Рассказ кровная месть серна

Проблема кровной мести как осуществления права на наказание самим потерпевшим, некоей верительной грамоты, выдаваемой лицу, мстящему за обиду, кровной мести как древнейшего правового обычая, получившего свое законодательное закрепление на первых этапах развития российской государственности, всегда вызывала повышенное внимание со стороны исследователей, как историков, так и правоведов. Огромное количество работ было посвящено различным аспектам кровной мести. Много вопросов было благополучно разрешено, однако многое осталось и остается до сих пор, настоятельно требующим своего изучения. Мы также посчитали возможным вновь обратиться к данной теме и обозначить некоторые вопросы. Насколько кровная месть все-таки соответствовала нравам и духу восточных славян, была ли она органически им присуща? Почему кровная месть у славян, появившись впервые в договорах Руси и Византии, затем в Русской Правде в очень ограниченном виде, вскоре была отменена? Почему кровная месть, являясь, по мнению большинства исследователей, прообразом смертной казни, устойчиво и прочно входит в виде подобного наказания в светское уголовное законодательство России только в конце XIV в., т. е., практически не являясь характерным явлением для уголовного законодательства Древней Руси? Каковы точки соприкосновения кровной мести и смертной казни как правовых явлений? Возможно, что если уж не прямые ответы на поставленные вопросы, то хотя бы ряд предположений можно сделать, осуществив краткий анализ генезиса кровной мести у восточных славян.

По мнению С. В. Жильцова, обычай кровной мести возникает за десятки тысяч лет до появления первых государств. Как считает П. А. Кошель, право мести возникает у древних славян в связи с тем, что любое человеческое действие, причиняющее вред, должно рассматриваться через призму ответственности частного лица именно перед частным лицом. Согласно точке зрения В. В. Есипова, вся система древнерусского права была буквально пронизана духом мщения за причиненную обиду, или вознаграждением за обиду понесенную.

«Период частной мести, — пишет Г. Е. Колоколов, — относится, главным образом, ко времени догосударственного быта». Каким же был этот «догосударственный» быт у восточных славян? Социально-правовая основа для появления и развития кровной мести определяется формой общественного устройства. Сам же вопрос об общественном устройстве у восточных славян является очень старым, и достаточно спорным. Как считает Г. Е. Колоколов, в целом и безотносительно к России, первичной формой общественной жизни является патриархальный союз, именуемый родом. И только много позже, освободившись, мало-помалу, из-под гнета этой «нравственной юридической единицы», люди вступают в союзы более широкие, основанные на началах взаимной помощи и круговой поруки. Однако необходимо учитывать мнения ряда ученых, полагавших, что первобытное (дорюриковское) устройство общественной жизни славян на Руси было общинное, а не родовое. К сторонникам родового устройства древних славян принадлежат И. Ф. Эверс, С. М. Соловьев, К. Д. Кавелин. К сторонникам общинного быта восточных славян — И. Д. Беляев, К. С. Аксаков и др. Несомненно, что в основе данного антагонизма лежат более глубокие корни — общего пути развития России, выразившиеся в глобальном противостоянии «западников» и «славянофилов». Применительно же к кровной мести этот вопрос имеет ключевое значение, ведь наличие или отсутствие многочисленных и крепких кровных связей напрямую обусловливает развитие этого древнейшего правового обычая и его распространение. По мнению одного из авторитетнейших исследователей истории государства и права древней Руси Б. Д. Грекова, восточное славянство, также как и все другие народы, в своем развитии пережило одни и те же этапы. И восточному славянству был известен период родового бесклассового строя, когда родовая община сменилась «общиной соседской, рядом с которой существовала и большая семья». Только было это в VIII-IX вв., а к веку XI пережитки этой эпохи практически исчезли. Мы считаем возможным полностью согласиться с данной точкой зрения, и добавим только то, что в Х в. эти следы также уже практически не просматривались. Возможно, именно этим объясняется достаточно нечастое упоминание о случаях осуществления кровной мести у восточных славян.

