Книги онлайн
«Моя собака любит джаз»
Я люблю утро первого сентября. Когда приходит пора идти в школу. Мама с папой всегда осыпают меня подарками. В этот раз они купили мне фонарик и торжественно преподнесли со словами, что ученье — это свет! Папа также вручил набор юного слесаря и сказал такую фразу, что труд сделал из обезьяны человека.
Еще папа купил мне хорошего Шварценеггера — его портрет, где он — с одним выпученным глазом.
— Кумиры есть кумиры, — сказал папа, — надо же курить им фимиам.
А мама — ботинки остроносые, тряпичные, в каких только ходят толстые тети. Я надел, а они оказались пришиты друг к другу суровой ниткой. Папа разрезал нитку ножницами и сказал
— Ну, широким шагом в пятый класс!
Тут вдруг выяснилось, что мама не удлинила мне школьные брюки. И за минуту до выхода я стоял у двери, как говорится, в «брючках дудочкой и по колено». Плюс ослепительно белая рубашка с желтым пятном на груди. Это мой родной двоюродный брат Рома вечно все испакостит, а потом мне дает.
Носки у меня полосатые, как у клоуна, хотя мой любимый цвет серый, черный и коричневый.
— Черт, что ж это несчастья все меня преследуют? — говорю я.
— Да ладно тебе, — говорит папа, — на одежду внимание обращать! Не мужское это дело.
И дал мне букет увядших георгин — он их заблаговременно приобрел поза-позавчера. И как раз сегодня они завяли.
— Ну и ну, — говорю, — у тебя, пап, я вижу, нервов нету. Оказался бы на моем месте.
— Нет, — сказал папа, — не хочу я на твоем месте, не хочу быть десятилетним. Подрастал-подрастал…
Один Кит меня понимает. Он, конечно, отправился вместе с нами.
У подъезда нас ждал Рубен. Его папа Армен вообще не купил никакого букета, поэтому Рубен нес в подарок учителю чучело ежа.
— Он жил-жил, — решил объясниться Рубен, чтоб никто не подумал, что это он его укокошил, — жил-жил, а потом состарился и умер. Своей смертью.
— Ну, Рубен, — говорит моя мама, — замолчи, не терзай нам сердце.
А Кит страшно разволновался, увидев ежа. Он, наверное, подумал, что еж — это кошка. Он всех кошек гоняет, охотится. Наверное, думает, что это соболи или хорьки.
— Андрюха! У тебя ботинки, как у Ломоносова. Ломоносов идет в школу учиться.
У Рубена хорошо с ботинками, его мама любит ходить в обувной магазин. А моя мама не любит. Она говорит:
Копирование материалов сайта www.mnogobook.ru
допускается только с письменного разрешения
администрации сайта.
Источник
Я люблю утро первого сентября. Когда приходит пора идти в школу. Мама с папой всегда осыпают меня подарками. В этот раз они купили мне фонарик и торжественно преподнесли со словами, что ученье — это свет! Папа также вручил набор юного слесаря и сказал такую фразу, что труд сделал из обезьяны человека.
Еще папа купил мне хорошего Шварценеггера — его портрет, где он — с одним выпученным глазом.
— Кумиры есть кумиры, — сказал папа, — надо же курить им фимиам.
А мама — ботинки остроносые, тряпичные, в каких только ходят толстые тети. Я надел, а они оказались пришиты друг к другу суровой ниткой. Папа разрезал нитку ножницами и сказал
— Ну, широким шагом в пятый класс!
Тут вдруг выяснилось, что мама не удлинила мне школьные брюки. И за минуту до выхода я стоял у двери, как говорится, в «брючках дудочкой и по колено». Плюс ослепительно белая рубашка с желтым пятном на груди. Это мой родной двоюродный брат Рома вечно все испакостит, а потом мне дает.
Носки у меня полосатые, как у клоуна, хотя мой любимый цвет серый, черный и коричневый.
— Черт, что ж это несчастья все меня преследуют? — говорю я.
