Рассказ луиза сомерсета моэма

Юрий ГОРБУНОВ

«РЫЦАРЬ ПЛАЩА И ШПАГИ»

Сомерсет Моэм и его идейные последователи

В своей книге «ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны» Фрэнсис Сондерс один раз упоминает имя классика английской литературы Сомерсета Моэма. Она пишет: «Феномен писателя как шпиона или шпиона как писателя был отнюдь не нов. Сомерсет Моэм (Somerset Maugham) использовал свой литературный статус как прикрытие для выполнения заданий британской секретной службы во время Первой мировой войны. Его более позднее собрание автобиографических рассказов «Эшенден» стало библией для офицеров разведки». 

Сомерсет Моэм – «рыцарь плаща и шпаги».

Признаюсь, что влюбился в прозу Моэма еще в начале 1960-х. Нашёл его книги в книжных магазинах. Тогда же, в загранкомандировке, перечитал все его произведения на английском и даже хотел было писать о нем диссертацию. На английском восхищался и ритмом и стилем его прозы. (В русских переводах часто это пропадает.) Никак не мог понять я: такой талантливый писатель, но почему его книги не переводят на русский. 

Остановил меня «Эшенден», сборник рассказов, в которых он рассказывает о своей работе в разведке. В Швейцарии разведчик работал бесплатно, по зову сердца, в России поехал «по зову сердца» и…. за хорошее жалование.

С.Хэстингз пишет, что когда Моэм принес «Эшендена» издателю в 1918 году, в сборнике был 31 рассказ. Тот побоялся публиковать их: надо согласовать с разведорганами. Моэм показал рукопись Уитстону Черчиллю, с которым был дружен многие годы. Черчилль рекомендовал ему выбросить из сборника 14 рассказов и даже уничтожить их рукописи. Моэм последовал совету опытного политика (после войны они купили виллы по соседству на юге Франции и часто хаживали в гости друг к другу). 

Оставшиеся рассказы об Эшендене были опубликованы лишь десять лет спустя – в 1928 году, почти одновременно в Англии и США. «Если бы меня направили в Россию хотя бы на полгода раньше (в Петроград он прибыл в конце августа 1917 года), ее история могла бы стать другой», – хвастался Моэм, друг Черчилля, позже. Это заявление не делает чести известному писателю.

Между тем, наивно полагать, что каждый английский писатель должен любить Россию и не быть патриотом своей родины. Англия в 19-м столетии, особенно после Крымской войны середины XIX века, и до наших дней глубоко отравлена русофобской идеологией…

Моэм, создавший образ шпиона западного образца, антисоветчика и русофоба, стал примером для других писателей. Ему подражали корифеи шпиономании, создатели агентов от 001 до 007.  

Френсис Сондерс вспоминает и других писателей:

«Комптон Макензи работал на МИ-5 в 1930 году, а затем был подвергнут преследованию со стороны правительства Её Величества за раскрытие имён сотрудников Секретной разведывательной службы (SIS) в своей книге «Мемуары об Эгейском море», – пишет Франсис Сондерс. 

Грэм Грин [(1904-1991), английский писатель, в 1940-е годы сотрудник британской разведки] в художественной прозе использовал свой опыт работы в качестве тайного агента МИ-5 во время и после Второй мировой войны. Однажды он охарактеризовал МИ-5 как «лучшее туристическое агентство в мире».

«Интеллектуалы или, скажем, интеллектуалы определённого сорта всегда крутили романы с разведывательными службами, – отмечал Кэрол Брайтман. – Это всё равно, что стать совершеннолетним – вступить в разведывательную службу, в особенности для таких мест, как Йель». 

Писатель Ричард Элман (Richard Elman) также проявлял беспокойство с точки зрения эстетики: «Стоит отметить, что общего у этих людей. Все они были христианами в нерелигиозном ключе Т.С. Элиота. Они верили в высшую власть, высшую истину, которая одобрила их антикоммунистический, антиатеистский крестовый поход. Т.С. Элиот, Паунд и другие модернисты обращались к своим чувствам элитарности. ЦРУ даже заказало перевод «Четырёх квартетов» Элиота, а затем забросило эти книги по воздуху в Россию. Были такие люди, как Шоу и Уэллс, для которых социалистический «век простого человека» представлялся нежелательным – они хотели лицезреть непростого человека и высокую культуру. Поэтому вынуждены были не просто вкладывать деньги в культуру».

Российским читателям будет интересно узнать, что на Западе вышло уже более десятка книг о Уильяме Сомерсете Моэме (1874-1965), британском писателе, одном из самых преуспевающих прозаиков 1930-х годов, авторе 78 книг, и… агенте британской разведки (из Википедии). Его романы читаются с неменьшим интересом сегодня, чем при жизни этого буржуазного писателя. Моэм прочно вошёл во всемирную литературу как классик. 

Одна из последних книг о нем появилась в 2009 году – «Тайная жизнь Сомерсета Моэма» («The Secret Lives of Somerset Maugham» by Selina Hastings). В ней автор – Селина Хэстингз – рассказывает о его жизни и творчестве, и о скандальных ситуациях в его отношениях с людьми, например, о том, что Моэм был гомиком. Его любовником на протяжении нескольких десятилетий был Джеральд Хастон, ничем не примечательная личность. Ну гомик так гомик. Не удивительно читать об этом в наши дни. Сотни гомиков в рясах служат Ватикану и ничего!

