Рассказ о иосифе волоцком

Продолжаем вспоминать имена юбиляров этого года в области литературы.

1 августа — 70 лет (1951) со дня рождения Алексея Бычкова, белорусского актера, режиссёра, драматурга, поэта и барда.

Основная профессия Алексея Михайловича Бычкова – актёр драмы. За годы работы в театре сыграно более 100 ролей. После окончания в 1972 году Белорусского государственного театрально-художественного института Алексей Бычков работал актёром драматического театра в городе Гомеле. Снимался в российских сериалах («Каменская», «Семейный детектив»). В качестве режиссера-постановщика работал с любительскими коллективами. С 2005 года Алексей Бычков ставит спектакли с участием осужденных в рамках проекта «Театр в тюрьме».

Алексей Бычков всегда увлекался поэзией, писал стихи и исполнял бардовские песни, зная специфику сцены и имея литературные способности, в какой-то момент сал писать пьесы, сценарии на русском и белорусском языках.

Алексей Бычков – автор сборника пьес-сказок для детей «Цудоўная казка – прыгожая песня», в которую вошли 4 пьесы-сказки («Подарочные мышки», «Волшебное зеркало», «Секрет свирели», «Букет для Золушки»), книги «Приключения маленькой Ведьмы» по мотивам сказки О. Пройслера «Маленькая Баба Яга», мелодрамы в двух действиях «И не забудь про меня», пьесы «Не только оружием» о судьбе и жизнедеятельности графа Н. П. Румянцева, пьесы «Солнце светит всем» по мотивам одноактной пьесы Майи Тараховской «Альтернативное мышление, или Просто – дурдом», исторической пьесы «Любовь на расстоянии звезд» о платонической любви императрицы Марии Федоровны и графа Николая Румянцева (отмечена премией имени Кирилла Туровского (Гомель, 2015)).

7 августа — 105 лет (1916–1984) со дня рождения Виталия Мелентьева, русского советского писателя.

Виталий Григорьевич Мелентьев – военный журналист, участник Великой Отечественной войны – серьёзно занялся писательским трудом после увольнения в запас в звании подполковника (служил в Забайкальском военном округе). Основные темы произведений – военные приключения и фантастика для детей и подростков.

Первая книга автора повествует о золотоискателях. Вторая и третья книги («Лесной хребет» (1952), «Записки рядового» (1955)), как и главные книги писателя повесть «Фронтовичка» (1964) и роман «Варшавка» (1982), повествуют о военном времени.
Первая фантастическая повесть для детей «33 марта» (1957) в целом была одобрена литературными критиками как «отвечающая духу времени фантастика для младших школьников». Поэтому Виталий Мелентьев, наряду с произведениями о войне и современниках, приключенческими повестями, продолжил работу и в этой области, опубликовав повести «Голубые люди Розовой земли» (1966) и «Чёрный свет» (1970), составившие вместе с «33 марта» трилогию, переизданную полностью в 1973 году.
В 1978 году вышла фантастическая повесть «Обыкновенная Мёмба», в которой трое школьников совершенно необыкновенным образом попадают на планету Мёмба, жизнь на которой — осуществлённые мечты тогдашней земной жизни и науки.
К утопии можно отнести и рассказ Мелентьева «Дорога через себя» (1975). Фантастический рассказ писателя «Шумит тишина» включена в сборник лучших публикаций в журнале «Мир Искателя» (1973). Кроме этого, Мелентьев — автор фантастической пьесы для детей «Пираты южных морей».

12 августа — 105 лет (1916–1982) со дня рождения Петрония Гая Аматуни, русского советского писателя.

Петроний Гай Аматуни – автор научно-фантастических повестей и сказок: «Маленький лётчик Пиро» (1946), «Гаяна»: трилогия («Тайна Пито-Као» (1957), «Тиунэла» (1962), «Парадокс Глебова» (1966)), «Разведчик недр» (1961), «Кащеево время» (1964), «Чао — победитель волшебников» (1964), «Если б заговорил сфинкс… «(1970), «Путешествие в Аэроград» (1973), «Требуется король» (1977), «Королевство Восемью Восемь» (1979), «Космическая горошина» (1979), «Почти невероятные приключения в Артеке» (1979).
Что бы ни писал П. Г. Аматуни — фантастический роман, рассказ или очерк, историческую миниатюру или сказку — в центре его писательских раздумий неизменно находятся современные проблемы мира и человеческой судьбы. Это сообщает произведениям П. Аматуни человечность и эмоциональность.
Наиболее полно и ярко выразила романтическую и философскую сущность творчества Аматуни его трилогия «Гаяна», которая, – как образно отметил А. Казанцев, – «звучит неумирающим словом, оставшимся с нами и после ухода писателя, точно и верно отражает и нашу современность, полную тревог за судьбу человечества, и в то же время оптимистически показывает то общество (на планете Гаяна), каким может стать и человечество на Земле».
Произведения Аматуни переведены на армянский, киргизский, чешский языки.

14 августа — 155 лет (1866–1941) со дня рождения Дмитрия Мережковского, русского писателя, философа, переводчика.

Дмитрий Сергеевич Мережковский – один из основоположников русского символизма. До Октябрьской революции 1917 года был одним из самых издаваемых писателей России. В СССР его произведения не издавались. В современной России Мережковского стали издавать с начала 1990-х годов.
Дмитрий Мережковский был женат на поэтессе Зинаиде Гиппиус. Союз Мережковского и Гиппиус — наиболее известный творческий тандем в истории русской культуры «серебряного века».

В начале своей литературной деятельности Мережковский занимался переводами с греческого и латинского. Сделал ряд переводов трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида, Лонга. С конца 1880-х годов выступал в качестве критика: напечатаны его этюды о Пушкине, Достоевском, Гончарове, Майкове, Короленко, Плинии, Кальдероне, Сервантесе, Ибсене, французских неоромантиках. Часть этюдов вошла в сборник «Вечные Спутники» (1897).
В 1893 году была издана книга «О причинах упадка современной русской литературы» – крупнейшая из критических работ Мережковского, которая явилась первой попыткой русского символизма осознать себя как направление, имеющее определенные эстетические и религиозно-философские принципы. Мережковский заявил о себе как о пионере религиозно-философского подхода к анализу литературы, вошел в число наиболее активных и читаемых символистских критиков. Из его критико-публицистических работ отдельно вышли: «Толстой и Достоевский» (2 тома, 1901), «Гоголь и Черт» (1906), «М.Ю. Лермонтов, поэт сверхчеловечества» (1909, 1911), «Две тайны русской поэзии. Тютчев и Некрасов» (1915), брошюра «Завет Белинского» (1915).
В 1888 году в Петербурге вышел первый поэтический сборник Мережковского «Стихотворения» (1883-1987), затем – сборник «Символы. Песни и поэмы» (1892) и «Новые стихотворения» (1896).

Дмитрий Мережковский вошел в литературу как создатель новаторского типа исторического (историософского) романа – особой вариации мировоззренческого «романа мысли» (трилогия «Христос и Антихрист»: роман «Смерть богов. Юлиан Отступник» – первая часть; роман «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи» (1900) – вторая часть; роман «Антихрист. Петр и Алексей» (1905) – третья часть).
В 1906-1914 годах Мережковский, живя в Париже, написал историческую трилогию «Царство Зверя».

В 1917 году Мережковский враждебно принял Октябрьскую революцию, в 1919 году эмигрировал с Зинаидой Гиппиус во Францию. В эмиграции он создавал произведения в жанре религиозно-философского трактата – «Тайна трех. Египет и Вавилон» (1923), «Тайна Запада. Атлантида – Европа» (1930), «Иисус Неизвестный» (1934) и примыкавшие к ним биографические эссе «Наполеон» (1929), «Лица святых от Иисуса к нам (Павел. Августин. Св. Франциск Ассизский)», «Жанна д’Арк и Третье Царство Духа» (1938), «Данте» (1939).
В 1940 году писатель работал над циклами «Испанские мистики» и «Реформаторы». Он собирал материал для книги о немецком поэте и мыслителе Иоганне Вольфганге Гете, читал лекции о Леонардо да Винчи и о Паскале.
7 декабря 1941 года Дмитрий Мережковский скончался в Париже. Похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

15 августа — 250 лет (1771–1832) со дня рождения Вальтера Скотта, шотландского прозаика, поэта, историка, собирателя древностей.

Вальтер Скотт считается основоположником жанра исторического романа. Обладал феноменальной памятью, увлекался литературой и шотландским фольклором. Шотландские песни и баллады, собранные писателем, изданы в сборнике «Песни Шотландской границы» (1802–1803).
Творчество Скотта условно подразделяется на две группы: романы, посвященные недавнему прошлому Шотландии, и романы, посвященные прошлому Англии, а также континентальных стран в средние века.
Первое серьезное произведение поэта романтичная баллада «Иванова ночь» опубликовано в 1797 г. В период 1805–1813 гг. выходят романтические поэмы Скотта, принёсшие ему славу выдающегося поэта.
В 1814 г. В. Скотт издал анонимно свой первый исторический роман – «Уэверли», который положил начало длинной череде исторических романов, выходивших не менее чем по одному в год.

Всего с 1814 по 1832 г. Вальтером Скоттом написано свыше двадцати пяти исторических романов из прошлого Англии, Шотландии, Франции и других стран: «Гай Мэннеринг, или Астролог» (1815), «Антикварий» (1816), «Пуритане» (1816), «Роб Рой» (1817), «Эдинбургская темница» (1818), «Айвенго» (1819), «Монастырь» (1820), «Кенильворт» (1821), «Пират» (1821), «Певерил Пик» (1823), «Квентин Дорвард» (1823), «Вудсток» (1826), «Анна Гейерштейн» (1829) и др.
В 1827 г. вышло 9 томов написанной Вальтером Скоттом биографии Наполеона Бонапарта.

Для шотландцев Вальтер Скотт — больше, чем просто писатель. Он возродил историческую память этого народа и открыл Шотландию для остального мира и в первую очередь — для Англии, его романы вообще предшествовали работам многих историков его времени.

15 августа — 85 лет (1936) со дня рождения Владислава Бахревского, русского советского писателя и поэта, автора исторических романов и книг для детей.

Владислав Анатольевич Бахревский – известный писатель, журналист, мастер художественного слова – много путешествовал, бывал в Сибири, на Камчатке, на Сахалине, в Карелии, на Алтае, в Туркмении, в Киргизии, жил в Крыму. Взрослым читателям Владислав Бахревский хорошо знаком, как автор книг для серии «Жизнь замечательных людей», а маленьким читателям — по сказкам, рассказам и повестям.

В 1960 году вышла первая повесть писателя — «Мальчик с Весёлого». За годы литературного труда им создано более ста книг как для взрослых, так и для детей: повести о военном и послевоенном детстве, исторические романы, рассказы, сказки, миниатюры, стихотворения, переводы, биографические книги из серии ЖЗЛ («Виктор Васнецов» (1989) и «Савва Мамонтов» (2000). Многие из них переведены на иностранные языки и изданы за рубежом.

Среди читателей Владислава Бахревского – несколько поколений родителей и их детей, выросших на добрых мудрых книгах: «Дядюшка Шорох и шуршавы», «Дворец Золушки», «Дом с жабой», «Желуди», «Журавлик», «Кот в сапогах с секретами», «Лекарство от семидесяти семи болезней», «Нормальная температура», «Первоклассник Митя и кролик Ушки-на-макушке», «Собака на картофельном поле», «Строение пера», «Тихая плакса»… Произведения писателя десятки лет неутомимо учат отличать добро от зла, поступать честно и справедливо вне зависимости от жизненных ситуаций.
Зрелые читатели хорошо знают исторические романы Бахревского: «Хождение встречь солнцу» (о первопроходце Семене Дежневе), «Всполошный колокол», «Тишайший» (о царе Алексее Михайловиче), «Никон», «Долгий путь к себе» (о гетмане Богдане Хмельницком), «Василий Иванович Шуйский, всея Руси самодержец», «Аввакум», «Страстотерпцы», «Столп» и др.

За заслуги в области художественной литературы Владислав Бахревский удостоен многих наград, среди которых литературные премии имени Александра Грина, Александра Невского, является номинантом Патриаршей литературной премии. По инициативе Владислава Бахревского создано и действует межрегиональное Общество хранителей русской сказки.

18 августа — 75 лет (1946) со дня рождения Алеся Мартиновича (Александра Андреевича Мартиновича), белорусского литературоведа, критика, публициста.

Александр Андреевич выступает под псевдонимом Алесь Мартинович, является лауреатом многочисленных литературных премий, в том числе Государственной премии Беларуси имени К. Калиновского, награждён медалью Франциска Скорины.
Алесь Мартинович – автор более чем 70 книг, в том числе изданий по истории для детей («Святая Евфрасіння» (о Ефросинье Полоцкой), «Златавуст з Турава» (о Кирилле Туровском), «Сімяён, сын Полоцка» (о Симеоне Полоцком), «Як Гурка ворагаў громіў» (о Иосифе Гурко), сказок («Віця Неслух у краіне Мурашоў»); литературоведческих исследований («Іван Чыгрынаў», «Святло чароўнага ліхтарыка: Выбраныя старонкі гісторыі беларускай дзіцячай літаратуры»).

Вершиной творчества является многотомная история Беларуси в личностях (книги «Зерне да зерня», «Хто мы, адкуль мы…», «У часе прасветленыя твары», «Элегіі забытых дарог» «Сполахі далёкіх зарніц», «Свечка на золкім полі», «Птушкі з пакінутых гнёздаў», «Маладзік над заснежаным шляхам», «Исповедь старых замков», «Рагнеда i Рагнедзічы»), в которых впервые в белорусской литературе через жанр художественно-документальных произведений (эссе, очерк, рассказ) прослежены судьбы более чем 300 именитых соотечественников, а также тех, кто родился в других странах, но связал судьбу с Беларусью.
Алесь Мартинович выступил составителем книг публицистики «Свабоднае грамадства зблізку» (1984), поэзии «Мы і яны» (1985) и «Слова міру і праўды» (1987), «Памяць: Капыльскі раён: Гісторыка-дакументальныя хронікі гарадоў і раёнаў Беларусі» (2001), «Адсюль выток, адсюль натхненне…: Шклоўшчына літаратурная: проза, паэзія, публіцыстыка» (2007) и других.

19 августа — 75 лет (1946) со дня рождения Виктора Гордея, белорусского поэта, прозаика, переводчика.

Виктор Константинович Гордей – лауреат Литературной премии Ивана Мележа, Государственной премии Республики Беларусь. Литературную деятельность начал в 1963 году. Работал в журналах «Беларусь», «Родная природа», «Маладосць», «Полымя», «Вожык», в издательстве «Мастацкая літаратура».
Виктор Гордей – автор сборников поэзии «Косовица» (Касавіца, 1975), «Вересковое полесовье» (Верасное палясоўе, 1978), «Засеянное поле Родины» (Засевак Радзімы,1983), «Незабудки озёр» (Незабудкі азёр, 1985), «Потрясение» (Узрушэнне, 1988), «Дикая пчела», «Зелёные дожди», «Межень», книг прозы «Дом с голубыми ставнями» (Дом з блакітнымі аканіцамі, 1984), «Корни вечного древа» (Карані вечнага дрэва,1988), «Спаси от лукавого», трилогии «Околица в бассейне Чёрного моря», романа «Бедна босота», многих поэтических книг для детей – «Чырвоны грабеньчык» (1976), «На арэхавай палянцы» (1982), «Коцікі на вярбе» (1988), «Мой тата – трактарыст» (1989).
Перевел на белорусский язык романы Г. Флобера «Саламбо» и Р. Стивенсона «Черная стрела», сказку Э. Гофмана «Щелкунчик и мышиный король», книгу сказок народов Европы «Хрустальный колодец» и другие.

20 августа — 115 лет (1906–1938) со дня рождения Григория Белых, русского советского писателя.

Григорий Георгиевич Белых – соавтор широко известной книги «Республика ШКИД», в которой описан его личный опыт жизни в интернате для трудных детей. В книге выведен под фамилией Черных.
После Революции юный Григорий беспризорничал, был направлен в детскую Школу-коммуну имени Достоевского («ШКИД»). Там он подружился с Алексеем Еремеевым (Л. Пантелеевым). После окончания школы оба они жили в Ленинграде, стали журналистами, по инициативе и при содействии С. Я. Маршака написали совместную книгу — «Республика ШКИД». Первая половина книги в основном написана Г. Белых. Книга принесла обоим авторам широкую известность. Получила широкую оценку М. Горького, однако подверглась критике со стороны А.С. Макаренко и других педагогов.
Удачей стала написанная Г. Белых уже в одиночку книга «Дом веселых нищих» (1930 г.). В ней проявился тот же темперамент, то же умение ярко, сильно выделить характеры и ситуации. По свидетельству Пантелеева, в книге нет вымышленных героев: мать, Любовь Никифоровна, братья, сестра, дед, бесчисленное количество ремесленников, мастеровых и сверстников героя – всем им он сохранил свои имена (кроме своего – себя он вывел под именем Романа Рожнова).