— Да ладно тебе, — говорит папа, — на одежду внимание обращать! Не мужское это дело.
И дал мне букет увядших георгин — он их заблаговременно приобрел поза-позавчера. И как раз сегодня они завяли.
— Ну и ну, — говорю, — у тебя, пап, я вижу, нервов нету. Оказался бы на моем месте.
— Нет, — сказал папа, — не хочу я на твоем месте, не хочу быть десятилетним. Подрастал-подрастал…
Один Кит меня понимает. Он, конечно, отправился вместе с нами.
У подъезда нас ждал Рубен. Его папа Армен вообще не купил никакого букета, поэтому Рубен нес в подарок учителю чучело ежа.
— Он жил-жил, — решил объясниться Рубен, чтоб никто не подумал, что это он его укокошил, — жил-жил, а потом состарился и умер. Своей смертью.
— Ну, Рубен, — говорит моя мама, — замолчи, не терзай нам сердце.
А Кит страшно разволновался, увидев ежа. Он, наверное, подумал, что еж — это кошка. Он всех кошек гоняет, охотится. Наверное, думает, что это соболи или хорьки.
— Андрюха! У тебя ботинки, как у Ломоносова. Ломоносов идет в школу учиться.
У Рубена хорошо с ботинками, его мама любит ходить в обувной магазин. А моя мама не любит. Она говорит:
— Я не создана для того, чтобы ходить в обувной магазин.
— А для чего же ты создана? — спрашиваем мы с папой.
— А ни для чего! — отвечает она. — Меня ни для чего невозможно приспособить.
Идем. Тучи разогнало, солнце золотое, небо синее-синее. Как я люблю праздник Первого сентября! На школьном дворе играет веселая музыка — так дух поднимает! Старые лысые десятиклассники жмут друг другу руки. Все наши в сборе — Вадик Хруль, Сеня — узенькие глазки, Фалилеев, который в любую непогоду ходит без шапки в расстегнутой куртке. И никто ему не скажет:
— Запахни куртку, Фалилей!
Все очень раздались вширь, вымахали. Жаль, нас не видит наш учитель по физкультуре. Это был настоящий учитель. Он так многому нас научил. От него мы узнали, что лучший в мире запах — это запах спортзала. А самая лучшая радость — это радость мышечная. Самая большая мечта у него была — пройти вместе с классом по Красной площади: все с лентами, флагами, обручами, впереди он в широких белых штанах, в майке, а на груди написано «Динамо», и его воспитанники сзади идут. В этом году он бросил школу и ушел в разбойники.
Остальные все в сборе наши любимые учителя.
Трудовик Витя Паничкин в черном костюме. Рукава прикрывают его мозолистые кисти рук. Он всю жизнь полирует указки. Сам и вытачивает, и обтачивает, и шлифует. О его жизни мы знаем очень мало. Знаем только одно: когда Вите проверили ультразвуком сердце, у него сердце оказалось, как высохший лимон.
Виталий Павлович по русскому и литературе. Учитель, что называется, от бога, весь в черных волосиках с головы до пят. Возит нас каждый год на экскурсию на Лобное место. Чтобы мы знали и любили историю нашей страны.
Что это там за маленькая клетчатая тетечка? А, это англичанка!
— Уйдите с собакой! — кричит она моей маме с Китом. — Дети и собака — вещи не совместные! Как гений и злодейство!
Она добрая, но строгая, и очень некультурная. «The table, the table», а сама в носу ковыряет. Весь нос искрутила. А все на нее серьезно смотрят. И в кабинете английском всегда чем-то пахнет — то ли кислым арбузом, то ли тухлым помидором. Невозможно сидеть! А она окно не открывает, хотя на улице теплынь…
Люблю праздник Первого сентября! Море цветов, чучело ежа… Приветственные речи!
— Дорогие дети! Пусть школа будет для нас родным домом.
— Дорогие родители! Ваши дети в надежных руках!
