Рассказ куриный бульон драгунский

Мама принесла из магазина курицу, большую, синеватую, с длинными костлявыми ногами. На голове у курицы был большой красный гребешок. Мама повесила ее за окно и сказала:

— Если папа придет раньше, пусть сварит. Передашь?

Я сказал:

— С удовольствием!

И мама ушла в институт. А я достал акварельные краски и стал рисовать. Я хотел нарисовать белочку, как она прыгает в лесу по деревьям, и у меня сначала здорово выходило, но потом я посмотрел и увидел, что получилась вовсе не белочка, а какой-то дядька, похожий на Мойдодыра. Белкин хвост получился как его нос, а ветки на дереве как волосы, уши и шапка… Я очень удивился, как могло так получиться, и, когда пришел папа, я сказал:

— Угадай, папа, что я нарисовал?

Он посмотрел и задумался:

— Пожар?

— Ты что, папа? Ты посмотри хорошенько!

Тогда папа посмотрел как следует и сказал:

— Ах, извини, это, наверное, футбол…

Я сказал:

— Ты какой-то невнимательный! Ты, наверно, устал?

А он:

— Да нет, просто есть хочется. Не знаешь, что на обед?

Я сказал:

— Вон, за окном курица висит. Свари и съешь!

Папа отцепил курицу от форточки и положил ее на стол.

— Легко сказать, свари! Сварить можно. Сварить — это ерунда. Вопрос, в каком виде нам ее съесть? Из курицы можно приготовить не меньше сотни чудесных питательных блюд. Можно, например, сделать простые куриные котлетки, а можно закатить министерский шницель — с виноградом! Я про это читал! Можно сделать такую котлету на косточке — называется «киевская» — пальчики оближешь. Можно сварить курицу с лапшой, а можно придавить ее утюгом, облить чесноком и получится, как в Грузии, «цыпленок табака». Можно, наконец…

Но я его перебил. Я сказал:

— Ты, папа, свари что-нибудь простое, без утюгов. Что-нибудь, понимаешь, самое быстрое!

Папа сразу согласился:

— Верно, сынок! Нам что важно? Поесть побыстрей! Это ты ухватил самую суть. Что же можно сварить побыстрей? Ответ простой и ясный: бульон!

Папа даже руки потер.

Я спросил:

— А ты бульон умеешь?

Но папа только засмеялся.

— А чего тут уметь? — У него даже заблестели глаза. — Бульон — это проще пареной репы: положи в воду и жди, когда сварится, вот и вся премудрость. Решено! Мы варим бульон, и очень скоро у нас будет обед из двух блюд: на первое — бульон с хлебом, на второе — курица вареная, горячая, дымящаяся. Ну-ка брось свою репинскую кисть и давай помогай!

Я сказал:

— А что я должен делать?

— Вот погляди! Видишь, на курице какие-то волоски. Ты их состриги, потому что я не люблю бульон лохматый. Ты состриги эти волоски, а я пока пойду на кухню и поставлю воду кипятить!

И он пошел на кухню. А я взял мамины ножницы и стал подстригать на курице волоски по одному. Сначала я думал, что их будет немного, но потом пригляделся и увидел, что очень много, даже чересчур. И я стал их состригать, и старался быстро стричь, как в парикмахерской, и пощелкивал ножницами по воздуху, когда переходил от волоска к волоску.

Папа вошел в комнату, поглядел на меня и сказал:

— С боков больше снимай, а то получится под бокс!

Я сказал:

— Не очень-то быстро выстригается…

Но тут папа вдруг как хлопнет себя по лбу:

— Господи! Ну и бестолковые же мы с тобой, Дениска! И как это я позабыл! Кончай стрижку! Ее нужно опалить на огне! Понимаешь? Так все делают. Мы ее на огне подпалим, и все волоски сгорят, и не надо будет ни стрижки, ни бритья. За мной!

И он схватил курицу и побежал с нею на кухню. А я за ним. Мы зажгли новую горелку, потому что на одной уже стояла кастрюля с водой, и стали обжигать курицу на огне. Она здорово горела и пахла на всю квартиру паленой шерстью. Папа поворачивал ее с боку на бок и приговаривал:

— Сейчас, сейчас! Ох и хорошая курочка! Сейчас она у нас вся обгорит и станет чистенькая и беленькая…

Но курица, наоборот, становилась какая-то черненькая, вся какая-то обугленная, и папа наконец погасил газ.

Он сказал:

— По-моему, она как-то неожиданно прокоптилась. Ты любишь копченую курицу?

