинствами и заслугами, славою и лестью Борис смотрел еще выше и с дерзким вожделением. Престол казался Борису райским местом». Сноска Но ранее, в 1801 г. Карамзин печатал в «Вестнике Европы» статью «Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице», в которой довольно подробно говорилось о правлении Годунова. Карамзин тогда еще не мог безоговорочно согласиться с версией убийства, он тщательно обдумывал все аргументы «за» и «против», стремясь понять характер этого государя и оценить его роль в истории. «Если бы Годунов, — размышлял писатель, — не убийством себе очистил путь к престолу, то история назвала бы его славным царем». Стоя у гробницы Годунова Карамзин готов отвергнуть обвинения в убийстве: «Что, если мы клевещем на сей пепел, несправедливо терзаем память человека, веря ложным мнениям, принятым в летопись бессмысленно или враждебно?». В «Истории…» Карамзин уже ничего не ставит под сомнение, так как следует поставленным задачам и заказу государя.

Но можно быть уверенным в одном: в той решающей роли, которую сыграла Речь Посполитая в выдвижении «названного» Дмитрия на Московский престол. Здесь у Карамзина можно разглядеть идею заключения унии между Речью Посполитой и Московским государством: «еще никогда так близко, после побед Стефана Батория, Речь Посполитая не подходила к Московскому трону». Лжедмитрий I, «имея наружность некрасивую, заменял сию невыгоду живостью и смелостью ума, красноречием, осанкою, благородством». И, действительно, нужно быть достаточно умным и хитрым, чтобы (учитывая все вышеперечисленные версии о происхождении Лжедмитрия), придя в Литву добраться до Сигизмунда и использовать пограничные споры между Борисом Годуновым и Константином Вишневецким, «честолюбие и легкомысленность» Юрия Мнишка. «Должно отдать справедливость уму Разстричи: предав себя иезуитам, он выбрал действеннейшее средство одушевить ревностью беспечного Сигизмунда». Таким образом, «названный» Дмитрий нашел свою поддержку в светском и духовном мире, обещая всем участникам этой авантюры то, чего они больше всего желали: иезуиты — распространения католичества в России, Сигизмунду III с помощью Москвы очень хотелось вернуть шведский трон. Юрия Мнишка все авторы называют (не исключение и Н.М. Карамзин) описывают как «тщеславного и дальновидного человека, очень любившего деньги. Отдавая дочь свою Марину, подобно ему честолюбивую и ветреную» замуж за Лжедмитрия I, он составил такой брачный контракт, который не только покрыл бы все долги Мнишка, но и обеспечил бы его потомков в случае провала всего запланированного.

Но на протяжении всего повествования Н.М. Карамзин в одно и то же время называет Лжедмитрия «ужаснейшим явлением в истории России». Сноска

В это же время «Московское правительство обнаружило излишний страх перед Речью Посполитой из опасения того, что за самозванца хотят стоять всею Польшей и Литвою». И это было первой из причин, почему многие князья (Голицын, Салтыков, Басманов) вместе с войском переходят на сторону Лжедмитрия. Хотя здесь возникает еще одна версия, что все это происходило по плану боярской оппозиции. Став царем, Дмитрий «угодив всей России милостями к невинным жертвам Борисова тиранства, старался угодить ей и благодеяниями общими…». Сноска Тем самым Карамзин показывает, что царь хочет угодить всем сразу — и вот в чем его ошибка. Лжедмитрий лавирует между польскими панами и московскими боярами, между православными и католичеством, не найдя себе ревностных приверженцев ни там, ни там.

После воцарения Дмитрий не выполняет обещаний, данных иезуитам, меняется его тон по отношению к Сигизмунду. Когда во время пребывания посла Речи Посполитой в Москве «отдали в руки царского дьяка Афанасия Ивановича Власьева письма, он, взяв его, подал государю и тихо прочитал его титул. Там не было написано «цесарю». Лжедмитрий I даже не захотел его читать, на что посол ответил: «Вы на свой трон посажены с благосклонностью его королевской милости и поддержки нашего польского народа». После чего все-таки конфликт был улажен. Таким образом мы впоследствии увидим, что Сигизмунд оставит Лжедмитрия.

