Только в наши дни становятся очевидными масштаб и характер этого удивительного явления, присущего эпохе воинствующего атеизма. Тайное монашество преследовалось, разоблачалось, подвергалось жестоким репрессиям. Начиная с 20-х годов прошлого века, когда храмы и монастыри закрывались и разрушались, многие монахи создавали подпольные общины там, где это только было возможно: в московских квартирах и в пригородных посёлках, на Урале и в Казахстане, в обычных деревнях под видом сельхозартели и в музейных хранилищах. Тайный постриг принимали и весьма известные люди. Как это было? Что значил этот особый вид молитвенного подвига?
Никому не известный монах с мировой славой учёного
«Мне выпала от Бога такая честь, что восемь лет моей жизни моим духовным наставником был монах Андроник, никому не известный…» Так начинается рассказ московского протоиерея Алексия Бабурина о начале его пути к священству в 1980-е годы. А продолжение этой фразы звучало сенсационно: «…но в миру — известный всему миру учёный Алексей Фёдорович Лосев».
Эта тайна выдающегося философа и филолога А.Ф.Лосева действительно была открыта тогда совсем немногим. Как крупнейшего исследователя культуры и языкознания его знали во всём мире, а как монаха и молитвенника — единицы. И среди них оказался молодой в ту пору учёный-медик Алексей Бабурин.
Такие открытия и встречи изменили всю его жизнь.
— Во Всесоюзном кардиологическом центре я просто обязан был подниматься по служебной лестнице, — вспоминает он, — но под влиянием монаха Андроника (Лосева) сменил ценностные приоритеты, отказался от светской карьеры учёного-медика и посвятил себя служению на поприще духовного врачевания. Сам же Алексей Фёдорович сделал свой важнейший выбор в 1929 году, когда ему было 36 лет. Он уже был известным профессором, автором многих книг. Вместе с женой Валентиной они ходили в церковь, ещё в 1922 году их венчал известный священник Павел Флоренский.
Однако наступали времена, тяжёлые для верующих, да и для философов. Труды Лосева уже называли несовместимыми с марксистско-ленинской идеологией. «Предстоит мученичество за исповедание Христа…» — записала в своём дневнике Валентина Михайловна. И вот супруги Лосевы принимают тайный постриг с именами Андроник и Афанасия в память об одноимённых раннехристианских святых, подвизавшихся в монастырях Египта. Постриг совершил их духовник афонский архимандрит Давид, служивший в это время в часовне на Таганке. Через год он умер, а Лосевых арестовали и отправили в ссылку, в лагеря.
После освобождения их жизнь продолжалась уже в двух ипостасях — внешней и скрытой от мира. Только Богу известно, как удавалось отцу Андронику (Лосеву) следовать монашеским обетам и в научной деятельности, и во взаимоотношениях с окружающими, в том числе после кончины Валентины Михайловны со своей последней спутницей жизни, верной помощницей и ученицей А.Тахо-Годи. Он скончался в 1988-м на 95-м году жизни. Незадолго до смерти продиктовал свой последний текст — «Слово о Кирилле и Мефодии». На Ваганьковском кладбище на его могильном кресте из чёрного мрамора написаны слова 53-го псалма: «Во Имя Твое спаси мя».
Обитель имени Крупской
Эта удивительная история может показаться невероятной. Но всё так и было: в деревне Захарьино Ярославской области более 10 лет под видом сельхозкоммуны им. Крупской действовала тайная монашеская община.
Всё началось в 1921 году, когда по благословению архимандрита Никона (Чулкова), настоятеля Павло-Обнорского монастыря, шесть молодых монахинь поселились в Захарьине с намерением, чтобы со временем их община выросла в полноценную монашескую обитель.
Однако советские порядки мало способствовали такой перспективе. Поэтому планы архимандрита и его подопечных несколько видоизменились. Было решено вести монашескую жизнь тайно, дожидаясь падения безбожной власти. Общину зарегистрировали как сельскохозяйственную артель, при этом её внутренняя жизнь была устроена строго по монастырскому уставу. Численность коллектива быстро увеличивалась. К 1930 году в общине было уже более 100 человек. Её к этому времени переименовали в коммуну им. Н.К.Крупской.
Послушницы-коммунарки трудились на совесть. Кроме сельскохозяйственных работ, многие девушки освоили профессии каменщиков и плотников. В общине действовали кирпичный, дегтярный и кожевенный заводы, валяльно-катальная, швейная и сапожная мастерские, кузница и ветряная мельница. Монахини вырубали лес, корчевали пни, а на расчищенных полях сеяли хлеб. У общины был огород с парниками и прекрасный сад.
Духовник обители архимандрит Никон приезжал в деревню тайком, окормлял, наставлял, совершал богослужения.
Хорошая работа принесла коммуне широкую известность. Ей присуждали награды на всесоюзных смотрах и посвящали восторженные публикации. «Женская сельскохозяйственная коммуна имени Крупской, — говорилось в одной из центральных газет, — является наиболее ярким образцом героической борьбы трудящейся крестьянки под руководством Коммунистической партии за своё раскрепощение».
Однако тайное всё-таки стало явным. По завершении следствия в 1932 году многих насельниц общины отправили в лагеря, а монахиню Анну (Благовещенскую) через некоторое время расстреляли.
Но самое поразительное, что, несмотря на репрессии, уничтожить общину полностью не удалось. Оставшихся участниц ликвидированной коммуны включили в состав соседнего колхоза, но они продолжали вести совместный монашеский образ жизни и отдельное хозяйство. Колхоз потом упразднили, а община продолжала жить. И дожила до начала 1990-х годов, пережив советскую власть.
Игнатий и Игнатия
В 20-е годы прошлого века в центре Москвы закрыли знаменитый Высоко-Петровский монастырь, а в его зданиях разместили механический завод, спортивный зал, коммунальные квартиры, литейный цех и даже шляпную фабрику. Казалось, что монашеская жизнь ушла отсюда навсегда. Но вышло иначе.
Удивительным образом здесь тут же возник новый духовный центр столицы. Правда, подпольный. Несколько оставшихся монахов ютились в каких-то каморках вокруг монастыря, совершали богослужения в уцелевших близлежащих храмах, а потом и в мало приспособленных для служб помещениях.
Но вскоре они получили мощное подкрепление в виде целой группы монахов и старцев из закрытой в это же время во Владимирской губернии Зосимовой пустыни. Зосимовские старцы всегда привлекали паломников, а когда они оказались в центре Москвы, к ним потянулось множество верующих людей, в том числе молодёжи. Стали создаваться тайные общины, совершаться тайные постриги.
При этом старцы предлагали новым монахам продолжать в миру учёбу и работу и относиться к этому как к монастырскому послушанию, советовали «монашествовать в сердце» и скрывать свои монашеские имена от посторонних. Выдаваемые во время пострига рясы и клобуки надевали только в своём кругу и хранили с большой секретностью.
В 1935 году тайные общины попытались уничтожить: были арестованы многие их участники и духовные руководители, в том числе и самый известный — схиархимандрит Игнатий (Лебедев), ныне канонизированный как святой новомученик. Его отправили в чувашские лагеря, где он вскоре скончался.
Среди многочисленных духовных детей отца Игнатия была и юная студентка МГУ Валентина Пузик. Старец постриг её в рясофор (предварительная степень монашества) с именем Варсонофия. Следующее пострижение — в мантию — совершалось уже после кончины отца Игнатия. Но при этом в память о своём духовнике Валентина получила новое имя. Она стала Игнатией. А жизнь тайных общин продлилась и после разгрома, арестов, преследований. Только вместо единой монашеской семьи теперь существовали отдельные малые семьи во главе с уцелевшими или вернувшимися из лагерей духовниками, которые жили в разных местах Подмосковья. И тайно постриженные монахи продолжали своё служение в миру, добиваясь при этом немалых успехов.
Так, монахиня Игнатия, известная как Валентина Ильинична Пузик, стала доктором медицинских наук, профессором, основателем школы патологов-фтизиатров. Она получила немало государственных наград. А вот на пути в Академию наук всякий раз возникал непреодолимый барьер: ей прямо намекали, что про её тайную жизнь знают «там, где надо» и членства в академии не допустят.
Но по завершении медицинской карьеры в 1970-х годах монахиня Игнатия «открылась»: служила в храмах, публиковала богословские статьи и книги, создавала богослужебные тексты, которые вошли в церковную практику. В 2003 году, когда ей исполнилось 100 лет, она была пострижена в родном Высоко-Петровском монастыре в великую схиму — высшую степень монашества — с сохранением имени своего духовного отца. А через год схимонахиня Игнатия скончалась.
Райские сады отца Нестора
В ночь на 18 февраля 1932 года в Ленинграде развернулась огромная операция: одновременно были арестованы около 500 человек. Это означало разгром и ликвидацию подпольного Александро-Невского братства. Среди арестованных были и выдающиеся священнослужители, впоследствии канонизированные, и тайно постриженные монахи, и активные прихожане. Кого-то расстреляли, кого-то отправили в лагеря и ссылки. Но были и те, кого привлекли к делу по надуманным поводам — для придания большего масштаба всей операции. Некоторым из них удалось освободиться, хотя в ту пору это было нелегко.
Казалось, что случайным человеком, репрессированным «за компанию», оказался и такой яркий, но вроде бы далёкий от подпольного монашества человек, как уникальный специалист по субтропическим культурам профессор Василий Васильевич Маркович. Этот человек всю жизнь мечтал о роскошных райских садах на территории нашей страны, завозил со всего мира и адаптировал, развивал диковинные тогда для нас растения, в том числе эвкалипты, всевозможные цитрусовые, японскую хурму и хинное дерево. Он стал основателем Сухумской опытной станции, работал в Ленинграде под руководством академика Николая Вавилова, участвовал в экспедициях в Палестину, Индию, Японию, Грецию, Африку, на Цейлон.
Когда Марковичу дали 10 лет лагерей, за него вступился президент Академии сельхознаук Н.И.Вавилов. Срок удалось уменьшить. Однако после освобождения преследование продолжилось. И Вавилов снова обращается к высшим властям с письмом в защиту Марковича. Но тут арестовывают и самого Вавилова. Вскоре он погибает в тюрьме, и почти в это же время умирает Маркович в ссылке.
И как теперь выяснилось, Василий Васильевич вовсе не был случайным человеком для подпольного монашеского братства. Оказывается, что ещё в начале 1920-х годов он тайно прошёл обряд пострижения на Новом Афоне, получив имя Нестор. Именно им был написан краткий устав тайного монашества, который выглядит так: «1. Тайное монашество есть вынужденный путь христианского спасения в условиях советской действительности. 2. Идеалы тайного монашества те же, что и явного. 3. Тайное монашество не может быть мыслимо вне связи с Православной Церковью. 4. Постриг и пребывание в монашестве держится в строжайшей тайне. 5. Тайный монах не должен менять своего светского облика и отставать от культурного роста страны».
А свою автобиографию он озаглавил так: «Жизнь счастливого человека». И это справедливо. Ведь по завершении своего земного пути монах Нестор отправился в те самые райские сады, о которых мечтал всю жизнь.
Молодой человек, с детства запертый в монастыре против собственной воли. Погибает вскоре после того, как ему удается сбежать.
История создания
Михаил Лермонтов работал над поэмой «Мцыри» в 1838-1839 годах. Первая публикация состоялась в 1840 году в сборнике «Стихотворения М. Лермонтова» с некоторыми цензурными сокращениями. Поэма считается одним из последних образцов романтического жанра в русской литературе. Сюжет поэмы Лермонтов якобы позаимствовал из одной истории, которую слышал во время ссылки на Кавказ, куда поэта выслали в 1837 году.
Поэт путешествовал по старой Военно-Грузинской дороге, которая идет через Главный Кавказский хребет. Там, в городе Мцхета, Лермонтов разговорился с неким монахом, который поведал поэту историю собственной жизни. Монах этот происходил из семьи горцев и еще в детстве попал в плен. Генерал Алексей Ермолов вез ребенка с собой, но мальчик по дороге заболел, и генералу пришлось оставить его в монастыре на попечении братии.
Ребенок рос в монастыре, но не мог свыкнуться с новыми условиями и несколько раз пытался бежать назад в горы. После очередной попытки ребенок серьезно заболел и едва не погиб. Этот рассказ якобы настолько впечатлил Лермонтова, что тот создал по мотивам услышанной истории поэму. Действительно ли этот эпизод в жизни Лермонтова имел место, или он был выдуман ранними биографами, сейчас сказать трудно.
В поэме заметно и большое влияние фольклора грузин. К примеру, мотив битвы юноши с барсом или тигром распространен в народной грузинской поэзии. Название поэмы первоначально звучало как «Бэри», что в переводе с грузинского означало «монах». Позже автор заменил название на «Мцыри» — слово, которое означало одновременно и «послушник», и «чужеземец», что точнее отражало суть происходящего в поэме. Редактируя поэму позже, Лермонтов выкинул часть текста, вероятно, опасаясь цензуры. В этих строках Мцыри жалуется, что вместо родины Бог дал ему тюрьму.
Поэма «Мцыри»
Герой родился и рос на Кавказе в семье гордого горца. В воспоминаниях герой видит отца в образе воина, в боевой одежде и с ружьем. Шестилетним мальчиком героя взял в плен некий русский генерал и увез из родных краев. В дороге ребенок заболел, и генералу пришлось оставить мальчика в монастыре. Там ребенка удерживали насильно, и Мцыри против воли пришлось стать монахом.
Герой сохранил качества, присущие горцам, — страстную и горячую натуру, гордый характер и «могучий дух», который юноша унаследовал от предков. В детстве герой отказывался от монастырской пищи из гордости и согласен был умереть от голода. Даже ребенком герой был тверд духом, никогда не жаловался, не плакал и молча переносил болезни и трудности.
Перед смертью, исповедуясь, герой говорит, что его жизнь была полна «горьких мук». Герой вспоминает прошлое — отцовский дом и ущелье, где стоял аул, в котором жила семья Мцыри. Когда герой оказался в монастыре, один старый монах стал опекать больного мальчика из жалости. Выздоровев, герой, однако, не повеселел, а скрывался от людей, не играл и дичился.
Старый монах, который спас мальчика от смерти, надеялся, что со временем Мцыри отвыкнет от родных, забудет о прошлом и освоится в монастыре. Юноша действительно забыл лица близких и смутно помнил свое прошлое, притерпелся к монастырской жизни, начал понимать язык местных и был окрещен святым отцом, однако добром это не обернулось. Герой продолжал всю свою недолгую жизнь тосковать об утраченном и мечтать о свободе и воспринимал собственную жизнь в монастыре как пребывание в тюрьме.
Семья Мцыри продолжает жить где-то в горах Кавказа, и родители, вероятно, считают героя погибшим, ничего не зная о нынешнем положении Мцыри. Став взрослым юношей, герой дает себе слово, что непременно увидится с родными. Однажды герою подворачивается возможность сбежать из монастыря. Герой убегает ночью во время грозы, но проводит на свободе всего трое суток. За это время герой успевает встретиться с барсом, вступить в бой с ним и победить этого грозного хищника.
Во время этой короткой вылазки на волю Мцыри также встречает прекрасную молодую грузинку, за которой наблюдает издали. Девушка спускается к горной реке, чтобы набрать воды в кувшин. На грузинке бедная одежда и чадра, но голос девушки кажется Мцыри «сладко вольным». Герой видит и дом, где живет девушка, — саклю, которая «приросла к скале», и голубой дымок, который струится над плоской кровлей. Эти воспоминания умирающий из-за болезни герой считает самыми ценными в жизни.
До родных мест герой, однако, не добирается. Мцыри идет к горам, но сбивается с дороги в лесу, плутает и снова выходит к монастырю, из которого сбежал. В лесу герой заболевает, позже его, лежащего без сознания, находят монахи и относят обратно в монастырь. Парень полагает, что вскоре умрет из-за болезни, и печалится о том, что будет похоронен в чужой земле и так и не сможет увидеть родных.
Умирая, Мцыри упрекает старика-монаха, что тот прожил насыщенную жизнь в миру и ушел в монастырь лишь позже. Кроме того, старик уже слаб и сед, отвык от желаний, поэтому ему не понять юного Мцыри, который оказался в монастыре против собственной воли совсем еще ребенком и не видел жизни.
Жалость, которую монахи испытывают к Мцыри, кажется юноше позорной. При этом к старому монаху, который его выходил и опекал, герой относится с должным уважением и называет того «отцом». Сам старик тоже по-дружески относится к Мцыри и принимает у юноши исповедь, когда тот лежит при смерти.
Иллюстрация к произведению Лермонтова «Мцыри»
Больше всего герой стремится обрести утраченную свободу и мечтает вернуться туда, где жил в детстве. Мцыри просит перенести его перед смертью в сад, откуда юноше будет виден Кавказ. Дальнейшая биография героя неизвестна — Мцыри мог умереть, а мог и оправиться от болезни.
Мцыри не причинял зла людям, это незлобивый человек с чистой детской душой, однако с обитанием в монастыре жизненные ценности героя несовместимы. Помыслы Мцыри устремлены к родным краям, которые герой покинул против собственной воли. Пребывание среди монахов герой воспринимает как плен и считает, что это не жизнь. Герой тоскует по родине и тяготится одиночеством, в котором находится в монастыре, несмотря на присутствие вокруг монахов.
Мцыри мало подходит для размеренной монастырской жизни. Юноша полон «желаньем и тоской» и «бессильным и пустым жаром». Жизнь взаперти сделала некогда веселого и резвого героя угрюмым. Мцыри отвык от людей и чувствует себя среди них чужим; герою кажется, что сам он больше сродни зверю. Юноша вспоминает «чудный мир тревог и битв», где «люди вольны, как орлы». Уже много лет герой не видел родных и скучает по ним, чувствуя себя лишенным отчизны и близких.
Герой — свободолюбивая личность, и ради обретения свободы он готов рискнуть жизнью. Умирать, однако, совсем не хочется. Мцыри жалеет, что прожил так мало и не смог исполнить собственного сокровенного желания — снова увидеть родину и семью.
Несмотря на то, что вырастили героя монахи, тот стал смелым человеком, который готов один на один сразиться с диким хищником, не испытывая страха, и победить в этой схватке. Мцыри оказался славным воином, верным и скорым ударом он рассек «широкий лоб» барса, имея в качестве оружия простой сук. У героя были все шансы стать удалым горцем, если бы злая судьба не забросила Мцыри в монастырь.
Лермонтов демонстрирует душевное состояние героя через природу. Юноша сравнивается с одиноким листком, который сорвала и унесла буря. Сам герой постоянно восхищается природой Кавказа, причудливыми горными хребтами, снегами, которые горят, «как алмаз», и высью неба. Горная природа в поэме составляет оппозицию монастырю – месту заключения главного героя. Природа ассоциируется со свободой.
Кроме того, окружающий монастырь горный пейзаж по-разному воспринимается монахами и самим Мцыри. Для героя прячущиеся в тучах скалы — воплощение свободы, дом вольных людей, а монастырские кельи Мцыри воспринимает как «душные». Для монахов, напротив, природа полна опасностей. Этим противопоставлением усиливается конфликт между Мцыри и монастырем.
Цитаты
«Старик! я слышал много раз,
Что ты меня от смерти спас —
Зачем?.. Угрюм и одинок,
Грозой оторванный листок,
Я вырос в сумрачных стенах
Душой дитя, судьбой монах.
Я никому не мог сказать
Священных слов «отец» и «мать».
«Я мало жил, и жил в плену.
Таких две жизни за одну,
Но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог»
Замысел о написании романтической поэмы о скитаниях свободного горца, обреченного на монашеское затворничество, возник у Лермонтова на пороге юности — в 17 лет.
Об это свидетельствуют дневниковые записи, наброски: юноша, который вырос в стенах монастыря и ничего, кроме монастырских книг и безмолвных послушников не видел, внезапно обретает кратковременную свободу.
Формируется новое мировоззрение…
История создания поэмы
В 1837 году 23-летний поэт оказывается на Кавказе, который полюбил еще ребенком (бабушка возил его на санаторное лечение). В сказочном Мцхете он встретил старого монаха, последнего служителя уже не существующей обители, рассказавшего поэту историю своей жизни. В семилетнем возрасте, горец, мусульманский мальчик, был пленен русским генералом и увезен из родного дома. Мальчик болел, поэтому генерал оставил его в одном из христианских монастырей, где монахи решили вырастить из пленника своего последователя. Парень протестовал, несколько раз сбегал, в ходе одной из попыток едва не погиб. После очередного неудавшегося побега, все-таки принял сан, так как привязался к одному из старых монахов. Рассказ монаха восхитил Лермонтова — ведь он до странности совпадал с его давними поэтическими замыслами.
Вначале поэт озаглавил поэму «Бэри» (с грузинского это переводится как «монах»), но затем он заменил название на «Мцыри». В этом названии символически слились значения «послушник» и «пришелец», «чужеземец».
Поэма была написана в августе 1839 года, издана в 1840 году. Поэтическими предпосылками к созданию этой поэмы стали стихотворения «Исповедь» и «Боярин Орше», в новом произведении Лермонтов перенес действие в экзотическую, а потому очень романтичную обстановку — в Грузию.
Считается, что в описании монастыря у Лермонтова проступает описание мцхетского собора Светицховели, одного из древнейших святынь Грузии.
Вначале Лермонтов намеревался использовать для поэмы эпиграф на французском «Родина бывает только одна». Потом передумал — эпиграфом к поэме служит библейская цитата, переводимая с церковнославянского, как «Вкушая, вкусил мало меда — и вот, умираю». Это отсылка к библейской истории о царе Сауле. Предводитель воинства, Саул напутствовал своих воинов на битву. Он пригрозил казнью любому, кто сделает перерыв в битве, чтобы поесть и восстановить силы. Царь не знал, что его собственный сын вкусит запретного меда и ринется в бой. После удачного сражения царь решил казнить сына, в назидание всем, и сын готов был принять наказание («Выпил мёду, теперь я должен умереть»), но народ удержал царя от расправы. Смысл эпиграфа в том, что непокорный, свободный по своей природе человек не может быть сломлен, никто не вправе распоряжаться его правом на свободу, а если затворничество неизбежно, то подлинной свободой станет смерть.
Анализ произведения
Сюжет, жанр, тема и идея поэмы
Сюжет поэмы почти совпадает с изложенными выше событиями, но начинается не в хронологическом порядке, а представляет собой экскурс. Юноша, готовящийся к постригу в монахи, во время бури остается за стенами своего монастыря. Три дня свободы подарила ему жизнь, когда же его нашли больным и израненным, он рассказал старому монаху то, что ему довелось пережить. Юноша осознает, что непременно умрет, хотя бы потому, что после трех дней свободы он уже не сможет мириться с прежней жизнью в монастыре. В отличие от своего прототипа, Мцыри, герой поэмы, не мирится с монастырскими обычаями и умирает.
Почти вся поэма целиком — это исповедь юноши перед стариком-монахом (назвать исповедью этот рассказ можно только формально, так как рассказ юноши проникнут вовсе не стремлением к покаянию, а страстью к жизни, страстным желанием её). Напротив, можно сказать, что Мцыри не исповедуется, а проповедует, вознося новую религию — свободу.
Основной темой поэмы считается тема бунта как против формального затворничества, так и против обыденной, скучной, бездеятельной жизни. Также в поэме поднимаются темы:
- любви к родине, потребности в этой любви, потребности в собственной истории и семье, в «корнях»;
- противостояния толпы и ищущего одиночки, непонимания между героем и толпой;
- тема свободы, борьбы и подвига.
Первоначально критика восприняла «Мцыри» как революционную поэму, призыв к борьбе. Тогда её идею понимали как верность своей идеологии и важность сохранения этой веры, несмотря на возможное поражение в борьбе. Мечты о родине Мцыри критики рассматривали как потребность присоединиться не только к совей утраченной семье, но и как возможность присоединиться к армии своего народа и сражаться вместе с ней, то есть, добиваться свободы и для своей родины.
Однако позже критики усмотрели в поэме больше метафизических смыслов. Идея поэмы видится более широко, так как образ монастыря пересматривается. Монастырь служит прообразом общества. Живя в обществе, человек мирится с определенными рамками, оковами для собственного духа, общество отравляет естественного человека, каким является Мцыри. Если бы проблема состояла в потребности сменить монастырь на природу, то Мцыри был бы счастлив уже за стенами монастыря, но и за пределами обители он не находит счастья. Он уже отравлен влиянием монастыря, и он стал чужим в мире природы. Таким образом, в поэме утверждается, что поиск счастья — сложнейший путь в жизни, где для счастья нет обязательных условий.
Жанр, композиция и конфликт поэмы
Жанр произведения — поэма, это жанр, наиболее любимый Лермонтовым, стоит на стыке лирики и эпоса и позволяет рисовать героя более детально, чем лирика, так как отражает не только внутренний мир, но и поступки, действия героя.
Композиция поэмы кольцевая — действие начинается в монастыре, переносит читателя в отрывочные детские воспоминания героя, в его трехдневные приключения и снова возвращается в монастырь. Поэма включает в себя 26 глав.
Конфликт произведения романтический, типичный для произведения в жанре романтизма: противопоставляется стремление к свободе и невозможность получить её, романтический герой в поиске и толпа, препятствующая его поиску. Кульминация поэмы — момент встречи с диким барсом и поединок со зверем, полностью вскрывающий внутренние силы героя, его характер.
Герои поэмы
(Мцыри рассказывает монаху свою историю
)
В поэме всего два героя — Мцыри и монах, которому он рассказывает свою историю. Впрочем, можно сказать, что действующий герой только один, Мцыри, а второй безмолвен и тих, как и положено монаху. В образе Мцыри сходится множество противоречий, которые не позволяют ему быть счастливым: он крещенный, но иноверец; он монах, но бунтует; он сирота, но у него есть дом и родители, он «естественный человек», но не находит гармонии с природой, он из «униженных и оскорбленных», но внутренне свободнее всех.
(Мцыри наедине с собой и природой
)
Это сочетание несочетаемого — трогательный лиризм в созерцании красот природы с могучей силой, мягкость и твердые намерения на побег — то, к чему сам Мцыри относится с полным пониманием. Он знает, что счастья для него нет ни в образе монаха, ни в образе беглеца; он удивительно точно понял эту глубокую мысль, хотя не является ни философом, ни хотя бы мыслителем. Последняя ступень протеста не дает примириться с этой мыслью, потому что человеку чужд оковы и тюремные стены, потому что он создан для того, чтобы стремиться к чему-нибудь.
Мцыри умирает, сознательно не прикасается к еде, предложенной монахом (тот спасает его второй раз от смерти, да еще и является его крестителем), просто не хочет выздоравливать.Он видит смерть как единственное возможное избавление от оков навязанной религии, от того, кто походя, не задумываясь, написал его судьбу. Он смотрит в глаза смерти мужественно — не так, как смиренно должен опустить перед нею глаза христианин, — и в этом его последний протест перед землей и Небом.
Художественные средства, значение поэмы в искусстве
Кроме типичных для романтических произведений средств художественной выразительности (эпитеты, сравнения, большое число риторических вопросов и восклицаний), роль в художественном своеобразии произведения играет поэтическая организация. Поэма написана 4-стопным ямбом, используется исключительно мужская рифма. В.Г. Белинский в отзыве о поэме подчеркнул, что этот настойчивый ямб и мужская рифма — словно могучий меч, рубящий врагов. Этот прием позволил нарисовать поистине страстные и яркие образы.
«Мцыри» стал источником вдохновения для множества поэтов и художников. Героические темы не раз пытались переложить на музыку, так как поэма стала настоящим символом неискоренимого стремления к свободе.
Немного лет тому назад,
Там, где, сливаяся, шумят,
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь. Из-за горы
И нынче видит пешеход
Столбы обрушенных ворот,
И башни, и церковный свод;
Но не курится уж под ним
Кадильниц благовонный дым,
Не слышно пенье в поздний час
Молящих иноков за нас.
Теперь один старик седой,
Развалин страж полуживой,
Людьми и смертию забыт,
Сметает пыль с могильных плит,
Которых надпись говорит
О славе прошлой — и о том,
Как, удручен своим венцом,
Такой-то царь, в такой-то год,
Вручал России свой народ.
___
И божья благодать сошла
На Грузию! Она цвела
С тех пор в тени своих садов,
Не опасаяся врагов,
3а гранью дружеских штыков.
Однажды русский генерал
Из гор к Тифлису проезжал;
Ребенка пленного он вез.
Тот занемог, не перенес
Трудов далекого пути;
Он был, казалось, лет шести,
Как серна гор, пуглив и дик
И слаб и гибок, как тростник.
Но в нем мучительный недуг
Развил тогда могучий дух
Его отцов. Без жалоб он
Томился, даже слабый стон
Из детских губ не вылетал,
Он знаком пищу отвергал
И тихо, гордо умирал.
Из жалости один монах
Больного призрел, и в стенах
Хранительных остался он,
Искусством дружеским спасен.
Но, чужд ребяческих утех,
Сначала бегал он от всех,
Бродил безмолвен, одинок,
Смотрел, вздыхая, на восток,
Гоним неясною тоской
По стороне своей родной.
Но после к плену он привык,
Стал понимать чужой язык,
Был окрещен святым отцом
И, с шумным светом незнаком,
Уже хотел во цвете лет
Изречь монашеский обет,
Как вдруг однажды он исчез
Осенней ночью. Темный лес
Тянулся по горам кругом.
Три дня все поиски по нем
Напрасны были, но потом
Его в степи без чувств нашли
И вновь в обитель принесли.
Он страшно бледен был и худ
И слаб, как будто долгий труд,
Болезнь иль голод испытал.
Он на допрос не отвечал
И с каждым днем приметно вял.
И близок стал его конец;
Тогда пришел к нему чернец
С увещеваньем и мольбой;
И, гордо выслушав, больной
Привстал, собрав остаток сил,
И долго так он говорил:
«Ты слушать исповедь мою
Сюда пришел, благодарю.
Все лучше перед кем-нибудь
Словами облегчить мне грудь;
Но людям я не делал зла,
И потому мои дела
Немного пользы вам узнать,
А душу можно ль рассказать?
Я мало жил, и жил в плену.
Таких две жизни за одну,
Но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог.
Я знал одной лишь думы власть,
Одну — но пламенную страсть:
Она, как червь, во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла.
Она мечты мои звала
От келий душных и молитв
В тот чудный мир тревог и битв,
Где в тучах прячутся скалы,
Где люди вольны, как орлы.
Я эту страсть во тьме ночной
Вскормил слезами и тоской;
Ее пред небом и землей
Я ныне громко признаю
И о прощенье не молю.
Старик! я слышал много раз,
Что ты меня от смерти спас —
Зачем? .. Угрюм и одинок,
Грозой оторванный листок,
Я вырос в сумрачных стенах
Душой дитя, судьбой монах.
Я никому не мог сказать
Священных слов «отец» и «мать».
Конечно, ты хотел, старик,
Чтоб я в обители отвык
От этих сладостных имен, —
Напрасно: звук их был рожден
Со мной. И видел у других
Отчизну, дом, друзей, родных,
А у себя не находил
Не только милых душ — могил!
Тогда, пустых не тратя слез,
В душе я клятву произнес:
Хотя на миг когда-нибудь
Мою пылающую грудь
Прижать с тоской к груди другой,
Хоть незнакомой, но родной.
Увы! теперь мечтанья те
Погибли в полной красоте,
И я как жил, в земле чужой
Умру рабом и сиротой.
Меня могила не страшит:
Там, говорят, страданье спит
В холодной вечной тишине;
Но с жизнью жаль расстаться мне.
Я молод, молод… Знал ли ты
Разгульной юности мечты?
Или не знал, или забыл,
Как ненавидел и любил;
Как сердце билося живей
При виде солнца и полей
С высокой башни угловой,
Где воздух свеж и где порой
В глубокой скважине стены,
Дитя неведомой страны,
Прижавшись, голубь молодой
Сидит, испуганный грозой?
Пускай теперь прекрасный свет
Тебе постыл; ты слаб, ты сед,
И от желаний ты отвык.
Что за нужда? Ты жил, старик!
Тебе есть в мире что забыть,
Ты жил, — я также мог бы жить!
Ты хочешь знать, что видел я
На воле? — Пышные поля,
Холмы, покрытые венцом
Дерев, разросшихся кругом,
Шумящих свежею толпой,
Как братья в пляске круговой.
Я видел груды темных скал,
Когда поток их разделял.
И думы их я угадал:
Мне было свыше то дано!
Простерты в воздухе давно
Объятья каменные их,
И жаждут встречи каждый миг;
Но дни бегут, бегут года —
Им не сойтиться никогда!
Я видел горные хребты,
Причудливые, как мечты,
Когда в час утренней зари
Курилися, как алтари,
Их выси в небе голубом,
И облачко за облачком,
Покинув тайный свой ночлег,
К востоку направляло бег —
Как будто белый караван
Залетных птиц из дальних стран!
Вдали я видел сквозь туман,
В снегах, горящих, как алмаз,
Седой незыблемый Кавказ;
И было сердцу моему
Легко, не знаю почему.
Мне тайный голос говорил,
Что некогда и я там жил,
И стало в памяти моей
Прошедшее ясней, ясней…
И вспомнил я отцовский дом,
Ущелье наше и кругом
В тени рассыпанный аул;
Мне слышался вечерний гул
Домой бегущих табунов
И дальний лай знакомых псов.
Я помнил смуглых стариков,
При свете лунных вечеров
Против отцовского крыльца
Сидевших с важностью лица;
И блеск оправленных ножон
Кинжалов длинных… и как сон
Все это смутной чередой
Вдруг пробегало предо мной.
А мой отец? он как живой
В своей одежде боевой
Являлся мне, и помнил я
Кольчуги звон, и блеск ружья,
И гордый непреклонный взор,
И молодых моих сестер…
Лучи их сладостных очей
И звук их песен и речей
Над колыбелию моей…
В ущелье там бежал поток.
Он шумен был, но неглубок;
К нему, на золотой песок,
Играть я в полдень уходил
И взором ласточек следил,
Когда они перед дождем
Волны касалися крылом.