Кровная месть является одним из наиболее ярких обычаев, получивших свое законодательное закрепление. Определяя характер кровной мести, М. Ковалевский пишет, что она предполагает участие именно лиц единокровных в преследовании правонарушителя и его родственников и принуждении последних к уплате за кровь. Одно из первых законодательных упоминаний о кровной мести мы встречаем в статьях договоров Руси и Византии 911 и 944 гг. об убийстве. Однако именно по поводу правовой природы кровной мести (досудебная это или по-слесудебная расправа) в исторической литературе возникает большое количество разногласий. Так, М. А. Дьяконов полагает, что месть за убийство в первой статье Русской Правды, не является местью по приговору суда, а является местью, осуществляемой по инициативе самих потерпевших. «Эти правила и целый ряд им подобных, — считает М. А. Дьяконов, — представляют собой, лишь до некоторой степени, упорядоченное и ограниченное самоуправство, и притом ограниченное не столько обязательным вмешательством суда, сколько обычными правилами». По мнению М. М. Михайлова, месть, до этого времени являвшаяся лишь обычаем, в Русской Правде получает значение права, «хотя и ограниченного, но твердого в силу закона». По нашему мнению, месть, закрепленная в Русской Правде, не является ни досудебной, ни по-слесудебной расправой, она уже не самосуд, но еще и не наказание — она является внесудебной, но законодательно закрепленной мерой воздействия на преступника, неким компромиссом официального закона со слишком еще живым обычаем, осуществляемым альтернативно наряду с возможностью выкупа. Сегодня предполагается, что кровная месть в период появления Древнейшей Правды носит «характер переходный от непосредственной расправы рода к наказанию», что в некоторой степени подтверждает наше мнение. Хотя существует точка зрения, обоснованная рядом исследований, что кровная месть не всегда предшествует хронологически наказанию, иногда они сосуществуют вместе.

Изначально кровная месть рассматривалась некоторыми исследователями как проявление животного инстинкта самосохранения. В дальнейшем, по мере развития человечества, вырабатывалось положение, согласно которому за обиду не только можно, но и должно было мстить. Это положение вырабатывалось постепенно, по мере повторения отдельных случаев мести. Реакция в виде мести проявлялась на любое действие, причиняющее вред, независимо от того, виновно или невиновно оно было совершено, главное было установить факт существования случайной причинной связи. Г. Е. Колоколов писал в этой связи, что вред, нанесенный случайно вызывал тогда месть точно так же, как действие умышленное.

К сторонникам того, что кровная месть — это в чистом виде биологическое явление относится Е. Б. Пашуканис. Н. Рулан полагает, что эволюционистские теории появления и развития кровной мести во многом ошибочны. Месть не является полуживотным и диким импульсом, а, наоборот, ее осуществление проистекает из целого комплекса четко отработанных механизмов, который носит название «система возмездия». Совершенно убежден в том, что месть не является проявлением животного инстинкта И. А. Малиновский, полагающий, что месть это не дикий животный инстинкт, а право, санкционированное юридическими нормами. Считает, что месть носит чисто социальный характер, Р. Л. Хачатуров. О. Ф. Шишов, например, занимает компромиссную позицию, согласно которой кровная месть — явление биосоциальное. Достаточно осторожную позицию в отношении того, что кровная месть основывается на животном инстинкте, занимает С. К. Викторский. Он считает, что подобное присутствует, а также более резко и часто проявляется только у дикарей, стоящих на первых ступенях своего развития. Но как только кровная месть превращается в обычай, она становится явлением закономерным и твердо установленным, явлением, освященным временем и «переходящим как бы в закон».

Практически всегда месть рассматривалась и как нравственный долг, и как религиозная обязанность. А. В. Малиновский, например, приходит к такому выводу, полагая, что в древности и право, и нравственность, и религия не обособляются. «Верования религиозные, общественные нравы и обычаи, — пишет И. Я. Фойницкий, -руководят рукой мстителя. Существенные интересы общежития заставляют его в известных, сперва важнейших преступлениях требовать мести от потерпевшего. Кто не мстит за тяжкую обиду, ему или членам его семьи причиненную, тот признается позорным, оскорбляющим божество и нарушающим свой долг по отношению к обществу». И, наоборот, исполнение мести является славным и доблестным подвигом.

