Рассказ не скажу цыпкин

В редакцию эмигрантской газеты “Русский Запад”, зашел простодушного вида мужичок, чтобы дать объявление о том, что он занимается грузоперевозками.

Работа в редакции шла полным ходом. Создавались нехитрого дизайна рекламные объявления, а меж ними вставлялись ворованные из российской прессы заметки. Ну, это чтобы рекламный буклет выдать за газету. Издатель Данила Чмаковский всем говорил, что он журналист и член Союза писателей. Диплома и статей его никто не видел, но верили. Дыма ведь без огня не бывает.

В эмиграции редко встретишь простого человека. Половина – кандидаты наук, половина – бывшие генеральные директора. Как в СССР помещалось такое количество высокообразованного начальства – непонятно. И главное, встретишь такого – нипочем не поймешь, что образован. Пишет он обычно “мебелированная квартира”, “в ообщем”, а говорит “шо” и “шобы”, но снисходительно посмеивается: “Это у нас русский уже ушел, а английский ещё не пришел”.

Вот и у Чмаковского, который выбрал для себя называться журналистом и писателем, русский язык не просто ушёл, а сбежал как неверная жена с цыганом.

— Ты этой клизьме звонила? – спрашивал он рекламного агента Цыпкина. – Ну, той, что стельками ортопедическими торгует.

— Сказала, скоро сделает пеймент*. Я её предупредил, что если не оплатит, то мы заканселим ее рекламу.

— Не заканселим, а канселлируем**! – возмутился Чмаковский. – Говори по-русски!

Раздосадованно, он вперился взглядом в экран висящего на стене телевизора. Показывали фильм о принцессе Диане. Издатель долго молча смотрел.

— Шо она за человек? – наконец, возмутился. – Такой кипиш развела вокруг измены мужа… Я бы на её месте пришел к королеве и сказал прямо: “Мама, шо происходит?! Мама!”

Новенькая сотрудница, всего месяц назад приехавшая из Тулы, и даже еще не получившая вида на жительство, отвернулась, улыбаясь.

— Смеешься? – нахмурился Данила. – Погоди, я вот в министерство иммиграции напишу и тебя, клизьму, живо отсюда выставят…

Сотрудница сжалась. Остальные с насмешкой на неё посмотрели. Они узнали её тайну – что она без канадских документов, и теперь, если что пойдет не так, могут стукнуть.

В Канаде гражданская сознательность поощряется. Увидел что где не так, сообщи. Если кто не по средствам живёт – в налоговую. Если кто с женой громко ругается – в полицию. Так как домашнее насилие налицо. А можно туда и сюда, если человек очень уж не нравится. Удобно!

— Почему вы так со мной разговариваете? – спросила девушка.

— Да потому что я г…! И все знают, что я г…! – взорвался Чмаковский.

Это её как-то сразу успокоило. Видимо, совпало с предположениями.

— Это ты в России была журналистом, а здесь ты никто, поняла? – пояснил издатель. Он подошел к ее столу и взял лежавшую на нем свою газету. Она недавно потолстела на восемь страниц.

— Вот это я понимаю! Берешь в руки – маешь вестч! – сказал Чмаковский, взвешивая газету на руке.

В дверном проеме нарисовалась Фаина Рататуйская. Пожилая дама с пышной рыжей гривой, обильным макияжем, в норковой шубе до пят, занималась тем, что привозила в Канаду артистов из России.

Фаина была пожилая, циничная и бесстыжая. Новенькая сотрудница однажды по доброте душевной отпечатала Фаине текст объявления, так Фая стала приходить к ней с бумагами каждый день, совать их под нос, а когда получила отказ, побежала жаловаться Чмаковскому. Тот на что уж самодур, но канадские законы, что нельзя заставлять человека бесплатно трудиться, усвоил. И послал Файку подальше.

Вот и сейчас Фаине грозило уйти по направлению. Чмаковский был не в духе. И поскольку Рататуйская платила за рекламу не деньгами, а билетами на концерты, церемониться с ней не стал.

— Фая, вымойте писю и уходите! – рявкнул.

Фаина не обиделась. Вот ещё… Обижаться – невыгодно. Дура она что ли – обижаться? Нет, она будет юзать***, юзать и юзать этого придурка.

Как ни в чем не бывало, она влипла глазами в первую страницу номера, которую верстал дизайнер, не меньший хам, чем его босс.

— Плохи дела в Рашке? – примирительным тоном поинтересовалась Фаина.

Дизайнер не ответил. Он отвечал только тем, перед кем стелился издатель. Дизайнер был лакей, но не знал об этом.