В конце 1935 г. Белых был репрессирован по обвинению в контрреволюционной деятельности. 14 августа 1938 умер от туберкулёза в пересыльной тюрьме в возрасте 31 года, реабилитирован в 1957 г.
Из-за репрессий был более известен второй автор книги – Леонид Пантелеев. После реабилитации Григория Белых по предложению Л.К. Чуковской произведения были переизданы (1962 г.).

21 августа — 150 лет (1871–1919) со дня рождения Леонида Андреева, русского писателя.

Леонид Николаевич Андреев – один из ярчайших представителей литературы Серебряного века, основоположник экспрессионизма, по праву считается едва ли не самой загадочной фигурой в русской литературе начала ХХ века.
Проза его поражает и ошеломляет, она символична и полна темных страстей. Для всего его творчества характерен своеобразный уникальный стиль, а также раскрытие тем, на которые в то время не принято было писать произведения.
Литературная биография Андреева невероятно насыщена. В общей сложности он написал около 90 рассказов, 20 пьес, 8 романов и повестей. Произведения Леонида Андреева, в которых причудливо переплетаются повседневная действительность и символические, иррациональные образы, вызывали и продолжают вызывать споры и дискуссии в литературной среде.

Первая книга рассказов, вышедшая в 1901 г., была высоко оценена критикой, и Леонид Андреев почти сразу стал литературной знаменитостью. Еще в раннем периоде творчества писателя проявились его основные мотивы: крайний скептицизм, неверие в человеческий разум, возникло увлечение спиритуализмом и религией.
Своей известностью после 1905 г. Андреев в основном обязан успеху в качестве драматурга. Его первая пьеса «К звёздам» появилась в 1905-м, и впоследствии он издавал не менее одной пьесы в год.

С 1906 года писатель находился в эмиграции. Он жил какое-то время в Германии, потом на Капри, на даче у М. Горького. В это время писатель разочаровывается в идеях революции и постепенно отходит от всех политических дел, переезжает в Бельгию, а потом в Финляндию. В 1909 году Л. Андреев совершил большое путешествие по Африке, начал писать драматические, философские произведения.

Одним из самых ярких произведений Андреева является Повесть «Красный смех». Последствия пережитых на войне событий – смерть, встречавшаяся повсеместно, страдание, кровь и безумие – преследуют молодого литератора в образе зловещего Красного смеха.
К числу наиболее известных произведений автора относится «Иуда Искариот», где библейский символ предательства, как и сам образ великого грешника, ставится под сомнение: не ошиблось ли человечество в своих суждениях? Автор даёт тонкое описание внутренней борьбы человека одержимого. Одержимого какой-то нездоровой идеей и неспособного отличить добро от зла. Через призму библейских событий автор показывает проблему такой одержимости.
Неизменно вызывают интерес читателей «Рассказ о семи повешенных» (1908) – история последних дней жизни семерых преступников, приговоренных к смертной казни и «Дневник Сатаны» – роман, написанный в жанре дневниковых заметок, о воплощении Сатаны в теле человека. Парадоксы, мрачный юмор и философская наполненность делают это произведение удивительно живым и злободневным. Роман не окончен.

22 августа — 105 лет (1916–2008) со дня рождения Анатолия Калинина, русского советского писателя, прозаика, публициста, критика, поэта, сценариста.

Анатолий Вениаминович Калинин пришел в литературу, хорошо зная то, о чем пишет: народный язык, крестьянский труд, казачий быт.
Первое крупное произведение автора – роман под названием «Курганы» – было опубликовано в 1940 году. В этом произведении Калинин изобразил колхозную новь в краю казаков. На материале колхозной жизни им написаны книги очерков: «Неумирающие корни» (1947), «На среднем уровне» (1954), «Лунные ночи» (1955), «Гранатовый сок» (1968).
Писатель был фронтовым корреспондентом газеты «Комсомольская правда» в 1941-1945 гг. Героизму советских бойцов посвящены повести «На юге» (1944), «Товарищи» (1945) и созданный на их основе роман «Красное знамя» (1951) и др. произведения.

Прославил автора роман «Цыган», изданный в 1961г. Роман сложился из множества автобиографических деталей. Образ главного героя, цыгана Будулая, возник у писателя еще во время войны, когда в госпитале он увидел, как разведчику-цыгану вручает орден казачий командир. Сам эпизод ему запомнился на всю жизнь. На протяжении сорока с лишним лет Калинин вновь и вновь возвращался к своим героям (Клавдии и Будулаю), их трудной любви, за их судьбой следили миллионы читателей и телезрителей. Роман был неоднократно экранизирован, а его герои стали поистине народными.
В романе «Запретная зона» (1962) автор исследует судьбы людей – и несправедливо осужденных, и коренных донских казаков, вынужденных под угрозой затопления переселяться с отчих земель в другие места.

В повести «Эхо войны» (1963) Калинин исследует феномен предательства и, как в евангельском сказании, главной причиной этого зла называет своекорыстие, желание сохранить и приумножить свое богатство любым способом, даже ценой предательства.
В литературе Калинин всегда воспринимался как продолжатель шолоховской традиции. В 1975 году вышел в свет роман «Время «Тихого Дона»».
Анатолий Калинин – лауреат Государственной премия РСФСР имени М.А. Горького (1973). По его книгам поставлены художественные фильмы.

27 августа — 150 лет (1871–1945) со дня рождения Теодора Драйзера, американского писателя.

Теодор Драйзер – одна из ключевых фигур американской литературы ХХ в.
Теодор Драйзер работал в самых разных жанрах: как романист, новеллист, драматург, критик, очеркист, мемуарист. Значительный пласт в его наследии – книги документально-публицистического характера.
Первая публикация Теодора Драйзера относится к 1897 г. – полуфантастический рассказ «Сияющие рабовладельцы». За три года он написал 42 статьи и несколько поэм. В 1899 г. его включили в справочник «Кто есть кто в Америке» как редактора, журналиста и писателя.

В 1900 г. увидел свет первый роман Драйзера «Сестра Керри», открывший новую страницу в истории американской литературы.
В начале 1910-х гг. Драйзер приступает к реализации одного из своих главных творческих замыслов – к созданию широкого эпического полотна, которое он назвал «Трилогия желания». Она состояла из трех романов: «Финансист» (1912), «Титан» (1914) и «Стоик» (1947). Последний не был завершен и увидел свет уже после кончины писателя.
Осенью 1927 г. Драйзер посетил Россию, где встретился с Маяковским, Станиславским, Эйзенштейном. Итогом поездки стала книга очерков «Драйзер смотрит на Россию» (1928).
В 1929 г. выходит двухтомный сборник его новелл «Галерея женщин». В 1932 г. – книга «Трагическая Америка».
Вершиной творчества Теодора Драйзера является роман «Американская трагедия» – один из самых удачных опытов создания «великого американского романа». Публикация в 1925 г. сразу же стала сенсацией, а ее автор – знаменитостью.

28 августа — 85 лет (1936-2014) со дня рождения Геннадия Буравкина, белорусского поэта, переводчика, общественно-политического деятеля.

Геннадий Буравкин – автор сборников поэзии и прозы, книг для детей, сценариев документальных и художественных фильмов. Первый сборник поэзии «Майская просінь» вышел в 1960 году.
Впоследствии были изданы сборники: «Дыханне» (1966), «Жніво» (1971), «Выток» (1974), «Вершы пяці кніг» (1976), «Варта вернасці» (1978), «Пяшчота» (1985), «Гняздо для птушкі радасці» (1986), «Узмах крыла» (1995), «Выбранае» (1998), «Паміж зоркай і свечкай» (2000), «Чытаю тайнапіс вачэй» (2001), «Жураўліная пара» (2004).
Признание пришло к поэту не только благодаря его чудесной лирике. Многие его стихи были положены на музыку. Композиторы Игорь Лученок, Эдуард Ханок, Эдуард Зарицкий, Евгений Глебов, Василий Раинчик, Евгений Магалиф и другие композиторы написали несколько десятков песен на стихи Буравкина. Эти песни до сих пор любимы и известны не только в Беларуси, но и за ее пределами. Так, песню «Завіруха» в исполнении Ядвиги Поплавской и Александра Тихановича знает, наверное, каждый взрослый житель нашей страны. «Калыханка» Г. Буравкина вот уже четверть века – визитная карточка вечерней детской передачи и неизменная колыбельная для многих малышей.

Геннадий Буравкин занимался переводческой деятельностью и переводил на белорусский язык стихи.
Геннадий Николаевич Буравкин лауреат Государственной премии Белорусской ССР имени Янки Купалы, лауреат литературной премии имени Алеся Адамовича.

31 августа — 210 лет (1811–1872) со дня рождения Теофиля Готье, французского писателя, поэта, художественного критика.

Библиографический перечень написанного Готье занимает 2 тома. Его романы, описания путешествий, критические произведения и, главным образом, стихотворения обеспечили ему первостепенное место во французской литературе.
Поэт и романист Теофиль Готье писал и на злобу дня — пьесы, очерки-портреты, критические статьи. Однако прежде всего он ориентировался в своем творчестве на популярную доктрину «Искусство для искусства. Чистая красота ничему не должна служить». Многие его вещи необычайно зрелищны. Один из современников очень точно назвал Готье «заблудившимся в литературе живописцем».

Дебютный стихотворный сборник Теофиль Готье опубликовал в 1830-м. На тот момент начинающему автору было 19 лет. Книга получила название «Стихи». До 1836 года Готье издал произведения «Альбертус», «Молодая Франция», «Слезы дьявола», «Фортуна». Самое законченное поэтическое произведение Готье – его сборник «Эмали и камеи», отводящий ему одно из самых выдающихся мест во французской поэзии.
Романтический стиль произведений поэта отвечал стилистике классических балетов XIX века. Готье сам писал сценарии некоторых балетов, другие были написаны по мотивам его произведений. Особенной популярностью его сюжеты пользовались в России («Жизель», «Царь Кандавл», «Египетские ночи», «Видение розы» и др.).

Помимо поэтического поприща, Теофиль Готье реализовался как журналист.
Известным романом Готье считается «Капитан Фракасс». Впервые произведение было издано в 1863-м. Его перевели на иностранные языки, а в России сочинение переиздавали дважды. Роман описывает Францию 17-го века и правление Людовика XIII.
Литературную деятельность Готье совмещал с путешествиями. Он объездил всю Европу и гостил в России. Результатом поездки стали очерки под названием «Путешествие в Россию». В 1867-м автор опубликовал книгу «Сокровища русского искусства».