— Дорогие первоклассники! Сейчас звонок зальется, смолкнут голоса, и у вас, малыши, начнется жизни новая полоса!
— Дорогие взрослые! Вы знаете, какое сейчас напряжение с вещами! Могут войти посторонние и украсть вещи ваших детей.
— Счастья вам, дорогие друзья!
— Хорошо, да? — спрашивает у меня папа.
— Очень хорошо, — говорю я ему.
— Но вообще-то ты рад, — говорит он, — что мы тебя родили?
— Конечно, — отвечаю, — я вам так за это благодарен.
— Не стоит благодарности, — великодушно говорит папа. И тут я не выдержал и заплакал.
— Ты что? — все меня стали спрашивать. — Чего ты.
А я плакал то, что кончилось лето.
Для меня музыка — это все. Только не симфоническая, не «Петя и волк.» Я ее не очень. Я люблю такую, как тогда играл музыкант на золотом саксофоне.
Мы с моим дядей Женей ходили в Дом культуры. Он врач — ухо-горло-нос. Но для него музыка — это все. Когда в Москву приехал один «король джаза» — негр, все стали просить его расписаться на пластинках. А у дяди Жени пластинки не было. Тогда он поднял свитер, и на рубашке фломастером «король джаза» поставил ему автограф.
А что дядя Женя творил на концерте в Доме культуры? Свистел, кричал, аплодировал! А когда вышел музыкант в соломенном шлеме, зеленых носках и красной рубашке, дядя Женя сказал:
Источник
Моя собака любит джаз читать полностью
Моя собака любит джаз (сборник)
© Марина Москвина, 2016
© Леонид Тишков, иллюстрации, 2016
© ООО «Издательство АСТ», 2017
Моя собака любит джаз
Я люблю утро первого сентября. Когда приходит пора идти в школу. Мама с папой всегда осыпают меня подарками. В этот раз они купили мне фонарик и торжественно преподнесли со словами, что ученье – это свет! Папа также вручил набор юного слесаря и сказал такую фразу, что труд сделал из обезьяны человека.
Еще папа купил мне хорошего Шварцнеггера – его портрет, где он – с одним выпученным глазом.
– Кумиры есть кумиры, – сказал папа, – надо же курить им фимиам.
А мама – ботинки остроносые, тряпичные, в каких только ходят толстые тети. Я надел, а они оказались пришиты друг к другу суровой ниткой. Папа разрезал нитку ножницами и сказал:
– Ну, широким шагом в пятый класс!
Тут вдруг выяснилось, что мама не удлинила мне школьные брюки. И за минуту до выхода я стоял у двери, как говорится, в «брючках дудочкой и по колено». Плюс ослепительно-белая рубашка с желтым пятном на груди. Это мой родной двоюродный брат Рома вечно все испакостит, а потом мне дает.
Носки у меня полосатые, как у клоуна, хотя мой любимый цвет серый, черный и коричневый.
– Черт, что ж это несчастья все меня преследуют? – говорю я.
– Да ладно тебе, – говорит папа, – на одежду внимание обращать! Не мужское это дело. И дал мне букет увядших георгин – он их заблаговременно приобрел позапозавчера. И как раз сегодня они завяли.
– Ну и ну, – говорю, – у тебя, пап, я вижу, нервов нету. Оказался бы на моем месте.
– Нет, – сказал папа, – не хочу я на твоем месте, не хочу быть десятилетним. Подрастал-подрастал…
Один Кит меня понимает. Он, конечно, отправился вместе с нами.
У подъезда нас ждал Рубен. Его папа Армен вообще не купил никакого букета, поэтому Рубен нес в подарок учителю чучело ежа.
– Он жил-жил, – решил объясниться Рубен, чтоб никто не подумал, что это он его укокошил, – жил-жил, а потом состарился и умер. Своей смертью.
– Ну, Рубен, – говорит моя мама, – замолчи, не терзай нам сердце.