Также Карамзин указывает, что первым врагом Лжедмитрия I был он сам, «легкомысленный и вспыльчивый от природы, грубый от плохого воспитания — надменный, безрассудный и неосторожный от счастья». Его осуждали за странные забавы, любовь к иноземцам, некоторую расточительность. Он был настолько уверен в себе, что даже прощал своих злейших врагов, и обличителей (князь Шуйский — глава последующего заговора против Лжедмитрия).

Неизвестно, какие цели преследовал Лжедмитрий, женясь на Марине Мнишек: может быть, он ее действительно любил, а может быть, это был лишь пункт договора с Юрием Мнишком. Этого не знает Карамзин, и, скорей всего, не узнаем и мы.

17 мая 1606 г. группой бояр был совершен переворот, в результате которого Лжедмитрий был убит. Бояре спасли Мнишков и польских панов, видимо, по договоренности с Сигизмундом, которому они говорили о решении низложить «царя» и «возможно, предложить престол Московский сыну Сигизмунда — Владиславу».

Таким образом, идея унии вновь возникает, но мы знаем, что ей не суждено сбыться. Можно отметить из всего вышесказанного, что вся ситуация с Лжедмитрием I являет собой кульминацию могущества Речи Посполитой, тот момент, когда Речь Посполитая при благоприятных стечениях обстоятельств могла бы главенствовать в унии с Москвой.

Н.М. Карамзин описывает события Смутного времени достаточно тенденциозно, следуя государственному заказу. Он не ставит цель показать различные версии неоднозначных событий, и, наоборот, водит читателя в историю, в которой у последнего не должно остаться и тени сомнения в прочитанном. Карамзин своей работой должен был показать мощь и незыблемость Российского государства. И чтобы не ввергать читателя в сомнения, нередко навязывает свою точку зрения. И здесь можно поставить вопрос об однозначности позиций Карамзина при рассмотрении событий Смутного времени.

События начала XVII в. занимают особое место в истории средневековой Руси. Это было время небывалых противоречий и контрастов во всех областях жизни, по мнению исследователей, небывалых контрастов даже по сравнению с острейшими потрясениями второй половины XVI в. В событиях конца XVI — начала XVII вв. переплелись и гневный протест народа против голода, отмены Юрьева дня, лихоимства и произвола, и героическая защита родной земли от посягательств со стороны иноземных захватчиков. Зачем это здесь? Помести это во введение или в нач. 1 гл

Катастрофическим было положение русской земли в первые десятилетия XVII в., когда оказалось разрушенным достигнутое дорогой ценой единство страны, возникла сложнейшая проблема возвращения Новгорода и Смоленска. Это не надо.

Глава 3.
Историки первой половины XIX
века о Смуте
.
С.М. Соловьев. Н.И. Костомаров
почему первой

Николай Иванович Костомаров (4 (16) мая 1817, Юрасовка Воронежской губернии — 7 (19) апреля 1885) — общественный деятель, историк, публицист и поэт, член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской академии наук, автор многотомного издания «Русская история в жизнеописаниях её деятелей», исследователь социально-политической и экономической истории России, в особенности территории современной Украины, называемой Костомаровым южною Русью и южным краем.

Репутация Костомарова, как историка, и при жизни, и после смерти его неоднократно подвергалась сильным нападкам. Его упрекали в поверхностном пользовании источниками и проистекавших отсюда ошибках, в односторонности взглядов, в партийности. В этих упреках заключается доля истины, весьма, впрочем, небольшая. Неизбежные у всякого учёного мелкие промахи и ошибки, быть может, несколько чаще встречаются в сочинениях Костомарова, но это легко объясняется необыкновенным разнообразием его занятий и привычкой полагаться на свою богатую память.