«Принадлежность к роду (фамилии) налагает на отдельное лицо известные обязательства и наделяет его в то же время известными правами. Правонарушения, направленные против того или другого из однофамильцев, считаются обидою для всей фамилии и являются поводом к осуществлению кровной мести любым из его членов».

На чем же основывалась религиозность обязанности мщения, чем определялась ее святость и нравственность? На этот вопрос пытается дать ответ профессор Гейдельберсгкого университета К. Ю. Миттермайер, который считает, что в уголовном праве древних народов (в том числе и германских) наряду с представлением о возмездии и верованиями в необходимость устрашения, существовало устойчивое представление о некоем негодующем божестве, и необходимости примирения с ним посредством наказания виновного лица. Первобытные люди рассматривали свои субъективные побуждения как требования представителей высших сил, месть являлась у них именно святой обязанностью, не отомстить означало оскорбить тень умершего.

В каких же случаях применялась кровная месть у славян? Согласно исследованиям И. А. Малиновского — в случае убийств, осквернения брачного ложа, похищения женщины, оскорбления женщины, а также в случаях совершения кражи, прелюбодеяния, поругания христианских ценностей, обмана, колдовства.

Возникает еще ряд вопросов: в каком объеме осуществлялась кровная месть; кем и по отношению к кому; как мстили; почему именно кровная месть, как один из обычаев, оказывается столь живучей? Месть осуществлялась не только по отношению к лицу, непосредственно осуществившему преступление в отношении кого-либо, но и по отношению к его близким (кровным) родственникам. А. Ф. Кистяковский указывает, что древних славян, так же как и других народов, кровная месть распространяется на всех близких родственников виновного лица. «Месть поражала, — пишет Г. Е. Колоколов, — не только готового к восприятию ее человека, причинившего вред, но и других членов его семьи или рода» . Более того, по мнению С. К. Викторского, мстителями являлись не только сами обиженные и их родственники без ограничения степеней родства, но и просто находившиеся с обиженным в более или менее близких отношениях. А мстили как самому обидчику, так и всем, находившимся с ним не только в родстве, но и каком-нибудь ином отношении. Согласно исследованиям М. О. Косвена, в основе данной ситуации лежала, с одной стороны, невозможность идентификации виновных лиц в силу отсутствия ярких персонифицирующих свойств. При враждебных актах, направленных на членов какой-либо группы, обиженная сторона просто не могла знать персонально посягателя. Вызывалось это почти полным отсутствием позитивных контактов между группами, разделенными территориально. С другой стороны, в силу иной, не менее важной и глубокой черты примитивной психики, представляющей собой инстинкт самозащиты, развивающийся, в свою очередь, в инстинкт солидарности, всякое нападение извне воспринимается как обида, причиненная всей группе.

По мнению все того же И. А. Малиновского, месть являлась ответной реакцией не только на убийства, но и на другие более или менее значительные преступления, совершенные в отношении мстящего. А вот ответом на все эти разнообразные по характеру преступления, как правило, было причинение смерти, хотя не только. «Кровавая месть, — пишет ученый, — не ограничивается только лишением жизни виновного или близких ему людей. Мститель уничтожает или захватывает имущество обидчика, обращает в рабство близких ему людей». К этому списку С. К. Викторский и М. О. Косвен прибавляют еще надругание над трупом и разорение дома (очевидно, наряду с захватом имущества имеется ввиду также уничтожение и повреждение имущества как движимого, так и недвижимого), уничтожение посевов. При этом необходимо учитывать, что за убийство раба не позволялось мстить даже близким родственникам. Женщины, преимущественно, к осуществлению непосредственно актов мести также не допускались, но являлись самыми ярыми подстрекателями к мести. Отказ мужчины от мести позволял женщине осуществить по отношению к нему своеобразный бойкот, выражавшийся в отказе от предоставления пищи, заботы, брачного ложа.

