3.3. ОСАДА ТРОИЦКОГО МОНАСТЫРЯ

 Начало осады. В сентябре 1608 г. два белорусских пана отправились из Тушина на завоевание Северной России. Гетманом был Ян Пётр Сапега, прославившийся в битве со шведами при Кирхгольме. Ему помогал Александр Лисовский — участник рокоша[88] против Сигизмунда. На родине ему грозила виселица, и он, перебравшись к Вору, сколотил из казаков летучую конницу — «лисовчиков», подвижных и крайне жестоких. Всего у Сапеги было 12 тыс. войска — из них 3 тыс. крылатых гусар и пятигорцев (панцирной конницы с луками и ружьями) и 7 тыс. «лисовчиков». Первой задачей гетмана был захват богатейшего Троице-Сергиева монастыря, стоявшего на пути из Москвы в Поморский Север и Заволжье. Захватив монастырь, Сапега рассчитывал не только обогатиться и расплатиться с войском, но отрезать пути снабжения Москвы с севера и использовать влияние монастыря в пользу тушинского Вора.

Из Москвы наперехват Сапеге выслали 20 тыс. ратных во главе с младшим братом царя — Иваном Шуйским, прозванным Пуговка.

22 сентября произошло сражение у деревни Рахманцово[89]. На сей раз московиты показали себя в поле — обратили в бегство «лисовчиков», отбили гусар, сбили полк гетмана, едва не взяв его в плен, захватили пушки и ломили врага, ведя дело к концу. У Сапеги оставались в резерве две роты гусар и две пятигорцев, и он сам повёл в атаку застоявшихся всадников. Они сбили сторожевой полк Фёдора Головина, тот, отступая, врезался в большой полк Шуйского; оба воеводы ударились в бегство, а следом бежала армия. Поляки рубили бегущих несколько верст. Держался лишь полк князя Григория Ромодановского, но его окружили и разбили. Князь был ранен, сын Алексей — убит. 23 сентября (ст. ст.) Сапега подошел к Троице.

Троице-Сергиев монастырь представлял внушительную по тем временам крепость. Окруженный оврагами, он был защищен с запада и юга речкой Кончурой и прудами, вдоль восточной стены прорыт глубокий ров. В середине XV в. монастырь окружили кирпичной стеной с 4 воротами и 11 башнями. Стена была невысокая — 5,5—6 м, но толстая — 3,5—4 м, с двумя боевыми ярусами. Нижний ярус имел орудийные бойницы, верхний — навесные бойницы и щелевидные стрельницы. Башни, выступавшие вперед на один-три метра, были выше стен на один ярус и имели три боя: подошвенный, средний и верхний. Монастырь был вооружен 110 пушками, обильно снабжен припасами «огненного боя» и прочими средствами отражения неприятеля — от котлов для варки смолы до железного «чеснока» против конницы.

Сведения о численности защитников разноречивы (от 2,5 до 8 тыс.). И.О. Тюменцев нашел копию польского документа 1609 г., подтверждающую оценку по русским источникам, что к началу осады в монастыре собралось 3—3,5 тыс. человек, из них 2—2,5 тыс. боеспособных. Ратных людей возглавляли князь Григорий Борисович Долгорукий-Роща и московский дворянин Алексей Иванович Голохвастов. Гарнизон состоял из 800 детей боярских, 110 стрельцов и под сотню служилых казаков. Из 320 монахов и 150 монастырских слуг многие в миру были служилые люди, имевшие боевой опыт. Для воинских целей годились и около 1000 крестьян и посадских окрестных селений. Остальные были женщины, дети и старики, неизбежные спутники средневековой осады.

Настоятелем Троице-Сергиева монастыря был архимандрит Иоасаф. Он родился в 1550-е — 1560-е гг., т.е. во время осады Троицы ему было около 60 лет. Принял постриг в Пафнутиево-Боровском монастыре, где стал игуменом в 1592 г. После смерти царя Фёдора в 1598 г. он участвовал в Земском соборе, избравшим на царство Годунова. В 1601 г. по благословению патриарха Иова Иоасаф был переведен из Пафнутьева монастыря в Троицкий с возведением в сан архимандрита. При Шуйском Троицкий монастырь стал пользоваться особым вниманием. Царь подтвердил прежние льготы монастыря, а в ноябре 1607 г. посетил Троицкую обитель. При нем здесь погребли тела царя Бориса, его жены Марии и царевича Феодора. Шуйский беспокоился о монастыре и послал туда войско для охраны. Неудивительно, что перед осадой в Троице поселились монахини царского рода: бывшая Ливонская королева — Мария Старицкая (племянница Грозного) и инокиня Ольга (Ксения Годунова).