В тех немногих случаях, когда партийность действительно проявлялась у Костомарова — а именно в некоторых трудах его по украинской истории, — это было лишь естественной реакцией против ещё более партийных взглядов, высказывавшихся в литературе с другой стороны. Не всегда, далее, сам материал, над которым работал Костомаров, давал ему возможность придерживаться своих взглядов на задачу историка. Историк внутренней жизни народа по своим научным взглядам и симпатиям, он именно в своих работах, посвящённых Украине, должен был явиться изобразителем внешней истории.

Во всяком случае, общее значение Костомарова в развитии русской и украинской историографии можно, без всякого преувеличения, назвать громадным. Им была внесена и настойчиво проводилась во всех его трудах идея народной истории. Сам Костомаров понимал и осуществлял её главным образом в виде изучения духовной жизни народа. Позднейшие исследователи раздвинули содержание этой идеи, но заслуга Костомарова этим не уменьшается. В связи с этой основной мыслью работ Костомарова стояла у него другая — о необходимости изучения племенных особенностей каждой части народа и создания областной истории. Если в современной науке установился несколько иной взгляд на народный характер, отрицающий ту неподвижность, какую приписывал ему Костомаров, то именно работы последнего послужили толчком, в зависимости от которого стало развиваться изучение истории областей.

Книга выдающегося российского историка Николая Ивановича Костомарова воспроизведена по изданию 1904 года
и рассказывает о Смутном времени, когда Россия, оказавшись на какой-то период без традиционной законной власти, впала в губительное состояние внутреннего противоборства и подверглась внешнему и внутреннему разорению.

«… Наша смутная эпоха ничего не изменила, ничего не внесла нового в государственный механизм, в строй понятий, в быт общественной жизни, в нравы и стремления, ничего такого, что, истекая из ее явлений, двинуло бы течение русской жизни на новый путь, в благоприятном или неблагоприятном для нее смысле. Страшная встряска перебуровила все вверх дном, нанесла народу несчетные бедствия; не так скоро можно было поправиться после того Руси… Русская история идет чрезвычайно последовательно, но ее разумный ход будто перескакивает через Смутное время и далее продолжает свое течение тем же путем, тем же способом, как и прежде. В тяжелый период Смуты были явления новые и чуждые порядку вещей, господствовавшему в предшествовавшем периоде, однако они не повторялись впоследствии, и то, что, казалось, в это время сеялось, не возрастало после».

Исследованием Смуты занимался и Н.И. Костомаров в своей работе «Смутное время в Московском государстве в начале XVII столетия». Автор разделяет версию убийства царевича Дмитрия по приказу Бориса Годунова. «Его беспокоил ребенок Димитрий…Он был рожден от восьмой жены… И сын, рожденный от такого брака, не был законным. Сначала Борис хотел воспользоваться этим обстоятельством и запретил молиться о нем в церквах. Сверх того, по приказанию Бориса был распространен с умыслом слух, что царевич злого нрава, с удовольствием смотрит, как режут баранов.

Но скоро Борис увидел, что этим не достигнешь цели: слишком тяжело было убедить московский народ, в том, что царевич незаконнорожденный и потому не может претендовать на престол: для московских людей он был все-таки сын царя, кровь его и плоть. Видно, что русский народ признавал за Димитрием право царствовать…Борис, попытавшись и так, и сяк, отстранить Димитрия от будущего воцарения, убедился, что нельзя вооружить против него русских. Не было для Бориса другого выхода: либо Димитрия сгубить, либо самому со дня на день ждать гибели. Человек этот уже привык не останавливаться перед выбором средств». Таким образом, Дмитрий был убит по приказу Бориса Годунова. Здесь Костомаров дублирует версию Карамзина, Соловьева и Ключевского. Следовательно, Лжедмитрий был самозванцем, но Костомаров не ассоциирует самозванца с именем Григория Отрепьева. «Со времени появления Димитрия царь Борис вел против него борьбу таким способом, какой только мог быть наиболее выгоден…: исподволь распространялись слухи, что новоявленный Димитрий в Польше — Гришка Отрепьев, расстрига, беглый монах из Чудова монастыря». Борис уверял всех, что Дмитрия нет на свете, а в Польше какой-то обманщик и он не боится его. Значит, по Костомарову, Борис не знал истинного имени самозванца, и для успокоения народа стал сам распространять слухи. Н.И. Костомаров считает, что место, где появились слухи о самозванце — польская Украина, которая была в это время — «обетованной землей удали, отваги, смелых затей и предприимчивости. И всякий, кто бы в Украине не назвался именем Димитрия, мог бы рассчитывать на поддержку: дальнейший успех зависел от способностей и умения вести дело». Автор замечает, что интрига зародилась в голове и самого самозванца, и отмечает, что «это был перехожий калика, странник, который говорил, что он вышел из Московской земли». Самозванец был достаточно умным и хитрым, чтобы обмануть польских панов и использовать желания их по отношению к Москве в своих интересах. Хотя автор оставляет «пока нерешенным вопрос о том, считал ли он (Лжедмитрий) себя настоящим Дмитрием или был сознательным обманщиком».

