Рассказ это малая литературная форма; повествовательное произведение небольшого объёма с малым количеством героев и кратковременностью изображаемых событий. Или по «Литературному энциклопедическому словарю» В. М. Кожевникова и П. А. Николаева: «Малая эпическая жанровая форма художественной литературы — небольшое по объему изображенных явлений жизни, а отсюда и по объему текста, прозаическое произведение. В 1840-х гг., когда безусловное преобладание в русской литературе прозы над стихами вполне обозначилось, В. Г. Белинский уже отличал рассказ и очерк как малые жанры прозы от романа и повести как более крупных. Во второй половине 19 века, когда очерковые произведения получили в русской демократической литературе широчайшее развитие, сложилось мнение, что этот жанр всегда документален, рассказы же создаются на основе творческого воображения. По другому мнению, рассказ отличается от очерка конфликтностью сюжета, очерк же — произведение в основном описательное».

Существует еще одна разновидность малого прозаического произведения — новелла. В переводе с итальянского новелла означает новость. Это малый прозаический жанр, сопоставимый по объему с рассказом, но отличающийся от него острым, центростремительным сюжетом, нередко парадоксальным, отсутствием описательности и композиционной строгостью. Поэтизируя случай, новелла предельно обнажает ядро сюжета — центральную перипетию, сводит жизненный материал в фокус одного события. В отличие от рассказа — жанра новой литературы на рубеже 18–19 вв., выдвигающего на первый план изобразительно-словесную фактуру повествования и тяготеющего к развернутым характеристикам,— новелла есть искусство сюжета в наиболее чистой форме, сложившееся в глубокой древности в тесной связи с ритуальной магией и мифами, обращенное прежде всего к деятельной, а не созерцательной стороне человеческого бытия. Новеллистический сюжет, построенный на резких антитезах и метаморфозах, на внезапном превращении одной ситуации в другую, прямо ей противоположную, распространен во многих фольклорных жанрах (сказка, басня, средневековый анекдот, фаблио, шванк).

Литературная новелла возникает в эпоху Возрождения в Италии (ярчайший образец «Декамерон» Боккаччо), а затем в Англии, Франции, Испании. Впоследствии новелла в своей эволюции отталкивается от смежных жанров (рассказа, повести и др), изображая экстраординарные, порой парадоксальные и сверхъестественные происшествия, разрывы в цепи социально-исторического и психологического детерминизма.

Расцвет новеллы в эпоху романтизма (Л. Тик, Г. Фон Клейст, Э. Т. А. Гофман, П. Мериме, Э. По, ранний Гоголь) вобрал в себя культ трагииронической игры случая, разрушающего ткань повседневности. В конце 19 — начале 20 вв. к жанру новеллы, изображающей изломы судьбы, ее таинственную игру с человеком, обращаются Ги де Мопассан, О. Генри, Л. Пиранделло, С. Цвейг, Акутагава Рюноскэ, А. П. Чехов, И. А. Бунин и многие другие. Зарубежная новеллистика этого времени отличается гротескной заостренностью персонажей, изощренно-рациональной композицией при иррациональности содержания, экспериментальной усложненностью формы (Борхес, Кортасар и т. п. ). В советской литературе жанр новеллы, продуктивный в 20-х гг. (Бабель, Иванов, Зощенко, Каверин) и запечатлевший резкие метаморфозы и фабульную остроту послереволюционной действительности, впоследствии вытесняется жанром рассказа.

Теперь о миниатюре. Классификация этого жанра весьма затруднена. Кто-то считает его стихотворением в прозе, кто-то маленьким рассказом, кто-то пишет, что это просто сверхмалая жанровая форма…

Миниатюры И. Анненского, В. Гаршина, М. Горького, С. Скитальца, В. Короленко, И. Бунина, А. Куприна — это отражение процессов, происходящих в литературе рубежа веков: разрушение рамок традиционных жанров, интеграция и дифференциация жанровых структур, создание новых в известном смысле жанровых форм, к числу которых относится и миниатюра. Обращение к ней впрямую связано с незавершенностью, фрагментарностью, мозаичностью жизни рубежа веков.

В настоящее время жанр миниатюры возрождается. Ускоряющийся темп жизни, отсутствие времени на чтение книг, блоки рекламы создающие краткие сюжеты — всё это и многое другое диктует краткость форм произведения. Быстро сменяющиеся картинки — вот суть современной жизни.

Ряд исследователей называет первооткрывателем жанра лирико-философских миниатюр И. С. Тургенева с его «Стихотворениями в прозе». Против этого справедливо возражает К. С. Сахаров, который считает, что «краткость тургеневских миниатюр находится в прямой зависимости от избранной им формы», т. е. притчи, аллегории, лирической элегии и т. д. Образцом жанра лирико-философской миниатюры К. С. Сахаров считает «короткий рассказ» Бунина, но это не механически сокращенный «большой» рассказ.

