Малюта Скуратов – самый известный царский опричник.
Он поднялся на вершину опричной пирамиды, его стремительный взлет прервала геройская гибель, но в народной памяти он все равно остался душегубом.
Имя Малюты Скуратова неотрывно связано с опричниной. Однако сам Малюта в учреждении опричнины никакого участия не принимал, поскольку происходил из худородного рода. Лишь в её три последних года он выдвинулся на одну из первых ролей. Большое значение в исторической судьбе Малюты сыграли иностранцы, побывавшие в России и сами принимавшие участие в карательных экспедициях опричников, – Генрих Штаден, назвавший Малюту «первым в курятнике», и особенно Альберт Шлихтинг, описавший участие Малюты в казнях. Исторические записки этих проходимцев легли в основу мифа о всемогущем палаче Ивана Грозного. Птицы же более высокого полета, как например англичанин Джером Горсей, о Малюте и вовсе не упоминают.
Первое дело Малюты – расследование по земскому заговору в конце 1567 г. Время было опасное – шла Ливонская война, царь готовился к наступлению, а заговорщиков обвиняли в сношениях с поляками. Дознавателем в имение Губин угол во владениях боярина Федорова-Челяднина – предполагаемого организатора боярского заговора – был назначен Скуратов. Там он впервые проявил свои способности, замучил 39 человек – дворовых несчастного боярина и, по всей видимости, получил нужную информацию. Царь заметил ретивого опричника.
Следующим важным поручением Малюты стала расправа с последним удельным князем –двоюродным братом царя Владимиром Старицким. Грозный после боярского заговора везде видел крамолу. До царя дошли слухи, что новгородцы хотят поставить на престол князя Владимира – единственного царского конкурента княжеской крови, но просто так с опасным соперником Иван Васильевич расправиться не смог. Было сфабриковано дело об отравителях – в них записали царского повара Моляву и его сыновей, которые ездили в Нижний Новгород за белорыбицей, когда там находился князь Владимир. Царь вызвал брата в Александровскую слободу. На последней ямской станции перед слободой лагерь Владимира Андреевича был внезапно окружен опричными войсками. В шатер к удельному князю явились опричники Василий Грязной и Малюта Скуратов – знатным боярам царь уже не доверял. Они объявили, что царь считает его не братом, но врагом. Царь побоялся в открытую казнить кровного родственника, поэтому Скуратов и Грязной уговорили князя выпить кубок с ядом
Расправившись с неугодным князем, царь задумал поход против Новгорода. Чтобы представить это богоугодным делом Грозный решил получить благословение на поход от митрополита Филиппа. Выступивший против опричнины Филипп находился в опале, сосланный в Тверской Отроч монастырь в Старицу. На переговоры с Филиппом был отправлен Малюта. Когда он зашел в келью Филиппа – тот молился. Малюта обратился к владыке: «Благослови царя идти в Новгород». «Благословляют только добрых на доброе, – отвечал Филипп. – Но делай то, для чего ты послан; не обманывай меня, испрашивая дар Божий». Поняв, что уговорить митрополита не сможет, Скуратов бросился на святителя и задушил его подглавием (подушкой). После этого, вышедши из кельи, он сказал игумену и братии, что Филипп умер от угара, и велел похоронить его. Царь рассудил, что на все воля Божья, и наказывать за самоуправство Малюту не стал.
Вопреки распространенному мнению в новгородском разгроме Малюта не участвовал. Сохранился подлинный отчет, или «сказка», Малюты Скуратова: «В ноугороцкой посылке Малюта отделал 1490 человек (ручным усечением), и с пищали отделано 15 человек». По дороге в Новгород отряд Малюты в Торжке и Твери опричники перебили 500 полочан, выселенных из Полоцка после завоевания города русскими. В тюрьме Торжка содержались 19 пленных татар. Узнав о том, что произошло с полочанами, они решили дорого продать свою жизнь. Едва начались казни, татары напали на Малюту и ножами исполосовали ему живот, так что «из него выпали внутренности». Татар расстреляли из пищалей. Будучи тяжело ранен, Скуратов не мог дальше руководить экзекуциями. Следовательно, его отчет касался исключительно начального этапа экспедиции, на пространстве от Москвы до Твери и Торжка. Но при этом Скуратов перебил больше народа, чем царь во время разгрома Новгорода и Пскова.
Неправильно видеть в Малюте одного лишь толкового палача. Он был хитрым и расчетливым придворным. После своего возвышения он выдал своих дочерей за представителей знатнейших фамилий. Одна дочь Скуратова стала женой князя Глинского, другая – Дмитрия Шуйского, брата царя Василия Шуйского. Третья дочь Мария вышла замуж за будущего царя Бориса Годунова и сама стала царицей.
7
Закат опричнины и смерть Малюты
Однако опричный режим долго не продержался, в 1571 году крымский хан Девлет-Гирей дошел до Москвы и сжег ее. Опричное войско не смогло защитить столицу. Царь в гневе казнил многих опричных воевод. Положение немного исправилось в следующем году, когда земское войско нанесло серьезное поражение крымчакам в битве при Молодях. В том же году опричное войско было распущено. Однако опричникам был дан шанс реабилитироваться, их отправили на штурм крепости Вейсенштейн, в которой засели шведы. В этом походе Малюта не получил, как прежде, места дворового воеводы. 1 января 1573 г. несколько думных дворян, в их числе Скуратов и Грязной, были посланы в проломы крепости на приступ. Обычно воеводы щадили дворян и составляли штурмовые колонны из боярских холопов и стрельцов. Скорее всего дворяне сами напросились на опасную службу, чтобы доказать свою преданность. Малюта был убит на приступе. Царь велел похоронить своего палача в Иосифо-Волоцком монастыре и пожертвовал на его помин немаленькую сумму – 150 рублей. Однако в памяти народной Малюта остался в первую очередь душегубом.
Adblock
detector
От том, что Виктор Иванович Лихоносов — подлинный классик Русской Литературы, я догадался давно и тогда, когда его вряд ли таковым считали даже самые ревностные почитатели и почитательницы, не говоря уже о друзьях по писательскому цеху. Ну какой классик при жизни и в 39 лет?!