И вспомнил я наш мирный дом
И пред вечерним очагом
Рассказы долгие о том,
Как жили люди прежних дней,
Когда был мир еще пышней.
Ты хочешь знать, что делал я
На воле? Жил — и жизнь моя
Без этих трех блаженных дней
Была б печальней и мрачней
Бессильной старости твоей.
Давным-давно задумал я
Взглянуть на дальние поля,
Узнать, прекрасна ли земля,
Узнать, для воли иль тюрьмы
На этот свет родимся мы.
И в час ночной, ужасный час,
Когда гроза пугала вас,
Когда, столпясь при алтаре,
Вы ниц лежали на земле,
Я убежал. О, я как брат
Обняться с бурей был бы рад!
Глазами тучи я следил,
Рукою молнию ловил…
Скажи мне, что средь этих стен
Могли бы дать вы мне взамен
Той дружбы краткой, но живой,
Меж бурным сердцем и грозой?..
Бежал я долго — где, куда?
Не знаю! ни одна звезда
Не озаряла трудный путь.
Мне было весело вдохнуть
В мою измученную грудь
Ночную свежесть тех лесов,
И только! Много я часов
Бежал, и наконец, устав,
Прилег между высоких трав;
Прислушался: погони нет.
Гроза утихла. Бледный свет
Тянулся длинной полосой
Меж темным небом и землей,
И различал я, как узор,
На ней зубцы далеких гор;
Недвижим, молча я лежал,
Порой в ущелии шакал
Кричал и плакал, как дитя,
И, гладкой чешуей блестя,
Змея скользила меж камней;
Но страх не сжал души моей:
Я сам, как зверь, был чужд людей
И полз и прятался, как змей.
Внизу глубоко подо мной
Поток усиленный грозой
Шумел, и шум его глухой
Сердитых сотне голосов
Подобился. Хотя без слов
Мне внятен был тот разговор,
Немолчный ропот, вечный спор
С упрямой грудою камней.
То вдруг стихал он, то сильней
Он раздавался в тишине;
И вот, в туманной вышине
Запели птички, и восток
Озолотился; ветерок
Сырые шевельнул листы;
Дохнули сонные цветы,
И, как они, навстречу дню
Я поднял голову мою…
Я осмотрелся; не таю:
Мне стало страшно; на краю
Грозящей бездны я лежал,
Где выл, крутясь, сердитый вал;
Туда вели ступени скал;
Но лишь злой дух по ним шагал,
Когда, низверженный с небес,
В подземной пропасти исчез.
Кругом меня цвел божий сад;
Растений радужный наряд
Хранил следы небесных слез,
И кудри виноградных лоз
Вились, красуясь меж дерев
Прозрачной зеленью листов;
И грозды полные на них,
Серег подобье дорогих,
Висели пышно, и порой
К ним птиц летал пугливый рой
И снова я к земле припал
И снова вслушиваться стал
К волшебным, странным голосам;
Они шептались по кустам,
Как будто речь свою вели
О тайнах неба и земли;
И все природы голоса
Сливались тут; не раздался
В торжественный хваленья час
Лишь человека гордый глас.
Всуе, что я чувствовал тогда,
Те думы — им уж нет следа;
Но я б желал их рассказать,
Чтоб жить, хоть мысленно, опять.
В то утро был небесный свод
Так чист, что ангела полет
Прилежный взор следить бы мог;
Он так прозрачно был глубок,
Так полон ровной синевой!
Я в нем глазами и душой
Тонул, пока полдневный зной
Мои мечты не разогнал.
И жаждой я томиться стал.
Тогда к потоку с высоты,
Держась за гибкие кусты,
С плиты на плиту я, как мог,
Спускаться начал. Из-под ног
Сорвавшись, камень иногда
Катился вниз — за ним бразда
Дымилась, прах вился столбом;
Гудя и прыгая, потом
Он поглощаем был волной;
И я висел над глубиной,
Но юность вольная сильна,
И смерть казалась не страшна!
Лишь только я с крутых высот
Спустился, свежесть горных вод
Повеяла навстречу мне,
И жадно я припал к волне.
Вдруг — голос — легкий шум шагов…
Мгновенно скрывшись меж кустов,
Невольным трепетом объят,
Я поднял боязливый взгляд
И жадно вслушиваться стал:
И ближе, ближе все звучал
Грузинки голос молодой,
Так безыскусственно живой,
Так сладко вольный, будто он
Лишь звуки дружеских имен
Произносить был приучен.
Простая песня то была,
Но в мысль она мне залегла,
И мне, лишь сумрак настает,
Незримый дух ее поет.
Держа кувшин над головой,
Грузинка узкою тропой
Сходила к берегу. Порой
Она скользила меж камней,
Смеясь неловкости своей.
И беден был ее наряд;
И шла она легко, назад
Изгибы длинные чадры
Откинув. Летние жары
Покрыли тенью золотой
Лицо и грудь ее; и зной
Дышал от уст ее и щек.
И мрак очей был так глубок,
Так полон тайнами любви,
Что думы пылкие мои
Смутились. Помню только я
Кувшина звон, — когда струя
Вливалась медленно в него,
И шорох… больше ничего.
Когда же я очнулся вновь
И отлила от сердца кровь,
Она была уж далеко;
И шла, хоть тише, — но легко,
Стройна под ношею своей,
Как тополь, царь ее полей!
Недалеко, в прохладной мгле,
Казалось, приросли к скале
Две сакли дружною четой;
Над плоской кровлею одной
Дымок струился голубой.
Я вижу будто бы теперь,
Как отперлась тихонько дверь…
И затворилася опять! ..
Тебе, я знаю, не понять
Мою тоску, мою печаль;
И если б мог, — мне было б жаль:
Воспоминанья тех минут
Во мне, со мной пускай умрут.
Трудами ночи изнурен,
Я лег в тени. Отрадный сон
Сомкнул глаза невольно мне…
И снова видел я во сне
Грузинки образ молодой.
И странной сладкою тоской
Опять моя заныла грудь.
Я долго силился вздохнуть —
И пробудился. Уж луна
Вверху сияла, и одна
Лишь тучка кралася за ней,
Как за добычею своей,
Объятья жадные раскрыв.
Мир темен был и молчалив;
Лишь серебристой бахромой
Вершины цепи снеговой
Вдали сверкали предо мной
Да в берега плескал поток.
В знакомой сакле огонек
То трепетал, то снова гас:
На небесах в полночный час
Так гаснет яркая звезда!
Хотелось мне… но я туда
Взойти не смел. Я цель одну —
Пройти в родимую страну —
Имел в душе и превозмог
Страданье голода, как мог.
И вот дорогою прямой
Пустился, робкий и немой.
Но скоро в глубине лесной
Из виду горы потерял
И тут с пути сбиваться стал.
Напрасно в бешенстве порой
Я рвал отчаянной рукой
Терновник, спутанный плющом:
Все лес был, вечный лес кругом,
Страшней и гуще каждый час;
И миллионом черных глаз
Смотрела ночи темнота
Сквозь ветви каждого куста.
Моя кружилась голова;
Я стал влезать на дерева;
Но даже на краю небес
Все тот же был зубчатый лес.
Тогда на землю я упал;
И в исступлении рыдал,
И грыз сырую грудь земли,
И слезы, слезы потекли
В нее горючею росой…
Но, верь мне, помощи людской
Я не желал… Я был чужой
Для них навек, как зверь степной;
И если б хоть минутный крик
Мне изменил — клянусь, старик,
Я б вырвал слабый мой язык.
Ты помнишь детские года:
Слезы не знал я никогда;
Но тут я плакал без стыда.
Кто видеть мог? Лишь темный лес
Да месяц, плывший средь небес!
Озарена его лучом,
Покрыта мохом и песком,
Непроницаемой стеной
Окружена, передо мной
Была поляна. Вдруг во ней
Мелькнула тень, и двух огней
Промчались искры… и потом
Какой-то зверь одним прыжком
Из чащи выскочил и лег,
Играя, навзничь на песок.
То был пустыни вечный гость —
Могучий барс. Сырую кость
Он грыз и весело визжал;
То взор кровавый устремлял,
Мотая ласково хвостом,
На полный месяц, — и на нем
Шерсть отливалась серебром.
Я ждал, схватив рогатый сук,
Минуту битвы; сердце вдруг
Зажглося жаждою борьбы
И крови… да, рука судьбы
Меня вела иным путем…
Но нынче я уверен в том,
Что быть бы мог в краю отцов
Не из последних удальцов.
Я ждал. И вот в тени ночной
Врага почуял он, и вой
Протяжный, жалобный как стон
Раздался вдруг… и начал он
Сердито лапой рыть песок,
Встал на дыбы, потом прилег,
И первый бешеный скачок
Мне страшной смертью грозил…
Но я его предупредил.
Удар мой верен был и скор.
Надежный сук мой, как топор,
Широкий лоб его рассек…
Он застонал, как человек,
И опрокинулся. Но вновь,
Хотя лила из раны кровь
Густой, широкою волной,
Бой закипел, смертельный бой!
Ко мне он кинулся на грудь:
Но в горло я успел воткнуть
И там два раза повернуть
Мое оружье… Он завыл,
Рванулся из последних сил,
И мы, сплетясь, как пара змей,
Обнявшись крепче двух друзей,
Упали разом, и во мгле
Бой продолжался на земле.
И я был страшен в этот миг;
Как барс пустынный, зол и дик,
Я пламенел, визжал, как он;
Как будто сам я был рожден
В семействе барсов и волков
Под свежим пологом лесов.
Казалось, что слова людей
Забыл я — и в груди моей
Родился тот ужасный крик,
Как будто с детства мой язык
К иному звуку не привык…
Но враг мой стал изнемогать,
Метаться, медленней дышать,
Сдавил меня в последний раз…
Зрачки его недвижных глаз
Блеснули грозно — и потом
Закрылись тихо вечным сном;
Но с торжествующим врагом
Он встретил смерть лицом к лицу,
Как в битве следует бойцу!..
Ты видишь на груди моей
Следы глубокие когтей;
Еще они не заросли
И не закрылись; но земли
Сырой покров их освежит
И смерть навеки заживит.
О них тогда я позабыл,
И, вновь собрав остаток сил,
Побрел я в глубине лесной…
Но тщетно спорил я с судьбой:
Она смеялась надо мной!
Я вышел из лесу. И вот
Проснулся день, и хоровод
Светил напутственных исчез
В его лучах. Туманный лес
Заговорил. Вдали аул
Куриться начал. Смутный гул
В долине с ветром пробежал…
Я сел и вслушиваться стал;
Но смолк он вместе с ветерком.
И кинул взоры я кругом:
Тот край, казалось, мне знаком.
И страшно было мне, понять
Не мог я долго, что опять
Вернулся я к тюрьме моей;
Что бесполезно столько дней
Я тайный замысел ласкал,
Терпел, томился и страдал,
И все зачем?.. Чтоб в цвете лет,
Едва взглянув на божий свет,
При звучном ропоте дубрав
Блаженство вольности познав,
Унесть в могилу за собой
Тоску по родине святой,
Надежд обманутых укор
И вашей жалости позор!..
Еще в сомненье погружен,
Я думал — это страшный сон…
Вдруг дальний колокола звон
Раздался снова в тишине —
И тут все ясно стало мне…
О, я узнал его тотчас!
Он с детских глаз уже не раз
Сгонял виденья снов живых
Про милых ближних и родных,
Про волю дикую степей,
Про легких, бешеных коней,
Про битвы чудные меж скал,
Где всех один я побеждал!..
И слушал я без слез, без сил.
Казалось, звон тот выходил
Из сердца — будто кто-нибудь
Железом ударял мне в грудь.
И смутно понял я тогда,
Что мне на родину следа
Не проложить уж никогда.
Да, заслужил я жребий мой!
Могучий конь, в степи чужой,
Плохого сбросив седока,
На родину издалека
Найдет прямой и краткий путь…
Что я пред ним? Напрасно грудь
Полна желаньем и тоской:
То жар бессильный и пустой,
Игра мечты, болезнь ума.
На мне печать свою тюрьма
Оставила… Таков цветок
Темничный: вырос одинок
И бледен он меж плит сырых,
И долго листьев молодых
Не распускал, все ждал лучей
Живительных. И много дней
Прошло, и добрая рука
Печально тронулась цветка,
И был он в сад перенесен,
В соседство роз. Со всех сторон
Дышала сладость бытия…
Но что ж? Едва взошла заря,
Палящий луч ее обжег
В тюрьме воспитанный цветок…
И как его, палил меня
Огонь безжалостного дня.
Напрасно прятал я в траву
Мою усталую главу:
Иссохший лист ее венцом
Терновым над моим челом
Свивался, и в лицо огнем
Сама земля дышала мне.
Сверкая быстро в вышине,
Кружились искры, с белых скал
Струился пар. Мир божий спал
В оцепенении глухом
Отчаянья тяжелым сном.
Хотя бы крикнул коростель,
Иль стрекозы живая трель
Послышалась, или ручья
Ребячий лепет… Лишь змея,
Сухим бурьяном шелестя,
Сверкая желтою спиной,
Как будто надписью златой
Покрытый донизу клинок,
Браздя рассыпчатый песок.
Скользила бережно, потом,
Играя, нежася на нем,
Тройным свивалася кольцом;
То, будто вдруг обожжена,
Металась, прыгала она
И в дальних пряталась кустах…
И было все на небесах
Светло и тихо. Сквозь пары
Вдали чернели две горы.
Наш монастырь из-за одной
Сверкал зубчатою стеной.
Внизу Арагва и Кура,
Обвив каймой из серебра
Подошвы свежих островов,
По корням шепчущих кустов
Бежали дружно и легко…
До них мне было далеко!
Хотел я встать — передо мной
Все закружилось с быстротой;
Хотел кричать — язык сухой
Беззвучен и недвижим был…
Я умирал. Меня томил
Предсмертный бред. Казалось мне,
Что я лежу на влажном дне
Глубокой речки — и была
Кругом таинственная мгла.
И, жажду вечную поя,
Как лед холодная струя,
Журча, вливалася мне в грудь…
И я боялся лишь заснуть, —
Так было сладко, любо мне…
А надо мною в вышине
Волна теснилася к волне.
И солнце сквозь хрусталь волны
Сияло сладостней луны…
И рыбок пестрые стада
В лучах играли иногда.
И помню я одну из них:
Она приветливей других
Ко мне ласкалась. Чешуей
Была покрыта золотой
Ее спина. Она вилась
Над головой моей не раз,
И взор ее зеленых глаз
Был грустно нежен и глубок…
И надивиться я не мог:
Ее сребристый голосок
Мне речи странные шептал,
И пел, и снова замолкал.
Он говорил: «Дитя мое,
Останься здесь со мной:
В воде привольное житье
И холод и покой.
Я созову моих сестер:
Мы пляской круговой
Развеселим туманный взор
И дух усталый твой.
Усни, постель твоя мягка,
Прозрачен твой покров.
Пройдут года, пройдут века
Под говор чудных снов.
О милый мой! не утаю,
Что я тебя люблю,
Люблю как вольную струю,
Люблю как жизнь мою…»
И долго, долго слушал я;
И мнилось, звучная струя
Сливала тихий ропот свой
С словами рыбки золотой.
Тут я забылся. Божий свет
В глазах угас. Безумный бред
Бессилью тела уступил…
Так я найден и поднят был…
Ты остальное знаешь сам.
Я кончил. Верь моим словам
Или не верь, мне все равно.
Меня печалит лишь одно:
Мой труп холодный и немой
Не будет тлеть в земле родной,
И повесть горьких мук моих
Не призовет меж стен глухих
Вниманье скорбное ничье
На имя темное мое.
Прощай, отец… дай руку мне:
Ты чувствуешь, моя в огне…
Знай, этот пламень с юных дней,
Таяся, жил в груди моей;
Но ныне пищи нет ему,
И он прожег свою тюрьму
И возвратится вновь к тому,
Кто всем законной чередой
Дает страданье и покой…
Но что мне в том? — пускай в раю,
В святом, заоблачном краю
Мой дух найдет себе приют…
Увы! — за несколько минут
Между крутых и темных скал,
Где я в ребячестве играл,
Я б рай и вечность променял…
Когда я стану умирать,
И, верь, тебе не долго ждать,
Ты перенесть меня вели
В наш сад, в то место, где цвели
Акаций белых два куста…
Трава меж ними так густа,
И свежий воздух так душист,
И так прозрачно-золотист
Играющий на солнце лист!
Там положить вели меня.
Сияньем голубого дня
Упьюся я в последний раз.
Оттуда виден и Кавказ!
Быть может, он с своих высот
Привет прощальный мне пришлет,
Пришлет с прохладным ветерком…
И близ меня перед концом
Родной опять раздастся звук!
И стану думать я, что друг
Иль брат, склонившись надо мной,
Отер внимательной рукой
С лица кончины хладный пот
И что вполголоса поет
Он мне про милую страну..
И с этой мыслью я засну,
И никого не прокляну!…»
Анализ поэмы «Мцыри» Лермонтова
Поэма «Мцыри» — одно из наиболее известных произведений Лермонтова. В ней поэт смог с удивительным художественным мастерством изобразить природу Кавказа. Не менее ценно смысловое содержание поэмы. Она представляет собой монолог романтического героя, погибающего в борьбе за свободу.
Создание поэмы имеет долгую предысторию. Замысел истории возник у Лермонтова при чтении «Шильонского узника» Байрона. Он последовательно разрабатывает его в стихотворении «Исповедь» и поэме «Боярин Орша». Впоследствии автор целиком перенесет некоторые строки из этих произведений в «Мцыри». Непосредственным источником для поэмы становится история, которую узнал Лермонтов в Грузии. Пленный ребенок-горец был отдан на воспитание в монастырь. Обладая непокорным характером, ребенок несколько раз пытался сбежать. Одна из таких попыток чуть не закончилась его гибелью. Мальчик смирился и дожил до глубокой старости монахом. Лермонтова очень заинтересовала история «Мцыри» (в пер. с груз. – послушник). Он воспользовался прошлыми наработками, добавил элементы грузинского фольклора и создал оригинальную поэму (1839 г).
Сюжет поэмы полностью повторяет историю монаха за исключением одной важной детали. В реальности мальчик выжил, а в произведении Лермонтова окончательная точка не поставлена. Ребенок находится при смерти, весь его монолог является прощанием с жизнью. Только его гибель представляется закономерным финалом.
В образе дикого с точки зрения цивилизации ребенка перед нами предстает романтический герой. Он недолго наслаждался свободной жизнью среди своего народа. Захват в плен и заточение в монастырь лишают его возможности ощутить красоту и великолепие бесконечного мира. Врожденное чувство независимости делает его немногословным и нелюдимым. Его главным желанием становится побег на родину.
Во время бурной грозы, воспользовавшись страхом монахов, мальчик убегает из монастыря. Ему открывается прекрасная картина нетронутой человеком природы. Под этим впечатлением к мальчику приходят воспоминания о своем горном ауле. Это подчеркивает неразрывную связь патриархального общества с окружающим миром. Такая связь безвозвратно утрачена современным человеком.
Ребенок принимает решение добраться до родного очага. Но он не может отыскать дорогу и понимает, что заблудился. Схватка с барсом – необычайно яркая сцена поэмы. Ее фантастичность еще более подчеркивает индивидуализм главного героя, его гордый и непреклонный дух. Полученные раны лишают мальчика последних сил. Он с горечью осознает, что вернулся туда, откуда пришел.
Разговаривая со старцем, главный герой нисколько не жалеет о своем поступке. Три дня, проведенные на свободе, стоят для него всей жизни в монастыре. Его не страшит смерть. Существование в неволе представляется мальчику невыносимым, особенно потому, что он ощутил на себе сладость вольной жизни.
«Мцыри» — выдающееся произведение русского романтизма, которое можно отнести к шедеврам мировой классики.
Что такое мцыри? Под таким названием М. Ю. Лермонтовым была написана романтическая поэма, которую опубликовали в 1840 году. При жизни поэта был издан его единственный сборник «Стихотворения М. Ю. Лермонтова». О том, чему посвящено это произведение, а также о том, как звучит перевод «мцыри» с грузинского языка, будет рассказано в статье.
Трагическая история
Прежде чем перейти к рассмотрению значения слова «мцыри», рассмотрим события, которые легли в основу сюжета поэмы Лермонтова. Это трагическая история горского мальчика, взятого в плен русским генералом. Генерал взял ребенка с собой в Россию, но по дороге тот заболел.
По пути следования находился монастырь, монахи которого, пожалев маленького пленника, оставили его жить у себя в обители. Там и прошло его взросление. Так юноша оказался обреченным на мучения вдалеке о родины, «вдали от солнечного света». Такое существование воспринималось им как жизнь в тюремных оковах.
Мальчика не отпускала тоска по родным местам. Но постепенно он как будто бы стал привыкать к «плену». Он освоил чужой язык и был готов принять новые традиции. Ему казалось, что он уже стал своим на чужбине. Юношу окрестили и стали готовить к принятию монашеского обета. Имя мальчика было Мцыри. Перевод с грузинского этого слова мы и рассмотрим ниже.
Двойное значение
მწირი
— так пишется это слово на грузинском языке. Как оно переводится на русский? Мцыри — «послушник монастыря», то есть монах, который не призван к служению. Но существует два оттенка истолкования.
Во втором мцыри — «отшельник», а также «чужеземец, пришелец». То есть человек, который был привезен насильственно или прибыл добровольно из других земель, одинокий, без родных и близких.
Таким образом, имя, выбранное М.Ю. Лермонтовым для своего героя, как нельзя лучше характеризует его положение и состояние, описанное в произведении великого русского поэта.
Однако на принятии юношей монашеского обета поэма не заканчивается. Далее поговорим о том, что такого с Мцыри произошло дальше.
Душевный порыв
И вот в тот момент, когда Мцыри уже был готов стать монахом, в сознании 17-летнего юноши возникает доселе неведомый ему мощный душевный порыв. Этот внутренний толчок побуждает его принять решение о побеге. Воспользовавшись подходящим моментом, юноша совершает побег из обители.
При этом он сам не знает, куда именно он бежит. При этом юноша испытывает неизвестное ему ощущение вольной жизни. Оно возвращает Мцыри то, что, как казалось, было навсегда отнято у него неволей — это память детских лет. В его замутненных до этого воспоминаниях всплывает родной язык, родной аул, любимые лица — отца, братьев, сестер.
На свободе
Время, проведенное героем поэмы «Мцыри» на свободе, было очень кратким — всего лишь три дня. Но эти дни были для юноши весьма значительными и сыграли большую роль для его мировосприятия. По сути, за такой непродолжительный срок можно увидеть мало.
Герой любуется могучей красотой природы Кавказа, он встречает прекрасную молодую грузинку, набирающую воду в кувшин из бурлящего потока, ему приходится сразиться с могучим зверем — барсом.
Вся эта череда событий является лишь собранием крошечных эпизодов. Но впечатление, полученное юношей таково, что он как будто проживает большую жизнь.
Тем временем за беглецом снаряжают погоню, не давшую результатов. Совершенно случайно его находят лежащим в бессознательном состоянии в окрестностях монастыря, в степи.
Исповедь о трех днях
Находясь в монастыре, Мцыри приходит в сознание. Он страшно истощен, но, несмотря на это, совсем не прикасается к еде. Будучи удрученным тем, что попытка побега провалилась, он сознательно стремится к приближению своей кончины.
Расспросы монастырской братии ни к чему не приводят, юноша хранит молчание. Но все же путь к мятежной душе удается найти одному из иеромонахов, старому чернецу, крестившему Мцыри. Видя, что его подопечный может умереть со дня на день, он хочет исповедовать его.
Юноша рассказывает о проведенных на свободе трех днях ярко и живо. Он сообщает исповеднику, что если бы мог, то променял две жизни в плену на одну свободную, и спрашивает старика, зачем он спас ему жизнь. Ведь она угрюма и одинока, как у листка, оторванного грозой. Он вырос в сумрачных монастырских стенах, «душой дитя, судьбой монах», и никому не мог сказать священных для каждого слов «мать» и «отец». Продолжая разбирать вопрос о том, что такое «мцыри», поговорим о дальнейшей судьбе героя.
Тяжесть клятвопреступления
Мцыри не испытывает сожалений по поводу своего поступка. Его лишь печалит мысль о том, что умереть ему суждено в чужой земле в положении раба и сироты. А также на душе его лежит камень, так как он не смог выдержать верности данной самому себе клятвы.
Ведь еще в отрочестве Мцыри пообещал, что убежит из монастыря рано или поздно, что отыщет во что бы то ни стало тропу в родные края. Он предпринял все возможное, чтобы достичь заветной цели — шел, бежал, карабкался, следовал, казалось бы, на восток. Однако в результате сделан большой круг, юноша возвратился назад, в то самое место, откуда начал свой побег.
Он опять оказался в окружении не то врагов, не то друзей. У него двоякое отношение к окружающим его людям. С одной стороны, они выходили его, спасли от гибели, готовили к будущей жизни благочестивого монаха. Но с другой — это представители другой, чуждой ему культуры. Мцыри никак не может принять монастырь как свой дом. Он делает монаху признание о том, что в душе его всегда жила одна пламенная страсть — это стремление к свободной жизни.
Герой не сломлен
В заключение повествования о том, что такое «мцыри», хочется отметить, что, несмотря на то, что судьба героя изображена как трагичная, он до конца остался гордым и смелым, свободолюбивым человеком. Уже на смертном одре он в конце своей исповеди просит о том, чтобы его перенесли в укромный уголок, находящийся в саду монастыря.
Перед смертью он хочет увидеть горные вершины своего родного края, которого ему не суждено было достичь. В своих последних словах он выразил мысль о том, что уйдет в мир иной, хотя и думая о своей несчастной судьбе, но при этом никого не станет проклинать.
На первый взгляд может показаться, что эти слова принадлежат человеку, сломленному тяжелой судьбой. Однако в конце фразы «И никого не прокляну!» стоит восклицательный знак, из чего можно сделать вывод о романтической направленности героя поэмы «Мцыри», которого обуревает неистовство в его благородной страсти — добраться до родных мест.
По мнению критиков, здесь просматривается убежденность Мцыри в том, что, вопреки его гибели в монастыре, вопреки тому, что он не смог воплотить в жизнь свою светлую мечту — возвратиться на родину предков, эта цель будет им достигнута. Быть может в ином, более прекрасном мире, уже за порогом смерти.
Поэма была высоко оценена критиками. Так, например, по словам Белинского, ее героя характеризует огненная душа, а также могучий дух, исполинская натура.
Читать поэму полностью:
Вкушая, вкусих мало меда и се аз умираю.
1-я Книга царств.
1
Немного лет тому назад,
Там, где сливаяся шумят,
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь. Из-за горы
И нынче видит пешеход
Столбы обрушенных ворот,
И башни, и церковный свод;
Но не курится уж под ним
Кадильниц благовонный дым,
Не слышно пенье в поздний час
Молящих иноков за нас.
Теперь один старик седой,
Развалин страж полуживой,
Людьми и смертию забыт,
Сметает пыль с могильных плит,
Которых надпись говорит
О славе прошлой – и о том,
Как удручен своим венцом,
Такой-то царь, в такой-то год
Вручал России свой народ.
* * *
И божья благодать сошла
На Грузию! – она цвела
С тех пор в тени своих садов,
Не опасаяся врагов,
За гранью дружеских штыков.
2
Однажды русский генерал
Из гор к Тифлису проезжал;
Ребенка пленного он вез.
Тот занемог, не перенес
Трудов далекого пути.
Он был, казалось, лет шести;
Как серна гор, пуглив и дик
И слаб и гибок, как тростник.
Но в нем мучительный недуг
Развил тогда могучий дух
Его отцов. Без жалоб он
Томился – даже слабый стон
Из детских губ не вылетал,
Он знаком пищу отвергал,
И тихо, гордо умирал.
Из жалости один монах
Больного призрел, и в стенах
Хранительных остался он,
Искусством дружеским спасен.
Но, чужд ребяческих утех,
Сначала бегал он от всех,
Бродил безмолвен, одинок,
Смотрел вздыхая на восток,
Томим неясною тоской
По стороне своей родной.
Но после к плену он привык,
Стал понимать чужой язык,
Был окрещен святым отцом,
И, с шумным светом незнаком,
Уже хотел во цвете лет
Изречь монашеский обет,
Как вдруг однажды он исчез
Осенней ночью. Темный лес
Тянулся по горам кругом.
Три дня все поиски по нем
Напрасны были, но потом
Его в степи без чувств нашли
И вновь в обитель принесли;
Он страшно бледен был и худ
И слаб, как будто долгий труд,
Болезнь иль голод испытал.
Он на допрос не отвечал,
И с каждым днем приметно вял;
И близок стал его конец.
Тогда пришел к нему чернец
С увещеваньем и мольбой;
И, гордо выслушав, больной
Привстал, собрав остаток сил,
И долго так он говорил:
3
«Ты слушать исповедь мою
Сюда пришел, благодарю.
Всё лучше перед кем-нибудь
Словами облегчить мне грудь;
Но людям я не делал зла,
И потому мои дела
Не много пользы вам узнать;
А душу можно ль рассказать?
Я мало жил, и жил в плену.
Таких две жизни за одну,
Но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог.
Я знал одной лишь думы власть,
Одну – но пламенную страсть:
Она, как червь, во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла.
Она мечты мои звала
От келий душных и молитв
В тот чудный мир тревог и битв,
Где в тучах прячутся скалы,
Где люди вольны, как орлы.
Я эту страсть во тьме ночной
Вскормил слезами и тоской;
Ее пред небом и землей
Я ныне громко признаю
И о прощенье не молю.
4
«Старик! Я слышал много раз,
Что ты меня от смерти спас –
Зачем?.. Угрюм и одинок,
Грозой оторванный листок,
Я вырос в сумрачных стенах,
Душой дитя, судьбой монах.
Я никому не мог сказать
Священных слов – «отец» и «мать».
Конечно, ты хотел, старик,
Чтоб я в обители отвык
От этих сладостных имен.
Напрасно: звук их был рожден
Со мной. Я видел у других
Отчизну, дом, друзей, родных,
А у себя не находил
Не только милых душ – могил!
Тогда, пустых не тратя слез,
В душе я клятву произнес:
Хотя на миг когда-нибудь
Мою пылающую грудь
Прижать с тоской к груди другой,
Хоть незнакомой, но родной.
Увы, теперь мечтанья те
Погибли в полной красоте,
И я, как жил, в земле чужой
Умру рабом и сиротой.
5
«Меня могила не страшит:
Там, говорят, страданье спит
В холодной, вечной тишине;
Но с жизнью жаль расстаться мне.
Я молод, молод… Знал ли ты
Разгульной юности мечты?
Или не знал, или забыл,
Как ненавидел и любил;
Как сердце билося живей
При виде солнца и полей
С высокой башни угловой,
Где воздух свеж и где порой
В глубокой скважине стены,
Дитя неведомой страны,
Прижавшись, голубь молодой
Сидит, испуганный грозой?
Пускай теперь прекрасный свет
Тебе постыл: ты слаб, ты сед,
И от желаний ты отвык.
Что за нужда? Ты жил, старик!
Тебе есть в мире что забыть,
Ты жил, – я также мог бы жить!
6
«Ты хочешь знать, что видел я
На воле? – Пышные поля,
Холмы, покрытые венцом
Дерев, разросшихся кругом,
Шумящих свежею толпой,
Как братья, в пляске круговой.
Я видел груды темных скал,
Когда поток их разделял,
И думы их я угадал:
Мне было свыше то дано!
Простерты в воздухе давно
Объятья каменные их
И жаждут встречи каждый миг;
Но дни бегут, бегут года –
Им не сойтися никогда!
Я видел горные хребты,
Причудливые, как мечты,
Когда в час утренней зари
Курилися, как алтари,
Их выси в небе голубом,
И облачко за облачком,
Покинув тайный свой ночлег,
К востоку направляло бег –
Как будто белый караван
Залетных птиц из дальних стран!
В дали я видел сквозь туман,
В снегах, горящих как алмаз,
Седой, незыблемый Кавказ;
И было сердцу моему
Легко, не знаю почему.
Мне тайный голос говорил,
Что некогда и я там жил,
И стало в памяти моей
Прошедшее ясней, ясней.
7
«И вспомнил я отцовский дом,
Ущелье наше, и кругом
В тени рассыпанный аул;
Мне слышался вечерний гул
Домой бегущих табунов
И дальний лай знакомых псов.
Я помнил смуглых стариков,
При свете лунных вечеров
Против отцовского крыльца
Сидевших с важностью лица;
И блеск оправленных ножон
Кинжалов длинных… и, как сон,
Всё это смутной чередой
Вдруг пробегало предо мной.
А мой отец? Он как живой
В своей одежде боевой
Являлся мне, и помнил я
Кольчуги звон, и блеск ружья,
И гордый непреклонный взор,
И молодых моих сестер…
Лучи их сладостных очей
И звук их песен и речей
Над колыбелию моей…
В ущелье там бежал поток,
Он шумен был, но не глубок;
К нему, на золотой песок,
Играть я в полдень уходил
И взором ласточек следил,
Когда они, перед дождем,
Волны касалися крылом.
И вспомнил я наш мирный дом
И пред вечерним очагом
Рассказы долгие о том,
Как жили люди прежних дней,
Когда был мир еще пышней.
8
«Ты хочешь знать, что делал я
На воле? Жил – и жизнь моя
Без этих трех блаженных дней
Была б печальней и мрачней
Бессильной старости твоей.
Давным-давно задумал я
Взглянуть на дальние поля,
Узнать, прекрасна ли земля,
Узнать, для воли иль тюрьмы
На этот свет родимся мы.
И в час ночной, ужасный час,
Когда гроза пугала вас,
Когда, столпясь при алтаре,
Вы ниц лежали на земле,
Я убежал. О, я как брат
Обняться с бурей был бы рад!
Глазами тучи я следил,
Рукою молнию ловил…
Скажи мне, что средь этих стен
Могли бы дать вы мне взамен
Той дружбы краткой, но живой,
Меж бурным сердцем и грозой?..