Как всякий эмигрантский дизайнер, он занимался не только вёрсткой, но и подбором заметок в газету. Делать это было легко. Заметки, поскольку воровали их российской прессы, были в основном о России или о том за её границами, что для нее важно. И отбирались по принципу “о родине или плохо, или ничего”. Это было обычной эмигрантской практикой с конца семидесятых… Хвалить “бывшую родину” считалось – себя не уважать. Коммунист ты что ли? Или квасной патриот? Нет, ну понятно, канадцы – патриоты, или там американцы. Им есть что любить! А что может любить в своей стране “совок”? Cвою бедность и идейность? Мы вас умоляем!

Признавалось иногда за “шотом” водки, что там, в оставленной медвежьей стране, было и что-то приятное – женщины, селедка, природа… Но тут же подчеркивалось, что это не благодаря, а вопреки… Случайно Рашке досталось. Дуракам – счастье.

Есть ещё одна причина, по которой говорить о родине хорошо не хотелось. Ведь если признать, что там было хорошо, то, спрашивается, что ты тут, в Канаде, делаешь?

В эпоху СССР и перестройки жить с ненавистью к оставленным палестинам было отрадно. Это чувство вовсю приветствовалось и отражение его на страницах и в эфире “медиа” (так себя обозначили издающие газеты и купившие телеканалы владельцы мясных лавок и бывшие сотрудники Фонда Сороса) было признаком продвинутости. Но в 90-е понаехали из России новые эмигранты и смешали карты. Они отличались непонятной старожилам беспринципностью: уехав из России, продолжали её любить.

— Какое лицемерие! – восклицала журналистка Кира Пилипецкая, дочитывая до корки издание из “новеньких” с бесстыдным, гулаговским названием “Правда”. Серое, изможденное долгим, рабским, малооплачиваемым трудом лицо Киры становилось cерее обычного. – Это невозможно читать! И кому эта «Кривда» нравится? Я каждую пятницу по прочтении непременно бросаю её в мусор. И даже поджигаю. На каждой странице, в каждой статье у них только и сквозит, какая Россия великая страна…

— А если забрать у них нефть и газ, так что с той России будет? – подсказал рекламный агент Цыпкин.

— Именно! – загорелись глаза у Пилипецкой. – Только это Рашку и спасает! Шантажируют всех! А что у них есть, кроме Толстого да Достоевского? Им и гордиться-то нечем! Я читала, что Толстой был гомосексуалистом, а Достоевский – педофилом. Конечно, в том, чтобы быть гомосексуалистом, ничего стыдного нет, но вот сам факт…

… Забредший дать объявление в классифайд**** перевозчик грузов Костя несколько растерялся. В Томске он работал учителем истории и не представлял себе, что в редакциях могут идти такие споры.

— Достоевского вообще всего запретить надо, антисемита, — сказал Цыпкин. – Нет, я не могу понять чем Россия гордится? Широтами, часовыми поясами, расстояниями… А коли забрать у неё всё это? Что останется? Пшик.

— А гонору-то в них сколько! – поддержал дизайнер. – Не могу понять что в русских великого. Отбери у них, то есть у нас, Пушкина, и что? Все. Ничего в России больше и не было. Газ да Пушкин.

— Балетом ещё они своим гордятся, — вставила Пилипецкая. – Балет надо отобрать.

— Зачем? – спросил из своего угла грузчик-учитель Костя. На него посмотрели с удивлением, спросили какого размера у него объявление и узнав, что маленького, потеряли интерес.

— У нас ещё великие победы! – заявил Костя, положив на стол чек, бумажку с текстом объявления. – Над Мамаем и шведами, над Наполеоном и Гитлером…

— Оооооо! – взвыли газетные. –Уууууу! Не было у вас никаких побед! У татар вы в рабстве пребывали, наполеоновскую армию поморозили в лесах, а Гитлер… Гитлер…

— Я читала, он в Аргентине в 103 года скончался от вагинального сифилиса, — сказала Пилипецкая.

— А как он туда попал?

— Гитлер в Аргентину?

— Нет, сифилис, в вагину к 103-летнему мужчине, — пояснил заинтересованно дизайнер. – Тем более, что у него и вагины не было.

— У антисемитов всё может быть — и вагина, и сифилис, — буркнула Пилипецкая, раздумывая: а правда, как сифилис туда попал?

— Гитлера мясом завалили, — покончил спор Цыпкин. – У России слишком много народу, она его на Гитлера навалила, тому и кранты. А никакие не подвиги…

Тут на пороге офиса появились ветераны. Глухие, они не расслышали последнего заявления, потому лица их излучали радость от скорой встречи с “медиа”.

— Вы бы нам объявленьице не дали о встрече ветеранов в годовщину Сталинградской битвы? – спросил Арон Яковлевич Левин, руководитель Канадской Ассоциации ветеранов войны из СССР, любовно глядя на Цыпкина.

— Конечно, какие вопросы! – всплеснул тот руками. – Победителям не отказываем! Мы в вечном долгу.