Иосиф Волоцкий в нашей жизниИосифа Волоцкого правильнее всего рассматривать как продолжателя святого дела Сергея Радонежского. На Руси, принявшей православный вариант христианства, всегда было много святых, во всей Российской земле просиявших. Они прославили Святую Русь великими духовными деяниями: праведной жизнью и горячими молитвами, государственным и церковным строительством, воинскими подвигами во имя православной родины и православного народа. В память всех святых установлен праздник. «Святые Церкви – наши помощники и предстатели перед Богом на протяжении всей нашей земной жизни, поэтому частое обращение к ним есть естественная потребность всякого христианина; тем более что, обращаясь к русским святым, мы имеем ещё большее дерзновение, так как верим, что «наши святые сродники» никогда не забывают своих потомков, совершающих «любовию их светлый праздник». [5:495-496] Русские святые своими духовными подвигами заслужили «ключ Давида», хранимый апостолом Петром, о котором сказано в Откровении Иоанна Богослова.
По церковному преданию, записанному в Никоновой летописи, мистическая передача русской православной церкви «ключа Давида», т.е. ключа от Царства Небесного, произошла в 1384 году, в ночь с пятницы на субботу поста Рождества Христова, когда Матерь Божия явилась Преподобному Сергию Радонежскому, печальнику земли русской. Вот как это произошло. «Однажды в глубокую ночь, преподобный Сергий совершал своё келейное правило и перед иконою Богоматери пел акафист, что он делал, по своему обычаю, ежедневно… он, как дитя, в простоте души, беседовал с Пречистою Материю всех, возлюбивших чистым сердцем Её Божественного Сына. Окончив молитву, он сел для отдохновения: но вдруг его святая душа ощутила приближение небесного явления… Тогда старец встал и поспешно вышел в сени: здесь осиял его свет паче солнечного, и он узрел Преблагословенную Деву, сопровождаемую апостолом Петром первопроходным и Иоанном девственником Богословом… Преподобный Сергий пал ниц, но благая Матерь прикоснулась к нему рукою и ободрила его словами благодати: «Не бойся, избранниче Мой, – изрекла Она, – Я пришла посетить тебя: услышана молитва твоя об учениках твоих; не скорби больше и об обители твоей: отныне она будет иметь изобилие во всём, и не только при жизни твоей, но и по отшествии твоём к Богу. Я неотступна буду от места сего, и всегда буду покрывать его… Сказала так и – стала невидима… «Не гаданием, не в сонном видении, а наяву видел он Матерь Божию, как видел Её некогда преподобный Афанасий Афонский», – замечает при сём летописец». [1:194-196] Ученики Сергия, о которых он молится, – все святые и праведники российские, когда-либо пришедшие ему на смену. Обитель Сергия – вся Россия, о которой он печалится. Матерь Божия обещает, что Святая Русь отныне ни в чём не будет нуждаться. Не материального, а духовного изобилия для России просит у Матери Божией Сергий Радонежский, и именно это обещает Крестная Мать Святой Руси в ответ на его молитву.
«Богородицу сопровождает Иоанн Богослов, и это ожидаемо, поскольку Иоанн – названный сын Матери Божией, часто сопровождающий Её в земных странствиях. Необычность заключается в том, что на этот раз Её сопровождает и апостол Пётр, хранитель ключей от Царства Небесного. Это посещение имеет тот смысл, что Петру поручено передать Святой Руси в лице Сергия Радонежского «ключ Давида», который есть ключ от Царства Небесного. Это – тайна, которую Преподобный Сергий не открыл современникам, но которая откроется позже. Некоторые полагают, что этот ключ – железный стержень, вставляемый в большой амбарный замок, якобы висящий на дверях рая. На самом деле это тайные знания, открывающиеся только избранным и указывающие путь в Царство Небесное, неведомый непосвящённым. Придёт время, когда народы мира, присоединившиеся к Святой Руси, увидят широко распахнутые парадные двери Царства Божия, отворенные этим ключом. Каждая церковь имеет своего ангела-хранителя. У католиков таким ангелом является апостол Пётр, у русского православия – апостол Иоанн, названный сын Матери Божией. Поэтому ключ от Царства Небесного переходит от апостола Петра к Иоанну Богослову». [2:22] Точнее сказать, от церкви Петра (католичество) к церкви Иоанна (православие). Следует назвать имена трёх великих подвижников, чей вклад в становление русской духовности невозможно переоценить: Сергей Радонежский (1314 – 1392), Иосиф Волоцкий (1439 – 1515) и Нил Сорский (1433 – 1508). Сергей Радонежский оказался наиболее почитаемым. О значении для русского православия Иосифа Волоцкого и Нила Сорского до сих пор не утихают споры, навязанные недоброжелателями православной святости. Взаимные отношения между этими святыми для исследователей без достаточных оснований переросли в проблему. «Проблема достаточно существенна, ибо дело идёт не только о понимании взаимоотношений двух православных деятелей и мыслителей, но и о понимании их эпохи в целом… Значение преподобных Иосифа Волоцкого и Нила Сорского в истории Русской Церкви и истории Руси в её целом поистине неоценимо. И это значение более или менее общепризнано… Но – прискорбное «но»! – едва ли не преобладают или даже господствуют неверные, нередко грубо искажающие реальность представления о двух этих подвижниках, притом представления о преподобном Иосифе Волоцком имеют чаще всего «очерняющий» или даже заведомо клеветнический характер». [4:23,28] Преподобные Иосиф Волоцкий и Нил Сорский шли по своим особенным путям, но ведущим к единой цели – ни в коей мере не «отрицая», а дополняя и обогащая друг друга. Это взаимообогащение, единство в различии и нужно исследовать. Путь Нила Сорского – это путь непрерывного «стояния перед Богом». Основатель Нило-Сорской пустыни собрал вокруг себя немногочисленных единомышленников и последователей, «волжских старцев», готовых полностью посвятить себя Богу. Живущие в скиту старцы ведут замкнутую, уединённую жизнь, интересуясь в особенности книжными занятиями. Великого старца отличало созерцательное направление идей. Все свои действия он старается обосновать на непосредственных указаниях «божественного писания» как единственного источника познания нравственных и религиозных обязанностей человека. Многие исследователь отмечают, что у него достигла до совершенной зрелости мысль внести умное делание в жизнь русскаго иночества, которое, по невысокой в то время степени внутреннего своего развития, в некоторых членах своих связывало всю надежду спасения лишь с тщательным исполнением внешних условий монастырскаго устава, исключающим нарушения важнейших христианских обязанностей. Преподобный Нил, по составленному им плану, сам постепенно вырабатывал устав на основании божественных Писаний и опытов жизни. Устав под названием: «Предание о жительстве скитском» был окончательно составлен только к концу жизни Нила Сорского. Существует неправомерная традиция рассмотрения спора иосифлян и заволжцев, возглавляемых Нилом Сорским, как «столкновения двух правд» – правды социального служения (Иосиф) и правды созерцания (Нил). Исходные посылки и аргументы такого вывода являются следствием неоправданной политизации и прямого искажения религиозно-философского сознания того времени. Если правда, или истина в христианстве одна и заключена в Боге, а праведник, носитель правды, лишь «прикасается» к ней, то и Нил, и Иосиф – составляющие единого целого, движущегося к истине. У Нила главное – почувствовать Бога. Иосиф добавляет веру в то, что человека можно убедить с помощью разума. Защищая чистоту православия, нравственные ценности христианства, он идёт дальше, чем Нил Сорский, в том, что, различая человека и Бога, он не разлучает их. Тем самым Иосиф Волоцкий способствует развитию личного чувства ответственности, достоинства и свободной воли. Именно свобода воли есть для Иосифа источник спасения, в ней заключена вся драма человеческого самосознания, которая может перейти в трагедию отпадения от Бога. Монастырский устав Иосифа Волоцкого существенно отличается от скитского устава Нила Сорского. Но в этом нет ничего необычного, учитывая, что эти уставы были написаны для разного типа иноческого сообщества. Следует, однако, подчеркнуть, что оба устава были пропитаны «духом нестяжания», чего исследователи, называющие себя «сторонниками нестяжания», предпочитают не замечать. Главное внимание преподобный Иосиф уделял внутреннему устроению жизни иноков. Он ввел самое строгое общежитие по составленному им «Уставу», которому были подчинены все служения и послушания иноков, и управлялась вся их жизнь. Основой Устава было полное нестяжание, отсечение (по свободному выбору) своей воли и непрестанный труд. У братии всё было общее: одежда, обувь, пища. Часть трапезы иноки по общему согласию оставляли бедным. Труд, молитва, подвиг наполняли жизнь братии. Молитва Иисусова не сходила с их уст. Праздность рассматривалась Иосифом как главное орудие диавольского прельщения. Сам преподобный Иосиф неизменно возлагал на себя самые тяжкие послушания. Много занимались в обители перепиской Богослужебных и святоотеческих книг, так что вскоре волоколамское книжное собрание стало одним из лучших среди русских монастырских библиотек. В этом отношении преподобные Иосиф и Нил – духовные братья, равные продолжатели святоотеческого церковного предания и наследники заветов преподобного Сергия Радонежского. Преподобный Иосиф высоко ценил духовный опыт Нила Сорского и посылал к нему своих учеников для изучения опыта внутренней молитвы. В библиотеке Иосифо-Волоцкого монастыря хранилось почти столько же сочинений Нила Сорского, как и самого Иосифа Волоцкого. Нельзя не отметить и то, что Нил Сорский сам написал некоторую часть «Просветителя», основным автором которого был Иосиф Волоцкий. Преподобный Нил собственноручно переписал около половины глав «Сказания о новоявившейся ереси». Когда противопоставляют «нестяжателей» и «иосифлян», либо не понимают самой сути христианства, либо лукавят, т.е. вводят в грех себя и окружающих. Нестяжателями являются все христиане, исходя из христианского понимания собственности. Кроме отступников, которых много в Европе, но почти нет на Руси. Вспомним, что в христианском смысле нет никакой собственности, ибо всё принадлежит Богу. На тот свет мы не возьмём даже «собственное тело», которое, оказывается, тоже нам не принадлежит. Однако в реальной жизни это бесспорное для христианина обстоятельство мало кто желает учитывать, и отсюда все наши беды. Так считает Нил Сорский, и так считает Иосиф Волоцкий. Вместе с тем Иосиф убеждён, что собственность, принадлежащая Богу, даётся человеку как распорядителю, чтобы под его присмотром она работала на дело Божие, на организацию людей в соборное единство, на удовлетворение общих потребностей людей, прежде всего духовных, устремляющих человека к Богу. Тот, кто вообразил себя собственником, должен каждодневно благодарить Бога за оказанное доверие, а не присваивать себе то, что тебе не принадлежит. За свою «работу у Бога» человек получает вознаграждение, удовлетворяющее его основные потребности. Однако в большинстве случаев человеку этого кажется мало. Искушаемый сатаной, он подчиняет себя духу наживы и ворует у Бога, у общества, а вместе с тем и у самого себя, отдавая душу дьяволу. Суждения такого человека – от лукавого, уловляющего человеческие души в логические хитросплетения, уводящие от действительного положения дел. Противостоять этому и призвано монастырское хозяйство, показывая пример «нестяжательства в миру». Монастыри не уходят из жизни, но активно занимаются духовным строительством окружающего мира. Монастыри богатеют материально, усилиями как самих монахов, так и состоятельных прихожан. Монахи материально не богатеют, но богатеют духовно, приумножая собственное духовное богатство и излучая его вокруг себя. Преподобный Иосиф Волоцкий рассматривал монашескую жизнь как одно из послушаний в общем всенародном религиозном служении. Подобная гармония монастыря и мирян подходит под определение «Святая Русь». Об этом хорошо сказал митрополит Иоанн (Снычев): «Преподобный Иосиф Волоцкий был ревностным сторонником идеи общественного служения церкви. Самую монашескую жизнь он рассматривал лишь как одно из послушаний в общем всенародном религиозном служении. В то же время его воззрение на монашество как на особого рода «религиозно-земскую службу» не имеет ничего общего с вульгарным «социальным христианством». Мистическая, духовная полнота Православия со всей своей животворностью являла себя в монастыре преподобного Иосифа, где одними из первейших обязанностей инока почитались «умное делание», «трезвение», «блюдение сердца» и занятия Иисусовой молитвой. Мысль святого подвижника о необходимости осознания жизни народа как общего «Божия тягла» закономерно завершалась включением в это тягло и самого царя – лица, мистически объединяющего в себе религиозное единство общества». [6] К этому можно добавить, что усилиями Иосифа Волоцкого его монастырь являл собой лучший образец русского православного монастыря как подлинного творца духовной жизни страны и культуры во всём её объёме: от строительной, зодческой деятельности до творчества в слове. Известно, что преподобный Иосиф излагал Иоанну III учение о том, что царь есть Божий слуга и что это обязывает его к особому вниманию в защите святынь. В эти обязанности входит и стремление к «симфонии властей» – светской и церковной, основанной на их совместном религиозном служении и разделении конкретных обязанностей. Именно Иосиф Волоцкий стал русским выразителем древнего православного учения о «симфонии власти» – церковной и государственной, об их гармоничном отношении. Это учение вело к торжеству православия на русской земле, к окончательному поражению врагов Святой Руси, вставших, явно или тайно, под знамёна сатаны. Но сатана не мог примириться с тем, что в недрах старого мира, терзаемого межкняжескими распрями, зародилось учение, не подвластное злому року, не поддающееся сатанинскому закону духовного вырождения. После долгой и безуспешной борьбы сатана прибегнул к последнему средству: он сотворил вампира по внешнему образу и подобию своего врага и послал его бороться против русского православия. Возглавил это «новое движение» князь-инок Вассиан Патрикеев. Этот князь – уникальная личность для своего времени. По отцу Вассиан (Василий Иванович) Патрикеев был потомком литовского князя Гедимина, по матери приходился родственником Ивану III. Уже вследствие этого его общественное положение приобретало черты двусмысленности, поскольку именно начиная с правления Ивана III отношения Москвы с Великим Литовским княжеством принимают особую остроту. Стремление Москвы объединить русские земли входило в противоречие с литовскими интересами, а постоянные пограничные стычки и переход пограничных бояр между государствами не способствовали примирению. Вассиан Патрикеев, обладая многими достоинствами человека и дипломата, помогающими ему устроить личную придворную карьеру, отличался и такими качествами, как безграничное честолюбие и абсолютная беспринципность, а также неуёмная жажда власти. Вассиан Патрикеев объявил себя нестяжателем, учеником Нила Сорского. На самом деле его можно было бы назвать «нестяжателем по принуждению». Патрикеевы некоторое время являлись самыми крупными землевладельцами на Руси, однако своих земельных владений были лишены, затаив обиду. Более того, в 1499 году Василий Патрикеев вместе с отцом и зятем были осуждены на смерть за предательство по отношению к Московскому княжеству ради интересов Литвы, родины своих предков. Однако в результате заступничества митрополита Симона смертная казнь была заменена Василию Патрикееву на ссылку, фактически – заточение в Кирилло-Белозёрский монастырь, где он обитал под именем инока Вассиана. Казалось бы, карьере Вассиана Патрикеева пришёл конец. Однако изощрённый ум князя-инока подсказал ему «изящный выход» из безвыходного положения. Уже после смерти Нила Сорского он, воспользовавшись именем великого старца, сколотил псевдорелигиозную партию так называемых «нестяжателей», возглавив борьбу против монастырских землевладений и против Иосифа Волоцкого в частности, являющегося в то время крупнейшим религиозным авторитетом. Не исключено, что дело не обошлось без литовских советников, желающих подорвать могущество Московского княжества. Во-первых, в лоно русской православной церкви вносился раскол. Во-вторых, сеялась вражда между Иваном III и крупнейшими церковными авторитетами, чем нарушалась «симфония власти», за которую ратовал Иосиф Волоцкий. В-третьих, лишение монастырей земельной собственности должно было подорвать могущество церкви, скрепляющего звена русского общества и опоры государства. Что это, как ни преступная антигосударственная деятельность? И уже открыто ставился вопрос, не следует ли русскому государю вовсе уничтожить монастыри? В конце концов преступник, после головокружительной придворной карьеры, был наказан, сослан в монастырь, и именно Иосифо-Волоцкий, а Иван III покаялся в своих греховных заблуждениях, внушённых лженестяжателями, а через них – сатаной. Выступление против монастырской собственности подрывало авторитет не только Иосифа Волоцкого, но и его великого предшественника Сергия Радонежского, стоявшего у истоков формирования крупных монастырских угодий. Именно Сергей Радонежский ввёл в монастыре общежитейский устав, уничтожив существовавшее до него раздельное жительство монахов. Постепенно слава его монастыря росла. В обитель стали обращаться все, начиная от крестьян и кончая князьями. Многие селились по соседству с нею, жертвовали ей своё имущество. Сначала терпевшая во всем необходимом крайнюю нужду, пустынь превратилась в богатый монастырь. Принятие общежитийного устава и его последующее распространение при поддержке великокняжеской власти, русского митрополита и константинопольского патриарха на другие монастыри Северо-Восточной Руси явилось важной церковной реформой, укрепившей материальную базу монастырей и позволившую им стать независимыми духовными центрами общества. Иосиф Волоцкий продолжил эту линию, идущую непосредственно от Сергия Радонежского. «Вассиан Патрикеев, в недавнем прошлом крупнейший землевладелец России, стал беспощадным критиком положения дел в монастырских сёлах». [7:188] Он рисует яркие картины жестокой эксплуатации монастырских крестьян и «с глубоким сочувствием» пишет об их бедственном положении. Так в русской публицистике возникает новая тема – о положении крестьян, ставшая одной из центральных в XVI веке. Это обстоятельство обеспечило князю-иноку признание со стороны будущих русских революционных демократов, высоко ценивших именно его критические выступления против церкви и земельной собственности. Однако критические выступления Вассиана Патрикеева носили клеветнический характер. Известно, что Иосифо-Волоцкий монастырь оказывал широкую помощь нуждающимся. «Высочайшая духовность Иосифова монастыря влекла к нему множество богатых людей, вносивших в его казну крупные вклады, и благодаря наличию больших денежных и иных средств Иосифов монастырь мог заниматься самой широкой благотворительностью, подкрепляя своё духовное воздействие на окружающее население «практической» заботой о нём – прежде всего о нищих, немощных, пострадавших от неурожаев… Но истинное существо дела заключалось, конечно, не просто в том, что Иосиф Волоцкий заботился о «материальном положении» крестьян и холопов; эта забота была только одним из естественных проявлений целостной деятельности его монастыря, воплощавшего в себе дух Православия, являвшего собой как бы предметный образ Царства Божия на грешной земле…». [4:14-16] Критику монастырской собственности последующие русские либералы связали с критикой крепостного права. К сожалению, «бациллой критиканства» заразились и некоторые православные мыслители. В частности, протоиерей В. В. Зеньковский полемизирует с Н. В. Гоголем, выступившим защитником экономической деятельности, завещанной Иосифом Волоцким. Гоголь видит в этой деятельности ключ к реформированию общества на православной основе. До сих пор не преодолено предубеждение, будто у Гоголя никаких экономических идей не было, но были только неопределённые мечты наивного романтика. «У Гоголя мы имеем не принципиальное отвержение «естественного» порядка вещей во имя христианства – тут было больше наивности, чем принципиального разделения христианства и существующего строя… Гоголь думал не об освящении этого строя, а о некоем немедленном преображении человеческих душ и через это о преображении жизни. Только в одном пункте он глубоко чувствовал разнородность существующего строя и христианства: в теме о «жажде обогащения». Гоголь глубоко чувствовал всю историческую действенность этого устремления людей к богатству. Как же возможно, при наличии этого могучего, вечно действующего устремления к богатству, создать Христово братство среди людей – да ещё в пределах неправедного социального строя? Мысль Гоголя усиленно работала над этим вопросом, и он создал своеобразную утопию о новом пути хозяйствования, о новой форме экономической активности». [3:155] Замечательна оговорка, допущенная Зеньковским: не Гоголь имеет те взгляды, которые мы ему приписываем, а «у Гоголя мы имеем…». Мы решили, что социальный строй, при котором жил Гоголь, плох, потому что не соответствует стандартам, предложенным европейцами. У Гоголя иной критерий оценки явлений действительности. Для него нет хорошего или плохого социального строя. Каждый строй соответствует своей эпохе и может быть хорошим, если хороши исполнители, и плохим, если исполнители плохи. И в самом деле: что мешает помещику-христианину любить своих крестьян, которые ему братья во Христе и которые отданы под его отеческую опеку? Только плохое воспитание, несовместимое с христианством. Гоголь вовсе не выдумал «новую форму экономической активности», ибо эта форма была предложена Иосифом Волоцким. Гоголя часто упрекают в нежелании бороться против крепостничества, за освобождение крестьян. Европа с её показным демократизмом, бесконечно множащим социальные противоречия, рассматривает российское крепостное право как разновидность рабства. Если же исходить из понимания Гоголем этого явления, крепостное право можно назвать «русским социализмом». В XIX веке пролетарии европейских стран находились в гораздо большей экономической зависимости от капиталистов, чем крепостные крестьяне России – от помещиков. В России не было обезземеленной массы, не было безработицы, каждый крестьянин жил в собственном доме со своей семьёй и работал не только на помещика, но и на себя и свою семью. Тем самым были соблюдены основные права человека, которых так недоставало Европе: право на труд, на отдых, на жилище. К этому можно добавить и свободу совести, поскольку никто не принуждал крестьянина посещать церковь: он посещал её в соответствии со своими религиозными потребностями и убеждениями. Всё это говорит о превосходстве российского общественного строя над европейским. Другое дело, что крепостное право, как и всё прочее в полуевропейской России, было доведено до абсурда, опять-таки по вине применителя, «скроенного по европейской моде». Гоголь уверен, что крепостное право надо не отменять, а перевести в иное, более здоровое состояние. Если же русского мужика, отчасти уже развращённого полурусскими помещиками, «освободить от крепостной зависимости», он окажется в ещё большей зависимости от произвола чиновников, перекупщиков и других любителей жить чужим трудом, а также в ещё большем рабстве у греха, внешнего и внутреннего: греха мира и греха, поселившегося в собственной потрясённой душе. В результате он потеряет землю, бросит свой дом и пополнит армию безработных пролетариев, не имеющих никакого имущества и никаких прав. Именно катастрофу для русского крестьянина и для России в целом предвидел Гоголь в случае непродуманной отмены крепостного права. Гоголь не защищал крепостничество, а протестовал против принесения России в жертву «свободолюбивым идеалам Европы». Поэтому Гоголь предлагает не отмену крепостного права, а его реформирование через постепенное превращение дворянских имений в монастырские, где задача спасения души занимает подобающее ей место в жизни человека, где сам труд становится религиозным делом, что соответствует замыслам Бога, повелевающего человеку трудиться в поте лица своего. Всё это созвучно идеям Иосифа Волоцкого. Одной из наиболее ярких страниц в жизнедеятельности Иосифа Волоцкого является борьба с «ересью жидовствующих». «Краткий рассказ не позволяет передать всего драматизма этой истории. Но можно с уверенностью сказать, что в течение тридцати четырех лет с момента рождения ереси и до её разгрома в 1504 году дальнейшая судьба России и само её существование находились под вопросом. Дело в том, что ересь жидовствующих не была «обычной» ересью. Она больше напоминала идеологию государственного разрушения, заговора, имевшего целью изменить само мироощущение русского народа и формы его общественного бытия… «Странности» ереси проявлялись с самого начала. Её приверженцы вовсе не заботились о распространении нового учения в народе, что было бы естественно для людей, искренне верящих в свою правоту. Отнюдь нет – еретики тщательно выбирали кандидатуры для вербовки в среде высшего духовенства и административных структур. Организация еретического общества сохранялась в тайне… И что самое странное, приверженцам ереси предписывалось «держать жидовство тайно, явно же христианство». Именно показное благочестие стало причиной возвышения многих из них. Таким образом, внешняя деятельность еретиков была направлена на внедрение в аппарат властей – светской и духовной, имея конечной целью контроль над их действиями и решающее влияние на них. Проще сказать, целью еретиков в области политической являлся захват власти. И они едва не преуспели в этом». [6] Это показывает, что речь идёт не столько о религиозной ереси, сколько о государственном заговоре, готовящемся завербованными русскими вельможами, недовольными правящим режимом, под руководством «западных кукловодов», прежде всего из Литвы и Польши, не без участия Ватикана. Теме борьбы с этой ересью посвящено основное литературное произведение Иосифа Волоцкого, составленное из 16 слов и посланий, направленных против ереси и разъясняющих основные догматы Православия в противовес учению еретиков. Уже после его смерти эти послания были собраны его учениками в единую книгу под названием «Просветитель». Сам Иосиф использовал для своих «слов» другое название: «Сказание о новой ереси новгородских еретиков: Алексея протопопа, Дениса попа, Фёдора Курицына и других, то же исповедующих». О ереси жидовствующих современными исследователями написано много, но это не значит, что вскрыты причины её «пришествия на Русь». Об этих причинах и следует поговорить. Ересь не могла возникнуть в Москве, но пришла из Новгорода. И это не случайно. Новгород оказался в центре борьбы между католической Европой и православной Русью. Иван III поставил задачу собирания русских земель в одно государство, и именно на основе Православия. Западные русские княжества, в том числе Новгород и Киев, этому сопротивлялись «ради сохранения свободы и независимости». Историческая обстановка, однако, складывалась так, что независимость вне России для этих княжеств была невозможна, поскольку на эти земли претендовали западные страны, прежде всего Польша и Литва. Только единая Россия могла быть гарантом подлинной свободы для всех русских княжеств. Сепаратизм Новгорода, Киева и некоторых других западных русских княжеств искусственно раздувался католической Европой, прежде всего Ватиканом. В единой России Ватикан видел опасность для самого своего существования. При Иване III и его супруге, византийской царевне Софье Палеолог в Москве уже складывалась формула «Москва – Третий Рим», согласно кокорой два Рима пали, а четвёртому не быть. Однако католический Рим существует и даже считает себя центром мирового христианства. Получается, что Москва «хоронит Рим заживо». В Москве прозвучали утверждения, что подлинный Рим, т.е. Рим апостола Петра, давно пал, а на его месте под видом святого города Рима существует «вертеп разбойников». Разумеется, Москва стала для европейского католичества врагом № 1, и в уничтожении или хотя бы ослаблении этого врага Запад видел «историческую необходимость». «Основоположником ереси» считается Схария (Заккария), прибывший в Новгород вместе с киевским князем Михаилом Олельковичем. Новгородцы пригласили этого князя для защиты от Москвы. Антимосковская партия, взявшая верх в Новгороде, видела союзника прежде всего в Великом Литовском княжестве. Князь Михаил имел литовские корни, и его кандидатура была согласована с литовским князем Казимиром. В то же время Михаил был близким родственником московским князьям, и, кроме того, выступал последовательным сторонником православия и противником унии с католичеством. Казимир, отпустив его в Новгород, просто хотел избавить от него Киев, находящийся в вассальной зависимости от Литвы. Когда возникла реальная угроза вооружённого противостояния Москвы и Новгорода, князь Михаил самовольно вернулся в Киев, чем прогневил Казимира. Интересно, что Схария с ним в Киев не вернулся, но остался в Новгороде. Новгород был окончательно покорён войсками Ивана III. Так Схария оказался в пределах Московского княжества. В дальнейшем Михаил был обвинён Литвой в государственной измене и казнён.При князе Михаиле Схария числился лекарем. Не исключена возможность, что на самом деле он был литовским соглядатаем и доносчиком. Когда Михаил полностью проявил свою промосковскую сущность, т.е. «был разоблачён», соглядатай стал не нужен, и Схария, как «опытный агент», получил «новое задание». О Схарии известно довольно много, но эти сведения противоречивы. Иосиф Волоцкий называет его по-разному: фрязином (итальянцем), черкасином (черкесом), евреянином, жидовином, таманским князем. Маловероятно, что Схария был евреем, как это утверждают некоторые исследователи. Более правдоподобна следующая историческая справка: «Отец Заккарии, Винченцо, вёл свои дела… в генуэзской «колонии» Матрега на Таманском полуострове. И в 1419 году… вступил в брак с черкесской… княжной Бикс-Ханум, в результате его сын Заккария обрёл титул и положение «князя Таманского»… Имеющаяся в различных источниках «информация» даёт основания для вывода, что князь Таманский Заккария, этот полуитальянец-получеркес, был человеком, обладающим самой «современной» и многообразной тогдашней образованностью, почёрпнутой и с Запада, и с Востока… Заккария знал итальянский, черкесский, русский, латинский…, татарский, еврейский (богослужебный) языки». [4:58-61] Можно сказать, что ересь, подобно циклону, ворвалась на Русь с Запада вместе с европейским просвещением. Просвещение это имело две стороны: светлую и тёмную. Светлую сторону олицетворял итальянский зодчий Аристотель Фьораванти, под руководством которого в Московском Кремле был построен Успенский собор. «Италия в то время вырвалась далеко вперёд в сфере науки и техники, и итальянских мастеров приглашали для работ вовсе не только на Русь, но и в остальные страны Западной Европы… для усвоения характера собственно русского зодчества Фьораванти… был отправлен во Владимир, где изучал архитектурное своеобразие тамошнего Успенского собора, чудесного храма Покрова-на-Нерли и т.п., и построенный им в Москве Успенский собор был выдержан в основных канонах русского зодчества… Между прочим, преподобный Иосиф Волоцкий писал об этом соборе, что его «достоит нарещи земное небо, сияющу яко великое солнце посреди Рускыя земля». [4:18] Отрицательную сторону олицетворял Схария, покоривший своей европейской образованностью не только некоторых церковных иерархов, но и Ивана III. Его учение (если только оно у него было) признавали еретическим и европейские католики. Но это не значит, что он не мог быть агентом Ватикана. Ватикан всегда придерживался двойных стандартов. То, что не годилось для «внутреннего употребления», допускалось и даже приветствовалось как орудие идеологической борьбы с внешними врагами, а к таким врагам католический Запад всегда относил Россию. Схария как раз оказался инструментом этой антирусской политики. «Как уже сообщалось, «ересиарх» был сыном знатного и богатого итальянца – конкретно, генуэзца – Винченцо де Гизольфи. Семья Гизольфи… ещё с XIII века самым энергичным образом действовала на побережье Чёрного моря – в так называемых «генуэзских колониях». В моём… сочинении о Куликовской битве показано, что обосновавшиеся с XIII века в Крыму генуэзцы сыграли если не решающую, то уж, без сомнения, громадную роль в организации нашествия Мамая на Русь (на Куликово поле, как известно, явилась и собственно генуэзская пехота). И можно видеть своего рода историческую «эстафету» в том, что спустя девяносто лет после 1380 года выходец из влиятельной генуэзской семьи, Заккария-Схария, осуществил «идеологическую диверсию» на Руси». [4:58] К этому можно добавить, что западные русские земли, от Литвы до Крыма, всегда были плацдармом для военной и духовной агрессии Ватикана против Руси. Интересно, что и в наше время положение мало изменилось, только место Ватикана заняла единая евро-американская цивилизация, пытающаяся перестроить по своему образу и подобию весь мир. Основными «фигурантами дела о новгородской ереси» оказались не иностранцы, а некоторые русские церковные иерархи и придворные чиновники: протопоп Алексей, поп Денис, архимандрит Зосима, посольский дьяк Фёдор Курицын и другие. Существует точка зрения, согласно которой дьяк Фёдор Курицын боролся против политики официальной Церкви ради укрепления монаршей власти, ограниченной вмешательством Церкви в дела государства. Но это не так. Курицын и его сподвижники боролись против Православия как скрепляющего начала всей Руси. Следует учитывать, что эта неправая борьба велась в условиях, когда на Руси ещё сильны были центробежные силы, мешающие политике Ивана III «собирания русских земель». Можно сказать, что Фёдор Курицын боролся за «демократизацию внутрицерковной жизни» с целью подрыва церковного единства, лишающего и Ивана III важнейшей опоры в борьбе с внешними и внутренними врагами. С одной стороны, это можно определить как отголосок язычества. С другой стороны – это зарождение будущего европейского протестантизма. Протестантизм возник в борьбе с католицизмом, ересь жидовствующих боролась с Православием под видом его модернизации. Недаром говорят: кто посеял ветер, тот пожнёт бурю». Есть все основания полагать, что ересь жидовствующих, как и другие ереси, была занесена «западными ветрами», а именно – посеяна европейским католицизмом с целью ослабления русского Православия. Однако на Руси эта ересь не прижилась и исчезла, как только перестала поддерживаться Иваном III. Болезнь эта перекинулась в Европу, откуда ранее пришла к нам. Под жестоким ударом оказалась сама католическая церковь, породившая протестантизм как своего собственного могильщика. Родственная связь новгородской ереси с будущим западным протестантизмом подтверждается основным произведением Фёдора Курицына «Лаодикийское послание». Это название говорит о том, что Фёдор Курицын знаком с Апокалипсисом Иоанна Богослова. Через Иоанна Господь обращается к семи церквам Малой Азии: Эфесской, Смирнской, Пергамской, Фиатирской, Сардийской, Филадельфийской, Лаодикийской. Существует точка зрения, что эти церкви на самом деле обозначают различные эпохи в будущей истории христианства. Дело в том, что цифра семь выражает полноту, что можно понимать как церковь христова во всей её исторической полноте. К Филадельфийской церкви, являющейся прообразом Русской православной церкви, Господь обращается со словами любви и безусловной поддержки. Этой церкви противостоит Лаодикийская церковь, являющаяся прообразом европейского протестантизма, далеко отошедшего от истинного христианства. «Именно ангелу Лаодикийской церкви адресованы слова: «Но поедику ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: я богат, разбогател и ни в чём не имею нужды; а не знаешь, что несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг». Лаодикийская церковь – единственная в Апокалипсисе церковь, получающая только обличения». [8:19] Это можно понимать как обличение сатанинского характера псевдохристианской церкви, внедрившейся в христианскую семью. Знаменитый труд Иосифа Волоцкого «Книга на новгородские еретики» или «Просветитель», разоблачая сатанинский характер новоявленной ереси, ставит преграду «религиозной революции», направленной на разрушение подлинной христианской цивилизации. Важна эта книга Иосифа Волоцкого и для разоблачения современной «протестантской революции», вторгающейся к нам из Европы и США, плодя многочисленные псевдохристианские секты. Иосиф Волоцкий продолжает оказывать благотворное влияние на судьбы русских людей вплоть до наших дней. При советской власти Иосифо-Волоцкий монастырь был закрыт, но, чудесным образом, продолжал служить духовным маяком, поскольку на его территории располагался Волоколамский детский дом № 1. И дети «атеистического государства» имели возможность приобщиться к исторической памяти, а отчасти и к духовной атмосфере бывшей православной обители, ибо внешний облик монастыря сохранился и подспудно рождал в детских душах религиозное беспокойство. Возник своеобразный союз: Иосиф Волоцкий оберегал детские души от растления, а дети оберегали от разрушения доверенное им святое место. В настоящее время монастырь возвращён Церкви и доступен для всех верующих. Но бывшие воспитанники Волоколамского детского дома хранят память о своей «малой родине», передавая эту память уже своим детям и внукам. В связи с этим возникает вопрос: не пора ли признать святого праведного Иосифа Волоцкого небесным покровителем беспризорных детей, или детей-сирот России? Журавлёв Игорь Константинович, кандидат философских наук, доцент,бывший воспитанник Волоколамского детского дома № 1