9
«Бежал я долго – где, куда,
Не знаю! Ни одна звезда
Не озаряла трудный путь.
Мне было весело вдохнуть
В мою измученную грудь
Ночную свежесть тех лесов,
И только. Много я часов
Бежал, и наконец, устав,
Прилег между высоких трав;
Прислушался: погони нет.
Гроза утихла. Бледный свет
Тянулся длинной полосой
Меж темным небом и землей,
И различал я, как узор,
На ней зубцы далеких гор;
Недвижим, молча, я лежал.
Порой в ущелии шакал
Кричал и плакал, как дитя,
И гладкий чешуей блестя,
Змея скользила меж камней;
Но страх не сжал души моей:
Я сам, как зверь, был чужд людей
И полз и прятался, как змей.
10
«Внизу глубоко подо мной
Поток, усиленный грозой,
Шумел, и шум его глухой
Сердитых сотне голосов
Подобился. Хотя без слов,
Мне внятен был тот разговор,
Немолчный ропот, вечный спор
С упрямой грудою камней.
То вдруг стихал он, то сильней
Он раздавался в тишине;
И вот, в туманной вышине
Запели птички, и восток
Озолотился; ветерок
Сырые шевельнул листы;
Дохнули сонные цветы,
И, как они, навстречу дню,
Я поднял голову мою…
Я осмотрелся; не таю:
Мне стало страшно; на краю
Грозящей бездны я лежал,
Где выл, крутясь, сердитый вал;
Туда вели ступени скал;
Но лишь злой дух по ним шагал,
Когда, низверженный с небес,
В подземной пропасти исчез.
11
«Кругом меня цвел божий сад;
Растений радужный наряд
Хранил следы небесных слез,
И кудри виноградных лоз
Вились, красуясь меж дерёв
Прозрачной зеленью листов;
И грозды полные на них,
Серег подобье дорогих,
Висели пышно, и порой
К ним птиц летал пугливый рой.
И снова я к земле припал,
И снова вслушиваться стал
К волшебным, странным голосам;
Они шептались по кустам,
Как будто речь свою вели
О тайнах неба и земли;
И все природы голоса
Сливались тут; не раздался
В торжественный хваленья час
Лишь человека гордый глас.
Всё, что я чувствовал тогда,
Те думы – им уж нет следа;
Но я б желал их рассказать,
Чтоб жить, хоть мысленно, опять.
В то утро был небесный свод
Так чист, что ангела полет
Прилежный взор следить бы мог;
Он так прозрачно был глубок,
Так полон ровной синевой!
Я в нем глазами и душой
Тонул, пока полдневный зной
Мои мечты не разогнал,
И жаждой я томиться стал.
12
«Тогда к потоку с высоты,
Держась за гибкие кусты,
С плиты на плиту я, как мог,
Спускаться начал. Из-под ног
Сорвавшись, камень иногда
Катился вниз – за ним бразда
Дымилась, прах вился столбом;
Гудя и прыгая, потом
Он поглощаем был волной;
И я висел над глубиной,
Но юность вольная сильна,
И смерть казалась не страшна!
Лишь только я с крутых высот
Спустился, свежесть горных вод
Повеяла навстречу мне,
И жадно я припал к волне.
Вдруг голос – легкий шум шагов…
Мгновенно скрывшись меж кустов,
Невольным трепетом объят,
Я поднял боязливый взгляд,
И жадно вслушиваться стал.
И ближе, ближе всё звучал
Грузинки голос молодой,
Так безыскусственно живой,
Так сладко вольный, будто он
Лишь звуки дружеских имен
Произносить был приучен.
Простая песня то была,
Но в мысль она мне залегла,
И мне, лишь сумрак настает,
Незримый дух ее поет.
13
«Держа кувшин над головой,
Грузинка узкою тропой
Сходила к берегу. Порой
Она скользила меж камней,
Смеясь неловкости своей.
И беден был ее наряд;
И шла она легко, назад
Изгибы длинные чадры
Откинув. Летние жары
Покрыли тенью золотой
Лицо и грудь ее; и зной
Дышал от уст ее и щек.
И мрак очей был так глубок,
Так полон тайнами любви,
Что думы пылкие мои
Смутились. Помню только я
Кувшина звон, – когда струя
Вливалась медленно в него,
И шорох… больше ничего.
Когда же я очнулся вновь
И отлила от сердца кровь,
Она была уж далеко;
И шла хоть тише, – но легко,
Стройна под ношею своей,
Как тополь, царь ее полей!
Недалеко, в прохладной мгле,
Казалось, приросли к скале
Две сакли дружною четой;
Над плоской кровлею одной
Дымок струился голубой.
Я вижу будто бы теперь,
Как отперлась тихонько дверь…
И затворилася опять!..
Тебе, я знаю, не понять
Мою тоску, мою печаль;
И если б мог, – мне было б жаль:
Воспоминанья тех минут
Во мне, со мной пускай умрут.
14
«Трудами ночи изнурен,
Я лег в тени. Отрадный сон
Сомкнул глаза невольно мне…
И снова видел я во сне
Грузинки образ молодой.
И странной, сладкою тоской
Опять моя заныла грудь.
Я долго силился вздохнуть –
И пробудился. Уж луна
Вверху сияла, и одна
Лишь тучка кралася за ней,
Как за добычею своей,
Объятья жадные раскрыв.
Мир темен был и молчалив;
Лишь серебристой бахромой
Вершины цепи снеговой
Вдали сверкали предо мной,
Да в берега плескал поток.
В знакомой сакле огонек
То трепетал, то снова гас:
На небесах в полночный час
Так гаснет яркая звезда!
Хотелось мне… но я туда
Взойти не смел. Я цель одну,
Пройти в родимую страну,
Имел в душе, – и превозмог
Страданье голода, как мог.
И вот дорогою прямой
Пустился, робкий и немой.
Но скоро в глубине лесной
Из виду горы потерял
И тут с пути сбиваться стал.
15
«Напрасно в бешенстве, порой,
Я рвал отчаянной рукой
Терновник, спутанный плющом:
Всё лес был, вечный лес кругом,
Страшней и гуще каждый час;
И миллионом черных глаз
Смотрела ночи темнота
Сквозь ветви каждого куста…
Моя кружилась голова;
Я стал влезать на дерева;
Но даже на краю небес
Всё тот же был зубчатый лес.
Тогда на землю я упал;
И в исступлении рыдал,
И грыз сырую грудь земли,
И слезы, слезы потекли
В нее горючею росой…
Но верь мне, помощи людской
Я не желал… Я был чужой
Для них навек, как зверь степной;
И если б хоть минутный крик
Мне изменил – клянусь, старик,
Я б вырвал слабый мой язык.
16
«Ты помнишь детские года;
Слезы не знал я никогда;
Но тут я плакал без стыда.
Кто видеть мог? Лишь темный лес,
Да месяц, плывший средь небес!
Озарена его лучом,
Покрыта мохом и песком,
Непроницаемой стеной
Окружена, передо мной
Была поляна. Вдруг по ней
Мелькнула тень, и двух огней
Промчались искры… и потом
Какой-то зверь одним прыжком
Из чащи выскочил и лег,
Играя, навзничь на песок.
То был пустыни вечный гость –
Могучий барс. Сырую кость
Он грыз и весело визжал;
То взор кровавый устремлял,
Мотая ласково хвостом,
На полный месяц, – и на нем
Шерсть отливалась серебром.
Я ждал, схватив рогатый сук,
Минуту битвы; сердце вдруг
Зажглося жаждою борьбы
И крови… да, рука судьбы
Меня вела иным путем…
Но нынче я уверен в том,
Что быть бы мог в краю отцов
Не из последних удальцов.
17
«Я ждал. И вот в тени ночной
Врага почуял он, и вой
Протяжный, жалобный, как стон,
Раздался вдруг… и начал он
Сердито лапой рыть песок,
Встал на дыбы, потом прилег,
И первый бешеный скачок
Мне страшной смертию грозил…
Но я его предупредил.
Удар мой верен был и скор.
Надежный сук мой, как топор,
Широкий лоб его рассек…
Он застонал, как человек,
И опрокинулся. Но вновь,
Хотя лила из раны кровь
Густой, широкою волной,
Бой закипел, смертельный бой!
18
«Ко мне он кинулся на грудь;
Но в горло я успел воткнуть
И там два раза повернуть
Мое оружье… Он завыл,
Рванулся из последних сил,
И мы, сплетясь, как пара змей,
Обнявшись крепче двух друзей,
Упали разом, и во мгле
Бой продолжался на земле.
И я был страшен в этот миг;
Как барс пустынный, зол и дик,
Я пламенел, визжал, как он;
Как будто сам я был рожден
В семействе барсов и волков
Под свежим пологом лесов.
Казалось, что слова людей
Забыл я – и в груди моей
Родился тот ужасный крик,
Как будто с детства мой язык
К иному звуку не привык…
Но враг мой стал изнемогать,
Метаться, медленней дышать,
Сдавил меня в последний раз…
Зрачки его недвижных глаз
Блеснули грозно – и потом
Закрылись тихо вечным сном;
Но с торжествующим врагом
Он встретил смерть лицом к лицу,
Как в битве следует бойцу!..
19
«Ты видишь на груди моей
Следы глубокие когтей;
Еще они не заросли
И не закрылись; но земли
Сырой покров их освежит,
И смерть навеки заживит.
О них тогда я позабыл,
И, вновь собрав остаток сил,
Побрел я в глубине лесной…
Но тщетно спорил я с судьбой:
Она смеялась надо мной!
20
«Я вышел из лесу. И вот
Проснулся день, и хоровод
Светил напутственных исчез
В его лучах. Туманный лес
Заговорил. Вдали аул
Куриться начал. Смутный гул
В долине с ветром пробежал…
Я сел и вслушиваться стал;
Но смолк он вместе с ветерком.
И кинул взоры я кругом:
Тот край, казалось, мне знаком.
И страшно было мне, понять
Не мог я долго, что опять
Вернулся я к тюрьме моей;
Что бесполезно столько дней
Я тайный замысел ласкал,
Терпел, томился и страдал,
И всё зачем?.. Чтоб в цвете лет,
Едва взглянув на божий свет,
При звучном ропоте дубрав,
Блаженство вольности познав,
Унесть в могилу за собой
Тоску по родине святой,
Надежд обманутых укор
И вашей жалости позор!..
Еще в сомненье погружен,
Я думал – это страшный сон…
Вдруг дальний колокола звон
Раздался снова в тишине –
И тут всё ясно стало мне…
О! Я узнал его тотчас!
Он с детских глаз уже не раз
Сгонял виденья снов живых
Про милых ближних и родных,
Про волю дикую степей,
Про легких, бешеных коней,
Про битвы чудные меж скал,
Где всех один я побеждал!..
И слушал я без слез, без сил.
Казалось, звон тот выходил
Из сердца – будто кто-нибудь
Железом ударял мне в грудь.
И смутно понял я тогда,
Что мне на родину следа
Не проложить уж никогда.
21
«Да, заслужил я жребий мой!
Могучий конь в степи чужой,
Плохого сбросив седока,
На родину издалека
Найдет прямой и краткий путь…
Что я пред ним? Напрасно грудь
Полна желаньем и тоской:
То жар бессильный и пустой,
Игра мечты, болезнь ума.
На мне печать свою тюрьма
Оставила… Таков цветок
Темничный: вырос одинок
И бледен он меж плит сырых,
И долго листьев молодых
Не распускал, всё ждал лучей
Живительных. И много дней
Прошло, и добрая рука
Печалью тронулась цветка,
И был он в сад перенесен,
В соседство роз. Со всех сторон
Дышала сладость бытия…
Но что ж? Едва взошла заря,
Палящий луч ее обжег
В тюрьме воспитанный цветок…
22
«И, как его, палил меня
Огонь безжалостного дня.
Напрасно прятал я в траву
Мою усталую главу;
Иссохший лист ее венцом
Терновым над моим челом
Свивался, и в лицо огнем
Сама земля дышала мне.
Сверкая быстро в вышине,
Кружились искры; с белых скал
Струился пар. Мир божий спал
В оцепенении глухом
Отчаянья тяжелым сном.
Хотя бы крикнул коростель,
Иль стрекозы живая трель
Послышалась, или ручья
Ребячий лепет… Лишь змея,
Сухим бурьяном шелестя,
Сверкая желтою спиной,
Как будто надписью златой
Покрытый донизу клинок,
Браздя рассыпчатый песок,
Скользила бережно; потом,
Играя, нежася на нем,
Тройным свивалася кольцом;
То, будто вдруг обожжена,
Металась, прыгала она
И в дальних пряталась кустах…
23
«И было всё на небесах
Светло и тихо. Сквозь пары
Вдали чернели две горы,
Наш монастырь из-за одной
Сверкал зубчатою стеной.
Внизу Арагва и Кура,
Обвив каймой из серебра
Подошвы свежих островов,
По корням шепчущих кустов
Бежали дружно и легко…
До них мне было далеко!
Хотел я встать – передо мной
Всё закружилось с быстротой;
Хотел кричать – язык сухой
Беззвучен и недвижим был…
Я умирал. Меня томил
Предсмертный бред!
Казалось мне,
Что я лежу на влажном дне
Глубокой речки – и была
Кругом таинственная мгла.
И, жажду вечную поя,
Как лед холодная струя,
Журча, вливалася мне в грудь…
И я боялся лишь заснуть,
Так было сладко, любо мне…
А надо мною в вышине
Волна теснилася к волне,
И солнце сквозь хрусталь волны
Сияло сладостней луны…
И рыбок пестрые стада
В лучах играли иногда.
И помню я одну из них:
Она приветливей других
Ко мне ласкалась. Чешуей
Была покрыта золотой
Ее спина. Она вилась
Над головой моей не раз,
И взор ее зеленых глаз
Был грустно нежен и глубок…
И надивиться я не мог:
Ее сребристый голосок
Мне речи странные шептал,
И пел, и снова замолкал.
Он говорил: «Дитя мое,
Останься здесь со мной:
В воде привольное житье
И холод и покой.
*
«Я созову моих сестер:
Мы пляской круговой
Развеселим туманный взор
И дух усталый твой.
*
«Усни, постель твоя мягка,
Прозрачен твой покров.
Пройдут года, пройдут века
Под говор чудных снов.
*
«О милый мой! Не утаю,
Что я тебя люблю,
Люблю как вольную струю,
Люблю как жизнь мою…»
И долго, долго слушал я;
И мнилось, звучная струя
Сливала тихий ропот свой
С словами рыбки золотой.
Тут я забылся. Божий свет
В глазах угас. Безумный бред
Бессилью тела уступил…
24
«Так я найдён и поднят был…
Ты остальное знаешь сам.
Я кончил. Верь моим словам
Или не верь, мне всё равно.
Меня печалит лишь одно:
Мой труп холодный и немой
Не будет тлеть в земле родной,
И повесть горьких мук моих
Не призовет меж стен глухих
Вниманье скорбное ничье
На имя темное мое.
25
«Прощай, отец… дай руку мне;
Ты чувствуешь, моя в огне…
Знай, этот пламень с юных дней,
Таяся, жил в груди моей;
Но ныне пищи нет ему,
И он прожег свою тюрьму
И возвратится вновь к тому,
Кто всем законной чередой
Дает страданье и покой…
Но что мне в том? – пускай в раю,
В святом, заоблачном краю
Мой дух найдет себе приют…
Увы! – за несколько минут
Между крутых и темных скал,
Где я в ребячестве играл,
Я б рай и вечность променял…
26
«Когда я стану умирать,
И, верь, тебе не долго ждать –
Ты перенесть меня вели
В наш сад, в то место, где цвели
Акаций белых два куста…
Трава меж ними так густа,
И свежий воздух так душист,
И так прозрачно золотист
Играющий на солнце лист!
Там положить вели меня.
Сияньем голубого дня
Упьюся я в последний раз.
Оттуда виден и Кавказ!
Быть может, он с своих высот
Привет прощальный мне пришлет,
Пришлет с прохладным ветерком…
И близ меня перед концом
Родной опять раздастся звук!
И стану думать я, что друг
Иль брат, склонившись надо мной,
Отер внимательной рукой
С лица кончины хладный пот,
И что вполголоса поет
Он мне про милую страну…
И с этой мыслью я засну,
И никого не прокляну!»
Мцыри на грузинском языке значит «неслужащий монах», нечто вроде «послушника». (Примечание Лермонтова).
Напечатана при жизни поэта в 1840 г. в сборнике «Стихотворения М. Лермонтова» (с. 121–159) с пропуском по цензурным условиям некоторых стихов.
Написана в 1839 г. (на обложке тетради имеется помета Лермонтова: «1839 года Августа 5»).
В автографе поэма была названа «Бэри» с примечанием: «Бэри, по-грузински монах». Там же, на л. 3 сначала был написан эпиграф: «On n’a qu’une seule patrie» («У каждого есть только одно отечество»), позже зачеркнутый Лермонтовым и замененный эпиграфом из 1-й Книги царств, гл. 14 («Вкушая вкусих мало меда, и се аз умираю»). Этот библейский эпиграф имеет символическое значение нарушения запрета.
Самим же поэтом было заменено заглавие, и в сборник «Стихотворения М. Лермонтова» поэма вошла под названием «Мцыри». По-грузински «мцыри» означает, во-первых, «послушник», а во-вторых, «пришелец», «чужеземец», прибывший добровольно или привезенный насильственно из чужих краев, одинокий человек, не имеющий родных, близких (см.:В. Шадури.
Заметки о грузинских связях Лермонтова. – Литературная Грузия, 1964, № 10, с. 102–103). Лермонтов выбросил многие стихи, которые имелись в первоначальной редакции.
Так, он вычеркнул, например, 46 стихов после стиха «Люблю, как жизнь мою» (окончание песни золотой рыбки, с. 423), в которых заключалось описание горцев – соотечественников Мцыри, в том числе и его отца), сражавшихся за свою свободу.
Приводим их полностью:
Но скоро вихорь новых грез
Далече мысль мою унес,
И пред собой увидел я
Большую степь… Ее края
Тонули в пасмурной дали,
И облака по небу шли
Косматой бурною толпой
С невыразимой быстротой:
В пустыне мчится не быстрей
Табун испуганных коней,
И вот я слышу: степь гудит,
Как будто тысячу копыт
О землю ударялись вдруг.
Гляжу с боязнию вокруг,
И вижу: кто-то на коне,
Взвивая прах, летит ко мне,
За ним другой, и целый ряд…
Их бранный чуден был наряд!
На каждом был стальной шелом
Обернут белым башлыком,
И под кольчугою надет
На каждом красный был бешмет.
Сверкали гордо их глаза;
И с диким свистом, как гроза,
Они промчались близ меня.
И каждый, наклонясь с коня,
Кидал презренья полный взгляд
На мой монашеский наряд
И с громким смехом исчезал…
Томим стыдом, я чуть дышал,
На сердце был тоски свинец…
Последний ехал мой отец.
И вот кипучего коня
Он осадил против меня,
И тихо приподняв башлык,
Открыл знакомый бледный лик:
Осенней ночи был грустней
Недвижный взор его очей,
Он улыбался – но жесток
В его улыбке был упрек!
И стал он звать меня с собой,
Маня могучею рукой,
Но я как будто бы прирос
К сырой земле: без дум, без слез,
Без чувств, без воли я стоял
И ничего не отвечал.
Иногда Лермонтов сам выбрасывал стихи, по всей вероятности, из цензурных соображений. В частности, он зачеркнул 69 стихов после стиха «И кинул взоры я кругом» (глава 20), в которых Мцыри упрекает бога за то, что тот ему «Дал вместо родины тюрьму».
Вот эти стихи:
Тот край казался мне знаком…
И страшно, страшно стало мне!..
Вот снова мерный в тишине
Раздался звук: и в этот раз
Я понял смысл его тотчас:
То был предвестник похорон,
Большого колокола звон.
И слушал я, без дум, без сил,
Казалось, звон тот выходил
Из сердца, будто кто-нибудь
Железом ударял мне в грудь.
О боже, думал я, зачем
Ты дал мне то, что дал ты всем,
И крепость сил, и мысли власть,
Желанья, молодость и страсть?
Зачем ты ум наполнил мой
Неутолимою тоской
По дикой воле? Почему
Ты на земле мне одному
Дал вместо родины тюрьму?
Ты не хотел меня спасти!
Ты мне желанного пути
Не указал во тьме ночной,
И ныне я как волк ручной.
Так я роптал. То был, старик,
Отчаянья безумный крик,
Страданьем вынужденный стон.
Скажи? Ведь буду я прощен?
Я был обманут в первый раз!
До сей минуты каждый час
Надежду темную дарил,
Молился я, и ждал, и жил.
И вдруг унылой чередой
Дни детства встали предо мной.
И вспомнил я ваш темный храм
И вдоль по треснувшим стенам
Изображения святых
Твоей земли. Как взоры их
Следили медленно за мной
С угрозой мрачной и немой!
А на решетчатом окне
Играло солнце в вышине…
О, как туда хотелось мне,
От мрака кельи и молитв,
В тот чудный мир страстей и битв…
Я слезы горькие глотал,
И детский голос мой дрожал,
Когда я пел хвалу тому,
Кто на земле мне одному
Дал вместо родины – тюрьму…
О! Я узнал тот вещий звон,
К нему был с детства приучен
Мой слух. – И понял я тогда,
Что мне на родину следа
Не проложить уж никогда.
И быстро духом я упал.
Мне стало холодно. Кинжал,
Вонзаясь в сердце, говорят,
Так в жилы разливает хлад.
Я презирал себя. Я был
Для слез и бешенства без сил.
Я с темным ужасом в тот миг
Свое ничтожество постиг
И задушил в груди моей
Следы надежды и страстей,
Как душит оскорбленный змей
Своих трепещущих детей…
Скажи, я слабою душой
Не заслужил ли жребий свой?
В поэме «Мцыри» повторены многие мысли и отдельные стихи из более ранних поэм – «Исповеди» и «Боярина Орши». Если в «Исповеди» характер героя раскрывается в основном в чувстве любви, то в «Боярине Орше» он усложняется, внутренний мир его расширяется: Арсений «тоской по вольности томим».
Поведение Мцыри уже полностью определяется устремлениями к свободе. Мотив противопоставления природы законам общества, стесняющим свободу личности, оказался в «Мцыри» особенно устойчивым.
Образ Мцыри – оригинальное создание Лермонтова.
В отличие от разочарованного героя романтической поэмы, Мцыри свойственно стремление к яркой и полноценной жизни.
В его романтическом образе поэт создал героический характер борца против гнета и насилия над личностью. Мцыри противостоит монастырскому миру, так как монастырь – это символ действительности, враждебной природной естественности и простоте.
Природа в поэме не только живописный фон, но и действенная сила. В ней – величие и красота, отсутствующие в человеческом обществе.
Природа заключает в себе грозную опасность, но она же приносит радость наслаждения красотой, дикой вольностью, позволяет герою в полной мере проявить себя. Позиция Лермонтова определяется руссоистским утверждением, что в природе человека – залог возможной гармонии, между тем как в обществе, напротив, – источник дисгармонии.
Проблематика поэмы предвосхищает типично толстовскую литературную ситуацию: представление о простой патриархальной жизни как общественной норме и трагическая невозможность героя реализовать свое стремление к ней.
Существует рассказ П. А. Висковатова о возникновении замысла поэмы, основанный на свидетельствах А. П. Шан-Гирея и А. А. Хастатова. Поэт, странствуя в 1837 г. по старой Военно-грузинской дороге, «наткнулся в Мцхете… на одинокого монаха или, вернее, старого монастырского служку, „Бэри“ по-грузински.
Сторож был последний из братии упраздненного близлежащего монастыря. Лермонтов с ним разговорился и узнал от него, что родом он горец, плененный ребенком генералом Ермоловым во время экспедиции.
Генерал его вез с собою и оставил заболевшего мальчика монастырской братии. Тут он и вырос; долго не мог свыкнуться с монастырем, тосковал и делал попытки к бегству в горы. Последствием одной такой попытки была долгая болезнь, приведшая его на край могилы.
Излечившись, дикарь угомонился и остался в монастыре, где особенно привязался к старику монаху. Любопытный и живой рассказ „Бэри“ произвел на Лермонтова впечатление… и вот он решился воспользоваться тем, что было подходящего в „Исповеди“ и „Боярине Орше“, и перенес все действие из Испании и потом Литовской границы – в Грузию.
Теперь в герое поэмы он мог отразить симпатичную ему удаль непреклонных свободных сынов Кавказа, а в самой поэме изобразить красоты кавказской природы» (Рус. старина, 1887, кн. 10, с. 124–125).
Если даже сведения, сообщенные Висковатовым, не совсем достоверны, нельзя не учитывать того обстоятельства, что захват русскими в плен горцев-детей был в период завоевания Кавказа типичным явлением.
Известно, например, что художник-академик П. З. Захаров (из чеченцев) ребенком был взят в плен русскими и генерал Ермолов отвез его в Тифлис. Лермонтов мог знать полную драматизма историю Захарова и другие, аналогичные ей (Н. Ш. Шабаньянц.
Академик Захаров П. З. (художник из чеченцев) (1816–1846 гг.). Изд. 2-е, перераб. и доп. Грозный, 1974). Сюжетная ситуация и образы поэмы вполне конкретны, хотя одновременно они и символичны. Реальный образ томящегося в неволе героя-горца вместе с тем – символ современного Лермонтову молодого человека, переживающего в условиях после 14 декабря 1825 г. подобного же рода драму.
«Мцыри» почти целиком представляет собой монолог героя, что является одной из характерных особенностей романтической поэмы. Стих поэмы чрезвычайно выразителен; «этот четырехстопный ямб с одними мужскими окончаниями, как в „Шильонском узнике“, по словам В. Г. Белинского, «звучит и отрывисто падает, как удар меча, поражающего свою жертву.
Упругость, энергия и звучное, однообразное падение его удивительно гармонируют с сосредоточенным чувством, несокрушимою силою могучей натуры и трагическим положением героя поэмы» (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. 4. М., 1954, с. 543).
В начале поэмы Лермонтов описал древний Мцхетский собор и могилы последних грузинских царей Ираклия II и Георгия XII, при котором состоялось в 1801 г. присоединение Грузии к России. Кавказский материал в поэме насыщен фольклорными мотивами.
Так, центральный эпизод «Мцыри» – битва героя с барсом – основан на мотивах грузинской народной поэзии, в частности хевсурской песни о тигре и юноше, тема которой нашла отражение и в поэме Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» (см.: Ираклий Андроников. Лермонтов. М., 1951, с. 144–145).
Известны 14 вариантов древней грузинской песни «Юноша и тигр», опубликованные А. Г. Шанидзе (см.: Л. П. Семенов. Лермонтов и фольклор Кавказа. Пятигорск, 1941, с. 60–62).
Сохранились воспоминания современников о чтении «Мцыри» самим автором. «Мне случилось однажды, – пишет А. Н. Муравьев, – в Царском Селе уловить лучшую минуту его вдохновения.
В летний вечер я к нему зашел и застал его за письменным столом, с пылающим лицом и с огненными глазами, которые были у него особенно выразительны. „Что с тобою?“ спросил я. „Сядьте и слушайте“, – сказал он, и в ту же минуту, в порыве восторга, прочел мне, от начала до конца, всю великолепную поэму Мцыри… которая только что вылилась из-под его вдохновенного пера… Никогда никакая повесть не производила на меня столь сильного впечатления» (А. Н. Муравьев. Знакомство с русскими поэтами. Киев, 1871, с. 27).
Известно также, что Лермонтов 9 мая 1840 г. (в день именин Гоголя) в Москве «читал наизусть Гоголю и другим, кто тут случились, отрывок из новой своей поэмы „Мцыри“, и читал, говорят, прекрасно» (С. Т. Аксаков. История моего знакомства с Гоголем. М., 1960, с. 38).
«Мцыри» как романтическая поэма о герое-бунтаре имела своих предшественников в литературе. Указывалось на связь ее с «Чернецом» (1825) И. И. Козлова (внешнее сходство сюжетов и различное идейное содержание), с декабристской литературой. Отмечалась, в частности, близость «Мцыри» к «Войнаровскому», «Наливайко» и «Думам» Рылеева (все – 1825).
Поэма Лермонтова обнаруживает также его знакомство с поэзией И.-В. Гете: в песне рыбки-русалки в известной степени воссоздана сюжетная ситуация стихотворений «Лесной царь» (1782) и «Рыбак» (1779).
Бунтарский пафос поэмы «Мцыри» оказался близким революционным демократам. «Что за огненная душа, что за могучий дух, что за исполинская натура у этого Мцыри! Это любимый идеал нашего поэта, это отражение в поэзии тени его собственной личности.
Во всем, что ни говорит Мцыри, веет его собственным духом, поражает его собственной мощью», – отмечал Белинский (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. 4. М., 1954, с. 537).
По мысли Н. П. Огарева, «Мцыри» у Лермонтова – «его самый ясный или единственный идеал» (Н. П. Огарев. Избранные произведения, т. 2. М., 1956, с. 485).
Основные персонажи поэмы
Главные герои:
- Мцыри – молодой горец, воспитанный в монастыре и готовящийся принять постриг. Сохранил память о родном Кавказе и собирается убежать на родину, когда же эта попытка не удается, умирает от тоски. Перед смертью исповедуется, и в этой исповеди звучат бунтарские ноты, горечь и сожаление о неудавшемся побеге. По примечанию самого Лермонтова, «мцыри» на грузинском языке означает «послушник», или же, во втором значении, «пришелец», «чужестранец». Таким образом, герой лишен собственного имени.
Другие персонажи:
- Генерал – привозит больного ребенка в монастырь и оставляет его там.
- Старик-монах – вылечил и воспитал Мцыри, позднее выслушивает его последнюю исповедь.
- Девушка-грузинка – с нею встречается Мцыри во время своих странствований, она становится его краткой любовью.
Кратко о значении и истории создания поэмы Лермонтова «Мцыри»
Читать текст этого произведения следует сквозь призму исторических событий, которые и повлекли пленение вымышленного Лермонтовым романтического героя Мцыри. Временные рамки повествования принадлежат первой половине XIX века, то есть эпохе завоевания кавказских земель: присоединение территорий и обращение горцев в православие. Так и рождается мальчик Мцыри, вынужденный томиться в монастыре и постричься в монахи против своей воли.
По мнению литераторов и историков, Лермонтов мог взять за основу поэмы рассказ реального человека, монаха, которого поэт встретил по дороге в Грузию. В поэме также часто чувствуются мотивы народного грузинского фольклора, например, сцена с барсом очень напоминает «Мальчик и тигр» из народных сказаний. «Мцыри» Лермонтов написал в 1839 году, поэма претерпела много исправлений, чтобы избежать запрета под грифом «цензура». Удалены были в основном небольшие фрагменты, в которых особенно трепетно воспевалась свобода или звучали антихристианские мотивы.
Лермонтов «Мцыри» очень краткое содержание
Вариант для читательского дневника.
Главный герой поэмы, молодой монах Мцыри, лежит при смерти в монастыре. Умирающий Мцыри рассказывает старому монаху историю своей жизни.
Мцыри родился на Кавказе в семье горца. До 6 лет он жил в своей семье и был счастлив. Однажды 6‑летний Мцыри попададает в плен к русским военным. Мальчик оказывается в монастыре, где его держат в плену. В монастыре Мцыри живет много лет. Здесь он взрослеет и становится юношей. Он мечтает вернуться к своей семье в родные края.
Однажды молодой монах Мцыри сбегает из монастыря. Он проводит 3 дня на воле. В одну из этих ночей на воле на Мцыри нападает барс. Мцыри побеждает барса и убивает его. В эти три дня Мцыри заболевает и от слабости теряет сознание.
Монахи обнаруживают больного Мцыри и приносят его в монастырь. В монастыре молодой человек лежит при смерти и грустит о том, что никогда не увидит родных.
На этом Мцыри заканчивает свой рассказ старому монаху. Судя по всему, молодой человек умирает от болезни, хотя о смерти не говорится прямо. В любом случае для Мцыри жизнь в монастыре равносильна смерти.
Краткая характеристика героев поэмы «Мцыри»
Основной персонаж поэмы, от лица которого и идёт повествование — молодой горец Мцыри.
- Мцыри — Главный герой. Главного персонажа поэмы в детстве пленили и увезли из родных мест. В дороге он заболел и остался жить в монастыре. Вырастившие его монахи, готовили Мцыри к постригу. Но они не смогли усмирить в его душе бунтаря. Свобода — всё, что было нужно этому человеку. Здесь, среди монастырских стен, он страдает и рвётся на волю. Однако побег показал юноше, что в дикой природе он не меньше чужак. Ему, выросшему в неволе, свобода может принести лишь гибель.
Короткий пересказ «Мцыри» Лермонтова
Русский генерал направляется в Тифлис и везет с собой захваченного у горцев мальчика лет шести. Ребенок тяжело переносил неволю, отказывался от еды и угасал подобно свечке. В результате генерал решил оставить его в попавшемся на пути Михетском монастыре.
Сначала мальчик, вздыхая, смотрел на вершины родных гор. Но постепенно привык к плену, стал понимать чужую для него грузинскую речь. Принял христианство и уже был готов принять монашеский постриг.
Но однажды осенней ночью он бежал из монастыря. Три дня монахи искали его в лесах, росших на склонах гор. Нашли же в степи, и принесли в обитель. Беглец ничего не говорил и не отвечал на вопросы. Только когда приблизился его смертный час он решил рассказать о том, что с ним произошло.
В монастыре юноша постоянно чувствовал, что его живет не той жизнью. Он ни к кому не мог обратиться со священными словами «мать» и «отец», которые запечатлелись в его памяти с раннего детства, не мог увидеть могилы предков. Он жил на чужбине жизнью сироты и раба и все время осознавал это.
Покинув стены монастыря юноша увидел все, к чему стремилась его душа: поля, леса, горы. Сердцу его стало легко, и он все вспомнил: родной аул, отца, блеск кинжалов, сестер, певших песни над его колыбелькой, золотой песок около горного ручья.
Он бродил по окрестностям. Видел у ручья молодую грузинку. Но приблизиться к жилищам людей не решился.
