На шахте «Листвяжная» уже много лет практиковали манипуляции с показателями датчиков метана, рассказали Настоящему Времени два сотрудника, работавших здесь в последние годы. Датчики заклеивали изолентой или ставили ближе к вентиляции, чтобы они не показывали реальный уровень концентрации метана.
Взрыв на «Листвяжной» утром 25 ноября унес жизни 51 человека. Всего под землей в момент взрыва были 285 человек. Пострадавшими, по данным источника ТАСС на утро 29 ноября, числятся 92 человека, среди которых 35 горноспасателей. Предварительной причиной возгорания назван «внезапный выброс метана». Источник ТАСС в правоохранительных органах добавил, что будет изучена работа датчиков на шахте, показывали ли они корректные данные по концентрации метана или нет.
Один из сотрудников «Листвяжной», поговорил с Настоящим Временем анонимно: он действующий сотрудник шахты. В момент аварии его не было на работе, у него был выходной.
Он говорит, что ничего не знает о том, что произошло на шахте 25 ноября. Но в целом отношение к безопасности было не самым внимательным. В частности, в последний раз инспекцию по безопасности, уверяет сотрудник, он видел два года назад:
— Там всегда было небезопасно. История была такая – газа 7%. Я – начальнику, а он говорит: «Допускаться», – то есть качать уголь. Я говорю: «Газа 7%». Он говорит: «Кому-то что-то не нравится – идите домой», – то есть пишите заявление, увольняйтесь. А у нас выбора нет.
На шахте неплохо платили, говорит он, и было достаточно много сотрудников: якобы даже обсуждались сокращения. Шахтер не знает, принимали ли руководители шахты дополнительные меры по безопасности:
— Может быть, старались что-то делать, но плохо старались просто. Это нужно было много лишней работы делать, а им надо было побыстрее чтобы уголек по лентам шел. Работу надо делать.
Одновременно, утверждает собеседник Настоящего Времени, на шахте практиковали манипуляции с датчиками, показывающими уровень метана:
— Их просто убирали, и все. Либо изолентой заклеивали, либо
брали сжатый воздух, направляли на датчики. То есть берут, направляют
сжатый воздух на датчик, и он ничего не показывает.
Еще один шахтер, Дмитрий Ноговицин, проработал на шахте 7 лет и ушел в 2018 году. По его словам, «Листвяжная» склонна к самовозгоранию, поэтому определенный участок надо обрабатывать специальным веществом, чтобы избежать возгорания. Ноговицин не знает, что привело к возгоранию прямо сейчас, но предполагает, что это могло стать следствием многолетних нарушений на шахте. Он рассказал, что о проблемах было известно еще три года назад, но приоритетом была не безопасность, а выполнение плана по добыче угля.
— В приоритете был всегда поставленный план, а цель его выполнения ложилась на плечи тех самых руководителей и в большей степени руководителей участковых. Те руководители, которые были немного с характером, они пытались что-то регулировать, возникать, но, так скажем, всегда все равно вставал приоритет выполнения показателей за месяц.
Если бы я не познал в сравнении – все ведь познается в сравнении – то я бы так не говорил. На другом предприятии, по моему мнению, все в тысячу раз строже, все правильно и все как положено. Мне даже в какой-то мере пришлось переобучаться, проходить все заново: это нельзя, это нельзя, это нельзя. И так, оказывается, действительно можно работать и выполнять показатели ничуть не хуже, и где условия намного сложнее, и где шахты намного глубже.
По его практике в предыдущие годы практиковали манипуляции с датчиками: их переносили в менее загрязненные участки по вентиляционной струе, чтобы они не показывали реальный уровень концентрации газов:
— Посмотрели, что, например, процент завальной части, [степень] проветриваемости. Что нужно сделать? Либо вентиляцию, либо какие-то сотрудники с ОТБ приходят, корректируют, в плане того что, например, перевешивают датчик. Как бы он под кровлей висит, но ему меняют местоположение по вентиляционной струе, где немножко разжижается выходящая из лавы струя воздуха.
Ноговицын уверяет: это не стандартная практика для всех шахт. В месте, где он работает сейчас, контроль над датчиками совсем иной:
— Я пришел на другое предприятие, и все датчики у нас опломбированы, и на них установлены замки. То есть их невозможно никуда перенести. Эти замки, соответственно, участка вентиляции есть только у вышестоящего руководства, то есть у ИТР. Никакой работник не может никак перенести, занизить их, а тем более каким-то механическим образом завешать или заткнуть.
У нас, например, по лаве через каждые 10 секций расставлено по два огнетушителя на тот случай, если какие-то могут быть суфляры или что-то случайное воспламенится, чтобы своевременно сразу это все ликвидировать, а не куда-то бежать сломя голову. Обезопасивши себя на несколько шагов вперед, только тогда мы можем работать.
На «Листвяжной» еще три года назад даже таких огнетушителей не было расставлено, уверяет Ноговицин.
49-летний петербуржец Евгений Туганков, осужденный по «дворцовому делу» за удар омоновца на митинге в поддержку Алексея Навального, освободился из колонии поселения, куда его отправили летом этого года. Туганков объявлял в колонии голодовку, где не было лекарств и умывальников для заключенных. Приговоренные к самому «легкому» виду лишения свободы фактически находятся в тюремных условиях, написал он российским властям: камеры и секции переполнены, заключенным не хватает места для хранения и приема пищи, нет душевых, и периодически приходится мыться в холодной воде. В интервью корреспонденту Север.Реалии Туганков рассказал, как администрация колонии отреагировала на протест и что, по его мнению, необходимо сделать, чтобы сломать систему.
Евгения Туганкова осудили ровно через два месяца после акции протеста 31 января. Он ударил сотрудника ОМОН по фамилии Кривов на Пионерской площади. По словам Туганкова, он увидел, как люди «в черном» и «без опознавательных знаков» начали арестовывать человека. «Я посчитал это несправедливым и посчитал нужным таким образом вмешаться», – говорил он судье. Прокуратура требовала для него 2,5 года колонии-поселения, адвокат просил суд не назначать наказание, связанное с лишением свободы. В итоге Евгения Туганкова приговорили к году колонии-поселения. Наказание он отбывал в ФКУ КП-8 УФСИН по Санкт-Петербургу и Ленинградской области.
– Что вы ощутили, когда вышли на свободу?