Более интересна глава книги С.Хэстингз о том, как Моэм ездил в Россию в 1917 году. Автор с гордостью и не во всех деталях пишет о том, как выполнял Моэм свою миссию в «диковатой» России. Перед ним была поставлена простая и ясная цель: правдами и неправдами (и деньгами) удержать Временное правительство Керенского в Первой Мировой войне – в войне с Германией (банкирам казалось, что за четыре года они рассовали по своим карманам ещё недостаточный капиталец!)

Моэму «поручалось незамедлительно отправиться в Петроград, оказывать поддержку, в основном финансовую, меньшевикам и регулярно слать Уайзмену шифровки о положении дел в стране. Положение же дел в России не могло не внушать серьезных опасений: было очевидно, что если к власти в конечном счете придут большевики, будет тотчас же подписан сепаратный мир с Германией и Россия из войны выйдет», – уточняет А.Я. Ливергант, российский автор компилятивной биографии С.Моэма (2014). 

В этой главе Хэстингз, разумеется, не вспоминает ни о сибирских событиях, ни о Колчаке. Ни слова о «белом терроре». И правильно. Автор биографии Моэма знает со школьной скамьи – писать можно и нужно, но только о «красном терроре»: чем больше, тем лучше для западного и прозападного либерала, для массового быдла!

Зато о «белом терроре» подробно и со знание материалов писала газета «Советская Россия». Она опубликовала рецензию на книгу Хэстингз. В своей рецензии Юрий Емельянов, ее автор, подробно описывает шпионскую деятельность С.Моэма в России в 1917 году – «Русский след Моэма. Писатель, которому было приказано сорвать Октябрьскую революцию. Октябрь 1917-2010» (Отечественные записки. 3 ноября 2010 г.). Рецензент рассказывает подробно о разгроме белогвардейцев, Колчаке и чехах, и о миссии Моэма.

Формирование одного из последних писателей-викторианцев Моэма как гражданина и интеллигента, прозаика и драматурга происходило в конце 19-го – начале 20-го века. В Англии это было время расцвета арт-нуво, «искусства для искусства», символизма. Газеты писали о громких судебных процессах над гомосексуалистами, Уайльдом в том числе. 

Буржуазия приказала интеллектуалам «родить» модернизм как средство борьбы с критическим реализмом, а позже и – с социалистическим реализмом. Начался «закат Европы», как определил тот процесс деградации Шпенглер. 

После Рёскина* и Морриса** английская буржуазная культура оказалась в руках той части буржуазной интеллигенции, которая была отравлена монархическим великодержавным снобизмом и ультраправой империалистической идеологией. Её-то и воспринял молодой Моэм. Свой талант он поставил на службу британской монархии и английского империализма.

Моэма, как и многих других деятелей культуры Англии, никогда не мучил вопрос: с кем вы, мастера культуры? Он никогда не был в товарищеских отношениях с Б.Шоу, Уэллсом, Барбюсом и поэтому ему хватило 48 часов, чтобы согласиться с предложением офицера английской разведки поехать в Россию с особым заданием.

Кстати, будучи в Петрограде, Моэм встречался не только с Керенским и его окружением. Он встретился  с Джоном Ридом, автором знаменитой серии очерков о русской социалистической революции, – «Десять дней, которые потрясли мир». 

Но буржуазному писателю Моэму далеко до социалиста Джона Рида. Естественно, мастера оказались по разные стороны баррикад. Джон Рид приезжал, в отличие от Моэма,  в Россию, чтобы рассказать Западу правду о большевистской революции и о Советской России. Его книга очень не понравилась той части американской буржуазной интеллигенции, которая, в отличии от Дж. Рида, Дж. Лондона, Стейнбека, Фолкнера и Хемингуэя, была всегда на стороне Моэмов.

Моэм вошел в историю литературы как один из последних видных писателей викторианской эпохи и таковым останется на ее страницах. Он, англичанин, ненавидел Россию и социализм так же, как ненавидят их нынешние финансовые воротилы и их пудели в ранге президентов, олигархи и «либералы» с двойным гражданством, большая часть русской национальной буржуазной интеллигенции. Это естественно. 

А разве «навидят» капитализм социалисты и коммунисты? Разве не работали на разведку советские журналисты и писатели? Однако далеко не все из них, в отличие от Моэма и Грина, вошли в историю мировой литературы.

Зачем винить Моэма, иностранца, в российских грехах?! Давайте вспомним, как вела себя русская буржуазная интеллигенция после Достоевского и Чернышевского! В начале века ее охватили декаденщина, символизм, арт-нуво. В общем – «серебряный век». Дягилевский театр прижился на Западе, потому что там царили те же настроения и господствовала интеллигенция аля-Дягилев, что и в России. 

