Рассказ на одну букву о отец онуфрий

Гендиректор Московского цирка на Цветном бульваре Максим Никулин и руководитель пресс-центра цирка Юрий Никулин — младший рассказали, как изменился юмор в России со времён Юрия Никулина, о несмешном, по их мнению, КВН, устаревших Евгении Петросяне, Гарике Харламове и Павле Воле, «животном смехе» Comedy Club, шутках про власть, отношении к акциям зоозащитников, протестующих против животных на арене, и вызове в прокуратуру из-за жалобы зрительницы, которую не пустили в зал без предъявления QR-кода. Большое интервью сына и внука народного артиста СССР Юрия Никулина доступно на YouTube-канале NEWS.ru.

«Попробуй пошути про нашу власть — через три минуты к тебе приедут»

— Как изменился юмор в России со времён Юрия Никулина?

Максим Никулин: Сейчас вообще мало смеются на самом деле. Не до смеха, что называется. Юмор поменялся, стал более упрощённым. Что грустно на самом деле. Раньше, если взять любой старый классический анекдот, это всегда была история. Причём не просто история, а с философским подтекстом. Отец всегда сравнивал старые анекдоты с морской галькой, которая шлифуется волнами и становится совершенной формы. Лишнее отпадает, и остаётся только суть, фабула. И естественно, очень многое зависит от рассказчика.

То, что я сегодня смотрю, читаю, слушаю, примитивнее. Гораздо больше стало юмора ниже пояса. Может, такая примета времени?

Если взять наши юмористические передачи по телевизору, которые я специально не смотрю, но иногда попадаю… Ну как-то всё это не так. Может, мне так кажется, может, я уже брюзжу. Но даже в Интернете 90% анекдотов — муть полная. В советские времена шутили над режимом, были анекдоты про вождей, партийных руководителей. Потом пошла серия анекдотов про Чапаева, про чукчей анекдоты рассказывали. Перестроечные анекдоты ходили про Михаила Сергеевича Горбачёва. Про новых русских было много анекдотов. А сейчас то ли какое-то безвременье, то ли нет точки отсчёта. Вот не над чем смеяться. Да, посмеиваются над ковидом — редко, но и не очень смешно. Штука несмешная на самом деле.

Юмор изменился в сторону упрощения и отсутствия темы. Он стал более плоским в массе своей. Бывают и смешные вещи. Даже я смеюсь иногда, а я к столькому привык. Ну это такие прорывы. А в основном, в целом, несмешно.

Юрий Никулин — младший: К сожалению, юмор уже не тот. Он отсутствующий. Я недавно смотрел популярную передачу из трёх букв: у них был очередной юбилей и трёхчасовой концерт, приглашали стариков, и молодняк (60-летие КВН. — NEWS.ru). За три часа концерта шутки три, над которыми я посмеялся. Всевозможные «Камеди» и стендапы — другое, здесь ты смеёшься над теми ситуациями, которые часто бывают юмористическими. Там же шутки как таковой нет.

Но у нас почему-то в стране к юмору относятся своеобразно. Попробуй пошути про нашу власть — через три минуты к тебе приедут, потом объясняй, что это шутка. Это как-то очень странно, на мой взгляд. В Интернете пост боишься написать — как на это будут реагировать. Не дай бог, чьи-то чувства затронешь — верующих, меньшинств, ещё кого-нибудь. Не со зла, но они же все странные.

— Под влиянием чего изменился юмор за последние десятилетия?

Максим Никулин: Вообще это сложная история. Давным-давно читал фантастический рассказ, как двое учёных решили выяснить, откуда берутся анекдоты. Ведь никто не скажет вам, что «я придумал анекдот» — я таких людей, например, не встречал. Рассказчики блестящие есть — это да. Отец в том числе. Он некоторые анекдоты адаптировал под свою манеру рассказа. Но это другое. А откуда всё это берётся? Учёные договорились до того, что анекдоты нам забрасывают представители внеземных цивилизаций, чтобы проверить психологическую стойкость населения Земли. Когда они всё поняли, то не смогли вспомнить ни одного анекдота.

Какова природа юмора? Ну, откуда же я знаю? Всё меняется, жизнь меняется. Я не могу сказать, что в худшую сторону. Но сегодня ушло больше, чем пришло. Кино, я считаю, изменилось в сторону худшего, к сожалению. Но, может быть, придут другие времена. И всё это вернётся. Или не вернётся, но возобновится в каком-то другом направлении.

— Кто из членов семьи Юрия Никулина унаследовал его чувство юмора?

Юрий Никулин — младший: В том объёме, который был у деда, — никто, конечно. Это невозможно. Это один на миллион. А так мы все хорошо относимся к юмору. Но анекдоты не рассказываем, потому что их сейчас нет. Я давно не слышал новых анекдотов, а чтобы смешные — вообще не помню, когда такое было в последний раз. Если говорить про моих детей, дочку брата, они начинают «дурковать». Конечно, это смешно, но по-детски.

— Вы встречали людей без чувства юмора?

Максим Никулин: Конечно, встречал. Грустно на них смотреть. У замечательного польского афориста Ежи Леца была такая фраза, что если у человека нет чувства юмора, то у него должно быть хотя бы чувство, что у него нет чувства юмора.

Есть люди несмешные. Таким был Леонид Гайдай (режиссёр комедий «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика», «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика», «Бриллиантовая рука», «12 стульев», «Иван Васильевич меняет профессию». — NEWS.ru). Он был мрачный человек, но чувство юмора у него было великолепное. Когда при нём рассказывали (скажем, мой отец рассказывал) какой-то анекдот, все вокруг смеялись, а Гайдай говорил: «Да, смешно». Так оценивал. Но какие фильмы снимал! Без чувства юмора такие снять нельзя. И без глубокого понимания юмора как такового.

Юрий НикулинAnton Kavashkin/Russian Look

«Отец никогда не жалел, что вступил в партию»

— Юрию Никулину разрешалось рассказывать политические анекдоты?

Максим Никулин: Что значит, разрешалось или не разрешалось? Тогда все вели себя достаточно осторожно. Отец никогда не противопоставлял себя режиму, он не был диссидентом. Хотя прекрасно понимал, что происходит, как человек разумный и даже мудрый. Они объездили с моей мамой полмира, он имел возможность сравнивать. Естественно, всё было понятно.

Но он себе никогда не позволял, даже в очень узком кругу, резкой критики режима, партии, постановлений. Он всегда был благодарен стране за то, что она для него сделала. Отец вступил в партию в 1941 году и не жалел об этом даже в перестроечные времена, потому что другие совершенно принципы были, другие посылы. И он вступил не потому, что все вступали. Я был членом партии, потому что это было необходимо, поскольку я работал в идеологической структуре и без этого было нельзя. Если я хотел дальше двигаться — не по карьере, а в творческом плане. Для отца же членство в партии было достаточно органично.

Политические анекдоты все рассказывали — на кухнях, за столом. Даже какие-то намёки позволялись некоторым со сцены, с экрана. Но отец… Да его на эти сцены-то и не звали.

Он ни разу не был приглашён, допустим, в Кремль. Его не звали на концерты, как других артистов. Потому что в нём была какая-то ненадёжность, с их точки зрения. Какая-то опаска была: чёрт его знает, ну клоун же. Что от него ждать, непонятно.

И меня туда (в Кремль. — NEWS.ru), кстати, тоже не приглашали. Даже когда я работал журналистом в программе «Время» и надо было срочно ехать на съёмки в Кремль, как у нас называлось, «на паркет». Спрашивали: «Кто дежурный?» — «Никулин». — «Не надо его, давайте этого пошлём, он чётко сделает по ТАССу». Хотя я был дисциплинированный и лишнего не позволял. Но подтекстик есть. Отца любили и уважали, он был для всех народный герой, народный артист. Но вот…

— Юрий Никулин был знаком с Брежневым, Ельциным?

Максим Никулин: С Брежневым нет. С тем правительством, по-моему, не был знаком. С Горбачёвым встречался, с Чубайсом, с Ельциным был знаком. А так он не сильно тяготел.

— С Горбачёвым ваш отец познакомился, когда власти перестали выделять финансирование цирку на питание животным и он пригрозил Горбачёву выпустить тигров на правительство?

Максим Никулин: Это, кстати, достаточно нетипичная история для отца. Он не очень любил эту свою силу, которая у него была за плечами, — силу славы, известности, популярности и влияния. Он никогда её старался не использовать, будучи человеком и скромным, и тактичным. А в какие-то моменты прорывалось, и это было неожиданно для очень многих. Но тут другое. Я недавно переслушал то его выступление в Моссовете. Обычно он ничего не репетировал — импровизировал. А тут он явно готовился. Это видно мне как человеку, который его хорошо знает. Он очень грамотно, чётко выстроил выступление. Юмора там было немного, ситуация была сложная.

И я использовал, кстати, этот приём не так давно. Когда нам выкатили сумасшедшие цены за аренду цирка, мы собрались и решили, что впору цирк закрывать — мы не потянем такие деньги. То есть мы их заработаем, но не останется ничего после оплаты такой аренды — ни на программу, ни на номера, ни на гастроли. И что мы будем делать, что будем показывать? В тот момент позвонили коллеги из РИА Новости, спросили про планы. И я абсолютно сознательно говорю: «Планы какие? Цирк закрывать к хренам собачьим». Ситуацию рассказал. Спрашивают, что буду делать.

«А я во Францию уеду — и во Франции будет московский цирк Никулина. Если это кого-то так устраивает», — ответил я. Через два часа из мэрии позвонили: «Мы вас ждём к шести часам. Приезжайте, пожалуйста, мы погорячились».

Вопрос решился за 10 минут. Иногда надо пугануть. Я понимаю, что люди на определённом посту эти вопросы не решают. Им докладывают — они подписывают. Наверное, с чьей-то точки зрения неправильно, что цирк занимает 18 тысяч квадратных метров в центре Москвы, а платит «копейки». Но у нас не супермаркет, не торговый центр, а совсем другая история, в которую нужно вникнуть. И индивидуально к этому подходить.

Юрий Никулин — младшийСергей Булкин/NEWS.ru

«Гроб Господень две тысячи лет стоит, а Никулин завтра уедет!»

— В последние годы ваш отец сохранял бойцовские качества или подустал?

Максим Никулин: Если усталость даже и была, он её не демонстрировал. Он мог прийти после спектакля вечером, сказать: «Публика была тяжёлая сегодня, зал тяжёлый, я просто без ног». Или со съёмочной площадки приезжал совершенно «перевёрнутый» от Тарковского. От жизни усталости не было.

А если говорить о ситуации, которая происходила за окном, то ему было совсем не интересно, что там происходит. За страну он сильно не болел. У него своя была страна, вот здесь — был цирк. Вот за него он болел. Была семья, за которую он переживал. Это был им созданный мир. Не то, чтобы он в нём замкнулся… Естественно, он общался, встречался, понимал, что происходит. Но это сильно его не задевало. Пусть мир идёт своим путём, а мы пойдем своим. Такая философская история.

— Почему сегодня в России нет артиста уровня Юрия Никулина, которого любили бы абсолютно все?

Юрий Никулин — младший: Юрий Никулин в своё время был популярнее, чем Ельцин. И если бы вдруг деду пришло в голову баллотироваться, он с легкостью в первом туре бы победил безоговорочно. Поэтому здесь — это магия человека. Да, таких сейчас, такого уровня, такого масштаба людей сейчас нет. Не знаю, будут ли когда-нибудь. Появление Никулина, Миронова, Вицина, Моргунова, этот ряд можно ещё долго перечислять… Так встали звёзды. Это были реальные глыбы в плане актёрского мастерства. Это люди, которые на экране не играли — они жили ролями.

Максим Никулин: Вы правы, такого уровня артистов сегодня нет. Почему? Я не знаю. Может, не рождаются просто. Скорее всего, не рождаются. Потому что надо родиться таким — с талантом, с даром, и потом ещё развить это всё. Почему люди идут в артисты? Первое — это осознанное: слава, автографы, деньги. А второе — неосознанное: когда человеку есть что сказать, есть чем поделиться с другими людьми, и это желание самовыражения он идёт и выполняет — на сцене, на манеже в цирке, в живописи, в музыке… Когда это всё просится наружу.

У каждого времени свои герои. Нет, есть прекрасные артисты, талантливые, интересные. Но калибр не тот: труба пониже, пар пожиже.

Кого вспоминает моё поколение? Жарова, Кторова, Прудкина, Баталова, Тихонова, Ефремова, Евстигнеева, Миронова, Папанова, Никулина. А дети мои кого смогут вспомнить в моём возрасте? Лёню Ярмольника? Я против Лёни ничего не имею, он хороший артист. Но знаковых фигур нет. Как говорил Семён Семёныч в «Бриллиантовой руке»: «Будем искать». Будем ждать.