– Интересный момент: когда освобождаешься, словно никакой тюрьмы и не было. Вся тюрьма как будто чик (показывает пальцами руки ножницы) – и всё ушло. Где-то ты там был, тебя пять минут не было, и ты снова здесь, на воле. Сколько бы ты там ни сидел: месяц, год, пять лет – наше подсознание плохое не берет.
– Во время следствия вы находились в СИЗО «Кресты» в Петербурге. Какие отношения у вас были с администрацией изолятора и с другими арестантами?
– Я был в СИЗО в Горелово три недели – взяли мазок на ковид. Там плохая еда, отстойное содержание, врачей нет. Стало человеку плохо, звонили, долбили в двери ночью четыре часа – тишина. На «Крестах» было нормально. Я сразу заехал, меня вызвал оперативник. Я сказал: «Вы меня не прессуете, по хатам не катаете, а я не вызываю журналистов, не пишу юристам». Они ответили: «Без проблем». Так что в «Крестах» с операми нашел общий язык. Меня там посадили в очень интересную хату, где сидел Дмитрий Гаркуша, обвиняемый по делу Сабадаша (экс-сенатор от НАО и бизнесмен Александр Сабадаш, осужденный в 2017 году по делу о выводе денег из банка «Таврический». В 2020 году ему предъявили новые обвинения. Дмитрий Гаркуша, бывший акционер «Таврического», проходил обвиняемым по тому же делу, что и Сабадаш. В 2017 году был осужден. В 2020 СК предъявило Гаркуше новые обвинения. – СР). У них в камере было радио, они слышали про митинги. Мы много с ним болтали. Он очень тихий интеллигентный дядька, сразу спросил о деле, я ответил, что за митинг. Мы начали с ним вступать в идеологический спор. Я ему говорил: «Дима, послушай, ты сидишь, тебе дали 7,5 лет ни за что. Ты отсидел их. Потом ты вышел, прогулял полгода, и тебя по этому же делу опять закрыли. Ты опять сидишь. И ты мне говоришь: почему мне не нравится эта власть?»
– Почему в колонии-поселения вы объявили голодовку?
Я терпел, терпел, но меня достали
– Я приехал в колонию-поселение. Всё там мило: воздух над головой свежий. «Кресты», конечно, вроде поменялись: камеры большие, питание получше, но все равно это душное очень заведение в моральном плане. Постоянно одни и те же люди – четыре человека, иногда ни радио, ни телевизора нет. Я думал, спокойно досижу в колонии-поселении: спорт, книжки и пойду спокойно домой. Я прекрасно понимал, что никакого УДО и освобожусь со звонком (после окончания срока заключения. – СР). Но начались моменты… Я терпел, терпел, но меня достали.
По УИКу (Уголовно-исполнительному кодексу РФ. – СР) в колонии-поселении у нас гражданская одежда, но почему-то, например, в шортах на проверку выходить нельзя, в локалке (огражденные прогулочные территории. – СР) майку снимать нельзя. Откуда локалка на поселении? Лето, жара 30 градусов, и ты не можешь выйти без майки. Я спрашиваю: шорты – это гражданская одежда? Отвечают: гражданская. Почему я не могу выходить в шортах, почему майку не могу снять в локалке, когда солнце 30 градусов? Мне неделями не отдавали письма и газеты. Девочка, младший оперативный сотрудник, все время смеялась на то, что мне люди пишут. Её как-то это веселило. Я спрашивал: «Вас что веселит-то? Вы людей не знаете, а оскорбляете их». Не отдавали неделю, две, я спрашивал: «Вы что там читаете? Вы что цензурируете в «Новой газете»? Правительство РФ разрешило эту газету, а вы хотите найти какие-то ошибки, и значит, правительство РФ ошиблось? Хотите что-то найти, что нельзя мне читать?» Они говорят: «У нас одна девочка, у неё времени нет». Лекарств нет. В колонии-поселении нет медсанчасти, парацетамола нет, анальгина нет.
– Если кому-то из заключенных станет плохо?
Систему можно и нужно ломать, если знать, как и чего она боится
– В лучшем случае, если осужденные надавят на дежурную смену, то она вызовет врачей. Летом во время ковида лекарств не было. Я уже звонил в «ОВД-Инфо» (признан СМИ-иноагентом. – СР). Они дали объявление о сборе лекарств. Люди прислали нам лекарства, хотя бы парацетамол, ибупрофен. Их выдали. Колония-поселение – самый легкий вид наказания. А я попал в такую тюрьму, где общий режим, или особый, или строгий. В любых зонах – особого, общего и строгого режима – три проверки в день. На колонии-поселении – пять! С чего это? Просто захотелось, чтобы пять раз проверяли?! В этой колонии ничего не соответствует ничему: от количества унитазов, шкафчиков, тумбочек, душевых до помещений, где люди живут. Медицины нет, ШИЗО… На колонии-поселении ШИЗО не может быть вообще. Максимум, что может быть, – тебя отстраняют от работы, и ты месяц живешь на бараке с четырехчасовой прогулкой в день. В колонии-поселении люди (осужденные) простые, 90% – обычные мужики, которые к преступному миру отношения не имеют вообще. Они с воли заехали процентов 30–40, а их в тюрьму отправили, хотя им присудили колонию-поселение. Последней каплей стало то, что в общей столовой нет умывальников. Я хожу есть, иду по улице в столовую, открываю двери, но не могу помыть руки. Это все накопилось, достало. Утром в один день я написал заявление на хозяина (начальника колонии-поселения. – СР), на врача о том, что объявляю голодовку. И сразу из Москвы звонят Потапенко (главе ФСИН по Санкт-Петербургу и Ленобласти Игорю Потапенко. – СР). Везде в стране пандемия, а у нас не то что даже каких-то антисептиков, умывальников нет. Представляете уровень этого заведения? Через четыре часа появилось два умывальника. Систему можно и нужно ломать, если знать, как и чего она боится.
– Как администрация отреагировала на вашу спонтанную акцию протеста в колонии?
