Пластиковый кофр-саквояж серебристого цвета имел по бокам узкие розовые и широкие синие полоски. Вероятно, маркетологи решили, что подобный простой дизайн подойдёт детям обоего пола. В том числе и мальчикам, у которых идиосинкразия к определённым цветам, видимо, врождённая. И если бы саквояж вдруг оказался весь однотонно нежно-розовым, то половина потенциальных пользователей, вероятно, «отвалилась» бы ещё до того, как их старшие родственники полезли в карман за деньгами.
Покрутив в руках упаковку, Игорь хмыкнул:
– Может, это и неплохая идея. Вон, смотрю, Катя то и дело бинтует своих кукол – видимо, к хирургии тяга начала проявляться. Не рановато ли?
– В таком возрасте это нормальное явление. У детей формируется отношение к медицине, – заявила Анна – высокая плотная блондинка с цепким взглядом серых глаз.
– В «Детском мире» купила? Или заказала на «Али»?
– Представь себе, практически с рук, – ответила Анна мужу. – У распространителя. На вид вполне приличный парень, ненавязчивый…
– У них ничего нельзя покупать, – сказал Игорь, поправив очки и пригладив тёмные волосы к преждевременно наметившейся лысине. – Сколько отдала?
– Четыре с половиной… Он уверял, что такие наборы стоят от семи и выше.
– В магазине, поди, за полторашку похожий можно взять, – проворчал Игорь.
С годами муж становился всё более ворчливым и осторожным. Анна хорошо понимала причины – Игорь был старше её почти на одиннадцать лет и, несмотря на удачно полученное наследство, успел застать «лихорадочную неопределённость» девяностых, как он сам называл те времена.
– Я уже посмотрела на сайтах. Приличный комплект меньше чем за пятёрку сейчас не купишь. Цены на всё просто безумные. А Катюшке надо к чему-то руку прикладывать, пока она наши вещи не изрезала.
Справедливости ради, Анна права: их дочь, пяти лет от роду, была, по выражению бабушки, «непоседлива руками». Не будучи излишне шустрой или – хуже того – гиперактивной, она предпочитала что-то делать, плотно усевшись за стол. При этом, словно сорока, то и дело хватала блестящие – а значит, острые и достаточно опасные, предметы – ножницы или столовые ножи. Ведь ими так интересно вырезывать картинки из рекламных буклетов или отхватывать куски марлевого бинта, которым затем можно обмотать куклу от шеи до пяток!
– В тебя пошла, – говорила Анна мужу на ухо. – Хорошо бы эту энергию да в нужное русло направить…
Самсонов, по мнению супруги, был мужем правильным: живя в частном доме, Игорь старался не допускать ни малейшей неполадки во всех системах жизнеобеспечения. Анна не сталкивалась ни с перекошенными дверями, ни с неработающими выключателями, ни с засорившейся ванной. Кроме мелкого домашнего ремонта, Игорь с явным удовольствием поддерживал в идеальном состоянии зелёный «форд-таурус» девяносто четвёртого года – предмет восхищения многих понимающих автомобилистов – а в их посёлке практически в каждом доме уж одна машина да имелась. Супруги вполне могли позволить себе дополнительное авто, но пока что откладывали приобретение «на потом». Анна знала, что у мужа на счетах денег вполне прилично, но не сказать, что слишком много. К тому же в последнее время дивидендов от акций и отдачи от других вложений стало заметно меньше.
– Но почему именно в медицинское русло? – тихо пробормотал Игорь.
– Я знаю, ты врачам не доверяешь. Может быть, зря. Пустое предубеждение.
– Не такое уж и пустое.
Супруга не хотела спорить на эту тему. Игорь уверял, что его родители преждевременно попали на тот свет именно из-за врачебных ошибок, а что касается самой Анны, то при родах её жизнь в один миг буквально повисла на волоске из-за явной невнимательности или халатности кого-то из персонала, «намудрившего» с капельницей.
Но Кате ничего этого, естественно, знать было не нужно. И к набору юного врача она отнеслась с радостью. Синие глаза девочки прямо вспыхнули огнём восторга, когда она открыла кофр и поочерёдно извлекла оттуда несколько игрушек, весьма прилично имитирующих стетоскоп, шприц, аппарат для измерения давления, молоточек невропатолога и ещё какие-то инструменты. К слову, электронный бесконтактный термометр оказался самым настоящим и даже действующим. Температура тут же была измерена Катей себе, родителям и коту Рыжику. Шесть разнокалиберных и разноцветных кукол, так же как и пластмассовый заяц, тут же оказались в роли пациентов.
– У вас у всех ковид-девятнадцать, – важно объявила девочка, встряхнув светлыми локонами, торчащими из-под белой пилотки, очень похожей на форменную медицинскую, также найденную в комплекте. – Сейчас вас будем лечить. Завтра чтоб все у меня были здоровы!
Игорь и Анна с улыбкой переглянулись. Игрушечный набор явно нравился Кате, а значит – родители тоже довольны.
– Неплохо китайцы делают, – заметил муж, осторожно взяв стетоскоп, после того как дочь была отправлена в спальню. – Один-в-один настоящий, только размером поменьше.
– Он не китайский, – сказала Анна, читая инструкцию. – Тут всё по-русски и по-английски написано.
– Так это уже дистрибьюторы сами перевод напечатали, – возразил Игорь. – У нас же запрещено без русского описания даже игрушки пускать в продажу.
– Странно, что штрих-кода нигде не вижу, – удивилась женщина, крутя в руках кофр.
– Он был на упаковочной плёнке, – без особой уверенности произнёс муж.
– А где она?
– Так порвали и выбросили уже… По-моему, ты сама и кинула её в утилизатор. Да и какая разница, китайский – не китайский. Главное – качество и надёжность.
Анна запустила нос в недра саквояжа и сделала глубокий вдох.
– Фенолом или чем-то резким не пахнет,– сказала она. – Нормальный пластик.
– В наше время всё-таки чуть труднее стало нарваться на ядовитые игрушки, – заметил Игорь.
– Но опасные иногда встречаются.
– Но только не в этом случае. Думаю, ты перестраховалась. Можно было без проблем оставить чемоданчик у Катюшки в комнате.
– Не сейчас. Иначе ребёнок, чего доброго, встанет среди ночи и начнёт играть снова. Сильное впечатление получила. Так что пусть лучше поспит спокойно.
Супруги опять улыбнулись друг другу, но уже немного иначе, чем некоторое время назад. Через несколько минут в их спальне ритмично заскрипела кровать – негромко, чтобы не разбудить Катю, которая, впрочем, тихонько сопела в своей постели, находясь в глубоком сне. На столе в гостиной лежал серебристый кофр с белым крестом. Он был чуть приоткрыт, точно широкий рот огромной лягушки.
***
– Папа! – раздался возмущённый девичий крик. – Ты зачем лазил в мою врачебную сумку?!
Игорь спокойно и честно ответил:
– Мы с мамой решили проверить, нет ли плохого запаха от пластика.
Про себя он подумал, что это надо было сделать ещё до того, как подарок вручили дочери. Но выглядел наборчик добротно выполненным, он сразу вызывал доверие, в отличие от большинства китайского ширпотреба, сделанного на коленке.
– В нём теперь плохо пахнет! И на щипцах какие-то пятна. Если вы берёте мои игрушки, то не надо их пачкать, – капризно, но веско добавила Катя.
При этом она заподозрила именно Игоря. И чуть напряжённый взгляд Анны был понятен мужу, который года полтора назад полностью отказаться от алкоголя. Он действительно однажды, будучи сильно подшофе, попытался выбросить несколько Катиных игрушек, вообразив, словно они наблюдают за ним и делают укоризненные гримасы – точно такие же, какие были на лицах у жены и дочери после возвращения мужа домой по пятницам по окончании посиделок с приятелями. А иногда и по вторникам. И когда Игорь несколько раз проснулся в одиночестве (супруга предпочла провести ночь в гостиной) и посмотрел видео на телефоне, молча продемонстрированное ему Анной, сам отправился к наркологу «зашиваться». Годичный срок вынужденной трезвости миновал, но возвращаться к спиртному Игорь уже боялся. Пить он не умел и понимал это хорошо. Хуже того – он под действием спиртного был очень болтлив и мог потому сказать много лишнего.
Супруга иногда непроизвольно тянула носом, но уже давно сообразила, что с привычкой, едва не укравшей у неё мужа, покончено. Правда, Игорь порой действительно совершал не очень логичные поступки… Хотя и она, Анна, ничем не лучше. Взять тот же набор юного врача, купленный ею исключительно под мимолётной эмоцией.
– Отец не мог испачкать твои щипцы, – всё же решила высказаться Анна в защиту мужа.
– Ну значит, ты… – недовольно произнесла девочка, вытаскивая изогнутый зажим из кофра.
– А ну-ка, – встревоженно воскликнула Анна, протянув руку.
Катя помедлила, но всё же подала матери игрушечный инструмент. Анна сразу же ощутила его стальную тяжесть и очень удивилась – ей вчера казалось, что практически все муляжи медицинских устройств выполнены из пластика. Кроме разве что металлической скобы на стетоскопе. Но более того Анну удивили тёмные пятна на концах инструмента. Женщина поднесла щипцы и осторожно потянула носом. Едва заметно пахло металлом – влажным, окисленным. Чистая нержавеющая сталь не должна издавать такой запах.
Нахмурился и Игорь. Он отлично знал, что ни папа, ни мама не могли перепачкать дочкины игрушки… И его тоже почему-то встревожили эти большие увесистые щипцы, сделанные явно для взрослой руки.
– Доча, подай мне этот кейс, – сказал Самсонов.
Катя внимательно посмотрела на отца, убедилась в том, что сейчас происходит что-то непривычно серьёзное, и поставила набор на стол прямо перед Игорем. Мужчина раскрыл его полностью.
– А это что за пузырёк? – спросила Анна и тотчас взяла маленькую, граммов на двадцать-тридцать, бутылочку с накидной завинчивающейся крышкой. Тут же открыла её и даже отшатнулась. Запах медицинского спирта шибанул в нос и Игорю, у которого обоняние было не столь изощрённым, как у жены.
– По-моему, это идиотизм – укладывать спирт в детский набор! – сказал он.
– Вчера его тут не было, – с уверенностью произнесла Анна. – И ребёнок не мог положить пузырёк сюда. Я думаю, нам надо будет поговорить, Игорь…
– И насчёт этого тоже, – сказал мужчина, вытаскивая из-под резинового молоточка скомканный кусок марли, заскорузлый от какой-то подсохшей субстанции.
– А это что такое, Катя? – спросила Анна у дочери. – По-моему, мы уже не раз договаривалась с тобой, что ты не станешь оставлять мусор в своих игрушках.
Девочка немедленно надула губы. Мать знала, что дочка уже научилась хитрить по мелочи, но сейчас, кажется, лёгкая обида и недоумение были искренними.
Впрочем, родители тоже пребывали в растерянности. Если Анна в какой-то момент допустила, что Игорь решил устроить мелкую заначку в виде концентрированной выпивки, то почти сразу же отмела её как ни с чем не сообразную. Во-первых, муж не был настолько глуп, чтобы прятать алкоголь среди игрушек дочери. Во-вторых, тридцать граммов даже чистого спирта – это, как принято говорить, «ни о чём»… Развернув скукоженную марлю, Анна поморщилась – кусочек ткани был сплошь пропитан зеленовато-жёлто й субстанцией, крепко засохшей. Женщина молча встала из-за стола, подошла к мойке и бросила бинт в мусорное ведро. Затем открыла воду и минуты три потратила на то, чтобы тщательно вымыть стальной зажим и свои руки.
Отец и дочь тем временем мирно беседовали – вернувшаяся Анна услышала, что произошло какое-то недоразумение, и взрослые непременно разберутся, какое именно. А Катя ещё раз пообещает, что не станет оставлять мусор среди игрушек.
…Вечером до Анны донеслось:
– Так, ты, Камилла, уже почти здорова… А тебе, Соня, придётся делать операцию.
Катя увлечённо играла в больницу, но отвлеклась, заслышав шаги.
– Мама, а можно завтра Света придёт ко мне поиграть в докторов? А то вдруг она никогда таких красивых вещей не видела? Они прямо как настоящие – все эти пилки и трубки…
«Пилки и трубки»? Анна вспомнила, что какую-то странно изогнутую штуку с зазубринами она действительно видела среди имитаций врачебных инструментов. Женщина хотела подойти и посмотреть на игрушку ещё раз, но в этот момент заиграла мелодия на телефоне – звонила её мама, бабушка Кати. По пустяковому, в общем, поводу, но о пилках и трубках Анна благополучно забыла.
***
Утро, как оно часто бывает, принесло череду рутинных проблем, и до полудня, когда в гости к дочери пришла закадычная приятельница, родители не вспоминали о наборе юного доктора.
– Мы со Светой уже играли в больницу в садике, – важно произнесла Катя. – Когда снова пойдём осенью в подготовительную группу, то сможем учить других детей, как работают настоящие врачи.
Девочки-сверстницы скрылись в комнате дочери, родители занялись каждый своим делом – мало ли, какие дела могут быть в вынужденном отпуске по случаю очередного перехода на «удалёнку»? Надо покормить Рыжика, зарядить стиральную машину, разобраться, почему во время порывов ветра так ужасно завывает со стороны подвальных приямков…
Игорь сказал, что ему нужно дойти до поселкового хозмага и приобрести пару дисков для «болгарки». Минут через десять позвонила мама Светы и намекнула, что дочке пора и честь знать. Анна выставила подружку Кати, разрешив дочери проводить приятельницу до дома, благо та жила буквально в сотне метров вдоль по улице. Сама добежала до сетевого магазина, который недавно со всей присущей сетям элегантностью заменил собой нескольких частных предпринимателей, подняв цены на продукты питания и унифицировав ассортимент.
Забрав Катю от соседского коттеджа, Анна направилась восвояси. Игорь был уже дома – из подвала раздавался стук молотка. А через несколько минут из спальни дочери донёсся вопль, полный ужаса и негодования.
Анна оставила недорезанный на доске салат, едва не уронив нож, и метнулась в комнату. Зрелище её шокировало: женщина сама была готова закричать – от неожиданности и нереальности произошедшего.
По полу были разбросаны инструменты из медицинского кофра, который как попало валялся под столом. Размотанные и скомканные бинты, перепачканные чем-то похожим на кровь, разбросали словно специально, чтобы позлить её, Анну. Но самое страшное и нелепое оказалось в куклах, вернее, в том виде, в каком они сейчас пребывали. Все шесть игрушечных любимиц Кати были полураздеты и раскиданы среди марлевых лент. С ужасом Анна обратила внимание, что каждой кукле каким-то острым лезвием был разрезан животик – четырём снизу вверх, двум – поперёк. Катя с отчаянным криком схватила красотку Арлетту – большую куклу, самую дорогую из всех, умеющую произносить не менее пятнадцати фраз. Арлетта открыла глаза.
– Мама! Мне больно! – сказала кукла, и её длинные ресницы тотчас опустились.
Тогда закричала и Анна.
***
– Чёрт возьми, но ты же понимаешь, что этого я не мог сделать! – бушевал Игорь, размахивая руками и поминутно поправляя очки.
– А кто? Кто? Девочки? – гневно спросила Анна, сердито сверкая глазами. Женщина была готова заплакать от непонимания и ужаса. – Я с трудом успокоила Катюшку, у неё началась настоящая истерика. Хорошо хоть, бабушка у нас мобильная, сама приехала на машине и забрала к себе… Что с тобой происходит?
– Со мной всё в порядке, – ответил Игорь. – Я мог бы и тебе задать точно такие же вопросы. И не только. Ты же сама видишь, тут что-то изменилось… Появились новые игрушки… Вернее, медицинские инструменты, практически настоящие. Ты не обратила внимания, Света ничего с собой не приносила?
– Вроде бы какой-то пакет она держала в руках… Чипсы и пепси. Ну да, ты знаешь, что я категорически против этого, но один раз в месяц не повредит…
– Но откуда взялось это? – проговорил Игорь. – Не могу поверить, чтобы родители Светы разрешали дочери играть с настоящими медицинскими штуками!
– Ну, у неё только мама… И отчим, – рассеянно произнесла Анна.
– Неважно. Ты посмотри, разве можно детям давать такое?
Анна согласно покачала головой. Резиновый жгут. Короткая трубка с раздувающейся манжеткой – то ли зонд, то ли катетер. Изогнутая стальная пила. И – самое страшное, нереальное и необъяснимое – скальпель. Настоящий хирургический нож, блестящий и покрытый тёмными пятнами. Видимо, этим скальпелем кто-то проткнул куклам животы. И этот «кто-то» – точно не Катя. И вряд ли Света. Невозможно было представить, чтобы две пятилетние девочки, тихонько хихикая и важно произнося «дышите – не дышите», развлекались тем, что режут игрушки. Катя бы этого сделать не смогла, а уж допустить, чтобы на её глазах подобное вздумала сотворить другая девочка, хотя бы и подруга – ну это уж, знаете…
– Ты точно ничего не принимаешь? – спросила Анна, смотря прямо в глаза Игорю.
– Только феназепам, ты же в курсе.
– Я не об этом.
– Конечно же, ничего.
Анна молча сгребла несколько обрывков бинта, потянула носом.
– Спиртом пахнут. И пятна как есть кровь. Самая настоящая.
Игорь согласился.
– Это не кетчуп. Но откуда у девочек всё это?
– Может, всё-таки тебя нужно спросить?
– Не надо на меня собак вешать, – сердито и устало сказал муж. – Поверь, я сам в шоке.
– Но если ты ни при чём, то…
– Мне кажется, ты очень вовремя отправила Катю матери.
– Вот как?
– А ты ещё не поняла, что к нам в дом проник посторонний? Кстати, а где Рыжик?
Анна охнула.
– Ты попыталась найти самое простое объяснение всему этому, – обвёл Игорь рукой комнату. – Но ты же знаешь, что на это не способен ни я, ни девочки.
– Надо убрать тут всё, – тихо сказала Анна.
– Я займусь сигнализацией, – произнёс Игорь. – Да, я знаю, что давно пора, ты и сама пару раз насчёт неё говорила. Девяностые годы вернулись. И мы с тобой оба это знаем.
Анна внимательно посмотрела на мужа. В его глазах появился страх, и жене это не нравилось. Она не привыкла видеть Игоря напуганным.
***
Серебристый кофр стал тяжелее и словно бы как-то «угловатее». Удивляться уже не хотелось. Понятно, что веса добавили вновь появившиеся металлические предметы: зажим, скальпель и «сектор «приз»!» – вытащенный из-под кровати вагинальный расширитель. Анна даже не стала уведомлять Игоря об этой последней находке. Она хотела верить мужу – и мозг, и сердце говорили, что Игорь не имеет никакого отношения к странной «трансформации» игрового набора в настоящий. Одно беда – говорили они не слишком громко. Почему – Анна не понимала, и от этого тревога лишь обострялась. А холодный, липкий страх, возникший после слов мужа о «постороннем», настроение не улучшал.
И в довершение ко всему – пропажа общего любимца Рыжика, который по своей воле крайне редко высовывал розовый носик за пределы входной двери. Анна гнала из головы мысли о том, что мог сделать с котом «посторонний», но, вспоминая о бинтах, перепачканных кровью (чьей?!) никак не могла отделаться от ощущения, что в её жизнь вторглось нечто чуждое, мерзкое, опасное.
Кофр, завёрнутый в белый полиэтиленовый пакет, стоял возле двери. И Анне нужно было сделать лишь несколько шагов, чтобы вынести его на улицу, потратить минут пять, дойти до мусорных контейнеров и навсегда отделаться от этого непостижимого события вместе с содержимым крайне неудачной покупки.
В другом пакетике – поменьше – лежал обрывок почерневшей марли. Анна не знала, что с ним делать, хотя действовать было нужно. Женщина уже позвонила по нескольким номерам – в судмедэкспертизу, пару ветеринарных клиник и даже Роспотребнадзор. Ей хотелось выяснить, чем именно перепачкан бинт – действительно ли кровью, а если кровью, уж не кошачьей ли?.. В последней организации с ней даже толком разговаривать не стали, в первой же, едва услышав слово «кровь», тут же начали требовать паспортные данные. В одной из «ветеринарок» Анне неуверенно пообещали провести анализ биоматериала, но ехать было далековато, а машину взял муж, чтобы срочно заключить договор на подключение их дома к охранной сигнализации. Поэтому пока что можно было вынести опасный и странный «детский» набор на свалку. Успеет ли она сегодня сделать все намеченные дела? День понемногу клонился к вечеру, но ветеринарная клиника работала до двадцати ноль-ноль, как ей подтвердили по телефону.
Анна решилась. Взяв пакет, она вышла на улицу и направилась в сторону ворот посёлка. Их микрорайон называли «охраняемым», но Анна отлично знала, сколько дырок за последние три-четыре года наделали в ограждении – притом как снаружи, так и изнутри. Потому важный вахтёр на шлагбауме восседал больше для поддержания собственной значимости жителей посёлка – якобы они относятся не к самому низшему слою среднего класса.
Свалка находилась неподалёку от полосатой будки – достаточно близко, чтобы охранник мог за ней наблюдать, но и вполне на расстоянии, дабы возможные миазмы не долетали до носа поселкового стража. Анна неспешно двигалась по дороге по направлению к воротам, как вдруг увидела странно знакомую высокую фигуру в длинном пиджаке и узких брюках. Этого чуть старомодно одетого человека она узнала – именно у него женщина приобрела этот проклятый набор «Юный доктор»!
– Мужчина! – воскликнула Анна. – Подождите минуту!
Высокий явно двигался к воротам. Он по-прежнему шёл обычным шагом, но Анне показалось, будто бы его движение ускорилось. Мужчина на какой-то миг обернулся, и Анна окончательно поняла – он! Ноги сами понесли её к воротам. Но странно – уходящий обычным шагом человек словно бы шёл быстрее бегущей Анны, хотя будка с сидящим в ней охранником приближалась. Что за бред? Такого же не может быть в реальной жизни?