Об осаде Троицкого монастыря обычно рассказывают по «Сказанию Авраамия Палицына» — произведению в первую очередь художественному. Сам Авраамий во время осады находился в Москве. Сведения об осаде он собрал уже после её снятия. Он получил какие-то записки от участников осады и многое записал, но немало перепутал, добавил и от себя. Авраамий был склонен к украшательству и вставлял целые страницы из русских и византийских авторов, приспосабливая их к Троицкой осаде. Так грамоты Сапеги и Лисовского к воеводам и настоятелю с требованием покориться царю Дмитрию и сдать монастырь и пространный ответ воевод заимствованы из «Повести о прихождении Стефана Батория под град Псков». Описания обстрелов и штурмов в начале осады Палицын заимствовал из «Повести о взятии Царьграда турками» и «Повести о прихождении Стефана Батория на град Псков».

Тюменцев, изучивший троицкие «Выписи о вылазках» и «Дневник» Яна Сапеги (составленный секретарями гетмана), утверждает, что первые полтора месяца осады боевые действия вообще не велись. Сапега начал с того, что осмотрел местность и приказал «копать окопы и делать укрепления». Гетман разбил свой лагерь на Красной горе в 3 км к юго-западу от Троицы[90], Лисовский — в Терентьевой роще, в километре к югу от монастыря[91]. Сапеге была очевидна бесполезность обстрела крепостных стен: все привезенные 63 пушки были легкие орудия, годились лишь для защиты лагерей и обстрела предполья. Поэтому все восемь батарей разместили на Красной горе и в Терентьевой роще. Надежды свои гетман возлагал на подкоп и подрыв одной из башен, но поначалу попытался добиться мирной сдачи. 24 сентября он отправил в монастырь посланца с требованием присягнуть царю Дмитрию и сдать крепость. В «Новинах из Московии», полученных в Вильно, приведен ответ осажденных: «Пусть у нас заберут жон, детей и пожитки, пускай мы пойдем по миру, мы готовы с вами жизни свои положить, а не сдадимся». 25 сентября Сапега отправил ещё одного гонца, но ответа не получил.

В монастыре шла подготовка к осаде: архимандрит Иоасаф с освященным собором и множеством народа молился в церкви Святой Троицы; воеводы и дворяне вместе с архимандритом и соборными старцами решали вопросы об обороне. Порешили людей привести к крестному целованию, назначили голов из старцев и дворян по стенам, башням и воротам, установили орудия по башням и в подошвенных бойницах, положили, чтобы всякий знал свое место и не покидал его во время приступа. На вылазку и в подкрепление решили выделять людей особо. 25 сентября, после всенощных молебнов памяти Сергия-чудотворца, было крестное целование, что сидеть в осаде без измены. В тот же день неприятель поставил стражу вокруг монастыря: «и не бысть проходу во град и ни из града».

Герои Троицкой осады. Сапега начал копать ров к Красным (Святым) воротам и вести подкоп под Пятницкую башню, но из-за холодов работы затянулись до середины ноября. В октябре враги разрушили подземный ход, по которому посылали гонцов. Тогда защитники стали делать вылазки и помогать прорываться гонцам. Вылазки делали часто: 6, 8, 10, 24, 26 и 29 октября. Кроме вылазки 10 октября, все они прошли успешно; в одной даже ранили Лисовского. 26 октября «была вылазка к Мишутину врагу [оврагу] и Брашевского взяли» (Выпись вылазкам). Палицын сообщает: «Воеводы князь Григорей и Алексей… учинишя выласку на Княже поле в Мишутинской враг на заставы рохмистра Брушевского и на Суму с товарыщы. И Божиею помощию заставу побили и рохмистра Брушевского Ивана взяли, а рохмистра Герасима на Княжом ноле, и роту его побили, а Сумину роту топтали[92] до Благовещенского врага». Пленный ротмистр под пыткой показал, что ведут подкопы под городскую стену и башни. А под какое место ведут подкопы, того не ведает.

Сведения о подкопе встревожили. Воеводы, посоветовавшись с архимандритом, братией и воинскими людьми, повелели под башнями и в нишах стенных копать землю, а троицкому слуге Власу Корсакову делать частые слухи, ибо был он в этом искусен. Расспрашивали пленных, но они не знали о месте подкопа. 1 ноября «был приступ к Пивному двору, хотели зажечь двор» (Выпись вылазкам). Палицын не разобрался и записал событие как два разных штурма. Но у него есть интересные подробности. Сначала было знамение: пономарю Иринарху привиделся сон, что в келью его вошел чудотворец Сергий и сказал: «Скажи, брате, воеводам и ратным людем; се к пивному двору приступ будет зело тяжек, они же бы не ослабевали, но с надежею дерзали». Действительно, с воскресенья на понедельник в третьем часу ночи, ударили пушки, и поляки с громким криком устремились к стенам. Взяв множество вязанок дров, хворост, солому, смолу с берестой и порохом, они зажгли острог у Пивного двора. И от огня стали хорошо видны. Тут со стен из пушек и пищалей многих побили, а пожар погасили. С других стен и башен, козы[93] с огнем спуская, все осветили и побили тех, кто подошел близко к крепости.