Я сказал:

— Нет. Это она не прокоптилась, просто она вся в саже. Давай-ка, папа, я ее вымою.

Он прямо обрадовался.

— Ты молодец! — сказал он. — Ты сообразительный. Это у тебя хорошая наследственность. Ты весь в меня. Ну-ка, дружок, возьми эту трубочистовую курицу и вымой ее хорошенько под краном, а то я уже устал от этой возни.

И он уселся на табурет.

А я сказал:

— Сейчас, я ее мигом!

И я подошел к раковине и пустил воду, подставил под нее нашу курицу и стал тереть ее правой рукой изо всех сил. Курица была очень горячая и жутко грязная, и я сразу запачкал свои руки до самых локтей. Папа покачивался на табурете.

— Вот, — сказал я, — что ты, папа, с ней наделал. Совершенно не отстирывается. Сажи очень много.

— Пустяки, — сказал папа, — сажа только сверху. Не может же она вся состоять из сажи? Подожди-ка!

И папа пошел в ванную и принес мне оттуда большой кусок земляничного мыла.

— На, — сказал он, — мой как следует! Намыливай!

И я стал намыливать эту несчастную курицу. У нее стал какой-то совсем уже дохловатый вид. Я довольно здорово ее намылил, но она очень плохо отмыливалась, с нее стекала грязь, стекала уже, наверно, с полчаса, но чище она не становилась.

Я сказал:

— Этот проклятый петух только размазывается от мыла.

Тогда папа сказал:

— Вот щетка! Возьми-ка, потри ее хорошенько! Сначала спинку, а уж потом все остальное.

Я стал тереть. Я тер изо всех сил, в некоторых местах даже протирал кожу. Но мне все равно было очень трудно, потому что курица вдруг словно оживела и начала вертеться у меня в руках, скользить и каждую секунду норовила выскочить. А папа все не сходил со своей табуретки и все командовал:

— Крепче три! Ловчее! Держи за крылья! Эх, ты! Да ты, я вижу, совсем не умеешь мыть курицу.

Я тогда сказал:

— Пап, ты попробуй сам!

И я протянул ему курицу. Но он не успел ее взять, как вдруг она выпрыгнула у меня из рук и ускакала под самый дальний шкафчик. Но папа не растерялся. Он сказал:

— Подай швабру!

И когда я подал, папа стал шваброй выгребать ее из-под шкафа. Он сначала оттуда выгреб старую мышеловку, потом моего прошлогоднего оловянного солдатика, и я ужасно обрадовался, ведь я думал, что совсем потерял его, а он тут как тут, мой дорогой.

Потом папа вытащил, наконец, курицу. Она была вся в пыли. А папа был весь красный. Но он ухватил ее за лапку и поволок опять под кран. Он сказал:

— Ну, теперь держись. Синяя птица.

И он довольно чисто ее прополоскал и положил в кастрюлю. В это время пришла мама. Она сказала:

— Что тут у вас за разгром?

А папа вздохнул и сказал:

— Курицу варим.

Мама сказала:

— Давно?

— Только сейчас окунули, — сказал папа.

Мама сняла с кастрюльки крышку.

— Солили? — спросила она.

— Потом, — сказал папа, — когда сварится.

Но мама понюхала кастрюльку.

— Потрошили? — сказала она.

— Потом, — сказал папа, — когда сварится.

Мама вздохнула и вынула курицу из кастрюльки. Она сказала:

— Дениска, принеси мне фартук, пожалуйста. Придется все за вас доделывать, горе-повара.

А я побежал в комнату, взял фартук и захватил со стола свою картинку. Я отдал маме фартук и спросил ее:

— Ну-ка, что я нарисовал? Угадай, мама!

Мама посмотрела и сказала:

— Швейная машинка? Да?

Бабушка разбудила меня рано утром, и мы пошли на ближний увал по землянику. Огород наш упирался дальним пряслом в увал. Через жерди переваливались ветви берез, осин, сосен, одна черемушка катнула под городьбу ягоду, и та взошла прутиком, разрослась на меже среди крапивы и конопляника. Черемушку не срубали, и на ней птички вили гнезда.

Деревня еще тихо спала. Ставни на окнах были закрыты, не топились еще печи, и пастух не выгонял неповоротливых коров за поскотину, на приречный луг.

А по лугу стелился туман, и была от него мокра трава, никли долу цветы куриной слепоты, ромашки приморщили белые ресницы на желтых зрачках.