— Что могло бы рассмешить Юрия Никулина сегодня?

Максим Никулин: Отец мог найти смешное в непонятных вещах и отреагировать, как он умел это делать. Как-то заболел, температура 37,5, сидел дома, а он не любил этого страшно. Я приехал его навестить. Делать было нечего, он смотрел телевизор (многие помнят, что показывали по телевизору в 1970-е годы — бред полный). Досмотрел какой-то кубинский фильм про революцию, выключил телевизор и сидит. Я говорю: «Ну как?» Он отвечает: «Мальчик, ну что тебе сказать? Бывает фильм — г… А это — г… в кубе». Вот такая непроизвольная реакция.

Разные ситуации бывали. Однажды мы приехали в Израиль с телепередачей «Белый попугай», которую вёл отец. И я присоседился. Там программа: Иерусалим, Стена Плача, Гроб Господень — очередь, как в мавзолей в советские времена. Надо стоять. Кто-то из сердобольных принёс стульчик: «Юрий Владимирович, посидите. А ваша очередь подойдёт, мы вас позовём». Женщина подошла: «Юрий Владимирович, можно с вами сфотографироваться?» — «Да, конечно». — «Сёма, Сёма, тут Никулин!» Второй подходит, третий… Один из сотрудников сделал замечание туристам: «Господа, Гроб Господень! Некрасиво». — «Что Гроб Господень! Тот две тысячи лет стоит, а этот завтра уедет!»

В жизни, какой бы она ни была, всегда есть весёлые моменты, которым можно радоваться.

Максим НикулинСергей Булкин/NEWS.ru

«Не знаю, над чем смеётся зал КВН»

— Как Юрий Никулин относился к Евгению Петросяну, программе «Аншлаг»?

Максим Никулин: Не очень. Честно могу сказать, чтобы никого не обидеть, но не очень. Когда была ещё первая редакция «Вокруг смеха» (Александр Иванов вёл, Лёня Ярмольник там впервые «засветился»), это реально было смешно, свежо, потому что люди работали на энтузиазме. Любой долгосрочный проект в какой-то момент «садится», люди просто иссякают. Надо переключаться на что-то новое, нельзя всё время эксплуатировать одно и то же. Я восхищаюсь Славой Полуниным — человек придумал 30 лет назад «сНежное шоу», и больше уже можно ничего не придумывать. Это замечательно!

— Юмор Петросяна себя изжил?

Юрий Никулин — младший: Давно. Сейчас, на мой взгляд, Павел Воля и Гарик Харламов тоже уже устарели. Они на этой сцене уже сколько? Лет пятнадцать, наверное? И шутки-то у них тоже кардинально не поменялись. Меняются персоналии, над которыми они шутят-издеваются. А смысл-то остался прежний.

Максим Никулин: Он себя изжил давно. Понимаете, тот же Михаил Жванецкий, если проанализировать его творчество и сравнить поздние произведения с более ранними, менялся. Если первые сочинения совсем другие — гораздо глубже, менее ёрнические. Они мягче, с одной стороны. А с другой, острее. Потому что он рос со своим творчеством, какие-то вещи переоценивал и понимал по-другому. А в начале-то, в общем, была сатира. Потому что там очень многое писалось для Аркадия Райкина. Под его опыт, манеру, образ. А когда Жванецкий стал писать для себя, то, конечно, поменялся.

Если брать Петросяна, он не меняется совершенно, это всё то же самое. А это уже никому не интересно.

Прогресс интересен. Даже в литературном произведении интересно развитие, к чему и как герои придут. А здесь, когда всё на одном уровне идёт, это скучно. Ну, раз, два, три — ну и что?

— Юрию Владимировичу нравился КВН того времени? И что вы думаете о нынешнем КВН?

Максим Никулин: До запрета КВН был очень смешной. Смешные ребята, хороший юмор. Я помню последний выпуск КВН — тогда же все эфиры шли в прямом эфире. Играли команды из Москвы и Одессы. Их стали глушить уже на середине трансляции, потому что юмор пошёл на грани. После этого закрыли на довольно долгий период, а после возобновления КВН стал уже не тот.

Сейчас я вообще не смеюсь. Я не знаю, над чем зал смеётся. Или их заставляют, что ли, там?

Я честно говорю: не понимаю. Иногда попадаю — ну не смешно. Какие-то проблески там бывают, но крайне редко. И неожиданно. Скорее, вопреки, чем благодаря.

— Как бы Юрий Никулин сегодня оценил Comedy Club, стендап-шоу?

Максим Никулин: Это не его юмор совершенно, ниже пояса. Если сравнивать с миром цирка, то это балаган. Вот есть цирк — искусство. А есть балаган — на потребу. Для публики, которая хочет смеяться смехом животных. Не думая. Потому что там юмор чисто ассоциативный, глубины-то никакой нет, всё плоское. Нет, там есть замечательные ребята, тот же Светлаков, у которого очень хорошее чувство юмора, он смешной. Ваня Ургант мне нравится — ну дано человеку. Я у него пару раз был на передаче, одно удовольствие с ним разговаривать. Но всё-таки и образование, и воспитание, среда немножко другая.

— Вы «залипаете» на видео из TikTok?

Юрий Никулин — младший: Да, я могу именно «залипнуть». Но меня жена ругает периодически: мол, что «сидишь отупляешься». У меня это в этот момент идёт процесс обнуления. Когда ты приходишь домой после работы и тебе ничего не хочется делать, смотришь TikTok.

Сюр в цирке: «дура ковидная» и «нападение хищника» с «признаками ослюнявливания»

— Вы видите что-то смешное в современной жизни?

Максим Никулин: С какой точки зрения смотреть. С одной стороны, кошмар и ужас. С другой — обхохочешься. Нельзя же смотреть на всё через чёрные очки. Через розовые тоже не надо — надо что-то среднее. Я стараюсь более-менее позитивно относиться к жизни. Есть трагедии — болезни и смерти людей, катастрофы, в них ничего смешного нет. А вот такого рода случаи, когда идёт на грани сюра… Одна женщина как-то написала на цирк заявление в прокуратуру. Она пожаловалась, что на неё якобы набросился дикий хищник. А была просто экскурсия за кулисами, и мимо группы проводили пантеру — та зацепилась когтем за кофточку, вырвала нитку. Это посетительница и назвала в заявлении «нападением хищника». Проводили даже какую-то экспертизу кофточки и нашли «признаки ослюнявливания». Сюр, с одной стороны. С другой — заявление в прокуратуру, Следственный комитет этим занимался.

В общем, неприятностей море. Но смешно по большому счёту. Ну бред же!

— Недавняя жалоба в прокуратуру на цирк зрительницы, которую не пустили в зал из-за отсутствия у неё QR-кода, — тоже сюр?

Максим Никулин: Дура ковидная, которая написала заявление, она принципиальная: якобы нарушаются её права, поэтому она не прививается.

Она против прививок, но хочет в цирк. А в цирк без QR-кода нельзя. И начинается: «Вы твари ковидные, не пускаете нормального человека». И идёт в прокуратуру писать.

Прокуратура обязана принять заявление. Псих она, не псих — нет такого правила. И нужно ответить на заявление, такая процедура бюрократическая. Поэтому нужно прийти, написать бумагу-объяснение: почему, отчего, как и что.

Нам сказали (исполнять приказ мэра Москвы Сергея Собянина о введении обязательного использования QR-кодов и масок на массовых мероприятиях с одновременным присутствием более 500 человек. — NEWS.ru) — мы делаем. Вся Европа так делает, весь мир так делает. Но есть такие люди странные. В этом тоже присутствует юмористическое, сюрреалистическое. Поэтому можно улыбнуться, наплевать и забыть.

Максим НикулинСергей Булкин/NEWS.ru

«На зоопротестах люди зарабатывают деньги и делают политическую карьеру»

— Вы считаете достаточным то внимание государства к цирку, что есть сейчас?

Максим Никулин: По моему убеждению, отношение власти к цирку сегодня невнятное. Цирк солнцеподобным вниманием обделён совершенно. И слово «цирк», как и «клоун», превратилось в несущее негативный характер: «Что здесь цирк устроили? Чего клоуна из себя строишь?»

Если мне придётся говорить слова в присутствии нашего гаранта — Владимира Владимировича, я скажу следующее: «Всегда в нашей жизни — и в советские времена, и сегодня — значимость того или иного события регулируется в основном наличием или отсутствием внимания со стороны властей. Чем больше внимания к чему-то, тем оно значимее для страны. И я понимаю, что если брать сегодняшнюю культуру, то самая главная вещь у нас сегодня в культуре — КВН».

Вот когда (если я доживу, а я очень постараюсь дожить до того времени) цирк будет во внимании властей, у нас всё будет хорошо. Постараюсь сделать для этого, что от меня зависит.

Но я же не могу, я не Юрий Владимирович, позвонить президенту. Он мог. И его бы соединили, кстати говоря. А я не могу даже премьер-министру позвонить, чтобы решить какой-то вопрос. Куча всяких проблем с гастролями внутри России, мы отказались от передвижек — потому что это нерентабельно, тяжело. Люди в некоторых городах только так и могут прийти в цирк, а мы сегодня не можем этого дать. Без поддержки государства такие вещи не решить.

Что Ленин сказал: «… важнейшим из искусств для нас является кино и цирк». Про цирк забыли, правда, со временем. Но была такая фраза исторически, которую он не сказал, а написал Луначарскому. А пока это барахтанье. Да, что-то получается. У нас получается чуть лучше других — потому что у нас есть имя, марка, бренд, традиции… А кто-то, кто этого не имеет, а хотел бы, тому вообще ничего не будет.

— Как вы относитесь к требованиям зоозащитников отказаться от использования животных в цирке?

Максим Никулин: Во-первых, есть абсолютный статистический момент — в зоопарке животное живёт дольше, чем на воле, а в цирке — дольше, чем в зоопарке. Потому что, кроме кормления, ветеринарки, есть физнагрузка. Животное нагружается, оно работает, работают мышцы. Этого никто в расчёт не берёт. Второе: в семье не без урода. Даже в цирке (хотя это редчайший случай, сегодня я об этом вообще не слышал) были люди, которые жёстко относились к дрессуре. Но это неумные люди, неумные дрессировщики, неумелые. Потому что животные для дрессировщика — партнёры.

Если животное лупцевать, оно в конце концов откажется работать. Животное можно заставить один, два, три раза, но дальше его можно будет списывать. А это большие деньги, и они, как правило, свои. Чистый расчёт.

Но на основании одного примера всех одним миром мазать — это неправильно. И всё равно продолжают это делать, потому что преследуют свои цели. Одни деньги зарабатывают на этом. Мы как-то пару раз мягко приглашали за кулисы побеседовать людей, пришедших к цирку с плакатами. Нет, никакого рукоприкладства — просто действительно поговорить. Оказалось, это были студенты, им дали по 500 рублей, чтоб они стояли там с плакатиком. Другие строят на зоопротестах политическую карьеру. «Зелёные» в бундестаг на этом въехали в своё время. Сколько их там сейчас? Чуть ли не большинство.

Есть Цирк дю Солей, который «проплачивает», потому что они цирк без животных, им конкуренции не нужно.

Очень много составляющих. Есть люди, которые искренне думают, что здесь пытают, мучают, уничтожают животных. Мы их пытаемся разубедить, показываем, и некоторые уходят задумчивые. А некоторые упёртые… Мне в людях очень нравится одержимость — у меня в цирке все одержимые (профессией. — NEWS.ru). И очень пугает фанатизм. Потому что есть люди, до которых никакими аргументами не достучишься. У них пелена перед глазами, безумные глаза: «Вы убийцы животных!» Всё, до свидания. Даже говорить не буду, убеждать бессмысленно.

Поздней порой по Петербургу плелся почтенный
пешеход. Пурга почти прошла. Печальный полумесяц
поливал посеребренными потоками пустынные
проспекты. Пешеход плелся преспокойно,
потихоньку посвистывая по пути. Привычный путь
пролегал по проспекту, потом по паре переулков,
по поросшему полынью пустырю. Пройдя последней
поворот, прохожий приостановился, прикуривая
папиросу. Пустырь прорезал приглушенный писк.
«Проклятье,» — прошептал пешеход, пускаясь
проворнее. Поздно! Перед почтенным прохожим
поскакало пятеро попрыгунчиков, преступников,
переодетых привидениями. «Портфель!» —
просвистел первый попрыгунчик. Перепуганный
прохожий протянул портфель. Подтянув простыни,
преступники подхватили портфель, потом поскакали
прочь, противно поскрипывая по пути. Пробило
пять. Прохожий пал посреди пустыря. Приступ
повалил пожилого путника. Псы, проживающие по
пустырю, подрались, подъедая потроха прежде
почтенного прохожего. Портфель пропал.