А Кит страшно разволновался, увидев ежа. Он, наверное, подумал, что еж – это кошка. Он всех кошек гоняет, охотится. Наверное, думает, что это соболи или хорьки. Рубен говорит:
– Андрюха! У тебя ботинки как у Ломоносова. Ломоносов идет в школу учиться.
У Рубена хорошо с ботинками, его мама любит ходить в обувной магазин. А моя мама не любит. Она говорит:
– Я не создана для того, чтобы ходить в обувной магазин.
– А для чего же ты создана? – спрашиваем мы с папой.
– А ни для чего! – отвечает она. – Меня ни для чего невозможно приспособить.
Идем. Тучи разогнало, солнце золотое, небо синее-синее. Как я люблю праздник Первого сентября! На школьном дворе играет веселая музыка – так дух поднимает! Старые лысые десятиклассники жмут друг другу руки. Все наши в сборе – Вадик Хруль, Сеня – узенькие глазки, Фалилеев, который в любую непогоду ходит без шапки в расстегнутой куртке. И никто ему не скажет:
«Запахни куртку, Фалилей!»
Все очень раздались вширь, вымахали. Жаль, нас не видит наш учитель по физкультуре. Это был настоящий учитель. Он так многому нас научил. От него мы узнали, что лучший в мире запах – это запах спортзала. А самая лучшая радость – это радость мышечная. Самая большая мечта у него была – пройти вместе с классом по Красной площади: все с лентами, флагами, обручами, впереди он в широких белых штанах, в майке, а на груди написано «Динамо», и его воспитанники сзади идут. В этом году он бросил школу и ушел в рэкетиры.
Остальные все в сборе наши любимые учителя.
Трудовик Витя Паничкин в черном костюме. Рукава прикрывают его мозолистые кисти рук. Он всю жизнь полирует указки. Сам и вытачивает, и обтачивает, и шлифует. О его жизни мы знаем очень мало. Знаем только одно: когда Вите проверили ультразвуком сердце, у него сердце оказалось как высохщий лимон.
Виталий Павлович по русскому и литературе. Учитель, что называется, от Бога, весь в черных волосиках с головы до пят. Возит нас каждый год на экскурсию на Лобное место. Чтобы мы знали и любили историю нашей страны.
Что это там за маленькая клетчатая тетечка? А, это англичанка!
– Уйдите с собакой! – кричит она моей маме с Китом. – Дети и собака – вещи несовместные! Как гении и злодейство!
Она добрая, но строгая и очень некультурная. «The table, the table», а сама в носу ковыряет. Весь нос искрутила. А все на нее серьезно смотрят. И в кабинете английском всегда чем-то пахнет – то ли кислым арбузом, то ли тухлым помидором. Невозможно сидеть! А она окно не открывает, хотя на улице теплынь…
Люблю праздник Первого сентября! Море цветов, чучело ежа… Приветственные речи!
– Дорогие дети! Пусть школа будет для нас родным домом.
– Дорогие родители! Ваши дети в надежных руках!
– Дорогие первоклассники! Сейчас звонок зальется, смолкнут голоса, и у вас, малыши, начнется жизни новая полоса!
– Дорогие взрослые! Вы знаете, какое сейчас напряжение с вещами! Могут войти посторонние и украсть вещи ваших детей.
– Счастья вам, дорогие друзья!
– Хорошо, да? – спрашивает у меня папа.
– Очень хорошо, – говорю я ему.
– Но вообще-то ты рад, – говорит он, – что мы тебя родили?
– Конечно, – отвечаю, – я вам так за это благодарен.
– Не стоит благодарности, – великодушно говорит папа.
И тут я не выдержал и заплакал.
– Ты что? – все меня стали спрашивать. – Чего ты.
А я плакал то, что кончилось лето.
Я и Рубен – мы всё время смеёмся. Нам, когда мы с ним вместе, ужасно хохотать хочется.
– Вот и дружите всегда и не ссорьтесь, – сказал нам наш классный руководитель Сергей Анатольевич. – Станете такие два старичка – «ха-ха-ха» да «хи-хи-хи» – надо всем заливаться. А сейчас, – говорит, – у меня к нашему третьему «Г» серьезное дело. Будем выдвигать кандидатов в пионеры. И не просто выдвигать, а приводить причину почему.