Енисей тоже был в тумане, скалы на другом берегу, будто подкуренные густым дымом снизу, отдаленно проступали вершинами в поднебесье и словно плыли встречь течению реки.

Неслышная днем, вдруг обнаружила себя Фокинская речка, рассекающая село напополам. Тихо пробежавши мимо кладбища, она начинала гуркотать, плескаться и картаво наговаривать на перекатах. И чем дальше, тем смелей и говорливей делалась, измученная скотом, ребятишками и всяким другим народом, речка: из нее брали воду на поливку гряд, в баню, на питье, на варево и парево, бродили по ней, валили в нее всякий хлам, а она как-то умела и резвость, и светлость свою сберечь.

Вот и наговаривает, наговаривает сама с собой, довольная тем, что пока ее не мутят и не баламутят. Но говор ее внезапно оборвался — прибежала речка к Енисею, споткнулась о его большую воду и, как слишком уж расшумевшееся дитя, пристыженно смолкла. Тонкой волосинкой вплеталась речка в крутые, седоватые валы Енисея, и голос ее сливался с тысячами других речных голосов, и, капля по капле накопив силу, грозно гремела река на порогах, пробивая путь к студеному морю, и растягивал Енисей светлую ниточку деревенской незатейливой речки на многие тысячи верст, и как бы живою жилой деревня наша всегда была соединена с огромной землей.

Кто-то собирался плыть в город и сколачивал салик на Енисее. Звук топора возникал на берегу, проносился поверх, минуя спящее село, ударялся о каменные обрывы увалов и, повторившись под ними, рассыпался многоэхо по распадкам.

Сначала бабушка, а за нею я пролезли меж мокрых от росы жердей и пошли по распадку вверх на увалы. Весной по этому распадку рокотал ручей, гнал талый снег, лесной хлам и камни в наш огород, но летом утихомирился, и бурный его пугь обозначился до блеска промытым камешником.

В распадке уютно дремал туман, и было так тихо, что мы боялись кашлянуть. Бабушка держала меня за руку и все крепче, крепче сжимала ее, будто боялась, что я могу вдруг исчезнуть, провалиться в эту волокнисто-белую тишину. А я боязливо прижимался к ней, к моей живой и теплой бабушке. Под ногами шуршала мелкая ершистая травка. В ней желтели шляпки маслят и краснели рыхлые сыроежки.

Местами мы пригибались, чтобы пролезть под наклонившу- юся сосенку, по кустам переплетались камнеломки, повилика, дедушкины кудри. Мы запугивались в нитках цветов, и тогда из белых чашечек выливались мне за воротник и на голову студеные капли.

Я вздрагивал, ежился, облизывал горьковатые капли с губ, бабушка вытирала мою стриженую голову ладонью или краешком платка и с улыбкой подбадривала, уверяя, что от росы да от дождя люди растут большие-пребольшие.

Туман все плотнее прижимался к земле, волокнистой куделею затянуло село, огороды и палисадники, оставшиеся внизу. Енисей словно бы набух молочной пеною, берега и сам он заснули, успокоились под непроглядной, шум не пропускающей мякотью. Даже на изгибах Фокинской речки появились белые зачесы, видно сделалось, какая она вилючая.

Но светом и теплом все шире разливающегося утра тоньше и тоньше раскатывало туманы, скручивало их валами в распадках, загоняло в потайную дрему тайги.

Топор на Енисее перестал стучать. И тут же залилась, гнусаво запела на улицах березовая пастушья дуда, откликнулись ей со двора коровы, брякнули боталами, сделался слышен скрип ворот. Коровы брели но улицам села, за поскотину, то появляясь в разрывах тумана, то исчезая в нем. Тень Енисея раз-другой обнаружила себя.

Тихо умирали над рекой туманы.

А в распадках и в тайге они будут стоять до высокого солнца, которое хотя еще и не обозначило себя и было за далью гор, где стойко держались снежные беляки, ночами насылающие холод и эти вот густые туманы, что украдчиво ползли к нашему селу в сонное предутрие, но с первыми звуками, с пробуждением людей убирались в лога, ущелья, провалы речек, обращались студеными каплями и питали собой листья, травы, птах, зверушек и все живое, цветущее на земле.

Мы пробили головами устоявшийся в распадке туман и, плывя вверх, брели по нему, будто по мягкой, податливой воде, медленно и бесшумно. Вот туман по грудь нам, по пояс, до колен, и вдруг навстречу из-за дальних увалов полоснуло ярким светом, празднично заискрилось, заиграло в лапках пихтача, на камнях, на валежинах, на упругих шляпках молодых маслят, в каждой травинке и былинке.