Н.И. Костомаров полагает, что Речь Посполитая ухватилась за самозванца с целями политического ослабления России и подчинения ее папству. Именно ее вмешательство придало Смуте такой тяжелый характер и такую продолжительность.

Сергей Михайлович Соловьёв (5 (17) мая 1820 года, Москва — 4 (16) октября 1879 года, там же) — российский историк;профессор Московского университета (с 1848), ректор Московского университета (1871—1877), ординарный академик Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук по Отделению Русского языка и словесности (1872), тайный советник.

30 лет неустанно работал Соловьёв над «Историей России», славой его жизни и гордостью русской исторической науки. Первый том её появился в 1851 году, и с тех пор аккуратно из года в год выходило по тому. Последний, 29-й, вышел в 1879 году, уже по смерти автора. В этом монументальном труде Соловьёв проявил энергию и силу духа, тем более изумительные, что в часы «отдыха» он продолжал готовить много других книг и статей разнообразного содержания.

Русская историография, в ту пору, когда появился Соловьёв, уже вышла из карамзинского периода, перестав главную задачу свою видеть в одном только изображении деятельности государей и смены правительственных форм; чувствовалась потребность не только рассказывать, но и объяснять события прошлого, уловить закономерность в последовательной смене явлений, открыть руководящую «идею», основное «начало» русской жизни. Попытки подобного рода даны были ещё Полевым и славянофилами, как реакция старому направлению, олицетворённом Карамзиным в его «Истории государства Российского». В этом отношении Соловьёв сыграл роль примирителя. Государство, учил он, будучи естественным продуктом народной жизни, есть сам народ в его развитии: одно нельзя безнаказанно отделять от другого. История России есть история её государственности — не правительства и его органов, как думал Карамзин, но жизни народной в её целом. В этом определении слышится влияние отчасти Гегеля с его учением о государстве, как совершеннейшем проявлении разумных сил человека, отчасти Ранке, оттенявшего с особой рельефностью последовательный рост и силу государств на Западе; но ещё больше влияние самих факторов, определивших характер русской исторической жизни. Преобладающая роль государственного начала в русской истории подчёркивалась и раньше Соловьёва, но им впервые было указано истинное взаимодействие этого начала и элементов общественных. Вот почему, идя значительно дальше Карамзина, Соловьёв не мог преемственность правительственных форм изучать иначе, как в самой тесной связи с обществом и с теми переменами, какие вносила в его жизнь эта преемственность; и в то же время он не мог противопоставлять, подобно славянофилам, «государство» «земле», ограничиваясь проявлениями одного только «духа» народа. Одинаково необходим был в его глазах генезис и государственного, и общественного быта.