Хотя с первой публикации в «Новом Мире» А.Т.Твардовского его рассказа «Брянские» в 1963 году исключительность его литературного дарование сразу была замечена не только Александром Трифоновичем, но и критиками, и читателями. Позже А.Т.Твардовский отмечал: «… проза Лихоносова светится, как у Бунина».
Читал «Брянских» и я в ту пору, когда с шестого по десятый класс, а потом в год работы в Историческом музее и на первом курсе журфака «проглатывал» литературу целыми собраниями сочинений, а также почти полным комплектом «Нового Мира» с 1961 года, который выписывала моя Мама и сохраняла при всех неоднократных наших переездах. Были дома и множество разрозненных номеров «Нашего Современника» прошлых лет. Храню те журналы до сих пор.
Но «Брянские», «Чалдонки», «Осень в Тамани» и некоторые другие читаные «ранние» вещи В.И.Лихоносова хотя и были замечены мной в бурном потоке литературного чтения, какого-то исключительного впечатления на меня первоначально не произвели. Но я хорошо помню день, точнее, вечер и ночь, когда по-настоящему «открыл» для себя прозу В.И.Лихоносова. Дело точно было перед майским праздниками 1975 года, возможно, в тот самый день, когда Виктору Ивановичу исполнилось всего тридцать девять лет.
В.И.Лихоносов. 2016-й
В ту пору напряженно готовился к сдаче вступительных экзаменов на истфак МГУ. Приходилось себя немного ограничивать в чтении художественной литературы. История и особенно английский требовали многих сил и времени. В ту пору я не очень ревностно трудился в Государственном историческом музее на Красной площади. Английский и вузовские учебники истории зубрил и на работе, и дома. Но всякая новая книга, оказывавшаяся тогда в руках, когда от неё ещё исходил неповторимый «букет» из аромата типографской краски, столярного клея и материала обложки, оказывала притягательное магическое действие, хотя тогда я ни в какую магию не верил: был материалистом и рационалистом, но с развитым воображением и эмоциональным восприятием.
У моего Отца был начальник — редактор «Известий» по отделу пропаганды Михаил Иванович Тюрин, Отец был его замом. М.И.Тюрин, как номенклатурный работник, по абонементу ЦК мог приобретать дефицитные книжки в «Академкниге» на улице Горького — как раз напротив «Известий». Часть из них, неинтересных ему, он предлагал выкупать Отцу. Таким путем к нам в дом и попал сборник «“Наш Современник”: Избранная проза журнала 1964–1974» (М.: Современник, 1975). Редкие для обычных книжных магазинов подобные «номенклатурные» новинки ценил особо и решил посвятить вечер «постороннему» чтению.
Полагаю, книжку составлял либо сам главред «Нашего Современника» — поэт Сергей Васильевич Викулов (13 Сентября 1922 — †1 Июля 2006), либо после подготовки кем-то из опытных редакторов краткого списка кандидатов и произведений он сам тщательно перебрал и обдумал «звёздный» состав книги и написал к ней совсем краткое, но весьма емкое предисловие «Первая веха».
Открывала книгу пронзительная повесть Евгения Ивановича Носова «Шопен, соната номер два», она публиковалась в третьем номере «Нашего Современника» за 1973 год, я уже слышал о ней от Мамы, но сам погрузился в неё впервые, чапая по грязи вместе с духовым оркестром, забытым под дождем в поле после открытия обелиска на могиле 49 павших воинов. Звуки траурного марша, сыгранного в доме крестьянки-вдовы, муж которой пропал без вести, вспоминаются и сейчас.
Героем следующей повести — «Где-то возле консерватории» Юрия Марковича Нагибина оказался профессор археологии, недовольный своей научной карьерой, да и судьбой. Археологом тогда собирался стать и я.
Ещё не знал, что, как и в прошлом 1974-м, после экзаменационного сочинения на тройку явно буду не проходить по баллам. Не знал, что Отец потребует от меня отнести документы на журфак, где ещё шел творческий конкурс… Годы спустя я благодарил судьбу, что археологом так и не стал, иначе бы спился к сорока годам и вряд ли бы дотянул до докторской.
Нагибинская проза с её лирическим трагизмом, добротная, но хорошо знакомая мне по другим вещам, немного увлекала, но её можно было листать в режиме просмотра, приходя в себя после шока от Евгения Носова.
«Постой в Кудеярове» Григория Коновалова и «Первый гонорар» Александра Яшина понравились. Повесть Валентина Распутина об умирающей старухе Анне «Последний срок» успел прочитать ещё школьником, поэтому на отрывке из неё, помещенном в сборнике, не стал останавливаться.
А уже хорошо знакомый рассказ Василия Белова «Кони» о коноводе Лабуте и его конях, сданных колхозом в город — на мясо, с удовольствием перечитал. Прочитал славный рассказ Георгия Семенова «Серый олень», затем историю Владимира Сапожникова «Плачут глухари». Отрывок из «Бима» Гавриила Троепольского пропустил, повесть читал прежде, но восторги других от неё не разделил.
«Где-то я слышал, будто в час синих сумерек рождаются ангелы и умирают грешники. Умирают, стиснув зубы, без стона, чтоб не потревожить печальную тишину…» — это был уже полюбивший мне Виктор Астафьев, его великолепный рассказ «Синие сумерки».
Наступила ночь. Слышал, что наши соседи по коммуналке успокоились, потушил настольную лампу, чтобы её свет не мешал спать сестре, и отправился на кухню покурить, решил проскочить нескольких авторов и перед собственным сном прочитать печальную «Пашу» Владимира Солоухина. Остальное думал отложить на потом.
Но ко сну не клонило, через полуоткрытое окно, утягивающее дым «Пегаса», на восьмой этаж доносился уже совсем негромкий ночной шум весеннего Университетского проспекта, можно сказать, наступила городская тишина.