Пульхерия Петровна плюхнула перед
постояльцем полную поварешку подгоревшей
перловки. «Пусть подавится, проклятый!» —
прочувственно подумала Пульхерия, по-прежнему
премило подмигивая. «Пошла прочь, пр0ститутка!»
— прохаркал постоялец. Пульхерия помчалась
прочь. «Почему пр0ститутка?» — позже плакала
пышная прелестница. Пусть Пульхерия прежде
подрабатывала проституцией, порядочные
постояльцы предпочитали помалкивать, побаиваясь
побоев Пульхериных приятелей. Последний
приятель, пожилой повар Порфирий Петрович
пожимал плечами, подыскивая предлог преспокойно
переспать. «Пусть платит, подлец,» — прерывая
порывистого повара, поднялась Пульхерия,
поправляя платье. Повар пожал плечами. Подождав,
пока Пульхерия постучит по постояльцевой
притолоке, повар прокрался по полу, потихоньку
прихватив портфель, позабытый позавчера
предпоследним Пульхериным поклонником, пижоном,
переодевающимся привидением.
Предатель, притворявшийся поваром,
прошмыгнул промеж привратников, прощально
плюнув. Плевок потек по прокопченной плите,
преступный приятель пристрелил павшую Пульхерию,
предпочитавший проституток постоялец повесился.
Повар по пути попал под пресс-папье партийного
погрома. Портфель пропал.

— Папа, помоги приоткрыть, пожалуйста, —
пионер Петя протянул папе, почетному прорабу
Прохору Палычу пыльный проржавленный портфель.
— Пойди, поиграй, — подхватив портфель,
проговорил Прохор Палыч.
— Пожалуйста, — продолжал подлизываться
пионер.
Прохор пнул пионера по почкам, помахал платком,
пока Петя пролетал под потолком. Почуя
превосходный промысел, предусмотрительный Прохор
пытался приоткрыть портфель.
— Папа, папа, — повторно позвал противный
пионер. Прохор поправил противогаз, потом
повернул переключатель. По пространству поползла
паралитическая потрава. Пионера повалило,
прокатило по полу, потрясло. «Пусть псехта пупет
папа!» — последним припевом помянул папу пионер,
поднимая парабеллум, полный пороха.
После печального происшествия Пете
поставили памятник. Подписали почему- то
«Павлику». Перепутали, пожалуй. Прочие пионеры
периодически подходили, подкладывали пионы.
Порой появлялись партизаны. Прослезившись, пели
печальные песни, поминали Петю. Портфель пропал.

Прошло порядком пятилеток. Поиски
портфеля продолжались. Поседевшие преступники
перерыли помойки, предпринимая последние
попытки. После пресного пропитания
приосанивались, пускались привирать про
портфель. По понедельникам пили протухший
портвейн, писали пулю. Проигравший пел петухом,
пока позовут. Последним проиграл преступник по
прозвищу Пупс. Пупс приготовился прокукарекать,
прокатился по перилам, поневоле попав по
почтальону. «Письмо,» — прохрипел
поваленный почтальон.
«Про портфель?» — пропели преступники.
«Подождите, писано по-португальски,» —
проговорил Пупс, послав подальше почтальона.
«Почему по-португальски, посмотри,
прорисован парк Пантин, пригород Парижа», —
промолвил подошедший Птырюга, преступный
подросток — переросток.
«Положение прояснилось. Портфель почти
прорезался. Прорывайтесь под плотиной. Пейте
противочумную прививку. Протодьякон.» — прочел
Пупс.
«Париж! — привстали преступники, —
Поехали!»
«Протодиакон приказал прорываться, пойдем
пешком,» — предостерег Пупс. Порешив Пупса,
преступники пошли пешком.

По парижскому перрону прохаживалась
почтенная публика. Пофыркивая, подходил поезд.
Поджидали почетного председателя парижской
полиции, польского помещика Питера Портвейнда.
Политрук по призванию, писатель по профессии,
Питер приехал прощаться. После предоперационной
подготовки Питеру пообежали полгода прозябания.
Портвейнд предпочел понемногу повеселиться.
Париж процветал. Пантеон пустовал. Презервативы
приобретали популярность. П0шлые предместья
пьянствовали по пятницам. Подметая полой
платформу, прошествовал православный поп. Питер,
проходя, поклонился. «Покайся, презренный,» —
прошипел поп. Протрезвевшего Питера прошиб пот.
«Прости, покаюсь,» — поразился простодушный
Портвейнд, падая перед преступным протодиаконом.
После покаяния перетрусившего Питера поп
подстроил покушение, потом послал письмо
подельникам. Пока преступники пробирались,
подлый протодиакон, проходя под потолочным
перекрытием, погиб, подавившись просроченной
простоквашей.
Подельники пренебрегли пожеланием попа
пить противочумную прививку, пали по прошествию
профилактического периода. Портфель пропал.

Промчалась перестройка. Прогремел путч.
Передовая печать писала про портфель. Прочитав,
прежние пролетарии преображались. Покинув
партию, переставали пить, почитывали
политэкономию, подписывали петиции. Потом про
портфель потихоньку позабыли. Приторговывали.
Прирастив прибыль, приобретали «Порше». По
предъявлении паспорта переизбирали президента.
Поговаривали, портфель прибрал помощник
президента, посоветовав прочим придерживаться
покоя. Правда, после переизбрания президент
приболел, пообещел передать портфель премьеру.
Пока портфель перешел пресс — секретарю, потом
прислужнику. Потом пропал. Присутствовавшие
предъявили претензии преторианцам, получилось
побоище, потом пепелище. Практически праистоия,
поперхнувшись пресловутым портфелем, пошла
попятным путем. Погас последний прожектор.
Путивль пал. Почтамт порушен. Полигон перейден.

По плацу прошествовал полк подпоручиков.
Последний подпоручик почерневшей перчаткой
придерживал по-прежнему пыльный, проржавленный
портфель. Портфель потрескивал.
«П-ц!» — привычно подумал полковник.

И это действительно был конец.

Руководитель правозащитного проекта «Гулагу.нет» Владимир Осечкин на своем канале в YouТube подробно рассказал об обстоятельствах получения 40-гигабайтного архива ФСИН и ФСБ с пытками и бесчеловечными издевательствами над заключенными, который удалось вывезти из страны. Сейчас, говорит Осечкин, материалы уже переданы в международные организации против пыток и изучаются экспертами. «Мы находимся в историческом моменте, когда все человечество узнает страшную правду о том, что происходило в РФ последние пять лет», — говорит Осечкин. 

Часть материалов архива правозащитники будут поэтапно направлять в СМИ. По словам Осечкина, двое изучавших архив правозащитников запросили помощь психолога, поскольку кадры с издевательствами оказались слишком чудовищными. 

Владимир рассказал, что человеку, который собрал этот архив, удалось успешно выехать за границу, теперь он, как и сам Осечкин, под международной защитой. 

Этот человек, по словам Осечкина, на протяжении долгого периода времени работал на ФСИН, выполнял приказы и поручения. Он не имеет прямого отношения к пыткам и изнасилованиям, но являлся частью механизма российских спецслужб, которые регистрировали факты пыток на служебные видеокамеры. 

Источник «Гулагу.нет» готов давать подробные показания. Несмотря на то что фактически он работал на ФСИН, у него нет даже паспорта России, это не гражданин нашей страны. Он бывший заключенный, которого принудили к работе с компьютерами, поскольку он хорошо разбирается в них. 

Российские спецслужбы, по словам правозащитника, пытались вменить им разглашение государственной тайны и обвиняли в шпионаже. «В режиме Путина огласка кадров пыток является разглашением тайны», — иронизирует Осечкин.  

Gulagu.net опубликовал первые видео пыток и изнасилований заключенных из увезенного архива

«Самое страшное, что это было организовано государством, должностными лицами ФСИН и ФСБ, которые утверждали пыточные схемы, которые снимали это все, документировали и архивировали. Эти видео использовались в качестве оперативной работы. Пострадавшего человека, в отношении которого совершали насильственные половые акты, который проходил через пытки, потом шантажировали, вербовали, заставляли сотрудничать с оперативным управлением ФСИН и ФСБ, угрожая переводом в касту «униженных»», — говорит Осечкин. 

Он рассказал, как системе удалось долгое время скрывать факты пыток. «Родственники, жены пострадавших писали жалобы. Но все эти обращения приходили в эти же самые учреждения. Источник говорит, что ему приходилось участвовать в фальсификациях материалов проверок, чтобы скрыть тяжкие насильственные преступления. Он рассказал, как пострадавших заставляли подписывать ложные объяснения. Если кто-то отказывался это делать, то из личного дела заключенного сканировалась подпись. В целом ряде регионов есть огромный массив документов, где содержатся объяснения — «меня не били, не пытали»», — рассказывает правозащитник. 

Пока что Осечкин не раскрывает, в каком именно учреждении работал источник, но отмечает, что в нем было установлено порядка 140 видеокамер. Однако пытали людей в помещениях, где запись не ведется. Здесь записывали только на видеорегистраторы. 

Пытка производилась так: из Москвы или из регионального управления приходил сигнал, сообщались данные, чтобы человека «опустить». По этой команде подбиралась бригада из числа осужденных. Начальник оперотдела звонил ответственному за видеорегистраторы (в данном случае — источнику «Гулагу.нет»). Тот выдавал регистратор. 

Дальше начиналось самое страшное: человека пытали в специальной комнате, после чего на видео записывали процесс введения в прямую кишку какого-либо предмета, чтобы впоследствии шантажировать человека. 

Иногда файлы записи оказывались битыми, «из-за того, что ФСИН часто закупает устаревшее оборудование». В этом случае изнасилование и пытки повторялись, чтобы получить новую запись. 

Осечкин призвал сотрудников ГУФСИН не участвовать в пыточных конвейерах. «Мы все равно всех разоблачим. У вас есть выбор — можете не прийти на работу, заболеть», — правозащитник призвал помогать разоблачать подобные схемы.  

«Мы давно знали о том, что творится в тюрьмах, но нам не хватало доказательств. «Мы сами не можем туда пойти. Всех коллег-наблюдателей из системы выкинули», — объясняет Осечкин. 

По его словам, речь идет не только о пытках и изнасилованиях, но и ликвидации отдельных заключенных. «Теперь мы понимаем, что произошло с Пшеничным (бизнесмен Валерий Пшеничный, замучен и убит в СИЗО), Владимиром Евдокимовым (топ-менеджер госкорпорации «Роскосмос» Владимир Евдокимов был найден в СИЗО с ножевыми ранениями и перерезанным горлом)», — говорит Осечкин. 

Также пыткам подвергались криминальные авторитеты. Запись с одним из таких людей также содержится в архиве. «На видео он потом говорит: я теперь никто», — рассказывает правозащитник.

«Как бы в дальнейшем ни сложилась моя судьба, правды уже не утаить. Материалы уже переданы в Международный Комитет по предотвращению пыток. Видеоархив находится в Страсбурге, — говорит Владимир. — Если и сейчас общество заснет и посчитает, что лучше ничего не менять, — дальше, мне кажется, спецслужбы легализуют эти пресс-хаты и реформы по демократизации будут отодвинуты на десятилетия».

«Я готов лично свою жизнь положить на то, чтобы в России никого не били и не пытали», — говорит правозащитник. 

На момент написания материала стало известно, что ФСИН начала служебную проверку сведений «Гулагу.нет» о пытках в больнице Саратовской области. Пресс-службу цитирует «Интерфакс». 

«В сети Интернет была опубликована видеозапись с противоправными действиями в отношении неустановленного мужчины. Автор публикации утверждает, что данная видеозапись была сделана в ФКУ ОТБ-1 УФСИН России по Саратовской области. Для проверки достоверности информации в Саратовскую область директором ФСИН России Александром Калашниковым была направлена группа сотрудников центрального аппарата ФСИН России», — говорится в сообщении. 

Проверка находится на особом контроле руководства ФСИН России, подчеркнули там.

Правозащитный проект Gulagu.net прекратил работу в России 25 мая текущего года. Он был основан в 2011 году для защиты прав заключенных. Представители портала неоднократно сообщали о давлении со стороны властей и DDoS-атаках. 

На следующей неделе состоится первый суд по иску о ликвидации общества «Мемориал» за несоблюдение закона об «иностранных агентах». С призывом отозвать иск обратились к Генеральной прокуратуре РФ первый президент СССР Михаил Горбачев и главный редактор «Новой газеты» Дмитрий Муратов, лауреаты Нобелевской премии мира. Многие комментаторы благодарны Горбачеву за этот жест.

Натали Радько

Это хорошо. Нобелевские лауреаты Горбачёв и Муратов поддержали «Мемориал»

Плохо то, что не нобелевские лауреаты «авторитеты» в стране, а потомки палачей в законе и стукачи.