Над моей головой встрепенулась птичка, стряхнула горсть искорок и пропела звонким, чистым голосом, как будто она и не спала, будто все время была начеку: «Тить-тить-ти- ти-ррри…».

— Что это, баба?

— Это Зорькина песня.

— Как?

— Зорькина песня. Птичка зорька утро встречает, всех птиц об этом оповещает.

И правда, на голос зорьки — зорянки, ответило сразу несколько голосов — и пошло, и пошло! С неба, с сосен, с берез — отовсюду сыпались на нас искры и такие же яркие, неуловимые, смешавшиеся в единый хор птичьи голоса. Их было много, и один звонче другого, и все-таки Зорькина песня, песня народившегося утра, слышалась яснее других. Зорька улавливала какие-то мгновения, отыскивала почти незаметные щели и вставляла туда свою сыпкую, нехитрую, но такую свежую, каждое утро обновляющуюся песню.

— Зорька поет! Зорька поет! — закричал и запрыгал я.

— Зорька поет, значит, утро идет! — пропела благостным голосом бабушка, и мы поспешили навстречу утру и солнцу, медленно поднимающемуся из-за увалов. Нас провожали и встречали птичьи голоса; нам низко кланялись, обомлевшие от росы и притихшие от песен, сосенки, ели, рябины, березы и боярки.

В росистой траве загорались от солнца красные огоньки земляники. Я наклонился, взял пальцами чугь шершавую, еще только с одного бока опаленную ягодку и осторожно опустил ее в туесок. Руки мои запахли лесом, травой и этой яркой зарею, разметавшейся по всему небу.

А птицы все так же громко и многоголосо славили утро, солнце, и Зорькина песня, песня пробуждающегося дня, вливалась в мое сердце и звучала, звучала, звучала…

Да и по сей день неумолчно звучит.

Краткое изложение «Фьяметта (La Fiammetta)»

ИТАЛЬЯНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Джованни Боккаччо (Giovanni Boccacio) 1313-1375

Повесть (1343, опубл. 1472)

Это история любви, рассказанная героиней по имени Фьяметта, обращенная в первую очередь к влюбленным женщинам, у которых молодая дама ищет сочувствия и понимания.

Прекрасная Фьяметта, красота которой пленяла всех, проводила в непрерывном празднике жизнь; любящий супруг, богатство, почет и уважение — все это даровала ей судьба. Однажды, накануне большого торжества, Фьяметте приснился страшный сон, будто она гуляет в погожий солнечный день по лугу, плетет венки, и вдруг ядовитая змея жалит ее под левую грудь; тут же меркнет свет, раздается гром — и наступает пробуждение. В ужасе наша героиня хватается за укушенное место, но, найдя его невредимым, успокаивается. В этот день в храме во время праздничной службы Фьяметта впервые по-настоящему влюбляется, и ее избранник Панфило отвечает взаимностью на ее внезапно вспыхнувшее чувство. Наступает пора блаженства и наслаждения. «Скоро весь мир стал мне нипочем, казалось, что головой я достигаю неба», — признается Фьяметта.

Идиллию нарушает неожиданное известие, полученное от отца Панфило. Вдовый старец просит сына приехать к нему во Флоренцию и стать опорой и утешением в конце жизни, так как все братья Панфило умерли и несчастный отец остался один. Фьяметта, безутешная в своем горе, пытается удержать возлюбленного, взывая к его жалости: «Неужели, предпочтя жалость к старому отцу законной жалости ко мне, ты будешь причиной моей смерти?» Но юноша не хочет навлечь на себя жестокие упреки и бесчестье, поэтому он отправляется в путь, обещая вернуться месяца через три-четыре. При прощании Фьяметта лишается чувств, и ее, полуживую от горя, пытается утешить служанка своим рассказом о том, как Панфило рыдал и со слезами целовал лицо госпожи и умолял помочь своей возлюбленной.