Рубен выдвинул меня. Если б он меня не выдвинул, то бы и я его не выдвинул. Так что он меня выдвинул.
Я выдвигаю Андрюху Антонова, – сказал Рубен, – за то, что он редко дерётся, средне учится и не обижает маленьких детей.
Я покраснел и стал улыбаться.
– Кто «за»? – весело спросил Сергей Анатольевич.
– Я против. Я Андрюху давно знаю, мы с ним ходили в один детский сад. У него есть отдельные недостатки.
– Нет у него недостатков, – угрожающе сказал Рубен.
– У Андрюхи недостатков хоть пруд пруди, – не дрогнул Косолруков.
Трудно Косолрукову не вести себя самодовольно. Он везде первый – и в учёбе, и в труде. Он даже вёл записи, кто первый ученик класса, кто второй… И себя везде ставил первым.
– Объяснись, – попросил Косолрукова Сергей Анатольевич.
Стояла ранняя весна. Сергей Анатольевич начиная с апреля ходил в сандалиях на босу ногу. На выдвижение в пионеры явился он в новых брюках – прямо из ателье. Брюки Сергея Анатольевича оглушительно шуршали, стояли колом, кругом оттопыривались ложные карманы! А на спинке учительского стула висела тряпичная сумка в цветок, откуда выглядывали старые брюки Сергея Анатольевича – голубые, сто раз залатанные и зашитые его мамой.
– Дело прошлое, – сказал Косолруков. – Когда нас с Антоновым сдали в младшую группу, он сразу оторвался от масс.
– Как это ему удалось? – удивился Сергей Анатольевич.
– А он удрал! – говорит Косолруков. – Главное, несётся по улице. За ним нянечки, воспитательница, врачиха, мама Андрюхина, Андрюхин папа! А он бежит и отстреливается.
Источник
Онлайн чтение книги Моя собака любит джаз
Наш мокрый Иван
Я вернулся из школы, смотрю: мама сидит грустная около наряженной ёлки. И говорит:
– Всё, Андрюха. Мы теперь одни. Папа меня разлюбил. Он сегодня утром в девять сорок пять полюбил другую женщину.
– Как так? – Я своим ушам не поверил. – Какую другую женщину.
– Нашего зубного врача Каракозову, – печально сказала мама. – Когда ему Каракозова зуб вырывала, наш папа Миша почувствовал, что это женщина его мечты.
Вот так раз! Завтра Новый год, день подарков, превращений и чудес, а мой папа отчебучил.
Иван был мрачнее тучи.
– Уложил в новый чемодан новые вещи, – рассказывала мама, – и говорит: «Не грусти, я с тобой! Одни и те же облака проплывают над нами. Я буду глядеть в окно и думать: „Это же самое облако плывёт сейчас над моей Люсей!“»
Насчёт облаков папа угодил в точку, ведь зубодёрша Каракозова жила в соседнем доме, напротив поликлиники. И я, конечно, сразу отправился к нему.
Как можно разлюбить? Кого? Маму. Бабушку?! Дедушку Сашу. Да это всё равно, что я скажу своему псу (у меня такса Кит): «Я разлюбил тебя и полюбил другого – бультерьера!» Кит уж на что умник – даже не поймёт, о чём я говорю!
Я позвонил. Открыл мой папа Миша.
– Андрюха! – Он обнял меня. – Сынок! Не позабыл отца-то?!
И я тоже его обнял. Я был рад, что его чувства ко мне не ослабели!
Тут вышла Каракозова в наушниках. У неё такие синие лохматые наушники. Она в них уши греет. В квартире у неё невероятный холод. Сидят здесь с папой, как полярники. Папа весь сине-зелёный.
– Мой отпрыск, – с гордостью сказал он ей. – Андрюха.
– Может, будем обедать?