Как бы в ответ на этот заданный самой себе вопрос правая кроссовка Анны угодила в небольшую лужу машинного масла, вытекшего на асфальт из мусоровоза, недавно побывавшего в посёлке, и женщина, потеряв равновесие, растянулась, грохнувшись на локти и колени. Больно было ужасно. Анна сразу вспомнила, как она лет семь-восемь назад точно так же упала, поскользнувшись на банановой кожуре, и содрала кожу. И как потом ей было неловко ехать в маршрутке, когда на неё, вчерашнюю выпускницу вуза, нагло поглядывали старшеклассники, косясь на ободранные коленки и «понимающе» перешёптываясь.
Анна поднялась, отряхнула юбку и куртку. Странный мужчина уже скрылся за воротами. Женщина, чуть прихрамывая, вышла за пределы посёлка, но поблизости не было ни души. Ругая себя за неуклюжесть, вернулась на территорию, и тут из будки вышел упитанный охранник – бывший военный лет пятидесяти с небольшим.
– Вам помочь, девушка? – спросил он раскатистым басом. – У меня тут чистая вода, щётка… Заходите в будку. Пластырь в аптечке есть…
Пригодилось всё. Анна от души благодарила Василия Сергеевича – так было написано на бейдже. Тот добродушно усмехался, костеря мусорщика Агафонова. Этот водитель, по словам Василия, «уже достал своим вонючим КамАЗом, из всех щелей которого хлещет масло».
– Да хотела догнать этого торговца, – сказала Анна, отвечая на вопрос охранника, который поинтересовался, куда и зачем девушка «понеслась, будто за зайцем скачет».
– Торговца? – переспросил охранник.
– Да, высокий мужчина в костюме таком, как лет десять назад носили.
– Что-то не заметил тут сейчас никого, – озадаченно почесал шевелюру охранник.
– Ему лет тридцать пять, у него бачки пушистые, нос длинный. Под носом шрам такой глубокий, как будто ус растёт…
– Чего? – поразился Василий Сергеевич.
Анна повторила описание торговца, вспомнив его непривычный говор, то ли волжский, то ли северный – «окающий». Заодно добавила про запомнившийся дефект речи – мужчина тот плохо выговаривал звук «л», сбиваясь на нечто среднее между «в» и «у».
Охранник крепко задумался. На лице его появилось выражение сильнейшего удивления.
– Девушка, – сказал он озадаченно. – Этого человека вы не могли тут сейчас видеть.
– Почему?
– Да как вам сказать?.. Он погиб несколько лет тому назад. Вот точно такой, как вы описываете, в том числе косноязычный. Он и меня так и называл «Васивий».
– Погиб? Как? Отчего?
– У него жена попала в больницу, как потом выяснилось, по пустяковому поводу. Но почему-то назначили операцию. Заворот кишок – не заворот, но вскрыли неудачно. Или с анестезией намудрили. В общем, зарезали дамочку прямо на столе, не отходя от кассы.
– Вот как?.. А он что?
– Месяц или два ходил как пришибленный. Потом по пьяному делу попал под поезд, а может, и сам кинулся – кто теперь разберёт?
– Ничего не понимаю… Под какой поезд? Он отсюда, из нашего посёлка?
– Нет, мы с ним по соседству тогда жили. Тоже под Москвой, но по другой ветке – в Голутвине.
Анна задумалась.
– Знаете, это всё-таки совпадение какое-то… Он торговлей вразнос, случайно, не занимался?
– Нет, даже близко. Анатолий вообще небедный мужичок был. Из молодых, да ранний. Какими-то делами рулил. Может быть, даже криминальными. Но сам вполне нормальный, не зазнайка. И выручить всегда мог, если у кого проблемы.
– Да, конечно. Вряд ли это он. Само собой, совпадение… Ладно, Василий Сергеевич, спасибо вам большое. Пойду, пожалуй.
– Удачи, девушка. И будьте осторожны.
***
Анне повезло. Не успела она подойти к дому, как по дороге проехал знакомый зелёный «форд» – то возвращался Игорь. И возвращался с удачей – по его словам, завтра с утра прибудут монтажники ставить дом под современную охрану – с видеомониторингом и прочими делами. Договор подписан, всё в порядке. Анна попросила ключи от машины, дабы съездить до ветеринарной клиники, отдать кусок марли на анализ. Игорь помрачнел, потому что кот так и не появился – а Рыжик обычно всегда встречал возвращающихся хозяев у двери, урча и подрагивая хвостом.
Поездка по подмосковным пробкам затянулась. К счастью, клиника находилась не слишком далеко от МКАДа, и женщина вернулась домой ещё засветло, около девяти вечера. Игорь до её приезда приготовил нехитрый, но вкусный ужин и даже достал бутылку сухого вина – впервые за полтора года в доме появилось спиртное.
– Что за повод? – подняла брови Анна.
– За установку сигнализации… За окончание недоразумений… Чтоб нам никто не вредил… Кстати, пока ты ездила, я пригласил охранника с ворот, он бывший военный гэбист, посторонних нюхом чует. Попросил посмотреть после смены – не мог ли к нам кто залазить.
– И что?
– Без особой уверенности, но сказал, что повреждена сетка на заборе слева от калитки. Недавние следы то ли обрыва, то ли даже перекусывания металла. По его совету я размотал немного колючки по низу ограждения.
– Лишь бы только Рыжик не напоролся.
– Да, Рыжик… С ним вообще непонятно. Он даже по двору не гулял никогда. Кстати, я планирую сегодня время от времени поглядывать из окон. Мало ли…
После ужина, прошедшего в спокойной обстановке, Анна направилась в кухню с посудой и… опять чуть не рухнула, зацепившись одной ногой за другую.
– Игорь! Это что такое?! – закричала женщина, не веря своим глазам, которые обнаружили белый пакет в углу кухни.
Муж тут же подбежал на крик.
– А, так это охранник принёс. Этот, Сергеич. По его словам, ты куда-то ходила за ворота, чтобы кого-то увидеть, да поскользнулась и упала. Вы там о чём-то поговорили, а потом, когда я ему позвонил, он пришёл и принёс твои вещи, которые ты забыла у него в будке… Что-то не так?
– Игорь… Это не мои вещи. Это тот проклятый «докторский» набор! Я же хотела его выкинуть!
И Анна рассказала обо всём, что произошло возле ворот сегодня. Включая и историю Анатолия и его жены.
– Что с этой дрянью теперь делать? – спросил Игорь. – Я даже не подумал, что охранник вздумает притащить обратно эту штуку.
– Надо выбросить. Я унесу.
– Да ладно, завтра. Что по темноте шастать? Давай, я его просто за дверь выставлю.
– Как скажешь, – пожала плечами женщина.
– Слушай, а как выглядел этот парень? – спросил Игорь, вернувшись.
Анна повторила. И спросила:
– А ты что, знал его?
– Нет, – ответил муж, отведя глаза в сторону. – Не мог я его знать. Откуда?
***
– Аня… Ань… Слышишь?
– Чего?.. – сонно пробормотала жена.
– Как будто в окно со стороны двора кто-то стучит… – проворчал Игорь. – Давно собирался заколотить его. Толку от этой амбразуры никакого…
– Сходил бы вниз, глянул…
– Телефон наготове держи, если что.
Игорь поднялся, обул шлёпанцы и тихо вышел из комнаты. Прошло три минуты, пять. Что такое?
Подозрительных звуков до ушей Анны больше не доносилось, но беспокойство росло. Где бродит Игорь? Почему так долго? Дом вроде не огромный, всего-то делов спуститься на первый этаж и потом обратно подняться… Нет уж. Надо самой встать и глянуть, что там происходит. Главное – телефон в руке держать, чтоб сразу нажать две клавиши, настроенных на вызов местной охраны…
Дом был погружён во мрак и гробовое безмолвие. Жизнь в «охраняемых» посёлках всё же сильно отличалась от городского быта. На Анну, выросшую в многоквартирном московском доме, поселковая тишина порой действовала угнетающе, а дом поначалу даже пугал. Никак она не могла взять в толк, зачем людям такие большие пространства. Конечно, по сравнению с теми домами, в которых живут семьи в американских фильмах, их коттеджик был довольно мал, но всё же…
Коридор первого этажа, освещённый светодиодными ночниками, провешенными на ленте вдоль плинтусов, был пуст. Куда же забрёл Игорь? Уж не в подвал ли? По идее, больше некуда… Но зачем? Может, в гараж?
В бокс для машины вела высокая дверь, в подвал – низкая. Скорее даже, просто вертикальный люк под лестницей. Анна открыла дверцу, присела перед проёмом, втянула затхлый воздух…
– Игорь! – крикнула она.
В ответ раздался странный тихий звук, вообще непохожий на человеческий голос. Словно скулило какое-то животное. Рыжик?! Рука нащупала выключатель, под ногами зажглась тусклая лампа. Странный звук повторился. «Ууу-ууу-ууу», – донеслось до ушей женщины. Она осторожно стала ступать по скользким деревянным перекладинам лестницы – шаткой, неудобной, установленной ещё прежними жильцами этого дома. «Кто они были, интересно?» – совсем некстати закралась в голову мысль. Опять вспомнились американские фильмы – жутковатые, но вовсе не ужасные, если подумать. «Привидений нет», – сказала себе Анна, постукивая зубами от страха. Опять послышалось невнятное урчание. Женщина наконец ступила ногами на скользкий пол, кривовато выложенный квадратной плиткой, и заглянула под лестницу. Телефон выпал из её руки, она кинулась к рыжему коту, который – вот ведь кошмар-то! – был плотно опутан бельевыми верёвками и судорожно дёргался, пытаясь освободиться. Мордочка Рыжика была замотана платком, вероятно, затем, чтобы приглушить мяв, но не удушить котика. Сбоку послышался неясный шум, и в глазах Анны словно что-то посыпалось – то ли мусор, то ли звёзды с неба.
***
Женщина пришла в себя скоро, возможно, уже через несколько минут. Голова болела, понимание того, что с ней происходит, словно пыталось «уплыть». Она с трудом вспомнила, как спустилась в подвал, потеряв Игоря (а он-то куда потащился среди ночи?!) и вообще, что происходит. Хриплое кошачье урчанье никак не могло подсказать, в чём дело.
В подвале места было не так много – эта комнатка-погреб имела площадь от силы два метра на полтора. Кем-то из прежних владельцев тут был устроен деревянный топчан, на который сейчас уложили Анну лицом вверх. Её ноги крепко привязали к ножкам этого ложа, а руки пропустили под настилом и стянули запястья вместе. Кроме кошачьего урчания женщина слышала и злобное, явно мужское мычанье. Несмотря на то, что голос был заглушён, Анна его узнала – то мог быть её муж. Она повернула голову в сторону и охнула в кляп, которым точно так же был заткнут и ей рот. Игорь, связанный, сидел под лестницей, и свободной у него была только одна правая рука, которой тот судорожно двигал в разные стороны.
А в руке Игорь держал молоток.
Которым мог легко дотянуться до лица Анны, несмотря на то, что был связан и почти лишён возможности двигаться.
Уйма вопросов крутилась в голове женщины, но она не могла их сейчас ни задать, ни получить на них ответы. Анна даже не понимала, реальность это, сон или последствия лёгкого сотрясения – а о том, что ей слегка шевельнули мозг, женщина смутно догадывалась.
Сверху донеслись тяжёлые шаги, затем скрипнула дверца под лестницей. Анна подняла глаза, смотря на переступающие по перекладинам ноги в мужских полуботинках и тёмных брюках. Она уже поняла, кого именно сейчас увидит. И потому не сильно удивилась, когда к её изножью протиснулся давешний торговец вразнос, он же «живой мертвец» Анатолий – если его так действительно звали, по словам Василия. «Мертвец», как и следовало ожидать, был живее всех живых и выглядел вполне прилично для зомби и прочей нечисти из художественных фильмов. Но Анне сейчас было страшно. Она ничего не понимала, кроме того, что пришёл некто, решивший причинить зло и боль ей и её мужу. Единственно, иногда она почему-то воображала, что этот «Анатолий» и её Игорь – одно и то же лицо… Но это уже были последствия удара по голове, не иначе.
Спустившийся держал в руке пресловутый кофр с красным крестом.
– Привет, Самсоновы, – поздоровался этот человек. – Не люблю долгих церемоний, никогда не был сторонником каких-то рассказов и историй. Особенно о самом себе. Потому что никого не должно волновать чужое прошлое, верно?
Анатолий положил кофр прямо на пол, пошевелил рукой лязгнувшие внутри инструменты.
– Теперь, – обратился он к Анне, – я дам тебе возможность говорить. Можешь даже орать – тебя всё равно никто не услышит. Ближайшие соседние дома пусты – я проверил. Люди понемногу разъезжаются отсюда. Бедным после четырнадцатого года стало не по карману платить за коттеджи, богатым тут делать нечего.
С этими словами он протянул медицинский зажим к лицу Анны и вытащил из её рта влажную тряпку. Стало чуть легче. Но почему-то и намного страшнее.
– Тебе твой муж не рассказывал, на какие деньги он купил этот дом в не самом плохом микрорайоне? А если и говорил, то ты ему, вероятно, поверила? Впрочем, неважно.
– Кто ты на самом деле? – спросила Анна. – И какого хрена тебе нужно? Имя Анатолий тебе известно?
– Именно это я сейчас тебе и начинаю рассказывать. Не помню, назвал ли я тебе своё имя, но это неважно. Важно, что несколько лет тому назад сравнительно недалеко отсюда твой муж работал начинающим анестезиологом в одной из больниц.
Игорь за лестницей дёрнулся и промычал явно какое-то проклятие.
– Ты удивлена? – спросил Анатолий. – А, ну да. Он тебе рассказал какую-то другую легенду из своей жизни. Кем он был якобы? Наследником удачливого «прихватизатора», наверное? Ничего подобного. Он был нищим сотрудником муниципальной клиники. Возможно, со временем он чего-нибудь бы и добился, но его путь в большую медицину только начался. А ждать не хотелось. Поэтому когда ему предложили неплохие деньги, чтобы свалить меня… Даже не то что именно меня, и не сказать, что свалить, он не отказался. Поймите, я – хищник. Очень злой и опасный хищник, но только такие выживают и процветают в нашей сказочной стране. Но я очень любил свою жену. Не знаю, способен ли твой муж на такое. Мы это скоро поймём… Он, в общем-то ведь, тоже хищник. Только иного типа. Падальщик. Гиена.
– Я ничего не понимаю, – произнесла Анна. – Ты несёшь какой-то бред. Я рассказала охране посёлка, что к нам собирается вторгнуться какой-то злоумышленник, и сейчас сюда приедет наряд!
– Никто сюда не приедет, – возразил Анатолий. – Продолжаю. Моей жене поставили неверный диагноз… Хотя нет, диагноз был правильный, но операцию назначили такую, после которой и в идеальных условиях очухаться сложно. Твоему мужу за большие деньги предложили сделать так, чтобы она не встала после операции. И ты знаешь, что он сотворил? Он дал моей жене неправильный наркоз. Иногда даже нужная смесь газов не может усыпить пациента, и он, лёжа на столе, ощущает малейшие движения скальпеля и всего остального, но не в состоянии ни крикнуть, ни пошевелиться. После этого человек часто не выживает. А если дать особую, неправильную смесь, то любой пациент заведомо погрузится в паралич, но будет чувствовать всё. Твой муж получил нужные инструкции, и у него была возможность сделать всё как надо. Моей жене делали операцию на брюшной полости. И длилась она пять часов. ПЯТЬ! ЧАСОВ! Пять бесконечных часов ни в чём не повинная женщина испытывала чудовищные страдания, не в силах прекратить их или хоть как-то дать знать хирургам, что дело идёт не так! И в конце концов она скончалась от болевого шока. Хирурга хотели посадить, но он как-то отмазался. Я даже иногда думаю, что он действительно был не виноват. Правда, проверить это невозможно. Когда мои ребята кидали его под поезд в моей одежде с моими документами, он орал, что ничего не знает. А вот твой муж получил бабки и свалил, будучи уверенным, что я сдох, и что его никто никогда не достанет. Но я жив, и я его достал.
– Боже, какой бред, – простонала Анна.
– Не зря мудрые люди говорят, что месть – это блюдо, которое подают холодным… Правда, я действительно на какое-то время потерял след, но не расстраивался. Даже если бы он свалил в Зимбабве, я бы и там его нашёл, рано или поздно. Я и сейчас думаю, не сильно ли я поторопился. Как ты считаешь?
– Я полагаю, ты безумный психопат, – сказала женщина. – У тебя крыша поехала. Не понимаю, с чего ты внушил эту историю?
– Думать так тебе не запрещается, – покачал головой Анатолий. – Но я действительно не хочу больше тянуть время. Сейчас мы повторим сцену в операционной. В роли хирурга буду я. В роли пациентки – ты. А анестезиологом я решил назначить твоего супруга. Скорпион своих привычек не меняет, верно, Игорь?
Отчаянное мычание могло означать что угодно.
– Думаю, он справится. Я приступаю к операции. Конечно, тебе будет больно, очень больно. Я ведь не хирург на самом деле, но кое-что в анатомии понимаю. И знаю, каким образом можно вскрыть живот, чтобы не допустить большой кровопотери и не замучить тебя раньше времени до болевого шока. Но в любом случае твои страдания будут просто жуткими, ты даже не представляешь, насколько. И если твой муж любит тебя хотя бы на четверть так же сильно, как я любил свою жену, он найдёт способ включить анестезию. И на этот раз правильную. Видишь у него в руке молоток?
В теле Анны словно воцарился лютый мороз. Холодные ледяные капли пронзили её от сердца до промежности. Анатолий взял в руку скальпель и рассёк на теле женщины ночную рубашку, обнажив живот, грудь и бёдра.
– Начнём, пожалуй, – сказал он. – Как я уже говорил, можешь орать. Анестезиолог! Вы готовы?.. В случае, если просьба пациентки поступит… А она поступит непременно, рекомендую бить анестезией в висок или в макушку. Тогда удастся провести обезболивание с одного удара. Лобовая кость может оказаться слишком толстой. В крайнем случае попробуйте нанести удар в надбровную дугу.
Долгое злобное мычание было ответом «хирургу».
– Инструкции, по всей видимости, понятны. Пациентка, готовьтесь к первому надрезу. Кстати, скальпель, по-моему, не очень удобен.
Анатолий достал откуда-то складной нож и нажал на боковину рукоятки. Из неё с коротким щелчком выскочило лезвие с кровостоком. Анна зажмурилась и попыталась дёрнуться всем телом. Тщетно! Резкое жгучее ощущение ниже и правее пупка дало ей понять, что клинок разрезал кожу и углубился внутрь живота. Кричать оказалось очень легко. Гораздо легче, чем вынести действительно адскую боль, когда кончик лезвия проткнул оболочку брюшины.
– Это только начало операции, – произнёс Анатолий. – Чёрт, а кровищи-то уже сколько… Ладно, потом наверху переоденусь.
Лезвие ножа скользнуло вбок, и новая боль была сравнима лишь со взрывом бомбы.
– Кажется, я что-то проткнул, – как бы извиняясь, проговорил «хирург», притом довольно громко, чтобы перекрыть стоны Анны. – Послушайте, анестезиолог, не кажется ли вам, что операция идёт достаточно успешно?
Самсонов мог только бессильно выть в кляп, глядя на изощрённую месть. Его жена корчилась и билась на топчане, испытывая безумные боли в животе. Её хриплые крики должны были проникать Игорю в самое сердце. Его рука сжала молоток, но он не был в силах ударить Анну.
– Твоя супруга – очень выносливая пациентка, – сообщил Анатолий.
– Игорь! Игорь! – в ужасе вопила женщина. – Что же это такое происходит?! Мне больно! Мне бооооольноо!!!
Мужчина воткнул нож женщине выше пупка сбоку и повёл разрез по пологой дуге книзу, не стараясь сильно углубляться в чрево.
– Неееет! Нееет!!! – отчаянно кричала Анна. От рывков её тела топчан раскачивался и даже слегка подпрыгивал.
Анатолий оставил подрагивающий нож в животе Анны, тщательно вытер окровавленные руки и достал сигареты.
– Небольшой перерыв, – заявил он, щёлкая зажигалкой. – Я немного устал. Как вы думаете, анестезиолог, сильно ли притомилась наша пациентка? Если она будет лежать смирно, то это ещё куда ни шло. Но если… Э-э, так я и знал…
Тело Анны начало конвульсивно сокращаться. Анатолий едва успел выдернуть нож. Из длинной раны на левом боку показалась оболочка толстой кишки. На топчан и пол стекали струи крови, но, как ни странно, пупок и кожа вокруг него пока что были чистыми, незапачканными.
– О-о-ааа-ооо!!! Оооххх! – на разные лады, то хрипло, то нежно, стонала женщина.
«Хирург» неспешно курил сигарету. Трудно сказать, что творилось в голове у этого «мстителя». Он никогда не считал себя ни маньяком, ни вообще закоренелым убийцей, хотя несколько человек уже успел отправить на тот свет (из них двоих собственноручно). Он и не отдавал отчёта своим мыслям, но немного удивлялся тому, что получает удовольствие не от мести, а от вида жестоких страданий. Месть сама по себе оказалась скучной. А вот проникновение ножа в женский живот – это было нечто новое и странно возбуждающее.
Лезвие ткнулось в дрожащую ямочку пупка и погрузилось в податливую плоть. «Хирург» добился новой череды стонов и хриплых криков. Анна уже не помнила себя от боли и время от времени обращалась то ли к своему убийце, то ли к мужу, чтобы они прекратили эту ужасную пытку.
– Слыхал, анестезиолог? – спросил Анатолий, погружая стальной зажим глубоко в рану на месте пупка. – Кажется, пора приступать. Впрочем, это твоё дело. Операция, как я уже говорил, идёт успешно.
Он сделал несколько сжимающих движений, затем потащил инструмент назад, захватив пару петель тонкого кишечника Анны. «Хирург» начал неспешно наматывать их на зажим. Женщина вдруг резко замолчала, приподняв голову. Округлившимися глазами она глядела, как её внутренности вылезают наружу и медленно накручиваются на инструмент с едва слышными хлюпаньем и урчанием.
– Игорь, прекрати это, – прошептала Анна, откидывая голову на топчан.
На шершавой стене появилась бледная тень от медленно поднимаемого молотка, зажатого в дрожащей руке.