Фьяметта, самая верная из влюбленных женщин, ждет возвращения любимого с покорнейшей верой, но вместе с тем в ее сердце закрадывается ревность. Известно, что Флоренция славится прелестными женщинами, умеющими завлекать в свои сети. Что, если Панфило уже попался в них? Фьяметта, страдая, гонит от себя эти мысли. Каждое утро она поднимается на вышку дома и оттуда наблюдает за солнцем, и чем оно выше, тем ближе кажется ей срок возвращения Панфило. Фьяметта постоянно мысленно беседует с возлюбленным, перечитывает его письма, перебирает принадлежащие ему вещи, а иногда зовет служанку и разговаривает с ней о нем. На смену дневным утешениям приходят ночные. Кто бы поверил, что любовь может научить астрологии? По изменению положения луны Фьяметта определенно могла сказать, какая часть ночи прошла, и непонятно, что было отраднее: наблюдать, как течет время, или, будучи занятой другим делом, увидеть, что оно уже прошло. Когда приблизился срок обещанного Панфило возвращения, влюбленная решила, что ей стоит немного повеселиться, чтобы вернулась несколько стертая скорбью красота. Приготовлены роскошные наряды и драгоценные украшения — так рыцарь к будущей битве готовит нужные ему доспехи.

Но возлюбленного все нет. Фьяметта придумывает оправдания: может быть, отец упросил его остаться подольше. Или что-то случилось в пути. Но больше всего Фьяметту терзала ревность. «Ни одно мирское явление не вечно. Новое всегда больше нравится, нежели виденное, и всегда человек сильнее желает того, чего не имеет, чем того, чем обладает». Так в надежде и в отчаянии прошел месяц. Однажды, во время встречи с монахинями, Фьяметта познакомилась с флорентийским купцом. Одна из монахинь, молодая, красивая, благородного происхождения, спросила купца, не знает ли он Панфило. Получив утвердительный ответ, она стала расспрашивать подробнее, и тут Фьяметта узнала, что Панфило женился. Причем монахиня при этом известии покраснела, опустила глаза, и видно было, что она едва сдерживает слезы. Потрясенная Фьяметта все же не теряет надежды, она хочет верить, что это отец заставил жениться Панфило, но он продолжает любить ее одну. Но смотреть на небо ей больше не хочется, так как она уже не уверена в возвращении любимого. В порыве гнева сожжены письма и испорчены многие его вещи. Некогда прекрасное лицо Фьяметты побледнело, дивная красота померкла, и это наводит уныние на весь дом, дает повод к различным толкам.

Муж, с тревогой наблюдавший за переменами, происходящими с Фьяметтой, предлагает ей поездку на воды, исцеляющие от всевозможных недугов. Кроме того, те места славятся веселым времяпровождением и изысканным обществом. Фьяметта готова исполнить волю супруга, и они отправляются в путь. Но спасения от любовной лихорадки не существует, тем более что именно в этих местах Фьяметта не раз бывала с Панфило, поэтому нахлынувшие воспоминания лишь бередят рану. Фьяметта принимает участие в различных увеселениях, с притворным умилением наблюдает за влюбленными парами, но это служит лишь источником новых мук. Доктора и супруг, видя ее бледность, сочли недуг неисцелимым и рекомендовали ей вернуться в город, что она и сделала.

Нашей героине случается сидеть в кругу женщин, ведущих беседы о любви, и, жадно прислушиваясь к этим рассказам, она понимает, что не было и нет столь пламенной, столь скрытной, столь горестной любви, как у нее. Она обращается к Судьбе с мольбами и просьбами помочь ей, защитить от ударов: «Жестокая, сжалься надо мною; смотри, я до того дошла, что стала притчей во языцех там, где прежде славили мою красу».

Прошел год с той поры, как Панфило покинул Фьяметту. Неожиданно из Флоренции возвращается слуга Фьяметты, который рассказывает, что женился вовсе не Панфило, а его отец, Панфило же влюбился в одну из флорентийских красавиц. Фьяметта, будучи не в силах перенести измену, пытается покончить с собой. К счастью, старая кормилица угадывает намерение своей питомицы и вовремя останавливает ее при попытке броситься с башни. От безысходного горя Фьяметта тяжело заболевает. Мужу объясняют, что отчаяние жены вызвано смертью любимого брата.

В какой-то момент появляется проблеск надежды: кормилица сообщает, что встретила на набережной флорентийского юношу, который будто бы знает Панфило и уверяет, что тот должен вот-вот вернуться. Надежда воскрешает Фьяметту, но радость напрасна. Вскоре выясняется, что сведения ложные, кормилица ошиблась. Фьяметта впадает в прежнюю тоску. Порою она пытается сыскать утешение в сопоставлении своих любовных мук с муками знаменитых ревнивиц древности, как Федра, Гекуба, Клеопатра, Иокаста и другие, но находит, что ее муки во сто крат горше.