Никто, кроме революционеров во главе с Лениным и Троцким в России, не хотел замечать приближения первой мировой империалистической войны. Когда же разгорелся мировой пожар, часть русской дворянской интеллигенции окончательно предала русский народ, и революция выбросила ее вместе с буржуазией, аристократическими семьями, белой армией из России за их «заслуги» перед полунемецкой монархией, терзавшей русский народ со времен Петра и Екатерины.

Сегодня, кстати, тоже тот же вопрос стоит перед российской, в том числе и русской интеллигенцией: С КЕМ ВЫ, МАСТЕРА КУЛЬТУРЫ? 

Русскоязычная интеллигенция ответила на него еще при Горбачеве – с империалистической буржуазией. Потомки троцкистов теперь выступают в России тоже под знаменами «либерализма».

Как же отвечает на этот вопрос русская национальная интеллигенция наших дней? С кем вы, русские мастера культуры, сегодня – с компрадорской буржуазией, терзающей Россию не хуже Колчака и Троцкого, или с униженным, оскорбленным и страдающим русским народом? Готовы вы смириться с режимом тоталитарного господства западного капитала или намерены отстаивать нормы народной демократии и справедливости?

Статья Юрия Емельянова содержит немало интересных сведений об участии империалистической буржуазии в гражданской войне и интервенции России. И приоткрывает завесу правды над тем, что натворили и продолжают «творить» тысячи идейных последователей современных моэмов в России как в 1980-1990-е годы, так и сию пору!

 —————

*Джон Рёскин (1819-1900) – английский писатель, художник, теоретик искусства, литературный критик и поэт, член Арундельского общества. Оказал большое влияние на развитие искусствознания и эстетики второй половины XIX – начала XX века.

**Уильям Моррис (1834-1896) – английский поэт, прозаик, художник, издатель, социалист. Крупнейший представитель второго поколения «прерафаэлитов», неофициальный лидер Движения искусств и ремёсел.

