Рассказ о кубанских казаках

В.Б.
Виноградов

КУБАНСКИЕ КАЗАКИ

Перейти к содержанию книги

«Казачий словарь-справочник»,
изданный эмигрантской общиной в США в 1968 году и перепечатанный ныне в
России, провозглашает: «Кубанские казаки — коренные жители правого берега
реки Кубани и Приазовья…». В свою очередь, знаменитый «Толковый словарь
живого великорусского языка» Владимира Даля дает разъяснение, что «коренной
— это относящийся к корню, а также основной, начальный, настоящий,
первобытный». Действительно, история того пестрого по происхождению
этносоциального организма, который ныне именуется кубанским казачеством,
имеет на Северо-Западном Кавказе глубокие, разветвленные корни!…

Намереваясь хотя бы в самом
общем виде показать пли обозначить их, не стоит, однако, чересчур увлекаться
и, играя звуковыми сходствами, сопоставляя этнические термины разных языков
и времен, пытаться обосновать некую исключительную древность формирования
местного казачества, уходящего якобы своими истоками в I,
а то и II тысячелетие до новой эры. Делать
это не нужно и потому, что, как писал выдающийся русский историк прошлого
столетия С. М. Соловьев, «Крайности — далеко легкое»; и потому, что
правдивое толкование, не отнимающее частицу истории у другого народа, —
трудно… Да и негоже, наконец, в седой дали минувших эпох, в недрах только
еще складывающихся языковых семей и этнокультурных массивов пристрастно
выискивать, «расталкивая локтями» всех прочих, следы именно (а часто и
мнимо!) своих, собственных, личных предков, забывая в суете тщеславных
амбиций, что пращуры, нередко, — одни и те же у самых разных людей,
этнических групп и целых современных народов…

Надежнее всего, изыскивая
казачьи корни на Кубани, как части и широкого ареола Южнорусских степей и
прилегающих к ним ландшафтных зон, обратиться к эпохе Киевской Руси; к тем
разнообразным зафиксированным наукой фактам, которые знаменуют раз и
навсегда состоявшееся открытие восточными славянами земель, рек,
военно-торговых дорог, народов Северо-Западного Кавказа; систематическое
присутствие, а затем и оседание здесь сперва отдельных представителей
далеких северных «русичей», а после — складывание и формирование особых
славяноязычных групп обитателей кубанских берегов, в которых с большой долей
вероятия (однако и научного такта одновременно!) можно усматривать предтечей
позднейшего кубанского казачества.

Так, восточнославянские купцы и
их «азийские контрагенты» не позднее VII—IX
веков энергично освоили торговый путь, пролегавший от бассейна Днепра
и Дона мимо Кубани и.Терека к Дербентскому проходу в Закавказье. В ту же
пору с севера, вблизи от Кубани, проходил традиционный «шлях» военных дружин
и экспедиций, которыми Киев — «мать городов русских» — защищал и укреплял
свои торговые интересы от бесконечной опасности кочевнических нападений,
набегов, ограблений… Не случайно, чуть к западу от границы Краснодарского
края, на реке Егорлык, у села Преградное, уцелел до недавних лет
древнерусский, так называемых «жаль-пнчный» (от слова — жалеть, выражавшего,
в частности, идею принадлежности к могиле, кладбищу, погосту, опустошенному,
разоренному месту или остаткам побоища) крест с надписью, поставленный в
память о русских воинах, павших в ходе одного из походов на опасный, далекий
и коварный Восток.

Не случайно и то, что один из
эпизодов прославленного похода киевского князя Святослава против Хазарского
каганата (965—968 годы) связан с победой и над ополчением предков
современных осетин, карачаевцев (ясов) и адыгов (касогов) — данников и
вынужденных союзников хазар. Примечательно, что многие специалисты
восстанавливают маршрут движения войска Святослава так, что он пересекает
Кубань в районе нынешнего Армавира, где на правом высоком берегу реки
находятся укрепленные поселения пограничной полосы обитания «ясов и касогов».

Закономерным итогом стало
возникновение и процветание вплоть до конца XI
века на Таманском полуострове древнерусского Тмутараканского княжества,
широко распространившего свое влияние на Северо-Западном Кавказе и
вступившего в самые разнообразные (далеко не всегда дружеские)
взаимоотношения с другими группами населения Кубанских берегов. Сам город
Тмутаракань («Тьматархан», т. е. предводитель 10 тысяч воинов) поражал
современников удивительной пестротой и «совмещаемостью» состава горожан,
среди которых «русы» составляли значительную часть.

В ходе упомянутых событий (а
ведь они — лишь малая часть информации, дошедшей до нас за тысячу прошедших
лет!) русичи накапливали бесценный опыт, все глубже узнавали новую для них
страну и различными способами осваивали, обживали ее. Примечательно, что, по
мнению историков, в соседней Карачаево-Черкесии обнаружены материальные
свидетельства существования наезженной «древней тропы, которая вела к
Тмутаракани» и была отмечена яркими находками древнерусских привозных
предметов и памятников письменности, выполненных на придорожных «памятных»
столбах. Дорога такого назначения не могла не пересекать Среднее Прикубанье,
то есть собственно наши места!

А если помнить, что в любом
обществе есть наиболее инициативные, деятельные (пассионарные) личности, так
же как и свободомыслящие «изгои», «изверги» (те, кто не укладывался в
обычный общественный стереотип поведения и отчуждался разумом и душой сам, а
потом отвергался, изгонялся и окружающими) — подлинные хозяева своей
собственной судьбы, то станет ясно: в различных уголках бассейна Кубани
могли возникать небольшие становища и поселки тех русичей, которые все
больше отрывались от массы соплеменников. Такие «ячейки» приобретали особую
жизнестойкость и сплоченность с окружающим степным и горским населением,
опираясь на традиции, ведущие свое начало с I
тысячелетия до новой эры.

Вот отчего, когда на Северный
Кавказ и удельные княжества Руси почти одновременно выплеснулся шквал
монголо-татарской агрессии, обитатели этих столь удаленных регионов
оказались объективно (пусть и не осознанно!) союзниками друг друга.
Предотвратить поражение было нельзя, не возможно. Но и сопротивление
«золотоордынскому игу» не прекращалось. В частности, оно приобрело и такую
форму, геройские беглецы из ханского плена уходили на Кубань, в зону
лесистых предгорий и труднодоступных ущелий. Среди них были сотни тех
храбрецов, которые корнями своими были связаны с княжествами и землями
центральной и южной полосы складывающейся Московской Руси.