Всех беспокоил подкоп, грозивший взорвать стены и башни. Надо было добывать языка. 4 ноября «была вылазка к Подольному монастырю. Борис Зубов языка взял с Онанею и его ранили, и Фёдора Карцова ранили» (Выпись вылазкам). Авраамий добавляет, что вылазку делали ночью и шли к Нагорному пруду, где литва копала ров. Литва и русские изменники «восташя изо рвов и из ям, яко демоны, нападошя на градских людей». В бою убили слугу Бориса Рогачёва и многих ранили. «Тогда же емше [взяли] казака Дедиловскаго[94] ранена. Он же в роспросе и с пытки сказал, что подлинно подкопы поспевают, а на Михайлов день хотят подставливати под стены и под башни зелие. Воеводы же, водяще его по городовой стене, он же всё подлинно указал места, под которую башню и под городовую стену подкопы ведут. И изнемогаше от многих ран и начат умирати; и во-пияше… со слезами: «Сотворите мне, винному и бедному человеку, великую милость, дайте мне, Бога ради, отца духовнаго, сподобите мя быти причастника Святых Христовых Тайн!» Архимарит же Иоасаф повеле его.поновив[95] причастити».

Той же ночью перебежал в монастырь казак Иван Рязанец и сказал, что подкоп уже подвели под башню. Ещё поведал, что атаману и казакам было видение старцев — чудотворцев Сергия и Никона, и грозили они казакам, что те хотят разорить дом Пресвятой Троицы. На другой день пятьсот казаков с атаманом Пантелеймоном Матёрым снялись и ушли на Дон. Тем временем в монастыре копали вал и строили тарасы[96] против Пятницкой башни на случай ее подрыва. Тогда же решили разрушить подкоп до того, как его взорвут. Стали искать его устье (вход). 6 ноября «высылали на подкоп перекопывати» (Выпись вылазкам). 8 ноября поляки усиленно обстреливали монастырь. Ядром оторвало ногу старцу, другим убило старицу, третье влетело в окно церкви Святой Троицы, пробило доску у образа архистратига Михаила и ранило священника. Ещё одно ядро пробило образ Николы Чудотворца. Для троицких сидельцев повреждение икон было хуже потерь.

9 ноября «сделали вылазку зарушивать подкоп; того же дни и наряд[97] взяли» (Выпись вылазкам). Палицын описал вылазку (перепутав дату) как крупное сражение. Пошли до рассвета в 4 утра. Поначалу успех был полный — «литовцев» гнали до батарей, но там троицких встретили пушечным и ружейным огнем. Воеводы ударили отбой: одни ратные вернулись в крепость, другие ещё дрались с литвой. Тогда из Пивного двора выступил старец Нифонт Змиев; с ним шли 30 монахов и 200 ратных; они рванулись к батареям на Красной горе, но попали под обстрел. В это время небольшой отряд конных во главе с Иваном Ходыревым и Ананием Селевиным, пробравшись оврагами, ударил в тыл и захватил все пять батарей на Красной горе. Сапежинцы бросились под защиту лагерных укреплений, вообразив, что к Троице пришло войско из Москвы. В сумятице ратники увезли в монастырь взятый наряд — восемь пищалей полуторных полковых, затинные и большие самопалы, бочки пороху и ядра. Успех был оплачен кровью: своих убитых насчитали сто семьдесят четыре человека да раненых шестьдесят шесть человек. Враги потеряли больше, но не полторы тысячи убитых и пятьсот раненых, как пишет Палицын.

На другой день защитники сделали новую вылазку. Напали на изменников — заставу в Мишутине овраге побили, потоптали и Нагорную заставу на Красной горе и до Клементьевского пруда многих побили. Тут Лисовский, «как змей засвистав со своими аспидами», с конными и пешими напал на троицких людей: те смешались и отошли к монастырю. Их поддержали стрельбой со стен. Внезапно из Святых ворот, открываемых только для царского въезда, навстречу изменникам вылетела конница; впереди двадцать старцев — все в рясах, куколях и без доспехов. И устрашил Бог беззаконных (хоть плохих, но православных), побежал Лисовский, гонимый Божьей силою, со своим воинством под гору, в Терентьевскую рощу. «Тогда же взяша жива рохмистра Мартьяшя, славнаго ратоборца, и иных панов».

11 ноября 1608 г. в «Выписи вылазкам» появляется запись: «Подкоп зарушили. Того ж дни для дров рассекали туры». Разрушение подкопа явилось важнейшим и одним из самых героических событий Троицкой страды. На сей раз троицкие воины бросили силы на батареи у Терентьевой рощи. Завязался ожесточенный бой.