Что же касается вопроса о том, как мстили, что из себя представляла та совокупность приемов и способов, которыми осуществлялась месть, то по этому поводу вряд ли можно сказать удачнее И. А. Малиновского, одного из самых серьезнейших исследователей этого обычая. «Не законодатель придумал различные формы простой и квалифицированной смертной казни. Законодатель лишь санкционировал законом то, что допускалось и раньше обычаем. Сам народ, творец обычая, побуждаемый чувством злобной ненависти, придумал разнообразные жестокие формы убийств в отмщение». Подерживает эту точку зрения И. А. Малиновского А. Ф. Кистяковский, полагающий, что сама «изысканность казней» являлась продуктом периода мести и была только лишь усвоена государственной властью. Эффект цепной реакции кровной мести приводил к тому, что она передавалась из поколения в поколение по наследству.

О том, какое место занимала кровная месть в повседневной жизни восточных славян, нам также сообщают летописи. Случаев, которые можно рассматривать как применение кровной мести (а именно так их и рассматривает большинство исследователей), очень немного. Чаще всего в качестве примера приводят летописный рассказ о мести княгини Ольги за убийство ее мужа князя Игоря в 945 г. Несколько страниц в Повести временных лет посвящены рассказу Нестора о том, как Игорь, собрав у древлян дань один раз, решил вернуться вновь: «ая возъвра-щаюся, похожю и еще». Узнав об этом, древляне разумно решили, что «аще ся въвадить волкъ в овце, то выносить все стадо» и Игорь был убит. Более того, после совещания с древлянским князем Малом к Ольге было направлено посольство в количестве 20 мужей с предложением выйти за Мала замуж. В результате древлянские послы были закопаны в лодьях заживо на Чюдином дворе в Киеве, а древляне покорены Ольгою после сожжения в «градех своих». Известен также рассказ о неудавшейся мести Рогнеды князю Владимиру, убившему ее отца Рогволода и двух его сыновей, а затем насильно взявшему Рогнеду в жены. На наш взгляд, два приведенных случая являются не очень яркими примерами проявления кровной мести у славян. Во-первых, потому что обе мстящие были женщинами (обе княгинями). Во-вторых, месть Ольги была вызвана необходимостью покорения, отказавшихся платить Киеву дань древлян, а Рогнеда пыталась отомстить из вполне естественного чувства мести за убитых единственных близких -отца и двух братьев, и, что не менее важно, за поруганную честь. Проецируя эту ситуацию на день сегодняшний, вряд ли можно с уверенностью констатировать, что любая оказавшаяся в таком положении женщина откажется от мести. Однако будет ли эта месть кровной?!

Более удачным примером существования кровной мести в древней Руси можно считать историю с Яном, сыном Вышатина, сборщиком дани князя Святослава. В Повести под 1071 г. говорится, что в районе Белоозера объявились два волхва с тремястами своими людьми «уби-вашета многы жены и именье ихъ отъимашета собе». Белоозерцы жаловались Яну на эти беззакония и Ян Вышатич, предварительно выяснив, кто у кого погиб (сестра, мать, дочь) и восстанавливая справедливость, говорил: «мьсите своихъ». В результате белоозерцы «поимше, убиша я и повесиша я на дубе: отмьсте».

Случаи лингвистического упоминания о мести в русских летописях действительно достаточно часты. Но они в большей степени касаются ситуаций, связанных с военными конфликтами между князьями — их военными походами, междоусобицей, дележом военной и охотничьей добычи, что само по себе вызывает некоторые сомнения в безусловной и постоянной готовности всех жителей древней Руси к актам мщения. Более того, одни и те же случаи, упоминаемые в летописях, некоторыми исследователями трактуются как случаи осуществления кровной мести, другими же — как случаи применения смертной казни.