Ночью ему пришлось вступить в единоборство с барсом. Юноша был вооружен только рогатым суком, но смог одержать победу. Теперь он твердо знал, что если бы остался в родном краю, то был бы одним из лучших удальцов. Победа далась дорогой ценой. Барс исполосовал своими когтями грудь юноши, нанеся ему глубокие раны.
Вверху виднелись горы, за которыми скрывался монастырь. Доносился шум Арагвы и Куры. Беглец лежал и умирал, охваченный предсмертными видениями. Ему казалось, что ласковые волны уносят его. А вокруг в сиянии луны резвятся рыбки. Но тут юношу нашли монахи и отнесли в монастырь.
На смертном одре у юноши не было зла к монахам. Он хотел одного, чтобы его унесли умирать в сад и оставили там, в душистой траве, где росли две акации, воздух был чист и свеж, откуда был виден весь Кавказ. Он был готов уйти из жизни, примирившись со всеми.
Это интересно: Повесть «Бэла» – так называется первая глава романа «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова, написанного в 1840 году. Рекомендуем прочитать краткое содержание «Бэла» для читательского дневника и подготовки к уроку по литературе. Это история скучающего молодого повесы, который ради удовлетворения собственной прихоти сломал жизнь молодой девушке.
Сюжет
Когда-то некий русский генерал вез с собой в Тифлис пленного шестилетнего мальчика, горца. По дороге ребенок тяжело заболел, но стойко переносил свой недуг, не жалуясь и не плача. Видя, что юный пленник обречен, генерал оставил его в монастыре. Монаху-чернецу удалось выходить ребенка и воспитать его. Его назвали Мцыри, что значит «послушник». Поначалу мальчик очень тосковал по родине, всех избегал, дичился. Но со временем смирился с горестной участью пленника, выучился чужому языку, и был крещен и даже собирался постричься в монахи.
Однако в душе юного свободолюбивого горца все еще оставалась робкая надежда увидеть свою родину, почувствовать сладкий вкус свободы. Накануне торжественного события – пострига в монахи – Мцыри неожиданно исчез. Монахи бросились искать его по окрестностям, но безрезультатно. Лишь спустя три дня юношу нашли посторонние люди, и принесли в обитель. Монахи принялись допрашивать Мцыри, где он бы и почему сбежал, но умирающий юноша упорно молчал. Тогда на помощь позвали монаха-чернеца, воспитавшего упрямого горца. Он попросил Мцыри исповедаться, и тот согласился.
Юноша рассказал, как, улучив удобный момент, сбежал из монастыря и оказался в диком лесу. Он быстро сбился с едва заметной тропы и принялся идти, куда глаза глядят. На пути ему повстречалась прекрасная юная грузинка с кувшином воды, и юноша впервые в жизни почувствовал прикосновение любви. Однако Мцыри прекрасно понимал, что ему не суждено обрести счастье в личной жизни, и эта мысль испепеляла ему душу.
Горькие мысли юноши были прерваны неожиданной встречей с диким барсом. В беспощадном поединке он одолел хищника, но получил смертельные ранения. Когда же петляя, обессиленный герой вышел из леса, он услышал колокольный звон, и с ужасом понял, что вновь оказался у стен монастыря. Мцыри ясно осознал, что уже никогда не увидит родных мест. Даже умирая, юноша ни на мгновение не пожалел о своем поступке, ведь он успел ощутить вкус свободы.
Содержание поэмы «Мцыри» по главам
Поэму предваряет эпиграф – «Вкушая, вкусих мало меда, и се аз умираю», выбранный Лермонтовым из Библии. Эти строки символически подчеркивают нарушенный Мцыри запрет и желание получить от жизни больше.
Глава 1
В месте слияния двух речек, Арагвы и Куры, с давних пор стоял монастырь. Сейчас он разрушен. Остался один старик-сторож, который обметает пыль с плит. На них хранится память о том, как грузинский царь отдал свою власть России, и теперь Грузия живет «за гранью дружеских штыков».
Глава 2
Однажды мимо монастыря проезжает русский генерал. С собой у него ребенок-горец лет шести, он болеет, и его приходится оставить. Ребенок растет нелюдимым, тоскует. Однако один из святых отцов заботится о нем, воспитывает и готовит к постригу. Незадолго до принесения обетов Мцыри исчезает, его находят через три дня и приносят в монастырь. Юноша умирает, и монах приходит к нему с тем, чтобы исповедовать.
Главы 3–5
«Я мало жил, и жил в плену» – так начинает Мцыри свою исповедь. Затем он упрекает монаха: зачем тот его спас и воспитал, если ему пришлось вырасти вдали от близких, не зная ни отца, ни матери и томясь постоянной тоской? Он молод, жаждет любви и жизни. Монах также был молод, но у него была жизнь – а Мцыри ее лишен.
Главы 6–7
Юноша рассказывает о том, что видел на воле: поля, просторы и вдалеке – Кавказ. Вид Кавказа напоминает ему о родном доме, отце, сестрах, певших над его колыбелью, речке, у которой на золотом песке он играл ребенком, обо всей мирной жизни. Сперва ему вспоминается родной аул, сидящие на пороге старики, затем – длинные кинжалы и другое оружие. Вот перед внутренним взором героя появляется его родной отец. Он одет в кольчуге и сжимает ружье. Видение это пробуждает в герое тоску по тому, чего он лишен.
Глава 8
Давным-давно задумал Мцыри этот побег, дав себе обещание хотя бы раз взглянуть на вольный мир. И желание это исполнилось: за три дня побега, по его словам, он видел больше, чем за свою жизнь в монастыре. Первым его впечатлением становится гроза, в которой он чувствует родственную, мятежную душу. Он «как брат, / Обняться с бурей был бы рад». Он следит за игрой стихий, пытается поймать молнию рукой. На этом месте Мцыри прерывает свою исповедь и с грустью спрашивает у монаха: разве монастырь мог бы дать ему что-либо подобное?
Главы 9–13
Гроза стихает, и Мцыри бежит дальше. Он и сам не знает, куда идет, ведь среди людей ощущает себя чужим. Природа – вот что ему близко и понятно, юноша понимает голос потока и долго сидит у него, любуясь окрестностями. Небесный свод вокруг него так чист и глубок, что, по словам юноши, на нем можно бы было различить полет ангела. Природа, деревья, кусты, камни – все это переговаривается между собой о «тайнах неба и земли», и речи эти понятны Мцыри, ребенку природы. Все, передуманное у ручья, уже исчезло без следа, да в человеческой речи и нет слов, чтобы рассказать его мысли в то время. Но все же Мцыри хотел бы снова их рассказать: тогда он бы снова ощутил себя живым, хотя бы мысленно.
Он мог бы так сидеть бесконечно, но наступает полдень и его начинает мучить жажда. Юноша спускается вниз, к потоку. Это опасно, но «юность вольная сильна, / И смерть казалась не страшна!».
Затем у ручья раздается волшебный голос – это поет девушка-грузинка, спустившаяся за водой. Она идет легко, откинув чадру, порой оскальзываясь на камнях и смеясь своей же неловкости. Юноше видны ее лицо и грудь, золотящиеся на солнце, а главное – глаза. Ее глаза черны и их мрак «полон тайнами любви». Мцыри заворожен. Он обрывает свое повествование: монаху все равно этого не понять.
Главы 14–15
Пробудившись посреди ночи, Мцыри продолжает путь, желая добраться до родной страны. Он идет вперед, ориентируясь на виднеющиеся вдали горы, но вскоре сбивается с пути. Вокруг бесконечных лес. Воспитанный в неволе, Мцыри давно потерял природное чувство направления, свойственное каждому горцу.
Главы 16–19
В лесу появляется «могучий барс», и Мцыри нападает на него. Сердце юноши разгорелось жаждой битвы, он уверен, что «быть бы мог в краю отцов / Не из последних удальцов». Долго длится жестокая схватка – на груди Мцыри еще и сейчас видны раны. Однако он выходит победителем.
Главы 20–23
Юноша выбрался из леса и долго не может понять, куда же он пришел. Постепенно он начинает с ужасом догадываться: он вернулся к монастырю. Колокольный звон подтверждает догадку. Так Мцыри понимает, что ему уже не суждено увидеть родные края, и винит в этом самого себя: «На мне печать свою тюрьма / Оставила…». Приступ отчаяния сменяет предсмертный бред. Мцыри кажется, будто он лежит на речном дне, а вокруг него играют рыбки. Одна из них заговаривает с ним, и уговаривает его остаться здесь, на дне, где «холод и покой». Она же созовет своих сестер, и вместе они пляской развеселят его. Мцыри долго слушает эти сладкие речи, прежде чем забыться окончательно. Затем его находят монахи.
Главы 24–26
Исповедь окончена, и близится смерть. Мцыри говорит своему исповеднику о том, что с ранних лет он охвачен пламенем – желанием воли, и этот огонь его и сжег. Перед смертью его печалит лишь одно: тело его останется не в родной земле. Да и повесть о его муках останется неведомой людям. Возможно, – думает Мцыри, его ожидает рай, но мысль об этом нерадостна.
«Увы! – за несколько минут
Между крутых и темных скал,
Где я в ребячестве играл,
Я б рай и вечность променял…»
Он просит перед смертью вынести его в сад, чтобы можно было еще раз увидеть Кавказ, полюбоваться сиянием голубого неба и красотой цветущих акаций. Прохладный ветерок напомнит ему о ласковой руке друга или брата, обтирающего со лба предсмертный пот, шум ветра покажется песней о «милой стране». Мысль о родной стране успокоит его и «с этой мыслью я засну,/ И никого не прокляну!…”».
Заключение
Как видим, в поэме «Мцыри» поднимается ряд характерных для творчества Лермонтова мотивов: мотив одиночества, любви к родине и бунта против привычных устоев. Поэт стремится создать классического романтического героя, страстную и бунтарскую душу. Сам стих в «Мцыри», по словам критиков, звучит отрывисто, будто падающий меч. Усиливает романтические мотивы и место, где развиваются события – Кавказ, страна вольности. Благодаря художественному своеобразию произведения и актуальности изображенных в нем проблем поэму «Мцыри» читать интересно и сегодня.
что ищут и находят в монастыре
В Горненский женский монастырь прибыла новая настоятельница. Ею стала монахиня Свято-Троицкого Серафимо-Дивеевского женского монастыря Екатерина (Чернышева).
На самом деле о назначении монахини Екатерины стало известно еще 11 марта. Тогда Синод Русской православной церкви объявил о своем решении освободить после 30 лет служения игумению Георгию (Щукину) от обязанностей настоятельницы Горненского женского монастыря. Однако в Горненскую обитель новая игумения смогла приехать только 10 августа.
Выбирая Чернышеву, Синод принимал во внимание сразу несколько факторов. Любимая и почитаемая монахинями мать Георгия (ее оставили почетной настоятельницей) давно и сильно болела. Горненский монастырь – место особенное. Безусловно, так можно сказать о любом монастыре, но Горненский находится на Святой Земле – в Израиле. В 7 километрах от старого Иерусалима в районе Эйн-Карем. Там родился Иоанн Предтеча. Там же произошла встреча Девы Марии с праведной Елизаветой. Так что для Московского Патриархата, как и для любой христианской церкви и даже для многих конфессий, монастырь играет важную стратегическую роль.
В пользу выбора монахини Екатерины говорило то обстоятельство, что у нее огромный опыт организации монастырского уклада: она решила стать послушницей в Серафимо-Дивеевском монастыре, когда там только начала возрождаться жизнь (21 сентября 1927 года монастырь был закрыт на 64 года). Монашеский постриг приняла в 1998 году, в монастыре была благочинной.
Можно предположить, как будет складываться жизнь настоятельницы и монахинь в ближайшие годы. При новой игумении начнутся перемены – каждый вновь приходящий человек что-то хоть немного, но меняет в монастыре. Хотя бы потому, что в Горненском она – человек пришлый и за долгие годы жизни в Дивееве привыкший к определенному течению событий.
Самое лучшее для монастыря – избрание игумена из братии. «Нельзя в семью отца назначить», – говорят монахи об игумене со стороны.
Даже если настоятельница захочет продолжать традиции игумении Георгии, ей понадобится несколько лет, чтобы понять, как организован монастырь. Поэтому можно предположить, что первые несколько лет всем придется нелегко. Впрочем, в монастырь не идут в поисках легкой жизни.
Уйти в в монастырь
Назначение новой игумении всколыхнуло целый ряд вопросов: как и зачем сегодня попадают в монастыри? По какому принципу люди подыскивают «свою» обитель? Как часто уходят оттуда или сбегают, не выдержав? Для чего современному человеку становиться причастным странной жизни в монастыре? Не лучше ли этот атавизм упразднить: монастыри закрыть, а монахов отправить по домам?
Ответить на эти вопросы согласились послушники, монахи обоих полов, иеромонахи (монах в священническом сане), жившие и продолжающие жить в монастырях не только в России.
Первые же ответы развенчали главный миф, что люди (в первую очередь девушки) уходят в монастырь в состоянии эмоциональной нестабильности, причиной которой может быть несчастная любовь, желание уйти от родительской опеки, увольнение с работы. Словом, любые события, которые молодым людям свойственно драматизировать. С другой стороны оказалось, что желание и потребность изменить жизнь кардинально зачастую испытывают те, кто совсем недавно пришел к вере.
И все же, для большинства молодых людей решение посвятить свою жизнь Богу, пойти по монастырскому пути спасения было осознанным. Произошло это не просто так: в жизни каждого прослеживается цепь событий, приведших к мысли о принятии пострига. Способствовать этому могло многое: обучение в православной гимназии, в семинарии, чтение религиозных книг, знакомство с яркими, способными увлечь своим примером христианами, или алтарничанье с детства. Все происходящее с будущим иноком необходимо умножить на его характер, психотип, ситуацию в семье. Потому что на другую личность те же самые события подобного воздействия не окажут. Возможно, она их даже не заметит.
Начало труднического пути
Следующая ступень – обстоятельства в жизни потенциального монаха начинали складываться таким образом, что он оказывался в монастыре, где ему настолько все нравилось, что просил благословения (разрешения) пожить и поработать там в качестве трудника.
Такая функция предусмотрена во всех монастырях, что называется, «от Москвы до самых до окраин», поэтому «устроиться» на послушание (работы, благословленные настоятелем, которые послушно выполняются) не составляет труда. В большинстве обителей есть паломнические гостиницы или какие-то помещения, где совершающие паломничество по святым местам могут остаться на несколько дней. Если паломники осознают, что хотели быть пожить в монашеской среде подольше, на это надо взять благословение (разрешение) у начальства. Они становятся трудниками, а еду и проживание отрабатывают на послушаниях.
Паломничество и трудничество — идеальное время, чтобы присмотреться к устройству монастыря, его организации, к взаимоотношениям между монахами и игумена с монахами. Во многом это зависит от работ. Если поставят на послушание в поле или в коровнике, ни времени, ни возможностей наблюдать не будет. А на кухне или если дадут убираться в храме между службами – лучшей возможности и представить себе невозможно.
Уставные отношения
Обычно всем хватает времени и на молитву, и на работу, и на общение с монахами и остальными паломниками, чтобы узнать о распорядке монашеского быта, о количестве служб в день, послушать жалобы и даже сплетни. Словом, сделать в очередной раз вывод: стоит ли менять мирскую жизнь на уединение и затворничество. И понять, что монастыри живут по особому своду правил – уставу. За основу современных всегда берутся старинные уставы, но каждая обитель неизбежно переписывает их «под себя». Устав – это не только правила, но и традиции каждого конкретного монастыря. Он пишется годами. Он рождается из условия бытия, порядка, богослужений и даже из природных условий.
Уставы разных монастырей могут существенно отличаться друг от друга, и ознакомиться с ними желательно до пострига, а не после, чтобы избежать неприятных сюрпризов.
Изучение правил и нюансов жизни в общежитии зависит от того, развита ли у человека наблюдательность и насколько высока степень эйфории от осознания, что он находится в богоизбранном месте среди удивительных, практически святых людей. Последнее в большей степени присуще неофитам (новообращенные новички в любой религии). Они восторженно счастливы, пребывая в уверенности, что «в монастыре все святые», и убеждены, что ничего дурного в таком месте с ними никогда случиться не может.
Но для проверки самого себя и своего выбора до принятия окончательного решения желательно съездить в несколько монастырей, чтобы осмотреться. И обнаружить, что монастырь – это общежитие, мужской монастырь – общежитий мужское, а женский монастырь – общежитие женское. Со всеми присущими такому месту событиями, переживаниями, эмоциями.
Идеальный вариант для знакомства с внутренней жизнью обители – небольшие, малоизвестные скиты, придерживающиеся традиций Святогорского устава, где царит здравый дух. Потом, позже, метания по монастырям не поощряются. Если монах неожиданно начинает ездить – искать обитель «получше» – таких называют «шаталовой пустынью».
За время поиска своего места, самого себя и принятия важнейшего решения важно найти не только монастырь, но и духовника, наставника. Некоторые самонадеянно считают, что справятся без духовного руководства (или даже не знают, что оно нужно), но и они впоследствии убеждаются: на этом пути без поддержки и наставлений обойтись практически невозможно.
Послушание
Если первые дни и месяцы не остудили душевное горение паломника, он идет к игумену и сообщает о своем желании принять постриг в его монастыре. Внимательный игумен обычно догадывается о предмете разговора заранее. Тем более, что в монастыре каждый человек на виду. И если намерения серьезны, он предлагает остаться в монастыре и начинает присматриваться к будущему монаху.
Следующий этап подготовки продлится три года. Он называется послушничество. Послушник – это почти тот же трудник с той лишь разницей, что трудник может уехать из монастыря в любое время (да и приезжает он обычно ненадолго), а послушник живет в монастыре постоянно.
Зато он официально считается человеком, готовящимся к монашеству, привыкая к конкретному монастырю, игумену, братии. Если паломник может пропустить службу или попросить сменить ему вид трудничества, послушник должен беспрекословно выполнять все указания, которые ему даются, даже если в некоторых он не увидит большого смысла. Считается, что так о нем заботятся, в нем воспитываются и проверяются послушание, смирение, кротость и желание посвятить свою жизнь Богу целиком и полностью.
Еще одним отличием послушников является одежда. Она не просто скромная и непритязательная: послушник носит подрясник и скуфью, послушница – подрясник и плотно повязанный темный платок. Зато имя остается данное при рождении.
Как в сказках пролетели три года, за которые были стоптаны три пары железных сапог и изгрызены три каменных хлеба, орошенные счастливыми слезами ожидания пострига. Послушник приходит к игумену за самым важным для него благословением – на монашество. А настоятель предлагает еще подождать – не готов, или отказывает, считая, что этот человек не подходит его обители или вообще не создан для монастырской жизни.
Можно попробовать «уломать» игумена, можно поездить по разным монастырям и скитам – где-то обязательно примут: умеющие петь, читать на церковно-славянском, знающие службу и монастырский уклад люди всегда в дефиците. И начать послушнический путь по новой. Или вернуться «в мир» и продолжить жить как все.
Таких послушников, кого не постригают, приличное количество. Но остальные добрались до заветной цели? Не тут-то было. Есть еще пара промежуточных степеней: рясофорный послушник (послушница) и инок (инокиня). Впрочем, иноческий постриг (иной, отрекшийся от мира) – это и есть первая степень монашества.
Во время этого чина совершается символическое пострижение волос в знак принадлежности Церкви и дается новое имя, означающее начало новой жизни. И приближение главного события для человека, решившего дать обеты Богу, – монашеский постриг.
Возвращение в мир
Иночество – последний рубеж, когда можно уйти. Хотя, из монастырей уходят и после того, как дали обеты, после монашеского пострига. Что является огромной трагедией и для монаха, и для всего монастыря, поскольку монашество – звание пожизненное. Принимая это положение, святые отцы Вселенских Соборов исходили из установки, что монашеские обеты даются Богу, поэтому только Он может освободить человека от них, что происходит лишь со смертью монаха. Василий Великий считал, что человек, принесший самого себя в дар Богу, уже не обладает собой. Поэтому уход из монастыря может рассматриваться только как святотатство – воровство у Бога его собственности.
Уходят же потому, что эйфория заканчивается. И внезапно те самые люди, кто совсем недавно видел только свет и радость монастырской жизни, начинают подмечать чужие грехи, проступки, неправедность и разочаровываются в монахах и монашестве. Иногда, если послушник неправильно распределяет свои силы, а наставничества нет, происходит выгорание. Тот самый коллектив, который совсем недавно восхищал, начинает подавлять.
Это означает, что несмотря на всю долгую и серьезную подготовку он оказался не готов к отречению от своей воли. Но это в монастыре самое главное. Не пост, воздержание или молитвы, а отречение. Ты же точно знаешь, как надо, но тебе сказали – иди и делай иначе, и ты должен так делать, не думая «какого рожна она мне это приказала». Отречение своей воли – это классика, описанная во всех монашеских книгах, но достичь его нереально сложно.
Послушник (монах) искренне старается жить с Богом, но постепенно осознает, что не справляется с духовной жизнью, при этом он связан обязательствами и послушаниями с остальной братией монастыря и оказывается вовлечен в бесчисленное множество чужих проблем.
Или он не видит для себя примера истинной веры. Иногда – в настоятеле. А для игумена самое главное – ответственность и необходимость быть честным в своих духовных делах, потому что он не имеет права учить других тому, что сам не способен выполнять.
Кому нужны монастыри
Если так трудно жить в монастыре, если главное для каждого христианина – это спасение собственной души, возможно, стоит закрыть монастыри? Тем более, что в Русской православной церкви значительное число монахов и иеромонахов как жили до пострига, так и продолжают жить у себя дома или на приходе. Не говорит ли это о том, что в современном мире монашество в его традиционной форме уже неактуально?
Оказывается, актуально. Больше того, монахи XXI века уверены, что его обязательно нужно оставить, потому что это один из тысяч устоявшихся традиционных путей спасения. Есть люди, для которых монашество – идеальный путь спасения души. Они не расположены к общению с миром, к семье, им необходимо монастырское одиночество.
Мало кто из «непосвященных» знает, что кроме послушаний и общих молитв у монаха есть келья. И основное дело совершается именно там: во время ежедневной встречи с Богом один на один.
Но есть еще один важный момент, который обязательно стоит упомянуть, раз жизнь в монастыре – это путь для небольшого количества людей. В России существует такое странное явление, как монашество в миру. Это когда человек решает стать монахом, проходит все части подготовки, но не остается в монастыре, а уходит к себе домой, где и живет по своему личному монастырскому уставу. Явление это труднообъяснимо, поскольку при постриге монахи отрекаются от мира.
Этот подвид монашества появился совсем недавно. Монахов в миру до октября 1917 года не существовало, кроме ученого монашества, считавшегося особой кастой и преподавателей семинарии. Остальные монахи жили в монастырях. Чтобы монах был настоятелем храма, в деревне такого не случалось. Но вследствие гонений на Церковь, закрытия монастырей, изгнания и расстрелов священнослужителей на приходы стали назначать священников из оставшихся в живых.
С течением времени советский опыт успешно укоренился, и теперь считается нормальным, когда монахи (иеромонахи, архимандриты) служат не в монастырях, а на приходе, и живут дома.
Между тем, русское монашество берет свои истоки в Афонской традиции. «Благодать святой горы Афон да будет на горе сей», – написано на свитке, который держит на иконе преподобный Антоний Киево-Печерский, проживший долгое время на Святой горе и принесший Святогорские традиции в Киев. Нил Сорский, Паисий Величковский и многие другие монахи ездили на Афон изучать Святогорские уставы, где ничего не сказано ни о душевном комфорте, ни о монашестве в миру. Но очень много – об отречении от своей воли, уходе из мира.
И ничего не мешает изучить и применить к жизни веками существующие монашеские правила.
Что же до назначения новой игумении в Горненский монастырь, как человек с высшим образованием и красным дипломом она конечно же знает поговорку «со своим уставом в чужой монастырь не ходят». И наверняка посвящена в греческую традицию: когда в монастырь «со своей командой» приходит новый игумен, старым насельникам обители позволено продолжать жить сообразно привычному укладу и уставу.
А там и до Афона с традициями некоторых его монастырей жить без игумена рукой подать.
К истории женского монашества на ранневизантийском Востоке (Египет) Текст научной статьи по специальности «История и археология»
Gardin J.-C. 1987: La céramique islamique // Fouilles de Tureng Tepe. Paris. Houal J. B. 2001: La céramique de la citadelle de l’ancienne Termez d’après les travaux de la MAFOuz B (Premières indications) // La Bactriane de la Carrefour des routes et des civilizations de l’Asie centrale. Paris, 131-144.
Rosen-Ayalon M. 1974: La potterie islamique // MDAI. T. 1. Paris. Wilkinson Ch. K. 1974: Nishapur. Pottery of the Early Islamic Period. New York.
CERAMICS OF THE LATE 8th — 9th CENTURY AD FROM NORTHERN
TOKHARISTAN
V.
S. Solovyev
The article is devoted to the ceramics of the 8th — 9th century AD that was found by the author during the excavations of the settlements Shurobkurgan and Dabilkurgan in Southern Uzbekistan in 2009-2013. It gives the idea of the level of the region’s ceramics production after the Arab conquest. It was produced under the strong influence of Nishapur ceramics. Key words: Shurobkurgan, Dabilkurgan, excavations, ceramics
© 2014
А. Ю. Рышковская, Н. Н. Болгов
К ИСТОРИИ ЖЕНСКОГО МОНАШЕСТВА НА РАННЕВИЗАНТИЙСКОМ ВОСТОКЕ (ЕГИПЕТ)
В работе предпринята попытка дать общий очерк ранней истории женского монашества в ранневизантийском Египте. На основе письменных источников становится ясно, что начало женского монашества связывается с пахомиевой традицией. Выделяются как «двойные», так и независимые женские монастыри. Индивидуальное женское анахоретство вряд ли существовало и является агиографическим штампом. Интересен феномен «отказа от пола» и уход женщин в мужские монастыри под видом мужчин. В V в. н.э. женское монашество распространяется по другим территориям Ранней Византии.
Ключевые слова: монашество, женское, Египет, монастырь, аскетизм, настоятель, община
Женская аскетическая традиция древнего христианства, развивавшаяся параллельно с мужской, закономерно привела к возникновению женского монашества на ранневизантийском Востоке, первоначально в Египте. Будучи единым
Рышковская Анастасия Юрьевна — аспирантка кафедры всеобщей истории и зарубежного ре-гионоведения Белгородского государственного национального исследовательского университета. E-mail: [email protected]
тепё рядом с Панополем, где был мужской монастырь. При преемнике Пахомия, Феодоре, третий женский монастырь был основан в ВесЬпё возле мужского монастыря РЬаи (см. ОТО1. гл. 32. 134).
Обстоятельства, связанные с основанием первого женского пахомианско-го монастыря, можно установить на основании отрывка из главы В0 версии 27 коптского Жития св. Пахомия (греческая версия О1 здесь имеет лакуну). Пахомий хотел разорвать все связи с семьей, которая должна была быть для него, с эмоциональной точки зрения, наиболее важным элементом мира, в котором он ранее проживал. Поэтому первый женский монастырь был основан им для своей сестры.
Поведение Пахомия по отношению к сестре имело важные последствия для истории монастырей, которые следуют пахомиевой традиции (даже тех, кто нестрого соблюдал правила, восходящие к Пахомию).
«Кроме того, в месте под названием ВеоЬпе на расстоянии около мили от монастыря РаЬаи {Феодор} основал второй монастырь девственниц. Отец Пахомий, в его путешествиях, основал (еще один) в Tsmenë. Эти монастыри изготовляли шерстяные ткани, одеяла и другую одежду и занимались прядением туник братьев из льна: распорядитель (эконом) большого монастыря отправил работать сестер через Епониха, святого и строгого человека, который стал их руководителем после смерти тавеннского отца Петра, одного из древних отцов».
Эта информация, показывающая, что первые женские монастыри специализировались на производстве тканей2, правдоподобна, так как прядение и ткачество были обычными занятиями женщин в домашних условиях. Как видно, даже с экономической точки зрения женщины пахомиевых монастырей управлялись руководителями общины.
Житие Пахомия проявляет большой интерес к принципам, регулирующим редкие встречи, которые имели место между монахами и монахинями в присутствии настоятелей.
Всякий раз, когда должны были выполняться работы в женском монастыре, работавшие монахи контролировались опытными братьями, до-
1 Ш1р87уска 2009, 568.
2 Правда, в связи со льном текст говорит только о сырье, но представляется маловероятным, что монахини, которые, в соответствии с текстом, производят шерстяные ткани, не производят льняные. Спустя много лет после смерти Пахомия и Феодора автор Жития не мог знать эти детали, довольно незначительные с его точки зрения.
стойными доверия, и при этом монахам было запрещено принимать пищу в том женском монастыре, где они работали3.
Когда умирала монахиня, небольшая группа монахов принимала участие в похоронах, но они были организованы для того, чтобы мужчины и женщины находились отдельно друг от друга. Бохайрское житие (ВО, 27) сообщает:
«Если одна из них умирала, то они описывали ее в своих речах и их мать опускала крышку гроба, а затем старший папа Петр призывал нашего отца Пахомия; и наш отец Пахомий, в свою очередь, выбирал среди братьев испытанных мужей и посылал в (женский) монастырь с Петром. Они входили в залу собраний, стояли на крыльце и пели псалмы, пока умершую готовили к погребению, а затем погружали тело на повозку и шли на гору, девственные сестры шли позади повозки, их отец шел за ними, а их мать предшествовала, пока не была похоронена покойная; затем молились за нее, когда они возвращались в трауре домой».
Соответствующее описание имеется и в греческом Житии, очень близкое к тексту бохайрского, за исключением конца, где писатель, живший в то время, когда каждый монастырь уже имел свое кладбище, вводит фразу, которая явно не согласована с предшествующей4.
В Ргаесер1а, § 143 Иеронима, в соответствии с текстом, который был у него перед глазами, когда он переводил, отражается пахомиева традиция, какой она была уже в конце IV в.
, когда сестры могли при определенных условиях встречаться с родственниками.
Обратим внимание, что запрещаются визиты монахинь в мужские монастыри. Что касается визитов монахов в женские монастыри, то они явно не запрещены, но рекомендуется, чтобы монахини не оставляли свой монастырь, чтобы присутствовать на похоронах своих сестер5.
Вопрос о том, можно ли монахине пойти повидать своих близких в своих домах, не появляется в основных текстах Пахомиева корпуса (Житие, Правила). Но подобные эпизоды встречаются в РагаПрошепа (Кагака11ои 251)6 — это история о монахе, который, не послушавшись начальника из своего монастыря, ушел, чтобы увидеть свою семью (с намерением убедить их стать монахами), по пути встречает монахиню из пахомиева женского монастыря. Она также путешествует, чтобы увидеть его. Но в облике монахини скрывается дьявол.
Житие, которое говорит об изоляции пахомиевых монахинь, описывает идеальное положение дел. Реальность соответствует ему, вероятно, не совсем. Самые важные в пахомиевом собрании литературные тексты следует читать как полемические, защищающие мораль и стандарты прежних времен, реагируя на острый кризис, когда после смерти Пахомия были под угрозой структуры, им созданные.
Представляет интерес описание женского пахомиева монастыря Те8ште близ Панополя. Палладий, наверное, в нем не был, но он был в Панополе и видел там мужской пахомиев монастырь. Он рассказывает новичку, что нашел женскую па-хомианскую общину.
3 Ш1р87уека 2009, 571.
4 01, 32 реконструируется на основе 03, 43.
5 «Мр87уска 2009, 572.
6 РагаНрошепоп пахомиева корпуса (рассматриваемый эпизод) см.
: Бгакке 2006, 204-206.
Из Пахомиева корпуса можно сделать вывод, что два женских монастыря были довольно маргинальны по сравнению с девятью существующими мужскими монастырями на момент смерти основателя, и не играли никакой роли во всей жизни собрания пахомиан. Среди множества биографий, в которых авторы отражают деятельность Пахомия по руководству монахинями (как они должны себя вести и чего они должны избегать), добродетели или грехи их даже не упоминаются. Монахиням фактически нет места в пахомиевой традиции. Вероятно, это объясняется тем, что Пахомий избегал любых личных отношений с монахинями.
Интересный и важный пример сочетания женского монастыря и мужского представляет «конфедерация» близ Сохага. Женский монастырь был основан в рамках мужского. Информация об этом монастыре находится в основном в письмах видного лидера — Шенуте из Атрибиса. 13 из его писем адресованы монахиням. Они, вероятно, датируются началом его деятельности в качестве главы общины, и, можно думать, в то время его авторитет был не настолько сильным, чем в дальнейшем.
Преемники ученик Шенуте, Беса, последовал примеру своего учителя и руководил женским монашеским сообществом посредством писем, некоторые из которых сохранились.
В 2002 г. Ребекка Кравиц опубликовала монографию о Шенуте и монахинях Белого монастыря7. Два года спустя появилась монументальная публикация Стивена Эммеля8, который прояснил историю текстов, пронизывающих шенудиан-ский корпус литературы. Однако деятельность Шенуде и жизнь его паствы остались в тени его исследования.
Работа Кравиц находится в потоке «гендерных исследований», поэтому ее объяснения, касающиеся отдельных сторон жизни женского монашества, не всегда приемлемы для исторической науки. Тем не менее с нею следует согласиться в том, что сочинения Шенуте — уникальный случай в литературе поздней античности.
шес 2008, 59-71.
11 Ш1р87уска 2009, 577-578.
Автономия монахинь, наделенных управленческими функциями, была очень ограничена. Даже дело достаточно мелкое, например, о монахинях, желавших перевестись из одного дома в другой, подлежало юрисдикции Шенуте (см. письмо 7 «канона»). Ясно, что основной задачей Шенуте как руководителя было владеть информацией о происходящем в монастыре для того, чтобы он мог принимать верные решения. Каждое молчание и любая задержка в передаче информации порождали его худшие подозрения и резкую реакцию.