Старцы монастыря, находясь в полках, укрепляли людей, чтобы не ослабевали. Все расхрабрились и бились крепко. Тогда благодатью Божиею нашли устье подкопа. Вскочили в глубь подкопа ради свершаемого дела крестьяне клементьевские Никон, называемый Шилов, да Солота; и, зажегши кизяк и смолу, заткнули устье и взорвали подкоп. «Слота же и Никон ту же в подкопе згорешя». Кроме пожертвовавших собой крестьян, в вылазке погибли другие герои — головы Иван Внуков, да Иван Есипов и слуга-богатырь Данило Селевин.

Троицкая обитель избавилась от прямой угрозы, но появились новые, поначалу не явные. С приходом зимы положение осадных сидельцев стало меняться в худшую сторону. Если в октябре — ноябре они делали частые вылазки против укреплений противника, то с декабря целью вылазок становится рубка дров, добыча корма лошадям и попытки отбить припасы, свозимые к неприятелю. Так в ноябре (но ст. стилю) из 11 вылазок девять были против укреплений и две за припасами, то в декабре из 11 вылазок три были за сеном и припасами, две за дровами, цель трех не указана, по одной за языком и в помощь гонцам и одна против укреплений. От изменения целей вылазок потерь меньше не стало. Особенно большие потери несли заготовщики дров.

В «Дневнике Сапеги» от 28 декабря 1608 г. записано: «Московитяне сделали вылазку, стараясь запастись дровами. Наши, пропустив их свободно в лес, окружили потом. Убито более 200 московитян и взято в плен несколько стрельцов. С нашей стороны потеря незначительная». Авраамий подтверждает избиение заготовщиков дров, но приводит меньшие цифры потерь: «По обычаю же вышедше из града многие люди в тое рощу ради дров; внезапу же нападошя на них… Литовские роты и Русские изменники. Троицкое же воинство и всякие осадные люди сотворишя с ними бой велик, и грех ради наших одолешя врази. И в той день убили Литовские люди Троицких всяких людей боле 40 человек и многих ранили, а инех в плен живых взяли». Даже сорок убитых за поход в лес по дрова немало, и так продолжалось всю зиму. «Кровию дрова куповаху», — пишет Палицын. Костомаров добавляет из других источников: «Бывало, возвращаются монастырские люди, а их спрашивают: «А что стоит, за что купил эти дрова? За чью кровь?»«. Отец пойдет за дровами, чтобы пропитать семью, и пропадёт; дети разведут огонь, а сами говорят: «Вот, это мы своего отца кровь пьём».

Много хуже нехватки дров были болезни, косившие троицких с февраля по май 1609 г. Скученность из-за страшной тесноты, плохая вода, грязь, отсутствие овощей и фруктов — всё приводило к высокой смертности от цинги и болезней, распространяемых паразитами. Монахи делали что могли: варили квас, пока были в изобилии хлеб и мука, настояли отвозить и сжигать за монастырскими стенами кишащую паразитами одежду умерших. Им удалось предотвратить эпидемии, но цинга свирепствовала. Больше всех страдали крестьяне — самые бедные и бесправные из осадных сидельцев. Они всё сносили безропотно; зато были недовольны ратные, требующие себе самое лучшее, особенно стрельцы, написавшие челобитную царю. У них были споры с архимандритом, убеждавшим их, что припасы надо расходовать бережно, ведь неизвестно, сколько продлится осада. Недовольны были и монастырские слуги (из детей боярских), считавшие, что монахи их обделяют.

Раздраженным, плохо питавшимся, больным людям везде мерещилась измена. Многие ополчились на казначея, старца Иосифа Девочкина. На него говорили, что он посылал письма Вору, желая сдать монастырь. Из-за Девочкина схлестнулись воеводы: князь Долгорукий его обвинял (и послал на дыбу), а Голохвастов защищал. Долгорукий даже писал Палицыну, чтобы тот просил царя убрать Голохвастова, ибо от него идет ссора. Обвиняли и королеву Марию Владимировну, что посылает Девочкину пироги и блины со своего стола, людей посылает топить ему баню, а сама обзывает непристойно царя Василия и пишет Вору письма, называя братом. Все это была полная чепуха: как показал архив Сапеги, никто из монахов изменником не был[98]. Кончилось тем, что несчастный Девочкин, тяжко болевший и весь изъеденный червями, скончался, а архимандрит Иоасаф в свойственной ему мягкой манере погасил конфликт. Да и число возможных «изменников» сокращалось: в феврале ежедневно хоронили по 10—20 человек, в марте — по 20—30, в апреле — по 50—100. К лету 1609 г. в монастыре осталось 40 монахов, 102 дворянина, 20 стрельцов, 40 казаков, а также женщины, старики, дети. До начала осады в Троице было 320 монахов, 800 дворян, 110 стрельцов и 90 казаков. Как видим, погибли 88 % монахов, 87 % дворян, 82 % стрельцов и 56 % казаков[99]. Американские военные определяют предельно допустимые потери в 33 %: при больших потерях подразделение теряет боеспособность. Троицкие сидельцы не знали об этом, зато помнили слова патриарха Гермогена: «Если будет взята обитель преподобного Сергия, то погибнет весь предел российский до Окияна-моря, и царствующему граду настанет конечная теснота»[100].