Характеристическими признаками «краткого» рассказа нужно считать совершенно неразвитый сюжет, отсутствие традиционных завязок, развязок и т. п.». Данное утверждение представляется нам весьма убедительным: следует разграничивать жанр «стихотворение в прозе» как жанр лирический и жанр рассказов-миниатюр как жанр эпический. И если для лирической миниатюры жанрообразующим фактором является чувство, мысль, переживание автора, т. е. лирическое начало, то для миниатюры эпической — фабульный сюжет, событие, имеющее пространственно-временную протяженность. При этом, как отмечает И. А. Смирин: «хронотоп миниатюры проявляет тенденцию к сужению, к сжатию до одномоментности, до масштабов точки, то есть, время и пространство внутреннего мира миниатюры становятся в идеале неопределенными, нефиксированными, универсальными».

Другими жанрообразующими признаками миниатюры являются сверхмалый объем, детализация: «в прозе начала ХХ символика сцен и деталей неизмеримо возросла, стала проникать в малые жанры, превращаясь в один из ведущих поэтических приемов». Одним из стимулирующих моментов развития жанра миниатюры было, как отмечал В. А. Келдыш, тяготение к «более обобщенному и концентрированному изображению действительности». Итак, русская миниатюра рубежа веков шла как лирическим, так и эпическим путем. Лирическое направление от «Стихотворений в прозе» продолжили В. Гаршин, И. Анненский (цикл «Autopsia»), В. Короленко; эпическое — И. Бунин, А. Куприн. Последние продолжили его и в эмиграции «Краткими рассказами» (И. А. Бунин) и «Рассказами в каплях» (А. И. Куприн).

К жанру миниатюры А. И. Куприн обращался неоднократно: притча «Искусство», сказочки «О конституции» и «О Думе», «Маленькие рассказы» 1904-го года и «Рассказы в каплях» конца 1920-х годов. Последние образуют циклы, в куприноведении практически не изученные.

Жанр миниатюры — это своеобразный показатель мастерства, ибо в выборе этого жанра проявляется стремление, желание, умение писателя насытить предельно малый объем значительным содержанием, которое, подчиняясь требованиям формы, концентрируется, сгущается, уплотняется. Анализируя художественное пространство миниатюры, Д. С. Лихачев писал: «Средневековый человек стремится как можно полнее, шире охватить мир, сокращая его в своем восприятии, создавая „модель» мира — как бы микромир». Стремясь заключить в тесные рамки миниатюры модель своего мира, писатель сталкивается с неразрешимым противоречием — кризисом содержания и формы. Отдавая дань миниатюризации формы, писатель рискует свести богатство индивидуального, личностного — к общечеловеческому, внеиндивидуальному; мир образов — к системе символов, миниатюру — к притче. Уступая содержанию, писатель должен или расширить миниатюру, тем самым уничтожить её как жанр, или создать цикл миниатюр — парадоксальное и уникальное жанровое образование, позволяющее при сохранении формы (иногда чисто внешнем) выразить целостность миросозерцания.

Вернемся, однако, к рассказу. Чтобы разобраться с тем, что это всё же такое, попробуем выделить некоторые, присущие ему закономерности.

Единство времени. Время действия в рассказе ограничено. Не обязательно — одними сутками, как у классицистов. Тем не менее, рассказы, сюжет которых охватывает всю жизнь персонажа, встречаются не слишком часто. Еще реже появляются рассказы, в которых действие длится столетиями.

Временное единство обусловлено и тесно связано с другим — единством действия. Даже если рассказ охватывает значительный период, все равно он посвящен развитию какого-то одного действия, точнее сказать, одного конфликта (на близость рассказа драме указывают, кажется, все исследователи поэтики).

Единство действия связано с событийным единством. Как писал Борис Томашевский, «новелла обычно обладает простой фабулой, с одной фабулярной нитью (простота построения фабулы нисколько не касается сложности и запутанности отдельных ситуаций), с короткой цепью сменяющихся ситуаций или, вернее, с одной центральной сменой ситуаций». Иначе говоря, рассказ либо ограничивается описанием единственного события, либо одно-два события становятся в нем главными, кульминационными, смыслообразующими. Отсюда — единство места. Действие рассказа происходит в одном месте или в строго ограниченном количестве мест. В двух-трех еще может, в пяти — уже вряд ли (они могут лишь упоминаться автором).

Единство персонажа. В пространстве рассказа, как правило, существует один главный герой. Иногда их бывает два. И очень редко — несколько. То есть второстепенных персонажей, в принципе, может быть довольно много, но они — сугубо функциональны. Задача второстепенных персонажей в рассказе — создавать фон, помогать или мешать главному герою. Не более.

Так или иначе, все перечисленные единства сводятся к одному — единству центра.