На взгляд Шенуте и Бесы, главная роль в регулировании жизни женского монастыря принадлежала настоятелям. Эта деятельность была непростой. Женский монастырь часто страдал от розни, клеветы, обвинений в фаворитизме, проявлений зависти. Были также случаи кражи предметов, принадлежащих монастырю (Besa, let. 25)12.
В начале осуществления своих функций Шенуте столкнулся с особенно острым кризисом в отношениях с монахинями. Письма, относящиеся к этому эпизоду, см. в «канонах», 2. Когда Шенуте решил, что ситуация в женском сообществе требует специальных мер, он трижды лично ходил в женский монастырь (один раз даже остался там на ночь). Монахини, которые управляли сообществом, скорее всего, видели в подобных посещениях угрозу своей власти. Что же касается других монахинь, то они могли иметь основания опасаться наказания более сурового, чем на них обычно налагались.
Физическое наказание было регулярным элементом жизни монастыря с момента его образования. По всей видимости, Шенуте наказывал провинившихся чаще, чем это делал настоятель монастыря: он, вероятно, судил женщин с той же строгостью, что и мужчин (мы знаем, что некоторые монахи погибали во время порки и их смерть вызывала негативную реакцию в общине).
По воле Шенуте женский монастырь должен был быть полностью отделен от монастырей мужских. Он контролировал жизнь женского монастыря через группу монахов, которые постоянно жили в женском монастыре в отдельной комнате и которые запрещали говорить с монахинями даже их близким родственникам. В чрезвычайной ситуации, когда возникала необходимость получить совет или консультацию у руководства мужского монастыря, они шли к руководителям в сопровождении старых монахинь, заслуживающих доверия, и монахи в комнате передавали принесенную просьбу.
Шенуте хотел, чтобы монахини никогда не видели своих родственников, даже если они были монахами из общины13. Шенуте последовательно пытался претворить эту идею в жизнь, но монахини часто не соблюдали это правило.
Крайне интересную информацию мы имеем о двойном монастыре во главе с Моисеем в Абидосе. Этот аскет жил во второй половине V — начале VI в.14 Сохранились обширные фрагменты коптского Жития, которое цитирует письма Моисея в крупный женский монастырь15. Письмо XVI начинается так:
12 Besa 1956, 69-73.
13 Krawiec 2002, 161-174.
14 Van Cauwenbergh 1973, 151-153, Campagnano 1978, 223-246; Coquin 1986, 1-14.
15 Эти письма в данной части Жития были опубликованы: Amélineau 1895. Есть еще новые фрагменты: Coquin 1986, 227-228, 230, 235-238.
Житие Моисея, 696: «Прежде всего держите свое тело чистым, и ваш ум от любой примеси… […] … Чистота приведет вас в место без страданий, и прошу вас не встречать мужчин без необходимости и не покидать монастырь, не уходить никуда за пределы монастыря, а также обличать ложь».
Для понимания экономической стороны жизни женского монастыря важен следующий отрывок:
Житие Моисея, 698: «Я также напоминаю, что вы опекаете мирян (в монастыре), ведь я много раз говорил вам об этом. Тот, кто будет ухаживать за постояльцем, принадлежит ему; готовьте в печах вашего монастыря только для братии, а не для себя лично, иначе это навлечет проклятие не только на вас, а также на людей, для которых оно приготовлено. И если мне сообщат об ином, я не буду это терпеть».
Не все ясно в этом отрывке, в частности, то, что касается отношений между «мирянами» и людьми, для которых они выпекают хлеб. Несмотря на это, нет сомнения, что женский монастырь имел материальные блага, полученные от продажи выпечки, доступные для тех, кто «находился среди людей», и мы можем понять, почему Моисей протестовал против экономической активности женского монастыря: она ставила под угрозу изоляцию монастыря.
Местоположение этого монастыря было обнаружено во время археологических раскопок в Абидосе: он находился в Осирейоне16. Как видно из надписей, он создан женщинами и для женщин. В этих текстах нет никаких других мужских имен, кроме тех, которые содержатся в перечислении святых и ссылках на церковных сановников.
Двойной монастырь был также основан Авраамом из Фаршута (Farshut), которого мы знаем по фрагментам двух коптских панегириков и жития в синаксаре17. Этот монах был в течение некоторого времени настоятелем пахомиева монастыря Пбау. Принужденный императором оставить прохалкедонский Пбау и идти в Константинополь, он вернулся в Египет, но был исключен из Пбау. Тогда Авраам основал возле своего родного села сначала мужской, а потом и женский монастырь.
Двоюродный брат этого Авраама, Манассия, известный из фрагмента коптского панегирика, основал монастырь на юге Фаршута, напротив деревни Перпе.
Позже он основал монастырь для монахинь из десяти пахомиевых общин18. Ма-нассия сделал это после того, как во сне ему было видение ангела, который сказал ему:
Житие Манассии, 676: «. когда встречаю тебя утром, то вижу десять дев, которые приходят к тебе, они состоят в таком же сообществе апы Пахомия, чтобы получить построенную им киновию с церковью, что строят в страхе Господнем и по заповедям святых».
Важные данные можно почерпнуть из результатов раскопок, которые проводились в начале ХХ в. в Baouit, где были открыты остатки монастырского центра, основанного апой Аполлоном в конце IV в. и продолжавшего существовать до 1Х в. В южной части раскопа впервые Шарль Паланк, а затем Жан Масперо обнаружили остатки женского монастыря (или монастырей). Описание этого участ-
16 Crum 1904, 38-39.
17 См.: Coquin 1986, 230-232, 239-243.
18 Van Cauwenbergh 1973, 156-157; Coquin 1986, 230, 238-239.
ка имеется в публикации Жана Доресса 1967 г.19 Он внимательно изучил место (к сожалению, почти полвека спустя после раскопок) и имел доступ к некоторым неопубликованным литературным источникам. Его работа была наконец недавно опубликована20.
Среди трапезных и дворов по всей территории были разбросаны некие большие помещения и ораторий общины, а также комплекс богато украшенных зданий, необходимых для повседневной жизни. Эти группы зданий определенно представляют собой монастырь со всеми перестройками, которые он перенес за века своего существования. Это сообщество было связано с женским монастырем, находившимся на определенном расстоянии, в южной части раскопа. Надписи и рисунки этой последней группы зданий, составляющих менее плотную и менее богатую агломерацию, чем у северного комплекса, позволили Ж.
Масперо понять, где община монахинь отделялась о тглавного монастыря, подлежавшего также опеке апы Аполлона. Эта территория уже обследовалась в начале 1903 г. Ш. Паланком, открывшим 40 помещений, построенных из кирпича для защиты от наводнений, но не давшего им конкретного описания или даже карты, кроме «часовни», украшенной росписью. Это были, по сути, две части неравных размеров, соединенные друг с другом и образующие галерею, которая имела даже украшенную арку. На западной стене, по обе стороны от архангела Уриэля, были размещены символы тех, чьи имена были определены как диакон Мена; Коллуф, сын предыдущего; «книжница» Феодота, мать сообщества; ама Рахиль, мать об-щины21.
Некоторые найденные Ж. Масперо женские монастыри были пронумерованы им от 40 до 46 и (кроме номера 40, оригинальные остатки которого не были найдены) довольно подробно описаны. Поразительно, что один из объектов был очень похож на ранее признанный Паланком в часовне женского монастыря список общины, это тот же архангел Уриэль, на этот раз в окружении местных святых (Хор из Прехта, Аммон Тунский, Аполлон Великий, Анубис Великий, Аполлон Наваи в крайнем правом углу — ама Рахиль, «мать монастыря, которая упокоилась 27 Паона»).
Это здание и некоторые другие смежные комнаты, которые смог найти Ж. Масперо, группировались вокруг небольшого дворика. Остатки лестницы указывали, что здесь были когда-то полы. Проем был спешно забран стеной, например, путем цементирования керамики, чтобы защититься от вторжения, при этом многочисленные обломки свалили в песок. На большей части территории памятника сохранились очень простые хозяйственные постройки, дома, лавки, конюшни. Кроме того, там были обнаружены фрагменты папирусных кодексов. Один факт, однако, интригует: стены некоторых из этих скромных развалин еще показывают нам остатки живописи. Возможно, эти помещения сохраняли свою утилитарную роль в те годы, когда монастырь был уже оставлен. Ыска 2009, 143-150.
20 Боте88е 2000.
21 Ш1р87уска 2009, 585.
Ракель и Феодота, Макрина и ТаюЬеЬ (? Имя, по всей видимости, не коптское), «самый скромный грешник является вселенским», Евфимия, Юдифь, МайЬеои и т.д. Среди граффити, на которых надписи остаются разборчивыми, есть также воззвания к Архангелу Уриэлю и имена двух из трех царей — Мельхиора и Баль-тазара. Таков был лишь один из женских монастырей города.
Анри Леклерк дает описание женского монастыря Bawit (Баоий) в статье, опубликованной в «Словаре христианской археологии и литургии»22. Здесь была небольшая часовня со «сводом с двойным и квадратными отверстиями, вероятно, зарешеченными деревом». Так монахини могли посещать службу и ораторий, однако весьма вероятно, что во время самых важных праздников они принимали участие в церемонии в одной из самых больших церквей, вместе с братьями.
Мы не знаем, ни в какие годы существовал женский монастырь Баоий, ни какое было расстояние между ним и домами монахов. Невозможно определить на местности остатки жилищ монахинь. Автор раскопок не сделал планов, не провел измерений и не дал подробных описаний и развернутых отчетов. Тем не менее, нет сомнений в том, что даже если два монастыря были расположены в нескольких сотнях метров друг от друга, полная изоляция их друг от друга была невозможна.
Может быть, двойной монастырь существовал в известном монастыре апы Иеремии в монашеском центре в Саккаре23. Среди погребальных надписей, найденных в этом месте, есть имена женщин. Наличие захоронений женщин на кладбище мужского монастыря само по себе не является доказательством существования женского монастыря, тем более что невозможно датировать эти гробницы точно, и не исключено, что они появились после исчезновения монастыря Иеремии.
1р87уска 2009, 586.
дачи узнать, в чем лежали причины этих конфликтов. Кроме того, чтобы избежать любых подозрений в незаконных контактах, духовные отцы иногда располагались в помещениях с окном с видом во внутренний двор монастыря, которые были недоступны изнутри монастыря, через это окно эти пожилые отцы адресовали непослушным монахиням свои порицания. Начинали ли они реальные разговоры? Вряд ли. Даже Пахомий, нравственный ориентир, который знал, как придумать изощренную тактику, чтобы излишне не унизить грешников, что помогало братьям пережить трудные моменты аскетизма, не сделал ничего специального в отношении регулирования поведения монахинь24.
В Египте также существовали многие женские монастыри, не связанные с мужскими, а бывшие совершенно самостоятельными. Для одного из них, женского монастыря Атрибис, у нас есть интересная информация относительно обстоятельств его основания: Палладий (Historia Lausiaca. 29.1) пишет, что этот монастырь был основан по инициативе аскета Илии, который был «любителем дев» (фЛолярЭ-evog) и отдал свое состояние на содержание около трехсот девственниц25. В этом монастыре Илия сыграл роль, которая в женских монастырях пахомиева сообщества принадлежала братьям, назначаемым руководителями: «… он вошел (в монастырь) и остался внутри, в боковом помещении, из которого, будучи близко, он постоянно корректировал (поведение монахинь) с учетом степени его возможности» (Historia Lausiaca. 29. 5).
После смерти Илии руководство монастыря передается Дорофею. Он «не мог остаться так в том же монастыре, заперся в комнате и сделал окно с видом на женский монастырь, которое он мог открывать и закрывать; он постоянно держал закрытым это окно, пытаясь не дать им возможности ни для одной ссоры. Таким образом, он находился в комнате наверху, и ни женщины не могли залезть туда, ни он не мог спуститься вниз, потому что не было никакой лестницы» (Historia Lausiaca..jpg "Рассказ монаха о жизни в монастыре")
30).
Также в главе, посвященной Илии, но не Дорофею, Палладий упоминает настоятельниц монастыря. Игуменьи должны были существовать, потому что Илия, а затем Дорофей не могли осуществлять все основные функции этого большого сообщества26.
Очень вероятно, что другие женские монастыри были также основаны за счет пожертвований от богатых людей. Без помощи состоятельных людей монахиням было бы невозможно получить необходимый минимум, чтобы жить, даже если все они работали. Мы знаем, что в действительности общины монахов, не имевшие больших возможностей для выполнения работ и не получавшие различных пожалований, имели серьезные финансовые трудности.
В женских монастырях жили не только монахини, но и женщины различного происхождения, в том числе женщины, искавшие убежища, потому что они были больны и/или не было никого, кто мог бы позаботиться о них, или желавшие монашеских молитв и обрядов, но которые не могли заставить себя порвать
24 Wipszycka 2009, 588.
25 Поизд.: Bunge 1994.
26 Elm 1994, 321-322 предлагает странное решение проблемы управления монастырем: по ее словам, Илия имел в своем распоряжении группу помощников, которые жили в монастыре, и До-рофей был одним из них. Эта гипотеза представляется маловероятной.
с миром27. Если эти женщины были бедны, то их присутствие ложилось тяжелым бременем на монастырь.
В письменной традиции об аскетической обстановке Египта в конце IV века (то есть времени, когда монашество уже было полностью оформлено) имеются интересные данные о женских монастырях.
Палладий (Hlistoria Lausiaca. 59) пишет, что в Антиноэ — городе, где он жил в течение четырех лет, — было 12 монастырей. Он пишет далее о том, что у одной из настоятельниц, с которыми он встречался лично, жили 60 монахинь. Эта информация заслуживает доверия не столько сама по себе (в частности, отметим, что число монахинь — 60 — очень далеко от количества монахинь, которые, в соответствии с житием Пахомия, жили в пахомиевом монастыре недалеко от Пано-поля: 400 монахинь), но мы не можем точно сказать, насколько Палладий мог эту цифру придумать.
Она довольно сильно отличается и в случае, описанном в Historia Monachorum 5, с Оксиринхом. Эта книга была написана около 404 г., и автор ездил в Египет, чтобы посетить знаменитых подвижников. Епископ Оксиринха сообщил ему, что в городе подвизается 10 тысяч монахов и 20 тысяч монахинь. Это, естественно, фантастические цифры, как и само описание города: в этом Оксиринхе нет ни одного еретика или язычника, магистраты разместили у ворот города наблюдателей, задачей которых было распознавать бедных и иноземцев, чтобы им можно было предложить еду. Historia Monachorum является одной из тех книг, где доля художественного вымысла особенно высока.
Значительная часть источников по истории женского аскетизма в Египте рассматривает аскетизм как практикующийся в домашних условиях. Эта домонаше-ская форма аскетизма не исчезает вообще после рождения женских монастырей и продолжает существовать даже в тех местах, где были монастыри. Это были случаи, когда женщина не могла получить разрешение от своей семьи, чтобы пойти в монастырь, потому что это было необходимо в домашних условиях, а также случаи, когда женщина, захотевшая участвовать в аскетизме, не могла лишить свою семью рабочих рук. В этих случаях, вместо того чтобы идти в монастырь, женщина оставалась у себя дома в затворе, практикуя аскетизм и в то же время помогая своей семье.
В «Канонах Афанасия» (V в.
) четко устанавливается принцип, что в каждом христианском доме девушка должна быть девственницей «для спасения дома» (канон 98)28. Родители были обязаны выбрать одну из своих дочерей для этой цели29 и создать условия для того, чтобы практиковать аскетизм, не подвергая ее риску контакта с миром. Девушка выбирала, когда она могла выйти из дома, что-
27 Иоанн Никиусский в «Церковной истории» (гл.79) рассказывает о патриархе Феофиле: когда Феофил был ребенком, один из его рабов зашел с сестрой в языческое святилище в Мемфисе, и статуи богов упали на землю; Афанасий крестил девушку и отправил в женский монастырь, чтобы она оставалась там до времени вступления в брак. Эта история является, конечно, вымышленной, но важно то, что Иоанн Никиусский (2-я mOT.VII в.) считается автором, заслуживающим доверия.
28 Wipszycka 2009, 591-592.
29 «Смотрите, какие из ваших дочерей достойны святости; следите за ее взглядами, любит ли она заботы века сего. Но если она может повиноваться своим родителям в своих желаниях, изберите для нее пост помимо еды и питья, и она назначается (в аскезу), пока она не достигнет тридцати лет (возраста)…» и т.д.
бы пойти в церковь, но только в сопровождении кого -то из домашних; во время религиозной церемонии, которая длилась в течение всей ночи, девушка должна была провести ночь в женском монастыре. Богатая замужняя женщина, могла выбрать одну из своих служанок, молодую девушку, которая хотела бы сохранить девственность, она должна была относиться к ней как к своей дочери, убедившись, что она может практиковать аскетизм, и не накладывать на нее обязанностей, не совместимых с таким образом жизни (канон 104).
Внутренний аскетизм занимает важное место в анонимном моральном трактате, датируемом примерно 400 г.
(возможно, до 377 г.), который полностью сохранился в коптском переводе и известен как «Gnomai Никейского собора»30. Сохранившаяся часть посвящена в основном проблемам женщин — не только женщин, практикующих аскетизм, но и замужних женщин и девочек, вступающих в брак. Эта книга, как кажется, относятся к той же среде, которой предназначены каноны Афанасия, — это умеренно богатые люди, привыкшие, по крайней мере, читать Библию, которые должны объяснять принципы христианской морали женщинам, удаленным от уточнения взглядов IV в. на девственность.
Палладий упоминает двух дев, придерживающихся аскетизма дома (Hist. Lausiaca 31. 60). Одна из них жила в Антиноэ, недалеко от него, но он никогда не видел ее, потому что она никогда не выходила из дома.
Апофтегм, в которых упоминаются женщины, практикующие аскетизм, не так уж много. Большинство из них были построены на апофтегмах из стереотипных элементов, касающихся аскетов-мужчин.
Среди апофтегм Алфавитного собрания (Alphabétikon), касающихся женщин, наиболее важны апофтегмы о Сарре, Синклитикии и Феодоре. Только две имеют гендерные ситуации. Апофтегмы Сарры и Феодоры не содержат ничего точного, что может характеризовать монашеские общины, в которых эти монахини жили (если предположить, что они не являются чисто литературными).
В апофтегмах Алфавитного собрания о Синклитикии все без исключения примеры происходят из Жития Синклитикии. Текст предоставляет очень мало информации о ней как о человеке.
Шаблонный характер апофтегм, выделяемых относительно женщин, и то, что эти «Матери пустыни» не имеют индивидуальных черт, может вызвать подозрение в их существовании.
Поучительная история, изложенная в одной из наиболее ранних апофтегм, включенных в Alphabétikon 159 (Виссарион 4), упоминает женщину, ведущую аскетическую жизнь в пустыне.
ova%q.
Женские монастыри, расположенные на краю пустыни, недалеко от обрабатываемой земли, конечно, существовали (женский монастырь Bawit), но женщинам не разрешалось селиться в пустыне, образуя полуавтономные лавры анахо-ретствующих, как монахам. Для того чтобы жить в лавре, женщина должна была много двигаться (за водой, чтобы сделать покупки, продавать продукцию своей работы в селах и поселках), нужно было взять на себя ответственность за свое существование. Кроме того, одна женщина (или служанка), живущая в скиту, находится под угрозой нападения. Наконец, присутствие аскетов и женщин в области, где жили аскеты-мужчины, было также очень подозрительно в глазах монахов как людей, живущих в мире, без помощи которых невозможно было жить в пустыне. Поэтому сообщения житий об анахоретстве женщин в пустыне (например, Мария Египетская) можно поставить под сомнение31.
Женских папирусных писем религиозного характера нет. Сомнительно, что женщины, которые посвятили себя аскетической жизни в монастырях, пришли из низших социальных слоев, не культивировавших письменную культуру. Скорее можно сделать вывод о том, что в своем женском варианте аскетизм был более радикален, чем мужском, и полностью порывал связи с миром и даже с другими подвижницами.
Всего женщины-монахини достаточно определенно упоминаются в папирусных отрывках около 20 раз. Все они весьма лапидарны и мало что добавляют к истории раннего женского монашества в ранневизантийском Египте.
В данной работе мы не рассматриваем еще один интересный феномен специфических практик женского монашества — подвижничество в мужских монастырях под видом евнухов или мужчин32. О таких случаях достаточно часто говорится в агиографии. В целом можно отнестись к этому явлению с доверием, так как здесь можно увидеть наивысшую степень борьбы со своим полом, полный отказ от пола, преодоление пола.
Таким образом, ранняя история женского монашества территориально сосредотачивается в Египте, а хронологически охватывает IV — середину V в. Организационные основы женских монастырей связываются прежде всего с пахомиан-ской традицией, продолженной Шенуте. Письменных и вещественных источников о монахинях в других районах Египта мы практически не имеем. В своей повседневной жизни часть женских монастырей была связана с мужскими («двойные» монастыри), другая часть была самостоятельной. Небольшая часть женщин подвизались в мужских монастырях, отказавшись от своего пола. Женское анахорет-ство в пустыне по ряду причин можно поставить под сомнение.
Дальнейшее развитие женского монашества в V-VI вв. охватывает различные провинции и территории Ранней Византии — Палестину, Сирию, Малую Азию и др. Но принципы и практики, сформировавшиеся в Египте, будут продолжены.
ЛИТЕРАТУРА
Achelis H. 1900-1901: The Г’одоа of the Synod of Nicaea // Journal of Theological Studies. 2, 121-129.
31 Wipszycka 2009, 602-603.
32 Рышковская 2009, 281-282.
Amélineau É. 1895: Fragments de la Vie de Moise// Monuments pour servir à l’histoire de l’Égypte chrétienne aux IV’, V’, VI’ et VII’ siècles / Mémoires publiés par les membres de la Mission Archéologi que Française au Caire. Paris.
Amélineau E. (éd.). 1911: OEuvres de Schenoudi. T. I. Paris.
Brakke D. 2006: Demons and the Making of the Monk. Spiritual Combat in Barly Christianity. Cambridge.
Bunge G. (éd.) 1994: Pallade.
Vies de saints moines / Quatre ermites égyptiem d’après les fragments coptes de l’Histoire Lausiaque / tr. A. de Vogué. Abbaye de Bellefontaine.
Campagnano A. 1978: Monaciegizifra V e VI secolo // Vetera Christianorum. 15, 223-246.
Coquin R.-G. 1986: Moïse d’Abydos // Études Coptes. II, 1-14.
Crum W. E. 1904: Coptic graffiti // Murray M. A. The Osireion at Abydos. London.
Doresse J. 2000: Les anciens monasteries coptes de Moyenne Égypte (du Gebel-el-Teir à Kôm- Isgaou) d’après l’archéologie et l’hagiographie // Bulletin de l’Institut d’archéologie Yverdon noise. 2, 4, 5.Yverdon.
Elm S. 1994: «Virgins of God»: The Making of Asceticism in Late Antiquity. Oxford.
Emmel S. 2004: Shenoute’s Literary Corpus. I-II. Leuven.
Lammeyer J. (éd.) 1912: Die sogenannten Gnomen des Concils von Nicaea. Beirut.
Krawiec R. 2002: Shenoute and the Wоmen of the White Monastery. Egyptian Monasticism in Late Antiquity. Oxford.
KrawiecR. 2008: The Role of Female Eider in Shenoute’s White Monastery / // Christianity and Monasticism in Upper Egypt.Vol. 1.Akhmim-Sohag, Cairo, 59-71.
Kuhn K. H. (éd.) 1956: Letters and Sermons of Besa. Louvain.
Leclercq A. 1907: Nonne // Dictionnaire d’Archéologie Chrétienneet de Liturgie. Paris.
Van Cauwenbergh P. 1973: Etude sur les moines d’Egypte depuis le Concile de Chalcédoine (451) jusqu’à l’invasionarabe (640). Milano.
Wipszycka E. 2009: Moines et communautés monastiques en Égypte, IVe — VIIIe siècles. Varsovie: Journal of Juristic Papyrology.
Рышковская А. Ю. 2009: Женское монашеское подвижничество под видом мужчин и среди мужчин // Каразшсьш читання (юторичш науки). Харшв, 281-282.
THE HISTORY OF WOMEN’S MONASTICISM IN THE EARLY BYZANTINE
EAST (EGYPT)
A. Yu. Ryshkovskaya, N. N. Bolgov
The paper gives a general outline of the early history of women’s monasticism in early Byzantine Egypt. On the basis of written sources, it is clear that the beginning of women’s monasticism is associated with Pahomian tradition. The «double» and independent convents are distinguished. The authors underline that the individual female anahoretism could hardly exist and seems to be a hagiographic stamp. An interesting phenomenon of «no sex» and women’s leave for men’s monasteries under the guise of men is depicted. In the 5th century AD female monasticism spread to other areas of Early Byzantium.
Key words: monk, female, Egypt, Monastery, asceticism, the abbot, the community
Почему в Армении не сложилось женское монашество?
Не последней мерой было и закрытие имевшихся при церквях и монастырях богаделен, ставших пристанищем не только сирот и юродивых, но и самых разных бездельников со всей страны.
Всё это не только высвободило значительные финансовые средства, но и стимулировало воспроизводство армянской нации и рост населения Армении, а также её производительных сил, что в условиях персидского опустошения было важно и нужно.
В итоге, Пап стал настолько силен, что стал проблемой, как для внешних врагов — римлян, так и для внутренних — церковных иерархов.
Рим разработает целую спецоперацию по ликвидации опасного правителя, вышедшего из-под влияния империи, стремившейся распространить свою гегемонию и на соседних территориях. Сначала Папа попытались пленить в городе Тарс, но ему удалось бежать, а затем царь был заманен на пир к полководцу Траяну, где его предательски убили.
Интересно, что и после гибели царя, возврата к старой церковной системе, созданной католикосом Нерсесом, не произошло. Церковь всячески пыталась изменить эту ситуацию, разрешив женское монашество де-юре, но обиходным оно в Армении так и не стало. Женское монашество с тех пор — частный случай, особый.
К слову, иерархи так и не смогли простить Папу его «протестантской» реформы, и в последующих исторических сочинениях, написанных церковными деятелями, армянский царь-реформатор неизменно изображался негативно — то сумасшедшим, то гомосексуалом, то убийцей католикоса Нерсеса.
В общем и целом, традиция единичного женского монашества продолжалась в Армянской Апостольской церкви до недавнего времени. В обществе считалось, что армянская женщина должна жить в миру — выходить замуж, рожать и воспитывать детей, а монашество — это удел мужчин, да и то лишь некоторых, одарённых к духовной жизни и способных к глубокой молитве.
Женское монашество Армении в XXI веке
До 2000 года в ААЦ действовал запрет на женское монашество, и лишь затем последовало распоряжение католикоса Гарегина II, разрешившего данную практику. Впрочем, это не привело к появлению большого числа монахинь в Армении — и время явно не то, и традиция, заложенная царем Папом, никуда не делась. В монастырь пожелали уйти лишь 11 немолодых женщин, которые были отправлены на «испытательный срок» в обитель Агпатаванк (Лорийская область). Четырехмесячное испытание выдержало лишь семь монахинь, которые перебрались в монастырь святой Рипсиме в Эчмиадзине, а затем — в монастырь Казарован на северо-запад страны.
Такого рода монашество можно считать во многом стихийным.
В Армянской Апостольской церкви нет женской монашеской иерархии, нет обряда пострига или срока монашеского послушания. Неоднозначно и отношение общества к монахиням, одна часть которого, традиционная, не готова мириться с иной ролью женщины, нежели жены и матери, а другая, либеральная и секулярная, в принципе негативно воспринимает рост религиозности среди армян.
Англосаксонское женское монашество в VII–VIII вв • И. И. БОЛДЫРЕВА (IRINA BOLDYREVA) • РОИИ
И. И. БОЛДЫРЕВА (IRINA BOLDYREVA)
Опубликовано в 74-м выпуске журнала „Диалог со временем“ на страницах 321-337
Загрузить PDF()-версию статьи
Рубрика: Исторические этюды
Болдырева И. И. Англосаксонское женское монашество в VII–VIII вв // Диалог со временем. 2021. Вып. 74. С. 321-337.
Короткая ссылка: https://roii.ru/r/1/74.25
Ключевые слова: англосаксонская церковь, женское монашество, «Церковная история» Беды Достопочтенного, переписка Уинфреда-Бонифация, агиография
Статья посвящена англосаксонскому женскому монашеству VII–VIII вв. Анализируется проблема гендерной сегрегации в двойных монастырях. Показано, что монахини-аристократки поддерживали связь с широким кругом светских и духовных лиц посредством личных и эпистолярных контактов. Статус женщины в ранней англосаксонской церкви был высок. Вместе с тем принадлежность аббатис к высшей аристократии не защищала их от королевской опалы, конфликтов и хозяйственноадминистративных проблем, связанных с имущественными делами монастырей.
Keywords: Anglo-Saxon Church, double monasteries, female monasticism, Bede’s Ecclesiastical History, Boniface correspondence, Anglo-Saxon hagiography
The paper deals with Anglo-Saxon female monasticism in the 7-8th centuries in the wide scope of its social interaction. It analyzes the degree of gender segregation in Anglo-Saxon double monasteries, sisters’ relations within and outside of coenobium.
It is shown that aristocratic nuns kept in touch with a wide variety of secular and ecclesiastical persons through face-to-face and epistolary contacts. Woman’s position in the early Anglo-Saxon church was very favourable. However, abbesses’ connections with the higher circles of society did not avert their conflicts with relatives and bishops, as well as administrative and economic problems, associated with monastic property matters.
Вступление в монашество и выход из него. Часть 9Святые отцы и современные подвижники благочестия о монашестве
<< Часть 1 << Часть 2 << Часть 3 << Часть 4 << Часть 5 << Часть 6 << Часть 7 << Часть 8
О вступлении в монашество
| Авва Дорофей и прп. Досифей |
Хотя вступление в монашество – дело благое и богоугодное, но старцы и опытные духовники далеко не всех благословляли и советовали поступать в него. В житиях и в воспоминаниях о них очень часто встречаются случаи, когда старцы не благословляли идти в монашество, предвидя духовными очами будущие падения и катастрофы, которые могут быть с людьми слабыми и немощными. Таким они советовали смиренно жить в миру, чем, вступив в монашество, нарушать обеты и порочить нерадивым житием идеалы монашеской жизни.
Так, святитель Феофан Затворник писал одной из своих знакомых: «И Вы в монастырь. Вам теперь нет дороги туда. Дома устрояйте монастырь. Вам это очень можно. Ведь и супруг ваш с монашескими задатками…»[1], а о. Иоанн (Крестьянкин) также советовал одному из чад своих: «Не связывайте себя обетами, которые ни Вам сейчас, ни другим не принесут предполагаемой пользы»[2].
Помнится один характерный случай, который произошел на нашей памяти: одна известная раба Божия приехала к нам в Печорский монастырь на прием к о.
Иоанну выпрашивать благословения на монашеский постриг. Препятствий к постригу никаких не было, и все складывалось более чем благополучно. Еще до приезда к батюшке она уже заручилась благословением лаврских старцев и, поскольку была лично знакома со Святейшим Патриархом, то взяла благословение на постриг у Его Святейшества. Но о. Иоанн категорически не советовал ей принимать монашество, а оставаться в том чине, в котором она пребывала доселе. А она была директором известного учебного заведения. К сожалению, эта уважаемая всеми женщина не послушала о. Иоанна, посчитав, что старец не понял искренности ее намерений, и для подтверждения своей правоты она отправилась на остров Залит к старенькому о. Николаю Гурьянову. К радости будущей монахини, о. Николай ее благословляет на монашество. Остаются одни формальности, и подготовка к постригу движется полным ходом. Вот уже назначили и день пострига, который должен был совершить по благословению Святейшего архиепископ Истринский Арсений. И все бы хорошо, да только новопостригаемая раба Божия вдруг заявляет: «Я буду постригаться только в том случае, если, во-первых, меня будет постригать сам Святейший Патриарх и, во-вторых, если меня в постриге назовут в честь святой Марии Магдалины». Тут всем стало ясно, что постригаемая совершенно не готова к монашеству, и постриг отменили.
А некоторым, напротив, старцы советовали идти в монастырь, прозревая их монашеское предназначение. Так, митрополит Вениамин (Федченков) вспоминает о том, как он искал ответа на вопрос о поступлении в монашество и за разрешением такого трудного дела ездил к разным старцам. Один из них (о. Никита Валаамский) прямо сказал будущему владыке, что на его поступление в монашество есть воля Божия[3]. Или вот еще случай из жизни преп. Симеона Псково-Печерского: «Жил я в дому своего отца в деревне Псковской губернии. В семилетнем возрасте я помню, как в дом отца моего приезжал, бывало, отец Корнилий, монах Крыпецкого монастыря.
Иногда и ночевал у нас и ложился спать всегда со мною и, бывало, говорил мне: “Будешь ты монахом, будешь старец великий”»[4]. Но, надо отметить, что на такие откровения были способны единицы, те, которые были награждены от Бога даром прозорливости и врачевания душ людских. Кстати, и упоминаемый выше отец Корнилий Крыпецкий был одним из таких старцев. Он причислен к лику святых РПЦ в 2005 году.
Но все-таки перед вступлением в монашество необходимо хорошо себя проверить. Свт. Василий Великий советует проверять всех приходящих к монашеству: «Должно вводить их в приличные упражнения, долговременностью и трудными подвигами испытывая их суждение, чтобы безопасно допустить их, если найдем в них некоторую твердость, а в противном случае отослать от себя, пока еще не приняты»[5].
Отец Иоанн (Крестьянкин) советует не спешить с поступлением в монастырь. Он рекомендует присмотреться к обители, пожить в ней, испытать себя, проверить твердость своего произволения: «Желание твое благое, но с осуществлением спешить не надо. Приезжай сначала в отпуск в монастырь и поживи в нем паломником, не нарушая ничего пока дома и на работе своей. Поживешь в монастыре и посмотришь на монашескую жизнь наяву, а не на книжную», – пишет он в одном письме[6]. Или в другом письме: «Качественность твоего желания нетрудно проверить. Возьми благословение у священника, которому исповедуешься, и у родителей своих и поезжай на Соловки в качестве трудника. Поработай, присмотрись к себе и к монастырскому укладу жизни»[7].