Слова Гермогена сидельцы узнали от казаков, прорвавшихся в монастырь. В январе воеводы написали келарю Авраамию, что совсем оскудели в зелье и нуждаются в людской подмоге, ибо скоро некому будет защищать стены. Как пишет Палицын, он еле умолил Шуйского (и то после вмешательства Гермогена) послать подмогу. На самом деле царь Василий сразу выделил небольшой отряд казаков и 20 пудов пороху. Но проехать в монастырь было непросто — Сапега блокировал все пути. Первая попытка сорвалась. Вторую предприняли через месяц — в ночь с 15 на 16 февраля 70 казаков и 20 слуг монастырских попытались прорваться в Троицу. Палицын пишет, что все сошло благополучно, но из архива Сапеги следует, что казаки наткнулись на лисовчиков. Тут атаман Сухой Останков решился на отчаянный шаг и малыми силами напал на большой отряд. Заслушав шум боя, осажденные послали подмогу и помогли казакам попасть в монастырь. Казаки потеряли лишь четверых, захваченных в плен. Лисовский приказал их (вместе с ранее захваченными гонцами) казнить на глазах осажденных. Долгорукий ответил казнью всех захваченных в плен. 20 поляков зарубили на стене в виду войска Сапсги и 19 изменников — в виду лисовчиков[101]. Взбешенные поляки и казаки хотели убить Лисовского, и Сапега с трудом спас ему жизнь.

С середины мая страшная эпидемия пошла на спад; но люди ещё умирали. 28 июня Сапега предпринял второй штурм монастыря. Самый большой приступ был на стене, защищаемой князем Долгоруким и сыном его Иваном. Из-за нехватки ратных на стены вышли женщины и помогали мужчинам, коля в окна, меча камни и лия вар с нечистотами, и метали они, зажигая серу и смолу, и известь в глаза сыпали. Бились всю ночь, и литовских людей и казаков побили многих. Когда люди литовские от приступа побежали, князь Григорий Борисович сделал вслед вылазку: многих побили и захватили лестницы, щиты и ступы проломные. Захваченных панов и русских изменников, числом 30 человек, отправили жернова крутить, работая на братию и на все троицкое воинство вплоть до ухода врагов от монастыря. Прослышали защитники монастыря и о наступлении Скопина. Надежды крепли.

29 июля ст. стиля Сапега предпринял новый приступ. Кроме сапежинцев, в приступе участвовали полки других панов. Защитников Троицы оставалось всего 200 человек. В «Дневнике» Яна Сапеги о приступе записано: «За три часа до рассвета начался приступ. Полки выступили из стана. Сапега объехал их и расставил по определенным местам. Заметив рвение всего войска, он отдал приказ выступать всем в одно время. После первого сигнала предписано, чтобы внимательно смотрели, покажется ли огонь или нет; в первом случае открыто делать нападение, а во втором как можно тише подходить к стенам… При третьем всем вдруг броситься на стены. Воины наши исполняли распоряжения без порядка и потому не сделали ничего доброго». По словам сапежинца, атамана Андрея Волдыря, нарушив порядок, атакующие в темноте не знали, кто друг, а кто враг, и изрядно друг друга побили. У защитников погибла лишь женщина на стене. Приступ этот ещё раз показал троицким сидельцам, что на их стороне Бог.

После неудачного штурма Сапега оставил под Троицей малую часть войска, а с остальными пошел к Калягину, переведаться со Скопиным. Но не было там ему удачи. Вдобавок поход Сигизмунда к Смоленску заставил поляков задуматься, служить ли царику или королю. Ещё до возвращения Сапеги под Троицу в монастырь перебежал косой толмач Ян с четырьмя пахолками[102] и двумя русскими и поведал о победе Скопина под Калягиным. Известие окрылило осадных сидельцев — звонили колокола, шли благодарственные молебны. Между тем сапежинцы выпустили стада скота вблизи монастыря и соблазняли голодающих сделать вылазку, рассчитывая перебить. Вышло иначе. Сидельцы долго выжидали, а когда враги потеряли надежду их выманить, они, пробравшись на конях Благовещенским оврагом, внезапно выскочили, стражу побили и погнали стада к городу. Захватили и лошадей: так многие наёмники перед походом лишились боевых коней.