Н. Б. Виноградова

Источники:

1. Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Зарубежная литература древних эпох, средневековья и Возрождения: Энциклопедическое издание. / Ред. и сост. В.И.Новиков – М.: «Олимп» ; ООО «Издательство ACT» , 1997. – 848 с.
2. Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Зарубежная литература XX века. В 2-х книгах. Энциклопедическое издание. – Книга I (A – И): – М.: «Олимп»; ООО «Издательство ACT», 1997. – 832 с.;  Книга II (И – Я). – 768 с.

Did you find apk for android? You can find new Free Android Games and apps.

Краткое изложение «Демофонт (Demofoonte)»

ИТАЛЬЯНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Пьетро Метатазио (Pietro Metastasio) 1698-1782

Драма (1733)

Дирцея умоляет своего отца Матусия не восставать против закона, который требует ежегодного принесения в жертву Аполлону юной девы из знатного рода. Имя жертвы определяет жребий. Лишь царские дочери избавлены от страшной обязанности, да и то потому, что отосланы отцом за пределы страны. Но Матусий считает, что он, подданный, в отцовстве своем равен царю, и по справедливости царь должен либо вернуть своих дочерей на родину и тем показать пример строгого соблюдения священных законов, либо освободить от их исполнения всех остальных. Дирцея считает, что властители — превыше законов, Матусий не соглашается с ней, он не желает дрожать от страха за дочь — или пусть Демофонт дрожит так же, как другие!

Демофонт призывает во дворец своего сына Тиманта. Тот покидает военный лагерь и спешит на зов. Тимант состоит в тайном браке с Дирцеей. Если их тайна откроется, Дирцею ждет смерть за то, что она посмела сочетаться браком с наследником трона. Тимант радуется встрече с Дирцеей и расспрашивает ее об их сыне Олинте. Дирцея говорит, что мальчик как две капли воды похож на отца. Между тем приближается срок ежегодного жертвоприношения. Скоро станет известно, кто из юных дев обречен на заклание. Царь не раз спрашивал оракула, когда Аполлон смилостивится и перестанет требовать человеческих жертв, но ответ был краток и темен: «Гнев богов утихнет, когда невинный узурпатор узнает о себе правду». Дирцея боится предстоящего жребия. Ее страшит не смерть, но Аполлон требует крови невинной девы, и если Дирцея безмолвно пойдет на заклание, то прогневит бога, а если откроет тайну, то прогневит царя. Тимант и Дирцея решают признаться во всем Демофонту: ведь царь издал закон, царь может и отменить его.

Демофонт объявляет Тиманту, что намерен женить его на фригийской царевне Креусе. Он послал за ней своего младшего сына Керинта, и корабль должен скоро прибыть. Демофонт долго не мог найти достойную Тиманта невесту. Ради этого он забыл давнюю вражду фракийских и фригийских царей. Тимант выражает недоумение: отчего его жена непременно должна быть царской крови? Демофонт настаивает на необходимости чтить заветы предков. Он отправляет Тиманта навстречу невесте. Оставшись один, Тимант просит великих богов защитить Дирцею и охранить их брак.

Фригийская царевна прибывает во Фракию. Керинт за время пути успел полюбить Креусу. Оставшись наедине с Креусой, Тимант уговаривает ее отказаться от брака с ним. Креуса оскорблена. Она просит Керинта отомстить за нее и убить Тиманта. В награду она обещает ему свое сердце, руку и корону. Видя, что Керинт бледнеет, Креуса называет его трусом, она презирает влюбленного, который говорит о любви, но не способен постоять за честь любимой с оружием в руках. В гневе Креуса кажется Керинту еще прекраснее.

Матусий решает увезти Дирцею из Фракии. Дирцея предполагает, что отец узнал о ее браке с Тимантом. Она не в силах покинуть мужа и сына. Тимант заявляет Матусию, что не отпустит Дирцею, и тут | выясняется, что Матусий не ведает об их браке и потому не может взять в толк, по какому праву Тимант вмешивается в их дела. Матусий рассказывает, что Демофонт разгневался на него за то, что он, подданный, посмел сравнивать себя с царем, и в наказание за строптивость повелел принести в жертву Дирцею, не дожидаясь жребия. Тимант уговаривает Матусия не тревожиться: царь отходчив, после первой вспышки гнева он непременно остынет и отменит свой приказ. Начальник стражи Адраст хватает Дирцею. Тимант молит богов придать ему мужества и обещает Матусию спасти Дирцею.