***
– И что там выяснили, Сергеич? – спросил Агафонов, водитель мусоровоза. Его КамАЗ, как обычно, вонял на весь посёлок не только содержимым кузова, но и частично сгоревшим топливом. Правда, сейчас двигатель был выключен, потому что история, которую рассказывал охранник собеседнику, оказалась столь же интересна, сколь и кошмарна.
– Короче, Игорь Самсонов свихнулся окончательно. Следствие выяснило, что он раньше работал анестезиологом, но уже много лет занимался чем угодно, но только не медициной. Даже от своей жены он держал своё прошлое в секрете. Была там непростая история – то ли пациентку случайно зарезали, то ли ещё какая неприятность. Но, видимо, ему настолько хотелось вернуться к своей работе, что он ударил по голове жену, сбросил её в подпол и там раскромсал ножом, вообразив, будто делает ей операцию. Я немного знаком с материалами следствия. Самсонов сначала тренировался на игрушках собственной дочери. Представляешь? Он распорол животы всем куклам, а через день сделал то же самое и с супругой. Счастье, что та успела дочь к бабке отправить, а то этот поехавший, чего доброго, и до девчонки бы добрался.
– А с самим Самсоновым что случилось? Арестован, не?
– Нет. Он в оконцовке и себе горло перерезал.
– Чудовищная история.
– Ещё бы! Правда, у следствия, как мне по знакомству сказали, осталась пара-тройка незакрытых вопросов.
– Это каких?
– Самсонов беспокоился, что к нему якобы кто-то пытается проникнуть в дом. Он даже меня приглашал, типа для того, чтобы я посмотрел, всё ли в порядке. Ему кто-то наговорил, что я военным спецом раньше служил по внутренним расследованиям. И ещё он заказал сигнализацию для дома. Буквально за несколько часов до убийства. Зачем – непонятно. Явного проникновения посторонних так и не обнаружили.
– А ещё что?
– Анна, его жена, тем же вечером отвезла в ветеринарку чью-то кровь на анализ. Боялась, что это их кота кто-то убил.
– И чья оказалась?
– Кошачья и оказалась. Самсонов, гад такой, и кота чутка покалечил, чтобы перемазать кровью бинты, раскиданные по дому. Но Рыжему повезло. Вон, видишь, на подстилке спит?.. Это ихний кошак, теперь со мной живёт. Представь, он тоже был в том подполе и всё видел. Умел бы говорить, глядишь, и рассказал бы точно, как дело было. И закрыл бы все мелкие вопросы.
Папа на родах. История родов глазами мужчины.
Когда после окончания института ребята уговаривали меня сплавляться на байдарках, я как замшелый горожанин сначала сопротивлялся. Потом подумал: что я, не мужчина, что ли? Так же было и с присутствием в палате во время родов жены. Просто в какой-то момент сказал себе: я же вроде как представитель сильного пола! Если женщины с этим справляются – справлюсь и я.
Туда и обратно
К тому моменту, как у Лены начались настоящие схватки, процесс сборов в роддом у нас обоих был доведен до автоматизма. Потому что уже несколько раз появлялись совсем не слабые «предвестники». И каждый раз ночью. Моя благоверная расталкивала меня именно в тот момент, когда мне снилось что-нибудь особенно интересное, и, расширив глаза, трагическим шепотом сообщала: «Все! Рожаю!» И я, зевая и натыкаясь на стены, паковал тапочки, зубную щетку и сигареты. Прогрели машину, доехали до роддома, разбудили всех, кого только можно… Ну и что? Схватки утихли, раскрытия никакого, и я, тихо скрежеща зубами, везу бодрую повеселевшую Ленку обратно домой. Не жизнь, а произведение мистера Толкина: «Хоббит, или Туда и обратно».
И вот она в очередной раз начинает «рожать», я на автомате доставляю ее по месту назначения, мысленно готовясь везти назад. Но из смотрового кабинета вместо веселой жены выходит деловитая молоденькая акушерка: «Раскрытие три пальца, воды только что отошли. Звоните вашему врачу».
И вот мы уже в палате – ждем, пока приедет доктор. От Ленкиной бодрости и следа не осталось: побледнела, губы трясутся. А у меня как по контрасту – прилив нездоровой веселости. Начал нести какую-то чушь, травить анекдоты. В конце концов рассмешил жену до слез. Когда наша докторша вошла в палату, Лена прыгала на фитболе и хохотала. Нам даже не сразу поверили, что мы вправду начали рожать.
Вдох-выдох
Когда схватки участились, стало не до смеха. Мы с Леной ходили по палате и хором дышали по команде врача: раз-два-три-четыре – вдох; раз-два-три-четыре-пять-шесть – выдох. Время от времени она останавливалась и мертвой хваткой вцеплялась мне в локоть: схватка. Я обнимал ее, растирал ей место пониже поясницы – крестец; якобы от этого боль должна становиться слабее. Лена слегка попискивала, как-то вся сжималась и кусала губы. Потом ее отпускало, и мы снова отправлялись в путь: вдох-выдох, вдох-выдох. Сделали перерыв: доктор поставила ей какую-то свечку – вроде бы для размягчения шейки матки. Проверила раскрытие, велела еще походить.
Ходим, ходим, и вдруг жену всю будто перекосило. Улеглась на кушетку, говорит – «пить хочу». Врач качает головой: пить сейчас нельзя. И дает деревянную палочку, такую, которой мороженое едят, а на ней смоченная водой ватка: чтобы губы смазывать. «Пить дайте!» – хрипит Лена. Что ж, думаю, за гестапо, воды человеку не дают. Стал ей смачивать губы; вроде затихла. Но ненадолго. Вскоре схватки пошли одна за другой; жена намертво вцепилась мне в плечо пальцами (синяки остались!) и тихонечко постанывала. Врач еще раз посмотрела ее и говорит: «Давайте-ка на кресло, сейчас начнем».
«Я боюсь!»
Помог ей залезть на этот «трон». Ума не приложу, как это беременные женщины со своими животами, да еще во время жестоких схваток, забираются туда без помощи мужей. Ленку я на кресло практически поднимал на руках. Врач еще повторяла: «Не вздумай сесть – сядешь на голову ребенка!» А Лене, по-моему, было уже все равно, сидит она, лежит или висит вниз головой.
Устроили ее на кресле, подбежала акушерочка. Меня расположили в изголовье, а врач и акушерка встали у Лены в ногах. У меня еще промелькнула мысль – какая забавная у моей жены поза: в жизни она мухи не обидит, а тут уперлась одной ногой в доктора, второй – в акушерку, как будто собирается пинаться.
«Раскрытие хорошее, – говорит врач. – Вы должны за одну схватку потужиться три раза». А я, нужно сказать, столько литературы прочел об этом «потужиться», и все равно толком не понимал, о чем идет речь. Но стоя у кресла как будто что-то почувствовал. Может, врач с акушеркой хорошо изображали, может, есть в родильных залах особая магия… Со стороны все выглядело, наверное, довольно смешно: вроде бы рожает одна женщина, а тужатся четверо – глубоко вдыхают, задерживают дыхание, краснеют, выпучивают глаза… И один из них, заметьте, мужчина.
И тут Лена как завопит: «Я боюсь!» Врач с акушеркой засуетились. Стою, шепчу ей на ухо что-то вроде «все будет хорошо, не волнуйся», и вдруг слышу – «Головка прошла!» Пока Лена так громко боялась, родилась головка нашего малыша! Я сразу посмотрел «туда», а там – что-то такое круглое, черненькое…
Красный богатырь
Дальше все было довольно быстро. Жена как-то сразу ожила, напряглась – и вот мне уже показывают этот мокренький комочек. Даже не показывают, а прямо-таки суют в лицо мужским достоинством!
– Мужик, – говорю я.
– Это мальчик, – обиженно поправляет акушерка.
– А чего он такой красный? – спрашиваю.
– Он розовенький! – возмущается врач.
А вот и нет. Может, на их медицинском языке этот цвет называется розовым. Со всей ответственностью заявляю – мой сын сразу после рождения был вполне себе красный. И огромный! То есть мне он показался маленьким, но после взвешивания выяснилось – четыре триста, хотя жена у меня отнюдь не великанша.
Лена выглядела такой счастливой! Усталая, растрепанная, но до того довольная! И красивая, как мадонна. То есть не в том смысле красивая, что хоть сейчас на светский раут, а как будто светящаяся изнутри, такая немножко волшебная, такая родная. И вся моя. А уж когда нашего мальчишку положили ей на живот, приложили к груди, и он, недолго думая, зачмокал, я, честно говоря, прослезился.
Постскриптум
По мнению врачей, это было еще не все. Они что-то объясняли Лене про третий период родов, про плаценту, которая должна вот-вот родиться, про то, что нужно потужиться еще раз. Но она, по-моему, их не слушала – лежала себе с таким блаженным видом, как кот, исподтишка наевшийся сметаны. Меня строго попросили повлиять на жену. Я снова встал в ее изголовье – малыша как раз осматривал детский врач, – попробовал снова потужиться вместе с ней. Лена что-то такое изобразила – и расплылась в счастливой улыбке: «Нет, ничего не выходит…»
Короче, сколько она ни напрягалась, что под моим руководством, что под чутким взором врачей, никакая плацента не выходила. Врач сказала, что в таком случае придется удалять детское место под наркозом. Нашего малыша временно отправили в детское отделение, клятвенно пообещав жене, что в послеродовой палате он будет лежать с ней вместе, а мне велели «где-нибудь погулять». Я вышел в коридор – и только тут понял, как зверски мне хочется курить! Даже руки дрожали. Поймал первую попавшуюся сестричку, объяснил ситуацию – мол, присутствовал при родах, устал, где у вас курят. Она посмотрела на меня снизу вверх с таким уважением, с каким, наверное, смотрят на героев, совершивших подвиг – и отвела во дворик…
Что я могу сказать? Ерунда, что роды не мужское дело. Поддержать любимую женщину в самую трудную минуту, быть рядом с ней – разве это не достойно мужчины? А момент, когда я взял на руки своего сына – даже раньше, чем жена! – был, наверное, самым прекрасным в моей жизни.
Роды глазами папы
В целом же роды можно описать так: представьте, что у вас есть физиологическая потребность затащить промышленный холодильник по лестнице на 50-ый этаж за 10 часов в одиночку. Причем последние два этажа не имеют ступенек, вместо них — просто бетонная горка. Но к тому времени вас уже это не волнует.
Вот, собственно, и всё. Называть словом «больно» это неправильно. Это не «больно». Просто очень, очень тяжело. Боль же обычно — реакция на какие-то патологические изменения. Например, на зажатые от страха ткани, которые из-за этой зажатости не тянутся, как надо. Даже разрывы чисто теоретически не должны болеть — головка ребенка при проходе выдавливает из тканей кровь, поэтому ткани немеют и болят уже потом. (В реальности же если головка выходит быстро, то вполне может быть больно, но это уже последняя фаза родов).
Из мышц, кстати, заранее можно накачать только пресс, но за роды отвечают в основном мышцы матки. Накачиваются они сами благодаря удивительному открытию английского доктора Брекстона Хикса.
Распиаренная фраза «в муках будешь рожать детей своих» и вовсе является кривым переводом (как и «не убий»). Далее везде в библии это слово («муки») обозначает все, что угодно, кроме мук. В том числе оно обозначает и тяжелый труд. (Что сразу делает перевод более логичным — муж в поте лица добывает хлеб, жена в трудах рожает).
С медикаментозным вмешательством тоже все просто: это «допинг», который практически гарантирует, что холодильник вы дотащите. Единственный минус в медикаментах тоже довольно простой. Обычно при назначении препарата учитывается соотношения пользы, которую он может принести к потенциальному вреду. Иными словами, если вы готовы потерпеть возможный понос ради излечения от кашля, то это лекарство — для вас.
Нюанс же состоит в том, что «пользой» от лекарства в данном случае почти всегда является жизнь ребенка. На фоне такой мощной «пользы» абсолютно все побочные явления теряют вес. Поэтому побочные эффекты врачей не волнуют.
Отсюда же, кстати, и ненормально высокий показатель кесарева сечения в российских роддомах — до 20%. Ну не бывает так, что каждая пятая женщина патологична. Однако, решают не рисковать.
В общем, вокруг родов огромное количество мифов. Читайте нужную литературу — и все поймете. Я за время беременности прочитал просто кучу книг — больше, чем жена (я просто банально читаю быстрей).
Присутствие мужа
Вопрос с присутствием мужа на родах решается совсем просто: ну неужели вы не пойдете посмотреть, как ваша жена тащит холодильник?
Ничего страшного в родах нет. Ну, например. Возьмите килограмм размороженного фарша. Положите его в прозрачный целлофановый пакет. Хорошо потрясите и перемешайте. Примерно так выглядит плацента.
Есть куча вещей, где вы можете помочь — от банального массажа и до контроля за правильным дыханием и за тем, чтобы жена не тужилась в голову и не порвала капилляры в глазах.
Опять-таки, если вы рожаете в экстремальных условиях (то есть наших роддомах), то правильным поведением вы просто переведете агрессию персонала с жены на вас.
Чисто для вашего личностного развития роды тоже дают немало. Например, мне позвонил дядя и спросил, верю ли я в то, что я уже отец. Я посмеялся и сказал, что не верить довольно тяжело, когда все видел сам. Начинаешь больше любить жену и, что логично, маму.
Понятно, что если вы собрались на роды с женой, то желательно к ним подготовиться. Хотя бы узнать, откуда ребенок вылезет, чтобы это не было сюрпризом.
Наши роды
Добрались до наших родов. К родам мы готовились — жена ходила в бассейн (хорошая тренировка для увеличения переносимости ребенком гипоксии), на гимнастику для беременных и на курсы. Я ходил на курсы и читал книги.
Постепенно у нас выработалось отношение к родам, как к естественному процессу (смотрите выше). В своих силах мы были уверены, поэтому решились на естественные роды — без обезболивания и прочего.
Роддом выбирать было просто: в Н-ске есть только один частный супер-роддом. Роды там стоят около 60 тысяч, и там с тобой нянчатся. Но, опять-таки, роддом чисто медицинский, там всем предлагают сразу «эпидуралку», и вообще программу «комфортные роды». Это очень прикольно, если есть хоть какой-то намек на патологию, (и есть деньги) то рожать надо там.
Еще один плюс этого роддома — индивидуальный подход, постепенно исчезает, у них количество родов в месяц растет очень быстро, то есть легко нарваться на роды одновременно с кем-то, палаты там к тому же двухместные. Проживание отца в палате стоит еще 5 тысяч в день (понятно, что я бы не удержался и заплатил бы). Смертность там есть. Причем последняя смерть ребенка была из-за того, что врач просто не заметил (!), что женщину уже тужит. И женщина не заметила – из-за анестезии. (Что лишний раз доказывает, что мегабабки за роды — не панацея, на роды надо идти подготовленной и с мужем).
В результате выбор роддома отпал: все остальные роддома примерно одинаковые, так что оставался тот, что ближе к дому.
Тут мы совершили финт ушами: чтобы снизить вмешательство к минимуму, просто сидели дома во время схваток (под присмотром специально обученной акушерки), а в роддом поехали на потугах, после того, как сами отошли воды. (Принудительный прокол пузыря — тоже тема отдельного разговора).
В роддом мы приехали где-то в 2.30, а в 4.00 уже родился ребенок. Из лекарств был только окситоцин на потугах.
Обезболивания не было. Оказалось-таки, что если давать женщине делать все, что она хочет на схватках (например, сидеть в ванной, ходить, принимать разные позы), а после схваток расслабляться, то это действительно не «больно». Но труд, конечно, это титанический.
Эндорфина с адреналином при таких естественных родах выделилось столько, сколько надо, поэтому жена еще колбасилась довольно долго с ребенком.
В роддоме я просто тупо делал все, что считал нужным. Например, когда ребенка понесли взвешивать куда-то в другое помещение, я пошел за ними прямо через другие родовые (где в это время рожали другие женщины). Получил, конечно, люлей, но ребенка больше никуда не уносили.
Со мной там пытались скандалить, но я в ответ не огрызался, а просто молча делал все, что хотел. Когда акушерка уже начинала закипать, я просто смотрел в глаза и говорил «да, хорошо», после чего просто продолжал делать то же самое.
Физиологические подробности я опущу, но видел я вообще всё. На потугах — да, было больно. Но это финальная стадия.
После родов ребенка запеленали и положили на соседний стол, а сами ушли. Если бы жена рожала одна, то это было бы, мягко говоря, не очень приятно: ты только что родил ребенка, он лежит на соседнем столе и орет, достать его ты не можешь, вставать нельзя, никого вокруг нет. Гуманность, однако, никого не волнует — главное, что ребенок живой.
Я успокоил ребенка (оказалось, что он вполне нормально успокаивается на звук моего голоса) и выключил в родовой свет. Ребенок сразу начал открывать глаза (вытаскивать ребенка после 9 месяцев темноты на яркий свет — тоже не самая гуманная вещь).
Два часа мы пробыли в родовой, я вяло почесал язык на тему пребывания с мамой в палате:
— Ребенка вам сразу отдать?
— Да.
— Мы вам сразу его не отдадим.
— Почему?
— С ним некому нянчится, маме нельзя еще шесть часов вставать.
— Я буду нянчиться.
— Вам в палату нельзя, не положено.
— Палата одноместная?
— Да.
— Меня на роды пустили?
— Да.
— Почему тогда в палату нельзя?
— .
Договорились до того, что в палату мне как бы нельзя, но пусть решает директор. А пока директор не решил — можно. Директора, разумеется, в такую рань не было, поэтому в палате я сидел до восьми.
Ну и ребенка, естественно, мы им больше не отдавали.
Выводы
Как и ожидалось, роды — это нехилый такой труд. Если ты к нему не готов, то тебя на пинках и медикаментах, конечно же, протащат.
Психологические ощущения от пинков, естественно, не самые радостные. Ну а кто виноват?
В роддомах, кстати, не звери работают — просто они в день на пинках и медикаментах столько неподготовленных мам протаскивают, что по-другому уже не могут. Если каждой сочувствовать — то сочувствовалка поломаться может. То же самое и с индивидуальным подходом. Ну и если их не провоцировать, то они себя вполне адекватно ведут. Акушерка вообще в конце чуть не расплакалась на тему «зачем вы нас за врагов держите?», хотя я на нее не орал и не давил особенно.
Постскриптум (специально для сибмамы)
Как самые умные уже догадались, мы готовились к домашним родам, а вовсе не хотели приехать в роддом на потугах. Но мы это особенно не афишируем и никого не агитируем.
Хронология событий была такой:
1 августа
13.00 — начались схватки
17.00 — приехала акушерка
21.00 — все идет хорошо, раскрытие нормальное, схватки хорошие
2 августа
00.00 — сами отошли воды. Воды светлые, раскрытие почти полное, начались потуги
02.00 — за последние два часа — очевидная слабость родовой дейтельности. Почти не тужит, ребенок дальше не опускаеся. Приняли решение ехать в роддом за окситоцином
02.30 — приехали в роддом
03.00 — врачи втихоря вкололи окситоцин (но нам этого и надо было)
04.00 — родили
08.00 — я пошел домой отсыпаться
Короче, до потуг все шло идеально. После двух часов слабых потуг и безводного периода акушерка решила дальше не рисковать и предложила нам роддом. Мы не фанатики, поэтому согласились. (Акушерку для домашних родов выбирали, кстати, тоже не фанатичную, которая не боится отправлять в роддом в случае чего).
В результате я не жалею ни о том, что рожали дома, ни о том, что потом пришлось сгонять в роддом.
Вес: 3920 гр (на УЗИ на 38 неделе ставили 3500)
Рост: 55 см
Пол: мужской
«Адаптироваться мне некогда». Каково это — стать отцом после 50?
Что чувствуют мужчины, ставшие отцами после 50? Как изменились их принципы воспитания за 20-30 лет? Об этом в новом выпуске «Родительского клуба» Littleone рассказали три отца: психотерапевт Александр Ройтман, мануальный терапевт Сергей Павлов и Брюс М., пенсионер из Канады.
Александр Ройтман 59 лет, отец Юнны (30 лет), Мишель (8 лет), Давида (18 лет), Рона (17 лет), Тимура (12 лет).
«Юся родилась, когда мне было 29 лет. Я тогда очень волновался, думал о своей готовности. У меня было много неопределенности и предвкушение неизвестного. Когда родился Давид — он был первый ребенок во втором браке — эти чувства нахлынули на меня снова. С Юнной я переживал о том, как воспитывать девочку. А с Давидом задавал себе вопрос: «С девочками уже все понятно, а как с мальчиками?».
А вот в мои 50+, когда родились Тим и Мишель, у меня не было никаких сомнений в своей отцовской компетентности. Я даже не волновался на тему: «Смогу ли? Уместно ли? Здоровый ребенок родится или больной?». Тим и Мишель добавили во мне принятия. И тут вопрос не только в том, что мне было за 50, а в поддержке жены Маши. К примеру, на днях я говорю ей: «Давиду нужно как-то помочь, нанять репетитора, он английский сдал плохо», а она отвечает: «Отстань от Давида! Пусть будет счастлив, а остальное неважно». И я думаю — ничего себе, медалистка, амбициозная особа, откуда она это взяла? А Маша говорит: «Помню, мы лежали с Давидом в больнице, и я легко и просто поняла, что ничего не важно, лишь бы был счастлив и здоров». И эта тема сейчас в нас обоих, и она касается всех детей — к старшим она пришла через младших.
Знаю точно: будь на месте Машки другая женщина, у меня не было бы больше двух детей. А рядом с ней можно представить и 4, и 5, и 7, и 9. У нас в семье огромное количество любви! Конечно, что-то мы умеем, что-то — нет, в чем-то преуспеваем, в чем-то — не очень. Дети, когда приходят в семью, меняют нас всех. Но это изменения, которые сложно отследить и оценить.
С Мишель отдельная история — она поздняя девочка, последний ребенок. Она родилась в мои 52, и у нас с ней особенные отношения. Когда я сравниваю, как я проживал свое отцовство с Юсей и Мишель, понимаю: на взросление старшей наложился тяжелейший развод, отсутствие моего опыта. С Мишель все иначе. Есть что-то драматическое в том, что я не мог и не могу дать старшим детям все, что у меня есть. Юне и Рону я уже хочу передать свой опыт, свои связи, но они не берут, не хотят, не могут. По разным причинам. Рон говорит: «Папа, притормози, ты меня торопишь». Юся не знает, как можно взять мой опыт и применить его к себе. А с Мишель все это происходит само собой, в понятной и доверительной фазе.