7 сентября воеводы Скопина Семён Головин и Давид Жеребцов заняли Переславль. 10 октября шведы Кристер Зомме и Иоганн Мир захватили Александрову слободу в полусотне верст от Троицкой обители. 11 октября князь Михаил Васильевич по просьбе архимандрита, воевод и прочих сидельцев послал из Александрова Давида Жеребцова, а с ним шестьсот отборных воинов и триста воинских слуг. Прошли они налегке, не задержанные дозорами. Сразу же, как пишет Палицын, возникли нелады, ратники не привезли припасов и думали только о себе. Забрал Давид хозяйство в свои руки, отобрал счётные записи монастырских запасов, забрал рожь, овес и муку. Архимандрит же Иоасаф продолжал заботиться о бедных и нищих, и всякий просивший с пустыми руками не уходил от него. Не всем инокам это было по нутру, иные приходили и ругали архимандрита в лицо: боялись, что им не хватит припасов.

16 октября в лагерь под Троицу прибыл с войском гетман Ружинский. Он рассчитывал вместе с Сапегой выбить Скопина из Александровой слободы. Но вожди не ладили между собой и решили атаковать поочередно. 19 октября укрепления Скопина атаковал Ружинский с полком Вильковского и ротами Сапеги, но успеха не добился. Потом Сапега водил войско против Скопина и с тем же успехом. Бои продолжались неделю, с 19 по 24 октября, затем Ружинский вернулся в Тушино, а Сапега — в свой лагерь под монастырем.

В начале января от князя Михаила Васильевича в Троицкий монастырь пришел воевода Григорий Валуев, а с ним 500 ратных. Вместе с людьми Жеребцова и троицкими сидельцами они напали на отряды Сапеги. «И втопташя их в Сопегины табары и станищя их около табар зажгошя… Литовских людей многих побили и языки поймали». Вскоре неприятель оправился, и был бой великий. Много тогда погибло, но больше «полку еретическаго». Забрав пленных, Валуев возвратился к князю Михаилу. Это был последний бой под Троицей. 12 января 1610 г. Сапега и Лисовский с польскими и литовскими людьми и русскими изменниками «побегоша к Дмитрову, никим же гонимы, но десницею Божиею; …И велико богатство мнози по них на путех обретаху, не от хуждыпих вещей, но и от злата и сребра и драгих порт и коней. Инии не могуще утечи и возвращающеся вспять и… прихождаху во обитель к чюдотворцу, и милости просяще душям своим и поведающе, яко «мнози видешя от нас велики зело два полка гонящя нас, даже и до Дмитрова». До Дмитрова добралось тысяча человек — всё, что осталось от 12-тысячного, не раз получавшего подкрепления войска.

Мифология Троицкой осады. Осаду Троице-Сергиевого монастыря мы до сих пор познаём через произведение троицкого келаря, старца Авраамия (в миру Аверкия Палицына). Палицын создал фундаментальное свидетельство о событиях Смутного времени — «Историю в память предьидущим родом». 56 из 77 глав «Истории», озаглавленные «Сказание об осаде Троице-Сергиева монастыря от поляков и литвы и о бывших потом в России мятежах» или просто «Сказание Авраамия Палицына», широко читали в России в XVII—XIX вв. Художественная убедительность «Сказания» имела и отрицательные сторону. Не секрет, что любой автор, даже летописец (а Палицын им не был), описывая события, их искажает. В «Сказании» много искажений, но в деталях, а не в передаче духа Троицкой обороны. Главный упрек автору состоит в том, что восхищаясь чудесной помощью святых и массовым героизмом защитников Троицы, он недосказывает о духовном вожде защитников — архимандрите Иоасафе. Ещё меньше пишет о воеводах — князе Г. Б. Долгоруком-Роще и А.И. Голохвастове. Умаление значения вождей обороны Троицы получилось у Палицына не случайно, а связано с желанием самому олицетворять заслуги монастыря в спасении России.

Из того, что скупо поведал Палицын, всё же можно воссоздать облик архимандрита Иоасафа — пастыря глубоко верующего, мужественного и милосердного. Иоасаф в силу преклонных лет не участвовал в битвах; он служил не мечом, а крестом и молитвой, но его молитвы и службы вселяли в защитников веру, что Господь с ними, а причащение утешало умирающих и подавало надежду живым, что об их душах также позаботятся. Архимандрит не только духовно окормлял монастырских сидельцев и делился с ними чудесными откровениями, снисходившими на него «в тонком сне», но участвовал в обсуждении дел, связанных с обороной монастыря — от воинских вылазок до питания и предотвращения болезней. В милосердии своем Иоасаф был твёрд: вопреки воеводе Долгорукому спас от казни Иосифа Девочкина и наперекор требованиям сильных обеспечивал едой всех — вплоть до беззащитных крестьянских женщин, стариков и детей. Благодаря ему слабые выжили. Он же гасил возникшие раздоры и обвинения в изменах и установил в монастыре мир.