Креуса просит Демофонта отпустить ее домой, во Фригию. Демофонт думает, что Тимант отпугнул Креусу своей грубостью и неучтивостью, ведь он вырос среди воинов и не приучен к нежности. Но Креуса говорит, что ей не пристало выслушивать отказ. Демофонт, полагая, что всему виной мнительность царевны, обещает ей, что Тимант сегодня же станет ее супругом. Креуса решает: пусть Тимант подчинится воле отца и предложит ей свою руку, а она потешит свое самолюбие и откажет ему. Креуса напоминает Демофонту: он отец и парь, значит, он знает, что такое воля отца и кара царя.

Тимант умоляет Демофонта пощадить дочь несчастного Матусия, но Демофонт ничего не хочет слушать: он занят приготовлениями к свадьбе. Тимант говорит, что испытывает непреодолимое отвращение к Креусе. Он вновь умоляет отца пощадить Дирцею и признается, что любит ее. Демофонт обещает сохранить Дирцее жизнь, если Тимант подчинится его воле и женится на Креусе. Тимант отвечает, что не может этого сделать. Демофонт говорит: «Царевич, до сих пор я говорил с вами как отец, не вынуждайте меня напоминать вам, что я царь». Тимант равно уважает волю отца и волю царя, но не может ее исполнить. Он понимает, что виноват и заслуживает наказания.

Демофонт сетует на то, что все его оскорбляют: гордая царевна, строптивый подданный, дерзкий сын. Понимая, что Тимант не подчинится ему, пока Дирцея жива, он отдает приказ немедленно вести Дирцею на заклание. Общее благо важнее жизни отдельного человека: так садовник срезает бесполезную ветку, чтобы дерево лучше росло. Если бы он сохранил ее, дерево могло бы погибнуть.

Тимант рассказывает Матусию, что Демофонт остался глух к его мольбам. Теперь единственная надежда на спасение — бегство. Матусий должен снарядить корабль, а Тимант тем временем обманет стражей и похитит Дирцею. Матусий восхищается благородством Тиманта и дивится его несходству с отцом.

Тимант тверд в своей решимости бежать: жена и сын для него дороже, чем корона и богатство. Но вот он видит, как Дирцею в белом платье и цветочном венце ведут на заклание. Дирцея убеждает Тиманта не пытаться ее спасти: он все равно ей не поможет и только погубит себя. Тимант приходит в ярость. Теперь он ни перед кем и ни перед чем не остановится, он готов предать огню и мечу дворец, храм, жрецов.

Дирцея молит богов сохранить жизнь Тиманту. Она обращается к Креусе с просьбой о заступничестве. Дирцея рассказывает, что безвинно осуждена на смерть, но она просит не за себя, а за Тиманта, которому грозит гибель из-за нее. Креуса изумлена: на пороге смерти Дирцея думает не о себе, но о Тиманте. Дирцея просит ни о чем не спрашивать ее: когда бы она могла поведать Креусе все свои несчастья, сердце царевны разорвалось бы от жалости. Креуса восхищается красотой Дирцеи. Если уж дочь Матусия смогла растрогать даже ее, то нет ничего странного в том, что Тимант ее любит. Креуса с трудом сдерживает слезы. Ей больно думать, что она — причина страданий влюбленных. Она просит Керинта смирить гаев Тиманта и удержать его от безрассудных поступков, а сама идет к Демофонту просить за Дирцею. Керинт восхищается великодушием Креусы и вновь говорит ей о своей любви. В его сердце пробуждается надежда на взаимность. Креусе очень трудно притворяться суровой, ей мил Керинт, но она знает, что должна стать женой наследника трона. Она сожалеет, что суетная гордыня делает ее рабой и заставляет подавлять свои чувства.

Тимант и его друзья захватывают храм Аполлона, опрокидывают алтари, гасят жертвенный огонь. Появляется Демофонт, Тимант не подпускает его к Дирцее. Демофонт приказывает страже не трогать Тиманта, он хочет посмотреть, до чего может дойти сыновняя дерзость. Демофонт бросает оружие. Тимант может убить его и предложить своей недостойной возлюбленной руку, еще дымящуюся от крови отца. Тимант падает в ноги Демофонту и отдаст ему свой меч. Его преступление велико, и ему нет прощения. Демофонт чувствует, что его сердце дрогнуло, но овладевает собой и приказывает стражам заковать Тиманта в цепи. Тимант покорно подставляет руки. Демофонт велит заклать Дирцею прямо сейчас, в его присутствии. Тимант не может спасти любимую, но просит отца смилостивиться над ней. Он открывает Демофонту, что Дирцея не может быть принесена в жертву Аполлону, ибо бог требует крови невинной девы, а Дирцея жена и мать. Жертвоприношение откладывается: надо найти другую жертву. Дирцея и Тимант пытаются спасти друг друга, каждый готов взять всю вину на себя. Демофонт приказывает разлучить супругов, но они просят позволения быть вместе в последний час. Демофонт обещает, что они умрут вместе. Супруги прощаются.