Открываю для себя Моэма-драматурга. Я знала, что он писал пьесы, и вообще его карьера литератора устоялась с постановки «Леди Фредерик». Пьесу взяли на замену, рассчитывая прикрыть дырку на полтора месяца, а она делала сборы полтора года. Но ни одной из его пьес я не читала. Тем интереснее его рассуждения о драматургии и публике. Под катом цитата из «Подводя итоги», последнего эссе, написанного за пару лет до смерти, а умер Сомерсет Моэм в 1965 году, в возрасте 91 года: «/…/ Неоднократно отмечалось, что в плане интеллектуальном драматургия на тридцать лет отстает от жизни, и умные люди, ссылаясь на ее оскудение, почти перестали ходить в театр. Мне представляется, что, когда умные люди требуют от пьесы глубоких мыслей, они проявляют меньше ума, чем можно было бы ожидать. Мысли — частное дело каждого. Их порождает разум. Они зависят от умственных способностей человека и от того, насколько он образован. Они передаются от интеллекта, в котором возникли, тому интеллекту, который способен их воспринять, и если верно, что «кошке игрушки — мышке слезки», тем более верно, что мысль, представляющаяся одному человеку глубокой и новой, для другого — прописная истина. Выше я осмелился высказать мнение, что если расположить зрителей в алфавитном порядке, взяв за А, скажем, критика из литературного отдела «Таймс», а за Z — девицу, которая продает сласти в лавчонке близ Тоттенхем-Корт-роуд, то средний их умственный уровень придется где-то возле буквы О. Так возможно ли вложить в пьесу такие интересные мысли, чтобы и критик из «Таймс» перестал клевать носом в своем кресле, и продавщица на галерке позабыла о молодом человеке, который держит ее за руку? Когда они слиты в единое целое, называемое публикой, на них действуют только самые обыденные, самые элементарные мысли, больше приближающиеся к чувствам, те самые мысли, что лежат в основе поэзии: любовь, смерть, судьба человека. Не всякий драматург может сказать на эти темы что-нибудь такое, что уже не говорилось бы тысячи раз; великие истины слишком важны, чтобы быть новыми. Кроме того, мысли на дороге не валяются, новые мысли появляются лишь у очень немногих людей в каждом поколении. И трудно предположить, что драматург, которому посчастливилось родиться со способностью доносить свои пьесы до зрительного зала, окажется, кроме того, оригинальным мыслителем. Он не был бы драматургом, если бы ум его не работал в сфере конкретного. Он зорко подмечает отдельные случаи; нет смысла ожидать от него умения обобщать. Он может быть склонен к размышлениям, может интересоваться проблемами своего времени, но от этого еще далеко до творческого мышления. Возможно; было бы неплохо, если бы драматурги были философами, но шансов на это у них не больше, чем у королей. В наше время среди драматургов есть только два выдающихся мыслителя — Ибсен и Шоу. Оба они творили в подходящее время. Появление Ибсена совпало с движением за освобождение женщин от домашнего рабства, в котором они так долго пребывали; появление Шоу — с бунтом молодежи против сковывающих ее условностей викторианской эпохи. У обоих было сколько угодно сюжетов, новых для театра и поддающихся эффектной разработке. Шоу отличали качества, нужные всякому драматургу: бьющая через край живость, бесшабашный юмор, остроумие и бездна веселой выдумки. Ибсену, как известно, выдумки не хватало; одни и те же персонажи снова и снова появляются у него под разными именами, интрига лишь слегка варьируется от пьесы к пьесе. Не будет грубым преувеличением сказать, что единственный его сюжетный ход — это неожиданное появление незнакомца, который входит в душную комнату и распахивает окна; в результате люди, сидевшие в комнате, простужаются, и все кончается как нельзя более несчастливо. Разобравшись в психологическом содержании того, что могли нам предложить оба эти автора, каждый мало-мальски образованный человек убедится, что оно сводится к обычному культурному багажу того времени. Идеи Шоу были выражены необычайно живо. Но поражали они только потому, что интеллектуальный уровень публики был очень невысок. Сейчас они уже не поражают; более того, молодежь склонна видеть в них устаревшую буффонаду. Идеи гибельны в драматургии потому, что, если они приемлемы, их принимают, а это убивает пьесу, которая способствовала их распространению. В самом деле, нет ничего скучнее, как, сидя в театре, выслушивать изложение идей, с которыми вы заранее согласны. Сейчас, когда право женщины на собственную личность общепризнано, невозможно смотреть «Кукольный дом» без чувства досады. Тот, кто пишет пьесы идей, сам себе роет яму. Пьеса и без того вещь достаточно эфемерная, потому что она должна быть оформлена согласно сегодняшней моде, а моды меняются, так что пьеса быстро теряет одну из своих привлекательных черт злободневность; так разве не жаль делать ее еще более эфемерной, основывая ее на идеях, которые послезавтра утратят всякий интерес! Говоря об эфемерности, я, разумеется, не имею в виду пьесы, написанные в стихах; поэзия — величайшее и благороднейшее из искусств — сообщает собственную жизнь своему скромному партнеру. Я имею в виду пьесы в прозе. Только ими и занимаются наши современные театры. Я не могу припомнить ни одной серьезной пьесы в прозе, которая пережила бы породившее ее поколение. Несколько комедий числят свое спорадическое существование двумя-тремя веками. Время от времени их возобновляют, если видный актер прельстится знаменитой ролью или антрепренер с горя решит поставить пьесу, за которую не нужно платить авторских. Но это музейные экспонаты. Публика смеется их остроумию из вежливости, а фарсовым сценам — от смущения. Внимание ее не захвачено, чувства молчат. Она не верит, а раз так — гипноз сцены на нее не подействует. Но если пьеса по природе своей эфемерна, драматург вправе спросить: а почему ему не смотреть на себя как на журналиста (журналиста высшей марки, из тех, что сотрудничают в еженедельниках) и не писать пьес на современные темы, политические и социальные? Идеи его будут не более и не менее оригинальны, чем идеи серьезных молодых людей, которые пишут для этих журналов. Они вполне могут оказаться интереснее; а если они устареют к тому времени, как пьеса сойдет со сцены, — что же из этого? Ведь пьеса все равно умерла. Ответ на это один: на здоровье, если только это ему удастся и если он считает, что это стоящее занятие. Но следует его предупредить, что критики ему спасибо не скажут. Ибо хотя они громогласно требуют идейных пьес, но, получив такую пьесу, фыркают на нее, если идеи им знакомы, скромно считая, что то, что известно им, уже стало всеобщим достоянием; если же идеи им незнакомы, объявляют их вздором и обрушиваются на автора. Даже всеми признанный Шоу не избежал этой дилеммы. Для постановки пьес, которые могли бы привлечь людей, презирающих коммерческий театр, основываются разные общества. Они влачат жалкое существование. Интеллигенцию не заманишь на эти спектакли, в лучшем случае она желает их смотреть бесплатно. Есть немало драматургов, проводящих всю жизнь в писании пьес, которые ставят только такие общества. Они пытаются идти против законов драматургии: с той минуты, как определенное число людей собирается в зрительном зале, эти люди становятся публикой и — даже если их средний умственный уровень выше обычного — реагируют так же, как всякая публика. Ими движет не столько разум, сколько чувства; они требуют не рассуждений, а действия. (Я, разумеется, имею в виду не только физическое действие. С точки зрения театра персонаж, который говорит «у меня разболелась голова», действует в не меньшей мере, чем тот, который падает с колокольни.) Когда подобные пьесы проваливаются, авторы утверждают, что виной всему публика, не сумевшая их оценить. Едва ли это верно. Их пьесы проваливаются потому, что они не сценичны. Не следует полагать, будто коммерческие пьесы имеют успех потому, что они плохи. Сюжет их может быть затаскан, диалог банален, характеры примитивны, и все же они имеют успех — потому что обладают одним пусть дешевым, но специфическим достоинством: они увлекают зрителей своей театральностью. Впрочем, у коммерческой пьесы могут быть и другие достоинства, о чем свидетельствует драматургия Лопе де Вега, Шекспира и Мольера.»

От богослова до врача

Уильям Сомерсет Моэм родился 25 января 1874 года в британском посольстве в Париже в семье юриста Роберта Ормонда Моэма. Мальчик был окружён заботой матери Эдиты Мэри, которая не чаяла в нём души. Старшие братья Уильяма Сомерсета были отправлены учиться в Англию, поэтому всё родительское внимание приходилось на него одного. Французским он владел свободнее, нежели английским. В подтверждение этому — фрагмент из автобиографических заметок Моэма «Подводя итоги»: «Английского языка я, видимо, почти не знал. Говорят, что однажды, увидев из окна вагона лошадь, я крикнул: «Regardez, maman, voila un’orse!».