– Надо мыть руки перед едой.
Пока мы с папой мыли руки, он мне и говорит:
– Врач Каракозова Надя – весёлый, культурный человек. У неё широкий круг интересов. Она шашистка, играет в пинг-понг. Была в шестнадцати туристических походах, пять из них – лодочные!
– Вот здорово! – говорю.
Я сразу вспомнил, как мама однажды сказала: «Андрюха вырастет и от нас уйдёт». А папа ответил: «Давайте договоримся: если кто-нибудь из нас от нас уйдёт, пусть возьмёт нас с собой».
Тут Каракозова внесла запечённую курицу в позе египетского писца: выпуклый белый живот, полная спина и крылышки сложил на груди. Она не пожмотничала – положила нам с папой каждому крыло, ногу и солёный огурец.
– Огурцы, – важно сказал папа, – Надя солит сама в соке красной смородины.
– Немаловажен укроп, – говорит Каракозова. – Только укроп нужно брать в стадии цветения.
Видно было, что она по уши втрескалась в нашего папу. И правильно сделала! В кого ж тут влюбляться из пациентов, кроме него? Вон он какой у нас, как наворачивает курицу! В жизни бы никто не подумал, что этому человеку сегодня вырвали зуб!
– Надя – прекрасный специалист, – с нежностью сказал папа.
– А я вообще люблю вырывать зубы. – Каракозова улыбнулась. – Вайнштейн не любит. Так я и вырываю за себя и за него.
Папа переглянулся со мной, – дескать, видишь, какая славная. Я сделал ему ответный знак. Папа был в ударе. Усы торчат. Взор горит. И много ошарашивающего рассказывал он о себе.
Рассказ у него шёл в три ручья. Первый – за что папа ни возьмётся, выходит у него гораздо лучше всех. Премии и первые места на папу валятся – не отобьёшься! И у него есть все данные считать себя человеком особенным, а не каким-нибудь замухрышкой.
Второй – что в семье, где он раньше жил (это в нашей с мамой!), его считают ангелом.
– Скажи, Андрюха, я добрый? – говорил папа. – Я неприхотливый в еде! Я однолюб! И два моих принципа в жизни – не унывать и не падать духом!
Третий ручей был о том, какую папа Миша играет огромную роль в деле пылесошения и заклейки окон. И чтоб не быть голословным, он вмиг заклеил Каракозовой щели в окнах, откуда вовсю дули ветры с Ледовитого океана. А также, хотя Каракозова сопротивлялась, пропылесосил ей диван-кровать.
– Может, у вас есть клопы? Или тараканы? – спросил я у Каракозовой. – Папа всех здорово морит.
– Миша – это человек с большой буквы! – ответила она с нескрываемой радостью.
Я стал собираться. Папа вышел в переднюю меня проводить. Он спросил, завязав мне на шапке-ушанке шнурки:
– А как вы без меня, сынок? Кит в живых? Вы смотрите, чтоб вас не ограбили. Сейчас очень повысился процент грабежей. Сам должен понимать, какой сторож Кит.
Кит умирает от любви к незнакомым людям. Если к нам вдруг заявятся грабители, он их встретит с такой дикой радостью, что этих бандитов до гробовой доски будет мучить совесть.
– А как мокрый иван? – спросил папа.
– Не знаю, – говорю. – Пока листья на месте. Но вид пришибленный.
Что-то оборвалось у папы в груди, когда он вспомнил про ивана.
– Я просто чудовище, – сказал он. – Надя! Дома мокрый иван! Вот его фотография. Здесь он маленький. Мы взяли его совсем отростком… За столетник-то я спокоен – он в жизни не пропадёт. А иван без меня отбросит листья. Надя! – Папа уже надевал пальто. – Пойми меня и прости.
– Я понимаю тебя, – сказала Каракозова. – Я понимаю тебя, Миша. Ты не из тех, кто бросает свои комнатные растения.
– Я с тобой! – вскричал папа. – Одни облака проплывают над нами. Я буду смотреть и думать: это же самое облако проплывает сейчас над моей Надей.