При этом я иногда ловлю Машу на том, что она норовит одеть дочке на ручку какой-то браслет с номером телефона, куда-то ее не отпускает… И при том, что за спиной Мишель трое братьев, которые при первом удобном случае бегут разбираться с ее обидчиками. Мишель, как самая маленькая, подвержена всеобщему воспитанию, и я вижу, что Маша за нее волнуется больше, чем за сыновей. А у меня такого как раз нет.
Мне 58 лет, и я бы хотел стать отцом снова. Но Маша против: «У меня комплект!». Хотя компромисс возможен. Недавно Маша говорит: «В нашем доме так много любви, что мне жалко ее растрачивать, давай кого-то усыновим!». Я не против и двух, и трех усыновленных детей. Но Рон, которому сейчас исполнится 18, сказал: «Нам хватит тех, кто у нас есть — нам пока достаточно и детей, и кошек». И мы с женой послушали его, как достойного члена нашей команды. Хотя насчет новой кошки Маша не согласна с Роном. Насчет кошки она может и поспорить!».
Сергей Павлов (55 лет), отец Анны (25 лет), Полины (21 год), Насти (9 лет), Марии (8 лет), Ксении, (4 года), Софии (7 месяцев):
«Первый раз я стал папой в 30 лет. Когда мы с женой ждали первого ребенка, страха и смятения не было, скорее — ожидание чего-то нового. Родилась дочка, я начал быстро вникать в процесс.
Две старшие дочки уже ходили в школу, когда моя вторая жена забеременела. У меня не было переживаний технического характера — как проходит беременность и роды, я знал. Напрягало ощущение новизны: другая жена, другая жизнь. Во втором браке я стал отцом Насти в 46 лет. Дальше родилась Маша, к моим 50 появилась Ксения, а София — в 55!
Когда тебе 30 или 35, ты повеселее, пошустрее, у тебя больше возможностей. К 50 усталость накапливается быстрее, здоровье уже где-то западает. Но зато в 50 есть опыт, как координировать время и пространство. Ты уже понимаешь, в чем приоритеты, и делаешь то, что важнее и главнее прямо сейчас. Например, сейчас я дома готовлю, и все с этим согласны, потому что это быстрее, вкуснее и качественнее.
Мое отцовство в 30 и в 50 — разное. В 50+ меньше окриков, больше осознанности. Восприятие себя как папы у меня особенно не менялось. Меня просто становилось больше как отца с каждой новой дочкой. Вокруг все говорили: «Ты просто пытаешься родить мальчика, а получаются девочки!».
Но отмечу, когда получаются девочки, тебе многое становится понятным. Ты уже знаешь, как с ними жить, как их мыть, как их одевать, как их утешать. Конечно, они все разные. Ты живешь в компании все новых людей, и каждый день приходится подстраиваться, перестраиваться, приспосабливаться в связи с ежедневным их взрослением. Еще я научился игнорировать какие-то вещи и уходить внутрь себя, чтоб потом, набравшись ресурса и выйдя из тени, заново быть осознанным папой с каждой из дочерей.
Основные сложности — недостаток времени для общения с каждой отдельной дочкой. Поэтому мне стало важно уметь налаживать кооперацию — где-то перекладываешь обязанности на старших, где-то кооперируешь старших и младших.
Адаптироваться к своему позднему отцовству мне некогда — я этим живу. И мой девиз: «Мне нужно еще много лет быть здоровым и работать, чтобы поднять всех моих девчонок!». Я понимаю, что до 75–80 должен быть в активной форме, никто за меня этого не сделает, никаких поблажек себе я давать в этом не могу.
Как я чувствую себя в родительском сообществе, которое моложе? Помню, был на прогулке — двое дочерей в песочнице, третья в коляске. И я говорю одной дочке: «Помогите малышу посыпать песочек!». И мама этого малыша с ужасом спрашивает: «Это все ваши? У вас их трое?». Я говорю: «Все наши! Шестеро!». Для многих это шок: и то, что шестеро, и то, что мне 55. Вообще-то я чувствую себя ветераном прожитых дел и действий.
Позднее отцовство — оно не запоздалое, оно случилось — как случилось. От моей жены зависит очень много, у нее огромная энергия, без которой я бы не справился. Позднее отцовство — как второй брак: думаешь, как сделать лучше, что сейчас, а что потом. И я вижу, что у многих возникает зависть — ты уже немолодой, а у тебя столько детей. В детском саду мне говорят: «Какой вы герой, Сергей Васильевич!».
Во время второго брака и «поздних» дочек, у меня начались проблемы с реализацией самого себя. Мне приходится поддерживать жену не только как женщину, но и как работника — мне важен ее карьерный рост, ее бизнес… И я сам погрузился в детей, в их образование, экскурсии, музеи, прогулки. Мне бы хотелось больше проводить времени вместе с женой, и иметь шанс и самому развиваться, но я понимаю, что сейчас вот так: один из нас все время находится на посту и «кует металл».
Брюс М., живет в Канаде (64 г.), отец Анастасии (2,5 года) и Стефании (34 года)
«Впервые я стал отцом в 30 лет. Я очень волновался: моя первая жена не хотела иметь детей. Новость о ребенке стала для нас неожиданностью, но она меня осчастливила.
Второй раз я женился, когда мне было около 60 лет. Я был готов к беременности второй жены, мы планировали ребенка и с нетерпением его ждали. Но я немного беспокоился из-за своего возраста: вдруг что-то случится, и я вскоре умру. А потом я подумал о других семьях: многие молодые пары женятся, рожают детей и затем разводятся, расстаются по разным причинам…
Сейчас я не вижу много проблем из-за разницы в возрасте у мамы и папы. Скорее у нас с женой больше проблем из-за культурных различий в подходе к воспитанию между Канадой и Россией. Да и для меня нет большой разницы, 30 лет мне или 60. Возможно, в будущем Анастасии станет сложно, когда она поймет, что у большинства детей родители значительно моложе, но я не очень беспокоюсь из-за этого. Я не думаю, что выгляжу на свой возраст, и не веду себя в соответствии с ним. Если я буду продолжать активный образ жизни, то возраст останется всего лишь цифрой. Правда, недавно я перенес операцию на колене и столкнулся с физическими проблемами: мне было несколько дней довольно сложно поднимать дочку, носить ее по лестнице.
С первой дочерью я, в итоге, стал отцом-одиночкой — сам воспитывал с ее 2 лет. А еще делал карьеру. Плюс у меня были хобби: фигурное катание и хоккей. Поэтому тогда для меня отцовство — грамотный тайм-менеджмент: мне было важно знать, что я не трачу слишком много времени на работу или другие вещи, находить баланс между всем этим. Сейчас одна из сложностей для меня как раз — это растить ребенка вдвоем. С первой дочерью было просто: я принимал решение, мне не нужно было ни с кем его обсуждать, слушать чье-то мнения. Я делал то, что считал наилучшим. Сейчас в воспитании ребенка гораздо больше компромиссов — у меня с женой Анной разные подходы. Все не всегда происходит так, как мне бы хотелось. Но Анастасия здорова, умна, развита, счастлива. Очевидно, что-то мы делаем с Анной правильно. Мои принципы в вопросе воспитания детей с Анастасией те же, что были со Стефанией. Я предпочитаю ставить ребенку четкие границы: важно, чтобы он понимал, что допустимо, а что — нет. Но в пределах этих границ я позволяю дочке исследовать, искать свои пути. И кстати в этом мы с Анной единодушны. Но все-таки за 30 лет многое изменилось в плане технологий, подходов к воспитанию. И поэтому в этом смысле в отцовстве тогда и сейчас есть разница! Это все для меня — новый опыт.
Еще я думаю, что растить ребенка в 60+ гораздо легче, потому что есть гораздо больше времени, чем в 30 лет. Я на пенсии, мне не нужно работать. Пока Анна строит свою карьеру, я занимаюсь домом и ребенком. И мне это нравится.
С первой дочкой мне казалось, что 30 лет для отцовства — идеальный возраст. Я видел очень юных родителей, фактически еще подростков. Им было 17–19 лет. И мне казалось, что в их возрасте невероятно сложно растить ребенка и пытаться построить карьеру, состояться. А в 30 лет это проще. Сейчас мне тоже кажется, что у меня идеальный возраст, чтобы воспитывать ребенка. Я знаю, как это делать, я уверен в себе. Я не беспокоюсь о деньгах и работе. Я просто провожу время с ребенком, ценю каждый момент.
Стать отцом в моем возрасте — безусловно огромная радость для меня. Если бы мне еще 10 лет назад сказали, что в будущем я женюсь на русской женщине и снова стану отцом, я бы счел это безумием. Но это случилось и у меня нет никаких сожалений. Я люблю проводить время с дочерью, и кто знает, может у нас будет еще один малыш».
Стать отцом после 50-ти: риск или благо?
Не секрет, что население нашей страны стареет — средний возраст россиян уже 37,8 года (по сравнению с 30 годами в 1998 г.). И родителями наши граждане становятся все позже — средний возраст молодых отцов у нас 37 лет (мамочек — около 27).
Так что же плохого в том, что зрелый, всего добившийся мужчина решит поддержать демографическую ситуацию личным примером? Однако многие врачи сомнительно прицокивают языком, а окружающие и вовсе крутят пальцем у виска.
«ЛУЧШЕ УСЫНОВИТЕ КОГО-НИБУДЬ»
Вот свежий пример. Моя приятельница Катерина 34 лет от роду встретила любовь всей своей жизни (правда-правда — за 30 уже понимаешь, когда она и есть настоящая). Ему 57, хотя с виду и полтинника не дашь — красавец мужчина с бо-о-ольшим интеллектом и зелеными глазами. В «анамнезе»: две бывшие жены, двое уже взрослых детей, докторская степень, свой бизнес и небольшие проблемы с сердцем.
В общем, решились они составить ячейку общества и завести ребенка. Катюха, как правильная, поперлась первым делом к гинекологу. Мол, так и так, мы за спланированную беременность, нам бы обследоваться.
А докторица, едва услышав про возраст предполагаемого папашки, скривилась:
— Да вы что, с ума сошли? Вам охота ребенка с синдромом Дауна? И вы-то уж не девочка, а он. да ему внуков пора нянчить! Уж лучше усыновите кого-нибудь — и то риску меньше.
Катюша — вся в слезах, ее избранник — в прострации:
— Я ж всю жизнь не пил, не курил, спортом занимаюсь. На молодых вон посмотришь — через одного пивной живот, одышка, печень на ладан дышит. И что они, эти задохлики, будут лучшими отцами, чем я?
Запугать пациента — проще всего. А вот разобраться на уровне научных доводов. Здесь нужен специалист тонкий и знающий. И мы обратились за советом к профессору кафедры урологии Российского медуниверситета, известному андрологу Сафару Гамидову:
— Проблема позднего отцовства далеко не однозначная. В ней есть минусы, но много и плюсов. К тому же современная наука генетика позволяет, так скажем, подкорректировать качество исходного материала.
Есть, конечно, такое «наблюдение»: вряд ли что изменится, если молодой козел станет старым. Основу личности не изменить, а со всем остальным можно работать! А потому для начала давайте вместе с доктором Гамидовым взвесим «за» и «против».
МНЕНИЕ ЗА
ДЛЯ СЕМЬИ ОНИ ГОТОВЫ НА ВСЕ!
У более старших мужчин, как правило, больше возможностей — и материальных, и социальных.
Папочки за 50 стараются с самого раннего детства больше вложить в ребенка, в том числе в его образование, интеллектуальное развитие. То есть быстрее поднять его на ноги, подготовить к взрослой жизни.
В большинстве случаев у такого отца уже есть опыт воспитания детей и выше шансы, что он не будет совершать ошибок, свойственных молодым папашам, — от максимализма до чрезмерного панибратства с отпрыском.
К отцу в возрасте и дети относятся более уважительно — как к старшему и мудрому, а не как к приятелю.
У зрелых мужчин, как правило, складываются более устойчивые семьи. Уже нет желания «в познавательных целях» бегать налево. К тому же возрастает понимание ценности семьи как таковой.
Есть несколько научных исследований, подтверждающих, что чем более зрелым становится мужчина, тем реже он ошибается с выбором партнерши для рождения ребенка. Есть тому объяснение психологическое: опыт помогает быстро распознать те недостатки, на которые в юности не обращаешь внимания, а потом маешься! И объяснение физиологическое: зов гормонов уже не такой дикий, и у мозга есть возможность включить «программу» разумной оценки женщины.
Есть такое научное мнение, что дети, рожденные отцами в возрасте, более одаренные и талантливые.
МНЕНИЕ ПРОТИВ
ГЕНЫ УЖЕ НЕ ТЕ.
Мужчина до старости физиологически может стать отцом. Но ведь плохая экология, радиация, неправильное питание и вредные привычки действуют не только на женскую яйцеклетку, но и на мужскую сперму. И с годами этот негативный генетический материал накапливается. Условно говоря, если человек курит всего три года, то его организм поврежден меньше, чем у курильщика c 20-летним стажем.
С возрастом повышается риск поломок в генотипе. Причем, к сожалению, именно в тех генах, которые отвечают за формирование нервной системы и мозговой деятельности.
Если верить медицинской статистике, у детей, родившихся от родителей старше 45 лет, в 6 раз чаще развивается синдром Дауна, чем от родителей до 30.
ВАЖНО!
Но это вовсе не означает, что не стоит рожать от мужчины, которому перевалило за полтинник! Это повод отнестись к планированию ребенка разумно.
Во-первых, мужчине есть смысл сделать спермограмму. Этот анализ покажет качество спермы, количество жизнеспособных сперматозоидов. Но, как рассказал нам андролог Сафар Гамидов, на качество спермы влияет далеко не только (и не столько) возраст мужчины. Если еще 15 лет назад нормой считалось 60 млн. сперматозоидов в 1 мл спермы, то сейчас 20 млн. — уже счастье.
В некоторых западных странах мужчинам старше 45 лет, планирующим стать отцами, в обязательном порядке нужно проходить генетический анализ. И нет в этом ничего зазорного! Сплошная прагматика. Ведь современная генетика может еще до зачатия ребенка выявить мутогены у родителей и. убрать их. Грубо говоря, «почистить» генетический набор, чтобы избежать возможных врожденных заболеваний у будущего ребенка.
Так что главное — это обоюдное желание иметь ребенка и рациональный подход к решению проблемы, если она возникнет.
МНЕНИЕ БЫВАЛОГО
Это как прочесть «Евгения Онегина» заново и понять то, чего не понял в юности.
Владимир ЛАГОВСКИЙ, редактор отдела науки «Комсомолки»:
— Мне было 53, а жене 34 года, когда у нас родилась дочка. Феерического восторга, как это случается в юности, я не испытал. Эмоции были более глубокие, что ли. Во-первых, было страшно интересно. Уже вроде должен стать дедом, а тут — молодой папаша! Во-вторых, проходишь путь заново, но уже иначе. Это как прочесть «Евгения Онегина» через много лет — фразы те же, а эмоции другие. В молодости больше суеты по пустякам. Теперь быт воспринимается более взвешенно. Хотя, конечно, пытаешься вспомнить навыки молодого отца, но не можешь, все из рук валится. Ощущаешь, что больше предан семье. В юности хочется развлечься. А сейчас с работы — в дом. И не потому, что так надо, а ноги сами несут.
Но задор, конечно, уже не тот. В юности энергии быстро набираешься, хватает и на работу, и на хлопоты. А сейчас без помощи бабушки трудновато.
Бывают и неприятные моменты. Вот иду, например, по парку с дочкой, навстречу женщина: «Ой, какая девочка хорошенькая с дедушкой гуляет». Сначала вспыхиваешь, а потом остываешь и понимаешь, что ты — перец-то уже не зеленый, а совсем зрелый. Хотя это так, лирика.
По большому счету радости, нежности, простого счастья испытываешь от позднего ребенка все равно больше. Сейчас дочке три годика, и мы с ней самые большие друзья!
Читайте также
Возрастная категория сайта 18 +
Сетевое издание (сайт) зарегистрировано Роскомнадзором, свидетельство Эл № ФС77-80505 от 15 марта 2021 г. Главный редактор — Сунгоркин Владимир Николаевич. Шеф-редактор сайта — Носова Олеся Вячеславовна.
Сообщения и комментарии читателей сайта размещаются без предварительного редактирования. Редакция оставляет за собой право удалить их с сайта или отредактировать, если указанные сообщения и комментарии являются злоупотреблением свободой массовой информации или нарушением иных требований закона.
АО «ИД «Комсомольская правда». ИНН: 7714037217 ОГРН: 1027739295781 127015, Москва, Новодмитровская д. 2Б, Тел. +7 (495) 777-02-82.
— Папа, пойдем на горку! — щебетала восьмилетняя Женя.
— И правда, чего дома сидеть? Пойдем! — подмигнул Константин. — Только одевайся теплее, мороз на дворе лютует! — предупредил отец.
По-быстрому одевшись, Костя с Женей, взяли санки и вышли из дома. Во дворе скрипнула калитка — это Галя возвращалась домой. Девочка поморщилась недовольно. «Сейчас начнется! Жаль, не успели вовремя уйти» — буркнула девчушка под нос.
— Куда это мы собрались?! — громко спросила Галина.
— Мамочка, мы на горку.
— Ты уроки сделала? — продолжала мать.
— Сейчас ведь каникулы, — объяснила девочка.
— У тебя всегда каникулы! Как и у папаши твоего, бестолкового. Будешь такой же бездарью, как и он!
— Галя, не начинай при ребенке, — тихо сказал Костя.
— Я еще не начинала! — пригрозила супруга.
Константин взял дочь за руку и поспешил выйти со двора. Настроение у обоих было испорчено, поэтому на горку шли молча. Увидев кучу детворы, Женя оживилась, засмеялась, и побежала впереди отца.
Вдоволь нагулявшись, Женя с папой, решили возвращаться домой. Чем ближе подходили к дому, тем больше грустнее становилась девочка.
— Папа, почему мама все время ругается на нас? — неожиданно спросила она.
— Не знаю, — сдвинул плечами мужчина. — Она хорошая у нас, просто, нервная немного.
— Но ведь ты сильнее нашей мамы, значит, она должна слушать тебя, — не унималась Женя.
Женя была права. Константин, был крепким, высоким мужчиной. Со стороны, складывалось впечатление, что он твердый, уверенный в себе человек. Но это было далеко не так. Костя на самом деле был добряком. Этим и пользовалась его супруга.
— Понимаешь, дочка. Моя сила — не дает права, применять ее на более слабых людях, а тем более на женщинах. Мужчине сила нужна для того, чтобы защищать свою семью, а не обижать.
— Ясно, — вздохнула Женька. — Папа, а дядя Петя женится на моей маме?
— Что?! Почему он должен жениться на ней? Наша мама уже замужем. У нее есть муж!
— Просто, они обнимались как-то. Я и подумала, может он хочет себе такую жену. Мы бы с тобой очень хорошо жили. Ты любишь меня, никогда не кричишь…
Костя ничего не ответил дочери. Мужчина нахмурился и всю дорогу молчал. Женя, всю ночь ворочалась. Родители разговаривали на повышенных тонах, не давая спокойно спать. Девочка слышала, что они ругаются из-за дяди Пети.
Утром, Женя проснулась позже обычного. Девочка вошла на кухню и увидела, что мать возится с тестом.
— Ух ты! Пирожки будут! — радостно захлопала в ладоши. — Я с яблоками хочу, а папе, с маком не забудь сделать.
— Иди умойся, и убирай в доме! Нет, твоего любимого папочки. И больше не будет! Пошевеливайся, у нас гости будут, — рявкнула Галя.
— Кто к нам придет? — поинтересовалась Женя. — И где папа? Мы с ним на горку собирались сегодня, — захныкала девочка.
— Дядя Петя, придет. Женя, ты уже довольно взрослая, должна понять меня. Я не люблю твоего папу, поэтому, мы разводимся.
— Куда он ушел? Почему без меня? — заплакала Женька.
— Домой к себе ушел, к бабе Вере и деду Ване. Не реви! У меня и так голова раскалывается!
Женя сгорбилась, и пошла к себе. Оставшись одна, девочка дала волю слезам. «Почему я так долго спала? Так бы с папой ушла» — корила себя. Вспомнив, о мамином поручении, девочка бросилась убирать дом, чтобы не злить мать.
После обеда, в гости пришел дядя Петя. Девочка очень не любила этого наглого, противного дядьку. Закрывшись у себя в комнате, Женя снова заплакала.
— Хорошо сейчас папе. Он у бабули с дедулей. У них там спокойно и весело, не то, что здесь, — тихо прошептала Женя.
В следующую секунду, девочке пришла в голову отличная идея. «Я ведь знаю дорогу к бабушке, идти совсем не долго, все время по тропинке. Нужно пройти лес, и сразу появится бабушкина деревня. Если папа не взял меня с собой, то я сама приду» — решила она.
Женя наспех оделась, и вышла в сени. На улице смеркалось, девочка спешила, чтобы добраться засветло к соседней деревне.
— Мам, я гулять! — крикнула неуверенно.
Из кухни доносилась музыка и смех. Женя не поняла, услышала ее мать или нет, но ответа не последовало. Постояв пару минут, девочка открыла дверь и вышла во двор. В лицо подул обжигающий, морозный ветер. Начиналась снежная буря…
Женя немного не рассчитала со временем. Пройдя половину пути, девочка заметила, что на улице стремительно темнеет. «Ничего страшного, главное, идти по лесной дороге, и не сбиться с пути» — успокаивала себя. Благо, что дорога была разъезжена, а снег, только начал идти.
Вскоре совсем стемнело. Женя уже почти бежала. В темном лесу было очень жутко, повсюду слышался зловещий шорох. Зацепившись за кустарник, девочка потеряла варежку, но решила не останавливаться и продолжать путь без нее. На небе показался месяц, стало немного светлее. Лесную тропинку освещала яркая луна.
Наконец-то, Женька, добралась до цели. Подойдя к родному окошку, девочка увидела папу и бабушку. Они пили чай, и о чем-то оживленно беседовали. Постучав в окно, Женя побежала к двери.