Александр Скобов

Старенькому Горбачеву, конечно, сердечное спасибо. Все-таки он человек, что бы там ни говорили некоторые олдовые-в-законе. И понятно, что при его статусе, бэкграунде и прочих вещах, заменяющих понятие «классовая принадлежность», текст должен был быть лоялистский и легалистский по форме. Критиковать эту форму глупо и неуместно. Просто люди иной классовой принадлежности должны понимать, что на практике означает призыв к прокуратуре урегулировать свои претензии к «Мемориалу» во внесудебном порядке. Это означает, что прокуратура будет по-тихому принуждать Московский Правозащитный Центр «Мемориал» к отказу от реальной правозащитной деятельности. В частности – к отказу от своего списка политзаключенных. И мой настоятельный совет этим людям, не связанным условностями придворного этикета – не забывать, что мы имеет дело с преступной, бандитской, фашистской властью, последовательно восстанавливающей тоталитаризм. И никакого «урегулирования претензий» с ней быть не может – ни судебного, ни внесудебного. Ибо разногласия по земельному вопросу.

«Остальных» на самом деле не так уж мало. Открытое письмо в защиту «Мемориала» подписали сотни деятелей культуры как в России, так и за ее пределами, в том числе Стивен Фрай, Том Стоппард, Джон Кутзее и другие. Среди известных российских имен — Юрий Норштейн, Владимир Познер, Леонид Ярмольник, Андрей Макаревич. Сбор подписей продолжается в комментариях под постами поэта Татьяны Щербины и главного редактора «Кольты» Марии Степановой. Подписи под открытым письмом музыкантов собирает Михаил Нодельман.

Кирилл Шулика

Вообще меня очень радует та общественная кампания в защиту «Мемориала», которую я вижу. Она офигенно важная и результат она сама по себе. «Мемориал» же никуда и после решения суда не денется, чтобы вы понимали, ибо это люди, причем подвижники, а не бумаги с печатью.

Пресс-секретарь Кремля Дмитрий Песков несколько дней назад заявил, что с «Мемориалом» «давно есть проблемы в плане соблюдения норм российского законодательства». Многие комментаторы уверены, что «проблемы» есть не у «Мемориала», а у российских властей.

Кирилл Лятс

Нас сегодня невозможно представить без Мемориала, потому что Мемориал — это сервер нашей совести.
Это больше, чем институт, хотя, конечно, Мемориал взял на себе в конце восьмидесятых системообразующую функцию. Он стал лакмусовой бумажкой для порядочных людей и порталом в десталинизируемое общество для всех.
Страна не смогла пойти по пути денквдизации, потому что, в отличие от фашистской Германии, почти в каждой семье могли быть и жертвы, и палачи — репрессировали не по нацпризнаку и даже не по политическим мотивам, а для поддержания общего уровня страха.
Мемориал давал и правду, и утешение, и покаяние тем, кто его искал.
Покушение на Мемориал — это куда большее надругательство над чувствами людей, чем сомнения в существовании 28 панфиловцев. Это реальное возбуждение вражды и ненависти по историческому и политическому признаку ко всем потомкам и к еще ныне живущим репрессированным (например, моя бабушка жива, а ее семья была раскулачена, а отец замучен до смерти в лагере Соликамска, разве ей не плюет в лицо прокуратура, требуя закрыть Мемориал?!)
Шаг за шагом уничтожаются элементы свободы, которой мы добились во второй половине 80-х:
— повальное приклеивание ярлыка иноагента всем честным журналистам
— преследования за госизмену
— посадки за митинги, пикеты и посты
— запрет на просветительскую деятельность
— запрет на исторические исследования, если они хоть как то сравнивают деятельность властей СССР и Третьего Рейха…
Уничтожение Мемориала, думается, это еще один шаг в бездну, сравнивать с которой запрещено.
Морок окутал нашу страну почище пандемии.
Очень хочется, чтобы мы все очнулись.

Александр Морозов

Мемориал — это линза, которая сфокусировала свет миллионов отдельных душ, у каждой из которых была своя «световая нитка», проходящая через историю семьи в ХХ веке. Это был «свет молитвы о ненасилии». Государственное насилие ХХ века — шокирующее, не вмещаемое сознанием — было главной темой всей российской культуры во второй половине столетия. Мемориал был институцией, которая символизировала коллективную волю тех, кто стремился вытащить общество из-под этой травмы. Два поколения — наши родители и мы — в 1985-1991 гг. — верили, что удастся положить конец политическому произволу и насилию, порождаемому идейной монополией государства. Из этой надежды рождалось и новое российское общество, и государство, и, как казалось тогда, гуманистичная рамка нашего человеческого сосуществования, которая сохранится на долгие года вперед. Уничтожение Мемориала — это не просто закрытие «общественной организации». Это уничтожение той линзы, которая собирала свет, дающий возможность существовать и основаниям права, морали и политической философии, которые вообще создают возможность существования общества. Беспамятство, отказ от рефлексии, тьма и рассеяние — вот что порождается сегодня теми, кто исполняя «беззаконный закон», уничтожает «Мемориал».

Алексей Миноровский

Мемориал — современная проекция средневекового монашеского ордена, только светского, мирского. Это своего рода «домострой» для современного человека в области коллективной исторической памяти, выстраиваемой вокруг гуманистических ценностей. Уничтожение «Мемориала» — наступление тьмы в ее онтологическом смысле на все то светлое и чистое, что может быть в человеке. Вот что бы я сказал, если бы спросили меня.

На Change.org опубликована петиция «Руки прочь от «Мемориала»!» – на момент написания этой заметки под ней было около 75 000 подписей. Цель создателей петиции – собрать 100 000 подписей к 23 ноября, когда по делу «Мемориала» пройдут предварительные слушания в суде. Защищать организацию в суде будут Генри Резник и Илья Новиков.

Сергей Пархоменко

Друзья, петиция в защиту Мемориала набирает подписи час за часом, но пока там ещё далеко даже до 100 000. Хотя и эта цифра совсем не отражает того громадного количества сторонников Мемориала, людей, которые ему благодарны и которые не представляют себе жизни в России без этой важнейшей гражданской институции.

Я понимаю, что многие из нас давно разочаровались в действенности петиций как инструмента прямого политического и гражданского действия.

Но в данном случае петиция в защиту Мемориала — это акт моральной поддержки, это способ выразить солидарность с людьми, которые подвергаются жестокому давлению власти за то, что отдали много лет своей жизни работе над делом исторической памяти в России.

Поддержите петицию. Поставьте ваше имя в список тех, для кого затея разрушить Мемориал — преступна и злонамеренна.

18 ноября в Москве прошла пресс-конференция, на которой обсуждались иски прокуратуры и значение «Мемориала» для российского гражданского общества. Запись пресс-конференции доступна в YouTube. Ключевые моменты выступлений участников пересказывает «РосКомСвобода».

Илья Барабанов

Не мог не сходить на пресс-конференцию в «Мемориал» по поводу его возможной скорой ликвидации, историческое все же событие. И вот после многих правильных слов встает австрийский журналист и спрашивает: «Что нам говорит происходящее о ситуации в России? Куда страна катится?»

Прием понятный. У европейского зрителя нет времени и желания вникать во все нюансы, что там в этой далекой и снежной России вновь вытворяют, так что нужен синхрон секунд на 30 с общим описанием ситуации.

А я сразу вспомнил, как почти двадцать лет назад стажером еще сидел в редакции «Новой газеты», а в соседнем «аквариуме» интервью какому-то голландскому телеканалу давала Анна Политковская. И вот я через стекло слушаю, как она полтора часа подробно рассказывает про пытки, убийства, внесудебные казни, похищения, зинданы, батальоны смерти.

Голландский журналист все это терпеливо выслушивает, а под конец разговора задает вопрос: «Анна Степановна, все что вы рассказали очень важно и интересно, но не могли бы вы в двух словах описать, что же сейчас происходит в Чечне?»

Ей богу, я тогда подумал, что она сейчас пришибет эту съемочную группу чем-то тяжелым.

Если «Мемориал» будет ликвидирован, общество может потерять доступ к созданной обществом базе данных о репрессиях, отмечает Дмитрий Шабельников:

О Международном Мемориале уже сказали много хороших слов многие хорошие люди. Меня тоже в разные моменты связывали с ним самые разные проекты, обсуждения, идеи и просто знакомства с людьми, которых «Мемориал» к себе притягивает. «Мемориал» — это, среди многого другого, и потрясающий архив с рукописными воспоминаниями и письмами, и «Возвращение имен», и частично «Последний адрес», и конкурс детских сочинений, лекции и обсуждения, книги и даже настольные игры.

Но сказать сейчас я хочу об одном: о базе данных. В условиях, когда государство, на словах осуждая советские репрессии и даже открывая памятники их жертвам, продолжает во многом скрывать архивную информацию, «Мемориал» взял на себя координацию этого огромного труда — вытаскивания всей доступной информации, ее обработки и сведения в одну базу, доступную в два клика любому желающему. Началась эта работа еще в начале 1990-х: архивы тогда «приоткрылись», но зато все нужно было делать на бумаге. Сегодня это очень важный и теперь уже удобный инструмент, не только для родственников, но и для любого исследователя или просто интересующегося историей России ХХ века. Когда мне, например, попадается какой-нибудь персонаж 1910-х, скажем, годов, о котором совсем ничего не известно, я обязательно прогоняю его по базе «Мемориала» — и если там не найдется он сам, то почти непременно найдутся какие-нибудь родственники (особенности отечественной истории, чего уж).

В других странах такими вещами занимается государство или общественные институты, финансируемые государством. Некоторое время назад были разговоры о плане создания новой базы данных с участием уважаемого мной Музея истории ГУЛАГа (который как раз финансируется государством). Это я могу только приветствовать, но, представляя себе отношение к открытости архивной информации со стороны некоторых государственных структур, я, честно говоря, не очень верю в успех этого мероприятия (совершенно не сомневаясь, опять же, в искренних намерениях ГМИГ).

Я очень надеюсь, что «Мемориал» не ликвидируют — вон даже фадеевский СПЧ «обеспокоен ситуацией» и называет предлагаемую ликвидацию «несоразмерной совокупности нарушения и несправедливой» (как будто все остальные действия властей в последнее время соразмерны и справедливы). Но все мы понимаем, что это запросто может произойти.

База сейчас продублирована и несколько расширена еще одной хорошей организацией, Открытый список. Тем не менее надеюсь, что мемориальская база сейчас многократно скопирована, потому что это настоящее сокровище и важное культурное достояние, при всех ее недостатках, вызванных не только обстоятельствами создания, но и все той же проблемой — ограничения доступа к архивам.

Андрей Десницкий

Мемориал, объявленный в России иностранным агентом — это не просто правозащитная риторика, это уникальные базы данных и профессиональная работа с ними. Любой историк, который так или иначе касается подобных тем, обойтись без них не может, и Мемориал открыт и доступен для сотрудничества.

По-видимому, в случае объявления их экстремистами (а прокуратура требует уже и этого) доступ к этим базам на территории РФ будет закрыт, их распространение будет считаться подсудным правонарушением (КоАП РФ статья 20.29), а любое другое сообщество, которое в иных условиях взялось бы за продолжение такой работы, будет бежать от нее, как от огня. История репрессий станет запретной темой на территории нашей страны.

Полагаю, что «национализация» этой информации и ее засекречивание — основная цель нынешнего наступления на Мемориал.

Зачем это нужно государству, вполне понятно. Репрессии невозможно оправдать, но их можно заболтать. «Сколько-сколько миллионов погибло? Нет, ну были, конечно, отдельные перегибы на местах, но в целом весь наш народ как тогда, так и сегодня… Так сколько погибло миллионов? А докажите!»

И уже не докажешь.

Я не смотрел новый фильм про «Ивана Денисовича», но судя по рецензиям, он сделан по той же модели: вот Иван Денисович идет парадом по Красной площади защищать Москву, ему улыбается Вождь Народов, вот он подбивает пять танков под мудрым руководством Вождя, ну, потом, конечно, не без перегибов на местах, но даже в холодном карцере молитва чудотворная его спасает от гибели неминучей и всякая такая развесистая клюква. Солженицынский рассказ о простом советском мужике превращается в расписную матрешку, где трагедия – часть узора. Рассказ об обыденности зла, о простом человеке вывернут наизнанку с этими парадами, подвигами и чудесами. С моралью: мы выстояли, мы победили, ура!

За сохранение уникальной базы «Мемориала» выступают и многие «охранители». Егор Холмогоров предложил не ликвидировать общество «Мемориал», а переформатировать его, переименовав в общество «Память», и другие правые консерваторы его поддержали.

Наталия Осипова

Переименовать «Мемориал» в «Память» — это хороший троллинг у Егора Холмогорова. Но самое важное, всерьез — это сохранить архивы и данные о репрессированных. Из госархивов добыть эти данные очень непросто. Нужна открытая база в общем доступе, это несомненно. Расприватизация темы репрессий — это очень правильно.