Что касается вопроса о смертной казни как некоей более совершенной формы кровной мести, закрепленной законодательно в виде наказания, осуществляемого судом, то необходимо констатировать следующее. Смертная казнь не была известна письменному уголовному законодательству Древней Руси. Ее не знала Русская Правда, если, конечно, не предполагать, что такое известное наказание как поток и разграбление, не являлось, в том числе, и смертной казнью для виновного лица. Впервые смертная казнь как вид уголовного наказания появляется в Двинской уставной грамоте 1398 г. и закрепляется в статье 5 за кражу, совершенную в третий раз: «…а уличат втретие, ино повесити». Такое, достаточно позднее законодательное закрепление смертной казни вызывает, по меньшей мере, удивление. Большинство исследователей объясняют эту ситуацию тем, что смертная казнь в принципе была чужда правовому мировоззрению русского народа.

Правда о смертной казни, как виде наказания, упоминается в Повести временных лет. Под 997 г. епископы задали князю Владимиру вопрос о том, почему в связи с увеличившимся количеством разбоев, он не казнит разбойников? Живущий «в страсе Божьи» Владимир ответил: «боюся греха». Епископы, в свою очередь, продолжали: «ты поставлен еси отъ Бога на казнь злымъ, а добрым на милованье; достоить ти каз-нити разбойника, но с испытомъ». Владимир отверг виры и начал казнить разбойников, однако вскоре был вынужден прекратить казни и вернуться к вирам. Вызвано это было тем, что те же «епископыи старцы» вновь убедили Владимира в том, что «ожа вира, то на оружьи и на конихъ буди».

А. С. Михлин полагает, и в этом он солидарен с Г. З. Анашкиным, что упоминание о смертной казни, как виде наказания, встречается в Повести временных лет еще несколько раз, помимо истории с казнями разбойников, осуществляемых Владимиром. Так, автор приводит в качестве примера казни, осуществленные сыном князя Изяслава Мстиславом, который «посече» 70 человек челяди князя Всеслава в захваченном Киеве, а остальных «слепиша, другыя же без вины погуби, не испытавъ». А. С. Михлин и Г. З. Анашкин оппонируют точке зрения Н. П. Загоскина, полагавшего, что в данном случае нельзя говорить о смертной казни в юридическом смысле. Авторы считают, что данные деяния совершались от имени государственной власти за деяния, противные князю. Мы считаем возможным присоединиться к точке зрения Н. П. Загоскина, на наш взгляд, обоснованно полагающего, что «посечение» оказавших сопротивление слуг князя Всеслава вряд ли можно считать процедурой осуществления смертной казни, как вида уголовного наказания. По мнению Н. П. Загоскина, это не смертная казнь, а убийства, которые являются отражением смут и усобиц, возникших на почве междукняжеских отношений, убийства, явившиеся результатом борьбы грубой силы, жажды мести, разнузданности страстей и никаким образом не могут быть признаны актом уголовного правосудия . В хаотической междоусобной войне князей за Киевский стол проследить влияние государственной власти очень сложно. По нашему мнению, скорее смерть семидесяти Всеславовых слуг была результатом мести за оказанное сопротивление и ведение боевых действий против Изяслава, Болеслава и Мстислава. И совершенно иная ситуация с волхвом, возмутившим народ в Новгороде в 1071 г., а также порицавшем православную веру, также приводимая А. С. Михлиным в качестве примера смертной казни. Волхв был убит Глебом и «по-гыбе телом и душею предавъся дьяволу». Согласно мнению ученого, кровная месть сама по себе является разновидностью смертной казни. Именно в этой связи А. С. Михлин считает, что в России смертная казнь как мера наказания упоминалась в ряде древних памятников, например в Краткой Русской Правде.

В историко-правовой литературе существуют и достаточно категоричные точки зрения на то, что не только законодательству, но и эпосу древней Руси смертная казнь не была известна. Так, например, Е. А. Климчук объясняет эту ситуацию тем, что русское общество не знало рабства, а значит и всех, сопутствующих этому явлению проявлений жестокости, в том числе и смертной казни. Подтверждает нашу точку зрения и мнение Б. А. Романова, полагавшего, что древнерусское право не знало смертной казни как вида уголовного наказания, осуществляемого по приговору суда. Приводя два примера из «Патерика Печерского» об иноках Григории, Василии и Федоре, убитых в первом случае князем Ростиславом Всеволодовичем (братом Мономаха), а во втором — князем Мстиславом Святополчичем (племянником Мономаха), исследователь делает вывод о том, что в обоих случаях это не суд, а феодальное самоуправство («гримаса быта княжеского рода»). Продолжая развивать свою мысль не о судебном происхождении убийств князьями друг друга и других лиц, Б. А. Романов указывает, что причинами таких убийств во многом как раз и являлось желание всех и вся овладеть и «княжим столом и лишней властью».