Проведя нередко долгие и
тягостные годы в ордынском плену, эти люди терпеливо сберегали последнюю
память о материнском благословении и потерянной Отчизне — христианские
нательные (наперсные) кресты. Именно их достаточно многочисленные находки в
долинах Зеленчуков, у хутора Ильич в Отрадненском районе, станице
Махошевской Мостовского района, в округе Кавминвод и других соседних
территориях убедительно свидетельствуют о постоянном пополнении «из разных
мест пришельцами» всех этих небольших, разрозненных, но крепко связанных
друг с другом (языком, религией, отцовскими обычаями) групп
восточнославянского населения на Кубани.

Их еще не называли в письменных
источниках «казаками», но нужно, вероятно, считаться с мнением весьма
авторитетных авторов начала XIX века, которые
независимо друг от друга высказывали мысль, что «казаки произошли от смеси
русских с черкесами» (И. Бларамберг), что понятия «черкесы» и «казаки»
некоторое время взаимозаменяли друг друга (С. Брсневский). Это выдает
глубокие не просто соседские, но и семейно-брачные связи между адыгами и
поселившимися рядом с ними выходцами из восточных славян.

Как объяснить иначе, что в 1282
году Золотая Орда «вывела» на Днепр «Пятигорских Черкесов», а они оказались
в существенной мере основой будущего могучего и мощно питавшего Прикубанье
Запорожского казачества? Как разобраться в несомненной путанице, когда
«черкесами» называли прежде всего и преимущественно адыгов, но и казаков
порой именуют «черкесскими казаками»? Как, наконец, избежать
противопоставления одного из исторических наименований адыгского населения
Закубанья («касоги») и заметно близкосозвучного термина «казаки», который
навсегда закрепился за славяноязычным населением южных границ России?

Нужно, скорее всего, просто
лучше вслушаться в отрывоч ные свидетельства очевидцев той поры, отказаться
от упрощенного, слишком прямолинейного взгляда па основные вопросы
формирования различных групп населения Северного Кавказа, учесть многомерные
последствия интеграционных процессов, охватывавших постоянно многоязыковое
население Кубани и всего Северокавказского региона. Вот лишь один яркий
пример, подчеркивающий необходимость такого подхода.

В Московской Руси на рубеже
XV—XVI веков бытовали стойкие слухи о наличии среди
черкесов-кавказцев неких групп православных христиан со славянской речью. По
этому поводу германский посол барон Сигизмунд Герберштейн в 1518 году
сообщал: «Если повернуть к югу, около Меотий-ских болот (Азовского моря) и
Понта (Черного моря), при реке Куба (Кубань), впадающей в болота находятся
горы, в которых обитают черкесы. Полагаясь на непреступность гор, они не
подчиняются ни туркам, ни татарам (крымцам). Однако русские свидетельствуют,
что они христиане, живут по своим законам, согласны с греками в вере и
обрядах и совершают богослужение на славянском языке, который у них в
употреблении».

Отнюдь не исключено, а даже
вероятно, что этот источник как раз и отразил чрезвычайно важный и реальный
факт русско-«черкесского» сообщества, нерасчлененности во времена зарождения
вольного казачества на берегах Кубани и ее притоков.

Ведь для того, чтобы не
раздувать, а снять многие резкие разногласия по проблеме начальной истории
казачества в каждой из конкретных областей Юга России, необходимо
доказательно определиться по крайней мере в двух принципиальных позициях:
рассматривать ли появление казачества как единовременный акт или длительный
процесс становления; и какие районы Северного Кавказа действительно являлись
зонами формирования казачества, а какие можно рассматривать как места
поселения, стабильного обитания уже сложившихся казачьих общин…

Итак, уже в первой половине
XVI века в различных ландшафтных зонах бассейна
Кубани (но более всего в предгорных и горно-лесистых районах) достаточно
стабильно пребывали группы восточнославянского православного населения —
предтечей будущего казачества. О них хорошо знали и рассказывали в Москве.
Многие их повседневные интересы простирались на родимый север, о чем
говорит, например, огромный (23686 экземпляров) клад серебряных монет,
найденный в начале ХХ столетия у кубанской станицы Петровской. В одной
«казне», рядом с монетами турецкими, крымско-татарскими и татаро-генуэзскими
оказалось много русских «копеек» XV — середины
XVI века. Клад этот — либо военная добыча, либо
щедрая купеческая «мошна», так или иначе ориентированные на связи с
Московской и Литовской Русью. В Закубанье известны и другие находки
средневековых русских изделий, предшествующих по времени важнейшему
переломному моменту в истории горских народов Северного Кавказа —
установлению прямых вассально-союзнических отношений с Россией ряда адыгских
и абазинских племенных групп, что произошло в 1550-х годах.

С этого времени разнообразятся
и становятся более полными известия о Кубани, которыми располагала Москва.
Их приносили дипломаты и военачальники, стрельцы и «служилые казаки»,
приезжавшие в эти места, «посольские люди», использовавшие дорогу к
карачаевцам Приэльбрусья, проходившую от наших мест по Кубани. Так
продолжалось вплоть до второй половины XVII
века…

Правда, в этих сообщениях (как
и в нередких свидетельствах западноевропейских гостей Кубани) речь идет о
частых приездах сюда «московских купцов», о знакомстве закубанских адыгов с
русскими серебряными «ефимками» — талерами и копейками» и нет как будто бы
прямых сообщений как о русскоязычных христианских общинах, продолжавших жить
между горцев. Но это может объясняться по аналогии с ситуацией в бассейне
Терека, где приход Московской Руси ознаменовался оттоком протоказачьих групп
из прежних мест обитания в границы до того недосягаемой Отчизны, которой они
сохранили свою душевную преданность и неистребимую верность.

Зато привнесенные ими в
складывающийся южнорусский казачий мир сведения о Северо-Западном Кавказе
заметно обострили интерес к нему со стороны вольных обитателей Дона и
Днепра, антитурецкие и антикрымские настроения и решительные действия
которых во многом стабилизировали постоянно напряженную обстановку на
причерноморско-кавказскнх рубежах Московского государства.