2. Журавлёв И. К. Священная История и Святая Русь М., 2004.3. Зеньковский В. В. Гоголь. М., 1997.4. Кожинов В. В. Преподобный Иосиф Волоцкий и его время // Обличитель ереси непостыдный. Фонд им. прп. Иосифа Волоцкого, 1999.5. Минея-июнь. М., Издательство Сретенского монастыря, 1996. 6. Митрополит Иоанн (Снычев). Самодержавие духа // old-u.ru>articles/art_5_5.htm7. Скрынников Р. Г. Государство и Церковь на Руси XIV-XVI веков. Новосибирск, 1991.8. Суздальцева Т. В. Ереси посрамитель // Преподобный Иосиф Волоцкий. Просветитель. Издание Иосифо-Волоцкого ставропигиального мужского монастыря, 2006.

Это открытие было очень неуютным. Оно ставило крест над всякими разговорами о германском бруствере против коммунизма, оно делало мое пребывание в Германии бессмысленным и бесцельным, и оно определяло революцию, как вечно пребывающую в мире угрозу. Ибо, если неистребимо существует человеческий талант и гений — то, на другой стороне биологической лестницы так же неистребимо существует ублюдок и питекантроп. Если есть сливки, то есть и подонки. Если есть люди, творящие жизнь, то есть и люди ее уродующие.

Но это открытие вносило полную неясность в другой вопрос: весь гитлеровский режим, вся национал-социалистическая структура власти была точной копией с ленинско-сталинской. Что же тут было? Сознательный плагиат или бессознательное подражание? Или, просто, одинаковые люди, поставившие себе одинаковые цели, автоматически пришли к одинаковой технике власти? Обокрал ли Гитлер Ленина, или только открыл ту же Америку, но только двигаясь не с востока, а с запада?

Напомню самые основные черты ленинского патента: государственная власть в стране принадлежит единственной партии — оппозиция истребляется физически. Партия эта обладает единственно научным мировоззрением, другие мировоззрения уничтожаются. Во главе партии стоит единственно гениальный вождь — конкуренты отправляются на расстрел. Единая партия, возглавляемая единым вождем, проводит единственно возможный план спасения человечества — другие планы подавляются вооруженным путем. Эта партия опирается на избранный слой всего человечества (избранную расу или избранный класс) и проходит непрерывное чистилище расстрелов. Она ведет беспощадную войну со всеми врагами само собой разумеющегося, научно-обоснованного, математически неизбежного светлого будущего. Она подавляет внутреннего врага и она уничтожает внешних врагов. Воплощая в себе лучшие мечты лучших представителей человечества, она окружена остатками отжившего строя, вредителями, предателями, саботажниками, трусами и уклонистами. Но в ее руках находится беспощадный «меч революции», и будущее принадлежит ей: только идиоты и преступники не могут, или не хотят видеть неизбежности этой победы: «революция это вихрь, который сметает всех ей сопротивляющихся». Именно для этой победы партия организует массы — работников и работниц, мужчин и женщин, детей и сыщиков. Именно она приведет человечество к окончательному социалистическому раю на нашей земле. Да здравствует наша непобедимая партия! Да здравствует наш непогрешимый вождь!