— Кто там, в такую погоду? — услышала голос деда.
— Дедуля, открывай! — засмеялась девочка.
— Женька! Вот так сюрприз! Баба Вера с папкой обрадуются! — произнес старик, обнимая внучку. — А мамка где?
— Дома. Потом расскажу! Только согреюсь чуть-чуть. Ручка сильно замерзла.
— Беги в дом, золотце. Беги…
Галина, явилась почти через сутки. Женя игралась с котенком на печке, уплетая за обе щеки пирожок. Услышав голос матери, девочка вздрогнула и затихла.
— Не бойся, милая. Тебя никто не отдаст матери, — произнесла баба Вера, задергивая шторку.
— Костя! Сидишь? Греешься у печки? Между прочим, у тебя дочь пропала! — завелась с порога Галина.
— Здравствуй, невестушка! Что значит, пропала? Разве ребенок не с матерью был? — вмешалась Вера Ильинична.
— Со мной конечно… Я пошла обед готовить, а ее и след простыл. Ну, получит она у меня! — пригрозила женщина.
— Галя, ты даже не в курсе, что Женя не ночевала дома? — поднялся Костя. — Знаешь, я никогда не подымал на тебя руку, но чувствую, придется отступить от своих принципов! — рассердился не на шутку мужчина.
— Я при чем здесь? Твоя дочь! Это ты ее так воспитал! — приняла оборону Галину.
— Правильно! Моя дочь! Именно поэтому, она со мной! Уходи, не доводи до греха!
— Галя, у нас пол деревни свидетелей, которые видели, как ребенок бежал среди ночи от тебя. Лучше, по хорошему откажись от Жени, все равно, ее с Костей оставят. Зачем тебе позориться? Ступай домой, Женя у нас останется, — произнесла спокойно баба Вера.
— Баба с возу! Воспитывайте! — крикнула Галя, и развернувшись, хлопнула дверью.
Костя с матерью переглянулись и улыбнулись. Они предполагали, что Галя оставит Женю, но не думали, что так быстро и легко.
— Папуля! Я буду с тобой жить? — тихо спросила Женя.
— Со мной! Конечно со мной! — Костя подхватил дочурку, и закружил в воздухе.
Галина остановилась у окна. Она слышала, как из дома доносился радостный смех дочки. « Ну и пусть! У меня все равно новая жизнь начинается. Женька может запросто все испортить! » — рассудила женщина.
© Милана Лебедьева
Источник
Этот конкурс мы затеяли между прочих дел и без особых надежд. Вдруг и вправду кто-нибудь захочет написать о своем отце? Опять же будет повод еще раз вернуться к теме нашего декабрьского номера. Пришло 280 с чем-то писем. Причем это были не просто коротенькие интернетовские тексты, набитые кое-как. В большинстве из них присутствовал ток настоящей прозы. Люди знали, о чем писали и для кого. Это какой-то новый жанр, которому пока нет названия, но за ним будущее: сгусток сильных эмоций, простые слова, бьющие прямо в цель, короткий формат, но в нем закодировано столько всего. И запах сигарет «Космос», и крики чаек над Невой, и забытая книжка стихов, пылящаяся где-то, и память, и страх, и обида, и любовь… «И вот уже восемь лет у меня к папе нет ничего, кроме любви». Мы выбрали семь текстов, самых сильных, самых правдивых, самых рвущих душу. С самого начала мы не знали имен их авторов, но многое нам стало понятно про их прошлое, про их отцов и про всю нашу жизнь. Прочитайте их, пожалуйста. По-моему, это самое интересное, что получилось у нас в блоге «Литература» за прошедший год. И спасибо всем!
Сергей Николаевич
Влад Иваненко, vladmegavlad (награждается годовой подпиской на журнал «Сноб»)
Мясной отдел
«Космос» — это сигареты, запах которых я отличу в прокуренном баре и сейчас. Такой запах носила наша «двушка» на окраине Питера. Отец курил везде. Моя одежда пахла табаком.
Папа тогда рубил мясо на Лиговке. Часто он брал меня с собой на работу. Что сказать, мне было четыре года, но я усвоил неудобный для носоглотки запах скота. У папы в руке был топор. Он ловко отделял ногу от туловища. На стене висела схема коровы. Кормилица. Я изучил ее за несколько посещений папиной работы. Ведь занятий в мясном отделе, кто не знает, минимум. Часто отец ранил себя топором или ножом. Но никогда не останавливался: перевяжет рану, и дальше разделывать тушу. Помимо схемы коровы, была еще одна игрушка — это собственно мясо и пустые ящики для него. Было интересно, но недолго.
Надо ли уверять, что морозильник наш был забит мясом. А воздух в квартире — дымом.
Затем папа нашел себе новую работу. Он был барменом на той же Лиговке. Дома у нас было много канистр с коньяком — это слово я услышал от отца впервые. По его словам, он разбавлял «казенный» коньяк «своим». Таким образом мы перемещались по неустойчивой социальной лесенке вверх. У папы появилась фотография с баскетболистом Сабонисом. Мне тогда очень понравилась эта фамилия. Еще папа дружил с группой «Земляне» и Крисом Кельми. Наливал им бесплатно.
Однажды Горбачев по телевизору что-то такое сказал, отчего надежно спрятанные пачки денег родители поменяли на блоки сигарет и какие-то шампуни. Все это мама благополучно продавала у «Детского мира». Любимая фраза родителей: «Время такое». Тем самым временем папа сменил «копейку» на уверенную девятую модель цвета «мокрый асфальт».
Наша семья поднималась. В квартире туманилось благодаря сигаретам «Бонд». «Космос» мертв. Я не жалел. Мы переехали в «трешку» на улице Художников. Мама и папа сделали добротный ремонт. Мне все равно было, я еще рос, и не ремонтом ценил статус своих родителей.
Потом папа купил пистолет. Он лежал у нас в баре, рядом с конфетами и нехитрым алкоголем. Я его трогал, приставлял к виску, целился в окно, как «Крепкий орешек». К папе приходили какие-то новые, ранее мной невиданные друзья. Они выпивали, папа рассказывал всякие истории. Любимое слово у них было: «Расселять». Так я узнал, что у папы новая работа: расселять алкоголиков из хороших, просторных квартир в квартиры поменьше. Если не сказать коммуналки. Выпивохи не обижались, потому что помимо нового жилья им выдавалось много алкоголя и какие-то деньги.
Семья поднималась все выше. Папа ездил на единственной в Питере «вольво». Друзья корили его за это. Мол, светишься. А я не понимал, что это значит. И все думал: «Да не светится папа, он же не лампа. Ночью его не видно — значит, врут ему друзья».
В один не самый прекрасный день он сказал, что нам надо уехать на два месяца в другой город, потому что у папы небольшие неприятности. Мы уехали. А вернулись уже в новую квартиру. Отличная, 4-комнатная, по той же улице Художников. Она была напичкана интересной техникой. У меня! У первого! В классе появился CD-проигрыватель! Что сделало меня непобедимым для всех в школе вообще. Папа приносил пачки денег, я знал, где они хранились. Но так ни одной купюры не взял — боялся.
Так длилось года два. Все чаще к нам приходили милиционеры, папа строго-настрого запретил им открывать. С тех пор я так ни разу не открыл милиции — до сих пор страшно. А потом в папиной карьере что-то пошло не так. Его друзья перестали ходить, только звонили. Любимой фразой их стала: «Тема стареет, надо спрыгивать». Задорно они говорили тогда.
В семье было нервно. Мы собирали чемоданы, мебель, технику. Оказывается, переезжаем. Это шок! У меня первая любовь — Юля, друзья отличные, я хорошист и хожу в кружок. Папа не сможет так поступить со мной. Но смог. Я уехал из Питера первым вместе с дальнобойщиком Игорем и всеми вещами моей семьи за спиной. Мама спустя две недели на поезде. А папа никуда не уехал. Его убили в парадном. Но мы, так как переехали, хоронили его уже в другом городе.
Так главным в семье стал я. Мне было 15 лет. Папу я уважал и любил — и это самая жалостливая часть текста. Р. S. Папа, если ты видишь и читаешь этот рассказ с какой-нибудь удобной тучки, знай: я посвящаю этот iPad тебе. Ты же очень любил все технические новинки. Ну вот.
Павел Смоляк, smolyak (награждается годовой подпиской на журнал «Сноб»)
Мне года три, верчу маленькими пальчиками деревянные кубики. Папа, положив правую кисть на грудь в области сердца, смотрит свой любимый фильм «Леон». Я строил башню из кубиков. После шестого кубика вся конструкция с шумом падала. Это забавляло меня. Нравилось рушить.
— Пап, а, пап, иди сюда.
Папа молчал, прикованно смотрел в экран телевизора. Киллер Леон стоял у входной двери, внимательно посматривая одним глазом в дверной глазок, выведывал, что происходит на лестничной площадке. Матильда стояла с бумажным мешком, набитым продуктами. Леон растирал ладонями глаза, нервно бегал от двери и обратно, в руках сжимал рукоятку стального пистолета.
— Па-а-а-апа, — звал я папу, — иди сюда.
Папа наклонился немного вперед, посмотрел вбок, выглянув из-за спинки здоровенного кресла. Я разрушил очередную башенку. Кубики валялись вокруг меня.
— Что, Павлик?
— Папа, а умирать страшно?
— Нет, Павлик, умирать не страшно.
— Я умру? — Нет, Павлик. — А ты? Папа одним глазом посмотрел в телевизор. Киллер Леон впустил рыдающую Матильду к себе в квартиру. — Я умру, — печально сказал папа. — Жалко, — немного расстроился я и принялся строить новую башню.
Антон Грамович, Anton Gramovich (награждается годовой подпиской на журнал «Сноб»)
Горелики
Мой папа не любил Ленинград. От мерзкой погоды у него всегда гнили зубы. Поэтому когда СССР перестал существовать, мы переехали в тихий и родной белорусский городок, где живем и сейчас. Мама Ленинград обожала. Она приехала туда после восьмого класса поступать в полиграфический техникум. Сначала ходила по улицам и плакала, скучала по дому, читала под одеялом про Белого Бима и снова плакала. Но потом привыкла, полюбила непогоду и радовалась, что может привозить домой торт «Северный» и водить по выходным родителей на «Любовь и голуби» в кинотеатр, а потом провожать на вокзал. А папа про этот город почти не говорит. Я знаю только, что он работал там машинистом, и однажды, когда он остановил тепловоз в каком-то пригородном тупике и решил отобедать жареным минтаем, налетели чайки и прямо из рук все склевали.
Папа вообще редко говорит про себя. Даже рабочий график у него для этого подходит: день — ночь — два дня дома. В основном он с поездами или спит. Один. Маму это печалит, но она почти привыкла: когда ты родился на Украине, учился чистописанию в Венгрии, на танцы впервые пошел в БССР, сознательную молодость провел в Ленинграде, а собственного ребенка вырастил в Беларуси, трудно не научиться привыкать.
В детстве, когда меня купали, я очень боялся, что маленький обмылочек, который выскользнул из родительских рук и завертелся в сливном отверстии, утонет. Я всегда спасал его. Сейчас привык этого не делать. Но недавно папа нажарил целую тарелку гренков. Смотрю — а он ест почему-то только подгоревшие. «А мне их, гореликов, жалко», — говорит.
Вот и получается, что от мамы — любовь к Ленинграду, которого уже нет, а от папы — эта вот кротость. Ешьте, чайки, что хотите, а горелики — мои.
Кристина Гептинг, [email protected] (награждается годовой подпиской на журнал «Сноб»)
Папа — это навсегда
1989 год. У моих родителей рождается третья дочь. «Все эти три раза я ждал мальчика…» — любил повторять мой отец. А я недавно нашла записочки, которые он писал маме в роддом: «Я очень рад, что опять девочка…»
1989 год, а надо мной нависла угроза голодной смерти. Моя мама не может кормить меня грудью, а в нашей стране с недавних пор не то что молочной смеси, килограмм сахара просто так не купишь. Папа не слезает с телефона:
— Пал Саныч, приветствую! Я от Василия Сергеевича из Облпотребсоюза насчет смеси, да. Ах, нет возможности?.. Извините.
— Семен Петрович? Я вот по поводу смеси…
— Анна Ивановна? Простите, что беспокою…
Потом он уезжает, и нет его довольно долго. Но в конце концов он привозит несколько ящиков «Малютки». Столько мне не понадобилось.
Мама и по сей день повторяет, что ради семьи он был готов на все: дать взятку (и не одну, чтобы получить большую квартиру), просить, заискивать… А потом в одиночестве выпивал бутылку водки, возвращаясь от очередного чиновника.
Мне семь месяцев. Кажется, у меня режутся зубки, и я ною. Мама, устав от нескольких бессонных ночей, уснула. Папа носит меня на руках.
— А вот это, Кристиночка, книги. Смотри, сколько книг! Все твои будут, когда вырастешь! Кни-ги, кни-ги!
Я вдруг успокаиваюсь и, осмысленно взглянув на папу, повторяю:
— Киги! Киги!
— Таня! — папа в восторге зовет маму. — У нас гениальная дочь! Первое слово в семь месяцев! И какое: «книги»! Не «папа», не «мама», не «дай» а «книги»! Какая она у нас, а!..
1996 год. Я иду в школу. Первого сентября на торжественной линейке в основном мамы. Со мной в школу пришли оба родителя. Через пару дней, перезнакомившись с одноклассниками, я узнала, что не у всех у них есть папы. Такого удивления я не испытывала никогда. Папа — это константа жизни. Это навсегда. Его не может не быть.
2000 год. Говорят, тогда наша страна начала свой путь к стабильности. Я не знаю. Именно тогда мой папа потерял свою руководящую должность в полезной советской структуре ДОСААФ и занялся частным извозом. У него высшее образование, куча энергии и знаний, но приложить их в городке с населением в 12 тысяч человек негде.
Его знает и уважает весь город, а он начинает без лицензии возить людей на своей машине. Курит все больше. Выпивает.
2002 год. Мне 13, а константы моей жизни, моего папы, теперь нет. Инсульт в 49 лет.
Мне кажется, и мама стала совсем другой. Я вдруг понимаю, что она маленькая, одинокая, прямо как я. Замечаю, как она мучается, заполняя квитанции об оплате ЖКХ, — раньше это была обязанность папы.
Дома теперь никто не курит и не встает в пять утра — папа был жаворонком.
Да и вообще, в квартире стало пусто: в четырех комнатах только мы с мамой, старшие сестры давно живут отдельно.
Вскоре мы с мамой переедем из той квартиры, где для книг была отдельная комната. Из той квартиры, где все было связано с отцом. Где было страшно спать после его смерти, зная, что в пять утра никто не разбудит тебя тяжелыми шагами.
…Меня удивляют люди, которые не могут чего-то простить своим родителям. Помнят какие-то детские обиды. Представляю ее, какую-нибудь офисную девицу, начитавшуюся популярной психологии, в кресле у психотерапевта:
— Мой отец ни разу мне не сказал, что я красива. Ни разу!.. Не ходил со мной в кино, в театр. Ни разу не спросил, почему я такая грустная… Ему на меня всегда было наплевать…
Ну, или что там они говорят, когда пытаются разобраться в себе, они, усвоившие, что «все идет из детства»…
Когда мне было 13, мне тоже было за что обидеться на папу. Но смерть расставила все на свои места.
И вот уже восемь лет у меня к папе нет ничего, кроме любви.
Регина Хакимова (награждается годовой подпиской на журнал «Сноб»)
Я родилась у вечно спорящих мамы и отца. Мое рождение тоже послужило началом распрей определенного рода: «Люся (так звали маму), а почему Регина?! Ты же Наташей хотела назвать?» — кто-то из знакомых теть спрашивал. «Хотела, но этот же ирод… взял и, ни с кем не посоветовавшись, пошел в загс и записал Региной, в честь какой-то польской партизанки, книгу он читал, видите ли… Я же в честь матери хотела — Наташа», — отвечала мама.
Этот диалог в лицах маме очень удавался. Я же, даже в чисто репетиционных целях, вертясь около трюмо, не могла и помыслить себя Наташей. Регина и только Регина — и совершенно неважно, что я так и не узнала истории мифологической партизанки, бабушка Наташа тоже умерла задолго до моего рождения, что в принципе их равняло.
Подарки ко дню рождения… Особенно ключевыми были мои именины, когда родители развелись. Маленький человек женского рода получает джемпер индийский с тремя золотыми пуговками, точно такой же, как у двоюродного брата, только у него коричневый, а у меня — красный. «Ч/ш, Люся, ЧИСТОШЕРСТЯНОЙ», — твердила тетка, работавшая в билетных кассах «Аэрофлота», то бишь имевшая блат. А отец подарил куклу, НЕМЕЦКУЮ, стоящую (ударение на первый слог) каких-то таких же денег, как джемпер — с точки зрения матери достаточно бессмысленное приобретение. Кукла закрывала и открывала роскошные глаза, у нее было мультипликационное соотношение между размерами головы и туловища, она находилась в цилиндрическом футляре из прозрачного пластика, она была для меня воплощенное детское счастье. Что-то около шести лет мне было, когда перед судом, разводящим моих разных родителей, мама иезуитски поинтересовалась, с кем я хочу остаться… Мы с отцом оба знали ответ на этот вопрос — я осталась с мамой. Отец надолго уехал и писал мне письма. Но кукла была со мной и честно выслушивала по ночам предназначенные отцу слова…
На 16 лет отец, откровенно пытаясь реабилитироваться в глазах мамы, подарил золотую цепочку, свой самый бессмысленный подарок мне. Маме цепочка понравилась, я же поносила какое-то время, а потом отдала ее маме — отец знал об этом, но не обижался. Золото я так и не полюбила…
Отец забирал меня из садика на своей огромной машине — он был водитель, конечно, этот факт в глазах всех мальчиков из моей группы поднимал мои ставки. Мы ехали ставить машину в гараж и пели вместе любимые отцовские песни, например:
«В Москве, в отдаленном районе, пятнадцатый дом от угла
Хорошая девушка Тоня, согласно прописке жила…»
Причем финальное: «Прощай, Антонина Петровна — не спетая песня моя!» — отец доверял мне одной, а уж я старалась, всеми силами пытаясь прибавить несуществующего баса голосу, с чувством эту, совсем на тот момент непонятную строку пропеть.
Вообще отец — это все, что связано с чувствами. Флакон чернил «Радуга», таки брошенный на лед «Дворца Спорта» ретивым болельщиком, оставил в сердце больше ужаса (мне было очень мало лет), смешанного с восторгом — я же была на матче с ОТЦОМ. Такого ужаса и такого восторга одновременно в моей дальнейшей жизни не было никогда.
Моего отца звали Рауль.
Екатерина Владимирова, z_h_a_r_a (награждается годовой подпиской на журнал «Сноб»)
Я не помню, когда он ушел от нас с мамой. Думаю, мне был год или около того.
Лет в 10 я впервые нашла у мамы в шкафу секретную коробку, в которой лежали фото отца со мной мелкой на руках, сборники его стихов и письмо маме о том, что отец ушел в магазин за рыбой. Все письмо было разрисовано цветными скелетиками рыбок и стишками про то, как полезен фосфор и как его дочь будет расти крепкой и здоровой, только попробовав ту рыбку, которую он добудет в магазине.
В свои 16 я пришла на его 55-летний юбилей — одинокого, никому не нужного поэта, члена Союза писателей России. Он стоял на сцене и бодрым старческим голосом читал пролетарские вирши. Я подошла за автографом, взяла его за руку и вложила ему в ладонь скомканную записку. Там было так: живут в одном городе отец и дочь, но, встречая дочь на улице, отец не узнает ее, потому что видел ее последний раз 15 лет назад. И номер телефона, понятно. Он не позвонил.
Через пять лет позвонила я и попросила дать мне копии его документов для моей поездки по Таглиту в Израиль. Он долго думал, тянул время и в итоге попросил меня захватить на встречу свой паспорт — мало ли что. Паспорт не понадобился — он узнал меня сразу. Он осунулся, постарел еще больше, и было непонятно, почему этот чужой, плохо одетый и, похоже, переживший инсульт старик — мой отец. Поговорить не получилось, он отдал мне копии документов и с упорством продавца Amway всучил мне свою книгу со словами: «Глянь, какая толстенькая».
В другом городе в моей старой квартире лежит его книга. Я не знаю, буду ли я ее читать. Боюсь, вдруг там еще осталось что-то от того, кто 25 лет назад разрисовывал цветными карандашами свое письмо, перед тем как уйти в магазин на 15 минут.
Юлия Кассич, parallelny_mir (получает iPad и годовую подписку на журнал «Сноб»)
Он был странным типом. Нет, действительно, очень странным.
Умнейший человек, интеллектуал. Сморкающийся в пальцы и харкающий себе под ноги на улице. Сильный оратор, увлекательный рассказчик. Протертый пиджак, засаленные рубашки, ванна строго по графику — раз в неделю. Сила духа, уравновешенность, чувство юмора, обаяние, любовь женщин — всегда… И невозможный, не-воз-мож-ный, просто невыносимый быт!
Родился в год смерти Ленина. Много раз выслушивал приговоры врачей и умер лишь позапрошлой весной. Папа — известный военный хирург, мама — машинистка при штабе. Он писал ей нежные открытки, она родила ему двух сыновей.
Всего год разницы, почти близнецы, всю жизнь самые близкие друг другу люди, вопреки многим разделяющим километрам и совсем разным судьбам.
Младший станет военным моряком, капитаном корабля и всю жизнь до последних минут будет бредить морем. Старший окончит университет на филологическом, много лет спустя родит дочку, и она будет сегодня писать эти строки. Из маленького украинского Хмельницкого на фронт радистом. Инвалидность в 43-м — осколочное ранение, глухота на одно ухо, жуткие головные боли. Ему 19.
Внезапно (конечно, нет) распалась родительская семья. В новом браке появятся еще два брата. Их примут, будут общаться, но предательский уход деда с молодой медсестрой ему простят только три десятилетия спустя.
Не до того пока: родилась первая дочь, а после университета отправили образовывать российскую глубинку. Сразу завучем. Худющий такой, в очках, молодой совсем. Все кормили, жалели, всем нравился. Одной особенно. Родила сына.