Краткое ироничное переосмысление гётовского сюжета в страданиях молодого Жоры Ваганова у Василия Шукшина пошло сходу. Однако с блеском исполненное переложение сюжета известного анекдота «Да пошла ты со своим утюгом!» как-то покоробило мою память о недавно ушедшем Василии Макаровиче, поэтому неприятное послевкусие решил «заесть» самым последним рассказом в сборнике — «Свечечка» Юрия Казакова, книгу которого «Осень в дубовых лесах» полюбил «давно уже» —класса с восьмого.
Юрий Павлович Казаков
Не знал теперь, что Юрий Павлович в своей даче в Абрамцево уже переживает многолетний смертельный кризис, хотя ему жить оставалось ещё семь с лишним лет.
Мы со школьными друзьями прежде — в девятом и десятом классах — несколько раз ездили на пикники в Абрамцево. В лесочке жарили шашлыки, а чаще просто пекли картошку, пили дешевое сухое вино, что-то задорное пели, и даже не заходя в музей, веселой гурьбой отправлялись на электричке обратно. Мне было неведомо, что один из дорогих моему сердцу светлых прозаиков тут неподалеку горько спивается. Проникновенный рассказ о сыне «Свечечка», написанный в Декабре 1973 года в Гаграх, был выражением глубокого чувства вины перед собственным ребенком. Ю.М.Нагибин потом вспоминал о заключительном периоде в жизни Ю.П.Казакова: «Казалось, он сознательно шел к скорому концу. Он выгнал жену, без сожаления отдал ей сына, о котором так дивно писал, похоронил отца… С ним оставалась лишь слепая, полуневменяемая мать…»
Но чтение, начатое с дождевой слякоти у Евгения Носова, не хотелось завершать казаковским пассажем: «…Мне пришла вдруг на память поздняя осень на Севере и одинокие мои скитания. Однажды я возвращался с охоты вечером, и была такая же тьма, как и сегодня, вдобавок еще дождь моросил, и я заблудился. Отшагал за день я не меньше сорока километров, ружье и рюкзак казались мне до того тяжелыми, что готов был бросить их. Я уж потерял всякую надежду выйти к жилью, но не это меня угнетало, хоть кругом на сотни километров были глухие леса! — а угнетало то, что все было мокро, под ногами чавкало, и не было никакой возможности развести костер, отдохнуть и обсушиться…»
Ещё читая «Содержание» сборника обратил внимание на заглавие повести «Люблю тебя светло» Виктора Лихоносова. Оно первоначально показалось мне «манерным», «выспренним», и намерился её листание оставить. Как-нибудь в другой раз. А тут после нескольких кружек крепчайшего чая и выкуренной полпачки «Пегаса» все же решил хотя бы бегло просмотреть нечто о светлом. С первых двух абзацев отчего-то забыл всё, что читал вечером и ночью в сборнике до того:
«Ты посадил меня на “Енисей” и пошел по своей Москве привычно-торопливым шагом. Может, ты думал обо мне, а может, вообще о чем-то ласково-летнем, но близком расставанию, потому что всегда так: проводишь кого-нибудь, и сам в мыслях помчишься куда-то к своим берегам.
Я удалялся от нашего короткого свидания на московских горах, глядел на первые подмосковные поляны, еще соединенный с тобой прощальными словами и сожалением, соединенный уже и с миром попутчиков, с солнечными зайчиками на пыльных окошках, на бревнах, с хмурой сибирской родиной, куда полетела с утра моя телеграмма. А ты шел по надоевшей столице мимо машин, мимо спрятанного во дворе страдающего Гоголя и домов, в которых живут знакомые постаревшие вдовы русских писателей, повторял, может быть, свое тайное выражение, что у нашей литературы остались одни вдовы, и тебе смертельно хотелось унестись поскорее в белые чумацкие степи к свежим ночам над черной дорогой, по которой, мнилось тебе во тьме, совсем будто недавно пропылили и княжеские полки, и калмыцкие кони твоих дедов, и тачанки»[i].
Вроде бы совсем ничего особенного не было в тех фразах теплого воспоминания о расставании после какого-то, надо полагать, дорогого лирическому герои общения. Предельно простое соединение слов, выстраданное с творческой мукой, а скажу сейчас, возможно, и с молитвой, содержит неведомую силу, которая, как весенний талый поток, и увлекла меня в свою стремнину. Никакой «манерности» в названии повести я уже не чувствовал. Именно так, только так она и должна была назваться! Дочитал в конце до слов о старушке в есенинском Константиново:
«Я ухожу далеко по улице, а она еще бредет, стукая палочкой, ко двору, цепляя подолом траву. Что видела, что слышала, что думала и пела — все уже далеко от нее, будто не на этом свете. Но пусть еще долго живет. Раз уж не достается протяжной доли избранникам, хоть матерям бы, Арине Родионовне или простоволосой соседке отпустил Бог безсрочную жизнь. Мы бы все-все почувствовали, глядя на них, мы бы со слезами на глазах шли к их воротам от самого края земли. Шли бы и думали: “Это еще оттуда… от его времени… Это еще Русь…” Вот, дорогой мой историк, о чем я подумал на прощание».
И… вернулся к началу повести. Однако, прервав повторное чтение в начале, в предутреннем полумраке сходил в родительскую комнату, стащил у Отца пачку «Явы», вернулся на кухню, заварил очередную кружку крепкого-прекрепкого чая и вернулся к повести. Читалось так, будто её только что вовсе не прочитывал. Слова звучали во мне совсем по-новому, омутно глубже и одновременно небесно выше. Вот тогда-то, в свои семнадцать с небольшим, и подумал, что такой должна быть современная Русская Литература, которую потом обязательно назовут классикой.
Мне было непонятно, откуда возникло такое чувство, как было непонятно многое в самой повести… Кто такой историк и писатель Ярослав Юрьевич Белоголовый: реальный человек или обобщенный образ? О том же самом вопрошал и по поводу Кости Олсуфьева. Если последнее, есть ли у них прототипы? Поскольку вся вещь была пропитана глубоко личностным мотивом от первого лица и главный герой, как и автор, зовется Виктором. Конечно, однозначно понимал, что повествуется о дружбе с какими-то реальными людьми.