Им часто надо выбирать между человечностью, порядочностью, нравственностью и тем, что им диктует система
– В силу обстоятельств у меня много друзей сотрудников, в том числе связанных с ФСИН. И как у Задорнова: все по отдельности – классные люди, с ними можно дружить, пить водку, отдыхать, но как только он приходит и надевает форму – всё. Он человек системы. И им часто надо выбирать между человечностью, порядочностью, нравственностью и тем, что им диктует система. Понимаете, это выбор не очень простой на самом деле. Представьте, вы подполковник или майор, прослужили всю жизнь, вам до пенсии год-два и здесь надо принять решение, они понимают, что оно может быть незаконным, но если не сделают этого, то им придется уволиться. Они живут, лавируя постоянно между этим. Они не какие-то вурдалаки-упыри. Они нормальные мужики, но не в этой системе, которая говорит, что нужно ломать человека, что зэк – не человек. Много и тех, кто реально ненавидит арестантов и зэков, но много нормальных. Администрация в моей колонии-поселения была нормальная. Меня вызвали и спросили: «Женя, ну что ты к нам прийти не мог? Ну, поставили мы бы эти умывальники». УФСИН дала на сайте, что голодовки не было, но она была. Утром я отдал заявление, а в 15 часов меня вызвали к хозяину и сказали: вот умывальники, идите смотрите. Естественно, я прекратил голодовку. Потом проблем не было: администрация сказала, если что-то надо, мы все решим. В принципе, если это не влияет на какие-то отношения с управой (вышестоящей администрацией. – СР), то ничего не стоит пойти тебе навстречу. Они говорят: есть проблемы – приходи, будем обсуждать, решать. Я использовал это, чтобы помочь кому-то, потому что у меня в принципе все было нормально.
– Как отреагировали другие осужденные на ваше уголовное дело?
– Реакция у всех была разная. Первый вопрос был, много ли мне заплатили, может, нас куда-то можно устроить, чтобы денег получить. Я так смеялся. Все время этот вопрос слышал.
– Почему вы пошли на митинг 31 января?
Если кто-то думает, что что-то изменилось, то они ошибаются. Это просто Советский Союз эпохи интернета
– Я вообще очень люблю митинги, демонстрации. Мне нравится, когда люди отстаивают свои права, пытаются что-то донести до власти. Потому что обратная связь должна быть, без этого власть начинает умирать и тащит нас за собой: экономику, культуру, да вообще все. Российский народ аполитичен, инертен и местами очень равнодушен. Лично для меня все началось с Беларуси. Я очень удивился, что в Беларуси начался протест, потому что это такая терпеливая и спокойная нация. Я видел, как людей бьют, убивают. И 23 января у меня было просто желание выйти. Организация протеста была никакая. Я хотел просто выйти и сказать власти, что она не права. Такая обстановка была, что надо было что-то делать. Я живу в этой стране всю жизнь, почти 50 лет. Я застал Советский Союз и сегодняшнюю власть. Если кто-то думает, что что-то изменилось, то они ошибаются. Это просто Советский Союз эпохи интернета. Вот и все. Людей так же убивают. Ты не можешь ничего говорить, выходить на митинги за свои права. Никому ничего не надо тут. И власть у нас неподсудна и делает, что хочет. Если бы не интернет, то просто как раньше: всех к стенке, в лес и все.
– В суде вы говорили, что сожалеете о случившемся во время митинга. Это действительно так?
– Я сожалею о том, как я это сделал: я ударил его в спину, потому что в спину бить не по-мужски. Я за это попросил прощения. Я бы с удовольствием сделал это лицом к лицу.
– То есть бить сотрудников правоохранительных органов можно?
– Знаете, здесь палка о двух концах, как говорится. В ПВР (правилах внутреннего распорядка. – СР), например, написано, что ты обязан выполнять законные требования сотрудника. Но часто сотрудники ведут себя незаконно. Я выполнял свое законное конституционное право на митинг. Я не считаю, что власть должна давать мне разрешение на митинг. Она живет за наш счет, и мы не должны спрашивать у нее разрешения. Мы хотим собраться по такому-то вопросу и обсудить. Давайте как-то решим, чтобы не мешать другим людям, машинам. Я не должен спрашивать, можно или нет. Государство как структура существует за наш счет. У нас в Конституции прописана свобода митингов собраний.
– Вы не жалеете о том, что с вами случилось?
Они говорят, что они мужчины, что у них есть честь, они патриоты. Вы чьи патриоты? Путина и власти этой? России – нет
– Я бы жалел, если бы убежал. Сожаления о случившемся у меня не было ни разу. Я не ожидал, что за это может быть реальный срок, за то, что я пихнул сотрудника в спину и нанес «моральный вред» сотруднику. Мне дали год за то, что я нанес душевную травму сотруднику ОМОНа, потому что никакого физического вреда я ему нанести не мог. Ладно, если бы дали 15 суток, я бы согласился, но год… Это же не юридический момент, это политическая акция – чтобы другие не ходили. Сотрудник Росгвардии бьет женщину ногой, и ничего: ни уголовного дела, ни суда офицеров (речь идет о Маргарите Юдиной, которую росгвардеец с «запотевшим забралом» с размаху ударил ногой в живот. – СР). Они говорят, что они мужчины, что у них есть честь, они патриоты. Вы чьи патриоты, Путина и власти этой? России – нет.
– Вы говорите, что «нужно ломать систему». Что это значит в вашем понимании?
Менять систему проще всего изнутри
– Мы должны бороться, каждый как может. В первую очередь через изменения самих себя и своего мировоззрения. «Каждый день по капле выдавливать из себя раба» – это про нас. Мы также должны выходить на улицу, должны объявлять забастовки, должны требовать у власти исполнения закона и социальной справедливости. И для молодёжи я бы сказал так: идите во власть. Менять систему проще всего изнутри. Весь мой жизненный опыт говорит об этом. Но опять же: «Станьте сами теми изменениями, которые вы хотите видеть в мире». Это значит, будьте сами добры, справедливы, милосердны. Не осуждайте, не крадите, уважайте себя и других. Помогайте слабым и учитесь быть сильными. И если мы будем к этому стремиться, то Путины, Лукашенко и им подобные априори не смогут стоять во главе страны. Изменимся мы – изменится власть.
Белорус Олег провел на Сицилии неделю – летал туда во второй половине ноября из Варшавы. Восхитился исторической архитектурой и пейзажами невероятной красоты, а еще удивился горам мусора и хаосу на дорогах.
Подготовка к поездке: «Билет стоил около 25–30 евро на человека в одну сторону»
– Когда планировали путешествие, выбирали по следующим пунктам: где тепло, красиво, куда не очень дорого и долго лететь из Польши и где еще не были. Поэтому отправились на Сицилию.