Правый Григоров

Конечно политическая часть «Мемориала» жёстко выступала против России, поддерживали даже террористов и радикальных исламистов, не говоря уже о заукраинцах.
Вместе с тем «Мемориал» – это реликт эпохи «Перестройки», и большой объём памяти восстановлен.
Нам не хотелось бы, чтобы пропало наследие и архивы о репрессированных, как историк-архивист я это прекрасно понимаю, а архивы должны открываться.
Потому поддерживаю инициативу Егора по реорганизации «Мемориала» с исключением политической и русофобской деятельности, направленных против государства российского.
Буквально сегодня говорил об этом с воронежским профессором истории Аркадием Минаковым.
Мы готовы выступить в качестве представителей русского гражданского общества, сохранить архивы, историческую память, реорганизовать «Мемориал», исключив из него враждебную деятельность против России.

Отдельная дискуссия развернулась после выступления Григория Явлинского, в котором бывший лидер «Яблока» связал преследование «Мемориала» с «Умным голосованием».

За этим выводом стоит длинная логическая цепочка: за законы об «иноагентах» голосовали в том числе депутаты от КПРФ, а «Умное голосование», в свою очередь, предлагало голосовать за них на последних парламентских выборах – тем самым подписывая приговор оппозиционным организациям.

Дмитрий Колезев

Григорий Алексеевич Явлинский не дает о себе забыть. Вот выпустил очередную статью об уничтожении «Мемориала» и вроде как выступил в защиту, но при этом не преминул заявить, что атака на «Мемориал» стала следствием… «Умного голосования», которое-де привело в Госдуму коммунистов и тем сделало возможным такой шаг.

В общем, коварный Алексей Навальный сидит и из тюрьмы уничтожает остатки гражданского общества в России, негодяй этакий. А Явлинский нас от него защищает.

Ну, я гиперболизирую, конечно. Но вообще, видимо, это не одного Явлинского мысль. Лев Шлосберг недавно в твиттере писал, что происходящее вокруг «Мемориала» стало следствием выборов в Госдуму — победы «Единой Росси» и усиления КПРФ. Правда, слова «Умное голосование» Шлосберг все-таки не произнес. Но его мысль творчески развел Григорий Явлинский.

Свою мысль развивает в телеграме и сам Лев Шлосберг:

Депутаты фракции КПРФ голосовали за эти законы, начиная с 2012 года. Более того – депутаты от фракции КПРФ были инициаторами внесения проектов этих законов. Это и есть реальная позиция политической партии КПРФ. Для КПРФ поддержка этого закона – сознательный политический выбор.

Признанные «иностранными агентами» «Мемориал», Ассоциацию «Голос», «Команда 29», средства массовой информации, отдельных граждан сейчас уничтожают политически, морально и физически по нормам федерального закона, полностью поддержанного КПРФ.

Политическая поддержка КПРФ для сотрудников правозащитных организаций, журналистов, политиков, деятелей культуры и науки – всех, но в особенности тех, кто признан или может быть признан бессудным и волюнтаристским путём «иностранным агентом» – это политическое самоубийство.

Взывать к праву, подписывать петиции с требованием отмены варварского закона об «иностранных агентах» и при этом голосовать за КПРФ и призывать к этому других людей – это политическая шизофрения или «стокгольмский синдром».

С этими умозаключениями спорит поддержавший КПРФ на выборах сотрудник «Мемориала» Александр Черкасов:

Некоторые люди, вроде бы сочувствуя «Мемориалу», указывают, что в наездах на нас виновата КПРФ и те, кто агитировал за неправильных кандидатов (дальше идёт много общих слов). Имеются в виду, очевидно (а в комментах это и не скрывают) Алексей Навальный и его «Умное голосование» (ну и я сам, похоже, виноват, как унтер-офицерская вдова, поскольку агитировал за Михаил Лобанов, за что и был отдельно проклят).

Эти рассуждения — не только гешефт и подмена сущностей. Тут ещё нарушены причинно — следственные связи.

1. Нам достоверно известно, что решительный «наезд» на «Мемориал» замышлялся и планировался ещё в середине лета, задолго до сентябрьских «выборов» (и их итогов, столь неутешительных для, в общем, симпатичных мне людей).

2. Бумаги, положенные в основу иска Мосгорпрокуратуры о закрытии Правозащитного центра» Мемориал», датированы декабрем 2020 года — они остались от прошлого прокурорского» наезда», который нам тогда удалось отбить без потерь (да, нас «прессовали» постоянно, — но мы на этом не пиарились).

Так что попытка увиноватить Навального и пр. тут разбивается о даты: это «разводка». Допускаю, что кто-то в это искренне верит, но увы.

Спасибо всем за слова солидарности и поддержки. Только не надо использовать наши трудности.

Многие блогеры высказываются еще резче.

Анастасия Брюханова

Я не понимаю, что должно было произойти с политиками, которые долгие десятилетия называли себя оппозицией, чтобы они внезапно стали оправдывать и даже легитимизировать репрессии. «А что вы хотели? Вы же сами проголосовали, и теперь Путин и все остальные имеют полное право на репрессии» — по сути именно это и пытаются продвигать Лев Шлосберг, Григорий Явлинский и другие представители партии «Яблоко».

Хотя и сторонники Навального, и те, кто голосовал по их рекомендациям, и кандидаты, прошедшие благодаря им, и сам Путин прекрасно понимают, что это не так. Все знают, что избраны случайные люди, «табуретки» без имени и поддержки, поддержанные вопреки, а не благодаря.

Но на сцену вышли проигравшие всё «опытные политики», которые решили обвинить народ, по сути жертву, в том, что их репрессируют. Такую подмену понятий и манипуляцию не смогли бы придумать кремлёвские политтехнологи, такую глупость могут выдавать только озлобленные люди, обнаружившие себя с рекордно низкой поддержкой граждан собственной страны. И которые больше не в состоянии критически оценивать не только себя, но и реальность.

Хочется лишь верить, что когда они обвиняют жертву в том, что она сама виновата в репрессиях, они за закрытыми дверьми не радуются, мол, так этой жертве и надо.

Ксения Ларина― Добрый день! Начинаем программу «Дифирамб». У микрофона Ксения Ларина. А у другого микрофона на экране монитора Максим Никулин, директор и художественный цирка на Цветном бульваре. Максим, приветствую! Здравствуем.

МАКСИМ Никулин: Приветствую! И всех остальных.

К. Ларина― У нас сегодня… Да, у нас сегодня понятно передача такая плановая, датская, поскольку все прогрессивное человечество отмечает невероятную дату — 100-летие со дня рождения Юрия Владимировича Никулина. И, конечно, мы и наша передача не могла пройти мимо этого события. Я хотела Максима позвать, хотя я понимаю, я не одинока в своём желании, потому что Максим сейчас нарасхват, что вполне естественно. Но мы постараемся быть оригинальными в нашей сегодняшней встрече. Ой! С чего начать?

М. Никулин: С оригинальности.

К. Ларина― Да, давай вот так я спрошу: что нового ты узнал о своём отце с тех пор, как его не стало? Когда ты взял на себя вот эту… этот крест нести дальше то, что его… дело его жизни. И я так понимаю, что многие вещи, которые раньше, может быть, тебя при жизни отца, мало как бы волновали и мало интересовали, сейчас вдруг в течение этого времени, вот уже сколько прошло лет после его ухода, вдруг открылись?

М. Никулин: Я бы не сказал, что мне что-то внезапно открылось. Ну, и не знаю по поводу знаний об отце. Я отца вот за те 2 с половиной года, что мы вместе работали в цирке узнал и стал чувствовать и понимать вот именно за этот отрезок времени, чем за всю прожитую жизнь, потому что их мало, к сожалению, было в моей жизнь с мамой. Они работали, на гастролях были. А когда они так уже осели плотнее в центре страны, я уже своей жизнью жил. Да, мы общались, встречались, перезванивались, виделись, но, конечно, полноценного общения это заменить не может. А вот когда вот дверь в дверь, кабинет в кабинет каждый день, и потом у меня тогда ещё был такой период междужёнья, поэтому мы вместе жили ещё, в общем, тогда, вот тогда да. А после, ну, понимаешь, может это неправильно, но я себя не переделаю. У меня спрашивают иногда, вот Вы мысленно советуйтесь НРЗБ, когда Вы там совершение… поступки там планируете. Я говорю никогда. Реально совершенно никогда. Нет, я его… Естественно я его помню и буду помнить до конца своих дней, но не в этом плане, потому что сейчас уже другое все. И цирк поменялся, и жизнь поменялась. И сегодня если бы вот этот период жизни был с вами, тогда его совет был бы, конечно, неоценим. И я с ним советовался, когда мы вместе работали. А сейчас уже… уже не то время. Время его ушло. И уже четверть века прошло с тех пор, как его нет. А я другой по характеру по своему, по НРЗБ, по натуре. Мы другое поколение в любом случае, хоть и сын. Поэтому нет, не думаю, что этот… новые знания, они до меня снизошли, и я теперь могу ими поделиться. К сожалению…

К. Ларина― А ты узнаешь в себе отца? Вот у меня вот ощущение… Я очень часто себя вдруг узнаю в себе своих родителей, которых тоже давно уже нет на свете, но чем старше я становлюсь, тем ближе они мне внутренне становятся.

М. Никулин: Не могу сказать с уверенностью, но, наверное, да. Скорее да, потому что, ну, не мог же я ничего от него не взять. И взял, разумеется. Я не старался как бы вот, когда там человек… Это скорее бывает с незнакомыми людьми, потому что на знакомых все время, кто бы они не были, на знакомых все время… ну, они ж все время здесь. Какая разница? Ну, завтра спрошу. Ну, послезавтра спрошу. Это когда с кем-то встречаешься из людей там совсем новых, интересных, вот начинаешь это все, вот каждое слово ловить. А тут вроде как это жизнь, и постоянно она так устроена. Поэтому да, наверное. Мне иногда говорят, кстати говоря, мои люди, которые со мной или близко работают… Я же здесь больше времени, чем дома провожу. Да и домашние иногда… У меня Маша, моя жена, говорит, вот ты сейчас как НРЗБ сказал и… Так что, наверное, что-то есть в этом. Он говорит, вот вы уже физически похожи на НРЗБ. Да, естественно.

К. Ларина― Я вспоминаю, кстати, что в фильме «Точка, точка, запятая…» сына Юрия Владимирович Николина играл совсем другой артист. Но все были уверены, что это его сын. Сына, я имею ввиду, героя. Да? Вот «Точка, точка, запятая…». Насколько он был внешне похож и по манерам, и по какой то мимике, по жестам! Это было поразительно. А только потом, через много лет я узнала, что Максим… Это не Максим. Максим там снимался. Он там был, кстати, — да? — в этом фильме…

М. Никулин: Ну, я там где-то визуально присутствовал.

К. Ларина― Да, да, да.

М. Никулин: Крайне фрагментарно.

К. Ларина― А что за парень? Ты его помнишь?

М. Никулин: Серёжа Данченко. Да, мы с ним были знакомы. Но мы как-то так дружбы не возникло. Общение было и до съёмок. Мы там вместе ездили. Нас, маленькую группу тех, кто занят в фильме отправили в спортивный лагерь, там чтоб мы привыкали, потому что я так понял, что Александр Наумович Митта, он меня на одну из ролей планировал всё-таки. Но потом он понял, что я полный бездарь, и НРЗБ не надо никому, меня так отодвинули. Вот. И мы как-то очень хорошо общались. И он хороший парень. И не так давно нас с ним свели на телевидении. Была какая-то передача. Его пригласили в качестве гостя, было приятно его увидеть. Вот. А вот дружбы: Дружбы не возникло.

К. Ларина― Я прочитал твой замечательный монолог в «Новой газете». Вот как раз в пятницу вышла «Новая газета», кстати, с портретом Максима Никулина на 1-й полосе. Это вообще потрясающий совершенно выпуск. И там Максим говорит как раз про цирк. И меня там поразила одна вещь, что вдруг я поняла, когда ты рассказываешь про то, что это отдельная планета, и что цирковые — это отдельные люди, это отдельная касса, что весь мир делится на цирковых, не цирковых. Вдруг я поняла, что цирк — это и убежище. Вот то, что называлось внутренней эмиграцией. Вот в эту страну была возможность иммигрировать, в том числе и у Юрия Никулина, и жить в ней. Да? Можно так назвать, что это убежище для многих людей в самые разные времена политические?