В логической связи с такой постановкой задачи находится другое основное воззрение Соловьёва, заимствованное у Эверса и развитое им в стройное учение о родовом быте. Постепенный переход этого быта в быт государственный, последовательное превращение племён в княжества, а княжеств — в единое государственное целое — вот, по мнению Соловьёва, основной смысл русской истории. С Рюрика и до наших дней русский историк имеет дело с единым цельным организмом, что обязывает его «не делить, не дробить русскую историю на отдельные части, периоды, но соединять их, следить преимущественно за связью явлений, за непосредственным преемством форм; не разделять начал, но рассматривать их во взаимодействии, стараться объяснять каждое явление из внутренних причин, прежде чем выделить его из общей связи событий и подчинить внешнему влиянию». Эта точка зрения оказала громадное влияние на последующее развитие русской историографии. Прежние деления на эпохи, основанные на внешних признаках, лишённые внутренней связи, потеряли свой смысл; их заменили стадии развития. «История России с древнейших времён» и есть попытка проследить наше прошлое применительно к высказанным взглядам. Вот сжатая схема русской жизни в её историческом развитии, выраженная, по возможности, собственными словами Соловьёва.

Сергей Михайлович Соловьев считал причиной лихолетья дурное состояние нравственности, явившееся результатом столкновения новых государственных начал со старыми, которое проявилось в борьбе московских государей с боярством. Другую причину Смуты он усматривал в чрезмерном развитии казачества с его противогосударственными стремлениями.

Данная книга историка освещает события от начала царствования Федора Иоанновича и до освобождения Москвы от иностранных интервентов и возведения на престол Михаила Романова. Рассказывается и об осаде Троице— Сергиева монастыря польско-литовскими захватчиками, о героизме и стойкости осажденных.

О некоторых личностных качествах самозванца С.М. Соловьева отзывался с симпатией, видя в нем талантливого человека, введенного в заблуждение другими людьми, стремящимися использовать его в своих политических целях… «Лжедмитрий не был сознательный обманщик. Если бы он был обманщик, а не обманутый, чего бы ему стоило сочинить подробности своего спасения и похождений? Но он этого не сделал? Что он мог объяснить? Могущественный люди, его подставлявшие, разумеется, были так осторожны, что не действовали непосредственно. Он знал и говорил, что некоторые вельможи спасли его и покровительствуют, но имени их он не знает». С.М. Соловьеву импонировали доброжелательный нрав Лжедмитрия I, его сообразительность в государственных делах, страстная любовь к Марине Мнишек. Автор первый среди историков выдвинул мысль, что бояре, выдвинув Григория Отрепьева на роль самозванца, сумели настолько внушить ему мысль о его царственном происхождении, что он сам уверовал в ту мистификацию и в своих мыслях и поступках не отделял себя от царевича Дмитрия.

Таким образом, согласно С.М. Соловьеву и Н.И.Костомарову, Смута началась боярской интригой, в которую втянулась и Речь Посполитая, преследуя свои цели, а во главе этой интриги, играя роль марионетки, под именем Дмитрия был поставлен Григорий Отрепьев.

Глава 4. Вторая половина XIX века. В.О. Ключевски
й. П.Н. Милюков. С.Ф. Платонов

Рассматривая историографию Смутного времени, следует отметить петербургского ученого Сергея Федоровича Платонова. Из более чем ста его работ половина, по крайней мере, посвящена именно русской истории рубежа XVI-XVII вв.

Сергей Федорович Платонов (16 (28) июня 1860, Чернигов — 10 января 1933, Самара) — русский историк, академик Российской академии наук (1920).

По Платонову, отправной точкой, определившей особенности русской истории на много веков вперёд, является «военный характер» Московского государства, возникшего в конце XV века. Окружённое почти одновременно с трёх сторон врагами, действовавшими наступательно, великорусское племя вынуждено было принять чисто военную организацию и постоянно воевать на три фронта. Чисто военная организация Московского государства имела своим следствием закрепощение сословий, что на много столетий вперёд предопределило внутреннее развитие страны, в том числе и знаменитую «Смуту» начала XVII века.