Растроганные ветераны, утирая слезы, ушли.

— Какое мы вырастили поколение! Не зря кровь проливали, — бормотал Левин.

— Лучше бы они Рашку Гитлеру сдали, — заметила Пилипецкая, когда за стариками закрылась дверь. — За что, спрашивается, вот эти сражались? За кровавую гэбню?

— Ещё у России знаете что надо забрать? – задумчиво теребил бородку дизайнер. – Произведения искусства. Сколько их там скопилось! Эрмитажи, Грановитые палаты… Заедешь случайно в какой-то вшивый Плес, а там – музей пейзажа… Никакой скромности. Всё наворованное у немцев при бомбежках Берлина и Дрездена! Да! Я в нашей же газете и читал, помните, Кира, вы интервью делали с бывшим эсэсовцем? Он так и сказал: “Россия еще с нами не рассчиталась”. Здорово вы нам глаза раскрыли. Забрать картины! Будет компенсация за коммунизм.

— О! – до сих пор глядевшая в монитор компьютера Пилипецкая всплеснула бледными, худыми руками. – В США предлагают взять Путина себе в президенты. Говорят, он Россию ведёт твердой рукой и их, мол, из кризиса вытащит. Совсем спятили, окорочков объелись…

— И Путина у них забрать! – сказал Цыпкин. – Что они без Путина? Сплошное разграбление, как при Ельцине, и криминальный беспредел.

— А зачем такой фашист Америке? – поджала сиреневые губы Пилипецкая. К Путину у нее были личные счёты. Ее муж когда-то в России сидел на газовой трубе. Совсем недолго, но и того хватило чтобы по приезде в Канаду Пилипецкие сразу купили роскошный дом и наняли домработницу, садовника и водителя. Деньги положили под хорошие проценты в разные надёжные канадские банки. Думали, поживут, отдохнут, и снова муж поедет в Рашку, подзаработает.

Но пришёл Путин. И Пилипецкого к трубе не подпустили. Да ещё в Канаде все пошло наперекосяк. Правительство обвинило нового иммигранта в отмывании средств, счета арестовали, вопрос о получении гражданства завис… Жили на птичьих правах, обслугу уволили, и пришлось даже трудиться. Это было оскорбительно. Глядя по телевизору как жирует московская знать, Кира плакала злыми слезами.

Но обидно было ещё и то, что ей, как женщине, Путин нравился. Она не сразу это в себе обнаружила. А только когда он ей приснился, с обнаженным торсом, голубыми властными глазами и длинной удочкой. Путин бросил удочку и сильными руками обнял её, Киры, сухонькое тело, отбросил ей со лба седеющую прядь и впился в губы. А потом смотрел ей в лицо, усмехаясь.

Кира тогда аж с кровати подскочила.

Надеялась, что это единичный случай. Но российский президент продолжал сниться. То он был в бушлате, то в кимоно, а чаще — с обнаженным торсом.

Кира просыпалась и начинала плакать в подушку, так стыдно ей было перед её мужем за низменную тягу.

— Они ещё своим народом гордятся, — сказал Цыпкин. – Алкашами этими. Кого ни возьми – алкаш. Высоцкий, Венедикт Ерофеев… Всякими еще своими Сусаниными в лицо тычут, Кулибиными, Левшами, которые какую-то вошь подковали… А зачем вошь ковать? Ты лучше парикмахерскую открой. Вот этих всех у них забрать, и кто останется?… Однако, баста, ребята, давайте работать. Так… все издания пошерстили… “Новую газету”, “Коммерсант”, а …ага… по 15 газетам прошлись? Молодца!

— Газеты у них ещё надо забрать, — сказал дизайнер.

— Нет, газеты нельзя, — серьезно заметил Цыпкин. – Без их газет мы что будем делать? Сами что ли писать?

— Да, газеты им надо оставить, — согласилась Пилипецкая и приступила к написанию собственной заметки под названием “Не верьте русским. Они все – агенты КГБ”.

— Шо происходит? – вышел из своего кабинета Чмаковский. – За шо я вам плачу? Или тут компания, или богадельня?

Он слышал весь разговор, дверь его кабинета была закрыта неплотно.

Сотрудники погрузились в свои дела.

На следующий день грузчик Костя был немало удивлен увидев редакцию в полном составе в так называемом “Русском Белогвардейском Обществе”. Это самое общество, состоящее из бабушек и примкнувших к ним новых русских эмигрантов, родство с Россией помнящих, праздновало в одном из особняков центра города масленицу. Вот там и сидел за столом Чмаковский со товарищи, наслаждаясь халявным обедом. В конце, утерев губы от масла, которым обильно были смазаны блины с икрой, издатель так расчувствовался, что расцеловал сидящих вокруг него священников.