М. Никулин: Это интересная мысль. Я об этом не задумался. Интересная. Я подумаю. Но да, пожалуй. Пожалуй, это такой, в общем, уход в такое зазеркалье, потому что цирк, он не есть зазеркалье, другой мир. И да, наверное. Я не думаю, что это осознанно. Просто принимаешь, когда, может быть, кто-то вот ищет этого убежища, и он приходит в цирк, он начинает понимать, что здесь оно… вот оно здесь и есть. И поэтому, наверное, из цирка очень трудно уйти. Цирк не отпускает от себя. И, может, ты права. Может, действительно в этом плане есть какое-то, ну, как раньше люди уходили в монастырь — да? — себя оградить от внешнего. Может быть… может быть, и в цирк, потому что здесь… Ну, здесь честнее на самом деле реально.

К. Ларина― А моя юность прошла в стенах ГИТИСа, и я помню прекрасно аудиторию, в которой был огромный стенд, посвящённый артистам-фронтовикам. И я всегда помнила фотографию, которая была рядом со мной на этой стене — это знаменитое фото Юрия Никулина в будёновке совсем молодым. Война вообще была в ваших разговорах? Присутствовала? Или нет?

М. Никулин: Нет, нет. Для отца это, ну, если не запретная тема такая… по крайней мере такая единая, скажем, потому что я помню как-то, может быть, раз или, может быть, два я какие-то вопросы ему задавал, будучи ребёнком ещё, и он очень мягко от этого уходил. Он не хотел об этом вспоминать. Я вообще о его фронтовом пути узнал гораздо больше, когда он книжку издал свою почти НРЗБ биографическую. Но писать легче, чем рассказывать. Наверное, поэтому. Да и вообще мы когда вот делали программу, на радио ещё работал, к 40-летию Победы, очень многое я видел фронтовиков. Тогда их гораздо больше было, чем сейчас. И вот которые настоящие, они очень неохотно делились. Порой раз и дядю Толя Папанова спрашивал, мы часто с собачкой вместе гуляли. Он напротив жил. Я тоже так не то, что в прямую, но какие-то заходили разговоры, ассоциации возникали, я… а вот у вас на фронте. И он тоже всегда очень неохотно, скупо и как-то так… Ну, ясно было, что говорить об этом не хочется.

К. Ларина― А почему, как ты думаешь?

М. Никулин: А это такая внутренняя тактичность — говорить о себе и не говорить о других. Вот я ещё раз обращаюсь к своей памяти. Вот беседует НРЗБ с ветеранами войны, с фронтовиками, с героями. И у каждого из них есть неловкость, во-первых, перед теми, кто не вернулся, а он остался жив, вот он избранный такой. А, во-вторых, ну, почему обо мне? Все же воевали. Все герои. Ну, хорошо, я оказался там в каком-то месте, тогда важном, и вот мне там золотая звезда или там военная слава, а остальные нет. Они что? Меньше заслужили, что ли? Вот какая-то вот такая вот неловкость есть. Это то, что сразу происходит. Но остальное, наверное, для того, что… то, что люди это все спрятали в себе, скрыли, и не то, что не хотят делиться, не хотят сами ещё раз через это проходить, вспоминать. Пошли-то все через ад. Страна вся прошла от мала до велика, что в тылу, что на фронте.

К. Ларина― А он встречался с однополчанами? Вот были же эти традиционные встречи, когда ещё в парке Горького, когда происходило…

М. Никулин: Нет, нет, нет. Он…

К. Ларина― Нет?

М. Никулин: … никогда в таких вот встречах официальных не участвовал. Ну, может, какие-то бывают там вечера к датам, его там куда-то приглашали, но это не то. А у него несколько было человек, которые остались, все жили в Ленинграде. И он когда был, в Ленинграде работал, они постоянно встречались, виделись, общались. Кто-то в Москву приезжал. Там у нас там даже останавливались. В гостинице дорого. Вот на этом уровне — да. Вообще День победы же для него главный праздник был. Не день рождения. И Новый год он любил.

К. Ларина― Ну, подожди… Да.

М. Никулин: … юбилеи — это вообще НРЗБ.

К. Ларина― А что тогда оставалось вот с фронтовой жизни… Ну, да, друзья, с которыми он изредка встречался, может быть, песни. Вот я знаю, что у него очень… целая была программа внутренняя песен, которые он никогда публично, наверное, не исполнял. Да? Вот песни, которые для себя, которые они пели во время войны. Или такого не было?

М. Никулин: Был, конечно. И военных песен он много пел. И я их знаю и помню до сих пор естественно наизусть. Мы с ним вместе их пели. А ещё у него был цикл песен, которые я про себя называл «ленд-лиз блюз». Это английские, американские песни.

К. Ларина― Трофейные.

М. Никулин: Русский язык. Трофеи. Да, 2-й фронт. Переведённые на русский язык. Причём я не спрашивал, но я подозреваю, что некоторые он сам тексты писал. Ну, то есть не тексты, а то, что сюжет… ну, перевод как бы такой художественный. И я как-то… У нас тогда ещё работал Гаранян главным дирижёром, я к нему обратился, я говорю: раньше вот такая есть идея, есть песни, которые Никулин никогда не пел нигде, но они очень интересные, смешные с точки зрения истории. Был какой-то юбилей победы. Давайте мы запишем в Вашем студии-то. Он говорит, гениально — что ли? — гениально. Давай готовь Юрия Владимировича, и мы, значит. это все сделаем. Сначала он там напоёт, потом я сделаю аранжировочку, и мы уже оркестром всем там это подхватим. Не успели. То одно, то другое. Все заняты. Туда-сюда. Не получилось. Не получилось. Отца не стало. Ко мне приходят Гаранян и говорит: ты вот помнишь твой проект этот? Я говорю: ну, помню, конечно. А теперь что делать? Он говорит: давай ты сам. Я говорю: ну, я так не могу. Он говорит: ну, не можешь — не можешь. Ну, как бы в память сделаем, сделаем такую хорошую штучку, там, может быть, диск сделать. Да? Так. Я говорю: ну, чёрт его, не знаю. Я подумаю. Думал, думал, ушёл Гаранян. И я додумался до того, что я… Мне, может, стыдно признаваться, вот я полгода первые, карантин, пересидел в Монако, потому что я там в этот момент очутился, и все закрыли. И мы оттуда не могли улететь, потому что там 100 метров от дома отойти нельзя. И все закрыто. Аэропорты закрыты. Ничего не летает. Ничего не ходит. Мы там полгода сидели с женой. И я вспомнил эту идею, и ко дню победы, поскольку мы там до мая досидели. Даже больше. Я вспомнил эту идею, через знакомых там нашёл гитару и попытался всё это исполнить. Это всё есть в интернете…

К. Ларина― Да ты что?! Как я попала-то интересно пальцем в небо, но попала в удивительную историю. А я даже не посмотрела. Я найду. То есть это в «Ютюбе» есть? Да?

М. Никулин: … свободном доступе. Да.

К. Ларина― И ты прям поешь?

М. Никулин: Ну, да.

К. Ларина― Ой, какая красота. Ну, я, кстати, видела несколько сюжетов, когда вот вспоминала все, что было у вас вместе с отцом, что часто он и пел под твою гитару. Я видела. Да?

М. Никулин: Он часто пел. Он часто пел в последние годы. И я ему аккомпанировал, потому что ему надоело играть, да и играл-то он собственно, как он эти… 6 аккордов выучил в армии ещё, так он и играл. Но я тоже, так сказать, не это самый… не НРЗБ, понятное дело, но чуть побойчее.

К. Ларина― Ты знаешь, я почему вот говорю про много… спрашиваю про вот военное время в жизни Юрия Владимировича, потому что я посмотрела, это ж, получается, 7 лет он был в армии. Он ушёл в 39-м, а вернулся в 46-м году.

М. Никулин: В 46-м году. Да.

К. Ларина― Это огромная часть. Это ещё явно человек не собирался быть профессиональным военным. Попробую так спросить: а есть ли какая-то… была какая то… Вот что осталось у него внутри от этой 7-летней… его 7-летней войны?

М. Никулин: Я могу могу не знать, что осталось. И я ещё раз говорю, никогда не спрашивал. Так что он писал. А вот то, что не осталось — это однозначно. Его война не покалечила в отличие от многих. Не физически я имею ввиду, а… Не поломала…

К. Ларина― Я поняла.

М. Никулин: … и не сломало, потому что сломанных очень много было, как мне рассказывали после войны, люди, которые не могли его найти и терялись, и спивались. Ну, много было после войны уже трагедий именно на почве самой… самой войны. А вот отца и… Я как все его окружение, все его друзья близкие, они же все фронтовики тоже были. Вот они тоже вернулись с войны, толи душа была настолько чиста, что вот кровь эта, грязь не прилипала, скатывалась, и человек оставался чистым. Может быть, не знаю. Но вот этого у него… вот крови, грязи, ужасов в нем не осталось или было так глубоко, что это никто не видел и не читал, потому что, ну, что отец — это какой-то оптимизм, это юмор, это смех, это шутки, это радость, это добро. Вот то, что война уничтожала, то, что под корень рубила. В нем и в его друзьях это все не осталось.

К. Ларина― Может быть, его способность с любым человеком находить общий язык и с любым человеком сохранять какую-то естественность диалога, никакого ни высокомерия даже, когда он уже был суперзвездой советской, цирковой и не только, может быть, это в нем война воспитала? Черт её знает. Это я сейчас придумываю. Или это всё-таки такие качества природные его?

М. Никулин: Это думаю, что это врождённое. Этому нельзя научиться. Это нельзя перенять, это нельзя в себе воспитать. Это либо есть, либо нет. Это вот да, абсолютно отсутствие 2-го плана. Его ведь ещё именно поэтому люди-то любили, что он со всеми был одинаковым. Он был искренен. Это такая квази искренность. Он не прогиба, не снисхождения, ничего. Он совершенно был естественен. Это гениальная черта, но это вот бог дал. Вот научиться бы. Но не получается. Это данность.

К. Ларина― Ну, кстати, я могу назвать ещё одного человека, который обладал таким даром. Не знаю, согласишься ты или нет. Тоже из того же поколения.

М. Никулин: И я одного могу назвать.

К. Ларина― Олег Ефремов. Вот тот вот такой же был. Именно поэтому и любим был всеми, поскольку был абсолютно своим.

М. Никулин: То же самое Папанов. Я просто говорю, что я с ним достаточно много так вот общался, с собачкой гуляя, и ни о чем на самом деле. Опять же никаких вопросов не возникало. Просто разговаривали. Ну, так как он со мной разговаривал, я значительно моложе его, а потом, кто он, кто я. Да? На самом деле неважно, что я там сын его товарища. Но такая же история. Я могу ещё назвать людей. Были такие люди замечательные.Может, они и есть и сейчас.

К. Ларина― Гердт. Зиновий Ефимович Гердт. Гердт, да?

М. Никулин: Ну, Гердт. Да. Да.

К. Ларина― То есть это, может быть, это поколенческое. Вот скажи. Если говорить про поколение, вот что… как бы ты… В чём они их объединяют?

М. Никулин: Может, меня заплюют, но это были высококультурные, интеллигентные люди. Неважно, где они учились или не учились. У отца же не было высшего образования. Но он и мама, они абсолютно интеллигентные люди, московская интеллигенция. И эта внутренняя культура, которая… Я не знаю, как она формировалась в те годы. Наверное, в семьях тоже, вот то, что и бабушка, и дедушка мои со стороны отца, они очень были интеллигентными людьми, культурными. НРЗБ. Вот это вот там это все в детстве происходит. Это вот лепка, формирование. Позже тоже, когда дано направление, а человек сам развивается, если может и хочет. А так да, ну, естественно. Вы понимаете, вот я тоже могу сказать, вот люди, с которыми меня сводила в детстве жизнь, ну, я кроме как сказать: «Спасибо, Господи!» не могу, потому что у нас в разные дни там была… Папа с мамой в Москве работали. Сейчас же поздно заканчивают в цирке спектакль, в театре спектакль, смена на студии. Поговорим, пока то, сё, пока дорога, к нам съезжался народ. Причём это была не тусовка, как бы сейчас сказали, это было несколько человек. Они там договаривались встретиться, посидеть. И каждый ещё кого-то с собой приводил. Ну, говорят: пойдём со мной, нормальные же собираются ребята, там посидим, выпьем чуть-чуть, поговорим все. Поэтому я ребёнок цирковой, и они все для меня были дяди и тёти по тем даже временам. И это… до сих пор это дядя Женя Евтушенко, дядя Булат Окуджава, тётя Белла Ахмадуллина, дядя Витя Некрасов, и можно перечислять дальше. И они… дяд Женя Урбанский. И они все собирались у нас. У нас была самая большая комната в коммуналке. Поэтому у нас сидели. И поэтому когда про нас, про детей забывали, это были лучшие моменты. И они до 2-х, до 3-х, до 4-х утра сидели. Они пели. Они читали стихи. Они спорили. Они рассказывали. Они травили анекдоты. Они смеялись. Причём это было настолько открыто, с таким куражом потрясающим, это 60-е годы — Оттепель, непонятная какая-то свобода маячит где-то, вот в воздухе витает весна. Их… Когда дядя Женя Урбанский пел, у нас стены дома дрожали. Все в 5 кирпичей сложенный старый особняк московский. И это не могло на меня тоже не повлиять. Ведь я сегодня могу не оценивать это, а просто вспоминать, и то, как щедро они друг с другом делились тем, что у них было тогда. Ну, и со мной, потому что я тоже там под столом где-то сидел и все это как мышка там, только чтобы не выгнали, чтобы послушать.