Эта схема средактирована, так сказать, алгебраически — в намеренно абстрактных выражениях. Но под любую абстракцию можно подставить конкретную величину Москвы или Берлина — и вы получите программу любой социалистической партии — и той, которая к власти уже пришла, и той, которая еще лицемерит по дороге к власти. Но в особенности той, которая к власти уже пришла и не находит нужным даже лицемерить.

…В самом начале войны знакомый немецкий художник спросил меня, как я озаглавлю ту книгу, которую я напишу, сбежав из Германии. Я сказал: — Im Westen auch nichts Neues — маленькая перефразировка заглавия когда-то знаменитой книги Ремарка против войны. Я, пока что, не успел сбежать, но обещанного заглавия не забыл. Да, собственно, нового ничего: наша железная единая коммунистическая партия — наша железная единая национал-социалистическая партия. Наша единственно научная марксистская философия, — наша единственно научная расистская философия. Наш непогрешимый Сталин — наш непогрешимый Гитлер. У нас пятилетний план, — у нас четырехлетний план. На страже плана ОГПУ-НКВД, — на страже нашего плана ГЕСТАПО и SS. У нас ВЦСПС (совет профсоюзов), — у нас Арбейтсфронт. У нас женотдел, — у нас фрауеншахт, у нас комсомол, — у нас Гитлерюгенд. Долой капиталистов! Долой плутократов! Будущее за нами! — Будущее за нами! Да здравствует Сталин! Да здравствует Гитлер! Ура! Ура! Ура! Вперед на капиталистический Лондон — по дороге через Берлин! Вперед на плутократический Лондон — по дороге через Москву! Да здравствует мировая марксистско-расистская, ленинско-гитлеровская, гестапистско-чекистская революция ублюдков и питекантропов!

Это, конечно, только схема — но это точная схема. В промежутках между ее основными линиями разместились и кое-какие индивидуальные отличия. Берлин резал евреев — Москва резала троцкистов. Москва окончательно ограбила буржуев, а в Берлине буржуи еще не догадались о том, что они уже ограблены. Красных генералов было расстреляно на много больше, чем коричневых, а русских «пролетариев» в сотни раз больше, чем немецких. Основная разница все-таки в том, что немец повиновался — и расстреливать его было, собственно, не для чего. Русский трудящийся ведет войну вот уже тридцать лет и расстреливать пришлось по необходимости. И еще, в том, что русский социализм пришел к победе на шестнадцать лет раньше немецкого. Впрочем, Берлин судорожно старался эти шестнадцать лет наверстать: «догнать и перегнать» совсем, как Сталин собирался догонять и перегонять Америку.

За одинаковым переплетом почти одинаковой тюремной решетки Третьего Рейха и СССР шел все-таки свой быт, разный в разных странах и у разных народов. Но даже и этот быт постепенно формировался во что-то до уныния похожее: так, тюремная камера постепенно сглаживает разницу характера, уровня и даже вкусов.

В Москве было издано шесть моих книг — исключительно по спорту и туризму. Каждая книга проходила пять и шесть цензур, и я до сих пор все-таки не знаю: а сколько именно цензур существует в СССР. Бывало так: все мыслимые цензуры уже пройдены, Главлит поставил свою печать, и, вот повестка: явиться на такую-то улицу, дом номер такой-то, комната такая-то. Что за дом и комната, и учреждение — понятия не имею. Иду. Какое-то вовсе неизвестное мне партийное учреждение, в нем какой-то вовсе неизвестный мне партийный товарищ, на столе у этого товарища — оттиски моей книги по боксу. «А почему вы, товарищ Солоневич, не привели здесь решения такого-то партийного съезда»? Что общего имеет бокс с решениями партийного съезда? Оказывается — имеет. Нужно было указать, что такой-то партийный съезд вынес такое-то решение по поводу «последнего и решительного боя» с мировой буржуазией и по поводу соответствующего воспитания широких трудовых масс. А так как пролетарский бокс тоже должен служить свержению оной мировой буржуазии, то нужно указать на его воспитательное значение, соответствующее решениям такого-то партийного съезда.

Бывало и иначе. Сидит в каком-нибудь главлитовском закоулке пролетарская девица лет восемнадцати и говорит мне, что я, собственно, плохо знаю русский язык. Мне — за сорок лет. Я окончил старый университет, и занимаюсь литературной профессией лет двадцать. Русскую литературу я знаю, как специалист, и кроме русского языка я кое-как говорю еще и на трех иностранных — девица же спотыкается на элементарнейшей русской грамматике. Я стараюсь не скрежетать зубами и дипломатически отвожу ее поправки к моему литературному стилю. И стараюсь доказать, что в русском языке есть все-таки слова и выражения, которые, очевидно, ей, девице, по молодости лет, еще как-то не попадались на глаза. Такие беседы постепенно приводят к перерождению печени. В особенности, если каждая книга стоит полдюжины таких бесед.

Если девица находит стилистические и идеологические возражения к моей книге, посвященной технике поднятия гирь, то простор ее компетенции и ее пинкертоновских инстинктов, по понятным соображениям, ограничен довольно узкими рамками. Но что, если соответствующая девица обоего пола начнет выискивать стилистические и идеологические уклоны в художественной литературе? И как при этом будет чувствовать себя — или чувствовал бы себя, например, Лев Толстой? Совершенно очевидно, что Толстой с девицей несовместимы никак: кто-то должен уйти. Ушли Толстые.

Искусство должно «служить трудящимся», — трудящимся же принадлежит и право суда: не рыночного читательского, а, так сказать уголовного, судебного. Кроме того, в избранную категорию трудящихся попадают не все: гнилая интеллигенция СССР и Третьего Рейха, понятно, трудящимися не являются. Катясь со ступеньки на ступеньку великой социалистической лестницы, понятие «трудящийся» сейчас опустилось ниже того уровня, который в капиталистические времена определялся термином «лумпенпролетариат».

Я уже писал о тех отрядах легкой кавалерии, которые были организованы советской властью для помощи кооперации, для контроля рыбных промыслов, для поднятия производительности тяжелой промышленности, для всего вообще. До них был просто кабак, после них начался пожар в кабаке. Власть подбирала окончательный лумпенпролетариат и, как свору собак, спускала их на настоящих трудящихся. Власти на жизнь и на смерть эти своры не имели, но они имели власть на донос, что во многих случаях означало то же самое. В числе прочих разновидностей социалистической конницы были сформированы отряды «для помощи писателям». Я полагаю, что братья с сожалением вспоминали о коннице Батыя.

Влекомый недугом репортерского любопытства, я пошел на собрание, где легкая кавалерия должна была помогать писателю Пантелемону Романову. Родовспомогательная комната, где легкая кавалерия должна была помогать появлению на свет очередной новеллы П. Романова, была переполнена махорочным дымом и отбросами фабрично-заводских задворков. Какие-то безлобые юнцы, какие-то орлеанские девы русской революции, Господом Богом лишенные даже и прелестей флирта — хотя бы и фабрично-заводского. За столом, вооруженный рукописью и графином воды, сидел П. Романов и судорожно пил воду — вода уходила потом.

Новелла не блистала ничем. Это был скроенный по стандарту Главлита рассказ о том, как «мелочи быта» сбивают с революционного пути героев социалистической стройки. Это был тошный рассказ — П. Романов умел писать кое-что значительно лучшее. Легкая кавалерия слушала внимательно и настороженно. Чтение кончилось. И кавалерия пошла в атаку.

Должен сказать откровенно: более гнусной атмосферы мне, пожалуй, никогда не приходилось видеть. П. Романов, конечно, не Лев Толстой, — да и где уж тут, при Главлитах и их коннице?! Но это все-таки культурный человек с большой литературной традицией. И вот — фабричные ребята, орлеанские девы и прочая такая сволочь вцепляются зубьями в каждую страницу: а почему герой или героиня поступили не так, а вот этак, почему товарищ такая-то не пошла в партию, чем заниматься всякими там любовями, почему тут в рассказе всякие диваны понаставлены, когда пролетарии на Магнитке в бараках живут — ну и так далее в этом же стиле. Были высказаны и подозрения в «политической выдержанности» рассказа и вообще: не пытается ли автор «размагнитить» железную пролетарскую волю к стройке и борьбе? Нет ли здесь скрытого право-левого троцкистско-бухаринского уклона-загиба…

По лицу П. Романова, советскому лицу, тренированному на максимальную невыразительность, временами все-таки пробегала судорога — то ли отвращения, то ли ярости, то ли и того и другого вместе. Но он не возражал. Пытался умилостивительными оборотами речи проскочить один опасный пункт, чтобы зацепиться на другом. Как в аналогичных случаях делал и я. Я сидел, слушал и предавался сладким, утопическим мечтам: вот бы снять со стола эту рукопись, вот разложить бы на этом месте парочку орлеанских дев, да чтобы взвод казаков с хо-о-рошими нагайками — вот так, как в свое время было поступлено с аналогичной девой французской революции — Теруань де Мерикур: ее пролетарки выпороли так, что она потом окончательно с ума сошла, на горе всему прогрессивно-мыслящему человечеству: эх, хотя бы полувзвод казаков…

Во имя простой справедливости должен сказать, что никаких ни политических, ни литературных последствий эта «творческая смычка» не имела и — поскольку П. Романов «умел себя держать», — и иметь не могла. Протокол собрания вел какой-то безграмотный юнец; я потом просмотрел и этот протокол; из него совершенно невозможно было понять что бы то ни было. Творческую точку зрения орлеанских девственниц они и сами забыли на другой же день. Рассказ до появления его в печати пройдет еще полдюжины цензур — уже значительно более квалифицированных. Грядущие события бесследно сотрут из памяти благодарного потомства и творческие усилия девственниц, и судорожную благодарность писателя.

Вся эта «творческая смычка» (официальный термин) тогда казалась мне совершеннейшей бессмыслицей даже с точки зрения того сумасшедшего дома, в который социалистическое правительство посадило великую русскую литературу. Но я был не прав. Это не было бессмыслицей. Однако, смысл этого позорища я понял лет десять спустя — в Германии.

…В Германии мой дела пошли довольно плохо. Германское правительство, после некоторых обоюдных разочарований, запретило продажу моих книг. Попытки сбежать в Америку не удались. Иностранные гонорары оказались отрезанными войной. Мне и моей семье глядел в глаза наш старый социалистический знакомый: голод. Кроме того, над моим сыном — художником — висела угроза мобилизации на военные заводы. Вообще было плохо. Но был найден и некоторый выход: жена сына, тоже художница, имела перед нами целую массу преимуществ: она не подлежала мобилизации по причине внука, она была финской подданной и она была художницей-анималисткой, а что может быть аполитичнее, скажем, собачьих портретов. Собачьи портреты выходили у Инги замечательно: каждый песик имел свою собственную, неповторимую в истории мироздания, индивидуальность; время же было военное, у публики было много, а купить в подарок нечего. Словом, были развешены объявления о собачьих портретах.

Пришли первые заказчики. Но вместе с первыми заказчиками появился дядя, предъявивший удостоверение какой-то разновидности какой-то полиции и поставивший свирепый вопрос: а имеет ли фрау Золоневич право рисовать, собачьи портреты? Состоит ли она членом национал-социалистической камеры изобразительный искусств — ну и прочее в том же роде.

Дело приняло оборот, непредусмотренный даже и моим социалистическим опытом. В области «организации» немцы, оказывается, кое в чем перещеголяли даже большевиков: те до партийно-государственного контроля над собачьими портретами все-таки не додумались. Наша иностранная отсталость в деле немецких социалистических достижений несколько смягчила тон полицейского дяди. Кары не последовало, но последовал приказ: пройти испытание и регистрацию в указанной культурной камере.

Покидая берлинское заведение по контролю над искусством, мы встретили довольно древнего старичка, который с каким-то жадным любопытством спросил меня, как прошло наше дело. Я ответил, что все сошло благополучно — но не вдавался в детали. Старичок сказал жалобно: «А я, вот, хожу сколько уж раз, и все не дают разрешения»… Старичок, как оказалось, рисовал открытки, на которых слегка по-детски, акварелью, были набросаны нехитрые пейзажи в бидемайеровском стиле: тирольская избушка, горы, лес, коровы, и все такое. До вступления в законную силу партийно-идеологического плана полицейского контроля над искусством открытки эти имели сбыт, и старичок был сыт. Теперь старичок не может проникнуть в святая святых планируемого искусства и ему все говорят, чтобы он еще и еще над собою поработал, проникся партийным мировоззрением и поставлял бы идеологически выдержанные открытки.

Старичку было пора поработать над собственными похоронами: он был уж очень стар. И уж, конечно, ему не на что было дать взятку партайгеноссе Леснику, который охранял врата камеры изобразительных искусств.

Партайгеноссе Лесник, как я узнал несколько позже, был недоучившимся студентом какой-то художественной школы. Сейчас, сидя на высоком своем посту, он, надо полагать, поучал не одного старичка. И не его одного отсылал назад — по не совсем арийскому происхождению, по не совсем твердым познаниям в области гениальных мыслей фюрера, по не совсем твердо установленному отсутствию элементарного «вырождения» и по всяким другим, столь же веским поводам. Во всяком случае — какие-то немецкие художники должны были проходить через такое же социалистическое чистилище, какое проходил советский писатель П. Романов.

Московское чистилище показалось мне совершеннейшей, абсолютной бессмыслицей. Но если соответственное предприятие имеет и Берлин — то говорить о совершеннейшей бессмыслице было бы слегка легкомысленно. Повторяющиеся явлении должны же иметь какой-то смысл, какую-то общность и происхождения, и цели? Так, постепенно я пришел еще к одному открытию: легкая кавалерия Москвы, партайгеноссе Лесник Берлина, арийские удостоверения и пролетарские удостоверения — все это есть техническое орудие духовного террора.

Если НКВД в России и Гестапо в Германии призваны проводить физический террор, пятилетка в России и четырехлетка в Германии — экономический террор, то органы контроля над литературой и живописью проводят духовный террор. Они должны: а) запугать интеллигенцию и б) показать социалистической бюрократии ее власть над этой интеллигенцией. Они должны подчеркнуть грань, отделяющую победителей от побежденных, поднять у лумпенпролетария чувство самоуважения, — если здесь вообще можно говорить о каком бы то ни было уважении к чему бы то ни было. В соответствии с разной психологической структурой разных народов применяются несколько разные технические приемы: в Германии бюрократия нацеливается больше всего на взятку. В России каждый подонок больше всего хочет почувствовать свою власть, вот правительство и бросает ему обглоданную кость этой иллюзии: подонок чувствует себя участником власти, человеком, решающим судьбы, судьей в вещах, в которых он не понимает ни уха, ни рыла. На русском языке нет даже такого термина «Geltungstrieb» — стремления быть важным — тяга к некоему самоутверждению, но именно «воля к власти» выражена в русской массе гораздо выпуклее, чем в немецкой. И именно эту волю кое-как насыщают великие принципы кавалерийских налетов на литературу и рыбные промыслы. Да и не только они одни… Немецкой массе немецкий фюрер говорил прямо в лицо: ты — дура и все вы дураки, а единственный умный — это я. Русской массе ежедневно внушали чувство умственного превосходства над всем остальным миром — и русский фюрер есть только отражение бескрайней гениальности русского подонка. Легкая кавалерия не получала и не могла получить никакой взятки — ее вознаграждение оставалось, так сказать, в чисто духовной плоскости. Организация немецкой социалистической бюрократии была приноровлена главным образом, для взятки. Немецкая масса должна была повиноваться и уж никак не рассуждать. Русская масса имеет юридическое право забаллотировать товарища Сталина при любых выборах (попробуйте забаллотировать!). Советская пропаганда направлена на «революционную сознательность», немецкая — на казарменную дисциплину. Эти психологические оттенки почти не меняют структуры обоих социалистических правительств, но, мне кажется, что в конечном итоге, именно они играют решающую роль. Именно они в России вызвали и в Германии не вызвали гражданскую войну и всех тех последствий, которые были связаны и еще будут связаны с гражданской войной во всех ее разновидностях. «Масса» действует неодинаково — русская и германская. Неодинаково действуют и верхушки и отбросы этой массы — коронованные и некоронованные Романовы, коронованные и некоронованные Гогенцоллерны: совершенно невозможно представить себе русского великого князя в рядах коммунистической партии или германского «академикера» на фронте партизанской войны. Почти так же трудно представить себе русского лумпенпролетария, накапливающего награбленные деньги или немецкого, разбрасывающего награбленные кредитки в толпу завоеванного города — как делали русские красноармейцы с банковской наличностью Берлина.