– Да вы приходите к нам праздновать Новый год! – сказал я.
– Спасибо, – ответила Каракозова.
– Но моя Люся, – предупредил папа, – не может печь пироги. Она может только яйцо варить.
– Ничего, я приду со своими пирогами, – тихо сказала Каракозова.
И мы отправились домой с папой и с чемоданом.
А мама, и Кит, и мокрый иван, и даже столетник чуть листья не отбросили от радости, когда увидели нас в окно.
Источник
Онлайн чтение книги Моя собака любит джаз
Моя собака любит джаз
Для меня музыка – это всё. Только не симфоническая, не «Петя и волк». Я её не очень. Я люблю такую, как тогда играл музыкант на золотом саксофоне.
Мы с моим дядей Женей ходили в Дом культуры. Он врач-ухогорлонос. Но для него музыка – это всё. Когда в Москву приехал один король джаза – негр, все стали просить его расписаться на пластинках. А у дяди Жени пластинки не было. Тогда он поднял свитер, и на рубашке фломастером король джаза поставил ему автограф.
А что дядя Женя творил на концерте в Доме культуры! Свистел, кричал, аплодировал! А когда вышел музыкант в соломенном шлеме, зелёных носках и красной рубашке, дядя Женя сказал:
– Ну, Андрюха! Толстое время началось.
Я сначала не понял. А как тот отразился, краснозолотой, в чёрной крышке рояля! Как начал разгуливать по залу и дуть, дуть напропалую в свой саксофон. Сразу стало ясно, что это за «толстое» время.
Зрители вошли в такой раж, что позабыли все приличия. Вытащили дудки, давай дудеть, звенеть ключами, стучать ногами, у кого-то с собой был пузырь с горохом!
Музыкант играл как очумевший. А я всё хотел и хотел на него смотреть. Там всё про меня, в этой музыке. То есть про меня и про мою собаку. У меня такса, его зовут Кит. Я за такую собаку ничего бы не пожалел. Она раз пропала – я чуть с ума не сошёл, искал.
– Представляешь? – говорит дядя Женя. – Он эту музыку прямо на ходу сочиняет. Всё «от фонаря». Лепит что попало!
Вот это по мне. Веселиться на всю катушку. Самое интересное, когда играешь и не знаешь, что будет дальше. Мы с Китом тоже – я бренчу на гитаре и пою, а он лает и подвывает. Всё без слов – зачем нам с Китом слова?
– И у меня были задатки, но их не развивали, – сказал дядя Женя. Он стоял в очках, в галстуке, с портфелем-дипломатом.
– Я в школе, – говорит, – считался неплохим горнистом. Я мог бы войти в первую десятку страны по трубе.
– А может, и в первую пятерку, – сказал я.
– И в первую тридцатку мира!
– А может, и в двадцатку, – сказал я.
– А стал простой ухогорлонос.
– Не надо об этом, – сказал я.
– Андрюха! – вскричал дядя Женя. – Ты молодой! Учись джазу! Я всё прошляпил. А тебя ждёт необыкновенная судьба. Здесь, в Доме культуры, есть такая студия.
Дядино мнение совпадало с моим: джаз – подходящее дело. Но вот в чём загвоздка – я не могу петь один. Неважно кто, даже муха своим жужжанием может скрасить моё одиночество. А что говорить о Ките? Для Кита пение – всё! Поэтому я взял его с собой на прослушивание.
Кит съел полностью колбасу из холодильника и шагал в чудесном настроении. Сколько песен в нас с ним бушевало, сколько надежд!
В Доме культуры навстречу нам шёл вчерашний музыкант без саксофона, с чашкой воды. Он наклонился и дружески похлопал Кита по спине. При этом у него из кармана выпал пакетик чая с ниткой.
Кит дико не любил, когда его так похлопывают, но от музыканта стерпел. Правда, мигом уничтожил пакетик чая. Он вообще всё всегда поедал на своём пути. Но делал это не злобно, а жизнерадостно.