Из Польши добраться туда не проблема. Мы летели из Варшавы в Катанию, билет стоил около 25–30 евро на человека в одну сторону, если не брать дополнительный багаж. Дорога на поезде из Гданьска до Варшавы обошлась примерно столько же, сколько билет на самолет до Катании.
У вакцинированных в Польше, как и во всем Евросоюзе, есть грин-паспорт (ковидный сертификат). Его можно загрузить в специальное приложение на телефоне, а можно носить в распечатанном виде.
Перед визитом в Италию необходимо заполнить документ: откуда прилетаешь, куда прибываешь, где будешь находиться. Как оказалось, на практике этого можно было не делать. В аэропорту на Сицилии нас никто не просил его показать.
Ковидный сертификат проверяли при посещении наиболее знаменательных мест вроде музеев. Главные исторические достопримечательности без него не посмотришь. Это удивительно, потому что по правилам все очень строго, в интернете много информации о правилах и ограничениях в связи с пандемией – но на практике в Италии всем абсолютно плевать. Сертификат проверили уже по возвращении домой в Польше.
Кафедральный собор Святой Агаты в Катании.
Катания: «Горы мусора, местные бросают все под ноги»
Катанию мы выбрали как место, откуда можно добраться практически до любой точки Сицилии в течение одного дня. Нас интересовали Таормина, Сиракузы и Палермо. Если автобус идет по расписанию, до Таормины или Сиракуз примерно час езды, до Палермо – два с половиной. Мы сняли апартаменты в центре города.
Впечатления неоднозначные. У Катании невероятно красивый исторический центр. Фантастическая барочная застройка, потрясающий средневековый замок Фридриха II. По описанию звучит круто, но на самом деле всем этим сложно наслаждаться. Катания очень грязный город. Горы мусора, местные бросают все под ноги, центр размалеван похабными граффити.
Конечно, люди разные. Но часто тут почти не улыбаются, не позитивные, недоброжелательные и грубоватые.
Сложно получить удовольствие от путешествия, потому что английского практически никто не знает. В центре города в туристическом месте нельзя зайти в магазин и что-то купить. И большая проблема оставить чаевые карточкой: они просто не понимают, чего ты от них хочешь.
Университетская площадь в Катании.
В Катании было ощущение, что с нами может что-то случиться. Это касается не только Катании, но и всех мест, которые мы посетили, кроме Таормины. При приближении прохожих люди хватаются за свои сумки и рюкзаки, потому что боятся, что их стащат. В автомобилях на руль навешивают специальный агрегат, который закрывается дополнительным ключом.
Мы жили за двумя железными дверями и забором. Думаю, это тоже не просто так. Когда я был в Хорватии, например, то знал, что дверь можно вообще не закрывать, потому что там очень безопасно.
Ситуация с транспортом: «Прошли дожди, поэтому на дорогах случился коллапс»
Многие культурные явления показались нам дикими. К примеру, вызываешь такси, таксист отменяет поездку, но приезжает. Он хочет взять у тебя наличные, чтобы не терять комиссию в пользу приложения, а когда выясняется, что у тебя нет налички и ты хочешь платить карточкой, начинает нервничать. Плюс конечная сумма оказывается больше, чем рассчитывало приложение. «Убера» там нет.
Дорогу никто не уступает: ты ее буквально перебегаешь! А если переходишь по пешеходному переходу на зеленый свет, большая вероятность, что на тебя накричат водители. Это очень неприятно.
За все время, что мы там были, общественный транспорт ни разу не пришел вовремя или не добрался к пункту назначения по графику. Например, мы отправились на поезде из Катании в Таормину. По расписанию он идет минут 40–50. Но внезапно на второй половине пути наш поезд останавливается и стоит. В итоге добирались минут на 30–40 больше, чем запланировано.
После первой такой поездки подумали: «Ну, бывает, мало ли что!» Но оказалось, что это тут в порядке вещей. То ли безграмотно составлено расписание, то ли всем наплевать.
Медвежий замок (Кастелло-Урсино), или замок Фридриха II, в Катании.
На обратном пути мы купили билет и не смогли по нему уехать. Оказалось, что поезд опаздывает и никто не знает, на сколько. Пока мы ждали, выяснилось, что другой поезд опоздал более чем на три часа. В конечном итоге отправились на час позже.
На следующий день вообще весь транспорт из Катании был отменен. Прошли дожди, поэтому на дорогах случился коллапс. К обеду светило солнце, но, видимо, все с утра поняли, что будет выходной, и уже не собирались работать.
Концентрированный хаос: «И в этот момент человек перестает понимать английский!»
Местами Сицилия – концентрированный хаос. Например, тебе продают билет на поезд, который уже отменен.
История такая. Пришли на вокзал – кассы не работают. Купили билеты в автомате. На табло ничего не видно, спрашиваем у служащих, как на него попасть. А нам отвечают: «Так его же отменили!» Как может продаваться билет на поезд, который отменен? Говорят: «Вместо поезда будет автобус. Становитесь вот здесь». По вокзалу ходит женщина, которая собирает на этот рейс.
К назначенному времени автобус не приходит, через 40 минут его тоже нет. Эта женщина говорит: «Знаете, он опаздывает и будет через час. Но на вашем месте я бы уже сдавала билеты, потому что, может, его вообще не будет».
Пошли сдавать билет в кассу, а там говорят: «Знаете, у нас нет денег!» Хотя продавец отпускает билеты за наличку. По факту ему просто лень оформлять возврат – он рассчитывает на то, что ты сдашься и уйдешь.
Когда приходишь второй раз, отвечает: «Приходите через час». Подходишь снова через час, а он тебе: «Приходите в обед». Ты турист, у тебя каждый час на счету, ты хочешь везде успеть, а тут такое! И только когда ты уже приходишь в третий раз абсолютно свирепый и начинаешь кричать на кассира, он соглашается оформить возврат.
Улица в Катании.
И все эти неприятности сыпятся на тебя одна за одной за небольшой промежуток времени, потому что параллельно ты идешь на автовокзал, покупаешь билет, спрашиваешь, где будет автобус, – а они отправляются с разных частей площади.
Нам объяснили, где ждать автобус. Мы стоим и видим, что он отъезжает с другого конца площади. Приходишь на автовокзал, начинаешь разбираться в том, что произошло, – и в этот момент человек, который только что продал тебе билет, перестает понимать английский!