Но сколько ни интересовался потом у Отца, хорошо знакомого со столичной творческой жизнью, у широко начитанной Мамы, позже сам — в литературной и журналистской среде, никто не знал историка и писателя Я.Ю.Белоголового, никто не слышал и о прозаике Косте Олсуфьеве. Повесть В.И.Лихоносова читали многие мои знакомые, но тайна годами оставалась тайной.
Потом уже во время учебы на журфаке, в пору более глубокого ознакомления с историей русской литературы, узнал, что в XIX веке был позабытый писатель со знакомой фамилией Белоголовый. Думал, может быть, кто-то из детей или внуков стал героем В.И.Лихоносова.
Сейчас легко навести в Сети справку и узнать: уроженец Иркутска из купцов Николай Андреевич Белоголовый (17 Октября 1834— +18 Сентября 1895) — врач, общественный деятель, писатель, автор мемуаров о С.П.Боткине, Н.А.Некрасове, М.Е.Салтыкове-Щедрине, декабристах А.П.Юшневском, А.В.Поджио, братьях Борисовых. Долго жил в эмиграции, но умер в Москве и был похоронен на кладбище Покровского монастыря. В советское время кладбище сравняли с землей, но приблизительное место захоронения Н.А. Белоголового известно.
О дворянском и даже графском роде Олсуфьевых тоже попадались упоминания, но о литераторах с такой фамилией ничего не слышал. Теперь на запрос «Константин Олсуфьев» Интернет откликается: Олсуфьев Константин Петрович, родился в 1880 году, окончил Александровский лицей в 1904-м, чиновник Министерства Двора Его Императорского Величества и Уделов, умер в Симбирске, то есть до Января 1924 года, когда Симбирск стал Ульяновском. Был ещё Петр Петрович Олсуфьев (1842—+1900) — цензор Главного Цензурного комитета в Санкт-Петербурге, возможно, отец К.П.Олсуфьева. К Косте Олуфьеву советского времени они могли относиться весьма опосредованно…
Стал перечитывать всё, что принадлежало перу В.И.Лихоносова, — сначала дома, потом все его книги, какие были в ближайшей районной библиотеке, потом и в «некрасовке». Влюбился в «Брянских», очаровывался «Осенью в Тамани». А сборник «Нашего Современника» только из-за повести «Люблю тебя светло» стал повсюду возить с собой, в дорогах урывками перечитывая куски из неё.
После восьми лет житья в двух комнатах коммуналки на Университетском в конце 1975 года наша умножающаяся семья — родители, беременная сестра с мужем — получила большую отдельную квартиру в известинском доме на Селезневке, рядом с небольшим живописным прудом Антропова яма. Тут когда-то стояла кузня некоего Антропа. Вниз вдоль трамвайной линии попадал на Самотёку с уголком Дурова. Когда-то его основатель дрессировщик Владимир Дуров водил на неглубокую Антропову яму купать слона. Совсем как в басне Ивана Крылова: «По улицам Слона водили, Как видно, напоказ…» (1808). Поскольку купание слона в рекламных целях из года в год совершалось в определенные дни и часы, толпы зевак с детьми на безплатное зрелище собирались со всей Москвы. Ну а детишки уже потом уговаривали родителей посетить и сам уголок. Мне об Антроповой яме, старинной кузне, о дуровском слоне когда-то рассказывал в прошлом старожил здешних мест Илья Владимирович — отец моего рано ушедшего факультетского друга фотографа Александра Викторова (1957 — +1996).
Были на Самотёке и другие достопримечательности. Памятник маршалу Федору Ивановичу Тобухину (1894 — + 1949) и прижизненный бюст летчику-асу, дважды Герою Советского Союза Виталию Ивановичу Попкову (1922 — +2010). В Самотёчном сквере любил в хорошую погоду посидеть на скамейке с книжкой в руках или просто так. Напротив был книжный магазин «Поэзия». В нём-то и приобрел в 1976 году новенький зеленый с просинью четырехсотстраничный томик В.И.Лихоносова «Элегия»[ii].
Книги В.И.Лихоносова в московских книжных никогда не залеживались, а часто и вовсе не попадали на прилавок, так как были в числе «дефицитных», хотя и тиражом в астрономические 150 тысяч экземпляров. Для тогда вовсю читающего и собирающего книги в домашних библиотеках Союза такой тираж был каплей в море… Когда в магазине увидел «Элегию», даже глазам не поверил. Поэтому считал свое приобретение настоящим счастливым случаем, чудом. «Элегия» с той поры стала моим то ли «талисманом», то ли «оберегом» в моих разнообразных странствиях. При моем материалистическом суеверии если, выходя из дома в дальний путь, вдруг вспоминал, что не взял с собой «Элегию», то мог с полдороги на вокзал вернуться домой, чтобы захватить заветную книжку, потому что знал: в поезде не засну, если не прочту хотя бы несколько страниц оттуда. Сколько дорог от прилавка «Поэзии» с той поры прошла со мной дорогая сердцу книжка? Тысячи верст, да пожалуй, и десятки тысяч. Сначала в моих студенческих поездках. Только в Ташкент и обратно она сопровождала меня не меньше трех раз. На три «картошки», на практике — в первых журналистских командировках. И потом она колесила со мной в редакционных заданиях, побывала со мной в Болгарии, Молдавии, Эстонии, Латвии, Литве, Каракалпакии, Таджикистане, во Львове и Ужгороде, на Урале. Потом уже — в Дивеево, Жировицах и Псковских Печорах — в первых моих паломничествах. И на отдыхе — в Юрмале, там же на семинаре литературных критиков. В 1980–1990-е годы, даже когда бывал загружен журналистскими делами, в пути всегда находилось время прочесть несколько страниц, а то и лежа на верхней полке перечитать её всю целиком.