Вот почему в турецких
дипломатических документах не раз упоминаются «банды казаков», действующие в
Приазовье. А знаменитый турецкий военный разведчик, ученый и путешественник
Эвлия Челеби, дважды побывавший на Кубани в середине XVII
века, с озабоченностью описывал морские (на «думбасах» и «чайках») и
сухопутные походы в Прикубанье донских и запорожских казаков, которые
великолепно ориентировались в местных обстоятельствах и, судя по всему,
имели толковых, надежных проводников из числа еще недавних славянских
обитателей этих мест.

Так, он описал некую крепость «Адахум-Канадаеы»
(Кровавый остров) на Таманском полуострове, где в 1638/39 годах состоялось
«отчаянное сражение с 86 злосчастными русскими чайками», принадлежавшими
«неверным казакам», в которых легко угадываются «донские казаки,
опустошавшие Анапу». Если это так, здесь мы имеем дело с первым из известных
пока случаев длительного пребывания на Кубани контингентов казачества —
прямых предшественников последующего казачьего населения Кубани. Для них
крепость служила опорным пунктом, своеобразной базой в их морских и речных
набегах на Северо-Западный Кавказ и южнопричерноморские провинции Османской
Порты.

Словом, вторая половина
XVI—XVII век — это
эпоха, когда в бассейне Кубани фиксируется стойкий и многосторонний интерес
к этим местам со стороны Московской Руси и ее казачьих окраин, что
предопределило события, вскоре затем последовавшие.

И здесь уместно акцентировать
внимание на одно, в высшей мере важное, обстоятельство.

В 1993 году многонациональный
Краснодарский край — южный предел исторически сложившейся России — отмечал
200-летие основания города Екатеринодара (1793) и 43 черноморских кубанских
станиц. С тех пор казачество — постоянное и определяющее влиятельное
население в истории Кубани. Но нельзя путать эти знаменательные события с
фактом пребывания в бассейне Кубани разных групп казачества и самого
появления термина «кубанские казаки» почти на СТО ЛЕТ ранее.

Не случайно, талантливый
дореволюционный кубанский раевед Прокофий Петрович Короленко вел (по воле
императора Александра III) историю Кубанского
казачьего войска с 1696 года, то есть с «начала» верхнедонских «хоперских
казаков», которые вскоре были «государевым указом» поселены на северных и
восточных рубежах территории нынешнего Прикубанья. Не случайно и то, что
современный «Казачий словарь-справочник» совершенно справедливо отмечает,
что «прозвище Кубанских Казаков появляется в документальных актах с начала
XVIII века. Так именовались обосновавшиеся за
турецкой границей на Кубани, сторонники Степана Разина».

Сам прославленный атаман,
возглавивший движение казаков Верхнего Дона, был казнен в 1671 году. Однако
антимосковские выступления на севере Дона продолжались и в дальнейшем.
Теперь они все больше выливались в формы неприятия и сопротивления церковным
«никонианским новшествам», все более яростной и упорной защиты «старой,
истинной» веры. Крепким прибежищем для казаков-старообрядцев на протяжении
почти двух десятилетий был городок и монастырь у речки Медведицы — притоке
Дона. Однако царские войска, решительно «изводившие» аввакумовскую ересь,
разрушили этот оплот «древнего богочестия» в 1689 году. Тогда самые
непокорные его защитники двинулись на юг.

-Сперва они поселились
на берегу Каспийского моря (у речки Аграхан). Но в 1703 году уходят из
границ России и, получив разрешение стамбульского султана, расселяются в
нескольких поселениях на правом берегу Кубани, от реки Лабы до Азовского
моря, куда пришли через Пятигорье и Среднюю Кубань. Их-то и стали вскоре
именовать «кубанскими казака-ми», что доказывается перепиской с ними нового
вождя восставшего Верхнего Дона — атамана Кондратия Булавина.

Сохранились письма Булавина,
адресованные весной 1708 года «рабам Божиим и искателям имени Господия,
Кубанским Казакам» и их «атаманам-молодцам» (самый влиятельный среди них —
некий Савелий Пахомович). Повстанцы далеко не «тихого» в ту пору Дона хотели
заручиться прямой поддержкой своих закубанских единомышленников, искали
через них помощи султанской Турции и любых иных антироссийских сил,
предлагали наладить взаимную торговлю («А если у
кого товары какие и вы возите к нам для продажи неопасно»), взывали к
военному союзу, сильно преувеличивая свои успехи и численность восставших
верхнедонских казаков. Общий мотив писем — протест против того, что «царь
наш и неправедные судьи христианскую веру от нас отнимают».

В письмах передаются «поклоны
знакомым и родственникам», что выдает вполне осознаваемую связь булавинцев с
ушедшими в «ближнюю Туретчину» сторонниками и последователями Разина.
Кубанские казаки предупреждались, чтобы ничего не рассказывали они о
переписке с Доном «никаким русским людям, если бы они среди них оказались».
Раздавались призывы крепить взаимные отношения на принципах того, «как жили
наперед сего старые Казаки».

Но наступил сентябрь 1708 года
и «государевы войска» заняли Дон. Покончил с собой Кондратий Булавин, а
остатки его воинства вместе с семьями и под предводительством атамана
Игнатия Некрасова ушли на Кубань. По наиболее достоверным подсчетам таких
упорных борцов за казачью вольницу и непримиримых врагов Российского
государства насчитывалось 8000 душ обоего пола.

На Кубани «некрасовцы» (так
стали называть казаков по имени их предводителя) основали несколько новых
поселений между прежними кубанскими казаками и вскоре полностью слились с
ними, год от года принимая в свои ряды беглецов-староверов с Дона, Волги,
«самостийников» из Запорожской Сечи (после поражения союзников Швеции —
сторонников атамана Мазепы — под Полтавой).

Некрасовцы оставили яркий, хотя
и очень противоречивый, след в историй Кубани и южных областей России. Но
оказались несправедливо забыты частью отечественных историков. Достаточно
сослаться на такой пример: в фундаментальном труде «История народов
Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII
века» они даже не упоминаются!

Между тем, в оценке их роли
никак нельзя впадать в крайности. Есть исследователи, которые безудержно
восхваляют вольнолюбие и непримиримость некрасовцев к политике Рос-сии
вплоть до безоговорочного оправдания их действий в антироссийском форватере
Турции и Крымского ханства. Другие объявляют некрасовцев «представителями
системы отношений, чуждых гуманности и уважения к человеческим личностям»,
фактически, изменниками идеалам своей Родины.