Уильям Сомерсет Моэм, первая половина 1880-х. (flickr.com)

В 1882 году от туберкулёза скончалась мать, а спустя два года и отец. Осиротевшего Уильяма Сомерсета отправили в Англию к его дяде Генри Моэму, викарию в Уитстабле. Тот отдал мальчика в Королевскую кентерберийскую школу. Застенчивый и робкий, Уильям Сомерсет никак не мог преодолеть неловкость перед одноклассниками, которые посмеивались над его странным английским произношением и заиканием. Позднее Моэм пишет об этом времени: «С произношением английских слов я долго не мог справиться, и я никогда не забуду, каким хохотом встречали в приготовительной школе мои неправильные ударения и как это меня смущало».

«Я лишён той располагающей общительности, которая позволяет с первого же знакомства завязывать дружбу»

Робкий, болезненный, Уильям Сомерсет чувствовал себя одиноко. Отдушиной стала литература. «Тысяча и одна ночь», «Алиса в Стране чудес», «Уэверли, или 60 лет назад» — эти и многие другие произведения увлекали его и помогали отвлечься от безрадостных дней в школе.

«За границей мне жилось лучше, чем когда-либо раньше»

Генри Моэм предполагал, что племянник пойдёт по его стопам, но юноша настоял на изучении немецкого языка в Германии. Оставив обучение в Королевской кентерберийской школе, Уильям Сомерсет отправился на континент. Там он погрузился в изучение трудов Иоганна Вольфганга фон Гёте, Артура Шопенгауэра и других философов, познакомился с творчеством Генрика Ибсена и миром театра.

Чрево Лондона как школа жизни

В 18 лет Моэм вернулся в Англию с твёрдым намерением стать врачом. Свой выбор он объяснял так: «Медицина меня не интересовала, но она давала мне возможность жить в Лондоне, окунуться в настоящую жизнь, о чём я так мечтал». Уильям Сомерсет поступил в медицинскую школу при больнице Святого Фомы. Первые два курса он старался просто сдавать зачёты и экзамены — лишь бы не вылететь. Параллельно Моэм пробовал себя в писательстве. Общению с однокурсниками он, как и в школе, предпочитал литературу.

«Я не знаю лучшей школы для писателя, чем работа врача»

На третьем курсе началась практика. Работа в скорой помощи, походы в трущобы Ламбета, вскрытие трупов — утомительная работа не для слабонервных, но именно она увлекла писателя, открыла ему мир простых людей, полный лишений и страданий. Моэм вспоминал: «За эти три года я, вероятно, был свидетелем всех эмоций, на какие способен человек. Это разжигало мой инстинкт драматурга, волновало во мне писателя».

Уильям Сомерсет Моэм, 1890-е. (flickr.com)

Впечатления от врачебной практики в неблагополучном районе Лондона легли в основу сюжета первого романа Моэма «Лиза из Ламбета». Критика и читатели неоднозначно встретили произведение о трагичной судьбе молодой девушки, которая влюбилась во властного женатого мужчину. В предисловии к одному из сборников своих произведений Уильям Сомерсет написал: «Одни отзывы были весьма благосклонны, другие — не очень; последние стали причиной нескольких бессонных ночей и расстроили меня куда больше, чем первые — порадовали: таков общий порок литераторов».

Несостоявшийся шпион

В 1915 году Моэм отправился на Первую мировую войну добровольцем. На фронте он познакомился с Джоном Уоллинджером, который вербовал новых агентов секретной разведывательной службы Ми-6 для работы в Швейцарии. Уильям Сомерсет согласился стать разведчиком, и уже в 1917 году его отправили с миссией в Россию. Прибыв в Петроград под предлогом сбора материалов для новой книги, Моэм должен был сблизиться с Александром Керенским. Встречи писателя и политика состояли в основном из пространных бесед, не имевших никакого отношения к миссии.

«Я должен был отправиться в Россию и сделать так, чтобы русские продолжали воевать»

31 октября 1917 года Уильям Сомерсет получил секретную записку от Керенского, которую требовалось доставить премьер-министру Великобритании Дэвиду Ллойду Джорджу. Моэм немедленно направился в Лондон. Премьер-министр, ознакомившись с текстом, в котором содержалась просьба отправить амуницию и оружие для российской армии, ответил, что ничем не может помочь. Вскоре стало известно, что Временное правительство сложило свои полномочия, а Россия вышла из войны. Миссия Моэма была провалена.

Уильям Сомерсет Моэм. (wikimedia.org)

Сомерсет Моэм — Подводя итоги краткое содержание

Сомерсет Моэм — Подводя итоги — описание и краткое содержание, автор Сомерсет Моэм, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки Kniga-for.me

Автобиографические заметки, в которых Сомерсет Моэм подводит итоги своего творческого пути и раскрывает секреты литературного мастерства. Одни критики называли эту книгу «манифестом законченного циника», другие — «самым искренним из произведений Моэма». Возможно, доля истины присутствует в обеих этих оценках. И оттого читать «Подводя итоги» еще интереснее…Источник: Моэм С. Луна и грош. Записные книжки: Роман, эссе / Пер. с англ. — М.: Изд-во Эксмо, 2004. — 544 с.