– Где тут принимают в джаз?
– Прослушивание в третьей комнате, – ответил музыкант.
На двери висела табличка: «Зав. уч. частью Наина Петровна Шпорина». Я постучал. Я так волновался раз в жизни, когда Кит изжевал и проглотил галошу. Я чуть с ума не сошёл, всё думал: переварит он её или нет?
Стройная красавица с длинным носом сидела у пианино и выжидательно глядела на нас с Китом.
Я выпалил это громко и ясно, чтобы не подумали, что я мямля. Но Наина Петровна указала мне на плакат. Там было написано: «Говори вполголоса».
А я не могу вполголоса. И я не люблю не звенеть ложкой в чае, когда размешиваю сахар. Приходится себя сдерживать, а я этого не могу.
– Собаку нельзя, – сказала Наина Петровна.
– Кит любит джаз, – говорю. – Мы поём с ним вдвоём.
– Собаку нельзя, – сказала Наина Петровна.
Вся радость улетучилась, когда я закрыл дверь перед носом у Кита. Но необыкновенная судьба, которую прошляпил дядя Женя, ждала меня. Я сел на стул и взял в руки гитару.
Мне нравится петь. И я хочу петь. Я буду, хочу, я хочу хотеть! Держитесь, Наина Петровна – «говори вполголоса, двигайся вполсилы»! Сейчас вы огромное испытаете потрясение.
Наина стояла, как статуя командора, и я не мог начать хоть ты тресни! Чтобы не молчать, я издал звук бьющейся тарелки, льющейся воды и комканья газеты…
– Стоп! – сказала Наина Петровна. Руки у неё были холодные, как у мороженщицы. – «Во по-ле бе-рё-зка сто-я-ла…» – спела она и сыграла одним пальцем. – Повтори.
– Стоп, – сказала Наина Петровна. – У тебя слуха нет. Ты не подходишь.
Кит чуть не умер от радости, когда меня увидел. «Ну. Андрюха? Джаз? Да. » – всем своим видом говорил он и колотил хвостом.
Дома я позвонил дяде Жене.
– У меня нет слуха, – говорю. – Я не подхожу.
– Слух! – сказал дядя Женя с презрением. – Слух – ничто. Ты не можешь повторить чужую мелодию. Ты поёшь как НИКТО НИКОГДА до тебя не пел. Это и есть настоящая одарённость. Джаз! – сказал дядя Женя с восторгом. – Джаз – не музыка. Джаз – это состояние души.
– «Во по-ле бе-рё-зка сто-я-ла…» – запел я, положив трубку. – «Во по-о-ле…»
Я извлёк из гитары квакающий звук. Взвыл Кит. На этом фоне я изобразил тиканье часов, клич самца-горбыля, крики чаек. Кит – гудок паровоза и гудок парохода. Он знал, как поднять мой ослабевший дух. А я вспомнил, до чего был жуткий мороз, когда мы с Китом выбрали друг друга на птичьем рынке.
Из мухи радости мы раздули такого слона, что с кухни примчалась бабушка.
– Умолкните, – кричит, – балбесы!
Но ПЕСНЯ ПОШЛА, и мы не могли её не петь.
…Дядя Женя удалял больному гланды. И вдруг услышал джаз.
– Джаз передают! – воскликнул он. – Сестра! Сделайте погромче!
– Но у нас нет радио! – ответила медсестра.
…Вчерашний музыкант заваривал новый пакетик чая, когда ему в голову пришла отчаянная мысль: сыграть «горячее» соло на саксофоне под паровозный – нет, лучше пароходный, гудок.
…А в Новом Орлеане король джаза – негр – ну просто совершенно неожиданно для себя хриплым голосом запел:
– «Во по-ле березка стояла! Во поле кудрявая стояла. » И весь Новый Орлеан разудало грянул:
«Лю-ли, лю-ли, сто-я-ла. Лю-ли, лю-ли, сто-я-ла. »
Источник