И вдруг крах — практически полный паралич ног. Что-то там переклинило от ранения — в голове ли, в спине. Но нет и все — ходить вы не будете. Санаторий дважды в год. Маленький курортный городок где-то в горах. Молодой врач, второй приезд, никаких изменений, экспериментальный способ грязелечения. Конечно, пробуем — горяченная грязь, почти на 5 градусов выше принятой нормы, сколько сердце выдержит. Через месяц с костылями, через год почти не хромая. Местная газета пишет, что это прорыв в медицине. Может быть, может быть… Но он очень хотел ходить. 36. В самом расцвете сил. После курсов освоил интереснейшую область — экскурсии. Ленинград, Рига, Вильнюс, Даугавпилс. Вся Прибалтика знакома до камня.
Любовь всей жизни. Свадьба в огромном зале с колоннами. И снова сын. Самый любимый, самый желанный. Восемь лет счастья, рак, вдовец.
Через шесть лет мимолетная встреча, показалось — любовь. Дочь.
Спустя еще два года совсем молоденькая экскурсоводша, 27 лет разницы. А это, похоже, и правда любовь. Снова дочь. На этот раз я. Скоротечный брак, и снова один. Следующие 25 лет он один. 25 лет одиночества.
Что-то треснуло тогда в 68-м вместе со смертью любимой жены. Может, ошибся где. Один за другим отец, мать, первая дочь, любимый сын, любимый брат. Он устал от кладбищ.
Пятеро детей, ни одного внука.
Коммунизм, который вдруг оказался никчемной идеей. Почитаемый Сталин и проклятья Горбачеву. Полная квартира партийной атрибутики с тех пор, как разогнали партком.
Ненавижу телевизор, с трудом читаю, замучили диабет и катаракта. Кислая капуста на балконе. Я не умру, пока не увижу Индию. Извините, климат не для вашего сердца.
Человек умирает, когда жизнь становится окончательно бессмысленной.
I
Каждое лето я
отдыхал в деревне у своей бабушки Инны. Мой отдых заключался не столько, чтобы
ничего не делать, сколько – помогать бабушке ухаживать за садом и огородом. У
моих мамы и папы не было дачи, где мы могли выращивать овощи и фрукты, а поэтому
нашим главным поставщиком витаминов была бабушка.
Она жила одна.
Дед умер, когда мне было всего девять лет. С того времени я каждое лето ездил в
деревню. Мама и папа не могли позволить себе всё лето помогать бабушке, потому
что они работали на заводе, как говорила мама, зарабатывали денюжку. Иногда,
когда отпуск у мамы или папы совпадал с летним сезоном, они приезжали на две
недели и подключались к работе. Тогда и мне было веселее, а если признаться
честно, то я не скучал. Я никогда не изнемогал от одиночества и мог целыми
днями находиться один в своей комнате, сидя за книгами и выписывая в отдельную
тетрадь интересные факты из истории нашей страны и других народов. Ещё с
раннего возраста меня заинтересовала история, не только история Русского
государства, но и история европейских стран и народов. На эту тему я успел перечитать
много разных книг и брошюр, журналов и статей. У меня было много вырезок из
газет и журналов, если там попадались статьи и очерки об истории стран и
народов. Я внимательно перечитывал их, а интересные факты записывал в толстую
тетрадь. За несколько лет у меня накопилось таких тетрадей штук восемь. Я часто
перечитывал их, и всякий раз находил для себя что-то новое. Меня интересовали
не только короли и цари и войны, которые они развязывали, но и жизнь простых
людей в разные времена и в разных странах.
Мои родители не
препятствовали моему увлечению, а, напротив, поддерживали меня и снабжали книгами.
Иногда папа, или мама, покупали книги с трудами великих мыслителей, учёных и
профессоров по истории. В силу моего возраста, многое изложенное учёными
воспринималось с трудом, особенно, терминология, которой в изобилии было в их сочинениях.
Но, я всё равно был рад этим книгам и с удовольствием читал их. Если что-то было
не понятно, я обращался к отцу за разъяснениями, но, бывало так, что и ему
нелегко было воспринимать учёный язык. Проходило время, я взрослел, набирался
опыта и знаний, и снова перечитывал эти книги, которые становились мне понятнее
и интереснее.
Так и в этот
раз, когда я собирался ехать к бабушке, я набрал с собой разных книг по
истории, чтобы в свободное время заниматься ими. Для книг у меня был отдельный
чемодан, который папа нёс до вокзала и всю дорогу выказывал недовольство, что
приходится таскать такую тяжесть. А уже на станции, на которой я сходил с
электрички, меня встречал полупьяный дядя Коля на своём тракторе «Беларусь».
Он, как и мой папа, тоже проявлял недовольство, когда хватал чемодан с книгами,
чтобы убрать его в кабину трактора. Всегда спрашивал: «Ты что! Туда кирпичи
наложил?, — и приговаривал: — Так у нас этих кирпичей полно, зачем с города
возить!»
Деревня, в
которой жила моя бабушка, была небольшой. Она состояла всего из двадцати двух
дворов, и жили в ней одни старики. Не было ни одной молодой семьи, а, значит, и
не было ребят, с которыми можно было познакомиться и играть в разные игры. Но,
как я говорил ранее, меня это обстоятельство ничуть не беспокоило. Уже
несколько лет прошло, как я присмотрел для себя место в сарае, стоявшем на
окраине бабушкиного сада. В нём хранилось сено для единственной коровы в
хозяйстве бабушки. Звали корову обычным именем – Бурёнка. Вот, на этом сеновале
я и проводил свободные часы за книгами и брошюрами.
√ В то лето я,
пятнадцатилетний мальчишка, как обычно приехал на станцию, еле вытащил свои
чемоданы из электрички, в которой трясся целых два с половиной часа в жарком
без кондиционера с закрытыми окнами вагоне, и измученный духотой был рад,
когда, наконец, прибыл на станцию назначения. Как обычно, меня встретил дядя
Коля, как обычно, чертыхался, таща мой чемодан с книгами и приговаривая, что
кирпичи им не нужны.
Дяда
Коля, снова чертыхаясь, схватил чемодан с книгами и рюкзак с моими вещами и подаркми
для бабушки, потащил дом. Дома бабушка вытащила из буфета поллитровую бутылку с
мутной жидкостью, отлила целый гранённый стакан и подала его дяде Коле. Он схватил
стакан, не отрывая его ото рта, за один раз выпил содержимое.
— Вот, спасибо,
баба Инна, — покрасневший от принятых градусов поблагодарил дядя Коля и
поставил стакан на стол. – Ты, если что, обращайся. Помогу.
— Коля, закуси.
— Предложила бабушка, показывая на накрытый разносолами и снедью стол, но дядя
Коля отказался, потому что спешил выполнить чей-то заказ.
— Там и закушу.
До свиданьица. – И дядя Коля скрылся за дверью. Вскоре загрохатал мотор
«Беларуси», и постепенно грохот растаял вдали.
Бабушка усадила
меня за стол, пододвинула мне блинов, баночки с вареньем, мёдом и сметаной.
— Кушай,
внучёк. Я специально для тебя блини испекла. Знаю, что ты любишь мои блинчики.
За полдня я
довольно проголодался, а потому с удовольствием принялся есть. Блины, которые
пекла бабушка, были, как всегда очень вкусными. Они были ровно круглыми,
большими и очень тонкими, но не рвались, легко закручивались в трубочку, и я
макал трубочку в сметану и с аппетитом ел.
— Ты и с мёдом попробуй, Дима, и с
вареньем, — подсказывала мне бабушка, — кушай, не стесняйся, если что, я ещё
принесу. У меня ещё есть.
Но мне
нравились блины с бабушкиной сметаной. Она сама её взбивала из молока, которое
давала Бурёнка, поэтому сметана была очень густой и вкусной, не то, что
продавали в магазинах. Чтобы не обижать бабушку, я попробовал блины и с
вареньем, и с мёдом, нахваливая вкус того и другого и кулинарные таланты
бабушки, которой моя хвала очень нравилась. Она улыбалась, благодарила меня,
сидя напротив за столом, и всё время разглядывала меня, приговаривая, какой я
стал большим, возмужавшим, взрослым парнем.
В это время к
нам забежала соседка, баба Вера.
— Приехал твой
внучёк! – с порога крикнула баба Вера. – Ну, вот, а ты переживала, вдруг не приедет.
Как не приедет, когда он уже здесь. Дай-ка, я обниму тебя, Дима!
Мне пришлось
оторваться от еды, я встал, хотел обтереть губы от сметаны, но баба Вера обняла
меня за плечи, притянула к себе и поцеловала прямо в губы, смутив меня, что я
даже покраснел.
— Оставь его, —
проговорила моя бабушка, — пусть поест с дороги. Не видишь, что ли, что дитя
проголодалось.
— А я что? –
отвечала баба Вера. – Только поцеловала и всё! Пусть ест.
— Да ты так его
целовала, будто это суженный твой. Вон, совсем засмущала парня.
— Ну, хоть
разок на старости лет с молодым парнем поцеловаться. И то будет, что вспомнить
перед смертью.
— Не спеши
умирать, дурёха! – воскликнула бабушка Инна, — не гневи Бога. Живи себе, пока
живётся. Вот, только курить бы тебе бросить. Сразу помолодеешь на лет десять.
— Куда мне
молодеть? – парировала баба Вера. – И для кого? У нас в деревне кроме пьяного
Кольки да парочки немощных стариков-то и нет никого. Так что, позволь мне
выкурить сигаретку, Инна?
— Кури, если уж
невтерпёж, — разрешила моя бабушка, — только у окна сядь. Нечего мне тут внука
травить.
Я поедал блины и слушал добрую перепалку
двух подруг-соседок. Они смолоду жили по соседству, были колхозницами, работали
доярками на скотном дворе, обе вышли замуж за молодых парней с этой же,
когда-то большой деревни, родили детей, а теперь на старости лет остались одни.
Дети разъехались по всей стране, родили им внуков, а две бабушки, оставшись в
деревне, доживали свой век.
Баба Вера взяла
табурет, поставила его у открытого окна, села и достала, к моему удивлению,
огромную сигару из кармана сарафана, в котором была одета. Я думал, что она
вытащит пачку «Беломора», возьмёт папироску, дунет в неё, сомнёт в козью ножку
и начнёт дымить – а тут на тебе, сигара. Я пригяладелся и понял, что это не какая-нибудь
дешёвая подделка, а Гаванская сигара. Такие сигары сам Фидель Кастро курит.
Баба Вера
крутила и рассматривала сигару, а моя бабушка спросила:
— Вер, откуда у
тебя такая бомба! Ты что? Курить её собралась?
— Ничего ты не
понимаешь, деревня. Это сигара. Мне сын прислал. Из самой Кубы. Целую коробку,
на вроде шкатулки. Написал, что уж лучше сигары курить, чем наши папиросы.
Название такое странное! Хавана! Не курила. Ждала твоего Димку. Вот, дождалась.
Первую и выкурю в честь его приезда. – И баба Вера взяла в рот зауженный
конусом кончик сигары.
Я не выдержал и
сказал, что этот кончик надо откусить и выбросить.
— Да, откуда у
меня зубы? – ответила баба Вера. – Я уж не помню, когда последний зуб потеряла.
Я предложил
свою помощь. Взял сигару, ножом срезал конус и передал сигару бабе Вере.
— А ты откуда
знаешь, внучёк, как надо сигары курить? – забеспокоилась бабушка Инна. – Неужто,
сам куришь?
— Что ты,
бабушка! – успокаивал я. – Я не курю. В кино видел, как сигары курят.
— Молодец, что
не куришь, — похвалила меня бабушка, — ты кушай, Димочка, кушай, а на эту
развратницу не обращай внимания.
Баба Вера
ничуть не обиделась словам моей бабушки, несколько раз чиркнула спичкой о
коробок и поднесла огонёк к сигаре, которая постепенно схватилась огоньком,
выпуская несколько шлейфов дыма. Баба Вера облокотилась о подоконник, курила,
выдыхая густой дым в окно. Сделав несколько затяжек, похвалила сигары и своего
сына, а потом начала рассказывать, что он написал в письме, о том, как они с
женой и дочерью живут на этой Кубе, как там жарко, о работе и прочем остальном.
— Пишет, —
продолжала баба Вера, — что дочка его, моя внучка, отправляется на несколько
месяцев домой. Обещал, что внучка погостит и у меня. Дай-то Бог! Давно не
видела её. Последний раз они приезжали ко мне лет уж десять назад. Тогда Анечка
ещё совсем маленькой была, а сейчас ей уж, поди, как и твоему Димке, лет
пятнадцать будет. Как ты думаешь, Инка, приедет ко мне внучка?
— Если сын
обещал, значит, приедет, — ответила моя бабушка.
— Он каждый год
обещает, — вздохнула баба Вера, — каждый год не приезжает. Не верю я уже… Ох, и
крепкие же эти сигары. Сделала пару затяжек и накурилась. Больше не могу. Что
мне делать? Тут ещё раз на пяток хватит. Выбрасывать что ли?
— А Вы, баба
Вера, затушите сигару и уберите, — вмешался я, — потом докурите. Сигары не
обязательно скуривать за раз.
Баба Вера
затушила сигару и положила в карман сарафана.
— Ну, пойду я,
— сказала она, — не буду завидовать вашей радости.
Баба Вера
попрощалась с нами и ушла.
Я доел
последний блин и чувствовал себя сытым, даже через чур. Бабушка предложила мне
отдохнуть, показав мою комнату, по наведённому порядку в которой и застеленной
свежими простынями кровати, было видно, что бабушка скучала и очень ждала меня.
II
Два дня я
привыкал к деревенской жизни. Это не значит, что я бездельничал. Вставал рано
утром, пока бабушка передавала Бурёнку пастуху и готовила завтрак, и занимался
поливом огорода и сада. У бабушки был насос с электрическим приводом. Я
протягивал шнур до электророзетки, расправлял длинный шланг, который протягивал
до реки. Я не сказал, что бабушкин дом стоял на берегу неширокой реки. Вода в
реке была чистейшая. Когда поутру я подносил один конец шланга к берегу, то
видел, как на мелководье собирались разные жучки, рыбёшки и грелись на солнце.
Я даже видел множество маленьких щурят, которых ловил каждое лето, нанизывая на
них сделанную из травяного стебля петельку. Такая ловля требовала большого
терпения и осторожных движений, чтобы мальки не заметили меня и не сбежали.
Каждое утро я ловил штук по десять щурят, потом жарил их на сковороде и ел. Не
представляете, какие они были вкусные! Объеденье!
Так вот, я
протягивал один конец шланга в реку, а второй – цеплял к насосу, чтобы он
закачивал воду. Другой, такой же длинный, шланг я цеплял к выходу насоса,
включал ток, движок начинал работать, накачивать воду, и через несколько секунд
мощная струя воды выходила из второго шланга. Я брал его свободный конец, чуть
прижимал пальцем, в зависимости от того, какую струю надо было сделать, и
поливал сад и огород. На всё, про всё у меня уходило с полчаса. Папа купил
хороший насос. Он был мощный, мог перекачивать достаточный объём воды, а потому
у меня не занимало много времени на полив. Эту процедуру я проделывал ежедневно
утром и вечером. Потом мы с бабушкой проходили грядки, пропалывали, освобождая
их от сорняков, поправляли, если они рассыпались, проверяли яблони, вишню и
кустарники с малиной и крыжовником. Бабушка очень ответственно относилась к
своему саду, она ухаживала за ним, а потому в нём всё росло и цвело, грядки под
овощами были аккуратными, даже были таблички, на которых имелись записи о том,
что посажено, какого сорта и дата посадки. Вот, такая моя бабушка. Большую
часть участка занимал картофель. Мы ещё месяц назад всей семьёй приезжали к
бабушке на майские праздники, вскапывали землю и сажали картофель, который к
моему приезду на каникулы уже пустил ростки, и весь участок зазеленел от
стеблей картофеля. Пора было, как сказала бабушка, окучивать, что мы решили
сделать на следующий день.
В свобдное время я пропадал на сеновале.
Это был старый, ветхий сарай, но с непротекаемой от дождя
крышей, и он был вполне пригоден для хранения сена, которое, обычно, мы
заготавливали в июле с выделенного для бабушки участка для сенокоса. В это
время, обычно приезжал папа, иногда вместе с мамой, и мы, втроём, косили траву,
сушили её тут же, на поле, а через пару дней дядя Коля за стаканчик самогона, цыплял
к трактору прицеп и привозил нам сено, как и всем жителям деревни.
За пару дней я
обследовал этот сарай. В нём уже было мало сена, так как Бурёнка за зиму
подъела его, но оставалась ещё достаточная копна, на которой я и располагался внутри сарая. Тут было
моё лежбище. Сюда я перенёс чемодан с книгами, разложил их на куске брезента,
стелил плед и, лёжа на нём, читал книги и делал записи в своей тетради. Сарай
хорошо проветривался, поэтому даже в жаркий полдень в нём не было душно.
Бабушка всегда спрашивала, чем так мне понравился
сеновал, ведь, есть отдельная комната в её доме, где я мог спокойно читать книги,
но она не понимала, что в сарае было комфортнее: меня никто не отвлекал, вкусно
пахло сеном, было просторно и уютно, если бы иногда не докучали мухи. Их
назойливость иной раз выводила меня из равновесия, и я покидал сеновал, бежал к
реке и часами мог купаться в чистой воде, выплывать на противоположный берег,
бродить по нему и представлять себя на необитаемом острове, выдумывая разные
истории и приключения, в которых я был главным героем, всегда справедливым, и
спасал попавших в беду людей.
Когда подходил
вечер, я возвращался, готовил насос и поливал сад и огород. Потом кормил кур и
встречал нашу Бурёнку, возвращавшуюся с пастбища. Бабушка заводила её в стойло,
приносила ведро и начинала доить, а я стоял рядом и задумчиво наблюдал, как
постепенно ведро наполняется белым тёплым молоком, от которого даже исходил
пар. Бабушка всегда предлагала выпить парного молока, только что надоенного, но
я отказывался, потому что не любил парное молоко, хотя бабубшка заверяла, что
оно самое полезное.
Раз в неделю,
по субботам, бабушка топила баню. Я всегда отказывался принимать её,
обосновывая свой отказ тем, что каждый день и так купаюсь в реке, но бабушка
настаивала, и я, нехотя, чтобы не обижать её, купался в бане.
— Был бы дед
жив, — говорила бабушка, — он бы попарил тебя. Вот, тогда это была бы настоящая
баня.
Потом в баню
ходила бабушка, и, если оставалась вода и тепло, а это было всегда так, она
приглашала искупаться свою соседку, бабу Веру. Та не отказывалась, а с
удовольствием занимала баню часа на два. После бани они собирались на кухне,
пили чай и могли до полуночи болтать о своих делах, часто вспоминая молодость,
друзей, многих из которых уже не было в живых, и своих мужей, проклятых, что
ушли так рано, оставив их доживать свой век в одиночестве. Вспоминая своих
проклятых мужей, они всплакнут, потом успокоятся, и их беседа продолжалась, а,
когда уже начинали слипаться глаза, прощались до следующего раза.
Прошла ещё одна
неделя в работе и отдыхе. Наступила суббота и, как обычно, с наступлением
вечернего времени, я полил огород, накормил курей, бабушка надоила молока, я
отказался пить парное молоко, помылся в бане, потом помылась бабушка, заварила
чай и пригласила меня составить ей компанию.
— А баба Вера?
– спросил я. – Обычно вы с бабой Верой пьёте чай по субботам.
— Она поехала с
Колькой на станцию.
— Решила
отправиться к сыну на Кубу?
— Ой, зачем ей
Куба с её Кастрой! – отвечала бабушка. – Внучку поехала встречать. Телеграмма
пришла. Что-то поздно они дали телеграмму. Хорошо, что Колька не совсем пьяный.
Правда, еле трактор завёл.
Бабушка
поставила кипятить чайник, на стол расставила чашки с блюдцами, постаивла
сахарницу и тарелку с только что приготовленными пирожками. Надо отдать бабушке
должное, пирожки она готовила превкусные. Они были с разной начинкой: и с
вареньем, и с луком с яйцом, и картошкой, и мясом. Её пирожки можно было есть и
есть, ты уже набил живот до предела, а всё тянешься за новым пирожком – такие
они были вкусными.
— Теперь тебе
не скучно будет, — сказала бабушка, отхлебнув глоток горячего чая.
— Мне и не было
скучно, — отвечал я.
— Ну, так ты
жил тут один, без друзей. Что мы старухи? Разве ж тебе с нами интересно? А
теперь Аня, внучка бабы Веры, приедет. Вот, будет с кем дружить.
— Если бы к
бабе Вере внук приехал, — отвечал я, — тогда было бы с кем дружить. А с
девчонкой, какая дружба? Им бы только поболтать да посмеяться, да в платья
наряжаться.
— Молодой ты
ещё, — сказала на это мне бабушка. – В твоём возрасте уже надо бы подружкой
завестить, а ты всё думаешь о своих мальчишеских играх. Тебе уж шестнадцатый
год идёт. Скоро совсем взрослым будешь. Семьёй обзоводиться надо. А разве с
другом семью заводят? Нет, тут девушка нужна. Да, чтоб хорошая, скромная и
заботливая.
— Жена мне не
нужна, — противоречил я бабушке, — обойдусь как-нибудь без неё. Ведь, жил же я
так до сих пор. Не помер…
— Это ты так
сейчас говоришь, а вот, придёт время, совсем по-другому будешь думать. Подружка
будет важнее, чем твои друзья-мальчишки.
— И когда это
время наступит?
— У всех
по-разному. Оно может наступить нечаянно, ты даже думать об этом не будешь, а
встретишь красавицу и поймёшь, что никого тебе и не надо больше.
— У нас в школе
много красавиц учится. Только я без них, ой, как, бабушка, жить могу. Никто из
них не нужна.
— Значит, или
время не подошло, или, на самом деле, те красавицы не нужны.
— А какая
нужна?