Такое же мнение мы можем прочитать и в письмах преп. Макария Оптинского: «Родители твои с болезнию сердца пишут ко мне, что ты просила у них дозволения отпустить тебя в монастырь. Похвально твое чувство. Однако ж скоро не спеши, испытай своего сердца чувства, готово ли оно к призванию сему. “Иже хощет по Мне ити, да отвержется себе и возьмет крест свой и по Мне грядет” (Мф.
16: 24 ). Надобно отвергнуть свою волю и разум и покорить другим, могущим тебя вести спасенным путем»[8]. Старцы знали по опыту, что далеко не все желающие смогут понести тяжелый крест монашеской жизни и советовали некоторым с монашеством повременить; и только тогда, когда видели непреклонное желание ищущего и узнавали волю Божию об этом человеке, то, уже не сомневаясь, благословляли на монашество.
Старец Паисий Святогорец рекомендует всем ищущим монашества завести дневник и записывать туда все впечатления от пребывания в разных монастырях, чтобы можно было выбрать лучший: монастырей много, и выбор их достаточно большой, и когда просмотришь записи, то станет видно, где более всего было хорошо, чтобы потом не смущаться, что не туда попал: «Начиная с Божией помощью монашескую жизнь и оставив свою земную родину, будь осторожен, чтобы случайно не увлечься первым же монастырем, который встретится на твоем пути, и сразу же не поступить в него. Прежде всего, узнай, какие монастыри более духовные, войди в общение с духовными старцами и посоветуйся. Затем отметь для себя две-три более духовные обители и поживи в них сначала просто как паломник, записывая свои впечатления от каждой из них. Потом выясни, какая из всех этих обителей имеет лучшие духовные условия, и уже после этого поступай в монастырь»[9].
Ответственность перед вступлением в монашество подчеркивалась всеми святыми отцами и современными духовниками. Так, о. Иоанн говорил: «Выбор должно делать не в парении духа и отдавая себе отчет, к какому кресту протягиваешь руки».
А старец Паисий Святогорец советовал: «Итак, когда придет благословенный час уходить из мира в монастырь, сначала проверь себя, цело ли твое сердце и принадлежит ли оно полностью тебе, или, может быть, кто-то взял частицу твоего сердца себе. Не дерзни, брат, уйти в монастырь, прежде чем не овладеешь своим сердцем полностью, потому что иначе потерпишь неудачу»[10].
Когда святые отцы говорят о «целости сердца», это значит, что они говорят о том, что, идя в монастырь нельзя двоедушничать. Нельзя ставить пред собой иные задачи, кроме покаяния и богоугождения, иначе в духовной жизни человека с раздвоенным сердцем будет полный провал. Ни похвала людская, ни какие-то выгоды, ни неудачи мирской жизни, ни алкоголизм, ни наркомания, ни другая какая страсть – ничто не должно делать монашество палочкой выручалочкой. «Неужели вы думаете, что в монастырь ее влечет черная ряса и ограда монастыря? Нет! Стало быть, есть что-то другое, влекущее ее к себе. Любовь Божия и глас Его, внутренно зовущий: “Возмите иго Мое на себе, иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть!” (Мф. 11: 29–30)»[11]. Кроме любви к Богу и совершенной жизни в Боге иного стимула принимать монашество не должно быть. Святитель Феофан говорит: «Только, идя в монастырь, полагай с сердцем завет: всю душу свою единому Господу предать, все земные желания и надежды отбросивши»[12].
Ошибается тот, кто ищет в монашестве успокоения. Об этом часто предупреждали старцы неразумных искателей иноческого образа: «Вы ищете покоя и утешения и для этой цели собрались идти в монастырь. А я вот напомню завещание печальника земли русской преп. отца нашего Сергия: “Уготовайте души свои не на покой и беспечалие, но на многие скорби и лишения”. А потому уверяю вас: Ваши нынешние трудности, по сравнению с монастырскими, покажутся вам ничтожными»[13]. Амвросий Оптинский часто приговаривал: «Если в миру скорбей воз, то в монастыре их целый обоз»; а его духовный учитель преп. Макарий Оптинский вот как говорил по этому вопросу: «Когда же угодно Господу кого позвать к монашеской жизни и устоять там, то там откроются и брани гораздо более, нежели в мире пребывающим»[14].
Что такое призвание Божие? Святитель Феофан разрешает этот вопрос таким образом: «Если, несмотря на предложения и подходящего жениха, желание не вязать себя замужеством остается в силе преобладающей, то ей надо поступить по указанию апостола и сотворить лучшее сие.
Ее желание явный имеет признак призвания Божия»[15]. Постоянное и преобладающее над другими желание совершенной жизни во Христе, когда в течение долгого времени свободный и независимый человек добровольно и сознательно влечется к такой жизни, когда ему не мило в жизни сей ничего, кроме пребывания со Христом, – это явный признак Божиего призывания. Вот что говорит по этому поводу преп. Макарий Оптинский: «Стремление твое к оставлению мира и вступлению в обитель иноков, конечно, есть призвание Божие, тем паче что оное постоянно в тебе возрастает»[16]. А о. Иоанн (Крестьянкин) добавляет, что желание монашества настолько сильно в человеке, что «при желании монашества помысл о женитьбе не возникает»[17].
Монашество есть и должно рассматриваться как особое церковное призвание. И как особое Божие призвание оно реализуется на протяжении длительного времени – начинается с первой мысли о монастыре и заканчивается последним вздохом подвижника в этой жизни. И момент, когда воля Божия проявляется со всей очевидностью, например в момент пострига и произнесения обетов безбрачной жизни, есть не начало пути, а завершение некоего этапа, в котором призванный к иночеству осознает призвание Божие как свое собственное решение, требующее непременного исполнения[18].
Если же человек колеблется, что ему избрать, и не знает, как определиться, по какому пути ему пойти, то такому необходимо много молиться и искать воли Божией через святых людей и духовников, прося их молитв. Кроме того, есть испытанное средство – многолетний монастырский искус. Только убедившись путем долгого пребывания в монастыре, что решение о монашестве не случайно, не ослабевает от времени и является глубоко осознанной необходимостью, тогда можно просить пострига. Но все равно выбор монашеского пути зависит от самого человека.
Отец Иоанн (Крестьянкин) говорит: «Загляни в себя!.. (Есть ли в самом тебе монашеское устроение? Или только мечты о монашестве и никаких дел.
) Возраст твой таков, что уже пора делать выбор жизненной стези. Но делать это должна ты сама – продуманно и ответственно, да еще с учетом возможностей своих»[19]. Однако опрометью бросаться в монашество никак нельзя, думая: «А! будь, что будет!». Из безрассудного поступка ничего не выйдет. «Выбор должно делать не в парении духа и отдавая себе отчет, к какому кресту протягиваешь руки»[20]. И еще в другом месте о. Иоанн (Крестьянкин) предупреждает, что для монашества надобно созреть: «Повзрослеешь и сама сознательно сделаешь выбор и пойдешь на посильный подвиг, а спасаются и в миру, и в монастыре, но и погибель не дремлет и там и тут»[21].
Кроме того, обязательным условием и святитель Феофан Затворник, и о. Иоанн (Крестьянкин) считают при выборе жизненного пути родительское благословение: «На монашескую и на семейную жизнь благословение родительское надо иметь. Поэтому молись о своих близких, чтобы Господь умудрил их»[22]. И еще: «Родительское благословение созидает дома детей. Таков дар дан родителям от Бога. А потому ни замуж, ни в монастырь идти без благословения мамы Вам нельзя. Но прежде чем брать благословение у нее, надо все хорошо продумать»[23]. А святитель Феофан говорит так: «Родительское благословение надо вымолить, чтобы оно сопутствовало тебе»[24].
Монашество есть образ терпения, смирения и послушания, отсечения своей воли, воздержания и целомудрия, чистоты и святости. И, в общем, монашество есть подражание Христу, Который послушлив быв, смирил Себя даже до смерти, смерти же крестной. Всякий идущий в монашество, обрекает себя на скорби и страдания, за которыми следует радость во Христе. Но некоторые не понимают этого и ищут монашества из других побуждений. «Иногда случается, что некоторые… принимают мантию, даже и добиваются оной из тщеславия и честолюбия, а мантия есть образ смирения, и если без сего последнего ее носим, то она бывает уже не полезным бременем и не благим игом, но сопротивным»[25].
И далее преп. Макарий поясняет: «Одно принятие образа (монашеского) нимало не поможет без дел, приличных оному: самоотвержения, смирения, терпения, любви и прочее. Не одни только правила от нас требуются, а исправление жизни». Посему всякий вступающий в монашество должен помнить: «Желаешь монашества? Оно состоит не в одежде, но в смирении, терпении, любви и прочее. Имей его в сердце твоем, никто от тебя его не отнимет; а будет воля Божия, и оное внешнее получишь»[26].
Учение о внутреннем монашестве можно встретить у многих отцов и подвижников благочестия, которые придавали ему огромное значение, гораздо большее, чем внешнее монашество. Одно лишь внешнее монашество святыми отцами осуждается и обличается. Монах без внутреннего наполнения монашеского духа есть лишь «черная головешка», как говорил преп. Серафим Саровский.
Об оставлении монашества
В письме к одной монахине о. Иоанн (Крестьянкин) совершенно четко и ясно говорит, что «монах, изменивший своим обетам, вменяется в самоубийцу и даже лишается христианского погребения». А в другом письме к некоему о. Максиму указывает: «Монах, и тем более иеромонах, жениться не может. И кем она становится с тобой? Блудницей, жертвой ада. Ты же по канонам, если не прекратишь своих беззаконных отношений и не успеешь покаяться в этих своих деяниях и умрешь, то вменяешься в самоубийцу и лишаешься православного погребения»[27]. И это далеко не единичное мнение о. Иоанна, потому что оно находит подтверждение в Предании[28].
В своем отношении к оставлению монашеского образа святые отцы выражают полное и абсолютное единогласие. Вот мнения древних отцов Иоанна Златоуста и Василия Великого.
Святитель Иоанн Златоуст сравнивает монаха, изменившего своим обетам, с воином из царского войска, который трусливо убегает с поля боя. Такое поведение называется дезертирством и подлежит наказанию[29].
Святитель уподобляет монашество духовному браку, который заключает душа человека с Богом. И делает вывод, что если в обществе человеческом супружеская измена называется прелюбодеянием, то тем более измена Богу. И она должна наказываться строже, так как Бог гораздо выше человеков[30]. И добавляет, что если по закону мирского супружества жена не властна своим телом, но муж, и наоборот, то тем более монах уже не властен своим телом, но Бог[31].
Святитель Василий Великий в отношении монашества приводит такую аналогию. Он говорит, что монах должен соблюдать себя для Бога как священное приношение: «Посему, не дав еще обета строгой жизни, можно желающему, согласно с дозволением и законом, вступать в житейские связи, предаваться брачному союзу. Но кто произнес уже свой обет, тому надобно соблюдать себя для Бога как одно из священных приношений, чтобы тело, посвященное Богу обетом, осквернив опять служением обыкновенной жизни, не подпало суду за святотатство»[32].
Святитель Великий Василий в отношении монашеских обетов рассуждает таким образом. Если человек не произнес еще публичных обетов пред Богом и людьми, то он волен поступать как хочет: или заводить семью, или жить свободным. Вины никакой здесь нет, так как он публично не посвящал себя Богу. Но если человек добровольно произносит обеты и обрекает себя (свое тело и душу) на служение Богу, тут уже возникает ответственность. И не просто уголовная, когда нарушают законы и обязательства общественной жизни, и не просто пред государством, когда попирают его законы, а ответственность более высокая, потому что Бог занимает высшее место.
Святитель Василий приравнивает оставление монашества греху, который сделали Анания и Сапфира: «Будем внимать себе, чтобы, поступая в чем-нибудь недостойно обета, не подпасть одному суду с Ананиею». В самом деле, что же такого сделал Анания и Сапфира, что Господь их так покарал публично и беспощадно? «Анании в начале можно было бы не обещать имения своего Богу.
Но поелику, имея в виду славу человеческую, в обете посвятил уже свое имение Богу, чтобы удивить людей щедростию, а цену утаил, то возбудил на себя такой гнев Господень (служителем же его был Петр), что не обрел даже двери покаяния»[33].
Святитель Василий называет оставивших монашество святотатцами, так как они украли то, что им уже не принадлежит: «Посвятивший себя Богу и потом бежавший к другому роду жизни стал святотатцем, потому что сам себя похитил и присвоил себе Божие приношение»[34].
К сожалению, падения в среде монашествующих встречались всегда, и в этом нет ничего удивительного, ведь «наша брань не против плоти и крови, но против начальств и князей мира сего – духов злобы поднебесной» (Еф. 6: 12). Преподобный Макарий Великий объясняет, почему даже у великих подвижников бывали сокрушительные падения. Искоренить в себе грех есть непосильная задача для человека, утверждает преподобный, потому что если бы это дано было человеку здесь на земле, то не нужно было бы приходить Сыну Божию[35]. Ибо спасает человека не собственное его дело, но только Бог, который может даровать силу.
Чаще всего бывает так, что человек долго подвизался и даже вкусил обильно благодати, но сердце такого человека остается нечисто, а он этого не замечает или не верит сему, потому что не видит и не чувствует глубину коренящихся внутри себя страстей. Поэтому начинает доверять себе как очищенному и совершенному. «Потому и падали падавшие, ибо они не верили, что с благодатью пребывает в них дым греха»[36]. Святой Макарий говорит о тех подвижниках, которые при сильном действии благодати уже начинали думать, что более не подвержены похоти. Вот тут-то и подвергались они сильнейшим нападениям, которых они не ожидали, и в мгновение ока из состояния бесстрастия оказывались на краю погибели. И если бы не милость Божия, то никто бы из них не остался в живых. Незаметно враг начинал всевать помыслы гордыни в сердца подвижников, чтобы, поверив им, лишились они покрова Божия.
Хитрость врага такова, что он на длительное время может отойти от человека, чтобы усыпить его бдительность, но уходит враг не навсегда, а отступает на время, выжидает случая, чтобы напасть и погубить подвижника. Бывали случаи среди монахов, повествует преподобный Макарий, что после многих подвигов и трудов они в продолжение многих лет удостаивались вкусить бесстрастия, но злобный враг внезапно делал такие сильнейшие нападения на них, что приводил последних в ужас[37]. «Посему никто из благоразумных людей не смеет сказать: так как благодать со мною, то я уже свободен от греха. Ибо в одном и том же уме действуют два духа, то есть благодать и похоть». И преподобный Макарий Великий предупреждает: «Человек должен содействовать благодати, иначе она останется бесплодною в нем или совсем удалиться»[38].
Собрание творений святителя Иоанна Златоуста начинается с послания к монаху Феодору, который впал в плотской грех и после сего пришел в отчаяние. Тогда святитель Иоанн пишет ему послание, где увещевает его не отчаиваться, а найти в себе силы восстать и заново начать подвизаться, чтобы разрушить силу диавола. Святитель внушает ему прибегнуть к милосердию Божию, не сомневаясь, что Бог может простить этот грех; напротив, уверяет святой, Бог ждет покаяния от человека и исправления его жизни.
Феодор, к которому относятся предлагаемые увещания, написанные около 369 года по Р.Х., был сверстником и другом святителя Иоанна Златоуста и вместе с ним в юности посвятил себя подвигам отшельнической жизни, но вскоре оставил их для удовольствий мира сего. Святитель Иоанн не жалеет для дела спасения ближнего ни времени, ни усилий. Он в своих увещаниях призывает его к раскаянию изображением гибельности состояния грешников, кратковременности и тщетности настоящих благ, изложением грозных и утешительных истин христианской веры и другими убеждениями, которые подействовали на падшего Феодора так, что он возвратился в общество отшельников и впоследствии был возведен в сан епископа Мопсуэтского.
С помощью Божией святитель Иоанн Златоуст достигает желаемого – спасает душу грешника от вечной погибели.
Это послание можно адресовать всякому монаху, потерпевшему крушение. Описанный святителем случай можно назвать классическим примером падений иночествующих, они случаются и в наше время. Поэтому увещания Иоанна Златоуста адресованы ко всем падшим монахам, и их стоит конспективно здесь привести.
Бог сильнее диавола и силен восстановить падшего, лишь бы тот этого сам восхотел.
В отчаяние ввергает не множество грехов, а нечестие души пред Богом.
Диавол отчаянием и беспечностью накладывает на душу оковы, но душа мужественная и доблественная разбивает эти оковы диавольские и воспаряет к Богу надеждою.
Надежда на Бога – вот священный якорь, спущенный для нас с Неба. За него будем держаться и не унывать и мало-помалу восходить к Богу.
Надежда на Бога – легкое бремя Христово, а отчаяние – тяжелый жернов осельский на шее того, кто поверил неприятелю, которым тот увлекает всех на дно адово.
Смерть душевная вызывает большее сожаление, чем смерть телесная, так как слезами невозможно воскресить тела, сколько бы их ни пролили, но душу возродить всегда возможно, только не будем отчаиваться, не будем отказываться от возвращения на путь покаяния и исправления.
Лукавый всевает помысл отчаяния для того, чтобы падшие не хотели бы уже сопротивляться ему, то есть чтобы сдались и отказались от борьбы с ним, а следовательно, не могли бы низринуть его.
Гнев Божий бесстрастен и делает все по человеколюбию и для исправления, а не со злобой и мщением.
Бог никогда не отвергает истинного раскаяния. Пример Ахава: за одно умиление и сокрушение на одре он был помилован Богом: «Сего ради не наведу зла во днех его за то, что он плакал пред лицом Моим» (3 Пар. 21: 29). Затем указывает на пример нечестивого царя Манассии, который также покаялся пред Богом и был прощен.
Покаяние ценится не по продолжительности времени, а по душевному расположению. Пример тому – Ниневия и благоразумный разбойник.
Тяжко не само падение, а то состояние, чтобы падши лежать и не вставать. И если так настроим свою совесть на покаяние, что возненавидим прежде порочную свою жизнь и изберем противоположный путь с такою силой, какой хочет Господь, то от времени ничего не потеряем.
Помыслы отчаяния прикрывают слабость воли кающегося.
Имея такие примеры, как покаяние блудного сына, не станем коснеть в пороках и откладывать обращение, но скажем и мы: «Иду ко Отцу моему», – и приблизимся к Богу.
Господь создал нас быть участниками вечных благ, а геенна огненная приготовлена не для грешников, а для диавола и ангелов его.
Святитель рассказывает Феодору об известном ему монахе Фениксе, сыне некоего Урвана, который в юности избрал подвижническое житие, но потом пал и вернулся к жизни в миру со всеми его пороками и страстями. И как молитвами и стараниями святых подвижников-монахов он покаялся и стал еще более ревностным иноком. Далее приводит пример Иоанна Богослова, как тот возвратил к покаянию своего ученика, ставшего разбойником. И пример апостола Павла, принявшего Онисима в свои объятия через покаяние.
Корнем и матерью отчаяния святитель Иоанн Златоуст называет беспечность: «Кто не предается беспечности, тот не впадает в отчаяние». И в конце увещевает Феодора: «Обо всем этом размыслив, стряхни с себя пыль, встань с земли, и ты будешь страшен противнику. Он поверг тебя, думая, что ты уже не встанешь, а когда увидит тебя с поднятыми на него руками, то, пораженный неожиданностью, потеряет охоту опять бороться с тобой, а ты сам будешь впредь безопаснее от получения подобной раны. Только не отчаивайся, не падай духом, это я не перестану повторять тебе при всякой беседе, где бы тебя ни увидел и через других»[39].
Беседа с архимандритом Адрианом (Кирсановым) о монашестве
В удобное для батюшки время я пришел к о.
Адриану и задал ему несколько вопросов, касающихся монашеской жизни.
– Батюшка, скажите, пожалуйста, сколько вы человек сами постригли?
– Я постриг 30 человек, в большинстве своем это были женщины за 40 лет, которые хотели принять постриг и вступить в монашество, но поскольку раньше монастырей было очень мало, то постригать приходилось мне, а жить они оставались в миру. Но я оставался их духовником.
– А как осуществлялся такой постриг?
– Конечно, сначала они обращались в письменной форме к правящему архиерею с прошением, где указывали обстоятельства своей жизни и почему хотят вступить в монашество, и упоминали, кто является их духовником, потому что требовалось согласие духовника. Иногда ко мне присылали этих женщин с просьбой постричь. Так, даже Святейший Патриарх Пимен, помнится, ко мне прислал трех женщин для пострига. Потом они уехали. А многие оставались жить при Псково-Печерском монастыре, и здесь осуществлялось их духовное руководство. Последней из тех, кого я постриг, была монахиня Наталия.
– Кто-нибудь из этих монахинь возвращался затем в мир?
– Нет, таких случаев ни разу не было.
– А из ваших духовных чад – монахов кто-нибудь уходил в мир?
– Да такой был один иеромонах N: он ушел и женился. А монаха D выгнали за плохое поведение, но он не женился. Ныне он уже убиенный… Да еще раньше ушел монах Р., но он почему-то не пишет и не приезжает; говорят, что его где-то рукоположили и он теперь служит где-то на приходе. Были, конечно, и другие случаи, но не с моими духовными детьми.
– Батюшка, что бы вы хотели сказать тем монахам, которые ушли в мир?
– Монаху нельзя жить в миру, потому что там правит балом князь мира сего – диавол, который хочет всеми силами погубить монаха. Такому монаху обязательно надо возвращаться в монастырь для покаяния, тогда он может еще спастись; если же он останется в миру, да еще будет и женатым, то может погибнуть. Потому что монах, ушедший в мир, называется самоубийцей и приравнивается к самоубийце. Такому не будет уже оправдания. И поэтому над ним даже не совершается отпевание.
– Что бы вы сказали тем, кто только вступает на эту трудную стезю – монашество?
– Как мне ответил в письме архимандрит Софроний (Сахаров), когда я его спрашивал об уходе из монастыря. Он мне сказал вот что: «Нет, дорогой отец Адриан, с креста не сходят, с креста снимают, поэтому терпи до конца».
Православное женское монашество в советское время
Православное женское монашество в советское время
Кириченко О.В. Православное женское монашество в советское время // Вопросы истории. 2011. № 1. С. 101-114
В начале XX в. женское монашество представляло собой внушительную силу. К 1914 г. в стране насчитывалось 475 женских монастырей, в которых проживали 17 283 монахини и 56 016 послушниц [1]. Столь сильное преобладание послушниц над монахинями можно объяснить тем, что монастыри продолжали привлекать женщин, а обители быстро росли и развивались. Этот процесс носил всесословный характер. Более того, во вновь возникающие монастыри активно пошли выходцы из простонародья, главным образом крестьянки, при активном организационном и финансовом участии дворянок и купеческих дочерей. Увеличение числа неуказных послушниц [2] в женских обителях фиксируется в послереформенное время, но особенно с начала XX века.
В сельских монастырях этот рост был не таким значительным, как в городах. Например, в Дивеевском Троицком монастыре после прославления Серафима Саровского численность насельниц увеличилась за короткое время с тысячи до двух тысяч человек за счет неуказных послушниц [3].
После февральского декрета 1918 г., отделившего церковь от государства, для монастырей началась новая эпоха: повсеместное закрытие мужских монастырей под предлогом использования монастырских помещений. В то же время женские монастыри на этом этапе практически не закрывались, а лишь перепрофилировались по инициативе самих монахинь в трудовые общины.
Причина разницы судеб мужских и женских обителей состоит, на наш взгляд, в том, что мужские монастыри еще до революции обезлюдели. Многолюдные Троице-Сергиева и Киево-Печерская лавры, Задонский Рождества Богородицы или Благовещенский в Воронеже монастыри были скорее исключением из правил. Правилом же было резкое уменьшение численности монахов-мужчин даже в общежительных обителях [4]. Вот почему большевики смогли достаточно быстро и легко решить проблему с выселением мужского монашества. В женских же обителях (даже в небольших и отдаленных сельских) насельниц было несравнимо больше, и круг их обязанностей был другой. Они обрабатывали землю, трудились в рукодельных мастерских, в каждом монастыре имели школу для местного населения, больницу, богадельню. Женский монастырь тогда представлял собой большой «кипящий жизнью и трудовой деятельностью улей». Почти все женские монастыри получили шанс продлить свою жизнь еще на некоторое время. Они в массе своей были перепрофилированы в трудовые общины, кооперативы и даже коммуны. Причем, как выясняли бесконечно проверяющие их инспекторы, это были образцовые трудовые организмы, однако, по их мнению, социально неблагонадежные. Например, возглавлявшая Зосимову Одигитриевскую пустынь купеческая дочь А. Лепешкина постоянно получала не только новые нормы, но и поощрения. Артель «более других выделялась своей производительностью в смысле увеличения посевной площади» [5].
Однако увеличение посевной площади было не от хорошей жизни. Постоянно растущие налоги заставляли увеличивать и объемы производства. Например, в другой сельской общине — Лысогорской Успенской в Воронежской области Новохоперского района — общинницы вынуждены были свернуть всю прежнюю деятельность и работать на выживание: до 1928 г. они продолжали выращивать только зерно, служившее и пропитанием, и обменным фондом, и средством уплаты большого налога. Из 600 пудов, собранных в 1927 г., 390 пудов забрало государство, 120 осталось на посев и только 100 пудов — на собственные нужды [6].
Сестры специально отменили общую трапезу, распределяя зерно каждой отдельно. Большинство существовало на выручку от рукоделия и подаяния. Когда Новохоперским РЦИКом было принято решение о закрытии общины, насельницам разрешили взять с собой только личные вещи. Монахиням вменялось в вину то, что они фактически сохранили монашеский образ жизни. Эти претензии стали нарастать к концу 1920-х гг., когда началась активная политическая кампания по созданию колхозов. В этот период женское монашество попало под категорию «сельских эскплуататоров». Началось повсеместное закрытие женских общин и артелей, а фактически всех монастырей на местах.
Лысогорский монастырь, основанный местными крестьянами с. Троицкий Юрт, был закрыт в 1928 году. На тот момент он насчитывал 148 человек [7]. До революции монастырь только успел отстроиться: в нем были два величественных храма, красивая кирпичная ограда с башнями и воротами, в самом монастыре — 28 кирпичных домов, в основном предназначенных для келий. В одном из зданий помещались богадельня и рукодельная мастерская. Было и обширное хозяйство со скотным двором, хлебными и овощными полями, которые обрабатывали сами насельницы, плодовый сад, искусно проведенный водопровод, по которому вода поднималась снизу, из-под горы.
Судьба монастырских построек, церквей и строений драматична. Церкви разобрали на материал «для школьного и агроветеринарного строительства», а также избы-читальни [8]. Часть растащили местные жители на свои нужды, чему не препятствовала местная власть. Сегодня на месте монастыря находятся только поросшие бурьянном рвы и следы вырубленных садов. После закрытия Лысогорского монастыря большая часть монахинь перебралась в разные уезды Воронежской, Липецкой и Волгоградской областей, часть прибыла в Борисоглебск Воронежской области. В Борисоглебске монахини, как и в монастыре, продолжали жить, покупая дом на троих. Другой сельский монастырь в Воронежской обл., судьбу которого удалось проследить и по судьбам монахинь и по архивным документам, — Казанский в с.
Таволжанка. На момент закрытия община насчитывала 151 насельницу, в основном среднего и пожилого возраста. Монастырь был основан в 1880-е гг. в бывшем помещичьем имении. Обитель имела 400 десятин земли и участок леса возле села Таволжанка. И хотя в монастыре жили и трудились крестьянки, но при закрытии обители власти назвали игуменью Марию (Соловьеву) «помещицей». В акте отмечалось: «Секретарь настоятельницы Сомова — дочь Петербургского жандарма-чиновника. Также в управлении состоят две дочери бывшего торговца из Борисоглебска Макашенцева и дочь врача из Борисоглебска Масловского, и др.». Большевики обвиняли монахинь в том, что в годы гражданской войны, когда Новохоперск был занят белогвардейцами, монастырь встречал их с иконами и давал приют в своих стенах [9].
В советские годы, когда монастырь стал трудовой общиной, формально управление перешло к совету из пяти человек, который ведал хозяйственной и бытовой сторонами жизни. Чтобы как-то объяснить необходимость закрытия общины, составитель акта в своем описании пытался представить ее как организм, где есть социальное расслоение, эксплуататоры и эксплуатируемые, где процветает безнравственность и вражда друг к другу.
В 1927 г. судьба таволжанской трудовой артели была решена. 27 декабря президиум Воронежского губисполкома вынес постановление о ее ликвидации, «ввиду того, что 1. В женской таволжанской общине совершенно не применяется трудовой строй; 2. В общине сохранены все бывшие монастырские устои и порядки». Подпись «П. Дьяконов» [10]. Представители советской власти приехали объявлять о закрытии монастыря на Пасху: «В две недели очистить монастырь». В записке уполномоченного К.А. Пугачева от 29 января 1929 г. о ликвидации Таволжанского монастыря упоминается «таволжанский священник, бывший афонский монах, поднявший крестьян на восстание, когда мы описывали церковное имущество». «Восстание» заключалось в том, что священник дал набат, когда обнаружил, что какие-то люди тайно открыли церковь, закрылись в ней и начали упаковывать церковные святыни и имущество.
Игуменье удалось до разграбления монастыря вывезти оттуда часть ценностей: «39 мест запакованных в ящики церковного имущества и ценностей отправлено в Бутурлиново» [11]. Дальнейшая их судьба неизвестна. Церковные вещи было рекомендовано частично передать в ближайшие приходы (иконы, хоругви), а другие «реализовать на месте» (столы, сундуки, ящики).
Власти хотели использовать Таволжанский монастырь под устройство детской колонии, поместив поначалу туда детей из детских домов Новохоперска. Рассуждали при этом так: «дети сблизятся здесь с крестьянской массой» и будут воспитываться в естественных условиях. Тем более, что из-за их переселения в Новохоперске освободится несколько зданий [12]. Но перевоспитания не произошло, и монастырь разрушили, отдав после вывоза всего необходимого на разграбление местному населению.
От Таволжанской Казанской обители также не осталось камня на камне. Борисоглебская монахиня Сергия (Чернышева) сохранила в памяти рассказ одной из насельниц Таволжанского монастыря, Таисии, о периоде рассеяния монахинь после полного закрытия обители. «У нас здесь (в Борисоглебске) жила инокиня Таисия, мы звали ее послушница Таисия, она была из Таволжанского монастыря, покинула обитель молодой послушницей. Она много раз рассказывала мне, как они тайно несли с собой, когда покидали стены родной обители, чудотворный образ Матери Божией «Отрада и Утешение» — икону афонского письма. Икону вынесли тайно ночью шесть человек и, пряча ее, пошли по полям, в сторону Карачана. Пересекали деревни Васильевку и другие, менялись друг с другом, ночевали по оврагам. Икона была одной из главных святынь монастыря, перед ней постоянно совершались молебны, и было много исцелений. Со многих мест, из разных губерний приходили сюда люди поклониться чудотворному образу и попросить Матерь Божию о помощи. От иконы получил исцеление слепой парень. Более 50-ти таволжанских сестер расселились в Карачане — в Верхнем, Сред
нем и Нижнем, поближе к церкви. Основная часть матушек были Карачанские жительницы.
У монахини Марии отец был старостой в Карачанском храме, и ей пришлось видеть потом, когда храм закрывали, убийство своего отца Захарии. Храм во имя Архистратига Михаила. Старосту на глазах людей и родной дочери расстреляли у самого алтаря. Стреляли много раз и не могли убить. Дочь очень плакала и сокрушалась. Вместе со всеми приехала и пожилая схиигуменья Аполлинария. Икону поставили в одну из келий и, несмотря на то, что святыню скрывали, люди знали о святыне, и сюда много приезжало монахинь из других мест помолиться перед образом» [13].
Судьбы многих сельских женских монастырей очень похожи. В большинстве из них были устроены или детские дома, или колонии, или тюрьмы, и уже в конце 1930 г. основная часть (судя по сельским монастырям центрального Черноземья) была физически уничтожена [14]. Именно женское монашество активно привлекалось в 1920-е гг. к ответственности в связи с различными, так называемыми, «монархическими заговорами»: это и обнаруженные у них портреты царя Николая II, и поддерживание в народе слухов, что царь с семьей жив [15], и активная помощь Белой Армии. За 1922—1923 гг. было уничтожено 3447 монахинь [16].
Расселение монахинь по городам и большей частью по селам значительно укрепило на местах церковную жизнь, а в 1930-е гг. (до периода самой значительной волны репрессий 1937 г.) помогло в противостоянии обновленчеству, к тому времени значительно укрепившемуся на уровне приходских сельских храмов. Большинство обновленческих храмов находилось в селах. В Воронежском Областном архиве в фонде № 256 мы нашли несколько уникальных дел с обновленческими отчетами за 1922—1936 гг. и материалы по антиобновленческой деятельности Православной Церкви (в основном, это письма православных архиереев). Отчеты обновленческих архиереев и благочинных Воронежской митрополии содержат характеристику церковной жизни «староцерковников», как именовали обновленцы своих врагов «тихоновцев» (также «сергианцев»), и ВЦС [17]. Отчеты показывают, что воронежская обновленческая митрополия в лице Воронежского «митрополита» очень обстоятельно собирала сведения о состоянии религиозной жизни приходов и объединений всех направлений. Сюда же входили характеристики на духовно и идеологически активных лиц, которые мешали обновленцам, и, по их логике, советской власти. Сведения поступали от архиереев шести епархий (Воронежской, Борисоглебской, Острогожской, Россошанской, Мичуринской, Елецкой) и нескольких благочиний и направлялись потом в Москву, попадая, как можно предположить, через ВЦУ в органы государственной безопасности. Такое предположение не лишено оснований, так как эти сведения были использованы при репрессиях 1937— 1938 гг. на местах.