Хотя сами билеты стоят очень дешево: от Катании до Таормины или Сиракуз – 4–6 евро, до Палермо (а это другой конец Сицилии) – 14 евро.
Таормина и Сиракузы: «Для человека из Беларуси это дико»
Таормина – потрясающее место! Невероятные виды на Средиземное море. Поскольку сейчас не курортный сезон, цены разумные. Но самих культурно-исторических достопримечательностей немного.
Выбор времени года был очень удачным. В Сицилии солнечно, днем +20. Даже вечером, надев куртку, можно сидеть в кафе на улице. Не представляю, как при +50 можно осматривать окрестности, да еще и в толпе народа.
Собор Рождества Девы Марии (Сиракузский собор).
Если вы собираетесь на Сицилию, стоит обязательно посетить Сиракузы. Хорошо сохранившаяся старая застройка, главная площадь – просто фантастика! Собор Рождества Девы Марии, перестроенный из древнегреческого храма Афины V века до нашей эры, потрясающий.
Но, когда выходишь за пределы старого города, опять везде мусор. Для человека из Беларуси это дико.
Пейзажи Таормины.
Палермо: «Сохранность исторических достопримечательностей такая, как будто это сделали вчера»
Четвертое место, которое мы посетили, – Палермо. Несмотря на бесконечный хардкор, я бы еще раз туда съездил. Город невероятной красоты! Наверное, одно из самых красивых мест, которые я видел. Средние века и Новое время в чистом виде.
В Палермо мы посетили большую часть достопримечательностей (кроме монастыря капуцинов, который был закрыт на реконструкцию). В первую очередь – королевский дворец (Палаццо Норманни): старый арабский дворец, который потом был перестроен норманнами. Рожер II построил в нем королевскую часовню – Палатинскую капеллу. Сохранность такая, как будто это сделали вчера.
Капелла выложена мозаикой византийскими мастерами двенадцатого века. На входе контроль намного строже, чем в аэропорту при въезде в Евросоюз. Тебя раздевают, все просматривают-просвечивают, проверяют ковидные паспорта.
Единственное место, где вход сравнительно недешевый: 19 евро на персону. Но собор однозначно стоит посетить. Мы провели там много времени. В подземелье дворца раскопаны древние финикийские стены, которые возводили еще карфагеняне.
Палатинская капелла в королевском дворце Палермо.
Кафедральный собор Палермо (Собор Успения Девы Марии) – это что-то невероятное. Там находятся саркофаги императоров и сицилийских королей из дома Гогенштауфенов – Генриха VI и Фридриха II и других выдающихся людей тех эпох.
Самое знаменательное, что есть в Палермо, – это арабо-нормандская архитектура. Впечатляющая, необычная и отличной сохранности. В Палермо мы остались на два дня. Поняли, что уезжать в тот же самый день нет смысла: просто ничего не успеем посмотреть. Сняли апартаменты на сутки.
Собор Успения Девы Марии (Кафедральный собор Палермо).
А что по еде? «Пиццу можно взять всего за 8 евро. И это в центре!»
На Сицилии мы ели то, что предлагает средиземноморская итальянская кухня. В основном – паста и пицца. У нас было что-то в холодильнике, но практически все время питались в городе – это недорого.
Отлично поешь за 10–15 евро на человека. Если берешь пиццу, будет в два раза дешевле, она стоит 10–12 евро. 12 – это уже дорогой вариант. Можно даже за 8 евро найти. И это в центре!
Ничего выдающегося, но вкусно. Зато санузлы в общепите выглядят как на вокзале в Орше в 1990-е. Ни в Минске, ни в Польше уже давно такого нет.
К чему нужно быть готовым, если собираетесь на Сицилию
Из-за восторженных отзывов в интернете складывается какой-то неверный образ Сицилии, ты не обращаешь внимания на негативные комментарии. Но, когда ты уже побывал там и столкнулся с негативом, начинаешь замечать, что многие люди приходили к такому же выводу.
Поэтому, чтобы не разочаровываться, я бы посоветовал быть готовым к тому, что на Сицилии не всегда будет приветливое отношение, там очень плохо с английским, грязно, проблемы с трафиком и перемещением.
Мы, например, были настолько ошарашены транспортными проблемами, что в аэропорт поехали за четыре часа до вылета – просто на всякий случай, потому что там в порядке вещей, если кто-нибудь оставит на перекрестке свою машину, пойдет в магазин и заблокирует движение. Но если будешь морально готов к любым приключениям, то получишь удовольствие.
Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.
Фото: личный архив героя.
Московская штаб-квартира лейбла Little Big Family занимает просторный особняк в тихом переулке рядом с шумным проспектом. «Привет!» — настолько дружелюбно обращаются здесь даже к впервые встреченным незнакомцам, что невольно оборачиваешься, проверяя, не стоит ли кто-то за спиной. Но никакой ошибки. Местный воздух — почва приветливая и питательная для самых разных затей, только успевай придумывать и воплощать. Одна из таких — собственный NFT-дроп.
В ночь на 4 декабря группа Little Big представит первую коллекцию цифровых художественных объектов на маркетплейсе Opensea. В продажу поступит 1 тыс. криптояиц «с сюрпризом». Сюрпризами окажутся скульптуры-мемы, которые «вылупятся» через неделю после покупки. Разобраться, в каком яйце что находится, заранее не получится — такой вот криптокиндер-сюрприз.
Илья Прусикин, разговор с которым мы начинаем с обсуждения как раз «киндеров» и таящихся в них сокровищ, уверен, что проект получился очень «литтлбижным». О том, что значит это определение и почему мир должен жить по принципу «делай, что делаешь, и будь, что будет», мы говорим в затихшей ненадолго студии, за стенами которой продолжает кипеть «литтлбижный» котел.
Занявшись темой NFT, вы решили делать криптояйца. Давайте поговорим, как ни странно, сначала не столько про NFT, сколько про яйца. Почему именно они? Одна из видимых ассоциаций — это, конечно, киндер-сюрприз. Были ли какие-то еще? Допустим, свою смерть Кощей Бессмертный хранил в игле, а игла пряталась как раз в яйце.