«Раскрепощение» сословий началось с «раскрепощения» дворянства, которое получило своё окончательное оформление в «Жалованной грамоте дворянству» 1785 года. Последним актом «раскрепощения» сословий явилась крестьянская реформа 1861 года. Однако, получив личные и экономические свободы, «раскрепощённые» сословия не дождались свобод политических, что нашло выражение в «умственном брожении радикального политического характера», вылившемся, в конце концов, в террор «народовольцев» и революционные потрясения начала XX века.

В труде Сергея Федоровича Платонова анализируются причины, характер и последствия событий Смутного времени в Московском государстве XVI — XVII веков.

Рассказ о втором народном ополчении под предводительством Минина и Пожарского, а также о нравственной и патриотической роли Троицкого монастыря в период Смуты. Большая роль в этой деятельности принадлежала архимандриту Дионисию.

С.Ф. Платонов считает, что «причины Смуты, несомненно, летали в столько же в самом московском обществе, сколько же и вне его». По вопросу смерти царевича Дмитрия Платонов не становится ни на сторону официальной версии нечаянного самоубийства, ни на сторону обвинителя Бориса Годунова в убийстве. «Помня возможность происхождения обвинений против Бориса и соображая все сбивчивые подробности дела, нужно в результате сказать, что трудно и пока рискованно настаивать на самоубийстве Дмитрия, но в тоже время нельзя принять господствующее мнение об убийстве Дмитрия Борисом… Огромное количество темных и неразрешенных вопросов заключается в обстоятельствах смерти Дмитрия. До тех пор, пока они не будут разрешены, обвинения против Бориса будут стоять на очень шаткой почве, и он перед нами и судом будет не обвиняемым, а только подозреваемым…».

Автор считает, что «Самозванец был действительно самозванец, и притом московского происхождения. Олицетворяя собой идею, бродившую в московских умах во время царского избрания 1598 г. и снабженный хорошими сведениями о прошлом подлинного царевича, очевидно, из осведомленных кругов. Самозванец мог достичь успеха и пользоваться властью только потому, что его желали привлечь владевшие положением дел бояре». Следовательно, С.Ф. Платонов полагает, что «в лице самозванца московское боярство попробовало еще раз напасть на Бориса». Рассуждая о личности самозванца, автор указывает на различные версии авторов и этот вопрос оставляет открытым, но подчеркивает тот бесспорный факт, что «Отрепьев участвовал в этом замысле: легко может быть, что роль его ограничивалась пропагандой в пользу самозванца». «За наиболее верное также можно принять и то, что Лжедмитрий I — затея московская, что это подставное лицо верило в свое царское происхождение и свое восшествие на престол считало делом вполне правильным и честным».

Платонов не придает ей большого внимания роли Речи Посполитой в самозванческой интриге и указывает на то, что «в целом польское общество сдержанно относилось к делу самозванца и не увлекалось его личностью и рассказами…Не верили самозванцу лучшие части польского общества, не верил ему и польский сейм 1605 г., который запретил полякам поддерживать самозванца… Хотя король Сигизмунд III и не держался тех постановлений сейма, однако он сам не решался открыто и официально поддерживать самозванца».

«…Смута наша богата реальными последствиями, отозвавшимися на нашем общественном строе, на экономической жизни ее потомков. Если Московское государство кажется нам таким же в основных своих очертаниях, каким было до Смуты, то это потому, что в Смуте победителем остался тот же Государственный порядок, какой формировался в Московском государстве в XVI веке, а не тот, который принесли бы нам его враги — католическая и аристократическая Польша и казачество; жившее интересами хищничества и разрушения, отлившееся в форму безобразного «круга». Смута произошла не случайно, а была обнаружением и развитием давней болезни, которой прежде страдала Русь. Эта болезнь окончилась выздоровлением государственного организма. Мы видим после кризиса Смуты тот же организм, тот же государственный порядок. Поэтому мы склонны думать, что Смута была только неприятным случаем без особенных последствий». — С.Ф. Платонов «Лекции по русской истории»

«В Смуте шла борьба не только политическая и национальная, но и общественная. Не только воевали между собой претенденты на престол московский и сражались русские с поляками и шведами, но и одни слои населения враждовали с другими: казачество боролось с оседлой частью общества, старалось возобладать над ней, построить землю по-своему — и не могло. Борьба привела к торжеству оседлых слоев, признаком которого было избрание царя Михаила. Эти слои и выдвинулись вперед, поддерживая спасенный ими государственный порядок. Но главным деятелем в этом военном торжестве было городское дворянство, которое и выиграл больше всех. Смута много принесла ему пользы и укрепила его положение. Смута ускорила процесс возвышения московского дворянства, который без нее совершился бы несравненно медленнее. …Что касается до боярства, то оно, наоборот, много потерпело от Смуты.