Действительно, трудно
совместить в своем понимании исключительное свободолюбие некрасовцев, не
признававших над собой в границах России никаких притеснений, тирании и
гнета, но не только ставших на услужение Крымским ханам и стамбульским
султанам (вплоть до выполнения карательных функций против восставших в их
владениях), но и буквально терроризировавших Россию и ее народ своими
коварными и кровопролитными набегами вплоть до глубинных ее губерний,
захватом многих тысяч русских людей в плен и продажи их на мусульманский
Восток. Эти неистовства длились до 1737 года, когда умер атаман Некрасов.
После Белградского договора России и Турции, увенчавшего в 1739 году войну
между ними, некрасовцы стали осознавать зыбкость своего убежища на Кубани.
Постепенно началось их бегство на Дунай и в Малую Азию, то есть в глубь
тогдашних турецких владений.

Россия не раз предпринимала
попытки примирения с не-красовцами еще со времен правления Петра
I. Она проводила взвешенную политику. Например, по
договору с Крымом 1772 года, «все татарские (ногайские) и черкесские народы,
таманцы и некрасовцы по прежнему имели быть во владении хана Крымского». А.
В. Суворов вступал неоднократно в переговоры с некрасовцами, убеждая их
вернуться в российское подданство. Но взращенное десятилетиями недоверие,
страх расплаты за отцовские и дедовские «вины» не позволяли некрасовцам
преодолеть пропасть отчуждения и враждебности.

Когда турки были вынуждены
оставить Таманский полуостров, поселения потомков разинцев и некрасовцев
передвинулись в Закубанье, протянувшись цепочкой от низовий до правобережья
Лабы. Финал многолетнего противостояния был трагичен: в августе 1783 года
после жестоких боев с полками исчерпавшего запас миролюбия А. В. Суворова
кубанские казаки отступили к турецкой крепости Анапа, куда подтянулась и их
сильная морская флотилия, 18 сентября шесть с половиной тысяч душ казаков
покинули Северо-Западный Кавказ, надеясь найти свою будущую долю в Турции.
Лишь 200—300 семей, из которых часть смешалась с горцами, осталась на
Кубани, заложив собой вскоре основу населения станицы Некрасовской, как
российского уже поселения в низовьях Лабы.

Спустя десять лет, место
ушедших кубанских казаков заняли бывшие запорожцы и переселенцы с Дона.
Открылась новая страница в казачьем освоении Кубани!

Остается добавить (как бы в
скобках!), что жизнь на далекой иноверной чужбине оказалась тяжкой и
бесперспективной. С начала XX века потомки
некрасовских вольнолюбцев потянулись обратно в Россию. Они просились на Дон,
но правительство определило им основное место обитания на Кубани… Процесс
этот растянулся на несколько десятилетий. Затронул он и наши места: немалая
группа некрасовнев влилась в состав обитателей станицы Прочноокопской,
привезя с собой многочисленные народные воспоминания о своеобразном и
малоизвестном этапе складывания общекубанского казачества…

В свете изложенного, нельзя
согласиться с мнением о том, что «особенностью начала истории жизни казаков
на Северо-Западном Кавказе было то, что Кубань до переселения сюда
казаков-черноморцев не знала периода вольного казачества» (И. Я. Куненко).
Напротив, именно длительное присутствие па берегах Кубани крупных групп
вольного, враждебного российским властям казачества, блокировавшегося с
агрессивными турецко-крымскими силами, во весь рост поставило перед империей
задачу интенсивного покорения основных казачьих вольниц, укрепления и
надеждой обороны новых границ России в Прикубанье.

И вовсе нет парадокса в том,
что решение этой ответственной и исторически знаменательной задачи было
возложено на ту преобладающую часть казачества, которая (хотя далеко и не
просто!) все прочнее и безоговорочнее обретала свое место в геополитических
реальностях и действиях России. Причем, место это определялось властями
довольно жестко и безапелляционно!

Далеко не все отдают себе отчет
в том, что кубанское казачество в исходном пласте своем — суть порождение
силовых действий царского правительства, один из первых в истории России
примеров «компактно-этнических переселений», принудительного обретения новой
родины, новой жизненной перспективы.

Ограничимся здесь обзором
основных вех и важнейших событий, а также знакомством с фольклорной
«самооценкой» разными группами казачества выпавших на их долю испытаний и
приобретений. И прежде всего подчеркнем: единое в дальнейшем кубанское
казачество формировалось из нескольких, независимых друг от друга «общин»,
долгое время сохранявших свою специфику.

Известно, что летом 1775 года
под дулами пушек мощного отряда российских войск, посланного по указу
императрицы Екатерины II, была упразднена
прославленная малороссийская казачья вольница — Запорожская Сечь. Около 12
тысяч не пожелавших покориться запорожцев ушло на своих «чайках» вниз по
Днепру, в «Туретчину». Остальные разбрелись кто куда, включая владения
Крымского хана:

…Вэлык свит, маты царыця,—
Пидем хану служыты, А ниж мы будэм князьям, генералам Вашым пичкы топыты…

Однако, спустя 8 лет, большая
часть недавних запорожцев собралась на зов старшин Захарии Чапеги и Антона
Головатого, и по инициативе прославленного политика и царедворца князя Г.
Потемкина поселилась у Черного моря, между Бугом и Днестром, охраняя границы
России со стороны Турции, владевшей тогда всем Балканским полуостровом.
Здесь «лыцари казачьей воли» находились под прямой властью царизма, именуясь
новым названием «Черноморских казаков». Их положение усугублялось тем, что
очень скоро осваиваемые ими приграничные земли стали делиться между
помещиками и перспектива кабалы оказалась вполне очевидной. Казаки с горечью
распевали:

Вража маты Катэрыие

Нэ горазд виныла:

Стэп широкый, край весэлый

Тай занапастыла.

Вража маты Катэрыне

Нэ гарно зробыла:

Панам зэмлю раздарыла,

Нас посыротыла…

Прежние запорожцы были готовы
на все, чтобы спасти остатки своей еще недавней вольницы. В это время среди
них и стало известно о богатой «Тамани с окрестностями оной», куда обращали
их взоры имперские власти.

Пропагандистом идеи и одним из
ее умелых проводников в жизнь стал Антон Головатый. По казацким куреням
зазвучала песня, написанная им:

…А нам даты Отомань обищають.