— Это, Дима, ты
поймёшь сам. Бог подскажет, кто твоя половиночка…
Мы ещё немного поболтали, на улице уже стало
темно, и я решил пойти в свою комнату. Улёгся на кровать, взял книгу, а мои
глаза начали слипаться. Наверно, многие из нас заметили, что в деревне, где
свежий воздух, легко засыпается. И сон лёгкий. Стоит только положить голову на
подушку, как, сам того не замечая, ты засыпаешь и просыпаешься, когда уже
взошло солнце, ты чувствуешь себя выспавшимся и отдохнувшим. Так и я в тот
вечер, только сомкнул глаза, как забылся сном. Правда, спустя какое-то время, я
слышал тарахтение мотора трактора и ещё сквозь сон подумал: «Колька пьяный
приехал», — и снова бемятежно уснул.
Утром, как всегда, я встал, вытащил из
холодильника кувшин надоенного с вечера молока, отлил его в кружку, и стал
медленно пить. Охлождённое свежее молоко – совсем другое дело! Не то, что
парное, тёплое, только что надоенное… Бррр! Я выпил молоко и вышел во двор,
чтобы подготовить насос к поливке огорода. Я раскрутил шланг и собрался отнести
его к реке, как во дворе бабы Веры увидел девушку, стоявшей под серенью и с
закрытыми глазами вдыхавшей запах цветов. Девушка была в белом платьице с
широкими бретельками, её огненно-рыжие волосы густыми пучками спадали с плеч,
голова была чуть приподнята вверх, и она, как мне показалось, никого не видела
и не слышала, а полностью отдалась наслаждению запахами цветов.
Надо сказать,
что баба Вера очень любила цветы. Её участок больше напоминал цветочный сад,
чем огород. Тут были разные цветы, названия которых я не знал: и белые с
пушистыми бутонами, и красные с лепестками, похожими на ромашку, и бордовые, и
синие… Каких только не было! И стояла одна сирень. Баба Вера иногда собирала
цветы, уговаривала тракториста Колю отвезти её на станцию и торговала там.
Проезжавшие поезда и электрички останавливались на несколько минут, и пассажиры
ближайших вагонов покупали у бабы Веры цветы. Так она зарабатывала ещё немного
денег к своей пенсии.
Рыжая девушка
заинтересовала меня. Я бросил шланг и подошёл ближе к забору, разграничивавший
участки моей бабушки и бабы Веры. Девушка настолько была увлечена цветами, что
не замечала меня. Она хватала рукой одну ветку и нюхала цветы, потом другую – и
повторяла то же самое. Потом она перешла к кустам с красными цветами, осторожно
обнимала бутоны ладонями, наклонялась и вдыхала запах цветов. Мне хотелось
окликнуть девушку, но я боялся помешать её увлечению, и потому ждал, пока она
не насытиться ароматными запахами. Прошло достаточно много времени, наверно,
минут пятнадцать, а она всё ходила от одного куста к другому, трогала бутоны и
нюхала их. Наконец, я не выдержал и сказал обыкновенное (на большее у меня не
хватило фантазии):
— Доброе утро!
Девушка
оглянулась, увидев меня, тихо ответила:
— Здравствуйте!
– и медленно подходила ко мне.
— Вы, наверно,
внучка бабы Веры? – спросил я её, пока она шла.
— Да.
— И Вас, —
почему-то мы с самого начала стали обращаться друг к другу на «Вы», — зовут
Анечка?
Девушка
улыбнулась и ответила:
— Так меня
бабушка зовёт. А полное моё имя – Анна.
— Вы приехали
поздно ночью? Я слышал тарахтенье трактора. Сквозь сон.
— Мы приехали
бы раньше, но пьяный тракторист влетел в яму. Хорошо, что мы живы остались. Он
долго выезжал. Поэтому мы до поздна задержались.
— А меня зовут
Дима, — представился я.
— Очень
приятно, — ответила Анна.
— А Вас я буду
называть Аней, или Анечкой, как Вас зовёт Ваша бабушка. Если Вы не против?
— Нет, — ещё
раз мило улыбнулась девушка, — не против. А что это у Вас там стоит, — и Аня
показала взглядом на насос.
— Насос, —
ответил я. – Я каждое утро и вечер поливаю огород. Сейчас надо отнести
водозаборный шланг в реку. Не хотите пойти со мной?
— Хочу, —
запросто согласилась девушка, — только я хочу переодеть платье. Подождёте меня?
Я сказал, что
подожду. Анечка побежала переодевать платье, а я вернулся к насосу, чтобы
распутать накрученный на него шланг. Я ещё не успел до конца раскрутить шланг,
как услышал голос девушки:
— Дима, а как к
Вам зайти?
— С улицы,
через калитку, — ответил я, — идите, я Вас встречу.
Я проводил
девушку, она помогла мне распутать шланг, мы перекинули его через забор, вышли
на улицу, обошли вокруг, схватили конец шланга и потащили его к реке.
— Я так давно
здесь не была, — говорила Аня, — всё такое новое, будто в первый раз приехала к
бабушке. В деревне так красиво! А ещё есть здесь девочки и мальчики?
— Кроме нас,
никого, — отвечал я. – Только одни старики. Иногда приезжают гости к своим
старикам, тогда бывают и мальчики и девочки, только ещё маленькие.
— А Вы сколько
уже гостите у бабушки?
— Вторую
неделю.
— И столько
времени Вы один? Наверно, Вам очень скучно?
— Не скучно. У
меня есть, чем заняться.
— Чем?
— Аня, у меня
предложение, — не стал я отвечать на её вопрос, — давайте перейдём на «ты»?
— Хорошо, —
согласилась Аня. – Так, чем ты занимаешься?
— Помогаю
бабушке, в свободное время читаю книги, купаюсь в реке, ловлю щурят. Только их
надо ловить рано по утру, когда они на мелководье отогреваются на солнце.
— Интересно. А
сейчас можно их ловить?
— Сейчас уже
поздновато. Вода успела прогреться, и щурята теперь в глубине плавают.
— А когда ты в
следующий раз пойдёшь ловить щурят?
— Может,
завтра.
— Меня возьми с
собой.
— Возьму.
Только надо рано вставать.
— А ты разбуди
меня.
— Хорошо.
Мы подготовили насос, я включил мотор и
вскоре пошла вода. Я показывал Ане, как надо поливать огород, как можно делать
разную струю, и Аня выхватывала у меня шланг, пробовала сама. Сначала у неё не
очень получалось, она обрызгала водой не только своё сине-голубое платье, но и
меня, вдобавок, но потом дело пошло лучше, и Аня сделала эту работу за меня. Поливая,
огород, она смеялась, хохотала, её веселило это занятие, несколько раз она меня
звала, чтобы показать, какую она сумела сделать интересную струю. Честно скажу,
никогда я так весело не поливал огород, как с Аней. Потом мы полили огород бабы
Веры, выключили насос, и уже обсохшие на солнце разошлись по своим бабушкам,
позвавшим нас на завтрак.
— Правда,
хорошая внучка у бабы Веры? – спросила моя бабушка.
— Ничего, —
ответил я. – Весёлая.
— Весёлая, —
подтвердила бабушка, — всё утро её звонкий смех был слышен. И красивая девушка…
Я ничего не
ответил. После завтрака я нашёл тяпку и начал окучивать картофель, как ранее мы
договоривались с бабушкой. Потом подключилась и бабушка. Но, силы у неё были не
те, и я попросил её прервать работу, пообещав всё сделать сам. А чтобы бабушка
не чувствовала себя виноватой, я попросил испечь целую гору моих любимых
блинчиков. Только тогда бабушка согласилась прекратить трудную для неё работу.
Я окучил
половину кустов картофеля, когда услышал голос Ани:
— Дима, а мы
тоже будем окучивать картошку…
В деревне так
заведено: стоит кому-то одному хозяину взяться за какую-то работу, особенно,
если это касается огорода, то по его примеру поступают соседи, а потом соседи
этих соседей и так далее по цепочке. Потому для меня уже давно не было
удивительным, что вскоре вся деревня занялась окучиванием картофеля. Сколько
раз бывало, когда и моя бабушка говорила: «Вон, Никодимовна морковь
прореживает…» — или: «А Лизавета кусты малины подвязывает…» — И мы принимались
делать то же, что и наши соседи. В тот день, я мог дать голову на отсечение,
что вскоре вся деревня занималась тем же, чем и я.
Вместе с Аней и
бабой Верой работа пошла веселее. Осознание того, что ты не один, а за забором,
пусть на не твоём участке, работают соседи, воодушевляло. Откуда-то появлялись
дополнительные силы и желание работать. Иногда мы останавливались, чтобы
передохнуть. Аня разгибала спину, хваталась за поясницу и морщилась от боли.
— Это с
непривычки, — успокаивал я девушку, — ничего страшного нет, поболит немного и
перестанет.
Передохнув, мы
снова принимались окучивать картофель. Я раньше закончил свой участок. Правда,
тоже еле разгибал спину, натёр небольшие мозоли, но это сущая ерунда, я даже не
подавал виду, чтобы выглядеть по-геройски в глазах моей новой знакомой. Я
перепрыгнул через забор, разделявший два участка, и присоединился к Ане и бабе
Вере, чтобы помочь им быстрее закончить работу. Аня, непривычная к сельскому
труду, быстро уставала, и мы с бабой Верой разрешали ей отдыхать. Немного
отдохнув, уставшая Аня, хоть через силу, но завершила начатое вместе с нами,
хотя у неё очень болела поясница, мышцы рук и ног, и были натёрты мозоли. Мне
понравилось поведение Ани, которая, несмотря на физическую усталость, мышечные
боли и мозоли, не покинула нас, а вместе с нами завершила начатое дело. Вышла
моя бабушка и сообщила, что напекла блинов, и пригласила нас отобедать. Баба
Вера, охая, сказала, что с удовольствием попробовла бы блины, но у неё уже не
осталось сил идти.
— Инка, ты
ребят угости, а немного блинов неси сюда, — говорила баба Вера, — а я пока
чайник поставлю вскипятить.
Блинов,
действительно, была целая гора. Бабушка усадила нас с Аней за стол, подала
чашки со свежезаваренным чаем, сметану, мёд и несколько баночек с разным
вареньем, переложила примерно одну четверть горки блинов на другую тарелку и
пошла к бабе Вере.
— Угощу
соседку, — сказала она, — а вы тут сами хозяйничайте.
Оставшись одни,
мы принялись за блины. Аня попробовала их и с мёдом, и со сметаной, и с
вареньем. Больше всего ей понравилось есть блины с мёдом, а я не изменил своей
привычке – поедал их со сметаной. Аня глянула на меня и рассмеялась.
— Твои губы все
в сметане! Как ты так можешь есть?
— Не знаю, как
у меня это получается, — отвечал я, — но у меня всегда сметана остаётся на
губах.
Аня, неожиданно
для меня, взяла со стола салфетку и протёрла мои губы.
— А ты
попробуй, — сказала она, — немного макни в сметану, чуть шире приоткрой рот, и
не будешь пачкаться. Попробуй.
Я взал
очередной блин, скрутил его в трубочку и макнул в сметану.
— Это очень
много, — сказала Аня, и сама взяла другой блин и чуть макнула в сметану.
— А теперь
открывай рот.
Что я и сделал.
— Ну, это уж
слишком! – рассмеялась Аня, — Немножко можешь прикрыть. – И Аня поднесла блин к
моему рту, и, тут, одна капелька сметаны упала на мой подбородок. Аня снова
рассмеялась, сказав: «Ты не исправим!» — положила блин в мою тарелку и,
продолжая смеяться, сказала, чтобы я сам ел: «Я поняла, что ничего исправить не
могу».
Наевшись, мы
продолжали сидеть за столом, а чтобы не скучать, я попросил Аню рассказать о
Кубе. Она рассказала, насколько Куба интересная и красивая страна.
— Но, мы мало
ездим по ней. Мы, в основном, живём на территории посольства. Иногда были
экскурсии. Мы ездили по революционным местам, посещали Музей революции, яхту
«Гранма», на которой революционры высадились на острове, были в городах
Сантьяго-де-Куба и Ольгино, а также на молодёжном слёте на острове Хувентуд.
Там красиво, но очень жарко. Настолько жарко, что вся одежда быстро становится
мокрой от пота. Приходилось по нескольку раз за день переодеваться. Спасались
только в комнатах, где стояли кондиционеры. Кубинцы живут бедно. У них до сих
пор карточная система. Всё, от еды, до ткани распределяется по нормам. Есть
магазины, где можно что-нибудь купить за песо, но там очень высокие цены, мало
кому из кубинцев по карману делать покупки в магазинах. А ещё у них всё
сладкое. Даже блюда из мяса, и те сладкие. Как-то мы с мамой купили торт. Такой
красивый. Большой. Но, корж совсем тоненький, а всё, что сверху – один крем. И
сладкий-пресладкий. Мы просто срезали этот крем и выбросили, из-за приторности
его невозможно было есть, а корж съели за чаем.
— А учишься ты
где? – спросил я.
— При
посольстве есть школа. Там и учусь.
— Мало
учеников?
— Да, нет.
Хватает. Ведь в школе учатся не только дети посольских работников, но и дети
работников консульства, специалистов, военных. Там много наших работают по
контракту. Многие приезжают с семьями и детьми. Вот дети и учатся в этой школе.
Мы с мамой там одни, кто с рыжими волосами. В школе надо мной иногда
издеваются.
— Из-за цвета
волос? – спросил я.
— Да. А больше
из-за веснушек. Разве ты не заметил, что их у меня много. Весь нос и щёки в
веснушках. Как-то нам показали мультфильм про Антошку. Знаешь такой? Антошка,
Антошка, пошли копать картошку. Так, после это мультфильма меня стали называть
ещё и Антошкой, — Аня замолчала , а потом с грустью добавила: — Обидно,
конечно.
— Они тебе
завидуют, — ответил я.
— Моим
веснушкам? Чему тут завидовать?
— У тебя не рыжие волосы, а солнечные, а на
носу и щёках не веснушки, а звёздочки, — говорил я, а Аня смотрела на меня
широко раскрытыми глазами и внимательно слушала. – Ты видела, как с неба падают
звёзды?
— Это метеориты
падают, — ответила Аня.
— Не верь
этому. Это падают звёздочки. Во вселенной много звёзд. Иногда они гаснут, но не
исчезают навсегда, а находят добрых людей и садятся им на носик и щёчки, чтобы
продолжать жить здесь, на Земле, и охранять людей, которых они выбирают.
Аня улыбнулась,
её глазки сощурились и заискрились.
— А ты
выдумщик, Димка, — сказала Аня. – Но приятно. Никто никогда не говорил мне
таких слов. Ты – первый.
— Звёздочки
тебе к лицу. Ты красивая. Вот, все тебе и завидуют.
— Спасибо тебе,
Дима. И бабушке твоей спасибо за вкусные блины, — ответила Аня. – Чем думаешь
сейчас заняться?
— Вечером снова
буду поливать огород, а сейчас почитаю книги.
— Какие книги
ты читаешь?
— По истории.
— По истории?
Какой истории?
— Разных стран
и народов.
— Покажешь?
— Покажу.
Только надо идти на сеновал. Они там все.
— Тогда, идём.
Мы встали из-за
стола, и я повёл Аню к сараю. Сначала по лестнице я залез на стог, а потом,
подав руку Ане, помог взобраться и ей. Она прошла внутрь сарая и увидела много
разложенных книг. Её это удивило, ещё её удивило, что книги были, как она
сказала, очень умными. Просмотрев несколько из них, она спросила, какую я читаю
сейчас. Я показал ей книгу о князе Владимире Святославиче, крестителе замли
русской.
— Ну, это я
знаю. Мы в школе об этом учили, — сказала Аня.
— В школе учат не
всему. Нам преподают только самые значительные факты из истории, а мне
интересно не столько то, что он ввёл христинство на Руси, но и то, как он это
делал.
— И как он это
делал?
— Жестоко.
Особенно в Новгороде, где погибло много людей. И, вообще, князь Владимир был
жестокий человек. О его жестокости хорошо говорит факт женитьбы на полоцкой
княжне Рогнеде.
— Расскажи. — Попросила Аня, и я рассказал
эту печальную историю о том, как Владимир соперничал со своим старшим братом
Ярополком из-за Рогнеды Полоцкой, как Рогнеда предпочла Ярополка, а не
Владимира, назвав его сыном рабыни, ведь его мать Милуша была ключницей у
княгини Ольги, как Владимир захватил Полоцк и по наущению своего дяди Добрыни
Нискитича, прототипа былинного русского героя Добрыни Никитича, изнасиловал
Рогнеду на глазах её матери и отца, потом убил их и её братьев, как забрал
Рогенду в Киев и женился на ней. Спустя четрые года Рогнеда хотела отомстить
Владимиру, покушаясь на его жизнь, но Владимир вовремя проснулся и хотел убить
Рогнеду, но за свою мать вступился их сын Изяслав, и, по уговору бояр, Владимир
выслал Рогенду и Изяслава в полоцкие земли, отсроив им город Изяславль. Потом
Рогнеда и Изяслав отсторили заново Полоцк, город их отца и деда, а Изяслав дал
начало полоцокй ветви Рюриковичей.
Я долго
рассказывал всю эту историю, а Аня внимательно слушала, и по её глазам я видел,
как она реагировала на поступки Владимира, жалела Рогнеду и восхищалась
Изяславом.
— А сколько лет
было Изяславу, когда он заступился за маму? – спросила Аня.
— Четыре года,
— ответил я.
— Надо же,
какой смелый и благородный мальчик! – с восторгом говорила Аня. – Такой
маленький, а не побоялся своего отца.
Получилось
как-то само собой, что мы с Аней легли спиной на сено, голова к голове, и в
процессе рассказа пальцы наших рук сплелись, а я продолжал рассказ, затронув и
то время, когда Полоцое княжество стало распадаться, и новогрудские бояре
пригласили на княжение Миндовга, одного из князей балтских племён, стявшим у
истоков создания Великого княжества литовского.
— Миндовг был
литовцем? – спросила Аня.
— Не совсем
так, — отвечал я. – В то время не было литовцев, на территории современной
Литвы проживало несколько балтских племён, многочисленными из которых были
аукшайты, жемайты и ятвяги. А назввание «литвины», «литовцы» произшли от доспехов,
дружинников Миндовга. Доспехи назывались литами. Так и повелось, что княжество
стали называть литовским. Миндовг расширил свои новогрудские владения, потом к
нему стали присоединяться многие мелкие полоцкие княжеста. Литовское
расширялось на юг и на восток, вобрав в себя современную Белоруссию,
значительную часть Украины, западные территории Руси, в том числе Смоленск и
Вязьму, и большую часть нынешней Литвы. Население и сами князья говорили на
древнебелорусском языке, приняли православие, по сути – это было княжество,
созданное белоруссами. Они успешно отражали набеги Золотой Орды и даже
отвоевали обширные территории за Днепром.
— Значит,
Великое княжество литовское было белорусским? – спросила Аня.
— Да, — отвечал
я.
— Интересно, —
отвечала Аня, — а я думала, что оно было литовским.
Близился закат,
и наступило время поливать огород.
— Только, чур,
я буду поливать! Ладно, Дима?
— Ладно. –
Согласился я.
Мы подготовили насос, и Аня, как утром,
сначала облила себя, от чего звонко рассмеялась, а потом, приноровившись,
начала поливать огород, сосредоточившись на понравившемся ей занятии. Она,
пользуясь тем, что взяла в свои руки дело, полила не только огород и сад моей
бабушки, но и огород бабы Веры. Закончив работу, мы собрали шланги, и Аня побежала
домой, чтобы переодеть платье, а я позавтракал вкусными щами, приготовленными
моей бабушкой, вышел на крыльцо, чтобы немного полюбоваться закатом, когда
подошла Аня. Она была одета в белые короткие шорты, в красную футболку, сверху
на плечи была накинута кремового цвета прозрачная косынка, а ноги обуты в
кросовки на белые чулочки. Выглядела Аня очень красиво. Она обладала стройной
ладной фигурой, и я про себя отметил, что Аня не только милая девочка, но и
очень красивая. Мы пошли на берег реки и, стоя плечом к плечу, взявшись за
руки, долго любовались вечерним закатом. Когда мы возвращались, Аня сказала,
что у неё такое чувство, будто мы знакомы очень давно-давно, хотя только
сегодня утром мы впервые увидели друг друга. Перед расставанием, Аня напомнила,
чтобы завтра утром я обязательно взял её с собой ловить щурят, а, если она ещё
будет спать, чтобы я обязательно разбудил её.
— Обещаешь? –
спросила Аня и показала окно её спальни, — Постучишь в это окно.
— Хорошо, — согласился
я.
III
Утром следующего дня я проснулся раньше,
помня о своём обещании, данном Ане. Солнце уже пригревало землю, но стояла
утренняя летняя свежесть, время было то, что надо. Именно сейчас молодые щурята
собираются на мелководье у берега, чтобы погреться под лучами солнца. Через
полчаса они уже уплывут на дно реки. Я быстро оделся, сполоснул лицо водой из
бочки и направился к забору. Перелез его, подошёл к дому бабы Веры, нашёл то
окно, которое мне показала Аня. Окно было наполоивну открыто. Я постучал по
стеклу, но не сильно, чтобы разбудить только Аню, а не бабу Веру. Её брать с
собой я не хотел. Подождал немного, но Аня не ответила. Будить девчонок рано
утром – непростое занятие. Если кто-то когда-то это делал, то поймёт меня. Я
постучал снова, и снова никакого ответа. Я начал сомневаться, в то ли окно я
стучу. Может, не здесь спальня Ани? Я решил проверить. Ступив ногой на выступ
фундамента, руками уцепившись о край оконной рамы, я приподнялся и заглянул в
комнату. Аня спала на боку поверх лёгкого одеяла, подогнув ноги в коленях,
ночная рубашка наполовину сползла вниз, оголив её плечи. Ошарашенный и
взволнованный увиденным я, тут же, спрыгнул на землю. Эта картина осталась в
моей памяти на всю жизнь. Даже в преклонном возрасте, вспоминая, я чувствовал,
как моя грудь наполняется волнующей теплотой и переживаниями от уведенной
девичьей красоты, а тогда мне было очень стыдно за свой нечаянный поступок, за
то, что я увидел Аню полуголой, сам того не желая, а лишь из лучших побуждений,
чтобы разбудить её и выполнить обещание.
Я постоял под
окном несколько минут, чтобы успокоиться. Потом громче постучал в окно, и
услышал голос Ани:
— Дима, это ты?