Для нас и то, и то правда, потому что, действительно, очень многое в русской культуре отсылает к яйцам. Лично для меня киндер-сюрприз в детстве был самым долгожданным лакомством. Все игрушки были очень крутые, не было плохих. Сейчас я вижу, что есть разные серии, и где-то эти сюрпризы хорошие, где-то не очень. Я покупаю своему сыну киндеры, и он так же любит их, как я когда-то, в этом смысле ничего не изменилось, хотя и шоколадок, и игрушек сегодня гораздо больше стало, об этом нечего и говорить. Именно поэтому я считаю, что это очень прикольная идея для NFT: это яйца, они вылупляются. Нам хотелось не просто сделать NFT ради NFT, а придумать что-то литтлбижное. Не знаю, как это другим определением объяснить. И я понял, что сам хочу не только NFT с этими статуэтками, но и сами физические воплощения, потому что каждая — это некий мем. В них, в этих яйцах, не будет такого, что кто-то получит посредственную статуэтку, а кто-то крутую, все получат прикольные мемные.
А не страшно, что может получиться как порой с киндер-сюрпризом: когда купил и получил его в подарок, предвкушал что-то, а потом увидел, что тебе досталось, и разочаровался?
У нас так все сделано, что именно эта покупка яиц и их вылупление — только начало механики. Там и в дальнейшем будет очень много механик и никто не разочаруется. Даже если не понравится статуэтка, всему свое время. Это долгосрочный проект. Не просто сделали, продали и все, а это прямо такая долгая игра. Поэтому никто не будет разочарован.
Очень меткое определение — «литтлбижный». Сразу понятно, о чем речь. В случае с NFT-историей как появлялись эти образы, роли для статуэток? Проводили анализ или все рождалось в моменте?
Это творчество. Оно не построено на маркетинге, он не стоит во главе, а появляется только потом, когда все уже придумано, написано, снято. То есть в случае любых своих проектов мы что-то сделали и потом говорим: «Так, а как это улучшить, обрастить мясом?» Поэтому и эти статуэтки, и вся тема с NFT идет от творчества и приходит к маркетингу.
В детстве мы все чувствуем острее. И очарования, и разочарования. Опять же киндер-сюрпризов тоже касается. Как вам кажется, с возрастом мы по-другому начинаем ко всему относиться?
Если говорить о моем детстве и моей жизни, которой я живу сейчас, то получится такая история: в детстве я не видел ничего, а сейчас вижу все, и, конечно, постепенно это притупляется, это очарование. Но недавно я понял, что если хочу чем-то очароваться и добавить какой-то остроты, мне достаточно просто начать относиться к каким-то вещам — к городу, в котором я никогда до этого не был, например, — с удивлением и жадно пытаться поймать эти ощущения, и тогда они у меня будут. В какой-то момент у меня это все пропало, прямо вот на несколько лет, но пандемия вернула к этому чувству, как в детстве. Все-таки отсутствие туров, которые у нас были годами, сказалось. Сейчас ты приезжаешь, скажем, в Ташкент и смотришь на все восторженно. Ожидал одного, а получил прекрасный город, тебе показывают какие-то особенности культуры, и ты все время говоришь: «Ничего себе! Вау, как круто!» Отсутствие рождает это чувство присутствия.
Как будто протерли запотевшее зеркало и снова появилась четкость? Но контекст сегодняшнего дня связан еще и с таким большим потоком информации, что как будто бы все равно взгляд замыливается. Нет такого ощущения?
Я уверен, что большой поток информации порождает информационный вакуум. Когда нет информации, возникает вакуум, и когда ее чересчур много и ты не можешь ничего оттуда выловить, то получается тот же самый вакуум. И тогда ты берешь то, что тебе нужно. Вот как в Советском Союзе не было вообще никакой информации — ну, то есть была, но имеется в виду, что общемировой информации никакой не было, — но если ты хотел достать какую-то определенную литературу, ты ее доставал и мог изучить. И в этом смысле сейчас так же, но наоборот. Настолько много информации, что если тебе нужно, ты найдешь абсолютно все, что ищешь. Так что такой вакуум в какой-то степени полезен, но это мое частное мнение.
Но при этом мы сильно обленились. Раньше нужно было пройти путь: в библиотеку заглянуть, поговорить с кем-то, кто разбирается в теме. В общем, предпринять шаги. Теперь же можно можно просто загуглить, но качество полученных ответов может не совпасть с ожиданиями.
Согласен. Сейчас эпоха потребления изменилась. Даже по себе могу сказать, раньше я смотрел все сериалы, которые выходили, но сейчас не могу, потому что их просто огромное количество. И даже сам только выбор приводит меня в состояние: «Ох, господи, нет, только не это». И я понимаю, что лучше просто зайду в инстаграм и посмотрю сторис, чем буду думать, что выбрать, мучиться, правильно ли решил. И лично для меня это проблема, потому что мой кругозор начинает сужаться. Сторис друзей и тех, на кого я подписан, — это все-таки одни и те же идеи, одна и та же информация каждый день. То есть такое ощущение, что от количества информации вокруг мне просто стало лень расширять свой кругозор. Это, скорее всего, дискуссионный вопрос, потому что тут не понять, что происходит. Думаю, лет через 20, когда мы будем рассматривать это время в контексте истории, мы скажем: «Вот, надо было делать так и эдак». Это называется постаналитика. У нас в группе, кстати, тоже есть это понятие. Когда ты говоришь, допустим: «Кать, ну ты, конечно, могла бы десять лет назад купить биткоины по доллару и сейчас была бы миллионершей. А ты… ничего ты не понимаешь». (Смеется.) В общем, я к тому, что через время многие процессы понятны. Сейчас мы все это видим урывками, общей картины у нас просто нет. Я уверен, что и в 1937 году люди считали, что вроде как жили, так и живем, потому что не знали масштаба катастрофы, а в контексте времени ты понимаешь, что кто-то жил, как жил, а кто-то умирал или с ним происходили какие-то вещи.
А есть ли в этом какой-то спасательный круг, способы оградить себя от такого количества информации?