Моэм Сомерсет — Подводя итоги краткое содержание

Моэм Сомерсет — Подводя итоги — описание и краткое содержание, исполнитель: Андриенко Александр, слушайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки audio-kniga.com.ua Автобиографический роман английского писателя Сомерсета Уильяма Моэма «Подводя итоги» (1938) представляет собой не столько изложение фактической канвы его жизни, сколько попытку проанализировать свой путь – писателя и человека. Предельно искренние и глубокие размышления автора о своем литературном творчестве и внутреннем развитии не могут не заинтересовать современного читателя.

Англичанин, рожденный в Париже

25 января 1874 года на территории британского посольства в Париже появился на свет будущий известный писатель Сомерсет Моэм. Его отец, происходящий из династии адвокатов, заранее запланировал столь необычные роды. Все рожденные в те годы во Франции мальчики, достигнув совершеннолетия, должны были отправиться служить в армию и участвовать в военных действиях против Англии. Роберт Моэм не мог допустить, чтобы его сын воевал против родины своих предков. Рожденный в британском посольстве маленький Сомерсет автоматически становился гражданином Великобритании.

Детские травмы

Отец и дед Сомерсета Моэма были уверены в том, что мальчик пойдет по их стопам и станет адвокатом. Но судьба пошла наперекор желаниям родственников. Уильям рано потерял родителей. Его мать скончалась в 1882 году от чахотки, а через два года онкология забрала жизнь отца. Мальчика взяли на воспитание английские родственники из Уитстабла, небольшого городка, расположенного неподалеку от Кентербери.

До 10 лет мальчик говорил только на французском языке, и осваивать родной, по сути, язык ему было трудно. Семья дяди не стала для Уильяма родной. Генри Моэм, служивший викарием, и его жена холодно и сухо относились к новому родственнику. Языковой барьер не добавлял взаимопонимания. Перенесенный стресс от ранней потери родителей и переезда в другую страну обернулся заиканием, которое осталось у писателя на всю жизнь.

Учеба

В Великобритании Уильям Моэм учился в Королевской школе. Из-за своего хрупкого телосложения, маленького роста и сильного акцента мальчик подвергался насмешкам со стороны однокашников и сторонился людей. Поэтому поступление в Гейдельбергский университет в Германии он принял с облегчением. Кроме того, молодой человек занялся любимым делом — изучением литературы и философии. Еще одним увлечением Моэма стала медицина. В те годы каждый уважающий себя европейский мужчина должен был иметь серьезную профессию. Поэтому в 1892 году Моэм поступил в Лондонское медицинское училище и стал дипломированным хирургом и терапевтом.

В годы Первой мировой

Начало Первой мировой войны прозаик встретил службой в Британском Красном Кресте. Затем был завербован британской разведкой МИ-5. На протяжении года Моэм выполнял задания разведки в Швейцарии. В 1917 году под видом американского корреспондента он прибыл с секретным заданием в российский Петроград. Задачей Сомерсета было не допустить выхода России из войны. Несмотря на то что миссия провалилась, Моэм был доволен поездкой в Петроград. Он влюбился в улицы этого города, открыл для себя творчество Достоевского, Толстого, Чехова. Ради прочтения их произведений стал учить русский язык.

Между войнами

С 1919 года в поисках острых ощущений Моэм начал путешествовать по странам Азии и Ближнего Востока. Посетил Китай, Малайзию, Таити. Из путешествий прозаик черпал вдохновение, что приводило к плодотворной работе. На протяжении двух десятков лет было написано множество романов, пьес, новелл, очерков, эссе. Как новое направление — ряд социально-психологических драм. На его вилле, купленной в 1928 году на Французской Ривьере, часто собирались именитые литераторы. Ее посещали Герберт Уэллс и Уинстон Черчилль. В те годы Моэм был самым успешным английским писателем.

О личной жизни

Моэм не скрывал своей бисексуальности. Он пытался создать традиционную семью, женившись в 1917 году на Сири Велком. Она была декоратором интерьеров. У них родилась дочь Мэри Элизабет. Из-за частых путешествий в компании своего секретаря и любовника Джерольда Хекстона Сомерсет не смог сохранить брак. Супруги развелись в 1927 году. За всю жизнь у писателя случались романы и с женщинами, и с мужчинами. Но после смерти Хекстона в 1944-м драматург ни к кому не испытывал таких теплых чувств.

Начало творческого пути

Первой работой Сомерсета Моэма стало написание биографии оперного композитора Джакомо Мейербера. Написана она была в университетские годы. Сочинение не было должным образом оценено издателем, и юный писатель в сердцах сжег его. Но на радость будущим читателям первая неудача не остановила молодого человека.