Мы й туда пишлы б, абы нам
сказалы,

Щоб не загубыты той казацкой
славы…

Обещания и заверения от
правительства были даны, переселение состоялось в 1792—1793 годах и вскоре
уже плодовитый старшина-песенник полковник А. Головатый призывает «казаченьков
нэ журытыся» (не печалиться), ибо дождались они от царицы «за службу
заплаты». И четко обозначает ближайшие цели жизни на Кубани:

…В Тамани жыть, вирно служыть,

Границю дэржаты.

Рыбу ловыть, горылку пыть,

Где й будэм богаты!

Та еще треба и женытыся

И хлиба робыты,

А хто прыйдэ из нэвирных,—

Як ворога быты.

Свыше 40 казачьих станиц,
сохранивших родные сердцу названия запорожских куреней, оседлали тогда
Таманский полуостров и правый берег Кубани от ее устья до впадения реки
Лабы. Притом, нужно сознавать, что Россия, расселяя на Кубани былых
запорожцев, не столько надежно прикрывала свои границы от турецких
посягательств (это, в конце концов, было дело армии!), сколько обрекала их
на долголетний конфликт с местными северокавказскими народами
лесисто-горного и степного Закубанья, видевшими в переселенцах прямые
опасности и угрозы для себя.

Так началась долгая,
многотрудная, героическая и опасная служба на благо России тех казаков,
которые никогда не забывали о своих украинско-малороссийских корнях и
почитали за величайшую честь «дэржаты границю» Отечества, а при малейшей
возможности и расширять ее за счет турецких владений и земель «закубанских
черкесов». Со своей стороны, правительство в последующие десятилетия
принимает целый ряд законоположений (часто весьма необычных!),
обеспечивающих дальнейшее пополнение численности и повышения боеспособности
Черноморского войска — своего надежного оплота на кубанских берегах.

Одновременно с появлением
черноморцев последовало императорское повеление о водворении вдоль этой реки
большой группы донского казачества. Однако приказ был выполнен не сразу: он
повлек за собой возмущение и открытое неповиновение донцов, не желавших
покидать насиженные места. Властям пришлось применить грубую силу к
неповинующимся и двинуть против них регулярные войска.

Только в 1794 году на кубанский
отрезок складывающейся Кавказской укрепленной Линии прибыла первая тысяча
семей донских казаков, к которым вскоре присоединились 125 семей казаков с
Волги. В результате был сформирован так называемый территориальный казачий
полк, разместившийся во вновь образованных станицах: Прочноокопской,
Кавказской, Григориполисской, Темнолесской, Воровсколесской и др. Первая из
названных станиц расположилась в черте нынешнего города Армавира, на правом
берегу Кубани, у самой подошвы крутого и высокого речногоберега, увечанного
еще в 1784 году сильным российским укреплением Прочный Окоп. Теперь это
место называется «Старая Станица», так как в 1817 году, по распоряжению
генерала А. П. Ермолова, станица Прочно-окопская была перенесена туда, где
находится и сейчас-Скоро на Дону узнали об «экономическом преуспеянии» этих
выходцев, о привольной их жизни и о богатстве, щедрости природы на новых
местах. Тогда, как свидетельствует дореволюционный исследователь кубанского
казачества П. П. Короленко, «под предлогом родства и по разным другим
причинам, казаки стали стремиться уже сами, в противоположность прошлому, с
Дона на Кавказ».

Однако между черноморцами и
донцами оставалась еще незаселенная казаками часть кубанского берега. Сюда
«запросились сами» екатеринославские казаки из тогдашней
Слободско-Украинской (Харьковской) губернии. И в 1802 году они были поселены
своими станицами при редутах Ладожском, Темижбекском, Воронежском,
Тифлисском и других.

Состоялось и еще одно массовое
казачье перемещение: в 1826 году на верхнекубанский отрезок Кавказской Линии
были переброшены верхнедонские по своим корням и жившие с 1777 года на
Тереке хоперские казаки, образовавшие станицы Баталпашинскую, Беломечетскую,
Барсуковскую, Бекешевскую и Карантинную.

Только после всего этого Кубань
оказалась надежно прикрыта от всяких неожиданностей, став органической
частью Кавказской (Азово-Моздокской) укрепленной Линии. Кроме черноморцев
все казаки были причислены к Линейному войску и именовались «линейцами».

В 1820 году их наблюдал
проезжавший тут А. С. Пушкин и описал в письме к брату так «Видел я берега
Кубани и сторожевые станицы — любовался нашими казаками. Вечно верхом; вечно
готовы драться; в вечной предосторожности! Вокруг нас ехали 60 казаков, за
ними тащилась заряженная пушка, с зажженным фитилем-..» Пытливый взгляд
литератора ухватил общее и «особное» (как тогда говорили) в казачестве на
Кубани: «Когда-нибудь прочту тебе мои замечания на Черноморских и Донских
казаков — теперь пока не скажу об этом ни слова…».

А между тем, широко по Югу
России разносилась молва про «Линеюшку — Кавказскую сторонушку», ставшую
передовой позицией постепенно нарастающей борьбы России за полное
умиротворение, покорение Кавказа, против безграничного свободолюбия
закубанских народов. Военные действия, не прекращавшиеся здесь вплоть до
середины 1860-х годов, порождали тревожные и горькие казачьи песни:

…Я в скалах; па горах бывал,

Я про матушку-Кубань слыхал.

Про вершины ее частые,

Про стеги ее широкие.

Кубань-речка из под Шат-горы,

И бежит она быстрехонько,

И бежит она быстрехонько,

А служить там, жить,

Ох, тошнехонько!
 

В 1832 году Кавказское Линейное
войско сформировалось окончательно, подчиняясь командиру Отдельного
Кавказского корпуса, но получив и собственного наказного атамана. Именно
оно, в свою очередь, обеспечило дальнейшее расселение казачества, теперь уже
на закубанских землях.

На рубеже 1830—1840-х годов под
непосредственным руководством генерала Г. Х. Засса возникла «Новая Лабинская
Линия» из станиц Лабинской, Чамлыкской, Вознесенской, Урупской, Спокойной,
Удобной, Сторожевой, Исправной и других. Чусть позднее свое место достойно
заняла среди них и станица Зассовская. Кроме «коренных казаков» здесь
расселялось и некоторое количество отставных солдат Кавказского корпуса.
Народная молва не скрывала опасности и каждодневного риска этих расселений.
Так, в популярной тогда песне казак уговаривает девушку поехать с ним на
Кубань, где

«…Уруп-река медом протекла,

а Лаба-река — зеленым вином.