Но вышесказанным не исчерпываются результаты Смуты. Знакомясь с внутренней историей Руси в XVII веке, мы каждую крупную реформу XVII века должны будем возводить к Смуте, обусловливать ею. Если к этому мы прибавим те войны XVII века, необходимость которых вытекала прямо из обстоятельств, созданных Смутой, то поймем, что Смута была очень богата результатами и отнюдь не составляла такого эпизода в нашей истории, который случайно явился и бесследно прошел. Можно сказать, что Смута обусловила почти всю нашу историю в XVII веке». — С.Ф. Платонов «Лекции по русской истории».

Таким образом, С.Ф. Платонов отвергает категоричность Карамзина в отношении Бориса Годунова как злодея и несомненного убийцу Дмитрия, а так же ставит под сомнение отождествление самозванца с Отрепьевым.

Похожей точки зрения придерживался и историк В.О. Ключевский. Он отмечает в своем курсе «Русской истории», что Лжедмитрий I «был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве», указывая тем самым, что организаторами самозванческой интриги были московские бояре.

Василий Осипович Ключевский (16 (28) января 1841, село Воскресеновка Пензенской губернии — 12 (25) мая 1911,Москва) — русский историк, ординарный профессор Московского университета; ординарный академик Императорской Санкт-Петербургской Академии наук (сверх штата) по истории и древностям Русским (1900), председатель Императорского Общества истории и древностей российских при Московском университете, тайный советник.

В.О. Ключевский, размышляя о личности самозванца, не утверждает категорически, что это был именно Отрепьев, как это делает Н.М. Карамзин. «…Этот неведомый кто-то, воссевший на престол после Бориса, возбуждает большой анекдотический интерес. Его личность до сих пор остается загадочной, несмотря на все усилия ученых разгадать ее. Долго господствовало мнение от самого Бориса, что это был сын Галицкого мелкого дворянина Юрий Отрепьев, в иночестве Григорий. Трудно сказать, был ли первым самозванцем этот Григорий или другой».

Вопрос о том, как получилось то, что Лжедмитрий I «…держался как законный природный царь, вполне уверенный в своем царственном происхождении» автор оставляет нераскрытым. «Но как сложился у Лжедмитрия такой взгляд на себя, это остается загадкой не столько исторической, сколько и психологической». Рассуждая о смерти царевича Дмитрия в Угличе, В.О. Ключевский отмечает, что «…трудно предположить, чтобы это дело сделалось без ведома Бориса, подстроено было какой-нибудь чересчур услужливой рукой, которая хотела сделать угодное Борису, угадывая его тайные желания». Таким образом, можно отметить, что в отличие от Н.М. Карамзина, С.М. Соловьев и В.О. Ключевский не были столь категоричны в своих суждениях насчет личности Лжедмитрия I как Отрепьева. И считали, что главными виновниками интриги были русские бояре, а не Речь Посполитая.

Василий Осипович Ключевский посвятил Смуте 41, 42 и 43— ю лекции своего знаменитого «Курса русской истории».

«… В основе Смуты лежала борьба социальная: когда поднялся общественный низ, Смута превратилась в социальную борьбу, в истребление высших классов низшими». — В.О. Ключевский

«… Это печальная выгода тревожных времен: они отнимают у людей спокойствие и довольство и взамен дают опыты и идеи. Как в бурю листья на деревьях повертываются изнанкой, так смутные времена в народной жизни, ломая фасады, обнаруживают задворки, и при виде их люди, привыкшие замечать лицевую сторону жизни, невольно задумываются и начинают думать, что они доселе видели далеко не все. Это и есть начало политического размышления. Его лучшая, хотя и тяжелая школа — народные перевороты. Этим объясняется обычное явление — усиленная работа политической мысли во время и тотчас после общественных потрясений». — В.О. Ключевский.