Рассказ не может существовать без некоего центрального, определяющего знака, который бы «стягивал» все прочие. В конечном итоге, совершенно все равно, станет ли этим центром кульминационное событие или статический описательный образ, или значимый жест персонажа, или само развитие действия. В любом рассказе должен быть главный образ, за счет которого держится вся композиционная структура, который задает тему и обусловливает смысл истории.

Практический вывод из рассуждений о «единствах» напрашивается сам собой: основной принцип композиционного построения рассказа «заключается в экономии и целесообразности мотивов» (мотивом Томашевский называл наиболее мелкую единицу структуры текста — будь то событие, персонаж или действие,— которую уже нельзя разложить на составляющие). И, стало быть, самый страшный грех автора — перенасыщение текста, излишняя детализация, нагромождение необязательных подробностей.

Подобное случается сплошь и рядом. Как ни странно, очень характерна эта ошибка для людей, крайне добросовестно относящихся к написанному. Возникает желание в каждом тексте высказаться по максимуму. Точно так же поступают молодые режиссеры при постановке дипломных спектаклей или фильмов (особенно фильмов, где фантазия не ограничена текстом пьесы). О чем эти произведения? Обо всем. О жизни и смерти, о судьбе человека и человечества, о Боге и дьяволе etc. В лучших из них — масса находок, масса интереснейших образов, которых… вполне хватило бы на десять спектаклей или фильмов.

Авторы с развитым художественным воображением очень любят вводить в текст статические описательные мотивы. За главным героем может гнаться свора волков-людоедов, но, если при этом начнется рассвет, обязательно будут описаны покрасневшие облака, помутневшие звезды, длинные тени. Словно автор сказал волкам и герою: «Стоп!» — полюбовался природой и только после этого разрешил продолжить погоню.

Все мотивы в рассказе должны работать на смысл, раскрывать тему. Ружье, описанное в начале, просто обязано выстрелить в конце истории. Мотивы, уводящие в сторону, лучше попросту вымарать. Или поискать такие образы, которые очерчивали бы ситуацию без излишней детализации. Помните, Треплев говорит о Тригорине (в «Чайке» Антона Чехова): «У него на плотине блестит горлышко разбитой бутылки, и чернеет тень от мельничного колеса — вот и лунная ночь готова, а у меня и трепещущий свет, и тихое мерцание звезд, и далекие звуки рояля, замирающие в тихом ароматном воздухе… Это мучительно».

Впрочем, тут надо учесть, что нарушение традиционных способов построения текста может стать эффектным художественным приемом. Рассказ может строиться практически на одних описаниях. Однако совсем без действия он обойтись не может. Герой обязан хотя бы шаг сделать, хотя бы руку поднять (то есть совершить значимый жест). В противном случае, мы имеем дело не с рассказом, а с зарисовкой, миниатюрой, со стихотворением в прозе. Другая характерная особенность рассказа — значимая концовка. Роман, по сути, может продолжаться вечно. Роберт Музиль так и не смог закончить своего «Человека без свойств». Искать утраченное время можно очень и очень долго. «Игру в бисер» Германа Гессе можно дополнить любым количеством текстов. Роман вообще не ограничен в объеме. В этом проявляется его родство с эпической поэмой. Троянский эпос или «Махабхарата» стремятся к бесконечности. В раннем греческом романе, как отмечал Михаил Бахтин, приключения героя могут продолжаться сколь угодно долго, а финал всегда формален и предрешен заранее.

Рассказ строится иначе. Его концовка очень часто неожиданна и парадоксальна. Именно с этой парадоксальностью концовки Лев Выготский связывал возникновение катарсиса у читателя. Сегодняшние исследователи (Патрис Пави, например) рассматривают катарсис как некую эмоциональную пульсацию, возникающую по мере чтения. Однако значимость концовки остается неизменной. Она способна полностью изменить смысл повествования, заставить переосмыслить изложенное в рассказе.

Кстати, совсем не обязательно это должна быть одна-единственная финальная фраза. В «Кохиноре» Сергея Палия концовка растянута на два абзаца. И все же сильнее всего звучат последние несколько слов. Автор вроде бы говорит о том, что в жизни его персонажа практически ничего не изменилось. Вот только… «теперь его угловатая фигура не была больше похожа на восковую». И это крохотное обстоятельство оказывается самым главным. Не случись с героем этой перемены, и незачем было бы писать рассказ.

Итак, единство времени, единство действия и событийное единство, единство места, единство персонажа, единство центра, значимая концовка и катарсис — вот составляющие рассказа. Разумеется, всё это приблизительно и зыбко, границы этих правил весьма условны и могут нарушаться, потому что, прежде всего, необходим талант, и знание законов построения рассказа или другого жанра никогда не помогут научить писать гениально, наоборот — нарушение этих законов иногда приводит к потрясающим эффектам, становится новым словом в литературе.