В «Сказании» не сказано о дальнейшей жизни Иоасафа. Между тем она до конца была подвигом. Вскоре после снятия осады престарелый архимандрит, с разрешения патриарха Ермогена, ушел на покой в место пострижения — Пафнутиево-Боровский монастырь. Покоя не получилось: в июле 1610 г. Боровский монастырь окружили войска Сапеги, собравшегося в новый поход с Вором на Москву. Тюменцев, изучивший движение Лжедмитрия II, пишет о Боровской осаде: «Иоасаф, как прежде в Троице-Сергиевом монастыре, убедил братию, дворян и стрельцов сесть в осаду и дать отпор врагу». Три атаки сапежинцев были отбиты, но четвертый штурм 5 июля 1610 г., благодаря измене, оказался для поляков удачным. Враги ворвались в монастырь и начали избивать монахов и мирян. Воевода князь Михаил Волконский с саблей в руках в одиночку защищал двери в собор, где вместе с Иоасафом молились монахи, женщины и дети. Раненый, он был изрублен у гробницы св. Пафнутия Боровского. Озверевшие сапежинцы убили всех, находившихся в соборе: «Литовские ж люди внидоша в церковь и начата сещи игумена и братью… и побита всяких людей в монастыре». Так погиб архимандрит Иоасаф.

Служение и мученический конец Иоасафа не остались забытыми Русской православной церковью. Он был канонизирован как святой преподобномученик Иоасаф Боровский (XIX в.); в конце XX в. имя священномученика Иоасафа Боровского было внесено в лик Собора Радонежских святых, в состав святых иноков Троицкой обители. В то же время в РПЦ не вполне осознали величие архимандрита. Иоасафа наполовину прикрыла тень Авраамия Палицыиа. В 1792 г. на площади в Троицкой лавре был воздвигнут обелиск с надписями о славных событиях в истории монастыря. На западной стороне обелиска написано: «В прославление сея обители и в вечную память великих мужей, св. Сергия, архимандритов: Иоасафа и Дионисия, и келаря Авраамия, поставил и посвятил сей памятник Платон митрополит Московский и архимандрит сея Лавры 1792 года». На северной стороне — надпись о значении Лавры в Смутное время: «…Во всех же оных славных деяниях отличил себя Троицкий келарь Авраамий Палицын, и архимандриты сея обители: Иоасаф и Дионисий». Здесь Иоасаф явно меркнет в лучах славы, окружающей келаря.

Историки XIX в., кроме Н.М. Карамзина, относились к писаниям Авраамия осторожно, хотя это не сказалось на скромной оценке Иоасафа. Примером служит мнение С.М. Соловьёва: «Архимандритом монастыря был в это время Иоасаф, о характере которого трудно сказать что-нибудь решительное; гораздо резче выдавался келарь монастыря Авраамий Палицын, на которого мы должны обратить особенное внимание, как на человека, принимавшего важное участие в событиях, и как историка этих событий». Соловьёв отнюдь не идеализирует келаря, рассказывая, как в 1609 г. он выиграл дело по закладной кабале и получил часть села, хотя монахам запрещено брать земли в залог. Мало того, Авраамий не захотел платить два рубля в казну за грамоту на эту землю и подал просьбу, чтобы государь не велел с него пошлины брать. Царь Василий «для осадного времени» его челобитную пожаловал. Историк приходит к заключению: «… это был человек очень ловкий, деловой, уклончивый, начитанный, по тогдашним понятиям красноречивый, одним словом, настоящий келарь». «Сказание» Авраамия Соловьёв тщательно проверяет и доказывает, что обвинения Девочкина в измене доверия не заслуживают. Сходным образом оценивает «Сказание» Н.И. Костомаров. По его словам, «…сочинение составляет один из важнейших русских источников о смутном времени, хотя имеет недостатки. Оно в высшей степени загромождено многословием и в некоторых местах заключает в себе известия сомнительной достоверности: это тем естественнее, что келарь Аврамий не был очевидцем осады монастыря и писал по слухам и преданиям… нельзя не заметить, что сочинитель выставляет на вид важность собственного участия в делах..».

Наиболее критичен к Палицыну и его «Сказанию» был И.Е. Забелин. По его словам, «личность Палицына долго ещё будет служить предметом разногласия и спора в исторических исследованиях по той одной причине, что старец, написавший свое Сказание, сумел в нём в некоторых местах так связать и сплести недостойную похвалу самому себе с достойными хвалами своему монастырю, что исследователи и до сих пор никак не могут распутать этого узла и отделить самохвальную личность от исторической знаменитости самого монастыря. Они представляют обстоятельства в таком виде, как будто келарь Палицын есть самый этот монастырь, как будто деяния старца есть те самые те деяния, которыми всегда был славен монастырь». Забелин делит исторические персонажи Смутного времени на «прямых» и «кривых», и келарь Авраамий являет у него пример «кривого». Много благосклоннее к Палицыну В.О. Ключевский. Авраамий привлекает его одаренностью натуры — талантом писателя, рачительностью хозяина и ловкостью дипломата. Моральная цена одаренности мало волнует историка, ведь о «прямых» героях Смуты он высокомерно отозвался: «Московское государство выходило из страшной Смуты без героев; его выводили из беды добрые, но посредственные люди».