Немаловажным представляется и вопрос о соотношении институтов кровной мести и смертной казни. Совершенно отождествляет, например, смертную казнь и убийство в виде кровной мести (или убийство в отмщение) А. Ф. Кистяковский. Он считает, что государственная власть застала смертную казнь как вполне готовое и выработанное учреждение. «Будучи различны по способу назначения и по объему, — пишет А. Ф. Кистяковский, — убийство в виде мести и смертная казнь в виде наказания в сущности есть одно и то же: и то и другое состоит в лишении жизни; и то и другое обрушивается на голову виновного или, по крайней мере, того, которого считают виновным; если смертная казнь основывается на установленном властью законом, то убийство в виде мщения освящается неизменно соблюдаемым обычаем и считается не только правом, но и обязанностью». И, напротив, не видит между смертной казнью и кровной местью никаких точек соприкосновения Н. П. Загоскин, полагающий, что оба понятия объединяет, разве что, факт лишения жизни преступника. «В основе кровавой мести, — пишет Н. П. Загоскин, — лежит начало частного возмездия, в основе смертной казни лежит требование публичного возмездия, вызываемое предполагаемыми интересами государственной безопасности, стремлением восстановить общественный мир, нарушенный злою волею преступника». Среди других отличий исследователь отмечает также частный при кровной мести и государственный характер преследования преступника в случае смертной казни, возможность примирения с преступником при кровной мести и отсутствие таковой возможности при смертной казни.

Именно эти отличия и явились причиной перехода в России от кровной мести не к смертной казни, а к системе композиций как системе, уникально сочетающей в себе и частные, и публичные начала (вира и головничество). Сам процесс такого перехода также был не одномоментным и вырабатывался на протяжении многих лет. Вот что пишет по поводу смягчения кровной мести у славян, скандинавов и вестготов И. Д. Беляев: «. убийца мог вступить в договор о выкупе с родственниками убитого, но прежде этого он должен был бежать в пустыню, в дикие леса и только по прошествии 40 дней после убийства мог вступать в переговоры через своих родственников. Если родственники убитого не соглашались на выкуп, то убийца мог снова возобновить свое предложение через год; если и второй раз его предложение отвергалось, то по прошествии года он мог вступить еще раз в переговоры. Но если и на этот раз не было согласия, то убийца лишался всякой надежды выкупить свое преступление».

По нашему мнению, такой разброс во взглядах на сходство и отличие друг от друга смертной казни и кровной мести объясняется как раз тем, что и кровная месть и смертная казнь появляются на юридической арене древней Руси одновременно. И кровная месть получила законодательное закрепление, и смертная казнь известна в древней Руси, хотя и не закрепляется законодательно. И, конечно же, различие между двумя институтами не в их фактической стороне, а в субъектах применения и адресности направленности.

По мнению Н.С. Таганцева, М. Г. Миненка и Н. А. Шелкопляс, почвой, подготовившей зарождение смертной казни на Руси явилось христианство. Хотя не нужно забывать и о том, что сама христианская религия противодействует применению смертной казни, во всяком случае, в своих постулатах. А каковы причины отмирания кровной мести? Исчезла ли месть в древней Руси естественным путем, путем отмирания как изжившего себя социально-правового явления, или же она была просто отменена государственно-княжеским установлением? Была ли кровная месть заменена смертной казнью в силу естественного исторического процесса? Кровная месть, будучи одним из древнейших обычаев, носящих уголовно-правовой характер, в период образования древнерусского государства получает свое законодательное закрепление (Договоры Руси и Византии, Русская Правда). Однако уже в Краткой редакции Русской Правды круг мстителей благодаря княжескому установлению значительно сужается, а позднее — в Правде Ярославичей, кровная месть окончательно отменяется, во всяком случае, на законодательном уровне. Согласно исследованиям Р. Л. Хачатурова, кровная месть начинает ослабевать вместе с ослаблением кровных связей в разлагающемся первобытном обществе. Считаясь религиозным долгом, месть соответствовала определенному виду религии: в догосударственной Руси — религии языческой, в государственной Руси — христианской.