По горам-горам лежат камушки
драгоценные, неоценные…».

Но девушка отвечает:

…Я сама там была,

Сама видела,

Как Уруп-река

Кровью истекла,

А Лаба-река

Горючей слезой.

По горам, горам

Лежат головы —

Все казацкие,

Все бурлацкие…

…Прошли годы, десятилетия…
Военные действия, изнурявшие обе стороны, передвинулись далеко на
юго-западный фланг Закубанья. В 1860 году все названные выше
разнохарактерные группы казаков на Кубани были объединены в новообразованное
Кубанское казачье войско; стали консолидироваться, продолжая долгое время
сохранять свое этнокультурное своеобразие.

Поскольку эти
историко-этнографические очерки посвящены прежде всего Средней Кубани,
целесообразно остановиться подробнее на некоторых сторонах характеристики
именно Линейных казаков.

Итак, 1000 семей донских
казаков-староверов (4700 душ обоего пола) были к осени 1794 года поселены
шестью станицами, составлявшими до 1819 года Кубанский полк. Затем, станица
Усть-Лабинская была «перечислена» в Кавказский полк, поселенный на Кубани в
1803 году, а вместо нее из Кавказского полка в Кубанский переведена станица
Темижбек-ская.

Судя по документам
Государственного архива Краснодарского края, за дальнейший период, к 1850
году, среди станиц Кубанской бригады, выросшей из прежнего полка, уже не
было Воровсколесской и Темнолесской. Зато в 1833 году сюда были «причислены»
села Кавказской губернии: Дмитриевское, Расшеватское, Успенское,
Ново-Александровское и Ново-Троицкое. Села получили статус станиц, а их
население — линейных казаков.

Вопрос о первоначальном
строевом составе Кубанского полка достаточно сложен из-за отсутствия
необходимых документальных источников. Однако известны имена офицеров,
возглавивших по приказу правительства переселенцев: войсковые старшины
Кумшацкий и Киреев, есаул Сучилии, сотник Чимигуков. Известно также, что к
26 мая 1799 года обязанности командира полка последовательно исполняли
сначала есаул Чернозубов, а затем есаул Потапов. Последний был во главе
полка по крайней мере до марта 1822 года.

Относительно же состава полка
на конец XVIII века есть сведения у его историка
М. Толстова: «в 1796 году марта 1-го числа..- полк выкомандирован на службу
по комплектному состоянию при 16 старшинах и 500-х казаках, без штатного
положения на окладе донских, по линии служащих, полков». Рапорт в
Правительственный Сенат от 11 ноября 1800 года сообщает, что в Кубанском
полку «служащих-старшин 17, казаков 501; отставных, неслужащих и малолетков
610».

В 1808 поду в Кубанском полку
появилась своя артиллерия: были образованы две конно-казачьи роты под
номерами 1 и 2 в составе трех фунтовых единорогов и восьми пушек в каждой.
Рота № 1 была распределена в казачьи полки: Кавказский, Кубанский, Хоперский
и Волгский.

Служба казаков непосредственно
в полку определялась в 1796 году в 30 лет. Кроме того, существовала еще и
внутренняя служба казаков в станицах. И в целом линейцы несли воинскую
повинность, как это сообщается в конце XIX века, с
20 до 60 лет. Чередуясь с находившимися на Линии казаками донских полков,
кубанцы находились в разъездах, секретах на бродах, занимали посты и пикеты.

Возможная очередная смена,
зачисление в «нестроевые» и увольнение в отставку нижних чинов производились
до 1819 года властью полкового командира. Несмотря на долгий срок отбывания
воинской повинности, казаки, пользуясь отпусками, а иногда и очередной
сменой, могли поддерживать свое хозяйство и отдыхать. При этом казаки были
обязаны давать подводы, квартиры, продовольствие для регулярных войск,
находившихся на территории полка; выполнять строительные, ремонтные и
заготовительные работы-

Жалование в это время получали
только строевые казаки. Оно выражалось в денежном довольствии, провианте,
порохе и свинце. «На лошадь» (то есть на фураж) «порционных денег» не
полагалось.

К 1813 году Кубанский полк был
усилен «отставными и не-служившими еще в строю казаками с таким расчетом,
чтобы на каждые 12 верст кардонной линии находилось по 20 конных и 4 пеших
казака». Плоды этого решения наблюдал в 1816 году генерал А. П. Ермолов, и
они остро неудовлетворили его: «Первое обстоятельство, обратившее внимание
мое, — были высланные мне на встречу конвойные команды из поселенных на
Линии казаков. Всегда отличались они от прочих казаков особенной ловкостью,
исправностью оружия и добротою коней. Я, напротив, увидел между ними не
менее половины чрезвычайно молодых людей, нигде не служивших, и даже
ребят»..

Первые двадцать лет своей
истории Кубанский полк существовал как самостоятельная единица, а в 1813
году все войска по Линии были разбиты на две бригады. В Первую, занимавшую
границу от рубежей Черномории до крепости Константнногорской, наряду с
полками Суздальским и Вологодским пехотным, донским Аракапцева, Ильина 1-го,
Сычева 3-го, Алексеева 3-го, Кавказским и Хоперским линейными казачьими
вошел и Кубанский полк. Тогда же его численность была доведена до 800
человек, а к 1819 году, как сообщает Ф. А. Щербина, «в Кубанском полку
числились 2 штаб-офицера, 21 обер-офицер и 800 казаков».

В 1832 году Кубанский полк
вошел в состав создававшегося Кавказского линейного казачьего войска (полки:
Кубанский, Кавказский, Хоперский, Волгский, Горско-Моздокский, Гребенский,
Кизлярский и Терское семейное войско). В ту пору, после причисления к нему
вышеупомянутых селений, служилый состав полка увеличился более, чем на 1000
вооруженных всадников, и в 1834 году в Кубанском полку состояло — 2
штаб-офицера, 34 обер-офицера, 83 урядника и 2086 казаков.