В отличие от некоторых других книг, которые я иногда таскал с собой, «Элегия» затрепалась не сильно, так как обращался с ней бережно, заворачивал в полиэтиленовый пакет, и только потом укладывал в дорожную сумку или рюкзак. Давно уже в командировки и паломничества никуда надолго не езжу, и «Элегию» не открывал лет пять, наверное. А сейчас отрыл, стародавнее всколыхнулось на таком знакомом месте: «…Не донкихотствовать… Не потакать улице… По мере сил способствовать осуществлению безспорных положений добра. Их немного. Беречь их как сокровище». Слова из повести «Люблю тебя светло…». Когда в середине восьмидесятых воцерковлялся, то думал, что В.И.Лихоносов так прикровенно пишет о Заповедях Божиих из Ветхого и Нового Заветов…
С Виктором Ивановичем познакомился сначала заочно через Отца Сергия Разумцова в девяностые. Тогда Виктор Иванович сопровождал по Кубанским достопримечательностям Ольгу Николаевну Куликовскую-Романову.
Матушка Ольга Николаевна. Екатеринбург, Покров 1992 года
Мне тогда поехать с Матушкой на Юг не довелось. Но и Отец Сергий, и Матушка Ольга Николаевна сказали что-то заветное обо мне Виктору Ивановичу, возможно, о том, каким горячим почитателем его творчества являюсь. А вскоре Виктор Иванович сам был в Москве, и я познакомился с ним очно. Не помню уже, было ли это в общественном месте или на одной из квартир, где проживала в Москве Ольга Николаевна.
Нынешним 1 Мая исполняется годовщина со дня Её кончины. Царствие Небесное Болярыне Ольге!
Мой тогдашний восторг и робость от общения с живым классиком трудно передаваемы словами и сейчас. В очередной из приездов Виктора Ивановича в Москву Отец Сергий привел знаменитого и любимого писателя ко мне домой на Бутырку. Виктор Иванович держал себя со мной как уже со старым знакомым и очень быстро сократил дистанцию моего взволнованного пиетета к нему. Как главный редактор журнала «Родная Кубань» он предложил мне что-нибудь дать для журнала. Понимая, что мои царистские материалы вряд ли заинтересуют кубанских читателей, чтобы не ставить его в последующем в неловкое положение возможным отказом, сразу распечатал для него несколько своих старых «лирических» миниатюр. Через некоторое время они были опубликованы в лихоносовском журнале[iii].
С тех пор раз в два-три года или даже чаще мы встречаемся хотя бы ненадолго во время приездов Виктора Ивановича в Москву. Иногда обмениваемся письмами. Но, несмотря на «простецкий» по видимости и доверительный характер нашего общения, никогда не забываю исключительное, уникальное достоинство Виктора Ивановича Лихоносова в Русской Литературе и в Русской Жизни. Какого-то панибраства себе никогда не позволял. Но был один случай, когда я позволил себе некоторую «развязность». Лет десять назад Отец Сергий Разумцов повез нас на Крещение Господне на Истру, в Дарну. После морозного окунания в освященной проруби мы отправились в Крестовоздвиженский храм к Отцу Константину на ночную службу. Как обычно, после службы Батюшка Настоятель устроил для прихожан и гостей застолье. Наверное, я выпил лишнего и на обратном пути в машине, пользуясь полумраком дороги, безцеремонно спросил Виктора Ивановича, кто же именно в его повести «Люблю тебя светло» подразумевается под фигурой Ярослава Юрьевича Белоголового, ведь такого историка и писателя с таким именем не было. Виктор Иванович ответил коротко:
— Юрий Домбровский… Но не только он…
Уже в проговоре вопроса хмель у меня стал слетать, я ощутил крайнюю дерзость и уже никаких уточняющих вопросов задавать не стал, а Виктор Иванович тему не продолжил. Несмотря на досаду из-за своего обывательского любопытства, из-за безтактности, я все же и благодарен собственному нахальству, что для меня раскрылась столь важная сторона любимого мной повествования.
С ранней юности читал в старом «Новом Мире» и роман Ю.Домбровского «Хранитель древностей», с гораздо большим жизнеутверждающим сочувствием читал о строительстве железной дороги «Салехард — Игарка», чем «Один день Ивана Денисовича». И многое для меня в лихоносовском повествовании «встало на свои места».
Юрий Осипович Домбровский
Конечно, в своей изумительной повести Виктор Иванович пишет о большой Любви к Русской Земле, Русской, Литературе, Русской Культуре, Русской Истории. Вот что в ней главное и поучительное. Его дружба или добрые отношения с писателями — Александром Трифоновичем Твардовским, Юрием Осиповичем Домбровским, Олегом Николаевичем Михайловым, Юрием Павловичем Казаковым, Василием Ивановичем Беловым, Юрием Львовичем Прокушевым, Валентином Григорьевичем Распутиным, Юрием Ивановичем Селезневым, Сергеем Артамоновичем Лыкошиным, его заочная дружба с Георгием Викторовичем Адамовичем и Борисом Константиновичем Зайцевым, дружба с детства с великим русским актером Юрием Владимировичем Назаровым являются лишь средствами выражения такой необъятной Любви.
И потому Ярослав Белоголовый и Костик Олсуфьев не только прикровенное изображение Юрия Домбровского и Юрия Казакова, но их образы несут в себе черты и душевные лучи сейчас названных людей, а больше и от неназванных.
Ещё же в большей степени образы Ярослава и Костика в их лучших чертах — сам Виктор Иванович в том человеческом идеале, к которому он стремился и стремится по сей день в свои восемьдесят пять.
Оттого-то и вышла в небольшой по размеру с озерцо повести такая неисчерпаемая глубина и небесная высота. И Любовь Виктора Ивановича к такому глубокому и высокому во многом воспитала и меня, а возможно, и приблизила к духовной Надежде и Вере, к Святому Крещению. И чувству благодарности за это к великому русскому писателю — нашему современнику.
В.И.Лихоносов у дуба Болконского
Простите, Дорогой Виктор Иванович, если в своих суетных чувствах как-то неловко рассказал о Вас и постарался объяснить моё отношение к Вам.
Дай, Боже, рабу Твоему Виктору доброго здравия, многая и благая лета! Дай, Боже, ему сил успешно и далее творить, воплощать в Слове свою жизненную мудрость и Любовь.
Леонид Евгеньевич Болотин, научный редактор Информационно-исследовательской службы «Царское Дело»
[i] Лихоносов В.И. Люблю тебя светло. Повесть. // «Наш Современник»: Избранная проза журнала 1964–1974. М.: Современник, 1975. С. 427–478.