К. Ларина― Ну, вот к вопросу о воспитании: это как бы и есть воспитание. Вот эта вот среда, которая… которой пропитывается человек в детстве…

М. Никулин: Конечно. Конечно.

К. Ларина― Да?

М. Никулин: Ведь только из детства все.

К. Ларина― Да. Тут надо сказать про Урбанского, может быть, не все помнят и знают этого гениального, потрясающего артиста, который трагически ушёл из жизни.

М. Никулин: Совсем молодым. Совсем.

К. Ларина― Да, да. Невероятного таланта, огромного таланта человек. Прежде всего, фильм «Коммунист», конечно, по которому помнит и знает его наше поколение. Но я очень любила вот «Чистое небо». Обожала этот фильм. Да, да, да. Я… Давайте так мы сделаем, в следующей части задам вопрос, который мне важно, уже связанный со актёрской карьерой Юрия Никулина. Я напомню, что сегодня мы разговариваем с Максимом Никулиным. У нас такая беседа ностальгическая. Я, кстати, привыкла Максима видеть остроумным, весёлым, всегда рассказывающим смешные, весёлые истории. А сегодня у нас какой то другой такой вот эмоциональный фон, что вполне объяснимо.

М. Никулин: Вот этот настрой взяли как бы. Ну, что ж?

К. Ларина― Да.

М. Никулин: Ну, сейчас я перестроюсь во время паузы.

К. Ларина― Не надо! Не надо!

М. Никулин: Хорошо.

К. Ларина― Не надо!

**********

К. Ларина― Возвращаемся в программу «Дифирамб». Напомню, что сегодня наша передача посвящена памяти Юрия Никулина, которому вот 18 декабря исполнится 100 лет со дня его рождения. Исполняется. А и я вот хотела сказать про актёрскую его судьбу, которая совершенно поразительная. Ну, конечно же, понятно, все комедийные роли прекрасные и «Бриллиантовая рука», и культовые все вот эти гайдаевские. И с другой стороны, Герман и «Двадцать дней без войны». Но все равно его начало актёрское, оно произошло все равно в молодом возрасте. Я имею ввиду фильм «Когда деревья были большими». Тогда уже было понятно, что это большой драматический артист Юрий Никулин. Мой вопрос к тебе, Максим, на твой взгляд, какая из ролей Никулина ближе всего к его сущности, к его образу, к его облику, где он сам себе равен?

М. Никулин― Во всех ролях, потому что он везде сам, везде это, если там брать цирк, это не клоун Юрик, а это Юрий Никулин. Семён Семёнович Горбунков — Юрий Никулин. Майор Лопатин — это… Он не играл героев, он был самим собой. Это вообще, я считаю, высший пилотаж в актёрской профессии, когда человек не играет, а живёт, он переживает эту жизнь, моменты какие-то, когда он не играет персонажа или героя, а он живёт и ведёт себя так, как вёл бы себя он сам на его месте, поставленный в эти вот придуманные обстоятельства. Это вот высший пилотаж. Таких очень немного было актёров. Они были. Но это… Ну, это… да, это тоже от бога это все там. Кстати говоря, вот там все гайдаевские, там начиная от «Пса Барбоса» и там дальше до «Бриллиантовой руки», до, в общем, вершины его комедийного и Гайдая тоже комедийного творчества. ЦКогда деревья были большими» было же до Балбеса.

К. Ларина― Да, это вообще-то…

М. Никулин― … же не было.

К. Ларина― Потрясающе просто.

М. Никулин― … ролей не было. И самое смешное, что Кулиджанов, он не видел никогда отца раньше. Он в цирке его увидел клоуном и взял на, в общем, такую полутрагическую роль.

К. Ларина― Потрясающе.

М. Никулин― Кто-то его и спрашивал тогда, Лев Александрович, а почему Вы вот клоуна увидели и решили, что это вот ваш герой серьёзного, очень серьёзного фильма. Он сказал, я глаза его увидел и понял, что это вот то, что надо.

К. Ларина― И это попало. Это вообще…

М. Никулин― Да, выстрелило, конечно. Но это вот талант режиссёра — умение понять, там в какой-то момент, что вот оно… оно и есть.

К. Ларина― А как он военное кино… Про военное кино опять же спрашиваю, поскольку он сыграл всё-таки вот им у Германа и Лопатина, и естественно «Они сражались за…» Да, «Они сражались за родину». А я знаю, что он трудно соглашался на эти роли, потому что боялся соврать. Я это даже у тебя где-то прочитала, — да? — в твоих интервью.

М. Никулин― Бондарчуку было проще, потому что там в принципе он как бы самого себя играл. Солдат и солдат. Ну, вот это Шолохов как бы. Поэтому там у него сомнений-то, если они были, то они были не выражены. Я о них не знал. А вот с Лопатиным — да, он в какой-то момент даже отказался. Я думаю, что он просто боялся себя, боялся не потянуть. Он был таким человеком очень ответственным в плане работы и творчества да и жизни тоже. И он просто боялся. Его мама сподвигла моя и Символов Константин Михайлович. Вот они его уговорили вдвоём. И кино получилось замечательное. На просмотре, когда был 1-й просмотр на «Мосфильме», ещё даже не НРЗБ кинопремьера, на «Мосфильме» мы посмотрели. Вру. Как раз это был, значит, «Ленфильм». Это я не мог смотреть. Это я… Тогда Дом кино, значит. И после премьеры мы пришли домой, и как сели, так все, он говорит: ну, ладно, сейчас-то вот как вам это все? Я говорю: «Юра, ты знаешь, я вот даже не знаю, как сейчас с тобой разговаривать после этого, потому что совершено настолько это мощно, настолько это все это попадание». И там в каждом кадре попадание.

К. Ларина― Да.

М. Никулин― И я считаю, что это лучший фильм Германа. Да, был «Лапшин», была «Проверка» и прочее, прочее. Но для меня не потому, что там отец играл, а вот как зрителю, для меня это то, что НРЗБ, Герман.

К. Ларина― Там, что не эпизод — шедевр. Я сейчас вспоминаю и сцену с Лией Ахеджаковой их потрясающую совершенно. Про часы. Помнишь?

М. Никулин― Да конечно. Это я его помню…

К. Ларина― Ой! (томно вздыхает).

М. Никулин― … монолог Петренко в поезде.

К. Ларина― Да, да, да.

М. Никулин― Там если посмотреть картину, если будешь в следующий раз её смотреть, то обрати внимание, там очень плохой звук. Там очень плохой звук, потому что писали только на микрофон, а в студии он потом не смог переозвучить. Он в этих тепличных условиях не…

К. Ларина― Не смог повторить. Невозможно.

М. Никулин― … состояние. Да, он не мог. Поэтому оставили черновой звук. Настолько это все проникались… этим.

К. Ларина― Я, кстати, ещё одну картину люблю его роль. Это не фильма «Чучело», где он играет отца… дедушку героини — да? — Кристины Орбакайте…

М. Никулин― … недавно об этом. Но там такая как бы тоже в эпизоде… Я сейчас не про картину, про отношения. Кристина рассказывала, что у неё незадолго до этого умер дед, которого она очень любила. И вот это вот опять как бы возвращение… У меня был даже какой-то протест. Как бы она все время вспоминала дедушку, которого нет, и это вот постоянное общение. Она говорит, а потом вдруг я неожиданно поняла, что я называю Юрия Владимировича дедушкой вне кадра, в разговорах каких-то. То есть так неожиданно все, говорит, повернулось.

К. Ларина― Скажи, а почему он не снимался после «Чучела», практически уже не было ничего, хотя всё-таки ещё, бог ему отмерил много прекрасных лет…

М. Никулин― Не было интересных предложений.

К. Ларина― Но они были?

М. Никулин― Были. Они были всегда. Они были всегда. И более того вот там в такие урожайные годы сценариев по 10 минимум приходило, присылали в месяц. 10-12. Причём не самый последний режиссёр, не самый последний автор. Он все честно читал, потом давал читать маме, потом давал читать мне. Потом, говорит, ну, ваше мнение. Ну, там бывали, конечно, лучше сценарии, хуже бывали. Были неплохие сценарии, на что мы собственно и говорили с мамой. Ну, а что? Нам понравилось. Может неплохое получиться кино. Как он говорит, я не буду сниматься. Не моё. Я ничего не чувствую. Я прикидывал, пробовал, но не моя история совсем. И отказывался. Ему-то лучше было, чем его коллегам по цеху. У него цирк был за спиной.

К. Ларина― Ну, конечно.

М. Никулин― А остальным-то работать приходилось, сниматься. У хороших, замечательных актёров были слабые картины и слабые режиссёры, потому что надо было на жизнь заработать. А у этого-то там все было в тылу все спокойно. А с другой стороны позвонил этот юноша и говорит, Юрий Владимирович, или там товарищ Никулин, я уж не помню, вот я студент ВГИКа, режиссёр, и у меня диплом, нужно фильм снять дипломный. Это я написал сам сценарий. Мне бы очень хотелось, чтобы Вы снялись. Я понимаю, что Вы заняты очень и, конечно, безнадёжная история. Да и тем более мы же не платим ничего. Дипломной работа все. А отец мой говорит, ну, присылай. Тот ему прислал сценарий. Он прочитал Он у нас есть. Называется «Тут недалеко». Режиссёр Юрий Николаенко. Он уже… Имя у него есть. Значит, он пошёл после этого. Отец ещё потом… Он позвонил, говорил здорово во телефону с Львом Константиновичем. И говорит: слушай, Лев, тут сценарий принёс парень молодой. Давай снимем все вместе? Там есть эпизод, милиционера надо сыграть. И Дурову тоже…

К. Ларина― Молодец. Это тоже, конечно, детали о многом говорящие. Безусловно. Я, кстати, не забыла сказать, что ты находишься на работе. Да?

М. Никулин― Да, в цирке сейчас сижу.

К. Ларина― Это кабинет директора цирка?

М. Никулин― Нет, это мой кабинет.

К. Ларина― Да.

М. Никулин― Но он…

К. Ларина― Ты же директор.

М. Никулин― Да. Но это я в этом кабинете ещё будучи замдиректора ещё. А у отца напротив кабинет. Мы его как кабинет не используем. Он, скорее, у нас как приёмная. Во-первых, мы там совещания проводим. У меня он меньше кабинет. А мы там все не помещаемся. Там у отца стул большой. Потом гости приходят какие-то. Мы там накрываем слегка и… То есть там мы это все сохранили, как при нем было. Вот абсолютно ничего не трогали. Но это не мемориал, там не музей. Это такая как бы живая вещь. Мы утилитарно пользуемся. Поэтому… У меня оно здесь видно просто. Но это отец об этом мечтал, когда там цирк ещё только сломали, даже не построили ещё. Он говорил, когда построим цирк, а мы тогда все, мы когда собирались все… Помнишь, эти фильмы старые? Революционные солдаты и матросы сидят у костра НРЗБ, и все там грезят, вот построим коммунизм там, вот мировая революция грянет, вот заживём. Страна… И мы так же как идиот здесь тоже сидели, все говорили, вот цирк построим, то-то там будет, то-то там будет. А отец говорит, а, ну, когда цирк построим, я соберу всю старую мебель, которая была в цирке ещё там при Саламонском, и сделаю себе кабинет, буду как Саламонский. Финны построили цирк и сдали кабинет вместе с мебелью уже. Ну, не ломать же это все? Поэтому вот только когда отца не стало, я собрал всю мебель старую. Я сейчас сижу… Не сейчас сижу…

К. Ларина― Исполнил слои… исполнил его мечту. Да?

М. Никулин― А вообще я сижу за столом Саламонского, 1-го хозяина и директора цирка. Сижу в его кресле. У меня в кабинете его шкаф и диван. Причём кресел у него было 2, одно он проиграл в карты Чинизелли, владелец цирка в Санкт-Петербурге. Оно сейчас там тоже есть, но они не реставрировали. Так что у меня такой полуантик.

К. Ларина― Я, когда смотрела там по новостям, что происходит вокруг имени Юрия Никулина, и вообще действительно всё ли прогрессивное человечество отмечает, я поняла, что я не преувеличиваю. Меня поразил размах именно российский. В каких-то маленьких городках мне вываливаются новости то там, то сям. К 100-летию Никулина там прошёл вечер, там открыли какую… там открыли то ли доску, то ли памятник, там провели какую-то конференцию. Ну, понятно, что он был везде как цирковой, потому что это вся жизнь на чемоданах. И как никто, наверное, другой прекрасно знал, из чего и из кого состоит наша страна. Я даже могу сказать советская страна. А вот были ли у него какие-нибудь любимые места? И вообще вот что давало вот это ощущение погружённости в мир советской страны, в мир большой страны?