Когда мы ездили в Ташкент, это был для меня переломный момент, потому что я увидел спасение просто в смене кокона. Ты уезжаешь, ты с теми познакомился, с теми, и тебе от этого прикольно. Я тогда пару раз только заходил в интернет, и для меня это было исключением. Все мы интернето- и телефонозависимы, с этим ничего не поделать, это факт, это правда. А в эти моменты, когда ты едешь куда-то, знакомишься с людьми, ты начинаешь тот самый свой кругозор расширять. Мне там ребята рассказали, например, про какие-то местные продакшены, я начал узнавать, мне стало интересно. Все равно в голове что-то откладывается, а потом: «О, кстати, вот я помню, мне говорил Алишер, что есть вот такая вещь, надо посмотреть». И это та человеческая передача информации, которая была изначально, и она прекрасна. Информация передается от человека к человеку, а не вот из этой свалки ты что-то выуживаешь. Это прикольно, но — повторюсь — лично для меня. Уверен, что кто-то скажет: «Ну, это какая-то ерунда», — и он будет прав. Объективно никто ничего не сможет сказать сейчас. Сейчас каждый может высказать свое мнение, и все будут правы. Это странно, но такое ощущение, что мир перестал быть объективным. Возможно, он никогда таковым и не был, а мы просто думали, что он объективен. Для меня этот момент времени, современности, вот этот новый мир — это как будто бы мне сказали: «Вот был мир и ты думал, что он такой, а на самом деле все не так».
Лет через 20 мы скажем: «Вот, надо было делать так и эдак». Это называется постаналитика. У нас в группе, кстати, тоже есть это понятие.
В этом смысле еще интересен, мне кажется, вопрос авторитетов. Мы ведь привыкли с детства, что нам говорят сначала просто старшие, потом люди, которых мы выбрали сами, о том, что они думают, и чаще всего мы к их позиции прислушиваемся. А сейчас многие сущностные системы меняются, авторитеты рушатся. Вообще есть ощущение, что мы во многом пытаемся просто вернуться к самим себе?
Согласен, такое существует. Но в любом случае сейчас время… Вот еще три года назад я понимал, как нужно идти, какой дорогой, что мне делать. Сейчас я себя ощущаю ребенком, который закончил 11-й класс и должен понять, кем хочет стать. В 36 лет. И это вроде бы и мотивирует каким-то образом, а вроде и демотивирует полностью. И те ходы, которые были возможны три года назад, уже не работают. Допустим, пример: клип, который я мог снять три года назад, сейчас может обидеть людей, он может уничтожить мою карьеру на корню. Наступило такое время, что ты не знаешь, что тебе делать. И часто пытаешься сам себя загонять в рамки. Сам себя. То есть тебя не загоняют в рамки мировые правительства, это делаешь ты сам, потому что «да ну нафиг, вдруг что, вдруг я этих обижу, вдруг тех». И понятное дело, что каждый имеет право обидеться, а я не имею права никого обижать, но вдруг я сделаю что-то, что и не имел в виду, это вырвут из контекста и понеслось. Раньше я знал, что есть целостное произведение, и если что-то вырывать из контекста, то это не работает. Сейчас я понимаю, что любую информацию вырывают и подают ее как целостную, говоря: «А вот, посмотрите». И поэтому пытаешься убрать вот эти вот отрезки, пытаешься сделать все настолько целостным, чтобы никто не мог так поступить. И, следовательно, не можешь говорить так, как хочешь сказать на самом деле, уже говоришь примерно таким языком, чтобы просто исключить возможность вырывания из контекста. И это немножко обрубает. Возможно, это приведет к какому-то новому витку в развитии искусства и в принципе человечества, потому что всегда ограничения порождали какой-то рост.
Вот кажется, что легко сделать мультик. Ты не ограничен в фантазии, но не знаю, кем надо быть, чтобы придумывать мультики. Именно поэтому я всегда смотрю на людей, которые их делают, как на гениев. Потому что настолько все возможно, что непонятно, как собрать все воедино. Когда у тебя есть, допустим, комната и ты должен придумать фильм, оставаясь только в ее рамках, то начинаешь размышлять вокруг этих ограничений. И еще тут можно логически прийти к какому-то варианту, а в мультике логика отсутствует, там могут быть — не знаю — космические собаки, которые уничтожают тараканов, напавших на какой-нибудь мир.
Если говорить про привычку обижаться, мне кажется, это в целом примета нашего общества, особенно последнего года. Получается, вы как художники, как артисты постоянно думаете о том, что можете кого-то обидеть, держите это в голове?
А я думаю, что сейчас нет людей, которые не думают об этом. Потому что это очень глупо — не подумать и попасть в ситуацию, когда тебя просто предают забвению. Сейчас такое время, что любые медиа более-менее крупные, вырвав что-то из контекста, могут уничтожить любого человека, в принципе, за любые слова. Я уверен, что даже за эти слова, которые я говорю, можно меня уничтожить, если кто-нибудь захочет это сделать. Сейчас такое время медийных киллеров что ли.
На ваш взгляд, авторитет медиа не упал, а возрос?
О каких медиа мы говорим? Просто институты медиа перешли для молодых, допустим, из телевизора в интернет, а родители по-прежнему говорят: «Нет, телевизор — это то место, где говорят правду». Молодые им отвечают: «Нет, вся правда только в интернете». А ведь, на самом деле, и то, и то неправда. На любом телевидении есть те, кто говорит правду, и на любом телевидении есть те, кто говорит неправду так же, как и в интернете. То есть тут опять же мы сталкиваемся с проблемой потребления информации, которой настолько много, что ты уже не знаешь, чему можно верить. Начинаешь воспринимать ее с точки зрения того, правда это или нет, а если правда, то почему и ты все подвергаешь критике. Поначалу это замечательно, потому что критическое мышление — основа здорового общества. Но в какой-то момент ты понимаешь, что ты ничего не понимаешь. Не знаешь, где эта правда, и начинаешь закрываться, отгораживаться от всего. Но если честно, надеюсь… надеюсь, я неправ!
Я себя ощущаю ребенком, который закончил 11-й класс и должен понять, кем хочет стать. В 36 лет.
У вас весной выходит новый альбом. Как вы над ним работали? Что захотели на этот раз сказать?
Какие-то треки мы писали в Америке, когда поехали командой в Лос-Анджелес. Некоторые писали здесь. Они постоянно рождаются спонтанно. Мы, как и все люди, очень сильно устали от пандемии, прошли через жесткие депрессии, и этот альбом — в нем будет много и попа, и панка, и рейва, но это, наверное, больше именно панковый альбом. Потому что он как крик души: «Ребята, мы с вами, мы в таком же дерьме, как и вы».