Однако далеко не все исследователи единодушны в вопросе о том, насколько эта отмена соответствовала действительному духовному состоянию общества, насколько законодательная отмена санкционированного древнего обычая была своевременной, соответствовала требованию времени, была принята единодушно и одобрительно. Отмечая ряд видимых законодательных этапов в процессе отмены кровной мести у восточных славян, Д. Голенищев-Кутузов утверждает, что подобная отмена стала достаточно заметным счастливым совпадением интересов населения, для которого кровавые счеты становились уже неудобоваримыми, с интересами княжеской казны. По мнению Г. Е Колоколова, постоянное истребление целых родов и семейств («и воссташа род на род»), являвшееся последовательным результатом кровной мести, все-таки вызывало в обществе сознание того, что месть необходимо заменять какими-либо другими средствами. Большинство исследователей абсолютно единодушны в том, что в древних обществах отношение к кровной мести было совершенно неоднозначным. Наряду с ее безусловными достоинствами — «процессом обуздания правонарушителей», существовали и достаточно серьезные недостатки — отсутствие спокойствия и чувства безопасности у ни в чем неповинных людей.

В связи с этим месть постепенно начинает ограничиваться повсеместно. «И вот мы видим, -пишет Г. Е. Колоколов, — что в случае нанесения вреда, требующего мщения, обиженный уже отказывается от мести, вступая с обидчиком в мировые сделки, по которым последний должен уплатить за обиду известную денежную пеню. Такие сделки — «сотроБШопеБ» — входят постепенно во всеобщее употребление, и месть-самоуправство заменяется, таким образом, системой выкупов или композиций». Несмотря на очевидные преимущества системы выкупов-композиций, исследователи отмечают и несомненные недостатки. Так, например, Г. Е. Колоколов считает, что система выкупов была недостаточной для охранения права именно потому, что человек богатый имел возможность откупиться, бедный — нет. Это приводило к двояким последствиям; с одной стороны, оставлению в обществе серьезных преступников, и, с другой стороны, оставлению без наказания лиц, не имеющих возможность откупиться. Фактически автором поднимается очень серьезный вопрос о несрабатывании в полной мере принципов неотвратимости наказания, справедливости и равенства граждан перед законом в современном их понимании. Хотя, конечно же, необходимо иметь в виду тот факт, что такая постановка вопроса в отношении рассматриваемого периода является достаточно условной. Эта ситуация заставляла законодателя сознавать необходимость установления таких карательных мер, которые заключали бы в себе для каждого чувствительное зло. Необходимо отметить также и то, что кровная месть ограничивается не только постепенной заменой ее системой выкупов в принципе, но и постепенным ограничением круга лиц как мстящих, так и тех, в отношении которых осуществлялась кровная месть. Ограничивается также количество преступных деяний, могущих вызвать реакцию мести (таким деянием остается только убийство, причем убийство только умышленное). Ограничивается количество ответных мер мстящего лица (такими мерами также остается только убийство). Месть также ограничивается и в пространстве, и во времени.

Согласно точке зрения И. А. Малиновского, кровная месть становится неуместной в условиях государственного быта. Происходит это в связи с тем, что государство начинает выступать монополистом принуждения. Государство неизбежно входило в сферу частного правосудия, не только ограничивая случаи применения мести, но и узаконивая их. По данному поводу Н. Рулан ставит вопрос о том, не является ли теория «вечного насилия», характерная для кровной мести, продуктом, придуманным самим государством, для узаконения монополии правосудия и применения силы? В этой связи возникает также предположение, а не является ли кровная месть рецепцией византийского законодательства, навязанной русским как альтернатива смертной казни, применяемой в огромном количестве в национальном законодательстве Византии, но, тем не менее, не существовавшей на Руси?