Из числа командиров полка на
этот период нам известны: подполковник Левашев (до 7 июля 1834 года), а
вслед за ним — майор (позже подполковник) Рот и с 1 апреля 1840 года —
подполковник барон фон Фитингоф. Оба последних были деятельными
сподвижниками генерала барона фон Засса, чья резиденция располагалась в
крепости Прочный Окоп. Засилье немцев в окружении Засса вызвало
неудовольствие линейного казачества, что отразилось, как зафиксировала в
1840-х годах прогрессивная русская писательница Е. П. Ла-чинова, бывавшая
тут, в народном переименовании крепости в «Немецкий Окоп».

В 1845 году уже сам Кубанский
полк был развернут в бригаду из двух шестисотенных полков. Бригаде был
присвоен № 3. Возглавлял ее подполковник Фитингоф, тогда как 1-й Кубанский
полк — войсковой старшина Фролов, а 2-й Кубанский полк подполковник из
ногайцев, одаренный писатель, замеченный А. С. Пушкиным — Султан Казы-Гирей.
Штаб бригады был в станице Прочноокопской, 1-го полка в Новоалександровской,
2-го в той же Прочноокопской, рядом с которой, кстати, располагались и
родовые земли его командира Султана Казы-Гирея.

В 1-й Кубанский полк.вошли
станицы Успенская, Расшеватская, Новоалександровская, Новотроицкая, а во 2-й
— помимо старых станиц (Кавказская, Григориполисская, Прочноокопская,
Темижбекская) вошла и одна новая — Дмитриевская. В 1845 году в связи с
развертыванием полка в бригаду был определен «штат», по которому в обоих
полках было положено иметь: 3 штаб-офицера, 36 обер-офицеров, 100 урядников,
26 музыкантов, 1596 казаков.

Тогда же срок действительной
службы казаков сократился с 30 до 25 лет. Позже, в 1856 году, приказом по
отдельному Кавказскому корпусу (№ 588 от 30 сентября) срок действительной
службы казаков-линейцев был уменьшен до 22 лет.

К 10 декабря 1847 года бригадой
командовал полковник Шульц, во главе 1-го полка стоял майор (затем —
войсковой старшина) Хуциев, а 2-го — войсковой старшина Мещеринов, ставший,
спустя полтора года, командиром бригады… В 1852 году источники называют
командиром 1-го Кубанского полка есаула Фитингофа, а 2-го — войскового
старшину Перепеловского.

В последующие годы (более всего
в 1860—1861) в связи с формированием новых Кубанского и Терского казачьих
войск, на Кубани происходила неоднократная перенумерация бригад и полков.
Менялся и «коренной состав» линейцев.

Выше речь шла о пополнении
Кубанского полка путем присоединения к нему многолюдных новых крестьянских
селений-станиц. Но были и иные источники накопления людских ресурсов. Так,
Ф. А. Щербина отмечал, что в первые годы пребывания полка на Линии «донцы
под предлогом родственных и других связей с переселенцами, стали уходить с
Дона целыми семьями и селиться на Кубани». Это продолжалось и в начале
XIX века.

А, например, в апреле 1807 года
в Кубанский полк были зачислены 20 абазин «горского владельца» Атажука
Клычева. В 1846 же году, как это видно из посемейных списков станицы
Прочноокопской, в Кубанский полк были зачислены несколько десятков семей,
«переведенных из Волгского казачьего полка», причем имена новоявленных
кубанцев сплошь тюркско-мусульманские. В посемейных списках этой же станицы
за 1851 год значатся 34 семьи обращенных в казачье звание крестьян,
«причисленных на жительство из Полтавской губернии в 1849 году», и 11 семей,
«причисленных к станице Прочноокопской из отставных солдат», ранее частью
обитавших в Форштате.

Так формировался своеобразный
этнический состав линей-цев до окончания военных действий в крае. Сведения
эти интересны не только сами по себе, но и как предмет для анализа нынешних
преемников и «возродителей» традиций казачества в наших местах.

…Тонкий знаток местной
культуры П П. Короленко в начале столетия писал: «Кубанский полк, как
поселенный из донский казаков, перенес всецело с Дона на Кубань все свое
родное обмундирование и вооружение». А хорошо известно, что «в течение всего
XVIII века единой военной формы для казачьего
войска не существовало».

Поселившись на Кубани,
вчерашние донцы еще какое-то время сохраняли традиционный облик донских
казаков: «В конце XVII — начале
XVIII века сложился тип казачьей одежды… Ее обязательным элементом
была старинная верхняя одежда — зипун. Так назывался длинный кафтан без
воротника… Носили казаки сапоги, широкие штаны, бараньи шапки с бархатным
верхом, подпоясавшись кушаками». Традиционным вооружением стали карабин,
сабля, пика.

Конечно, вооружение и
обмундирование кубанцев претерпели изменения. А Ламонов отмечал: «Старики и
служилые казаки носили долгое время обмундирование донского покроя, молодые
же казаки обзавелись одеждою черкесского образца». С течением времени
линейные казаки полностью приняли одежду и вооружение горцев, «удержав
только одну донскую пику».

Лишь в 1824 году официально
было приказано «строить служилым казакам форменное и партикулярное
обмундирование черкесского покроя». В 1-ой бригаде, к которой в 1813—1845
годах относился Кубанский полк, устанавливался однообразный темносиний
мундир. При этом цвет погон, бешмета и верха папахи для Кубанского полка
устанавливался белый. Папаха должна была быть черного «курпея» (смушки).
Полагались также чувяки с ноговицами в хорошую погоду, а в «дурную» —
сапоги.

До 1827 года вооружение
кубанцев состояло из пики, ружья и шашки, пришедшей на смену сабле уже на
Кавказе. Затем пики у линейцев были отменены и введены кинжалы с поясами и
пистолеты.. Последние носились сзади за шашечным поясом в суконном чехле на
шнуре или тесьме. С мундиром пистолет носился на белом гарусном шнуре с
кистью, которая висела за спиной. У офицеров полагался серебряный с такой же
кистью шнур.

Наконец, приказом по отдельному
Кавказскому корпусу от 24 сентября 1856 года (? 574) в Кубанском полку
устанавливались «парадные полукафтаны (чекмень — тип черкески, которая еще,
однако, не стала официально признанным названием мундира кавказских
казаков), бешметы и суконные верхи папах офицерам и нижним чинам иметь-
«белые», (при темносиних «парадных полукафтанах и шароварах»)…

Таковы всего лишь некоторые
сведения о линейном казачестве Средней Кубани. Они могут быть значительно
расширены при обращении к специальной рекомендуемой литературе, прежде всего
к небольшой книжке С. В. Телепеня и В. Б. Виноградова «Заметки о
казаках-линейцах», опубликованной в Армавире в 1994 году.