В какой-то момент ведь началось и разобщение тоже. Люди стали часто говорить что-то вроде: «Им хорошо, они в Барселоне или в Риме, там хотя бы солнце и море за окном, а у нас тут холодно и серо». Замечали?
Ну, это то же самое, что сказать: ему легко говорить, у него камера больше. В любом случае мы все в одном дерьме очутились, весь мир. Хорошо, да, у кого-то больше денег, а что от этих денег, если ты не можешь жить на них, как мог бы? Только когда мы все оказались в такой ситуации, оказалось, что деньги вообще не влияют на счастье и на прекрасную жизнь. Мы гораздо счастливее жили, когда с Алиной Пязок, с которой основали группу, с Эльдаром Джараховым, с Ирой Смелой жили в одной квартире и мелочь, кроме которой у нас ничего не было, тратили на гречку. Не было вот этого давления со всех сторон: «Ты умрешь». Пандемия изменила все! Мы были до этого свободны и могли делать, что хотим, ходить, куда хотим, даже если при этом у нас не было денег. А сейчас у нас есть деньги, а мы не можем. В чем разница? Разницы нет, вот в чем дело, и не важно, какая у тебя квартира, живешь ты вчетвером или один в большом доме. Ты просто живешь и все.
Особенно это жестко, когда вся твоя жизнь — это концерты, а тебя лишают этого. Ты не можешь заниматься тем, чем хочешь. Это прямо самое плохое, что могло бы случиться с нами. Да, уровень жизни, наверное, у нас сейчас в какой-то степени выше, но мы в той же ситуации, мы не можем делать то, чего нам хочется. Что такое панк? Это не стиль музыки, это философия жизни, это по факту «делай, что хочешь». Конечно, не мешая другим. В пандемию ты не можешь так жить, тебе нужно получать QR-коды. Во всем мире, чтобы поехать куда-то, тебе нужно сделать прививку, получить ковидный паспорт, предъявить тут, тут и тут. Здесь карантин, там никуда нельзя. Вот такие обстоятельства времени.
Вспоминая ваше определение «литтлбижно», хочется поговорить о принципах, которыми руководствуется группа. Это желание веселиться и делать то, что хочется?
Наш главный принцип — «делай, что делаешь, и будь, что будет». Во многих вопросах я часто говорю, что мнение мое субъективно, а здесь считаю, что это объективная позиция, потому что по-другому никак. Как бы ты ни анализировал, как бы ты ни хотел, чтобы было так, как ты надеешься, это может быть не так. И даже если это всего лишь на один процент, это все равно уже не так, как ты хотел и планировал. Поэтому «делай, что делаешь, и будь, что будет» главным принципом человечества должен быть.
А бывало такое, что вы как группа разочаровывались в своих ожиданиях?
У нас не было никогда никаких ожиданий, поэтому мы никогда не разочаровывались. У нас бывали вопросы: «А если это не понравится, не станет популярным?» И мы сами же отвечали: «Да пофиг!» Мы это сделали не для того, чтобы оно стало популярным, а потому что мы это хотели сделать. Именно поэтому такой принцип работает, и ты никогда не разочаруешься в своем творчестве. Потому что какова его цель? Да никакой цели. Это творчество ради творчества. Просто хочется идти вперед, и не важно, каким шагами, такими или другими. Если такими, очень хорошо, если другими, ну что же поделать, будем увеличивать ход.
А можно ли вообще говорить, что у хита может быть какой-то рецепт?
Ну, наверное, есть, если подходить к этому с маркетинговой точки зрения, но тут я некомпетентен. Если взять тот же «Skibidi», песня сама по себе максимально маркетингово провальная, потому что ее слушать в плеере ты целый день не будешь, сложно из-за звуков этих. Как минимум, через два раза скажешь: «Ой, все, надо отдохнуть». Но там сработало все совокупно — с идеей, с клипом и так далее. И это везение. А есть люди, которые умеют этим управлять. Но это не мы, мы не ставили себе цель научиться.
В следующем году вы собираетесь снова, как в былые времена, отправиться в большой тур. Со стороны туры, конечно, кажутся очень романтичным времяпрепровождением. Дорога, группа, хохот. На деле же всегда еще и усталость от всего. Или?
А там все в совокупности. Потому что, когда ты уже прошел 50 городов и едешь еще и еще, то есть постоянно в туре, тебя уже все бесит. Но когда после ты приезжаешь отдыхать, то понимаешь, что у тебя начинается депрессия от того, что ты не в туре. Настолько привыкаешь к этому, что это становится твоей жизнью. Когда наступила пандемия, единственное, о чем мы мечтали, — это поехать в тур. Хотя когда мы откатали тур в 2019 году, я, наоборот, мечтал отдохнуть годик и говорил: «Ребята, а может, не будем никуда ездить?» И тут раз — пандемия, и вот уже два года мы сидим на месте. И я жалею о том, что говорил такие вещи. В туре группа в любом случае становится семьей. То есть там, как ни крути, уже понимаешь, что у человека такой характер или вот такой, и ты начинаешь мириться с этим, в какой-то момент понимаешь, что здесь нужно быть помягче, здесь наоборот. Романтика определенная есть, это правда. Вот как мы ездили по Европе, у нас был свой автобус, где и кабинет, и спальные места, и кухня, даже кинотеатр. Это вообще супер.
Контраст по сравнению с первым туром?
(Смеется.) Свой первый тур ты, конечно, можешь вспоминать как что-то прикольное, но на деле это всегда ужас. Очень плохие гостиницы, невкусная, самая дешевая еда и так далее. В этом, конечно, есть какая-то романтика, но она такая постромантика, когда спустя годы ностальгируешь. Тогда же, в моменте, ты мечтал вернуться домой. Пусть и в квартиру, где живешь вчетвером, но там хотя бы поприятнее. (Смеется.) Сейчас больше всего в жизни я мечтаю поехать в тур и выкладываться на каждом концерте, как в последний раз.
| Расскажи о том месте, где ты живешь? | |||||||||
| |||||||||
| |||||||||
| |||||||||
| |||||||||
| |||||||||
| |||||||||
| |||||||||
| |||||||||
| |||||||||
| |||||||||
| |||||||||
| |||||||||
| |||||||||
|
— 
— 
, но то, что делают у нас….нет слов...выпендрились... 
) 
) 
: 
Отлично! У нас есть раздельчик про животных, надо бы их разместить там