Начальник стражи Адраст передает Тиманту последнюю просьбу Дирцеи: она хочет, чтобы после ее смерти Тимант женился на Креусе. Тимант с гневом отказывается: он не станет жить без Дирцеи. Появляется Керинт. Он приносит радостную весть: Демофонт смягчился, он возвращает Тиманту свою отцовскую любовь, жену, сына, свободу, жизнь, и все это произошло благодаря заступничеству Креусы! Керинт рассказывает, как он привел к Демофонту Дирцею и Олинта и царь со слезами на глазах обнял мальчика. Тимант советует Керинту предложить руку Креусе, тогда Демофонту не придется краснеть за то, что он нарушил слово, данное фригийскому царю. Керинт отвечает, что любит Креусу, но не надеется стать ее мужем, ибо она отдаст свою руку только наследнику престола. Тимант отрекается от своих прав наследника. Он обязан Керинту жизнью и, уступая ему трон, отдает лишь часть того, что должен.

В это время Матусий узнает, что Дирцея — не его дочь, а сестра

Тиманта. Жена Матусия перед смертью вручила мужу письмо и заставила поклясться, что он прочтет его только в том случае, если Дирцее будет грозить опасность. Когда Матусий готовился к бегству, он вспомнил о письме и прочел его. Оно было написано рукой покойной царицы, которая удостоверяла, что Дирцея — царская дочь. Царица писала, что в дворцовом храме, в том месте, куда нет доступа никому, кроме царя, спрятано еще одно письмо: в нем разъясняется причина, по которой Дирцея оказалась в доме Матусия. Матусий ожидает, что Тимант обрадуется, и не понимает, отчего тот бледнеет и трепещет… Оставшись один, Тимант предается отчаянию: выходит, он женился на собственной сестре. Теперь ему ясно, что навлекло на него гнев богов. Он жалеет, что Креуса спасла его от смерти.

Демофонт приходит обнять Тиманта. Тот отстраняется, стыдясь поднять глаза на отца. Тимант-не желает видеть Олинта, прогоняет Дирцею. Он хочет удалиться в пустыню и просит всех забыть о нем. Демофонт в тревоге, он боится, не повредился ли сын в уме.

Керинт убеждает Тиманта, что тот ни в чем не виновен, ведь его преступление — невольное. Тимант говорит, что хочет умереть. Появляется Матусий и объявляет Тиманту, что он его отец. Дирцея сообщает, что она не сестра ему. Тимант думает, что, желая утешить, они обманывают его. Демофонт рассказывает, что когда у царицы родилась дочь, а у жены Матусия — сын, матери обменялись детьми, чтобы у трона был наследник. Когда же родился Керинт, царица поняла, что лишила трона собственного сына. Видя, как Демофонт любит Тиманта, она не решилась открыть ему тайну, но перед смертью написала два письма, одно отдала своей наперснице — жене Матусия, а другое спрятала в храме. Демофонт говорит Креусе, что обещал ей в мужья своего сына и наследника престола и ныне счастлив, что может сдержать слово, не прибегая к жестокости: Керинт — его сын и наследник престола. Креуса принимает предложение Керинта. Керинт спрашивает царевну, любит ли она его. Креуса просит считать ее согласие ответом. Тут только Тимант понимает, что он и есть тот невинный узурпатор, о котором вещал оракул. Наконец фракийцы избавлены от ежегодного жертвоприношения. Тимант падает царю в ноги. Демофонт говорит, что по-прежнему любит его. До сих пор они любили друг друга по долгу, отныне же будут любить друг друга по выбору, а эта любовь еще крепче.

Хор поет о том, что радость сильнее, когда приходит в сердце, удрученное несчастьем. Но совершенен ли мир, где для того, чтобы насладиться ею сполна, необходимо пройти через страдание?

О. Э. Гринберг

Источники:

1. Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Зарубежная литература XVII-XVIII веков.: Энциклопедическое издание. / Ред. и сост. В.И.Новиков – М.: «Олимп» ; ООО «Издательство ACT» , 1998. – 832 с.

Did you find apk for android? You can find new Free Android Games and apps.