Обе великие социалистические революции выросли на слишком уж разных территориях — географических и психологических. Но обе они были социалистическими. И для обеих их режим террора — физического, экономического и духовного — являлся основным условием их бытия, их побед и их гибели.

Разные разницы

Изобретателем современного социалистического строя обычно считают Ленина. Это не совсем верно — властители дум старой русской интеллигенции изобрели все это во второй половине прошлого столетия. Но Ленин украл их патенты: на единую партию и единого вождя (изобретение Лаврова), на режим террора (изобретение Михайловского), на колхозы (изобретение Чернышевского). Но Ленин умер в период отступления при «новой экономической политике», и деталей дальнейшего социалистического строительства он разработать не успел. Все дальнейшее принадлежит Троцкому: трудовые армии (в Германии «Арбайтс-динст»), поголовная милитаризация страны (в России — Осоавиахим, в Германии R.I.S.B.), борьба против интеллигенции, организация женщин и детей, профессиональных союзов и прочего в этом роде. Если бы в мире существовала хоть какая-нибудь справедливость, то в кабинете каждого немецкого партайгеноссе, рядом с портретом Адольфа Гитлера должен был бы красоваться портрет Льва (или Лейбы) Троцкого. В таком случае национал-социализм должен был бы оказаться, так сказать, «хальбюде» — полуевреем. Или, по крайней мере, в его духовных жилах оказалось бы по меньшей мере четверть еврейской крови. Другая четверть оказалась бы славянской. Я, конечно, не собираюсь претендовать на точный процент национальных слагаемых в гигантском нагромождении современного социализма. Здесь поистине, «несть ни эллина, ни иудея» — как в современной электрической лампочке. Но здесь нет и справедливости: портрет одного из основных конструкторов социалистической машины — товарища Троцкого — точно так же невозможен в СССР, как он был невозможен в Третьем Рейхе.

Сам Сталин не выдумал решительно ничего нового, — своих мыслей у него не было никогда. Их не было никогда и у Гитлера. «Мейн Кампф», при всей его трагической роли в истории Европы, — одна из самых бездарных книг нашего столетия. Никакими талантами не блещут и произведения Сталина. Если когда бы то ни было в политике существовало убийство с целью грабежа, то именно этим и прославился Сталин: он ликвидировал Троцкого и выпотрошил все его идейные карманы — до Днепростроя включительно. (Идея индустриализации вообще и Днепростроя в частности тоже принадлежала Троцкому: Сталин был тогда против: «строить Днепрострой — это значит отнять корову от мужика и на вырученные деньги купить ему граммофон». Это была сталинская формулировка.)

Потом Гитлер пытался совершить ограбление с целью убийства: спереть сталинскую социалистическую систему и с ее помощью зарезать Сталина. Знал или не знал Гитлер, что вся техника его антимарксистского и антисемитского режима целиком скопирована с марксиста Ленина и с еврея Троцкого? Был ли этот плагиат сознательным и обдуманным? Или одинаковые цели, чисто механически, вызвали одинаковость методов? Русские революционеры очень тщательно изучали и подвиги, и ошибки своих великих французских предшественников.

Изучал ли Гитлер стратегию и тактику Ленина-Сталина-Троцкого? К моменту прихода к власти Гитлера — советская система имела уже целых шестнадцать лет практического и кровавого опыта, советское ВЧК-ОГПУ работало уже целых шестнадцать лет! Создано ли Гестапо на основании уже проверенных методов ВЧК или творческий путь национал-социалистической тайной полиции был проделан независимо и самостоятельно? На этот вопрос у меня ответа нет. В германской социалистической литературе нет, — насколько я знаю, — никаких ссылок на предшествующий живой опыт русского социализма. Но ведь Освальд Шпенглер, списывая с Достоевского и с русских славянофилов, которых он не мог не знать, тоже ни одним словом не обмолвился о своих предшественниках. Литературный плагиат, если он не слишком груб — почти недоказуем. Как можно доказать его в политике?

Остается бесспорным: обе партии называли себя социалистическими и рабочими — и каждая из них отрицала право другой на это наименование. Обе партии выросли из одного и того же материнского ложа — и каждая из них обзывала другую подкидышем. Обе партии построили совершенно одинаковую систему управления — и каждая из них обзывала другую насильнической и кровавой. Остальные социалистические партии Европы до настоящей власти еще не доползли и они еще где-то по дороге. Их великое будущее еще пребывает в состоянии зародыша. Зародыш этот, вероятно, еще даст свои побеги, распустится пышным цветом виселиц и прочего. Других путей нет и у других социалистических партий. Уже и сейчас иудины лобзания медового месяца мировых социалистических съездов начинают терять в своей страстности. Уже и сейчас отношения между социалистическими партиями Блюма и Торреза во Франции, Пика и Шумахера — в Германии, с изумительной степенью точности повторяют отношения между меньшевиками и большевиками в царской России. Ножи еще спрятаны, ибо власти еще нет. Настоящая же социалистическая власть приходит не с парламентским большинством, не с национализацией кинопромышленности и даже не с захватом банков: она приходит с ликвидацией буржуазной (демократической, капиталистической, плутократической и вообще реакционной) полиции. Пока существует эта полиция — есть свобода слова и свобода сквернословия. Но нет свободы для ножа.

У Пика и у Торреза нож будет подлиннее. Но может быть и Блюм с Шумахером как-то изловчатся пырнуть своих противников первыми? Это сомнительно. Разными путями пролетарии всех стран идут в единственное место их окончательного объединения — на тот свет, не предусмотренный даже и Карлом Марксом.

Так, по разному пошли и пути двух величайших социалистических победителей в Европе — коммунистов и нацистов. Так, всякая река рождается из дождя и, в конечном счете, впадает в океан. Всякий социализм рождается из ненависти и впадает в могилу. Но по дороге он проходит разные места и делает разные излучины.

В случае с Россией и Германией иронические замашки истории кое-где приняли характер форменного издевательства. Русский социализм вырос из традиционного космополитизма русской интеллигенции и из традиции Империи, включающей в себя полтораста разных народностей. В сущности, космополитическим был и старый режим: царскими министрами были и поляки, и армяне, и немцы, и татары. Германский национал-социализм вырос из шовинистической традиции Пруссии, из национальной замкнутости прусского королевства, из того национального бахвальства, которое, может быть, является только отражением некоего комплекса неполноценности. Во всяком случае, в Германии Вильгельма I-го и II-го никак нельзя представить себе чеха премьер-министра или поляка министра иностранных дел. В России это было в порядке вещей.

Отсюда — русский социализм поднял знамя «трудящихся всех стран», а верхушка коммунистической партии ленинского призыва представляла собою истинное вавилонское столпотворение: были и русские, и евреи, и поляки, и татары, и грузины, и Бог знает, кто еще. Верхушка гитлеровской партии состояла только из немцев. Правда, немцы были тоже какие-то сомнительные, не совсем Райхсдейче, а сам Гитлер германцем и вообще не был. Но, во всяком случае, германский социализм, — в соответствии со всей тысячелетней традицией германского народа, — сразу принял шовинистический характер: раса господ.

Россия Третьего Коммунистического Мирового Интернационала, «родина трудящихся всех стран», к концу войны превратилась в запретную страну для всех трудящихся всех остальных стран. Первое в истории человечества правительство, которое объявило религию — всякую религию — абсолютно несовместимой с существующим строем, воссоздало русский патриархат и в уцелевших от великого атеистического разгрома русских церквах недорасстрелянные священники служат молебны о Сталине.

Германия в конце концов была переполнена иностранцами. Именно германская армия стала поистине армией интернационала: кроме легальных вассалов Гитлера, там были и полулегальные — испанские, французские, бельгийские и прочие добровольные дивизии. Почти любой поляк имел возможность принять германское подданство ценой вступления в армию — во многих случаях это было равносильно спасению и я не слыхал о поляках, которые спасали бы свою жизнь таким путем. Были даже русские дивизии — чем не интернационал?

Хозяйственное различие между СССР и Третьим Рейхом это первое, что бросается в глаза даже поверхностному наблюдателю. Двадцать два года советского властвования — от 1917 до 1939 года — до начала Мировой войны, привели Россию к поистине неслыханному разорению. Шесть лет гитлеровского властвования вызывают споры еще и сейчас. Немцы, ныне сидящие на скудном оккупационном пайке, рассматривают довоенное шестилетие, как время неслыханного расцвета: безработица была ликвидирована, марка была стабилизирована, строились дороги и дома. И ничто не было разорено.

Причины ликвидации безработицы можно искать в общем смягчении мирового кризиса. Я думаю, это будет недостаточным объяснением. Можно искать и в гитлеровском, «плановом хозяйстве». На тему о кризисах, безработице и процветании имеется, кажется, около полусотни разных теорий. Я предлагаю пятьдесят первую. Надеюсь, что она не будет глупее первых пятидесяти.

Тихий грабеж

Российская социал-демократическая партия во главе с товарищем Лениным захватила власть и разогнала Учредительное Собрание. Страна ответила гражданской войной. Мирное завоевание оказалось невозможным. Интеллигенция объявила всеобщую забастовку, рабочие железных дорог угрожали транспортной забастовкой, в столицах сразу стало нечего есть, а на всех окраинах стали формироваться зародыши будущих армий Деникина, Колчака, Юденича, Чайковского и прочих. «Буржуазия» бросала все и бежала — кто за границу, кто в Белые армии.

Немецкий проф. Шубарт в своей книге «Европа и душа Востока» скорбно и иронически пишет: «Когда Наполеон взял Берлин — немцы стали навытяжку, когда он взял Москву, русские подожгли свою столицу». Лев Толстой в «Войне и Мире» мельком описывает деревенского лавочника, который вчера бил своих баб за панические слухи, а сегодня, узнав, что Наполеон действительно приближается, поджег свой дом со всем своим скарбом и ушел в лес: «решилась Расея».

Психология вытяжки и поджога сказалась и в двух внутренних завоеваниях: немцы стали перед Гитлером во фронт, в России загорелся тридцатилетний пожар. Гитлеру подчинились даже и Гогенцоллерны, в России отказал в подчинении Ленину даже мужик. В России Гражданская война прошла до последнего таежного закоулка, нацистам пришлось выдумывать «завоевание власти», полученной совершенно мирным путем. Окончательные результаты подсчитывать еще рано.

Германская и русская, раньше и французская революции, проявили необычайный «динамизм» — тенденцию к мировому утверждению своей идеи. Историки в этих случаях говорят о «стихии», о «горении», об «энтузиазме» и о всяких таких само собой понятных вещах. Мне кажется, что во всех этих «стихиях» основную роль играет все-таки стихия грабежа.

Комиссары французского конвента Францию успели ограбить дочиста. Комиссары русского политбюро — Россию. Комиссары национал-социализма успели подобрать к своим рукам и дома, и мужика, и Круппа. В стихийном процессе этого грабежа более оборотистые энтузиасты успели уже округлить свои капитальцы и оказались склонными к покою и пищеварению. Они достигли своего и они резонно полагают, что вместе с ними достигла своих целей и революция. Их объявляют оппортунистами и отправляют на виселицу (на гильотину или в подвал). Ибо есть же энтузиасты менее оборотистые или менее удачливые, которые столь же резонно скажут: «А мы-то за что кровь свою проливали?» — и станут «углублять революцию».

Всякие революционеры воспитываются в страхе и ненависти и им трудно представить себе, что где-то есть легкомысленные люди, которые не испытывают перед ними, революционерами, ни ненависти, ни страха, которые принимают их, революционеров, не очень всерьез и вовсе не собираются ни судить, ни вешать. Жадность и страх толкают «стихию» на идейную экспансию в мировых масштабах.

Здесь все перепутывается в один клубок: вооружение толкает на экспансию и экспансия требует вооружения. Здесь труден первый шаг, дальнейшее идет автоматически, и, что самое страшное, — неизбежно.

Гитлер и Геринг успели ограбить подданных Третьего Рейха так, что подданные этого и не заметили. Девяносто миллиардов вложены в орудия. Девяносто миллиардов вопиют к небесам о процентах. Что случилось бы с Гитлером и Ко, если быв один прекрасный день удалось созвать мирную конференцию и подписать некий всеобщий договор о разоружении? Тогда пришлось бы перековывать орудия — во что именно? Тогда пришлось бы переписать векселя национал-социалистического государства — но на чье имя? Кто взял бы на себя оплату этих чудовищных векселей? Кто вернул бы шестидесяти миллионам вкладчиков их кровные пфеннинги и марки? Только война, и только победная война, открывала новые Эльдорадо. И только война давала выход из политики тихого грабежа.

В России обстановка сложилась, несколько иначе и грабеж носил несколько иной характер. Я не знаю — врожденное ли это качество или воспитанное, но русский человек питает некоторое безразличие к материальным благам жизни. За последние пятьсот лет страна переживала иностранные нашествия в среднем раз в пятьдесят лет. После таких нашествий, естественно, возникали явления инфляции, девальвации, дефляции и прочих таких вещей. В промежутках между нашествиями случались и другие неприятности, в значительной степени вызванные перенапряжением всех сил народного организма, например, гипертрофия правительственного аппарата. Было и крепостное право, которое ограничивало накопительные тенденции обоих сторон: и мужика, и барина. Мужику не было никакого смысла копить, пока существует крепостное право, все равно барин все отберет. А когда оно перестанет существовать, я все равно все отберу у барина. На такой же точке зрения стояло и дворянство: пока есть крепостной мужик — можно содрать с него, а после него — все равно потоп! Вооруженный разбойник отберет у меня всю мою портативную наличность и бросит меня на произвол судьбы. Вооруженный энтузиаст отберет у меня не только наличность, но и недвижимость и затем, под угрозой ножа, заставит молиться своему уродскому богу, а если я стану молиться не очень убедительно — зарежет и меня без всякого расчета на дальнейшее извлечение из меня какой бы то ни было прибавочной стоимости. Я не хочу восторгаться Аль-Капоне. Но я предпочитаю его и Сталину, и Гитлеру — даже и вместе взятым. Вопрос о выборе между Сталиными Гитлером решается в зависимости от личных и национальных вкусов.

История русского социализма очень похожа на подвиги тех египетских коров, которые съели все и не насытились. Сейчас, впрочем, не особенно благоденствуют и немецкие социалисты. Но у немецких социалистов был все-таки период материального благоденствия — у советских его никогда не было. В СССР царствует некоторое равенство нищеты, этакая спартанская дисциплина завтраков, обедов и ужинов, сапога, штанов и кепок, жилплощади, распределителей и Лубянок — равенство общего бесправия и всеобщей нищеты. Верхи — сыты, низы — вечно голодны, «среднее сословие» качается между сытостью и недоеданием.

В русском коммунизме больше напора. В немецком — больше расчета. В немецком — больше воровства, в русском — больше расстрелов. Думаю, что для писателя-психолога, вот, вроде Достоевского, русский коммунист безмерно интереснее.

Русский коммунист действовал по египетски-коровьему принципу: сожрал все, сам остался голодным и привел страну в такое состояние, что даже и нацистам грабить было нечего. Грабила Германия, как государство: вывозила хлеб. Но хлеб, как объект личного грабежа, не имел никакой ценности. Для личного обогащения грабить было нечего. Служба на востоке означала для германского нациста нечто вроде ссылки. Служба на западе — определенную привилегию. На востоке было опасно, холодно и голодно. На западе были и бриллианты, и золото, и картины, и меха, были винные погреба и старинная мебель, были доллары и акции. На востоке ничего этого не было. Русские предшественники германских социалистов хозяйничали здесь уже двадцать пять лет. Все ценности России ушли заграницу для стройки оружия мировой революции, для оттачивания ножей, устремленных в животы мировой буржуазии. Но, когда наступила война, выяснилось, что ножи советского производства и плохи, и их мало, что чудовищное разграбление страны было произведено более или менее впустую, и что приходится идти на поклон к той же мировой буржуазии, которая снабдила оружием одних социалистов против других социалистов. Таким образом, великий четверть-вековой грабеж земли русской оказался, в конечном счете, только разбазариванием.

Остался голоден даже и коммунист. Если это и может служить утешением, то только очень небольшим.

Мне было трудно сформулировать: в чем именно заключается моральная разница между русским коммунистом и немецким нацистом. Лично для меня русский коммунист гораздо отвратительнее, чем немецкий нацист. Но это приходит вовсе не вследствие того, что нацизм лучше коммунизма или наоборот. Это вопрос чисто личного отношения: так изо всего семейства обезьян самыми отвратительными нам кажутся самые человекообразные, они слишком уже близки к какой-то злобной карикатуре на «гомосапиенс»-а.