Просмотренные документы позволили по-новому увидетц расстановку духовных сил в обширном регионе — ныне это территория трех областей Черноземья: Воронежской, Липецкой и Тамбовской — в один из самых страшных периодов репрессий — в 1930-е годы. Православные архиереи и священники в это время были ограничены в возможностях вести полноценную документацию, потому что документы могли в любую минуту послужить обвинительным и наводящим материалом для карательных органов. Скудость церковных архивных документов лишь в какой-то мере компенсируется следственными материалами того времени, хотя это источники с ограниченной информацией и нередко тенденциозные. Церковная мемуарная литература захватывает в большинстве своем время, начиная с 1940-х гг., а 1920-е и 1930-е гг. в них представлены кратко и фрагментарно.
В Борисоглебской обновленческой епархии к середине 1930-х гг. насчитывалось 22 прихода, в основном сосредоточенных в селах, так как сам Ворисоглебск находился почти целиком под влиянием «тихоновского» духовенства. Обновленцам в городе принадлежал один кладбищенский деревянный храм, но и там священники-тихоновцы и их помощники миряне не оставляли их в покое; верующим в городе разъяснялось, что отпевание покойных обновленцами не считается действительным. Тихоновскому духовенству принадлежало три храма, но «все три каменные и благоустроенные». «Архиепископ» Борисоглебский Александр в своем отчете указывает: «Монашествующих, именно женщин, в разных приходах много. Почти все они Тихоновского направления». «Паства заражена тихоновщиной и сектантством. Гнездом этой заразы является город Борисоглебск». В Казанском храме служил «целый собор протоиереев (кажется, 6) при участии протодьякона, дьяконов и хора певчих. Почти то же — в других их церквах. А у нас, — жалуется «архиепископ» Александр, — нет ни хора, ни дьякона. Поэтому неудивительно, что богомольцев в тех церквах бывает значительно больше» [18].
В Борисоглебске у тихоновцев сохранилось три староцерковных храма: два в городе и один на окраине. Вместе со священниками и мирянами Борисоглебска церковную позицию перед лицом народа активно отстаивали и монахини из закрытых монастырей. В отчете отмечается: «Немалое зло обновленцам приносят и монашки, в большом количестве сгруппировавшиеся в городе из ближайших монастырей, теперь ликвидированных. Монашки ведут сильную агитацию против обновленцев, главным образом, когда они бывают в домах верующих для чтения Псалтири по покойникам. Так, например, в тех домах, где побывала монашка Анисья Маслова, после ее посещения перестали принимать обновленческого священника» [19]. Монахини разъясняли верующим, что обновленцы находятся под анафемой, а их таинства недействительны.
В обновленческом отчете оценивается и ситуация в сельских приходах «Борисоглебской епархии». В отчете отмечается, что большая часть приходов принадлежит «тихоновскому», а именно «сергианскому», духовенству [20], при этом здесь 22 обновленческих прихода. Не приводя никаких фактов, но, руководствуясь выводами двух своих благочинных, обновленческий архиерей пишет: «Тихоновщина, хотя и не во всех (сельских приходах) существует, но там она настолько потеряла силу, обаяние и значение, что наш благочинный протоиерей Барбарин из Коленовского района пишет, что «со староцерковничеством [21] здесь покончено»». «»Тихоновским священникам» активно помогают чернички. В отдельных случаях они действуют как партизаны в тылу врага, помогают обновленцам проводить службы (поют в хоре, но не целуют Евангелие, не причащаются здесь), чтобы иметь возможность вести среди прихожан разъяснительную работу, постоянно разоблачая обновленчество перед народом». В том же отчете говорится: «В Тихоновском селе Калмыке, смежном с нашим (селом) Никандровкой имеются чернички, которые занимаются активной антиобновленческой работой. Чернички приходят в церковь с. Никандровки, поют, читают на клиросе, но к кресту и Евангелию не подходят. После службы они ходили по домам верующих и убеждали последних выгнать священника из прихода, т.к. он коммунист, безблагодатный. И когда начинает службу, то говорит: «Не благословен Бог наш, а благословен Бог я», то есть называет себя Богом. Руководительницей является известная черничка Александра». Суммируя в конце отчета свои выводы, Борисоглебский архиерей, пишет: «Главное зло епархии — городское тихоновское духовенство и монашки» [22].
Кроме черничек в число церковного антиобновленческого приходского актива нередко входили певчие, старосты, грамотные верующие. Вот как описывает обновленческий священник из Благовещенской церкви с. Кантемировки подобную ситуацию в своей жалобе епархиальному «архиерею»: «Гавриил Михайлович Лемент — сергианец, непримиримый к обновленцам, вершит в приходе дела, все держит в руках. Он ведает приглашением священника на приход. Когда я приехал в Кантемировку 10—15 апреля, чтобы присоединить церковь к обновленцам, он не пустил меня и назвал «стриженной куклой», и сказал, что он — за «староапостольскую церковь». Он — упорный единоличник и говорит: «Тихоновцы — это единоличники, а обновленцы — это колхозники». Это он отстоял в храме колокола, а везде в округе сняли, отстоял храм от закрытия, сохранил церковные ценности, стал приглашать на службу «староцерковных» монахов-тихоновцев» [23]. Отмечено и то, что вместе с ним действуют в селе против обновленцев несколько церковных женщин.
К числу сложных вопросов относится вопрос о размежевании оппозиционных обновленчеству сил в селах. Монахини, чернички и священники, видевшие в обновленчестве угрозу Церкви, не были едины в своем противостоянии обновленцам. От Церкви постоянно откалывалась то одна, то другая группа. В Воронежском регионе активно действовали аморфные объединения верующих катакомбной церкви — истинно православных христиан (ИПХ), тогда еще без ясной сектантской направленности. Чернички в селах в большей степени, чем монахини, были дезориентированы в этой пестроте направлений церковной мысли и церковных движений. Часть их была на стороне «сергианских» священников, часть — на стороне ВЦС, другие вставали на сторону разных мятежных архиереев, например, епископа Алексия Буя. «Где староцерковный приход, — пишет россошанский «архиерей», — там везде много монашек и черничек. И у сергианцев и у ВЦС» [24]. Там, где отсутствовала монашеская среда для черничек, они склонны были принимать крайние решения: уходить в церковное подполье, вести тайную церковную жизнь, вступая в оппозицию официальной церковной и государственной власти.
Текст статьи в формате djvu размещен здесь.
WOMENATION Из истории женского безбрачия: монашество на Руси
Женское монашество как возможность безбрачия в условиях традиционной культуры. Особенности истории женских монастырских общин.
Первым известным женским монастырем в Киевской Руси был Николаевский (в честь Святителя Николая, память которого празднуется 19 декабря) женский монастырь в Киеве, на могиле Аскольда. О нем сохранилось только одно упоминание: в житии Феодосия Печерского — одного из основателей Киево-Печерского монастыря — говорится, что его мать постриглась в монастыре при церкви святого Николая. Первое летописное упоминание о женском монастыре относится к 1089 году и связано с Андреевским монастырем, основанным сыном Ярослава Мудрого Всеволодом для его дочери Анны.
— Верно ли утверждение, что до Синодального периода женских монастырей было значительно меньше, чем мужских?
— Несмотря на явный количественный рост женских монастырей в Синодальный период, даже в 1914 году их было все равно несколько меньше: мужских — 550, женских — 475. В средневековой Руси и в XVIII веке численность женских монастырей колебалась от 13% (от общей численности монастырей) до 23%. В XVIII веке женских было 23% от всех монастырей.
— Чем это было обусловлено?
— Трудно сказать. Возможно тем, что женские монастыри в этот период основывались, в основном, и в городах, которых было не так много, в отличие от XIX века, когда женские обители стали основываться повсюду. Стоит отметить, что женские монастыри всегда были более многонаселенными, чем мужские, в результате чего, несмотря на видимую диспропорцию, монахинь оказывалось ненамного меньше, чем монахов. Можно также утверждать, что мужские монастыри в большей степени поддерживались государством.
Хотелось бы еще отметить такой факт: широко распространено мнение, будто мужчина уходит в монастырь, когда у него духовные искания. Если же в монастырь собирается женщина, так это потому что ей некуда деваться или у нее трагическая любовь, и будто женские монастыри населены в основном несчастными вдовами и неудачницами. Но, если посмотреть на те объемы строительства, которые были в женских монастырях: многочисленные храмы, каменные кельи, ограды, хозяйственные постройки, удивляет, как эти «убогие» несчастные женщины, проводящие много часов за молитвой и работой, обеспечивающей их содержание, могли таким образом экономически организовать жизнь в монастыре, чтобы развернуть подобные строительства.
— Было ли на этот счет какое-либо законодательство?
— В XVIII веке попасть в монастырь было крайне трудно. Существовали целые (довольно продолжительные) отрезки времени, когда пострижение без указа Синода было вообще запрещено. В архивах можно найти прошения женщин, в том числе из крестьянок, написанные на имя императора или императрицы, с просьбой разрешить им постричься в монастырь.
Существовала и разница в возрасте пострижения для мужчин и женщин. Возраст пострижения мужчин — 30 лет. А вдовствующие попы, дьяконы или лица с богословским образованием могли быть пострижены в более раннем возрасте и без «предварительного искуса».
Для женщин по Духовному регламенту возраст пострижения был 50-60 лет. Только в 1832 году возраст снизился до 40 лет. В XIX веке монах в 60 лет мог уходить на покой и вообще ничем больше в монастыре не заниматься, а женщинам в этом возрасте только разрешалось становиться инокинями. Стоит отметить, что для женщин существовали и более строгие правила выхода из монастыря.
В результате секуляризационной реформы Екатерины II в 1764 году, когда у монастырей были отобраны земли, огромное количество монастырей, в основном женских, было упразднено, а оставшиеся были распределены по классам. В зависимости от класса монастыря изменялся размер жалованья монахам, выплачиваемого из государственной казны.
Обратимся к статистике: первоклассных монастырей мужских было 15, а женских — только 4, второклассных мужских — 41, женских — 18, третьеклассных — соответственно 100 и 45. При этом заштатных монастырей мужских было 161, а женских не было вообще. (По-видимому власти сочли, что без государственной поддержки женские монастыри существовать не смогут). Жалованье, выдававшееся мужским и женским монастырям одного и того же класса, также существенно различалось.
В результате упразднения монастырей огромное количество монашествующих женщин, особенно белиц и послушниц, в буквальном смысле оказалось без крыши над головой. В результате, ответной реакцией женщин с религиозным сознанием и ищущих духовной жизни на существующее законодательство и реформу 1764 года стала организация так называемых религиозных общин.
Белицы и послушницы оставались жить в упраздненных монастырях, при приходских церквях, организовывая богадельни и странноприимные дома, призревая сирот, для многих становясь духовными руководительницами. И продолжали жить по монастырскому уставу.
Кстати, пострижение было и в общинах, но оно было тайным. Вообще тайное пострижение было распространено среди женщин и в Синодальный период, и в советское время. Постепенно они завоевывали симпатии местного населения, и им начинали помогать. Количество таких женских общежитий росло с каждым годом, и они привлекали все большее количество молодых девушек и женщин.
Например, в женском общежитии, организованном в упраздненном Арзамасском Алексеевском монастыре, к 1842 году насчитывалось более 500 женщин. Так что, видя их общественный авторитет, государственная власть была вынуждена юридически признать их существование. Первая такая община была признана при Екатерине II, которая категорически не хотела восстанавливать монастыри, но по просьбе жителей города Малоги разрешило существование женского общежития на месте упраздненного монастыря. В результате по принципу «пускай живут, но только не постригаются» организовалось огромное количество общин. По сути, это были те же самые монастыри, но только без пострижения.
Собственно количественный рост монашествующих женщин и послушниц во второй половине XIX — начале XX века во многом произошел благодаря существованию таких общин. Если в 1840 году монахов и послушников было соответственно — 5122 и 3259, монахинь и послушниц — 2287 и 4583, то в 1914 году — монахов и послушников — 11845 и 9485, а монахинь и послушниц — 17283 и 56016.
До правового признания общины иногда существовали под видом богадельни. Но что могла представлять из себя так называемая богадельня? В Зеленогородской богадельне Нижегородской епархии было 45 человек, из них только 8 вдов, а остальные — молодые девушки и женщины, существовавшие за счет сельской работы, рукоделья и чтения Псалтири над умершими.
Но не все общины доживали до того момента, когда их официально признавали. Любой монастырь или общину до 1881 года можно было организовать только с высочайшего разрешения императора. Так, в Симбирской губернии существовала община, состоявшая в основном из молодых женщин и девушек-крестьянок, не принимавшая подаяний и содержавшаяся исключительно за счет собственного труда. При этом в общине было организовано обучение грамоте, проходившим мимо по этапу заключенным они передавали хлеб и белье, бесплатно прислуживали в местной приходской церкви, принимали приходивших богомольцев. Однако в 1830 году община была упразднена местной властью под официальным предлогом эпидемии холеры, на самом же деле стали поступать жалобы от помещиков, что девушки не хотят, отказываются выходить замуж, из-за чего у них в имениях сплошной убыток.
Все это говорит о том, что существующее общепринятое мнение, будто женщинам некуда было деваться, абсолютно не соответствует действительности. Более того, если проследить различные жизнеописания отдельных монахинь, их дневники, переписку, становится очевидным, что женщины шли в монастырь, зачастую преодолевая сопротивление родственников и родителей и отказываясь от «выгодных предложений» выйти замуж. Это была действительно духовная потребность. Хотя, конечно, были и случаи поступления в монастыри в силу личной трагедии. Не секрет, что многие обращаются к духовной жизни, лишь пережив какую-либо личную трагедию или тяжелую утрату.
Существовали и социальные причины. Можно отметить, что рост женских общин и монастырей происходит в 60-е годы, т.е. когда отменили крепостное право и большой поток крестьянок хлынул в общины и монастыри. Поскольку уход в монастырь повышал их социальный статус и давал возможность получить образование. Но в любом случае уход женщины в монастырь мотивируется в первую очередь ее духовной потребностью.
— Есть такие данные, кого больше уходило в монастыри — аристократок или простолюдинок?
— Социальный состав менялся во времени. Если говорить о периоде Средневековья, когда преобладали городские женские монастыри, туда шли из самых разных слоев — из мещанской, купеческой, духовной, дворянской. Были и монахини из крестьянок. Более того, существовали монастыри, скажем так, аристократические, такие как Московские Новодевичий и Вознесенский. Вознесенский монастырь был устроен еще в XIV веке великой княгиней Евдокией — вдовой Дмитрия Донского. Туда традиционно постригались женщины из дворянских семей. Хотя, несомненно, туда попадали и женщины из других социальных слоев, выполнявших послушания, на которые женщины из знатных фамилий оказывались неспособны.
Социальные различия между монастырями сохранялись и в XVIII веке. Более того, иногда эти социальные различия поддерживались государственной властью. Так, Петр I решил приспособить монастыри «для общественной пользы» и выписал специально прядильщиц из Брабандии с тем, чтобы они были посланы в монастыри обучать прядению монахинь. И в указе было сказано, что монахини из «знатных и честных фамилий» должны заниматься вышиванием и «низанием жемчугов», остальные же, более простые, монахини должны прясть. Впрочем, если монахиня происхождением из знатной семьи не умеет вышивать или низать жемчуг, она училась прясть.
— Существовала ли разница в законодательстве мужских и женских монастырей?
— Как я уже говорила, законодательство в отношении мужских и женских монастырей различалось. Однако со второй половины XIX века жалованье, которое получали штатные монастыри из государственной казны, стало составлять небольшую часть доходов, и монастыри должны были существовать за счет собственных средств.
Имущественные права мужских и женских монастырей в XIX веке были одинаковыми, поэтому женские монастыри и общины наравне с мужскими развернули не только трудовую, но, если можно так сказать, и широкую предпринимательскую деятельность, не только обеспечивая себя, но и ведя благотворительную деятельность.
Кстати, благотворительность женских монастырей и общин — одна из самых ярких отличительных их особенностей, которая также, отчасти, была связана с государственным законодательством. В 1870 году выходит Указ, по которому женский монастырь или женскую общину можно основать только в том случае, если при нем будет существовать какое-нибудь благотворительное учреждение — школа, училище, больница, аптека.
— Чем это было обусловлено?
— Такое отношение к женским монастырям было заложено еще Петром. В свое время Петром I было издано так называемое «Объявление», по которому исторически монастыри выполняли две функции.
Первая функция — «ради церковной нужды» — все иерархи Русской Православной Церкви традиционно монашествующие, что, с его точки зрения, оправдывало существование мужских монастырей. Понятно, что женские монастыри к этой категории не относились.
Вторая функция — духовная. Однако самодержец считал, что под предлогом духовной жизни монахи в действительности ведут праздный образ жизни, а посему объявляет им «определение» «служить нищим, престарелым и младенцем».
Поэтому именно женские монастыри были ориентированы на благотворительность, которая, впрочем, всегда была им свойственна. Самая первая школа для девочек, известная на Руси, была организована в вышеупомянутом Андреевском монастыре в XI веке. Хотя монастыри занимались благотворительностью в разной степени, в зависимости от традиций монастыря и его обеспеченности.
В основном благотворительность в широких масштабах была свойственна монастырям, основанным представительницами великокняжеской семьи — Киевскому Покровскому монастырю, основанному Александрой Петровной — правнучкой Павла I, знаменитой Марфо-Мариинской Обители милосердия Елизаветы Федоровны и др., а также тем монастырям миссионерским, которые поддерживались императором и его семьей. Такими были православные женские монастыри на территории Польши: Леснинский, Вировский. При монастырях организовывались школы и для мальчиков, и для девочек, больница для приходящих больных, приют, различные мастерские. Кроме того, сестры занимались огородничеством, пчеловодством и, как бы сейчас назвали, садовыми проектами.
Но большая часть монастырей просто не имела финансовой возможности вести благотворительную деятельность в таких широких масштабах. Поэтому, как минимум, в монастыре устраивалась богадельня. И неоценимой оказывалась духовная роль женского монастыря.
Женщины-монахини отличались фантастическим трудолюбием. В своих монастырях практически полностью все делали сами монахини и послушницы. В послужных списках монахинь одного из монастырей Пензенской губернии была даже монахиня-кузнец. Известно, что Серафим Саровский, духовно окормлявший Дивеевский монастырь, запрещал членам общины собирать милостыню. Если только кто решится что-то пожертвовать, тогда можно к этому человеку прийти.
Вообще монастыри по своему внутреннему устройству отличались друг от друга. Ведь недаром же существовала поговорка «в чужой монастырь со своим уставом не ходят». В каждом монастыре были свои духовные традиции, зависящие от основателя монастыря. Были разные типы монастырей — общежительные и особножительные. Штатному монастырю было труднее наладить общежительную жизнь, более соответствующую монастырским аскетическим традициям.
Кстати, некоторые из женских общин не стремились быть монастырями. Скажем, против того, чтобы община стала монастырем, была настоятельница Алексеевской Арзамасской общины, считая, что штатность, когда каждый член монастыря получает государственное жалованье, противоречит духовным традициям монастырской жизни.
Код для вставки на сайт или в блог:
Скачать эту статью в формате doc
За завесой: рост женского монашества и двойного дома
За завесой: рост женского монашества и двойного дома
Сара Луиза Грир
Магистр истории, Университет Окленда (2012)
Abstract
Женское монашество занимало невероятно важное положение в мире раннесредневековой Франции. Монастыри и женщины, живущие в них, были ключевыми фигурами в политической, социальной, культурной и религиозной истории франкских королевств.Современные источники, от светских историй до жизней святых и монашеских правил, наполнены именами монастырей и монахинь и признают их важную роль во франкском мире. Тем не менее, в современной историографии раннесредневековые монахини оказались на обочине. Считаемое историками менее важным, чем мужское монашество, или примером женоненавистничества в мире Каролингов, женское монашество не получило должного внимания со стороны ученых. Действительно, отсутствует информация по некоторым из самых фундаментальных вопросов по этой теме.Почему монашество становилось все более привлекательным в шестом-девятом веках? Что переживали женщины в монастырях? Как общины монахинь взаимодействовали с миром за их стенами? Что мы можем узнать из монашеских постановлений о восприятии женщин и религиозной жизни?
Эта диссертация посвящена этим вопросам, среди прочего, чтобы раскрыть сложность и разнообразие франкского женского монашества. Гибкость женщин раннего средневековья в приспособлении монашеской жизни к своим нуждам и требованиям заложила основу женского монашества в грядущие века.История монашеских женщин во франкских королевствах — это не история женоненавистнического подавления религиозной свободы женщин, а скорее иллюстрирует способность женщин формировать свою собственную жизнь при поддержке различных королей, дворян, епископов и мужского духовенства. Мое исследование — это попытка вернуть средневековых монашествующих женщин к важному положению и уважению, которые оказывали им их современники.
Щелкните здесь, чтобы прочитать эту диссертацию из The University of Auckland
Amazon.com WidgetsAmazon.com Виджеты
Женщин Монашество
ПАЛЛАДИЙ, писавший в начале V века, в своей лозиакской «Истории жизни в пустыне» рассказал о своих встречах с женщинами. В своих путешествиях он наткнулся на женский монастырь из 400 женщин и замечательную настоятельницу Амму Талис, которая 80 лет живет аскетически. Он показал, насколько духовно свободными казались эти женщины в пустыне и их щедрое гостеприимство.
«В этом городе Антиное двенадцать женских монастырей; в одном из них я встретил Амму Талис, старуху, которая провела восемьдесят лет в аскетизме, как она и соседи рассказали мне.С ней жили шестьдесят молодых женщин, которые любили ее так сильно, что на внешней стене монастыря не было даже ключа, как в других монастырях, но их удерживала любовь к ней. Такая высота бесстрастия достигла старуха, что, когда я вошел и сел, она подошла, села рядом со мной и положила руки мне на плечи в транспортном средстве свободы ».
Палладий также упомянул, что« в этом монастыре был ученик. ее по имени Таор, девственница, тридцать лет пробывшая в монастыре; [но] она никогда не примет новую привычку, капюшон или обувь, сказав: «Мне они не нужны, чтобы меня тоже не заставили выйти.Он рассказал, как Таор сказал ему, что она не выходила со своими сестрами в воскресенье «в воскресенье в церковь на причастие»; «вместо этого она осталась дома в своих старых тряпках, непрерывно работая. прекрасна для тех, кто смотрел на нее.Однако ее целомудрие и скромность были таковы, что зрители были охвачены благоговением и страхом.
Пахомий, известный как отец общежития монастыря, в 3-м веке написал правило не только для своих монахов, но и для его сестра, Мария и ее монахини.В своем двойном монастыре они разделили чернорабочих, монахов, строивших монастырь для монахинь, и монахинь, которые шили одежду для монахов. Этот двойной монастырь стал очень популярным в первые несколько веков христианства.
Монашеская жизнь для женщин также берет свое начало в великих домах знатных женщин на Авентинском холме в Риме в 4 веке. Здесь выделяются два имени: Марселла и Паула. Мать Марселлы, Альбина, предоставила дом православному епископу Афанасию во время его пребывания в изгнании в 340 году, который наставлял Марселлу в аскетической жизни.Когда мы впервые встречаемся с Марселлой, она молодая вдова (ее муж умер после 7 месяцев брака), и она живет аскетической жизнью, которой ее научил Афанасий, с другими женщинами, которых она привлекала, чтобы жить подобным образом, имена некоторых из которых мы знаем. : Софрония, Аселла, Начала и Леа.
Рядом с Паулой, родственницей Марселлы, была еще одна группа. Среди них были члены ее собственной семьи, Фурия, Фабиола и Марцеллина, сестра Амвросия. Они вместе с Марселлой каждый день молились, изучали, читали псалмы и узнавали от нее об аскетической жизни.Когда Иероним прибыл в Рим в 382 году, Марселла пригласила его читать лекции по Священным Писаниям. Кроме того, он научил их петь псалмы на иврите и самостоятельно практиковать толкование Священных Писаний.
Джером был вспыльчивым человеком, и его дружба с этими женщинами придавала его жизни некоторую стабильность. Когда он был вынужден покинуть Рим, он отправился в Иерусалим, и Паула пошла с ним. Именно богатство Паулы позволило Иерониму продолжить дело всей своей жизни по переводу Священных Писаний на латынь.Палладий дал интересное представление об отношениях этих двоих, когда рассказал, как Пауле препятствовал Иероним. «Ибо, хотя она была способна превзойти всех, обладая большими способностями, он мешал ей своей ревностью, побуждая ее служить своему собственному плану».
В конце концов Паула и Иероним основали двойной монастырь в Вифлееме, где все следовали в основном одному правилу. Женщины были разделены на три группы для приема пищи и во время работы и собирались вместе в третий, шестой и девятый часы, вечером и посреди ночи для пения псалмов.В воскресенье они ходили на мессу как корпорация, а по возвращении им вручали индивидуальные рабочие задания на неделю, такие как мытье полов, готовка, шитье и помощь бедным. Большое внимание уделялось знанию Священного Писания, которое они должны были выучить наизусть, включая, конечно, псалтырь, читаемый полностью каждый день.
Этот монастырь привлекал многих христиан Средиземноморья, в том числе Алипия, близкого друга Августина, а из Испании приехали Луциний и его жена Феодора, которые хотели подражать модели Вифлеема.
Когда Паула умерла в 404 г., ее дочери, Евстохиум и младшая Паула взяли на себя управление монастырем. Перед отъездом из Рима в Иерусалим другая дочь Паулы, Блесилла, умерла от крайнего аскетизма. Хотя ее мать была убита сердцем из-за смерти дочери, она и Джером, тем не менее, были обвинены в ее смерти.
Вернувшись в Рим, дом / монастырь Марселлы увеличился в размерах, и к ней стали обращаться «Мать». Хотя она получила много приглашений в Вифлеем, она отказалась, и Джером обвинил ее в антисемитизме.К несчастью для Марселлы и ее компании девственниц, дом был разграблен и сожжен вместе с разграблением Рима в 410 году, и вскоре после этого Марселла умерла.
Под руководством Марселлы женщины научились молиться, распоряжаться своим имуществом, жить в простоте и управлять своей жизнью. Они продолжали петь псалмы на иврите, единственные люди на Западе, которые это делали. Независимо от ранга, все они занимались физическим трудом, ели вместе и одевались одинаково. Даже Папа советовался с ними, когда сталкивался с богословскими трудностями.
Другой выдающейся подвижницей была Мелания старшая, которая была членом римского патриция Антонии, Мелания (343–410) была дочерью консула и женой префекта. После смерти ее мужа Валериуса Максима и двух из трех ее детей в короткие сроки Мелания совершила паломничество в Египет и Святую Землю. Она отдала сына на попечение наставника и разделила часть своего состояния. В Египте она познакомилась и стала покровительницей Руфина. Их отношения продлились двадцать лет.В Иерусалиме около 380 г. они основали два монастыря на Елеонской горе. Она возглавляла общину из 50 монахинь. Около 400 г. она вернулась в Рим, чтобы увидеть свою семью. Находясь там, она убедила свою внучку, тоже Меланию, (известную как Мелани Младшая 385–448) вести более аскетический образ жизни и принять ее монашескую жезл.
Мы знаем, что Мелани стала духовным руководителем Евагрия Понтийского (345–400), богослова с большим влиянием. Несомненно, она больше всего подходила на роль духовного наставника.Палладий говорит нам: «Она была очень эрудированной и любила литературу, и она превратила ночь в день, пройдя через каждое сочинение древних комментаторов: три миллиона строк Оригена и полмиллиона строк Григория, Стефана, Пия, Василия и других достойных людей. И она не прочитала их только один раз или как бы невнимательно, но она работала над ними, углубляясь в каждую книгу семь или восемь раз ». В самом деле, «никто не смог извлечь выгоду из ее добрых дел ни на востоке, ни на западе, ни на севере, ни на юге. В течение тридцати семи лет она практиковала гостеприимство; из своей собственной казны она делала пожертвования церквям, монастырям, гостям и тюрьмам. .
Монахиня Эгерия, вероятно из Аквитании, посетила Святую Землю между 381 и 384 годами, то есть во времена Мелании Старшей. Зная, что она принадлежала к религиозной общине и хорошо знала Священное Писание, она также оставила подробный отчет о том, как праздновались Великий Пост и Страстная неделя в то время, когда Кирилл был епископом Иерусалима.
Жизнь Мелании Младшая в основном шла по тому же образцу, что и другие женщины. Богатая патриция по происхождению, она вышла замуж в четырнадцать лет.После смерти их второго ребенка (мертворожденного) она заставила мужа пообещать жить с ней целомудрием. Таким образом, они стали партнерами в этом аскетическом путешествии. Сначала они помогали бедным, заключенным и имеющим долги, а затем раздали свои римские владения и раздавали монастыри мужчинам и женщинам. С вторжением в Рим (410 г.) они с ее матерью Альбиной поселились недалеко от Фагаста, чтобы быть рядом с Алипием, местным епископом, другом Августина. Наконец, они стали жить подвижнической жизнью, построив двойной монастырь.Мелани не только отвечала за монахинь, но и копировала Ветхий и Новый Заветы, читала наизусть канцелярии и проглатывала все книги, которые попадали в руки, на греческом или латинском языках. Через семь лет они переехали в Иерусалим и после краткого путешествия по египетской пустыне поселились там насовсем. Здесь она прожила подвижническую жизнь еще 14 лет до смерти матери. Останки ее матери были доставлены в монастырь на горе. Оливки, и она построила монастырь для себя, девственниц и «женщин из мест с дурной репутацией» в 432 году.В этом монастыре проживало девяносто женщин, и после смерти Пиниана (ее мужа) она построила часовню, церковь и монастырь для мужчин в 436 году. Женщины пели канцелярию в третий, шестой и девятый часы, вечером и в середине ночи. , как и монахини Паулы. По праздникам и воскресеньям они пели дополнительные стихи. Женщины посещали мессу по пятницам и воскресеньям в молельне. Пост был на усмотрение каждого человека, поскольку из всех добродетелей он считался наименее важным. Но послушание превозносилось как «великое владение» и давалось не только Настоятелю, но и друг другу.
Монастыри Мелани были известны и привлекали многих своим благочестием и образованностью. Среди посетителей была Евдокия, жена Феодосия II. Она называла Мелани «моя мама».
Падение Рима вандалами, гуннами и готами в 410 году ознаменовало начало одной волны вторжения другой по всей Европе. Среди всего этого единственным постоянством была жизнь Церкви. Стены монастырей обеспечивали безопасность. Так по всей Европе было основано множество монастырей. Например, Кассиан и его сестра основали двойной монастырь в Марселе c.416; Гонорат и его сестра Маргарет основали еще один в Лерине. Таким образом, в это время разорения различных армий монашеская жизнь была особенно привлекательна для женщин, где они были защищены от изнасилований, убийств и грабежей под властью игумении. Однако их молитвы и благотворительность принесли неописуемую пользу в нестабильное время.
Большинство из этих женщин остались незамеченными, но есть некоторые, кто спустился к нам разными способами. Один из них — Эустадолия Буржская. Она упоминается в биографии своего покровителя епископа Сульпиция как чудотворца.Например, во время засухи она и ее спутницы шли процессией в церковь, чтобы помолиться о дожде. Едва они добрались до своего дома, как открылись небеса.
Геновефа Парижская была выделена епископом Осерским Германом еще в детстве и посвятила свою жизнь Богу. В молодости она и другие приняли чадру, но они не образовали обычное сообщество. Самым знаменитым ее поступком была защита Парижа от гуннов стеной непрерывной молитвы. Когда Хильдерик захватил Париж, она убедила его позволить ей плыть вверх по Сене, чтобы собрать еду для города, а затем раздать ее, особенно очень бедным и беспомощным.Она без устали путешествовала по парижской сельской местности, исцеляя больных, изгоняя демонов и освобождая пленников. Было сказано, что когда Хильдерик хотел казнить нескольких заключенных в городе, он закрыл ворота, чтобы не дать Дженовефе спасти их. Не испугавшись, святая дева отодвинула тяжелые преграды и спасла пленников.
Невестка Хильдерика, королева Клотхильд, была выдающейся женщиной любого значения, основавшей дома в Туре и Ле Андели. Ее невестка Радегунд в детстве изучала основы религиозной жизни, а после того, как стала королевой, она стала искать наставлений в аскетизме у местных отшельников.Несмотря на то, что она была принцессой по рождению, она была вынуждена выйти замуж за язычника Хлотара после того, как он разграбил ее родной город Тюрингию, хотя у него уже было четыре жены. После того, как ее муж убил ее брата, она решила бежать. Выйдя в Нойон под предлогом религиозных обрядов, ей удалось бежать к епископу Суассонскому, который посвятил ее в сан диакониссы. Затем она сбежала с территории своего мужа в святилище Св. Мартина Турского, а оттуда — в Св. Хилари в Пуатье.Здесь она основала свой монастырь в пределах одной или двух миль от города, Сент-Круа де Пуатье (Святой Крест), где она приняла Правила для монахинь, которые Цезарий Арльский написал для своей сестры Цезарии, которая узнала, чему она должна учить в монастырь Святого Спасителя, Марсель.
Это Правило Цезария — первое сохранившееся письменное монашеское правило, предназначенное исключительно для женщин. Это требовало строгой замкнутости и высокой степени грамотности. «Да не войдет сестра, не знающая букв», — писала игумения Цезария Радегунду в 567 году.Несколько часов в день следовало посвящать изучению и написанию Священных Писаний, а также задачам, требующим знающих и дисциплинированных умов. Книги были настолько важны для их жизни, что в общине был библиотекарь. Войдя в монастырь, монахини дали торжественное обещание оставаться там до самой смерти.
Мебель в монастыре должна была быть самой простой, картины не допускались. Спальни были общими. Прядение шерсти, изготовление собственной одежды, уход за монастырем, помимо молитв и размышлений, должны были стать основным занятием монахинь.Чтение Офиса должно было занимать их большую часть дня. Была соблюдена дисциплина и требовалось повиновение. В этом монастыре также была школа для девочек от шести лет и старше. Однако настоятельница и ее монахини были освобождены Папой от всякой епископальной власти, и поэтому община управляла своими собственными нуждами. Епископ мог войти только по запросу для пастырских нужд.