М. Никулин― Черт его знает таких мест. Он изъездил. Вот, например, он крайне редко бывал на своей исторической родине. Вот человек…

К. Ларина― Под Смоленском?

М. Никулин― Да. Под Смоленком. Демидов. Это было 80 километров от Смоленска, бывшее Поречье. В Смоленске он бывал. С цирком не знаю. Там цирка нет в городе. Может быть, шапито туда не заезжали в те ещё совсем там 50-е годы. А так вот, чтобы, знаешь, там сесть и поехать в свои места детства, такой ностальгии не было. И туда его как-то не сильно тянуло. А это вот как по принципу: хорошо там, где мы есть. Вот мы так несколько лет, допустим, подряд ездили под Канев на Украину. Там замечательный стоял пансионат, назывался «Тарасова гора». И там даже двери не закрывались. Ну, такой советский абсолютно вот фанерный такой вот конструктив. И там было хорошо. Мы там купались. Мы ездили, плавали на лодке на острова, там рыбу ловил я. Там загорали всей семьёй, отдыхали. Там было хорошо. Потом построили Каневскую ГЭС, там все залило. Поэтому это все перестало быть интересным. Вот поэтому места какие-то, вот знаешь, специально прикормленных… Дачу он любил очень. Вот на дачу… Да. Дача — это такой вот тоже… Ну, это как дом тоже, мы там много времени проводили. Мама там после его ухода лето прожила и больше никогда туда не ездила. И мы тоже.

К. Ларина― Насколько это связано с ним, да?

М. Никулин― Да. Ну, понимаешь, в чем дело? Это тоже как-то Гриша Горин мне сказал, когда НРЗБ с ним говорили, он говорит, знаешь, вот я считаю, что «Белый попугай» надо закрывать. Стержень выпал.

К. Ларина― Когда ушёл Юрий Владимирович?

М. Никулин― Да. Нет человека, которого все собирались. Он говорит, сейчас мы записывали программу, ну, мы сидели как идиоты. И никто из себя не может выдавить ничего. Никто смешно вспомнить не может. Вот он ничего же там не делал на самом деле. Он просто был. Вот вокруг этого все как бы и строилось.

К. Ларина― Даже когда он… Если даже не рассказывает он, я помню эту потрясающую… Ты прав. Реплика или просто взгляд — это такой вот говорящий. Это действительно человек, который скреплял собой. Вся драматургия.

М. Никулин― Смешно, что Олег Митяев, я недавно с ним тоже в одном концерте был, посвящённом памяти отца, а я не слышал эту… Он говорит, мы с ним тоже на «Белом попугае», и редактор Алёна Красникова говорит ему, Олег, значит, у тебя 2 песни там запланировано в программе. Давай ты сразу их споёшь, а мы потом НРЗБ, чтобы не прерываться. Вот сейчас у тебя же все состоит, и свет, и прочее. Он говорит, да не вопрос никакой. Ну, вот все время все сидят, и Олег песню 1-ю спел и говорит, а сейчас я… сейчас я ещё одну спою. Никулин смотрит на Горина и говорит: «Слушай, это не Кобзон?»

К. Ларина― Ну да. Ну, да. Я, кстати… Интересная вещь по поводу чувство юмора. Я понимаю, что уже много раз про это спрашивали, откуда это все берётся. Да ниоткуда! Боже мой. А меня поразило другое в этом чувстве юмора Юрия Никулина. Опять же я посмотрела там какие-то видео старенькие, то ли какие-то «Голубые огоньки» 50-60-х годов. Он там молодой совсем. И он рассказывает так называемый абстрактный анекдот, который вообще… Это такая джазовая вещь, которая… Как могла она просочиться вообще сквозь Железный занавес в то время, я не очень понимаю, потому что это анекдоты не советские он рассказывает там… там про собачку, которую в окно выкинули. Да? А вот это вот чувства юмора, я думаю, что это главное, что тебя роднит с твоим отцом. Это первое, что бросается в глаза, когда с тобой разговариваешь.

М. Никулин― У меня была потрясающая реакция на это, на эти на все… Как-то я ему позвонил, и мама говорит: Юра заболел. Ну, как заболел? Там 37 и 7 температура. Он, значит, там сидит, что-то у него там сопли текут. А он не любил очень болеть. Он не любил. Раздражало его все. То надо дома сидеть этой… Я говорю, ну, я к вам заеду. Она говорит, меня не будет. Я там куда-то в свой этот клуб собаководства. Ну, говорит, отца навести, приезжай днём к отцу. Годы 70-е были. А он сидит, смотрит телевизор. Вот надо помнить, что показывали днём по телевизору. Ну, вот. А там показывали какой-то кубинский фильм черно-белый, называется «Я Фидель». Они в конце там все погибают со словами «Я Фидель». Ну, там это всё… Ну, я пришёл, и чтобы его там не прерывать… Он, значит, досматривает фильм, с этим посидел, посмотрел минут 10, он выключил телевизор и такой задумчивый. Я говорю: «Ну, как тебе?» Он говорит: «Ну, что тебе сказать? Да бывают фильмы говно, а это говно в кубе».

К. Ларина― Но вообще его, конечно, ирония, это спасало. Да?

М. Никулин― Конечно.

К. Ларина― … его в отношении, потому что всё-таки сегодня много мифов строится вокруг прекрасной советской страны, но на самом-то деле все было по-другому, начиная от бытовых проблем, от дефицитов и заканчивая бесконечно телевраньём — да? — и в новостях. Вот я думаю, что наверняка у вас были антисоветские разговоры в доме? Велись?

М. Никулин― Разговоров не было. Была литература. А разговоров не было, потому что они, конечно, привозили под полой и Сан Саныча, и Бродский, и разного другого рода литературу, такую как бы именно литературу, не пасквили там, не клевету, а именно книги. И это все читалось в доме. А разговоров не было. Отец, он не был диссидентом никогда. Хотя он как никто другой в силу своей мудрости, он мог все понимать прекрасно и понимал, и полмира объездив, естественно видел там и здесь, и… Но ни он никогда не заводил, ни как-то в его присутствии такие разговоры не… не та тема. Что мы об этом говорим?

К. Ларина― А анекдоты политические?

М. Никулин― Ну, это, конечно. Вся страна рассказывала естественно. Понятное дело. И про дорогого Леонида Ильича, и про всех остальных. Вот поэтому да, это само собой. Но это другое. Это не диссида. Это другая история. Это не оппозиция. Вот. Хотя за это тоже можно было НРЗБ. Ты знаешь, его ведь ни разу не приглашали на кремлёвские концерты. Ни разу. Там был такой pool артистов каких-то, которых дежурно приглашали. Хотя он был член партии и, так сказать, человек известный и полярный, и любимый наверху там. Все. Но как-то, вот знаешь, такая вот… такая подспудная неуверенность. Ну, потом клоун НРЗБ, понимаешь, потом это…

К. Ларина― Да, да, да.

М. Никулин― Поэтому как-то так вот тише. Но хотя ему от многих…

К. Ларина― Да?

М. Никулин― Хотя ему однажды, правда, были уже 80-е годы, но ещё Советский Союз был, он при мне послал на три буквы полковника КГБ, который рекомендовал ему с этим человеком не встречаться. Он его абсолютно грамотно отправил и сказал, что я буду с кем хочу, с тем я буду встречаться, и не надо, значит… Я его таким не видел никогда ни до этого, ни после этого. Он ходил по квартире, я ему говорил, ты тихо-тихо НРЗБ. Нет, и не в этом дело, потому что поскольку наплевать, но… Говорит, а что они мне сделают. Вот что они мне сделают? Звонили НРЗБ мне не давали. Из партии выгонят? Не выгонят. Не они принимали. За границу не пустят? Да хрен с ней, всю я объехал уже. Мне здесь интереснее. Через 5 минут звонок. Ну, мы там договорились, можно встречаться, дают добро и…

К. Ларина― Потрясающе. Но это такое было 1-е его столкновение с…

М. Никулин― При мне вот такого…

К. Ларина― … системой?

М. Никулин― Да.

К. Ларина― Ну, кстати, если говорить о чём… Ты говоришь не диссида. Извини меня, интонация, она бывает иногда страшнее, чем прокламация. Это мы прекрасно знаем. И то, собственно говоря, чем отличался его образ и стиль его работы на манеже… Или как правильно говорить? В манеже?

М. Никулин― Можно и так, и так. Да. Мы говорим «в манеже». Да.

К. Ларина― Да. Ведь этот… от такого юмора такого циркового клоуна таких цирковых клоунад не было ни в одной стране мира. И за то и любили. Любили все. Вот почему смеялись и дети, и взрослые, потому что взрослые всегда это считывали, этот 2-й план. Понимали, про что это. Вот все вот их замечательные репризы с Шуйдиным, конечно же, вот особенно, которые остались классикой. Это повторить невозможно. Из ничего, но сказано все. Да.

М. Никулин― Невозможно. Невозможно. Был замечательный клоун такой Семён Маргулян, он себя считал… Но он сейчас в Израиле живёт. Давным-давно уже на пенсии. А он себя считал как бы учеником Никулина, хотя у отца не было учеников. Он говорил, я это не умею…

К. Ларина― Невозможно…

М. Никулин― … не умею передавать. Вот. Но Сеня так считал. И когда отец перестал работать, ушёл на пенсию, с манежа ушёл, он говорит, Сень, ну, бери репризу же в репертуар. Есть там 66 реприз, по-моему. Выбирай, делай. Они смешные. Что? Можно же. Я же не работаю уже. Он с партнёром, Семён, стал пробовать, не получается, не смешно. Это не их. Это абсолютно индивидуальная, это эксклюзивная вещь, под себя написанная, про своё отношения к жизни, про свою философии. А другой, даже человек талантливый и хороший клоун, но это не его. У него получается не смешно. Почему? Непонятно. То есть понятно, но так вот… Ну, что? Какая разница? Все. Так рассказать анекдот. Ну, один рассказывает, все лежат от смеха. Другой рассказывает… Ну, и что? Уж лучше б не рассказывал. Я знаю таких людей. Не умеют рассказывать. Страшно любят, есть чувство юмора, но рассказывают, ну, никак. Лучше б молчал. Вот поэтому индивидуально. А потом, понимаешь, ведь что за этим за всем стоит? Ведь я повторю, любили-то ведь не клоуна Юрика и не Семёна Семёновича Горбункова, и не майора Лопатина, любили Юрия Никулина. Это такой же как бы из всех этих… Из персонажей образ — это только вот такой backстейщик. А любили человека, прежде всего. Человека, потому что… в котором было все через край, который всем этим делился. А чего всем не хватает? И нам не хватает сегодня, и никогда не будет хватать. Это любовь. Это добро. Это щедрость. Это милосердие. Это желание помочь. Это искренность. Это честность. Вот этого всего в дефиците всегда. А человек это отдавал. И люди с благодарностью это принимали и за это его любили. Вот в чем суть-то такая несложная.

К. Ларина― Очень хорошая кода для нашего разговора с Максимом. И вообще я когда вот готовилась к программе, потому что ты видишь, что это огромный мир, который уже никогда не повторится и его невозможно пересказать, его невозможно объяснить. Я сейчас имею в виду не только самого Юрия Владимировича Никулина, но и все, что было вокруг него, внутри него, и его друзья, про которых та… его соратники по поколению, про которых мы сегодня вспоминали. Вообще это всё страшная история, которую будут переживать уже наши внуки. Счастливы те, которые успели увидеть. Я счастлива.

М. Никулин― Вот…

К. Ларина― Я была свидетелем. Я была в цирке, когда выступал Юрий Владимирович Никулин. Я помню прекрасно, с папой мы были на представлении. На вечернее надо было попасть обязательно, потому что в вечернем показывают то, что не показывают утром и днём.

М. Никулин― Да, не всегда.

К. Ларина― Да.

М. Никулин― Ты знаешь, когда отца не стало, какое-то время прошло, ну, небольшое, мы сидели дома и что-то стали вспоминать. Ну, как-то к слову просто пришлось. И младший мой сын, которому тогда было лет 8, наверное, он сказал, слушайте, а я вот такой счастливый, что знал дедушку. Только очень мало. Ну, Булат Шалвович Окуджава пел в своё время: «И пряников сладких всегда не хватает на всех».

К. Ларина― Спасибо большое, Максим…

М. Никулин― Спасибо. Спасибо.

К. Ларина― … огромное за такой разговор хороший. Спасибо тебе.

Звучит песня «Старый клоун» в исполнении Юрия Никулина.