Первым серьезным произведением Сомерсета Моэма стал роман «Лиза из Ламбета». Он был написан после работы автора в больнице Святого Фомы и прекрасно встречен критиками и читателями. Это заставило писателя поверить в свой талант и попробовать себя в роли драматурга, написав пьесу «Человек чести». Состоявшаяся премьера не произвела фурора. Несмотря на это, Моэм продолжил писать и спустя несколько лет стал успешен в драматургии. Особую любовь публики заслужила комедия «Леди Фредерик», поставленная в «Корт-Тиэтр» в 1908 году.

Творческий рассвет

После шумного успеха «Леди Фредерик» стали одно за другим рождаться лучшие произведения Сомерсета Моэма:

• фантастический роман «Маг», опубликованный в 1908 году;
• «Каталина» (1948) — мистический роман о девушке, которая чудесным образом избавилась от страшной болезни, но так и не стала счастливой;
• «Театр» (1937) — иронично описанная история немолодой актрисы, которая пытается забыть о своем возрасте в объятиях молодого ухажера;
• роман «Узорный покров» (1925) — красивая и трагическая история любви, трижды экранизированная;
• «Миссис Крэддок» (1900) — еще одна жизненная истории о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной;
• «Покоритель Африки» (1907) — остросюжетный роман о любви во время путешествия;
• «Подводя итоги» (1938) — биография автора в виде заметок о своем творчестве;
• «На китайской ширме» (1922) — история, полная впечатлений Моэма от посещения китайской реки Янцзы;
• «Письмо» (1937) — драматическая пьеса;
• «Священное пламя» (1928) — детективная драма с философско-психологическим смыслом;
• «Верная жена» (1926) — остроумная комедия о неравенстве полов;
• «Шэппи» (1933) — социальная драма о маленьком человеке в мире большой политики;
• «За оказанные услуги» (1932) — пьеса о состоянии общества перед угрозой фашизма и Второй мировой войны;
• «Вилла на холме» (1941) — романтическая история о жизни молодой вдовы в ожидании счастья;
• «Тогда и теперь» (1946) — исторический роман об Италии начала шестнадцатого века;
• «Тесный угол»(1932) — криминальный роман, содержащий размышления о буддизме;
• сборники рассказов «На окраинах империи», «Открытая возможность», «Трепет листа», «Шесть рассказов, написанных от первого лица», «Эшенден, или Британский агент», «А Кинг», «Все та же смесь», «Казуарина», «Игрушки судьбы»;
• сборники эссе «Рассеянные мысли», «Переменчивое настроение», «Великие писатели и их романы».

Наряду с крупными произведениями пользовались популярностью и рассказы Сомерсета Моэма:

• «Непокоренная»;
• «Нечто человеческое»;
• «Падение Эдварда Барварда»;
• «Человек со шрамом»;
• «Сумка с книгами».

Он сел на соседнее сиденье в поезде Нюрнберг – Мюнхен. Я заподозрил в нем русского и собирался заговорить, когда у него зазвонил телефон.

– Привет, Катенька! – сказал он в трубку. – Всё в порядке, еду в аэропорт. Вечером вас увижу. Лего купил, куклу тоже купил. И тебе кое-что купил. Нет, даже не намекну, терзайся в догадках. Тебе понравится. Всё, целую. Куда? Дома расскажу, а то тут сосед подслушивает.

– Жена? – спросил я.
– Жена. Не поверите, каждые три месяца езжу в командировку и каждый раз не могу дождаться, когда вернусь. Так скучаю по ней и детям, хоть не езди. Но нельзя, работа хорошая, я кормилец.
– Такая любовь редкость в наше время. Как же вам так повезло?
– А давайте расскажу. Вы ведь тоже до Мюнхена?

По-видимому, Deutsche Bahn располагает к дорожной откровенности не хуже российской плацкарты, так что я выслушал его исповедь, которую и постараюсь передать.

– Началось с того, что приятель позвал меня на шашлыки. Я не любитель незнакомых компаний, но Сереге очень надо было, чтобы кто-то его отвез, а я был идеальной кандидатурой: с машиной, почти не пью и в тот период совершенно свободен. Мама и бабушка пытались меня с кем-то знакомить, но я отказывался, искал ту единственную.

Приехали. Я шапочно кое с кем познакомился, сгрыз шашлык и вскоре заскучал от пьяных разговоров. Решил, чтобы не терять напрасно целый день своей единственной жизни, пойти порыбачить, там Ока недалеко. Полез в машину за удочками, и тут ко мне подошла девушка. Карие глазищи на пол-лица, пухлые губы, бюст, талия. Брючки в обтяжечку. Спрашивает:
– Вы на речку? Возьмете меня с собой? Хочется погулять, а не с кем, все уже пьяные. Я, кстати, Катя.
– Максим, – говорю.

В общем, рыбе в тот раз повезло. Четыре часа мы бродили по берегу, и четыре часа не смолкал разговор. Нашлись общие интересы, и так она увлеченно слушала, так меня подхватывала на полуслове, что я не мог оторваться. Вернулись в компанию, когда уже стемнело. Серега мой накидался до полного нестояния, его уложили ночевать. Остальные были немногим лучше. А Катя получила СМС и сказала, что ей срочно надо в Москву. Что-то там с отцом, то ли упал с лестницы, то ли просто плохо стало. Я, конечно, предложил отвезти, по дороге мы еще говорили. Телефон не дала.