[ii] Лихоносов В.И. Элегия: Повести и рассказы. М.: Советская Россия, 1976. 398 с. Содержание: Предисловие Олега Михайлова «Магия слова». «Чалдонки», «На долгую память», «Тоска-кручина», «Брянские», «Когда-нибудь», «Люблю тебя светло», «Осень в Тамани», «Элегия».
[iii] Родная Кубань. 1999. № 3. С. 31−35. Через десять лет эти миниатюры были републикованы и на «Русской Линии», есть они и в архиве «РНЛ» за 2009 год. Например, О «Любви». 12.08.2009.
Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите «Ctrl+Enter».
Оставлять комментарии незарегистрированным пользователям запрещено,
войдите или
зарегистрируйтесь, чтобы продолжить
Во время поездки в Волгоград министр иностранных дел России и второй номер списка «Единой России» Сергей Лавров решил поговорить о фигуре Сталина.
Слова министра встретили вполне ожидаемое возмущение.
Григорий Кислин:
Кто бы сомневался.
Итак, круг замкнулся. Теперь это практически нескрываемая официальная позиция.
Впрочем, это было очевидно давно. Просто теперь они ещё меньше стесняются.
Анна Качкаева:
Как теперь будем с литературой (в том числе школьной), фильмами, которые после перестройки «сняли» с полок и наснимали новых, с сериалами, сделанными, в том числе, для госканалов за эти 30 лет? Маркировать, запрещать, снова на «полки»?
Алексей Наумов:
Нападки на личность Сталина являются частью атаки на итоги Второй мировой войны – Лавров.
Нет, не являются. Скорее даже наоборот: сталинисты прикрываются нашей общей победой и пытаются оправдать своего кумира. Нам не Сталина надо защищать от критики, а победу от сталинистов, которые победой оправдывают все, что происходило в годы его правления.
Илья Соловьёв:
Лавров считает, что «историю нельзя трогать». Какую историю «трогать нельзя»? Краткий курс истории ВКП(б) образца 1938 года или пособие по истории Б.Н. Пономарева образца 1980-го? Следует ли понимать это «нельзя» как дальнейшее ужесточение цензурной политики государства в отношении советской истории? Означает ли это, что будет вновь ужесточена политика в отношении государственных архивов? Не будет ли переписана история в стиле «не сваливать все в кучу» и разделять «доброго» Сталина от Сталина злодея? Наконец, не примет ли Государственная Дума еще один закон, по которому будет «нельзя трогать историю» и критиковать Сталина? И это только часть вопросов, которые самым естественным образом возникают при чтении новости о визите Лаврова в Волгоград.
Может быть, министр не совсем правильно выразился? В таком случае ему вообще лучше помолчать на эту тему, чтобы не оскорбить еще раз память жертв кровавого сталинского режима… И не только жертв, но и тех, кто является их потомками, причем не только в родственном отношении. Во всяком случае министру надлежит либо объясниться, либо – извиниться публично.
Спутник и Погром:
Сложно понять, к чему весь этот советский ресентимент, ведь Сталин давно мёртв, а итоги войны пересмотрели ещё в 1991-м. Вероятно, дело, как пел Летов, в изнурённой некрофилии.
Александр Плющев:
Один из лидеров списка Единой России выдал шикарный аргумент для дискуссии «Как же можно голосовать за сталинистов».
Алексей Мельников:
Сегодня первый номер списка «Единой России» Сергей Лавров выступил с попыткой обеления Сталина, чем наглядно, в период проводимых властями репрессивных мер, показал родство властей с КПРФ – такими же почитателями Сталина.
Тем самым всем сторонникам свободы и демократии, которым предлагается в рамках «умного голосования» поддержать кандидатов от КПРФ, наглядно показано, что это та же «Единая Россия», только покрашенная в красный цвет.
Александр Баунов:
Единоросс (член федеральной пятерки) пытается отобрать Сталина у коммунистов. Но то, что конкурировать приходится (или хочется) именно за Сталина, многозначительно. Власть видит статистически значимое граждан число латентными и открытыми сталинистами. Хочется добавить «являясь им сама». Но это вряд ли, не хочет же она внутриэлитных репрессий. Власть здесь не столько латентный сталинист, сколько открытый геополитик, а Сталин – вершина геополитического успеха (расширил империю так, что даже иные белые эмигранты похвалили и создал биполярный мир). Поэтому оправдание Сталина привязано к войне и исполнено внешнеполитическим министром.
Дмитрий Колезев:
Но ведь так одновременно можно распугать умеренную и/или антисталинистскую часть электората «Единой России», в том числе жителей республик Северного Кавказа, где проходили депортации и чистки.
Вообще, заигравшись в патриотическую повестку, «Единая Россия» идеологически оказалась в трудном положении. С учетом происходящей ресоветизации и стремительного превращения Путина в помесь Брежнева и Андропова, повестка «Единой России» все меньше отличается от повестки КПРФ. Тоже за великую страну, тоже за победу над фашистами, тоже против развала СССР, тоже против Ельцина и лихих 90-х, тоже против Запада. Только «Единая Россия» — это те, кто поднял пенсионный возраст и потакает олигархам, а КПРФ против повышения пенсионного возраста и против олигархов. И что должно в этой ситуации заставить патриотично настроенного избирателя проголосовать за «Единую Россию»?
Сергей Худиев:
Что бы я сказал по этому поводу? Ну, формально главный злодей все же Гитлер, но само поминание тов.Сталина в контексте защиты от нападок – попытка перетянуть на себя коммунистический электорат.
Не знаю, насколько эту будет успешно. Замечу только, что я, как человек лояльный власти, собирался голосовать за ЕдРо – теперь не буду. Пусть за вас коммунистический электорат и голосует.
Потому что то обстоятельство, что тов.Сталин – вероотступник, отрекшийся от Православия, в котором был крещен и воспитан, ради атеистический идеологии марксизма, мятежник против законной власти, массовый убийца невинных людей вообще и Христовых мучеников в особенности, предатель и убийца даже своих собственных товарищей-коммунистов – это не нападки, а твердо известные исторические факты.