География и подготовка

Социализм не отменил ни истории, ни психологии народов. Германская революция и конец германской революции все-таки повторяют основные психологические мотивы «Песни Нибелунгов». Итальянская революция и конец ее все-таки смахивают на оперу — или, если хотите, на балаган: плащи, заговоры, предательства, и последнее убежище Муссолини — в каком-то декоративном горном гнезде, откуда его сценически спасают рыцари германской Люфтваффе — все это как-то не очень серьезно. Так и кажется, что вот, все эти сценические герои и злодеи, теноры и басы, снимут с себя подвязанные бороды, смоют оперный грим и пойдут в тратторию пить жидкое вино и хвастаться еще более жидкими победами. Последний акт берлинской песни о Нибелунгах все-таки достигает насыщенности древне-греческой трагедии: под пылающими развалинами Берлина, без пяти минут «мировой столицы», Великий Вождь Великой Страны засовывает в рот ствол револьвера, а последние дружинники готовят ему погребальный бензиновый костер. И вместе с вождем, как и в древние времена, приносятся в жертву его кони (Геббельс) и жены (Ева Браун). Воины взрывают последнее золото (мосты) Рейна и Эльбы, жгут склады хлеба и консервов, чтобы не досталось никому. Во всем этом есть свое зловещее величие. Но Муссолини, переодетый в бабье платье, пойманный по дороге, как мелкий воришка, убитый и выставленный на оплевывание лаццарони — это смесь Борджиа и Боккачио, смесь похабщины и крови, балагана и застенка. В русской революции незримо, но ощутительно присутствует дух монгольских орд — дух дикой конницы, вооруженной самой современной техникой управления — по тем временам китайской техникой.

Все три революции — русская, итальянская и германская, как полтораста лет тому назад и французская революция, поставили себе «общечеловеческие цели» — цели ограбления, по мере возможности, всего человечества. Принимая во внимание наличие океанов и прочих водных преград «все человечество» эквивалентно в этом случае Европе. Французской революции удалось ограбить почти все. Это же удалось и германской революции. Не знаю, удастся ли русской. Революционные армии Карно, полученные Робеспьером в наследство от старого режима, были все-таки лучшими армиями Европы тех времен, как германские армии Вильгельма II и Гитлера были, вероятно, лучшими армиями Европы наших лет. Красная армия, несмотря на полное восстановление погон, традиций и уставов царской армии — это еще Сфинкс, облизывающийся на своего очередного Эдипа. Гитлера она кое-как съела — правда, не без посторонней помощи. Но если бы Гитлер проявил хоть чуть-чуть больше догадливости — Красная армия перестала бы существовать уже в 1942 году — она перебежала бы (перешла бы) на сторону любого русского, но антибольшевистского правительства. Адольф Эдип не разгадал загадки — и был проглочен. Сегодняшние мирные конференции переполнены очередными Эдипами. А Сфинкс, проглотивший Гитлера, остался еще более голодным, чем он был до этого пиршества. Говоря очень схематично — в России было достаточно простора для разбоя, в Германии внутренне-разбойные возможности были сильно ограничены. В России был, так сказать, «размах», в Германии — расчет. В России социализм грабил «внутренние ресурсы» страны, Германия нацеливалась больше на внешние… Но над обеими странами развивался один и тот же кроваво-красный стяг революции, правда, со свастикой в Германии и с серпом и молотом — в России: нужны же какие-то опознавательные различия, чтобы в братских объятиях пролетариев всех стран всадить свой нож, по крайней мере, не в свою собственную спину…

Но все это, в сущности, второстепенно: Гитлер вместо Сталина, Гестапо вместо НКВД, «организация Европы» вместо «мировой революции» и Дахау вместо Соловков. Да, поразительно сходство двух режимов в двух странах, так непохожих друг на друга. Да, поразителен параллелизм развития всех трех великих революций: французской, русской и германской. Но самое поразительное и самое страшное — это общность того человеческого типа, который делает революционную эпоху, той «массы», которая вздымается на гребне революционной волны — и прет к своей собственной гибели.

Жулики и масса

Люди, которые прочно уселись на престолах университетских кафедр, люди, которые пишут книги «для избранных» и поучают нас, грешных мира сего, любят оперироватъ терминами «масса», «стихия», «народ». В исторической публицистике очень тщательно разработан этот, в сущности, довольно нехитрый трюк: вместо deus ex machina, который в нужный момент появляется сквозь люк в полу эллинской сцены, — сквозь дыры исторической аргументации выскакивает «масса», «стихия» и прочее. Эта масса действует разумно, пока она следует предписаниям данного историка, философа, публициста и перестает действовать разумно, когда эти предписания проваливаются, что случается с истинно унылой закономерностью. В зависимости от политических вкусов данного автора, эта масса снабжается разными прилагательными: говорят о «трудящейся массе» и говорят о «некультурной»; говорят о «слепой массе» и говорят о «стихии революции»; говорят о «пролетарских массах», несущих миру новое евангелие, но говорят и о «черни», «плебсе» и толпе. Прилагательные эти слегка меняются: так, до февраля 1917 г. для русской интеллигенций русская «масса» была «богоносцем» — до тех пор, пока она «свергла самодержавие»; после свержения Керенского — масса перестала быть богоносцем и превратилась в «толпу». В дальнейшей своей эволюции масса стада чернью и плебсом, и вообще отбросами человечества. Постепенную смену прилагательных можно легко проследить по описаниям хотя бы того же Ив. Бунина. В дни его сотрудничества с Лениным русский народ был, конечно, «богоносцем», правда, атеистическим, но все-таки богоносцем. После победы Ленина тот же народ таинственным образом стал просто сволочью, для которой нужны «пулеметы, пулеметы и пулеметы». Потом тот же народ оказался «спасителем отечества» и «устроителем нового мира». Ивана Бунина я беру в качестве персонификации русской интеллигенции, самой современной и классической революции. Можно взять и другой пример: Адольфа Гитлера. Пока германская масса перла к Сталинграду и Аль-Амейну — она была сливками человечества. Когда ее поперли от Стапинграда и Аль-Амейна — она оказалась отбросом истории: так ей и нужно. Карлейль восторгался французской массой, пока наполеоновская «личность», сидя на этой массе, перла на Москву, и перестал восторгаться, когда масса, окончательно улегшись костьми на русской земле, предоставила Наполеону расхлебывать и Лейпциг, и Ватерлоо. Но русский пример является все-таки самым классическим и самым современным. Об Ив. Бунине я только что говорил, но Ив. Бунин является художником, а, как известно, для художника писаны не все законы: «ветру и орлу, и сердцу девы нет закона — таков и ты, поэт: и для тебя закона нет». Но есть люди, для которых законы, по крайней мере, «законы общественного развития», должны были бы существовать: за исследование именно этих законов, мы, налогоплательщики, платим деньги этим людям, что-то должны они уж знать!

Русская интеллигенция занималась, по преимуществу, «исследованием законов общественного развития» — правда, преимущественно по немецким шпаргалкам. Не будем обижаться: самый красивый профессор не может дать больше того, что он имеет, а имеет он очень мало. Во всяком случае, такие величины первого ранга, как проф. П. Милюков и проф. Н. Бердяев что-то, кажется, должны были бы знать о «массе», которая «решает историю», или, по крайней мере, «делает историю», — ту историю, которую эти люди изучали профессионально. Проф. Бердяев начал свою научную карьеру с проповеди марксизма, потом перешел в монархизм и призывал возвратиться к феодализму — и, пока что, закончил сталинизмом. В промежутках он разыскивал разных богов — кажется, не нашел ни одного долговременного. Проф. Милюков совершал колебания менее широкой амплитуды: он всю свою жизнь нацеливался на министерский пост, а когда с этого поста «масса» его вышибла, то она оказалась «некультурной», «отсталой», политически безграмотной и вообще несозревшей для тех рецептов, которые ей давали: Бунин, Бердяев, Милюков, Керенский, Ленин, Троцкий, Сталин, Бухарин и еще человек пятьсот. Вообще, масса действует провиденциально, пока она катится как раз до той ступеньки, которая была научно предуказана Буниным, Лениным, Бухариным и прочими пятью сотнями исследователей законов общественного развития. И становится дурой в порядке «углубления революции», кувыркается все ниже и ниже — до подвала включительно.

Можно бы, конечно, сказать: если русская масса оказалась «некультурной» и «несозревшей», то это прискорбное обстоятельство исследователи законов общественного развития должны были бы учесть еще ДО революции. Можно бы сказать и другое: масса какою была, такой и осталась; всякая масса — русская, немецкая, цыганская и прочая. Нельзя же себе представить, чтобы десятки и сотни миллионов могли бы менять своих богов, программы, желания, убеждения, навыки и прочее с такой потрясающей маневренной способностью, как это делали исследователи законов общественного развития. В общем, нужно констатировать, что масса надула их всех. Сейчас она собирается надуть даже и коммунистов. Не будем слишком оптимистичны: даже и коммунисты будут перевешаны не все. Останутся какие-то диалектически-материалистические профессора, которые тоже будут жаловаться на несознательность массы, отринувшей сталинский вариант социалистического рая, а уж какой научный был рай!

Сейчас мы присутствуем при поистине «всемирно-историческом зрелище», при полном провале всех теорий, прогнозов, профессоров, философов, исследователей исторических законов и законодателей истории: все пошло ко всем чертям. Масса надула всех: и Милюкова, и Гитлера, и Шпенглера, и Муссолини, и Гегеля, и Маркса. Она возвращается к Забытому Автору, ибо Забытый Автор есть единственная строго научная основа построения человеческого общества. Мы присутствуем при грандиозном провале всех книжных попыток построить живую жизнь. Вместо «научно» сконструированного рая, мы попали если не совсем в ад, то, по крайней мере, на каторгу. Это есть факт. Никакой исследователь законов общественного развития, если он не вооружен вполне уж стопроцентным бесстыдством, не вправе оспаривать этого противопоставления: что нам всем было научно обещано на рассвете европейского социализма и где мы все сидим при его реализации. Что нам всем обещали и куда нас всех привели философы, профессора, гении, вожди и прочие и что мы, масса, вправе думать обо всех них.

Моя книга, как читатель, вероятно, уже заметил, носит не только ненаучный характер, — она носит антинаучный характер. Или, точнее, я утверждаю, что вся сумма «исследования законов общественного развития» — не есть наука, это только подделка под науку, это есть торговля заведомо фальсифицированными продуктами. В средние века «философия была служанкой богословия». Теперь она стала потаскухой политики и каждая уважающая себя политическая партия имеет на своем содержании такую философию, какая соответствует ее финансовому состоянию. Но из тротуарного брака Вождя с философией рождается дальнейшее сифилитическое потомство, уроды, одержимые паранойей, в больном воображении которых станут возникать новые законы общественного развития и новые рецепты устроения моей жизни, жизни «массы». Будут вычерчиваться новые прокрустовы ложа, на которых вожди и философы будут то ли растягивать мои суставы, то ли отрубать мои ноги, а я этого, по культурной отсталости моей, — никак не хочу. И я полагаю, что свежий опыт философской вивисекции, который я — вкупе с пятьюстами миллионами остальных европейцев — переживаю на своих собственных позвонках, дает мне право на обобщение, которое еще лет тридцать тому назад могло бы показаться совершенно неприличным. Это обобщение сводится к тому, что «масса», «народ», «толпа» и прочее состоит из разумных и порядочных людей, и что вожди и философы вербуются из сволочи и дурачья. Я утверждаю, что средний француз, немец или русский, неспособен на такое нагромождение предательства, бесчестности и зверства, на какое оказались способными Робеспьер, Сталин и Гитлер. И что никакой средний француз, немец или русский не станет устраивать своей личной жизни по Дидро, Ницше или Марксу. Что никакой средний француз, немец или русский не станет менять своих убеждений или верований с такой потрясающей легкостью мыслей и совести, с какою это делали французские, немецкие или русские властители дум и творцы систем. Я не имел удовольствия разговаривать с современниками Консьержери, но я по личному опыту знаю, что всякому немцу все-таки стыдно за Бельзен и Дахау, как всякому русскому все-таки стыдно за Соловки и Лубянку. Что при всяком среднем французе, немце и русском — при всех наших слабостях и недостатках, есть еще человеческая совесть, есть все-таки воспоминания о Забытом Авторе и есть все-таки представление о том, что можно и чего нельзя, что допустимо и что все-таки недопустимо и что есть уже преступление. В философии — по крайней мере в социальной философии, преступления нет. Есть «историческая неизбежность». В поступках Вождя преступлений тоже нет: есть историческая необходимость. Они философы и вожди — они стоят над моралью, они «по ту сторону добра и зла». И они, — философы и вожди, — автоматически подбирают вокруг себя тех дядей, которые вот только этого и ждали и жаждали, как бы очутиться «по ту сторону добра и зла», по ту сторону всяких религиозных, моральных и даже уголовных запретов. Эти дяди и подбираются. Они жгут, грабят и режут; и перепуганные философы, бегущие куда глаза глядят от своих собственных посевов, объявляют сборище этих подонков «массой», «народом» или даже «нацией».

Сейчас, после опыта целых трех революций, все должно было бы стать очевидным — по крайней мере для нас, для массы, для плебса, для экспериментальных кроликов, растянутых на прокрустовом ложе философии и вождизма.

Робеспьер вырос из Вольтера, Дидро и Руссо, Франция была залита кровью — залила кровью почти всю Европу и закончила свою победоносную эпопею в Париже, и сейчас, на наших глазах, из когда-то первой нации в мире — стала второстепенным государством, с фактически вырождающимся населением, с полным разбродом внутренней жизни страны.

Гитлер вырос из Гегеля, Нищие и Шопенгауэра, залил кровью и Европу, и Германию, привел страну к неслыханному поражению и, покончив жизнь самоубийством, оставил свою «высшую расу» разодранной в клочки оккупационных зон.

Сталин и его наследники выросли из Маркса, Чернышевского и Плеханова — залили кровью свою страну и кое-какие из соседних, и стоят перед той же альтернативой, перед какой стояли якобинцы Франции и нацисты Германии: или мировая власть, или виселица.

Три величайших человеческих общежития мировой истории — Рим, Россия и англосаксонское коммонуэлльс (включая в него и САСШ) были построены без философии и без вождей: они строились нами, массой — Иванами, хорошо помнящими свое родство, Джонами-Налогоплательщиками и Агриколами-землепашцами. Средними людьми, чтившими отца своего и мать свою и не пытавшимся усесться по ту сторону добра и зла.

Это есть историческая очевидность. Философы и историки будущего сделают все от них зависящее, чтобы замазать эту очевидность сотнями новых теорий и тысячами новых передержек, чтобы притушить нормальную человеческую совесть, затуманить простой здравый общечеловеческий смысл «массы», чтобы собрать под свои новые знамена новых пассажиров для новых путешествий по ту сторону добра и зла. Пассажиры, вероятно, найдутся. Они с таким же правом будут названы массой, с каким философия именует себя наукой. И они будут претендовать на ножи с таким же упорством, с каким философия будет претендовать на рецепты.

Потом появятся новейшие профессора новейшей революционной истории. Позднейшим поколениям они будут говорить о великих духовных прорывах, о героике революционных лет, о великих идеалистах, которым мы, «масса», подрезали их вдохновенные крылья, уселись тяжким, мещанским грузом на их порывы и испортили им всю их революционную, музыку. Говоря короче, будущие профессора истории будут врать так же, как врали прежние. И снова будут созидаться легенды о великих людях и эпохах, и о мещанском болоте, в котором погибли и великие эпохи, и великие люди.

Пир богов

В русской поэзии есть строчки, в которых как бы концентрировалось вот это революционно-героическое настроение:

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые

Его призвали Всеблагие,

Как собеседника на пир.

Мысли такого рода в русской поэзии являются исключением: из всех видов духовного творчества России — поэзия была самым умным, во всяком случае, совершенно неизмеримо умнее русской философии и публицистики. В другом месте я привожу параллельно прогнозы философов, историков и публицистов, и синхронические им предупреждения поэтов. Таблица получается поистине удручающая. Так что строки о пире всеблагих являются исключениями. Однако, именно они декламировались в те предреволюционные годы, когда университетские стада России мечтали о блаженстве роковых годов и готовили это блаженство для себя и для своей страны. В результате их усилий мы, наше поколение, попали на этот лир богов — на пир голода и расстрелов, тифов и вши, Соловков и Дахау. На столе этого пира появились и обглоданные человеческие кости: в некоторые из «роковых минут» участники пира занимались людоедством. Наш пиршественный слух услаждала музыка артиллерийской канонады, грохота обрушивающихся домов, шипенье того пара, которым Гитлер ошпаривал евреев, и выстрелы тех наганов, которыми Сталин ликвидировал буржуев. Вообще, всеблагие постарались доставить нам удовольствие — и за наши же деньги. А также и за деньги будущих поколений.