Наутро я стал играть в Шерлока Холмса. Через Серегину соцсеть (инстраграмма тогда еще не было, но что-то ж было, то ли фейсбук, то ли ВК) нашел участников шашлыков, с кем успел познакомиться, перерыл их друзей и друзей друзей. Катю не нашел. Но дня через три она написала сама, нашла меня тем же способом. У меня, в отличие от нее, был открытый профиль. Предложила погулять в Коломенском. И опять четыре часа разговоров и поцелуй на прощание. Всего один поцелуй, но такой, что розовый туман в голове не отпускал потом очень долго.

Начали встречаться, но над ней витала завеса тайны. Если я звал ее куда-то, она почти всегда была занята. Если звала она, я бросал все свои дела и ехал. Чем мы занимались? Гуляли, катались по Москве, где-то ужинали, иногда шли в клуб или на концерт. Платил всегда я, но это не напрягало, было в рамках моих доходов. Напрягало то, что через месяц я по-прежнему не знал, где она учится и работает, с кем живет – иногда говорилось, что с родителями, иногда – что снимает квартиру с подругой. Даже фамилии ее не знал, мы переписывались в мессенджере, где она фигурировала под ником. «В женщине должна быть загадка» – отвечала она на все попытки проникнуть в ее жизнь глубже.

Когда меня стала тяготить такая неопределенность, она вдруг спросила:
– А чего ты меня никогда в гости не зовешь?
А я звал десять раз, она всегда отказывалась. В тот раз не был готов к приему гостей, дома был, мягко говоря, холостяцкий беспорядок, но не упускать же такой случай. Еще в лифте она прижалась ко мне всем телом, а когда вошли в квартиру, стало уже абсолютно неважно, где у меня что валяется и сколько мышей повесилось в холодильнике. Я не пуританин, много чего умею с девушками, но что она тогда со мной вытворяла – некоторые элементы я даже в порнухе не видел. Ночевать не осталась, опять срочные дела. А я снова был готов на всё, лишь бы это однажды повторилось.

Повторилось всего пару раз, чаще она ограничивала меня прогулкой и ужином, а еще чаще писала, что очень занята. Постепенно общение сошло на нет. И вдруг, после двух месяцев молчания, она пишет: «У моей подруги день рожденья, они сняли коттедж в Подмосковье, поедешь со мной?» С ней, к ее друзьям, с перспективой провести ночь вместе – ну конечно, нечего даже спрашивать.

Коттедж оказался аж в Ярославской области, но ладно, доехали. Куча машин во дворе и за воротами, толпа людей в доме. Все радостно кидаются обнимать Катю, она там душа общества. На меня поглядывают с недоумением. Когда наелись-напились и расползлись по дому маленькими группками, я случайно услышал кусочек разговора Кати с именинницей. Ну как случайно – крутился в пределах слышимости от нее, можно сказать, что подслушивал. Надеялся что-то о ней узнать.

– Что за Максим? – спросила именинница. – А как же Толик?
– А что Толик? – возмущенно ответила Катя. – Нет никакого Толика, забудь. Был и сплыл. Я свободный человек, что хочу, то и делаю.

Она оторвалась от подруги и нашла меня. Прижалась всем телом и шепнула, что наверху есть прекрасная спальня… надо ее срочно занять… и чтобы я принес из машины ее вещи.

Я оделся и вышел во двор. Подошел к своей машине, достал Катину сумку и рюкзачок. У нее был очень приметный рюкзак, кислотно-оранжевый, с брелоком в виде плюшевой коалы. Тут подъехала Ауди, из нее вышел какой-то хмырь на голову выше меня, посмотрел на рюкзак.
– Ты, что ли, Катю привез? – спросил он мрачно.
– Ну, я. А что?
– Привез и молодец. Давай ее вещи и вали отсюда, чтоб я тебя больше никогда не видел.
– А ты, стало быть, Толик? – догадался я.
– Толик.

На этом месте рассказа мой попутчик вдруг замолчал и уставился на проплывавшие за окном баварские деревеньки. Я некоторое время ждал продолжения, потом не выдержал:
– А дальше что? Давайте угадаю. Вы бывший десантник и прописали этому Толику ижицу?

Максим молча помотал головой.

– Значит, он вас отметелил, а Катя потом приходила в больницу?
– Тоже нет. Я отдал Толику ее вещи, сел в машину и уехал. Я вдруг понял, что означала вся ее загадочность. Она просто держала меня в резерве. Встречалась со мной, когда не ладилось с Толиком или он был занят. И даже если сейчас Толик действительно получил отставку и я перешел из резерва в основной состав, это ничего не изменит. В запасе появится какой-нибудь Алик, Славик или Гарик. Прямо из машины я позвонил бабушке и взял телефон внучки Марьи Петровны. Через неделю я пригласил эту внучку в ресторан, а через месяц сделал ей предложение. По совпадению она тоже Катя. У нее, конечно, нет таких чудесных глаз, и фигурка попроще, и в разговоре поначалу возникали паузы, и в сексе ее пришлось всему учить. Зато никаких тайн и никаких Толиков.