Любопытное письмо из архива Яна Сапеги приводит С.Ф. Платонов. Письмо написал в Москве в конце 1609 или начале 1610 г. «нищий царский богомолец» архимандрит Авраамий, «преподобного отца нашего Сергия игумена постриженик». Нищий богомолец, видимо, очень влиятельный человек, ибо Сапега «царским словом» приглашал «архимадрита» Авраамия приехать из Москвы в свой стан под Троицу — «чтобы земля умирити и кровь крестьянскую утолити». Авраамий в письме отвечал, что в Москве уже все в нужде, «всем щадно, всяким людям», и потому «образ будет Шуйскому скоро». Слова эти означают, что скоро Шуйского свергнут, а стало быть ему, Авраамию, нет смысла покидать Москву. Впрочем, он обещал выехать, когда будет возможность, «когда будет мой довол». Прося посылать к нему «бережно и негласно» ходока с письмами «для ради царского дела», прося не казать никому эти грамотки, «старец архимадрит» смягчил свой осторожный отказ ценными сведениями о времени и дорогах, какими ходят в Москву «станицы» от Скопина; он сообщает также, что из Москвы к Скопину посылают детей боярских «чтобы он шел раньше, а москвичи не хотят долго сидеть в осаде».

Как дальше пишет Платонов, «в Москве тогда было два архимандрита Авраамия — чудовский и андроньевский, но оба, насколько знаем, не имели отношения к Троицкому монастырю и не могли влиять на троицкую братию, чтобы она подчинилась Сапеге ради умирения земли и утоления христианской крови. Мы не удивились бы, если бы в данном случае «старцем архимадритом» оказался знаменитый Палицын». Историк не видит противоречия в том, что Палицын не был архимандритом. Автор письма зовет себя «старец архимарит Авраамей», как бы намекая, что он не совсем превратился из старца в архимандрита. Подобное могло быть, если в Тушино его произвели в архимандриты: «Старец Авраамий мог быть в одной иерархии «старцем келарем», а в другой «старцем архимандритом» совершенно так же, как Филарет был в одной епархии патриархом, а в другой митрополитом».

События Троицкой осады нашли отражение в церковной живописи. В житийной иконе Сергия Радонежского конца XVII — XVIII в. из музея им. Андрея Рублева в 20 клейме изображены явления преподобного Сергия архимандриту Иоасафу. Начиная с 1850 г. в художественной мастерской Троице-Сергиевой лавры создается серия литографий, посвященных осаде монастыря. В 1891 г. В.П. Верещагин создает картину «Осада Троице-Сергиевой Лавры», где архимандрит Иоасаф окропляет народ святой водой во время крестного хода в осажденном монастыре. В 1894 г. Д.С. Милорадович пишет картину «Оборона Троице-Сергиевой лавры». В 1932 г. появляется картина, создание которой в то время требовало не только веры в Бога, но мужества. М.В. Нестеров написал картину «Всадники. Эпизод из истории осады Троице-Сергиевой лавры», где три всадника, три святых старца, летят над землей для защиты Троицкого монастыря.

Исследования истории осады Троицкого монастыря, выполненные в советский период, не представляют особого интереса, хотя было найдено немало археологических находок. Из постсоветских историков важный вклад внес Тюменцев, внесший немало поправок в устоявшиеся сведения о ходе Троицкой осады. Сделанные уточнения нисколько не принизили героизма защитников монастыря, хотя некоторые красивости, принадлежавшие перу Палицына, пришлось убрать. Удивительно, но для некоторых богословов, пишущих на исторические темы, видение событий Троицкой осады соответствует представлениям если не Палицына, то Карамзина. Так, преподаватель Московской духовной академии и Угрешской духовной семинарии, лектор но истории Русской православной церкви, кандидат богословия Г.Е. Колыванов в 1998 г. опубликовал статью, посвященную 390-летию осады Троице-Сергиева монастыря. В 2001 г. он ещё раз вернулся к теме. В этих работах в числе великих вождей, спасших Русскую землю, в одном ряду с патриархом Гермогеном, архимандритом Иоасафом, преподобным Дионисием, Мининым и Пожарским, назван Авраамий Палицын. Поистине здесь случай, когда время остановилось.

Наверное, мирянину не пристало учить богословов церковной истории, но всё же стоит задуматься, насколько хитрый и ловкий келарь Авраамий заслужил право именоваться спасителем России. И точно так же стоит подумать, воздали ли мы должное архимандриту Иоасафу, чья роль в защите Троицкой обители до сих пор не оценена по заслугам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.