К сообщаемой в нем информации представляется целесообразным добавить ставшее достоянием исторической науки в последнее время. Ученые долго не могли, да и сейчас не могут составить представление о времени пребывания Лжедмитрия на троне, его политике. Дело в том, что после его свержения власти приказали сжечь все грамоты и другие документы, связанные с его именем. Но к счастью, оказалось, что не все они были уничтожены. Р.Г. Скрынникову удалось обнаружить грамоту Лжедмитрия I от 31 января 1606 г. «служилым и всяким людям» г. Томска с жалованием «царских милостей», что свидетельствует о попытках Лжедмитрия I создать в народе представление о себе как о «добром царе», пекущемся о благе населения России. Это подтверждается и свидетельствами иностранцев — современников, живших тогда в Москве.

…

Подобные документы

Обзор взглядов иностранных историков на начало Смуты в России, и основные ее причины — убийства Борисом Годуновым царевича Димитрия. Особенности политической обстановки в России перед началом Смуты, ее исторических событий. Анализ итогов смутного времени.

курсовая работа , добавлен 28.04.2010

Анализ мнений историков XIX — начала ХХ вв. по отношению к периоду становления Московского Царства. Взгляды В.О. Ключевского, С.Ф. Платонова и С.М. Соловьева на период правления Ивана III и Василия III. Политическая концепция московского самодержавия.

реферат , добавлен 28.01.2013

Причины, ход и последствия Смуты по мнению Р.Г. Скрынникова. Источники социального кризиса, породившего ее. Анализ событий, связанных с действиями Лжедмитрия I-го и II-го. Внешнеполитическое положение России. Взгляды историков на события Смутного времени.

реферат , добавлен 29.01.2015

Взгляды зарубежных историков на крестовые походы XI–XII веков: западный и восточный. Причины и предпосылки данного исторического явления. Отечественные историки о крестовых походах, особенности отражения образа «Свой – Чужой» в трудах последних авторов.

курсовая работа , добавлен 01.12.2014

Западная Европа и Россия на пороге Нового времени. Начало Великой Смуты в России, ее основные причины, новые явления в социально-политической жизни государства. Особенности кульминации событий смутного времени. Роль и историческое значение Смуты.

контрольная работа , добавлен 10.11.2010

«Смутное время». Польско-шведская интервенция. Предпосылки и причины смуты. Лжедмитрий и Лжедмитрий II. Польско-шведская интервенция в период «Смутного времени». Внутренняя политика первых Романовых. Восстание под предводительством Степана Разина.

реферат , добавлен 03.12.2008

Изучение истории России в период «смутного времени», основные проблемы данного этапа. Изучение и сопоставление работ современников Смуты и нынешних историков с целью выявления их отношения к понятию «Божественной власти» и персонализации власти в России.

научная работа , добавлен 05.02.2011

Начало смуты, приход к власти Бориса Годунова и ссылка бояр. Причины возникновения самозванчества, Лжедмитрий I. Василий Шуйский, восстание Болотникова. Оценка периода смуты русскими и советскими историками. Причины польско-шведской интервенции.

реферат , добавлен 12.01.2012

События эпохи Смутного времени. Отображение данных событий в «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. Исследование Смуты историком Н.И. Костомаровым. Анализ трактования роли и подлинности Лжедмитрия I некоторыми историографами разного времени.

реферат , добавлен 21.02.2011

Сравнительный анализ личности и деятельности Петра I по научным работам историков В. Ключевского, С. Соловьёва, Н. Карамзина. Оценка государственных реформ и их последствий, внешней политики императора Петра І, его образа жизни и мыслей, характера.