Французский антрополог-исследователь Р. Вердье полагает, что месть представляет собой двусторонний обмен, вытекающий из возврата оскорбления и перемены ролей оскорбителя и оскорбленного, таким образом месть перестает быть желанием, которое подавляет и обуздывает закон, а становится нормою, закрепляемой обществом. Таким образом, получая государственно-правовое оформление месть в вышерассмотренном аспекте — «системы возмездия» становится чем-то похожей на систему композиций. Система композиций (выкупа) на более позднем этапе развития государства становится более выгодной и рациональной.

По мнению Н. А. Шелкопляс, существует еще ряд причин, в соответствии с которыми отмирает кровная месть. Одна из них заключается, как уже отмечалось, в появлении имущественного неравенства и расколе монолитного дотоле общества. Класс имущих перестает быть удовлетворенным, ставящей всех в равное положение кровной местью, предпочитая выкупать себя. Эту точку зрения подтверждает и Р. Л. Хачатуров, уточняющий, что такое становится возможным, лишь когда вещи приобретают характер имущества, который можно использовать как эквивалент нанесенному вреду. Второй причиной является распад родового строя, место которого занимает семья, круг кровных родственников существенно сужается, и, как следствие, месть перестает отвечать требованиям новых общественных отношений. В заключении автор делает вывод о том, что кровная месть исчезает в результате закономерного, объективного процесса общественно-экономического развития.

Рассматривали кровную месть как «часть религии, завет предков» многие законодательные памятники не только восточных, но и западных славян. Более того, например, в Чехии, Польше и ряде других государств, кровная месть вообще существовала вплоть до XV-XVI вв. Интересна точка зрения Михалона Литвина на факт отмены кровной мести, осуществленной в Древней Руси. Автор сетует на то, что за совершение убийства у московитян выносится приговор не божьему закону — чтобы отмщалось кровью за кровь, а в виде денежного штрафа («головщины», а в белорусских и украинских землях, входящих в состав Великого княжества литовского — «головщизны»). «Именно поэтому, — делает Михалон Литвин вывод, — там так часто совершаются убийства».

В современном уголовном праве России существует лишь одно преступное деяние, квалифицированное отягчающим признаком — совершение преступления по мотивам кровной мести (п. «л» ч. 2 ст. 105 УК России). Сегодня в России кровная месть как родовой обычай продолжает оставаться в некоторых республиках Северного Кавказа (Чечня, Ингушетия, Дагестан, Кабардино-Балкария, Северная Осетия). Однако возникает вопрос о том, если смертная казнь была чужда правосознанию русских во все времена, то не чужда ли им и кровная месть? Мы практически не встречаем ни в русском фольклоре, ни в судебно следственной практике случаев совершения преступлений по мотивам именно кровной мести, имеющей родовой характер, а не мести вообще, как одного из возможных мотивов совершения «простого» убийства, предусмотренного современным уголовным правом России. Возникает еще один очень серьезный вопрос. Есть ли существенная разница между этими двумя понятиями, если не брать в расчет разницу эпох, и упомянутую выше этническую специфику? М. О. Косвен в 1925 г. постулирует существование мести не только в первобытную эпоху истории человечества, но и на более высоких ступенях развития, на которых последняя «продолжает держаться самым устойчивым образом». Но, задав риторический вопрос о том, что представляет собой это явление — исторический ли рудимент, являющийся непосредственным пережитком первобытных времен или социальное новообразование, воспроизводящее первобытный порядок в благоприятных условиях, ученый констатирует, что решить его довольно трудно. Мы также полагаем, что этот вопрос также далек еще от своего полного разрешения. Попытки этнического «открещивания» от кровной мести и обоснование мести «вообще» требуют достаточно серьезной проработки и аргументации и не только с точки зрения юридической, но и с точки зрения социально-психологической.

Автор: Э. В. Георгиевский