А продать Христа, Его святых мучеников, Его Святую Церковь, историческую Россию, за некоторую часть голосов, которая (возможно) перетечет к ЕдРе от коммунистов – это невыгодная сделка. Продавать душу дьяволу – это вообще невыгодно.
Вадим Шумилин:
Не успел Сергей Викторович сомкнуть златые уста, как эксперты дружно в ряд вынесли вердикт: едрос-«паровоз» пытается в политтехнологии, покушаясь на электорат КПРФ и новомодного гибрида им. Прилепина.
Хлеб эксперта – подобрать рациональное объяснение любому слову или действию, вплоть до плевка мимо урны. И это правильно – не будь экспертов, с рационализмом в нашем мире было бы покончено давно и полностью.
Есть, однако, сильное подозрение, что министр сказал то, что сказал, не строя в уме политтехнологических схем. Просто от души. Так же, как было с обессмертившей его фразой насчет дебилов и гулящей женщины.
Потому что в головах нашей «элиты» добросовестно замешан диковинный винегрет, и в блюде этом офшорные доллары без проблем сочетаются с антиамериканизмом, Сталин с Александром Третьим, комсомольские песни с церковными службами и т.д., и т.п.
Алекс Мома:
Вот ведь какая диалектика, панимаишь.
Начиная с бериевско-хрущевских реформ 1953-56 гг. и года так до 1989-го можно было «нападать» на Сталина, но нельзя на Ленина – «вернемся к ленинским нормам» партийной и государственной жызни, вот это всё. А теперь всё строго наоборот – на Ленина можно, а на Сталина – нет.
Может, кто в курсе, как обстоят дела с Троцким, Зиновьевым и Бухариным?..
Дадим слово и сталинистам.
Андрей Перла:
Почему Лавров совершенно прав, говоря, что атака на Сталина = атака на итоги Второй мировой? Два аргумента.
1. Главнокомандующим русской армией (Красной и Советской, но армией Государства Российского) был Сталин. Это не может отменять никаких его преступлений, это не означает, что преступления могут быть оправданными, ничего в таком роде. Но командовал он. Жуков и Тимошенко, Василевский и Рокоссовский, Мехлис и Конев – он был их начальником, ему подчинялись они. И военная промышленность. И партизаны. И «братья и сестры» – он сказал. И орден Суворова ввел. И переговоры с Западом вел тоже он. И атака на него – атака на Победу. Это просто факт.
2. Кстати, о переговорах с Западом. Вторая мировая закончилась и новый мир был описан – в Ялте. Сталиным, Рузвельтом, Черчиллем. Поставить под сомнение Сталина – означает поставить под сомнение принципы мироустройства, а принципы эти таковы, что новой мировой войны случиться не должно. Да, от границ нашей империи, нарисованных на карте в Ялте, осталось не много. Россия сосредоточилась. Но все-таки даже и до сих пор «принципы послевоенного переустройства мира» – существуют. И мировой войны все стараются избежать.
Атака на Россию при этом – лейтмотив «концерта держав» Запада. Позвольте им окончательно лишить историю Сталина – и вместе с ним уйдет последнее, что еще помнит мир о второй мировой. И третья мировая будет не гибридной и не холодной.
Олег Морозов:
Представляете , какой вой сейчас поднимется? Мол, репрессии оправдываете! Каяться не хотите! Сталин тиран!
А хотя бы и тиран! Только этот тиран не отделим от страны, которая сломала хребет фашизму, от народа, который создал великую советскую империю. Тирану – тираново! Только народ выше любого тирана! И история выше! А он её неотъемлемая часть. И вместе с народом, со страной делал историю, которую, по Лаврову, мы переписывать не дадим!
А также тем, кто не видит в словах Лаврова ничего страшного.
Пётр Фаворов:
И очень забавно весь день следить за людьми, которым их убеждения не дают увидеть разницы между «главным злодеем» и «злодеем». (В цитате Лаврова нет абсолютно ничего нового).
Иван Бабицкий:
По понятным причинам у нас очень любят везде выискивать признаки государственного сталинизма, расизма и далее по списку (по принципу «Путин – отец всякого зла»).
Но на самом деле это беспочвенные подозрения. Нет смысла видеть гос. сталинизм в каких-то фразах Лаврова, гос. поддержку «Мужского государства» в том, что не самые храбрые предприниматели перед ним извиняются, официальный антисемитизм – в высказываниях, прости Господи, Петра Толстого.
Коллективный Путин давно отдал Сталина как пугало КПРФ, глава «Мужского государства» получил условный срок и эмигрировал, ДПНИ запретили – всё это служит режиму только для того, чтобы самим казаться защитниками обывателя от разных ужасов (тех самых фашистов, которые на первых же честных выборах, как известно, придут к власти и всех повесят). Кстати, так же оно использует и феминизм, например – отсюда популистское ужесточение ответственности за клевету о сексуальном насилии. Или ЛГБТ-активизм – см. включение в конституцию определения брака как союза мужчины и женщины, или закон о запрете пропаганды однополой любви. Та же логика, но уже слева.
Путинизм имеет единственную идеологию: «повинуйся властям предержащим». Видеть там какой-то скрытый сталинизм – это примерно как считать, что европейскими странами правят геи: иначе почему у них там парады и радужные флаги на посольствах вывешивают?
Но на этом день исторических высказываний не кончился, затем выступил уже сам Путин:
Президент России Владимир Путин отметил наличие различных версий гибели митрополита Филиппа в Твери во времена Ивана Грозного, помимо утверждений о его убийстве Малютой Скуратовым. Эта тема была упомянута во время встречи главы государства в понедельник с губернатором Тверской области Игорем Руденей.
Глава региона в ходе встречи рассказал об инициативе передвинуть речной вокзал, построенный на месте снесенного в советские годы древнего Отроч монастыря. «Он сделан на части того места, где была церковь. Это та церковь, где Малюта Скуратов задушил патриарха Филиппа», – сказал Руденя.
«Это только одна из версий», – заметил в ответ Путин.