Радегунд так и не стала игуменией своего монастыря, а сама жила в отшельнике, прикрепленном к монастырю. Тем не менее она полностью участвовала в повседневной работе сообщества.Она пошла на кухню, таскала дрова и воду, чистила туалеты и полировала обувь монахини. Она разъясняла Священное Писание и наставляла монахинь в молитвенной жизни. Она была миротворцем и настаивала на мире в монастыре, даже пение птиц не поощрялось. Она организовала огромную коллекцию реликвий, в том числе реликвию истинного креста из Константинополя. Она заботилась о гостях, мыла им ноги, давала свежую постель, готовила еду и совершала литургию.
Когда она умерла в 587 году, в Пуатье было более 200 монахинь.Когда Григорий Турский прибыл, чтобы совершить погребальный обряд, община была опустошена горем. Они ярко выразили свою потерю.
Мы оставили своих родителей, друзей и страну, чтобы следовать за вами. Здесь мы нашли золото и серебро; здесь мы знали цветущие виноградные лозы и лиственные растения; здесь были поля, буйно цветущие. От вас мы взяли фиалки: вы были краснеющей розой и белой лилией. Вы говорили словами, яркими, как солнце, и как луна против тьмы, вы горели, как светильник, светом истины.Но теперь с нами вся тьма.
Как Фекла была образцом для дев на Востоке, так и Радегунд стал образцом для всех монахинь на Западе.
Поскольку женские монастыри у германцев были изолированы от внешнего мира, главным образом, чтобы уберечь их от нападений и защитить женщин, аскетическая жизнь стала ассоциироваться с огражденными стенами, а не с пещерами или хижинами. Еще одной особенностью этих закрытых домов был общий аспект как в молитвах, так и во время деятельности и во время приема пищи.Современник Радегунда Бенедикт, известный как отец монашества, несомненно, подчеркивал общинный аспект монашеской жизни, а также послушание своему конкретному настоятелю и общине.
У Бенедикта была сестра Схоластика, которая посвятила свою жизнь Христу в очень раннем возрасте. После того, как Бенедикт построил свой знаменитый монастырь в Монте-Кассино, Схоластика переехала в Пломбариолу, в пяти милях оттуда, где она основала монастырь и управляла своими монахинями, предположительно в соответствии с принципами правления своего брата, поскольку она до сих пор пользуется большим уважением в общинах бенедиктинцев по всему миру.То, что Схоластика организовала для своей общины, вскоре превратилось в монашеский путь для женщин, как и путь ее брата для мужчин. На самом деле ничто так не доминировало в средневековой истории, как бенедиктинцы.
Краткий обзор правила бенедиктинцев
В правиле бенедиктинцев семьдесят три главы, из которых самая старая сохранившаяся копия находится в Бодлианской библиотеке в Оксфорде. Девять из них относятся к обязанностям аббата / аббатисы, тринадцать регулируют поклонение Богу, двадцать девять устанавливают дисциплинарный и уголовный кодекс, десять связаны с внутренним управлением, а остальные двенадцать — с другими правилами.
Бенедикт применил разумный и чуткий подход к своему Правилу или тому, что он назвал «маленьким правилом для новичков» (великим правилом для Бенедикта было Священное Писание); не должно было быть «ничего резкого, ничего обременительного». Для Бенедикта монашеская и, по сути, христианская жизнь не должна была ограничиваться аскетизмом и препятствиями, которые так часто подавляли сущность истинной преданности. Фактически его правило — это правило, по которому может жить каждый христианин, даже в сегодняшнем мире, поскольку оно предусматривало жизнь, сбалансированную между молитвой и работой.Монахи проводили время в молитвах, чтобы узнать, почему они работают, и они тратили время на работу, чтобы в монастыре царили порядок и гармония. Следовательно, все монахи, от самых юных до самых образованных, должны были каждый день заниматься физическим трудом. Из этой концепции был основан девиз бенедиктинцев Laborare est orare. Итак, цель бенедиктинского дня состояла в том, чтобы заставить монаха / монахиню осознавать присутствие Бога в течение всего дня.
Однако величайшим произведением было Opus Dei, пение Daily Offices.
Роль женских монастырей в Средние века не отличалась от домашней церкви раннего христианства. Он служил духовным, образовательным и лечебным потребностям, а также выступал в качестве «убежища» и предоставлял то, что мы называем современными социальными услугами.
Жизнь монастыря привлекала как молодых женщин, так и вдов. Даже 12-летние обращались за приемом. По профессии монахини приняли обеты бедности, целомудрия и послушания. В своих лучших проявлениях жизнь монастыря представляла собой молитвенную работу: литургию, молитву, размышления, особенно над Священным Писанием, и изучение.Здесь также была собственная пекарня, ферма, пивоварня, скриптория и гостевой дом. Это было похоже на мини-городок.
Между тем в Восточной Церкви корни уходили и в монашескую жизнь. Одной из вовлеченных женщин была известная богатая вдова Олимпиада, рукоположенная в диакониссу. Она составляла часть внутреннего круга вокруг знаменитого Иоанна Златоуста, которого она действительно поддерживала во время его многочисленных изгнаний. Он похвалил Олимпиаду за то, что она была башней силы, «не влезая в форум и не занимая общественных центров города».Действительно, в круг Златоуста входило много диаконис.
Олимпиада также основала первую общину рядом с епископским дворцом (Олимпиадос). Первыми членами были ее слуги и рабы, но вскоре это привлекло и других женщин. Сам Иоанн поручил ей опекать многочисленных вдов и монахинь. Эти женщины также поддерживали Златоуста в его борьбе против императрицы Евдокии. Олимпиада основала больницу и приют, а также приютила изгнанных православных монахов из Нитрии. Но дружба с Джоном дорого ей обошлась.Ее общины пришлось распустить, и ей также пришлось отправиться в изгнание.
Более известной, чем Олимпиада, в Восточной церкви за начало монашества была Макрина, сестра Василия и Григория Нисского. Ее девственность была сохранена после смерти жениха. С этого момента она решила, что весь дом будет жить по монастырским правилам. Она не скрывала, что ее натурщицей была Фекла, и ее хорошо обучила мать Эмелия. В результате она основала двойной монастырь, разделенный рекой, со своим братом Петром во главе мужчин, а она сама отвечала за женщин.Фактически семейный дом превратился в монастырь. К тому времени, как она умерла, в ее монастыре проживало много женщин, и Макрину очень любили. Она была известна своим гостеприимством и благотворительностью. Действительно, она была выдающейся женщиной, такой же блестящей, как и ее знаменитые братья, философом, учителем и знатоком Священных Писаний.
За морем в Ирландии молодая дева откликалась на проповедь Патрика, Бриджит / Бриджит Килдэр. Жизнь Патрика была вдохновлена Житием Антония, и поэтому его монашество было основано на самой ранней традиции пустыни, где женщины имели относительно равные условия с мужчинами, и, следовательно, множество двойных монастырей в Ирландии и других кельтских местах.
Бриджит родилась примерно через столетие после того, как Марселла и Паула основали свои христианские общины в Риме, то есть около 450 г. Она родилась в семье друидов, будучи дочерью Дабхтача, придворного поэта короля Лёгэра в Фочарде, графство Лаут. В раннем возрасте она решила стать христианкой, и говорят, что она получила завесу от Святого Патрика, когда ей было всего 14 лет. Другая традиция гласит, что она получила вуаль от святого Макайла. Вместе с семью другими девственницами она поселилась на время у подножия холма Кроган, но затем перебралась в Друин Криад на равнинах Маг Лайф, где под большим дубом возвела свой впоследствии знаменитый монастырь Силл-Дара, то есть «Дубовая церковь» (ныне Килдэр) в нынешнем графстве с тем же названием.Позже к ней присоединилась община монахов во главе с Конлаедом.
Килдэр раньше был языческим храмом, где постоянно горел священный огонь, и Бриджит и ее монахини, вместо того, чтобы потушить огонь, поддерживали его, но дали ему христианское толкование. (Это соответствовало общему процессу, по которому друидизм в Ирландии уступил место христианству с очень небольшим сопротивлением, друиды по большей части говорили, что их собственные убеждения были частичным и предварительным пониманием природы Бога, и что они признавали в Христианство то, что они искали.Бриджит как настоятельница участвовала в нескольких ирландских соборах, и ее влияние на политику церкви в Ирландии было значительным. Существует легенда, что Ибор посвятил ее в епископа, и именно поэтому она стала такой влиятельной настоятельницей. Конечно, она постоянно путешествовала, основывая другие монастыри.
Бригид назначила святого Конлета духовным пастырем монахов. Ее биограф ясно сообщает нам, что она выбрала святого Конлета, чтобы «управлять церковью вместе с собой». Таким образом, на протяжении столетий Килдэр находился под властью двойной линии аббатов-епископов и аббатис, причем аббатиса Килдэр считалась генеральной суперинтессой монастырей в Ирландии.
Бригид также основала школу искусств, включая работу по металлу и освещению, под председательством Св. Конлета. Из скриптория Килдэр произошла чудесная книга Евангелий, вызвавшая безграничную похвалу Гиральда Камбренсиса, но исчезнувшая после Реформации. Согласно этому священнослужителю XII века, ничто из того, что он когда-либо видел, не могло быть сравнимо с Книгой Килдэра, каждая страница которой была великолепно освещена, и он завершил свое хвалебное замечание, сказав, что переплетение работы и гармония цвета оставляли впечатление, что «все это дело рук ангельского, а не человеческого».Было высказано предположение, что эта книга была написана ночь за ночью, когда святая Бриджит молилась, «ангел украшал рисунки, а писец копировал». Даже учитывая преувеличенные истории, рассказанные о Святой Бригиде ее многочисленными биографами, несомненно, что она считается одной из самых замечательных ирландских женщин пятого века и покровительницей Ирландии. Ее любовно назвал «Королева Юга: Мария Гаэль» писатель в «Либхар-Бреке». Святая Бригитта скончалась, оставив кафедральный город и школу, прославившиеся на всю Европу.
Сказки монахинь «Священники» Мужчины и спасение в средневековой женской монашеской жизни
В средние века женские монастыри полагались на священников, которые заботились о своей духовной заботе, в основном для совершения мессы в своих часовнях, а также для выслушивания их исповеди и последнего обряды своим больным и умирающим.
Эти мужчины сыграли важную роль в расцвете женского монашества в XI и XII веках, но они редко появляются в научных отчетах того периода, поскольку практически отсутствуют в исследованиях как женского монашества, так и мужской религиозной жизни.Средневековые источники вряд ли более открыты. Хотя средневековые церковники неизменно признавали необходимость мужского духовного надзора в женских монастырях, они также предостерегали мужчин от опасности общения с женщинами. Сказки монахинь «Священники» исследуют гендерные духовные иерархии с точки зрения монахинь-священников — рукоположенных мужчин (часто местных монахов), которые обслуживали духовные потребности монашеских женщин.
Безбрачие, женоненавистничество и презумпция отказа мужчин от женщин в религиозной жизни часто рассматривались как маркеры мужской духовности в период церковной реформы.Тем не менее, как показывает Фиона Дж. Гриффитс, поддержка мужчин и забота о религиозных женщинах могут быть центральными в мужской духовности и благочестивой практике. Священники монахинь часто обращались к женщинам за молитвами и ходатайством, считая женские молитвы более важными, чем их собственные, поскольку они были молитвами «невест» Христа. Считая монахинь невестами Христа и принимая на себя роль паранимфа (невесты или друга жениха), эти мужчины построили треугольные духовные отношения, в которых служение монахиням было частью их посвящения Христу.Сосредоточившись на духовных представлениях мужчин о женщинах и их духовном служении им, «Рассказы священников» раскрывают клерикальный контр-дискурс, в котором духовная забота о женщинах изображается как святое служение и акт преданности и послушания Христу.
Женское монашество в более поздней средневековой Англии (серия «Средние века»): Уоррен, Нэнси Брэдли: 9780812235838: Amazon.com: Книги
Победитель премии Гюстава О. Арльта 2004 года в области гуманитарных наук.
С момента своего создания в начале XIV века до роспуска в XVI веке женский монастырь в Дартфорде был одним из самых богатых в Англии.Хотя Дартфорд был обязан поддерживать не только свою общину, но и монастырь доминиканских монахов в Кингс-Лэнгли, он процветал. Записи свидетельствуют о деловых навыках монахинь Дартфорда, поскольку они управляли многочисленными земельными участками и имуществом дома, а также арендной платой и причитающимися им услугами. То, что монахини Дартфорда были способными женщинами-предпринимательницами, неудивительно, поскольку дом был также центром женского образования.
Для Нэнси Брэдли Уоррен история Дартфорда является примером яркости материальной и духовной жизни монахинь в более поздней средневековой Англии.Пересматривая давнее мнение о том, что английские женские монастыри четырнадцатого и пятнадцатого веков были обеднены как в финансовом, так и в религиозном плане, Уоррен поясняет, что женщины в женских монастырских общинах, подобных Дартфорду, не были ужасно некомпетентными в управлении своими делами. Вместо этого она раскрывает сложную роль женского монашества в различных системах производства и обмена. Подобно монахиням в Дартфорде, религиозные женщины в позднесредневековой Англии были связаны материальной, символической, политической и духовной экономикой, которая временами находилась в гармонии, а иногда в конфликте друг с другом.
Опираясь на возникающие междисциплинарные тенденции в феминистских исследованиях средневековой религии, Уоррен расширяет текущие дебаты о текстовых и экономических конструкциях женской идентичности на редко рассматриваемые свидетельства монашеской теории и практики. С этой целью Spiritual Economies подчеркивает, что монастырь не был непроницаемым. Как мирские силы, такие как экономические тенденции и политические конфликты, влияли на жизнь в монастырях, так и религиозные обряды имели политическое влияние.Разрушая монастырскую стену, Уоррену также удается нарушить границы, разделяющие материальное и символическое, религиозное и светское, литературное и историческое. Она обращается к широкому кругу источников — от законодательных текстов, судебных протоколов и финансовых отчетов до религиозных трактатов и политической пропаганды — чтобы исследовать центральную роль женского монашества в расцвете женской духовности и позднем средневековье в целом.
(PDF) ЖЕНСКОЕ МОНАСТЫЕ В СОЦ — НА ПРИМЕРЕ МОНАСТЫРЯ ЛИПОВАЦ
124 D.ЗАХАРИЕВСКИЙ, Д. ГАВРИЛОВИЧ
жалуется на кого-то, у каждого свои задачи. Бог создал и мужчину, и
женщин. Бог создал Адама и Еву. Бог — создатель и того, и другого. У
нет причин для того, чтобы женщины чувствовали себя инвалидами. Мы должны работать над объединением людей, на
, удерживая их в сообществе. Не нужно в дела лезть, заставлять то, чего
нет. Я абсолютно не чувствую себя обделенной только потому, что я женщина.Преимущество
в том, чтобы иметь меньшую роль, меньше ответственности — это более легкий путь к спасению.
Я искренне верю, что женщины, если они не нарушают Божий закон и не грешат, если они делают то, что
необходимо, в удовлетворительной степени — по милости Божьей, а не нашей собственной заслугой, веря в
Боже, мы будем в обществе Пресвятой Богородицы, которая ближе всех к Богу, несмотря на
всех мужчин, которые сейчас так важны и сильны »(Мать Нектария, Липовац).
Нет сомнений в том, что «женская анатомия отличается от мужской. Также существует биологический императив
воспроизводить; в противном случае человеческий вид вымер »
(Giddens 2003, 135). Этот императив связан с женщинами. Исключительная связь
между родами и женщинами, по мнению Э. Бадентера, подразумевает сведение идентичности
женщины к силе родов (Badenter 1988).Бог дал женщинам этот дар
, поэтому многие верят, что смысл их жизни заключается именно в родах. С другой стороны,
, «монахиня — это невеста, обещанная Христу, раба Божья без каких-либо личных целей
или наклонностей, всегда открытая воле Божьей, отказывающаяся от брака и родов, выбрав
монашество» (Мать Павла, игуменья Петропавловского монастыря).
Авторы хотели знать, что монахини, отказавшиеся от родов, думали о сказанном выше
.Одно из объяснений было дано матерью Нектария (Липовац): «Если бы
не согрешили Адам и Ева на Небесах, у Бога были другие планы для них, другой план для
умножения человечества. Для Бога возможно все. Поскольку он смог создать
первого человека из праха земного, он мог бы создать миллион человек, но тот факт, что
Адам и Ева согрешили, заставил их нести этот крест — они были изгнаны с Небес. , и
, согласно Апостолу Павлу, Еве было сказано — вы будете рожать детей в боли, но вы спасете себя
через роды и оставаясь в вере! С другой стороны — если женщина выполнит
своего предназначения здесь, на земле — если она станет матерью, если она выйдет замуж, если она будет молиться Богу все
раз, не жалуясь на то, что она женщина, если она хорошая мать и даже больше, если она
многодетная мать, и если она доживет до того, чтобы увидеть, как они вырастут, станут хорошими людьми, если
она станет свидетелем плодов своей любви и энергии — не будет ничего более радостного.То есть
дар от Бога! Мать обязана жертвовать ради своих детей. Бог требует от каждого из нас жертвы
. Люди часто страдают от гедонистической философии жизни — никто
не вошел в Царство Небесное, срезая углы. Вы не можете войти, не пожертвовав чем-то
. Дело в том, чтобы понять жертву матери, которая нас родила и вырастила
. Когда мы жертвуем ради кого-то другого, мы исполняем то, что имел в виду Бог.Нам
дана возможность направить всю нашу энергию, приложить усилия для чьего-то имени и
помочь им — потому что именно тогда образ Бога в нас действительно оживает ».
Вступая в монашескую жизнь, монахиня обязательно меняет свое отношение к физической
внешности, красоте, одежде и ведет меньшую или большую битву с тщеславием и высокомерием.
Духовная красота — вот что важно. На эту тему Мать Нектария говорит следующее: «Что означает
— обращать внимание на красоту? Все это однажды окажется в могиле.Если бы это было
значения, Бог дал бы нам непреходящую красоту. Итак — смысл в духовной
красоте (ее нельзя потерять, ее нельзя украсть у вас) — Будьте богаты Богом! Епископ Данило, человек
ярко выраженной богословской глубины, сказал, что «чем больше в вас есть Бог, тем более
вы приятны для окружающих вас людей, тем легче им сотрудничать с вами, вы
станете лучше». во всех отношениях! ‟Так как же бороться с тщеславием, высокомерием? Ответ
Проект MUSE — Духовная экономика: женское монашество в позднесредневековой Англии (обзор)
Католическое историческое обозрение 88.2 (2002) 350-351
[Доступ к статье в PDF]
Обзор книги
Духовная экономика:
Женское монашество в более поздней средневековой Англии
Духовная экономика: женское монашество в позднесредневековой Англии . Нэнси Брэдли Уоррен. [Серия «Средневековье».] (Филадельфия: University of Pennsylvania Press. 2001. Стр. Xi, 276. 55,00 долл.) внимание ряда ученых.Отбросив давние, часто негативные взгляды на жизнь и влияние средневековых религиозных женщин, Констанс Берман, Роберта Гилкрист, Шэрон Элкинс, Пенни Джонсон и Джоселин Воган-Браун, и это лишь некоторые из них, пересмотрели свидетельства и переосмыслили литературные источники. вернуть религиозных женщин в культурный, религиозный и социальный контекст средневекового мира.
В этот обновленный мир науки приходит Нэнси Брэдли Уоррен со своей книгой Spiritual Economies , которая представляет собой аналитическое исследование «символического и духовного капитала» средневековых религиозных женщин.Эта столица могла позволить монахиням создавать гендерные и часто оппозиционные идентичности в монашеском мире, а также закреплять и закреплять женщин-мирян для конструирования уполномоченных идентичностей, которые повлияли не только на литературную культуру, но и на некоторые из крупнейших политических кампаний позднесредневековой Англии. [Конец страницы 350]
Звучит ли это исследование амбициозным? Это так, но, по большому счету, Уоррен доказывает свою правоту. Вопросы, которые она затрагивает, и термины, которые она использует в этом исследовании, чтобы описать, как идентичность монахинь и их культура повлияли на более широкий мир религиозных женщин в Англии, изложены в ее исследовании духовной и экономической жизнеспособности доминиканского монастыря в Дартфорде.Обсуждая монахинь Дартфорда и их участие в текстовой, политической и материальной экономике, где их идентичности были механизмами обмена с окружающими, Уоррен придерживается твердых практических оснований. Затем она переходит к более теоретическим обсуждениям личности, доступной монахиням через профессиональные ритуалы и монашеские правила. Она анализирует не только правила бенедиктинцев, в соответствии с которыми функционировало большинство домов монахинь в средневековой Англии, но также правила, регулирующие дома Бедных Кларов и аббатства Сион, единственного бригиттинского монастыря для монахинь в Англии.Ее критическое прочтение местных переводов этих правил показывает, что английские версии Правил бенедиктинцев были менее вдохновляющими для монахинь, чем правила, написанные для монахинь Бедных Клэр и Бригиттин.
Затем Уоррен опирается на свой обзор Дартфорда и свой анализ записей о посещениях, профессиональных обетов и монашеских правил, чтобы посмотреть, как содержащиеся в них идентичности, образы и ценности влияют на жизнь женщин за пределами монастыря. Привлекая впечатляющий массив литературных и королевских документов, она показывает, как женская монашеская идентичность повлияла на политику и более позднюю средневековую религиозную культуру.Используя Марджери Кемп и Эмму Роутон в качестве примеров женщин, которые продавали свой «символический и духовный капитал», чтобы влиять на окружающих, Уоррен также отмечает, что религиозные женские образы и сила могут быть обоюдоострыми, работая как против них, так и в их пользу. При чтении ею нескольких литературных текстов также отмечаются содержащиеся в них многовалентные и часто противоречивые идеи о женской духовной идентичности. Особенно интересен ее анализ того, как и Эдуард IV, и Генрих V использовали святых женщин, таких как св.Анны и Девы Марии, а также изображения женской святости, чтобы узаконить их претензии на престол.
В то время как средневековые монахини, возможно, на самом деле не считали себя обладающими той идентичностью или силой, которую предлагает Уоррен, Spiritual Economies является наиболее желанным дополнением к изучению религиозных женщин в более поздней средневековой Англии. Он предлагает свежий взгляд на монахинь, якорей, клятв и религиозных мирян и, надеюсь, побудит других взглянуть на женскую духовность в позднем средневековье по-новому.
Мэрилин Олива
Fordham Universityдуховных экономик | Нэнси Брэдли Уоррен
Нэнси Брэдли Уоррен
280 страниц | 6 х 9
Ткань 2001 | ISBN 9780812235838 | 69,95 долл. США | За пределами Северной и Южной Америки 56,00 фунтов стерлингов
выпусков электронных книг доступны у избранных онлайн-продавцов.
Том в средневековье СерияЛауреат премии Гюстава О. Арльта 2004 года в области гуманитарных наук
«Амбициозное исследование фактического и символического места женщины и женственности в английской монашеской, литературной и политической культуре пятнадцатого века.»—Николас Уотсон, Университет Западного Онтарио
» Впечатляет. . . . Уоррен старается уважать целостность религиозной жизни, глядя на многочисленные силы, которые повлияли на нее, и на которые она также повлияла ». — Шэрон Элкинс, Wellesley College
« Весь спектр стимулирующих, провокационных дискуссий Уоррена. . . впечатляет. Богатство ее источников, ряд из которых рассматривается здесь впервые, сделает ее книгу важным пунктом назначения »- English Historical Review
От ее создания в начале четырнадцатого века до распада в шестнадцатом году женский монастырь в Дартфорде был одним из самых богатых в Англии.Хотя Дартфорд был обязан поддерживать не только свою общину, но и монастырь доминиканских монахов в Кингс-Лэнгли, он процветал. Записи свидетельствуют о деловых навыках монахинь Дартфорда, поскольку они управляли многочисленными земельными участками и имуществом дома, а также арендной платой и причитающимися им услугами. То, что монахини Дартфорда были способными женщинами-предпринимательницами, неудивительно, поскольку дом был также центром женского образования.
Для Нэнси Брэдли Уоррен история Дартфорда является примером яркости материальной и духовной жизни монахинь в более поздней средневековой Англии.Пересматривая давнее мнение о том, что английские женские монастыри четырнадцатого и пятнадцатого веков были обеднены как в финансовом, так и в религиозном плане, Уоррен поясняет, что женщины в женских монастырских общинах, подобных Дартфорду, не были ужасно некомпетентными в управлении своими делами. Вместо этого она раскрывает сложную роль женского монашества в различных системах производства и обмена. Подобно монахиням в Дартфорде, религиозные женщины в позднесредневековой Англии были связаны материальной, символической, политической и духовной экономикой, которая временами находилась в гармонии, а иногда в конфликте друг с другом.
Опираясь на возникающие междисциплинарные тенденции в феминистских исследованиях средневековой религии, Уоррен расширяет текущие дебаты о текстовых и экономических конструкциях женской идентичности на редко рассматриваемые свидетельства монашеской теории и практики. С этой целью Spiritual Economies подчеркивает, что монастырь не был непроницаемым. Как мирские силы, такие как экономические тенденции и политические конфликты, влияли на жизнь в монастырях, так и религиозные обряды имели политическое влияние.Разрушая монастырскую стену, Уоррену также удается нарушить границы, разделяющие материальное и символическое, религиозное и светское, литературное и историческое. Она обращается к широкому кругу источников — от законодательных текстов, судебных протоколов и финансовых отчетов до религиозных трактатов и политической пропаганды — чтобы исследовать центральную роль женского монашества в расцвете женской духовности и позднем средневековье в целом.
Нэнси Брэдли Уоррен преподает английский язык в Университете штата Юта.Она является автором книги «Женщины Бога и оружие: женская духовность и политический конфликт», 1380–1600, , которую также можно получить в издательстве Пенсильванского университета.
Перейти в корзину | Просмотрите заголовки Penn Press в исследованиях Средневековья и Возрождения | Присоединяйтесь к нашему списку рассылки
.
Рубрика «Моя Сербия» посвящена Сербской Православной Церкви и ее людям. Через личные истории тех, кто нашел путь к Богу — монахов, священников, игуменов, известных православных христиан Сербии, Черногории, Боснии и Герцеговины, Косово, — мы познакомимся с духовными и культурными традициями сербского народа, поговорим о монастырях и храмах, о Православии и единстве славян. Наши герои с трепетом рассказывают о своем пути к Богу, родной земле, ее святынях и подвижниках веры… Гость нашей рубрики — иеромонах Агафангел (Будишин), один из первых сербских священников в Беларуси.
13 лет отец Агафангел живет в нашей стране. Уроженца Сербии тепло принимают и на Полесье, где батюшка служил в деревенских приходах, и в Минской духовной семинарии, где он трудится с молодежью в роли проректора по воспитательной работе, и в Жировичском монастыре, который стал для иеромонаха вторым домом. Как простой сербский мальчик, мечтавший стать ветеринаром, оказался в Беларуси, принял монашеский постриг и стал священником? История нашего гостя — еще одна удивительная страница в книге о пути человека к Богу и таинственном Божием Промысле.
Дорога в храм
— В храм я пришел в 6–7 лет. Мои родители не были церковными людьми, но в нашей деревне служил батюшка, который умел найти подход к детям. Мы с сестрой начали ходить в воскресную школу и учиться жить с Богом. В 10 лет я уже пел с мужчинами на клиросе, а в 12 — впервые поехал в один из сербских монастырей на молодежное собрание. В той поездке познакомился с владыкой Лаврентием (Трифуновичем), епископом Шабацким. Эта встреча определила мой дальнейший путь.
Владыка Лаврентий — самый пожилой архиерей Сербской Церкви, нес послушание в Австралии и Европе, в 1990-е вернулся в Сербию. Епископу Шабацкому 85 лет, из них 64 года он в сане, 54 — служит как архиерей.
Бог дал владыке дар любви к людям, каждого человека он встречает словами: «Родной мой!», «Родственник мой!» Однажды мы с владыкой Лаврентием ездили за границу и у знакомого встретили индусов. Они были в оранжевых национальных одеждах, с традиционными головными уборами. Владыка обнимал этих людей и приветствовал: «Родные мои!» Мы сфотографировались с индусами и позже решили подшутить над владыкой: распечатали фотографию, повесили в его кабинете и подписали «Родственники владыки Лаврентия».
Люди чувствуют любовь и тянутся к тому, кто ее излучает. Но для владыки важно, чтобы не его любили, а через его любовь приходили ко Христу. Надо, чтобы и мы, подражая людям, которые нас зажигают, старались не к себе привлекать людей, а свидетельствовали, что наша главная цель — приближение к Богу.
Воцерковление
— Уже в школе я стал ездить к владыке Лаврентию. Меня привлекали доступность и простота этого человека. У нас в Сербии кого ни спросите, каждый скажет, что он православный. Но насколько он знает церковную жизнь и понимает ее суть? Благодаря владыке началось мое воцерковление. Пришло осознание, что Православие — это не просто традиция.
Господь дал владыке Лаврентию много талантов, один из них — строительство. Он всю жизнь строит храмы и монастыри, здания для бедных и сирот. Для владыки строительство — это не только рабочий процесс, но и общение, благодаря которому люди узнают о жизни Церкви и приближаются к Богу.
Больше всего времени я проводил в монастыре святителя Николая Сербского. Владыка Лаврентий построил эту обитель в горах, в 50 км от монастыря Лелич, где пребывают мощи святителя Николая Сербского. Во многих кухнях, ванных и туалетных комнатах монастырских корпусов мы с владыкой вместе клали плитку. Я был еще ребенком, наверное, больше мешал, чем помогал, но меня всегда приглашали.
Родители знали епископа Шабацкого только по моим рассказам, но доверяли ему и отпускали меня в монастырь. У владыки в обители всегда было много людей, поскольку там действует миссионерско-просветительский центр, организуют молодежные собрания. Мама с папой радовались, что я общаюсь не только с монахами, но и с мирской молодежью.
Первые мысли о монашестве
— Всё свободное от учебы время я старался проводить в монастырях. Любовь владыки призывала, и я ехал к нему при первой возможности. Помогал, знакомился с монахами. Особенно близки мне стали игумения Параскева и схимонахиня Дарья — сестры вдохновляли своей монашеской жизнью. Потом было знакомство с отцом Серафимом (Петковичем). Он жил в Канаде и на Афоне, вернувшись в Сербию, служил в епархии владыки Лаврентия. В Сербии отец Серафим стал моим духовником.
Видя, как люди живут во Христе, радуются богослужению и каждому человеку, я испытывал радость от монастырской жизни, от общения с Богом и людьми, которые Ему служат. Я начал задумываться о монашестве.
Мечтания бывают разные. Иногда «зажигается» человек монашеством по молодости, но не всегда обдуманно. Черная одежда, клобук, четки — такие детские переживания. Владыка, отец Серафим, сестры Параскева и Дарья говорили мне: «Не надо спешить! Поживи, посмотри, приобрети опыт и со временем определишься».
Монашество или мир?
— Мои родители — ветеринары. Дома у нас была большая ферма. С детства я много трудился: помогал по хозяйству, ездил с отцом на вызовы лечить животных. Поначалу мечтал идти по стопам родителей, но пребывание в монастырях меняло мои представления о жизни.
Мама с отцом одобряли то, что я ходил в храм, но мысль о монашестве не воспринимали. Желали, чтобы я получил высшее образование. Не хотелось их огорчать, и я рассудил так: «В монастыре есть животные, ветеринар пригодится, образование лишним не будет, а со временем родители свыкнутся с мыслью о моем монашестве». И я поступил в лицей, где начал учиться на ветеринара.
Пока учился, всё думал: «Монашество или мир?» Господь дал мне общительный нрав, я дружил с парнями и девушками, но Бог не послал мне человека, который наполнил бы мою жизнь своим присутствием, не вложил в сердце мысли о женитьбе.
Русский язык и семинария
— В сербские монастыри приезжали паломники из России. При встрече с ними хотелось поговорить, но был языковой барьер. В какой-то момент появилось желание выучить русский язык.
Во времена Югославии и Советского Союза сербы изучали русский в школах, но я учился в 1990-е, когда в образовательной программе русский заменили европейскими языками. Нашел какие-то старые учебники и стал самостоятельно заниматься.
Владыка Лаврентий, видя мое желание выучить русский язык и зная, что по окончании лицея я уже склоняюсь к учебе в семинарии, предложил: «Давай отправим тебя в русскоговорящую семинарию». Рассматривали Москву или Санкт-Петербург, но опоздали с подачей документов. В итоге я поступил на богословский факультет Белградского университета, а где-то внутри засела обида: «Я хотел, готовился, а меня не приняли…»
Промысл Божий и Беларусь
— Летом в гости к нашему сербскому владыке Никанору приехал сокурсник по Московской академии владыка Стефан (Корзун), архиепископ Пинский. В планах гостя было посетить собрание молодежи и немного пожить в нашем монастыре.
В то время мы обновляли обитель святителя Василия Острожского на вершине горы и я занимался строительством. Владыка Лаврентий мне говорит: «Из Беларуси приедет архиепископ Стефан с молодежью. Ты немного знаешь русский, встретишь их и будешь помогать». А у меня обида: «Не приняли! Не буду я их встречать!» Отвечаю владыке: «Очень много работы». И в день, когда надо было прийти в монастырь, с горы не спустился.
А совесть мучает! Владыка Лаврентий на следующий день снова просит. Конечно, я уже пришел. Смотрю, стоит мой владыка, а рядом с ним благообразный старец с белой бородой. Нас представили друг другу, и я пошел по своим делам. Молодой, горячий! Настроения с ними разговаривать не было. Потом уже немного остыл, и началось общение.
Владыка Лаврентий сказал гостю, что хотел отправить меня учиться в русскоговорящую страну, но не получилось. Владыка Стефан предложил: «Давайте документы, попытаемся зачислить его к нам». Я об этом разговоре не знал.
И вот 1 августа владыка мне говорит: «Собирайся! Ты едешь в Беларусь! 15 августа вступительные экзамены в семинарию». Для меня это было полной неожиданностью. Так в 2008 году в возрасте 19 лет я прилетел в Минск…
Продолжение следует…
Беседовала Дарья Гончарова
Фотографии МинДС
13.05.2021