В заключение подчеркнем, что с
1860-х годов (хотя и в приграничных, но уже как бы и «внутренних» областях
России) казачество все больше соседствовало с выходцами из самых разных
российских губерний. Этот естественный процесс протекал вовсе не просто,
скажем, даже болезненно. В последнем статистическом сборнике дореволюционной
России сообщалось, что в Кубанской области на 1000 человек жителей казаки
составляют всего 410, хотя общее их число в 1916 году достигало 1 миллиона
367 тысяч.

На этом фоне примечателен наш
Армавир — центр Лабинского отдела Кубанской области, преобразованный в 1914
году в город. С 1908 года должность атамана отдела исполнял Александр
Петрович Филимонов — личность в высшей мере замечательная. Очень деятельный
администратор, он всемерно способствовал переходу Армавира в статус города.
По его инициативе и его стараниями в 1914 году было выстроено новое здание
управления Лабинского казачьего отдела — двухэтажный особняк с декоративным
садом, фонтаном во дворе и кованной оградкой. В народе здание называли
атаманским дворцом (ныне в нем инфекционная больница). А. П. Филимонов
добивался проведения железной дороги от Армавира до Теберды — чудного
природного заповедника. Для этой цели в 1916 году было образовано
акционерное общество, не успевшее осуществить свою цель. Инициативный атаман
принял решение о строительстве трамвайной линии от Армавира в Прочноокопскую.
Вынашивались и многие иные перспективные планы, призванные благоустроить
вновь учрежденный город, придать ему еще более яркие черты регионального
центра… А. П. Филимонов стал в 1917 году первым выборным атаманом Кубани,
сыграв очень противоречивую роль в гражданской войне.

А один из местных журналистов
примерно в те же годы свидетельствовал, что в кубанских станицах «население
представляет сплошную этнографическую массу мало- и великорусского
происхождения, отцы, деды, а может быть, и прадеды которой тоже были
казаками; это обстоятельство придает коренному населению особый характер; вы
видите, что попали в среду, резко отличающуюся от обычной сельской среды,
чувствуете присутствие и веяние каких-то особых, прочно установившихся
сословных, классовых традиций и умонастроений…».

Сегодня, на наших глазах (а то
и при прямом участии), идет процесс возрождения кубанского казачества, много
претерпевшего в XX веке. Всекубанское казачье
войско настойчиво стремится вернуть к жизни многие черты историко-культурной
самобытности казачества в контексте современной истории России.

Путь этот тернист и требует
истинного подвижничества! И дай, как говорится, Бог, чтобы он развил и
приумножил многовековую казачью славу! Чтобы нынешние и будущие поколения
самых разных групп восточнославянских переселенцев на Кубани, а также их
земляки и соседи, оглядываясь на плоды свершенных дел, могли бы с чувством
истинной удовлетворенности провозгласить заветные слова: «Любо, братья
казаки! Любо!».

РЕКОМЕНДУЕМАЯ СПЕЦИАЛЬНАЯ
ЛИТЕРАТУРА:

Бардадым В. П. Ратная доблесть
кубанцев. Краснодар. 1993.

Беджанов М. Б. Суверенитет,
демократические движения, многопартийность и возрождение казачества- Майкоп.
1991.

Виноградов В. Б. Из истории
Старой Станицы — Прочнс-окопской. Армавир. 1994.

88

Гедеон. Митрополит
Ставропольский и Бакинский. История христианства на Северном Кавказе до и
после присоединения к России. Москва — Пятигорск. 1992.

Гордеев А. А. История казаков.
В 4 частях. М. 1991.

Горлова И., Манаенков А., Лях
В. Культура кубанских станиц. 1794—1917. Исторический очерк. Краснодар.
1993.

Губарев Г. Казаки и их земля в
свете новых данных. Вторая книга о казаках. Издание Г. В. Карпенко. Буэнос
Айрес. 1974.

Два века кубанской литературы
(1792—1992). Материалы научно-теоретической конференции. Краснодар. 1993.

За други своя, или все о
казачестве. Москва. 1993.

Захарченко В. Песни станицы
Кавказской, записанные от Антонины Ивановны Сидоровой с приложением песен,
собранных А. Д. Ламоновым, и его «Исторического очерка о заселении станицы
Кавказской». Краснодар. 1993.

Казачий словарь-справочник. В
3-х т. Москва. 1992.

Казачество в истории Юга
России. Тезисы докладов. Краснодар. 1993.

Казачество. Мысли современников
о прошлом, настоящем и будущем казачества. Ростов-на-Дону. 1992-

Казачьи войска. Хроники
гвардейских казачьих частей. Москва. 1992.

Колесников В. А. Донцы на
Кубани. Ставрополь. 1995.

Короленко П. П. Двухсотлетие
Кубанского казачьего войска: 1696—1896. Краснодар. 1991.

Кубанский краевед. Ежегодник.
Краснодар- Вып. I 1989; вып. П. 1990; вып.
III 1992.

Кубанские станицы. Москва.
1967.

Куценко И. Я. Кубанское
Казачество. 2-е изд. Краснодар-1993.

Матвеев О. В. Форменная одежда
казаков-линейцев Кубани. Краснодар — Армавир. 1995.

Песни казаков Кубани.
Краснодар. 1966.

Прочноокопский
историко-культурный многоугольник. Материалы конференции (сентябрь 1994
года). Армавир. 1994.

Телепень С. В., Виноградов В.
Б. Заметки о казаках-линейцах. Армавир. 1994.

Традиционная культура и дети.
Краснодар. 1991.

Трехбратов Б. А. Первые шаги:
выступления армейских и казачьих частей на Северном Кавказе в период
революции 1905—1907 гг. Краснодар. 1987.

Труды общества любителей
изучения Кубанской области. Библиографический указатель. Краснодар. 1993.

Тумилевич Ф. В. Русские
народные сказки Казаков-Некрасовцев. Ростов-на-Дону. 1958.

Хрестоматия по истории Кубани.
В 2-х ч. Краснодар. 1975. 1982.

Щербина Ф. А. История
Кубанского казачьего войска. В 2-х т. Краснодар. 1992.