Михаил Быстров:
Лично я не удивлен, что Путин на встрече с Руденей усомнился, что Малюта Скуратов придушил митрополита Филиппа в тверском Отрочь монастыре. Мало ли что в летописях да в житие Филиппа написано! Разве мог верный царю Малюта сотворить гнусность такую?!..
Как никто и не пытал поляков в здании Калининского НКВД (Медакадемия). Мало ли что на табличках инагент «Мемориал» написал! Потому их и сняли…
И вообще ничего плохого в нашей Твери, в нашей стране никогда не происходило, не могло происходить и уже не будет никогда! Это исторический факт, а извращать историю мы никому не позволим…
Павел Соболев:
Подумываю, не завести ли новое хобби: подкарауливать в Пайде ведомые экскурсоводом туристические группы, и при фразе гида «При осаде этой крепости погиб Малюта Скуратов…» вырастать словно из-под земли и скептически взвизгивать «По одной из версий!»
Алексей Казаков:
На кого теперь повесят интересно? Третье дело ЮКОСа, ФБК???По идее нереально, но я уже ни в чем не уверен тут.
Георгий Бовт:
Малюта Скуратов не убивал митрополита Филиппа. СК вскрыл новые обстоятельство и возбудил уголовное дело. Оказывается, есть данные, что приказ убить митрополита отдала Елизавета Первая , королева Англии. Которая не хотела выходить замуж за русского царя и начала гадить. Агенты, посланные в далекую Россию, выполнив приказ и убив митрополита (ядом, разумеется, под названием «старичок»), затем стали спящими и проснулись только теперь, оборотившись сторонниками Навального.
Игорь Эйдман:
Путин демонстративно усомнился в убийстве Малютой Скуратовым митрополита Филиппа именно потому, что хотел бы, чтобы мы сомневались в его собственной ответственности за гибель Литвиненко и Немцова, отравление Навального и Кара-мурзы, агрессию против Украины и множество других преступлений.
Малюта был главным «чекистом» своего времени, как и его последователь, «друг беспризорников» Дзержинский. А чекисты, в путинской шизокартине мира зря не убивают, их жертвы сами себя травят и душат, чтобы навредить патриотам, стоящим на страже интересов отчества.
Видать, иноагенты обоих оклеветали! Да и Сталина заодно. Не зря Сергей Лавров заявил сегодня, что нападки на Сталина – «часть атаки на наше прошлое и попытка пересмотреть итоги Второй мировой войны».
Глядишь, скоро РПЦ Канонизирует Малюту, а ФСБ поставит ему памятник на Лубянской площади вместе с восстановленным Дзержинским. У двухголовой курицы на гербе России одна голова будет Малюты, а вторая Дзержинского. ?
Какой точный ряд новых российских государственных святых: Иван Грозный, Малюта Скуратов, Дзержинский, Сталин, Путин.
Нынешние душегубы пытаются защитить память душегубов прошлого. Они надеются утвердить это на века. Но обычно в истории, после смерти диктатора общество проклинает и его, и каннонизированных им исторических предшественников.
Стас Кувалдин:
А вот, что должен был бы сказать идеальный тверской губернатор в ответ на реплику Путина, про Малюту и Филиппа, что «это одна из версий».
То есть «Да, ну что вы, Владимир Владимирович – это общепризнанный факт» – тоже странная для чиновника фраза.
Мог бы, наверное ответить «Это уж не наше с вами дело, Владимир Владимирович, пусть историки спорят».
Но где ж такого губернатора найти.
Николай Подосокорский:
Ждать ли теперь выхода фильма по сценарию доктора исторических наук Владимира Мединского о доблестных опричниках, борющихся с иностранными агентами среди бояр и искореняющих измену среди новгородцев? Последуют ли вызовы в Следственный комитет блогеров, которые очерняют память о царе Иване Грозном и советском генералиссимусе Сталине, называя их тиранами, душегубцами и маньяками? От режима, который дружит с террористическим «Талибаном» можно ожидать чего угодно. Завтра они и Пол Пота с Бокассой поднимут на знамя как прогрессивных государственных деятелей, заботящихся о национальном суверенитете. Обеление же отечественных упырей лишь указывает на то, что нынешние властители ощущают с ними духовное родство.
Михаил Виноградов:
В дискуссиях дилетантов о Сталине, Грозном, Малюте Скуратове и всяком таком смущает одно. Они абсолютно искренни в убеждении, что в прошлом действительно имеются ответы на вопросы настоящего и будущего.
Не стану спорить, понимание контекста прошлого совсем нелишне для кругозора, картины мира, понимания текущего и даже прогнозирование. Но никакого эффекта бабочки перетолкование прошлого само по себе не несет.
Понимание того, забивала ли Бельгия советской сборной из офсайдов на чемпионате мира 1986 года не даст ответы про подъем российского футбола с колен. И даже раскрытие всех обстоятельств того, кто первым начал Вторую мировую войну или что там было с ГКЧП, мало что уточнит в наших знаниях про текущее.
Впрочем, зачем я это пишу? Все равно же никто не поверит. Дилетанты искренни в убеждении, что история – это не просто отрасль знаний (пусть увлекательнейшая и интересная), а особая вселенная, забивающая собой все остальные науки.
Павел Пряников:
Демографически Россия – минимум аналог Восточной Европы, а крупные города, максимум – Западной Европы. Во всём – по количеству детей, социальной роли членов семьи, нацеленности людей на образование и достаток, на желание жить не в шанхайских человейниках, а в частном доме (70% россиян хотят жить в индивидуальном жилье). Резко падает преступность, потребление алкоголя, различного рода девиаций. Происходит очень сильный качественный рост российского общества.[…]
И общество (как минимум в крупных городах) сильно переросло номенклатурных дедов. Вот что такое сегодняшние рассуждения 70-летнего министра Лаврова о Сталине и 69-летнего Путина о Малюте Скуратове? Деды утрачивают связь с обществом, чем оно живёт и в чём его запросы. Спорадически порываются что-то выплатить разово, что-то починить в ЖКХ, но системного и методологического подхода к управлению нет.