Наполеон, чистокровный корсиканец, так сказать, Аль-Капоне европейской истории, начинает свои политические мечты с проектов истребления всех французов на Корсике — он по тем временам был итальянским патриотом. Потом он слегка изменил свой патриотизм: вместо истребления французов предлагал в своих якобинских брошюрах истребление только французских «тиранов». Первые свои грабежи он начал в Италии; итальянский патриотизм был так же забыт, как и якобинские брошюры. Его подвиги обошлись Франции в 4,5 миллионов мужчин — Франция имела тогда всего 25 миллионов населения. Цвет нации гиб не столько на полях сражений, сколько в болезнях походов. Не от этого ли страшного кровопускания идет физическое вырождение этой, может быть, самой талантливой нации мира? «Слава Франции» кончилась парадом союзных войск в Париже, и после этой славы Франция не оправилась никогда: Париж был сдан в 1814, в 1871, в 1940, а в 19-14 только русская жертва на полях Восточной Пруссии спасла LA VILLE LUMIERE от очередного иностранного парада. Сто тридцать третье правительство Третьей республики (сейчас — уже четвертой), наследницы ста пятидесяти лет революционных шатаний и политической беспризорности. И за все это — Пантеон? Более великого благодетеля прекрасная Франция так и не могла разыскать?

Об Адольфе Гитлере у меня тогда еще не было достаточной информации, но в голову лезли тревожные мысли об Иосифе Сталине — одном из очередных распорядителей очередного пира богов: а что, если в Пантеоне Успенского собора в Кремле этак в 2000 году будет стоять такая же гробница, окруженная знаменами Кронштадта, Ярославля, Севастополя, Новороссийска и Соловков — победы Сталина над матросами, солдатами, офицерами, крестьянами и прочими… Сталинграда тогда еще не было, но ведь и Наполеон начал не с Аустерлица, а с Тулона? И наполеоновские капралы, начав в скромных чинах и скромных масштабах лионские, марсельские и тулонские грабежи, ведь не сразу получили маршальские жезлы и доступ к сокровищницам Рима, Вены и Москвы? Идеи французской революции, пронесенные на наполеоновских знаменах от Мадрида до Москвы? Что осталось от них, кроме литературной декламации и метрической системы мер в Европе? Самый элементарный анализ социальных взаимоотношений в мире до и после французской революции показывает с полной наглядностью: великая французская революция имела огромное влияние на литературное хозяйство Европы. На все остальные виды человеческой деятельности она не имела никакого влияния. Конституция САСШ была построена на старой английской традиции — и, как и английская — держится до сих пор. С крепостным правом в России монархия начала бороться до 1789 года и кончила через 72 года после этой даты. Феодализм во Франции погиб в ночь на 4 августа, феодализм в Европе остался, как и был — и жил, и умер совершенно независимо от идей 1789 года. В Германии его остатки, кстати, ликвидировал только Гитлер. И если над наполеоновской гробницей «склоняются знамена», то почему им не склоняться над гитлеровской? И почему будущим историкам не восторгаться идеями 1933 года, знамена которых тоже ведь прошли по всей Европе?

Канонизация одного героя мировой истории создает почву, на которой вырастают другие. Хвалебные оды одной революции создают психологические предпосылки для других революций. Романтический грим революционных подвигов действует, как боевая раскраска индейцев, — школьники мировой истории восторгаются романтикой и забывают о «столбе пыток». А также о гибели племен, культивировавших добродетели томагавка, как и снимавших скальпы со своих «классовых врагов». И нет до сих пор такого учебника истории, который, подведя самые бесспорные итоги «великим переворотам мира», сказал бы всем начинателям новых революций:

«Дорогие мои ситуайены, товарищи, геноссы и камрады! На основании статистических данных о предыдущих революциях, начинатели новой не имеют почти никаких шансов выбраться из нее живьем. И нет никаких шансов не потерять в ней отца, брата, жену или дочь. Нет никаких шансов уйти от голода, грязи, расстрелов и унижений революционного процесса. Правда, если вы попадете в разряд тех двух-трех процентов начинателей, которых не постигла судьба Дантона, Рема, Троцкого и прочих, тогда, при крайней степени Моральной нетребовательности, вы сможете считать себя в выигрыше: к вам по наследству перейдут штаны вашего расстрелянного брата, правда, без революции вы купили бы за это время сто пар штанов. Но вот эти наследственные штаны вы можете одевать в славную годовщину гибели вашего брата: 14 июля, 25 октября или 9 сентября. И хвастаться завоеваниями революции — штанами, ею для вас завоеванными у вашего брата. Вашей точки зрения, по всей вероятности, никто опровергать не будет, ибо ваш брат давно уже сгнил…»

Все это могли бы и должны были бы сказать нам наши учителя: философы и социологи, профессора и публицисты. Могли бы и должны были бы перечислить и завоевания революции: гибель около пяти миллионов населения во Франции, около десятка миллионов в Германии, около полусотни миллионов в России. Могли бы рассказать о женщинах Франции, России и Германии, стоящих в очередях за куском хлеба и с этим куском хлеба в очередях у тюремных дверей, чтобы кое-как накормить отцов, мужей, братьев, сыновей, или узнать, что и они уже «завоеваны революцией» и отправлены на окончательный пир богов, — на гильотину, плаху или к стенке. Могли бы и должны были бы рассказать не об оперных местах и выдуманных позже афоризмах, а о бесконечных унижениях каждого дня революционного процесса. Могли бы и должны были бы не звать к повторению «пира богов», а честно и серьезно предупредить нас, молодежь: если вы не хотите, чтобы ваши жизни были изувечены и растоптаны революцией, чтобы ваша родина была разорена изнутри и разгромлена извне — не ходите в революцию, не помогайте ей, не призывайте из уголовного подполья вашей страны зловещих людей, вооруженных длинными ножами и короткой совестью, не ройте братских могил самим себе!»

Что же делать? Ганнибал, вероятно, величайший военный гений мировой истории, погубил Карфаген. Два других гения — Робеспьер и Наполеон — разгромили Францию. Третья пара — Бисмарк и Гитлер — доконали Германию. Во что еще обойдется России четвертая пара гениев — Ленин и Сталин?..

Исходя именно из этих соображений, в одной из своих статей я обронил фразу, которая мне впоследствии, в Германии, дорого обошлась: «Гении в политике — это хуже чумы». Гитлер, говорят, принял это на свой счет, и мне пришлось объяснять в Гестапо, что я имел в виду только гениев марксизма. И вообще — нельзя же придираться к парадоксу! Но это все-таки не парадокс. Гений в политике — это человек, насильственно нарушающий органический ход развития страны во имя своих идеалов, своих теорий или своих вожделений — не идеалов массы — иначе масса реализовала бы эти идеалы и без гениев, время для этого у массы есть. Несколько гиперболически можно было бы сказать, что «гений» врывается в жизнь массы, как слон в посудную лавочку. Потом — слона сажают на цепь, а владелец лавочки подбирает черепки. Если вообще остается что подбирать. Потом приходят средние люди, «масса», и чинят дыры, оставшиеся после слоновьей организации Европы или мира. Как после Робеспьера и Наполеона пришли средние люди Питт и Александр I, так после Гитлера и Сталина придут англосаксонские страны, руководимые «массой», средними людьми, не имеющими никаких новых ни теорий, ни идей, ни даже «философии истории», почтенные «patres familias» — «мещане», с точки зрения завсегдатая любого кабака, и винного, и политического. И тогда для профессоров истории наступает «эпоха черной реакции» — никто никого не режет, и писать не о чем.

Зловещие люди

Социалистические теории и утопии свою основную ставку ставят на равенство, универсальное и всеохватывающее равенство, по мере возможности, во всем: в труде и отдыхе, в быте и заработке, даже в красоте, здоровье, силе и любви. Если рассматривать вопрос о равенстве с точки зрения простого, «мещанского» здравого смысла, то можно будет, как мне кажется, установить тот довольно очевидный факт, что к равенству стремятся и будут стремиться люди, которые стоят ниже некоего среднего уровня данной страны и данной эпохи. Те, кто занимает места на среднем уровне, тоже будут к чему-то стремиться — но уже не к равенству, а к превосходству.

Неравенство людей мы должны признать, как совершенно очевидный биологический факт: Гете и Ньютон все-таки никак не равны туземцу Огненной Земли — неравны всей суммой своих наследственных задатков. Жизнь строится не на стремлении к равенству, жизнь строится на стремлении к превосходству. Если вы установите закон, согласно которому все футбольные команды мира должны играть одинаково и все дискоболы мира должны кидать диск только на 35 метров — то спорт прекратит бытие свое. Равенство в заработной плате («уравниловка»), которую большевики одно время ввели в промышленности, подействовала на эту промышленность, как тормоз на все четыре колеса: потом пришлось бросить уравниловку и расстреливать идеалистов равенства. Как и во всех областях жизни, социализм, с истинно потрясающей быстротой, превращается — почти по Гегелю — в свою противоположность. На базе теоретического равенства сейчас создалось такое положение, когда один Гениальный Вождь Народов, окруженный дружиной уже раскрытой и еще не раскрытой сволочи (Троцкий, Бухарин, Молотов и проч.) бесконтрольно властвует над почти двухсотмиллионым стадом (трудящиеся). Но все это делается, конечно, во имя свободы, равенства и даже братства — по Каину и Авелю.

Равенства нет и быть не может: оно означало бы полную остановку жизни. Но если мы признаем наличие неравенства со знаком плюс, то мы обязаны признать и наличность неравенства со знаком минус. Если есть люди, стоящие выше среднего уровня, то есть и люди, стоящие ниже — есть какой-то слой умственных и моральных подонков. Большинство человечества находится где-то посередине между Геркулесом и кретином. Это большинство не строит ни науки, ни искусства, почему «гении» склонны обзывать его стадом. Но это большинство строит человеческое общежитие во всех формах, начиная с семьи и кончая государством. Формы этого общежития никогда не соответствовали и никогда не будут соответствовать всем желаниям этого большинства, но они соответствовали и будут соответствовать его силам. Эти формы выковываются сотнями миллионов людей на протяжении сотен лет. Чудовищная сложность человеческих взаимоотношений, характеров, стремлений, борьбы за хлеб и борьбы за самку, борьбы за власть и за значительность («Гельтунгстриб») — все это в течение веков проверяется ежедневной и ежечасной практикой и отливается в более или менее законченный быт.

Все это строится грубо эмпирически. И все это не устраивает и «гениев политики», ибо это не соответствует их идеалам и теориям, все это не устраивает и подонков, ибо все это не соответствует их силам и вожделениям. Именно поэтому между гениями политики и подонками биологии устанавливается некая entent cordiale — гении ничего не могут ниспровергнуть без помощи подонков, подонки не могут объединиться для ниспровержения без помощи гениев. Гении поставляют теории, подонки хватаются за ножи. В подавляющем большинстве случаев, — может быть, и во всех случаях, — гении политики, философии и прочего не имеют никакого представления о реальной жизни; им подобает жить в состоянии гордого «splendid insolation»: ты царь — живи один. И в одиночестве разрабатывать теории, предлагаемые впоследствии: теоретически — «массе», практически — подонкам. Максимальный тираж имеют теории, предлагающие ниспровержение максимального количества запретов и в минимально короткий срок.

Из опыта трех великих революций европейского континента можно установить тот факт, что революция развивается параллельно с проституцией. Франция перед 1789 годом переживала так называемый «галантный век». Россия и Германия наводнялась порнографией. Порнографическая и социалистическая литература подавляла все остальные виды печатного слова. В той и в другой были, разумеется, и свои «оттенки». Наиболее приличная часть литературы, трактовавшая «проблемы пола», воевала за «свободу любви» — об этом писали и Ибсен, и Бабель, и многие другие. Та «мещанская мораль», которая запрещает незамужней девушке иметь ребенка — объявлялась варварской, поповской, капиталистической и вообще реакционной. Философия, литература и публицистика взяли под свою защиту «девушку-мать». По этому поводу было сказано много очень трогательных слов.

За «революцией пола» пошли половые подонки, иначе, конечно, и быть не могло. Так кто же пошел за революцией вообще? Какие «массы» «делали революцию» и в какой именно степени «народ» несет ответственность за Консьержери, Соловки и Дахау?

Я до сих пор — почти тридцать лет спустя, с поразительной степенью точности помню первые революционные дни в Петербурге — нынешнем Ленинграде. Эти дни определили судьбы последующих тридцати лет, так что, может быть, не очень мудрено помнить их и по сию пору. Причины Февральской революции в России очень многообразны — о них я буду говорить позже. Но последней каплей, переполнившей чашу этих причин, были хлебные очереди. Они были только в Петербурге — во всей остальной России не было и их. Петербург, столица и крупнейший промышленный центр страны, был войной поставлен в исключительно тяжелые условия снабжения. Работницы фабричных пригородов «бунтовали» в хлебных хвостах — с тех пор они стоят в этих хвостах почти тридцать лет. Были разбиты кое-какие булочные и были посланы кое-какие полицейские. В городе, переполненном проституцией и революцией, электрической искрой пробежала телефонная молва: на Петербургской стороне началась революция. На улицы хлынула толпа. Хлынул также и я.

На том же Невском проспекте, только за четыре года до «всемирно-исторических» февральских дней, медленно, страшно медленно двигалась еще более густая толпа: в 1913 г. Санкт-Петербург праздновал трехсотлетие Дома Романовых, толпа вела под уздцы коляску с Царской Семьей, коляска с трудом продвигалась вперед. Сейчас, в 1917 году — тот же Невский, такая же толпа, только она уже не ликует по поводу трехсотлетия Дома Романовых, а свергает, или собирается свергать монархию, которая при всех ее слабостях и ошибках просуществовала все-таки больше тысячи лет. Подозревала ли толпа 1917 года все то, что ее ждало на протяжении ближайших тридцати лет?

Можно сказать несколько слов о непостоянстве массы, толпы, плебса. Но можно сказать и иначе: в двухмиллионном городе можно наблюдать десять разных пятидесятитысячных толп, составленных из разных людей и стремящихся к совершенно разным деяниям. Можно собрать толпы на открытие общества и можно собрать толпу на разграбление винокуренного завода. В обоих случаях толпа не будет состоять из одних и тех же людей.

На Невском проспекте столпилось тысяч пятьдесят людей, радовавшихся рождению революции, конечно, великой и уж наверняка бескровной. Какая тут кровь, когда все ликуют, когда все охвачены почти истерической радостью: более ста лет раскачивали и раскачивали тысячелетнее здание, и вот, наконец, оно рушится. Можно предположить, что все те, кто в восторге не был — на Невский просто не пошли. Точно так же, как четыре года назад не пошли те, кто не собирался радоваться по поводу трехсотлетия Династии.

Бескровное ликование длилось несколько часов, потом где-то, кто-то стал стрелять — толпа стала таять. Я, по репортерской своей профессии, продолжал блуждать по улицам. Толпа все таяла и таяла, остатки ее все больше и больше концентрировались у витрин оружейных магазинов. Какие-то решительные люди бьют стекла в витринах и «толпа грабит оружейные магазины».

Мало-мальски внимательный наблюдатель сразу отмечает «классовое расслоение» толпы. Полдюжины каких-то зловещих людей — в солдатских шинелях, но без погон, вламываются в магазины. Неопределенное количество вездесущих и всюду проникающих мальчишек растаскивает охотничье оружие — зловещим людям оно не нужно. Наиболее полный революционный восторг переживали, конечно, мальчишки: нет ни мамы, ни папы и можно пострелять. Наследники могикан и сиуксов были главными поставщиками «первых жертв революции»: они палили куда попало, лишь бы только палить. Они же были и первыми жертвами. Зловещие люди, услыхав стрельбу, подымали ответный огонь, думаю, в частности, от того же мальчишеского желания попробовать вновь приобретенное оружие. Зеваки, составлявшие, вероятно, под 90 процентов «толпы», стали уже не расходиться, а разбегаться. К вечеру улицы были в полном распоряжении зловещих людей. Петербургские трущобы, пославшие на Невский проспект свою «красу и гордость», постепенно завоевывали столицу. Но они еще ничем не были спаяны: ни идеей, ни организацией; над этим, с судорожной поспешностью и на немецкие деньги, в подполье работали товарищи товарища Ленина, — сам он был еще в Швейцарии.

Страницы

предыдущая                     целиком                     следующая