— Я.
— Дима, я
сейчас… Я скоро…
Она была одета
в розовое с цветочками лёгкое платье на бретельках. Её огненно-рыжие волосы
были собраны сзади в хвостик. Я взял Аню за руку и повёл к берегу. Аня
спросила:
— А где твоя
удочка?
— Она нам не
нужна, — ответил я.
— Как ты будешь
ловить рыбу.
— Сейчас
покажу.
Мы подошли к
берегу. Я глянул в воду и увидел много щурят, неподвижно застывших на
мелководье. Тут же я нашёл подходящую травинку с прочным достаточной длины
стебельком, оторвал его так, чтобы корень остался в земле, очистил от листка,
сделал петельку и, попросив Аню оставаться на берегу и смотреть, куда упадёт
щурёнок, осторожно подошёл к воде к одному мальку, медленным движением опустил
петельку в воду впереди мордочки щурёнка и тажке медленно стал одевать петельку
на него. Щурёнок был неподвижен, а я, когда петелька дошла до середины тела
малька, резким движением руки вверх и в сторону берега выбросил рыбёшку на
берег. Было видно, как она трепыхалась в траве, поэтому не составило труда его
найти. Аня была в восторге от увиденного. Она захлопала в ладошки и воскликула:
«Как здорово! Давай, теперь я попробую». – Я отдал петельку Ане, а пойманного
щурёнка насадил на взятую заранее прочную, но гибкую, медную проволоку,
согнутую в виде подковы.
Аня сделала несколько
попыток, но у неё ничего не получилось: то она заходила со стороны солнца и
своей тенью пугала щурят, то задевала петелькой саму рыбёшку, и она тут же
молнией скрывалась в глубине, то прежде времени дёргала петельку, щурёнок
срывался в воду и уплывал.
— У меня ничего
не получается, — сказала Аня после нескольких попыток и передала мне петельку.
— У меня тоже
сначала не получалось, — успокаивал я Аню. – Потом натренировался. Так что не
расстраивайся, у тебя тоже всё получится.
— Давай, ты
лови, а я буду собирать, — предложила Аня, ничуть не расстраиваясь из-за своей
неудачи.
Я сделал новую
петельку и продолжил ловить щурят. Через полчаса у нас их было уже чуть больше
десятка. Солнце поднялось выше и стало сильнее прогревать землю, а щурята,
получив достаточно тепла, покинули мелководье и уплыли дальше от берега.
Дома мы
поджарили щурят на сковороде и съели. Ане очень понравился завтрак, она
сказала, что никогда в своей жизни не ела такую вкусную рыбу.
— Завтра пойдём
ловить? – спросила Аня.
— Пойдём, —
ответил я.
— А сейчас
будем поливать огород?
— Чуть позже. –
Ответил я.
Дело в том, что
каждое утро я, вместо душа, купаюсь в реке. Я не хотел говорить об этом Ане по
одной причине, потому что купаюсь голышом. Скажите, какой пятнадцатилетний
парень будет купаться в реке голышом в присутствии девушки, а потому я не
объяснил Ане, почему будем позже поливать огород, а постарался сделать так,
чтобы Аня ушла к себе домой, а в это время взял с собой полотенце, мыло и
убежал на реку, чуть дальше по берегу от того места, где мы ловили щурят.
Когда я возвращался, у крыльца дома моей бабушки меня уже
ждала Аня.
— Ты ходил купаться? – без обиды спросила
меня Аня, как только я приблизился к ней.
— Да, — ответил я.
— Почему меня не позвал?
— Видишь ли, Аня, я купаюсь голышом, а
потому… Ну, сама понимаешь…
— Понимаю, — ответила она. – Мог бы сразу
сказать, а то я думала, что ты просто хочешь от меня отделаться.
— Нет, что ты! – заверил я девушку. – Мне
неудобно было об этом говорить.
— Неудобно в окно в дом входить, —
парировала Аня. – Поливать будем?
— Да. – И мы пошли готовить насос.
Надо отдать должное Ане. Она была не только
красивой и весёлой девушкой, но доброй и приветливой. За неделю, как она
приехала к своей бабушке, Аня успела перезнакомиться со всеми немногочисленными
жителями деревни, и всем понравиться из-за её лёгкого и общительного характера.
Для каждой старушки или старика она могла найти свои слова, могла каждого
терпеливо выслушать, и если были жалобы, то успокоить и подбодрить. Вся деревня
была в восторге от Ани, и старушки, сидя на скамеечках и греясь на солнце,
только о ней и говорили и расхваливали на разные лады. Баба Вера гордилась
своей внучкой, из-за чего иногда возникали споры между ней и моей бабушкой,
когда баба Вера хвасталась перед ней своей внучкой. Меня смешили эти незлобивые
споры, в которых моя бабушка пыталась не менее восторженно перечислять
достоинства, которыми обладаю я. В эти моменты я, к своему удивлению, узнавал о
себе столько хорошего, сколько не мог даже представить.
После спора соседки снова мирились,
признавая, что их внук и внучка достойны всяческих похвал и расходились по
домам, чтобы уделить внимание нам.
Дни в деревне проходили однообразно. Мы с
Аней каждый день делали, практически, одну и ту же работу, каждый в огороде
своих бабушек, в свободное время собирались на сеновале, где я рассказывал интересные
факты из истории стран, народов и великих людей. Аня внимательно слушала меня,
иногда прерывала наводящими вопросами, высказывала своё мнение и искренне
восхищалась моим умом, потому что я читаю такие умные книги и много знаю.
К концу подходил первый месяц лета. За две
недели мы сдружились с Аней, а, так как в деревне, кроме нас, больше не было
молодых людей, то волею обстоятельств, мы большую часть свободного времени
проводили вместе, и нам никогда не было скучно друг с другом. Я был рад судьбе,
что лето в том году я проводил вместе с такой красивой и весёлой девушкой, как Аня.
Как-то Аня заявила:
— Моя бабушка сказала, что уже должна
созреть земляника в лесу. Ты знаешь места, где она растёт?
— Знаю, — ответил я. – Я каждое лето, в это
время, хожу в лес и собираю землянику.
— Давай, вместе сходим? – Предложила Аня.
Я не был против. Мы договорились пойти на
следующий день, как только сделаем все дела. Тогда я не знал, что нового привнесёт
в наши отношения поход за земляникой, и с какой новой стороны раскроется Аня.
IV
В тот день мы сначала переделали утренние
дела, позавтракали и встретились на улице. Аня выбежала в новом наряде: на ней
был лёгкий нежно-фиолетового цвета сарафан. Он оголял её красивые плечики и
половину спины, обтягивал тело чуть выше пояса и свободно спадал до средины
икр, прикрывая колени девушки. Из обуви Аня выбрала такого же цвета кросовки с
завышенными бортами. Её огненно-рыжые волосы были распущены и волновались под
дуновением ветерка. В целом, Аня была одета не для похода в лес. Я ещё подумал,
что её закусают камары: уж слишком её тело было открыто для этих назойливых
насекомых. Но, я ничего не сказал, а только попросил оставить литровый бидон. Я
взял с собой корзину среднего размера, её было более чем достаточно на двоих.
— Тогда,
корзину будешь сам нести. — Сказала Аня и скрылась за калиткой. Вскоре она
снова появилась, и мы отправились в лес.
Лес располагался на противоположном берегу
реки, и нам пришлось пройти всю деревню, чтобы выйти к мостику, через который
мы переправились на противоположный берег и, пройдя пару километров, оказались
в лесу. Если на открытой местности солнце уже пекло, то в лесу, под тенью
деревьев, было не жарко и свежо.
— А ты точно
знаешь, где искать землянику? – спрашивала Аня, пока мы шли между деревьями,
подминая зелёную траву и сухие тонкие ветки, которые под нашей тяжестью звонко
хрустели.
— Знаю, —
ответил я.
— Там много
ягод?
— Много.
— На корзину
хватит?
— Думаю, что
хватит. Ещё останется.
Аня шла лёгкой
походкой, радовалась природе, наслаждалась здоровым лесным воздухом. Её
интересовало всё: как называется это дерево, а что это за такой прелестный
цветок, водятся ли в лесу зайцы и медведи. Увидев взлетевшую ввысь по дереву белку,
Аня звонко закричала, показывая мне пальцем, куда поднялась белка. Наконец, мы
дошли до моей поляны, на которой я каждый год собирал землянику. Даже изделека
были заметны под листьями сочно красные точечки, разбросанные по всей широкой
светлой поляне.
— Мы пришли, — сказал я.
— Это и есть
земляника? – спросила Аня.
— Она самая. –
Ответил я, и Аня с восторженным возгласом оторвалась от меня и, семеня ногами,
побежала вперёд к поляне. Её волосы колыхались в разные стороны, а подол
сарафана то складывался множеством складок, то распрамлялся и вновь, по мере
бега, собирался в складки. Мне интересно было наблюдать за девушкой. Не столько
за ней и её бегом, сколько за её реакцией, полной неподдельной искренности,
воодушевления и радости.
Аня подбежала к
краю поляны, приподняла рукой листья земляники и закричала:
— Дима! Здесь
столько ягод! Ой, сколько их много! – Сорвав несколько ягодок, тут же отправила
их в рот. – Какие они вкусные! Сладкие! Вот, это да! Неси скорей корзину!
Чтобы собрать
полную корзину ягод, мы потратили часа два. Солнце стояло в зените и нещадно
припекало открытую поляну. Становилось жарко. Вокруг летали, жужжали мухи,
оводы и разные насекомые, ужасно докучавшие мне. Удивительно, но Аню ни комары,
когда мы шли по лесу, ни оводы и мухи, кружившие над нами на поляне, не
трогали. Я же постоянно отмахивался от них, даже отломил ветку, чтобы легче
было отгонять назойливых насекомых.
Собрав корзину
ягод, мы покинули поляну и направились домой. В тени леса стало легче. Солнце
не жарило, воздух снова посвежел, но на смену оводам налетели комары. Однако,
Аню и сейчас они не трогали. Она также весело шагала, от удовольствия пела
песни, что-то мне рассказывала, но я, измучнный насекомыми, не слушал её.
Почему они не докучают Ане? Заинтересованый этим несправедливым фактом, я
спросил девушку. Аня ответила, что она использовала специальный крем от комаров
и всяких кусачих насекомых, который ей дала мама.
— Почему ты не
сказал, что у тебя нет крема? – спросила Аня. – Я бы дала тебе, и ты не мучился
бы.
Но, откуда мне
было знать, что есть такой крем. Я никогда подобными мазями не пользовался, и
мучился от укусов противных насекомых.
Мы сбились с
пути и вышли к реке далеко в стороне от мостика, ещё дальше от деревни. Здесь
берег был достаточно крут, только в одном месте мы увидели небольшую удобную
для спуска к воде площадку, а вдалеке от неё по берегу растилался лес. Аня
предложила немного отдохнуть, а потом идти к мостику. Я согласился.
Мы спустились
на площадку, уселись на траву, и Аня сказала:
— Жарко.
Правда?
— Да, — отвечал
я, — середина лета уж. Натупает июль. Будет ещё жарче.
— Искупаться бы
сейчас, — заявила Аня.
— Искупайся, —
предложил я, хотя сам был не прочь залесть в воду, охладиться и избавиться от
зуда после укусов комаров, но, к сожалению, я не подумал о том, что можно будет
искупаться в реке, а потому не надел плавки.
— Искупалась
бы, — сказала Аня, — но, я без купальника. – И Аня встала и подошла к воде.
Сняла кроссовки и босыми ногами ступила в воду.
— Ой, как
приятно! – проговорила она. – Дима, иди сюда. Попробуй. Знаешь, как приятно
босиком по воде ходить!
Я тоже встал,
скинул полуботинки и подошёл к Ане, ступив босыми ногами в воду. Ощущение жары
несколько спало, но ненадолго. Мы прошлись по воде, чуть отошли от берега, что
Ане пришлось приподнять подол сарафана, а мне засучить брюки.
— Вода тёплая,
приятная, — сказала Аня. – Жаль, что не подумала о купальнике.
— Так, можно голышом,
— неожиданно для себя предложил я Ане.
Аня
многозначительно взглянула на меня.
— Ага, чтобы ты
подсматривал?
— Зачем? –
спросил я. – Отвернусь. Не мальчик уже!
Аня будто не
обратила внимания на мои последние слова, а вышла на берег, остановилась, о
чём-то подумала и спросила:
— Ты, правда,
не будешь подсматривать?
— Нет. Не буду.
— Точно?
— Точно.
— Поклянись!
— Что, землю
съесть?
— Зачем землю
есть? Просто скажи: «Клянусь».
— Клянусь, —
ответил я.
— Отойди туда.
— Показала мне рукой Аня место, где я должен находиться.
Я сделал пять
шагов и отошёл на край площадки, подальше от воды.
— Отвернись и
не подсматривай, — сказала Аня, — ты поклялся.
— Да. — Подтвердил
я и уселся на бугорок спиной к Ане.
И моё
воображение заиграло. Я стал представлять, как девушка подхватывает руками
подол сарафана и снимает его через голову, что я не раз наблюдал за девчатами
на пляже. Только тогда из-под платьев появлялись разных фасонов и цветов купальники,
а тут купальника не было, только трусики и лифчик. Не скрою, у меня появилось
жгучее желание повернуть голову и, хоть одним глазком, взглянуть. Каждый парень
в моём возрасте понял бы меня, но я поклялся не смотреть, а потому сдерживал
себя. И не дай Бог, рассказать своим друзьям об этом случае, не дай Бог,
сказать им, что я им не воспользовался, ребята засмеяли бы меня. Когда я стал
представлять, как Аня снимает лифчик и трусики, тут моё сердце не на шутку взволновалось
и часто застучало. Чтобы отвлечься, я начал вспоминать о том, о чём прочитал
вчера из истории Великого княжества литовского. С трудом, но я переключил своё
внимание от Ани на Витовта: по крайней мере, он боролся за власть и воевал с
Московским княжеством. Я услышал, как Аня с визгом бросилась в воду, и совсем
успокоился. Прошли, наверно, минут десять, когда Аня крикнула:
— Дима! Можешь оборачиваться!
Я развернулся,
но не покинул своё удобное для отдыха место. Аня была в воде, поверх которой
виднелись только её голова и сверкающие на солнце рыжие волосы. На берегу были
аккуратно сложены сарафан, лифчик и трусики, рядом стояли кроссовки, из которых
выглядывали белые носочки.
— Дима! – снова
крикнула Аня. – Вода – прелесть! Так здорово! – И она отплыла ещё чуть дальше
от берега. Затем она развернулась и подплыла ближе, нащупала дно и встала на
ноги.
— Дима, — снова
позвала Аня, — зря ты не купаешься. Знаешь, как хорошо! Искупайся! Легче
станет!
— Я утром уже
купался, — ответил я.
— Так, это
утром было, — парировала Аня, — а сейчас уже день. Давай, раздевайся и прыгай в
воду! Я отвернусь. – И Аня повернулась ко мне спиной, сложила руки уточкой и
нырнула в воду. Проплыв немного под водой, она вновь показалась над
поверхностью, чуть проплыла дальше, остановилась и, не оборачиваясь ко мне,
спросила: — Ты уже!?
Конечно же, я
очень хотел поплавать в реке, но на мне были обыкновенные семейные трусы, и я
не хотел показываться в них перед девушкой. Это, когда мне было лет десять,
тогда мы с ребятами купались в этих трусах, которые намокали и прилипали к
телу, с них стекала вода, особенно смешно было, как она стекала с выпяченного
срамного места, а мы не обращали на это внимание и совершенно никого не стеснялись.
Но, мне уже шёл шестнадцатый год, и я стыдился своих трусов, а без них – тем
более. И вообще, я никогда не раздевался перед женщинами, как и женщины никогда
не раздевались в моём присутствии. Я был не целованным мальчиком. Конечно, мне
нравились девушки. Например, Света, моя одноклассница. Но, я страшно боялся
даже подойти к ней. Мне казалось, что если приглашу её в кино, то она просто
рассмеётся мне в глаза. Ни с одной девушкой я не встречался, ни одну не
приглашал на свидание, разве может быть, в таком случае, речь о поцелуях.
Впервые я поцеловался с Аней, когда мы были на сеновале, и я рассказывал ей,
по-моему, о княгине Ольге. Ане так понравился мой рассказ, что она сначала
поцеловала меня в щёку, а потом подставила свои губки. Я неумело поцеловал их,
и Аня, поняв, что я ни разу не целовался с девочками, тактично не акцентировала
на этом внимание, а только попросила меня, как держаться, чтобы поцелуй был
сладким. Когда я выполнил просьбу Ани, то поцелуй, на самом деле получился даже
не сладким, а я бы назвал его медовым. От волос и тела девушки веял
бежествественный запах, он манил и волновал меня, привлекал, и мне хотелось
целоваться с Аней бесконечно. Когда мы снова оказывались на сеновале, то перед
тем, как начать рассказ, я и Аня целовались, и не раз прерывали мой рассказ
поцелуями.
Прошло,
наверно, минут пять, пока я раздумывал, идти, или отказаться от купания. Аня не
выдержала и повернулась ко мне.
— Ты ещё сидишь
на своём камне!? – крикнула она. – Дима, давай! Я ещё раз отвернусь и, если ты
не будешь купаться, больше отворачиваться не буду. Как хочешь. Жарься на
солнце. – С некоторой обидой заявила Аня.
«А! Была не
была!». — Подумал я и, когда Аня отвернулась, быстро скинул с себя всю одежду, ещё
быстрее оказался в воде, но поплыл чуть в сторону от девушки. Вода была на
самом деле прекрасная. Она тут же освежила меня, смыла с меня пот и облегчила
зуд от укусов комаров, о которых я быстро забыл.
Я плыл дальше
от берега, весь сосредоточившись на плавании, как с ужасом заметил, что Аня
подплывает ко мне. Плавала Аня хорошо, можно сказать, по-мастерски. Её движения
были слаженными и лёгкими, и её тело, скрытое в воде, быстро приближалось ко мне.
— Где ты так
хорошо научилась плавать? – спросил я, когда Аня оказалась рядом и
остановилась. В этом месте дно не прочувствовалось, поэтому мы часто работали
руками и ногами, чтобы удержаться на поверхности воды.
– У нас, в посольстве, — отвечала Аня, — есть
свой большой бассейн. Я говорила, что на Кубе очень жарко, и мы много времени
проводим у бассейна. У нас есть инструктор, который и научил меня плавать. Я
даже призовые места занимала на соревнованиях. Мы часто их проводим. – И
добавила, показав на противоположный берег рукой: — Хочешь, поплаваем на
перегонки. Кто быстрее до того берега доплывёт.
Я знал, что
проиграю эту гонку, но согласился. Аня плыла, как рыбка, уже через мгновение
она была далеко впереди меня, доплыла до берега, не совсем конечно, а только до
того места, где можно было уже достать дно. Она встала на ноги, вскинула вверх
руки, показав, что достигла условного финиша, и поплыла обратно ко мне. Я лишь
только достиг середины реки, когда Аня уже была рядом.
— Поздравляю, —
сказал я, — ты выиграла. – А сам еле дышал, задыхаясь от усталости.
— Спасибо, —
скромно ответила Аня. – Давай отдохнём. Ложись на спину. Вот так. Руки и ноги
расставь шире и набери воздуха. Немного отдохнём и поплывём к нашему берегу.
Мы ещё немного поплавали, и пора было
выходить из воды. Вот, тут и возникла загвоздка. Кто первый будет выходить? Я
предложил Ане идти первой, а, когда она оденется, даст мне об этом знать,
отвернётся, и выйду я. Аня предложила мне первому выходить из воды. Мы начали
спорить, и Аня, неожиданно прервав спор, взяла меня за руку и повела за собой.
Я ничего не соображал. Как агнец, который, повинуясь воле поводыря, смиренно
идёт к жертвенному камню, так и я шёл за Аней и у меня даже не был сил
сопротивляться – настолько я был ошарашен решительностью девушки. Шёл, опустив
глаза вниз, не видя ничего под собой. Я даже подскользнулся на берегу и чуть не
упал. Только благодаря Ане, крепко державшей меня за руку, я не соскользнул в снова
в воду.
Аня, как ни в чём
не бывало, приказала, чтобы я стал к ней спиной, и сама сделала то же самое.
— Обсохнем
немного, — сказала она, — а потом будем одеваться.
Так мы
простояли минут пять, и Аня, чтобы разрядить обстановку, спросила:
— Правда,
хорошо покупались?
— Да, —
промычал я.
— Красиво
здесь, — продолжала она, — и никого нет. Давай, будем сюда приходить купаться.
Чего ты молчишь? Ответь что-нибудь.
— Согласен, —
еле проворочал я присохшим к нёбу языком.
Немного
обсохнув, мы начали собираться. Не огладываясь на Аню, я добрёл до своего места
около кочки и торопливо стал одеваться. Кое-как натянул трусы, и быстро, чтобы
Аня не увидела их, стал натягивать брюки, штанины которых, как нарочно, не
пропускали мои ноги. Только, когда я с трудом натянул брюки, тогда я начал
успокаиваться. Рубашку я уже одевал спокойно, руки легко входили в рукава и не
за что не цеплялись. Аня была одета и стояла ко мне спиной. Я сказал, что уже
почти одет, только тогда Аня повернулась ко мне.
Я взял корзину
с ягодами, которые уже под собственным весом стали выделять сок, тонкой
струйкой показывшийся между прутьями. Аня решила мне помочь и взяла ручку
корзины с другой стороны. Так мы шли и молчали, оба под впечатлением от
купания. Показался мостик, и Аня, наконец, сказала:
— У меня в
первый раз такое…
— Что? –
спросил я.
— То, что было.
Я первый раз, с тобой, купалась голой. Раньше такого у меня не было.
— У меня тоже
такое впервые.
— А, правда,
здорово! – улыбнулась Аня. – И, ведь, ничего особенного. А то жара нас совсем
измучила бы.
— Ну, да.
Ничего особенного. Хорошо, что никого не было.
— Ты же сам
рассказывал, что римляне купались в своих термах вместе. И женщины, и мужчины.
— Да. В те
времена так было принято. Правда, императоры всё-таки издавали указы о
раздельном купании мужчин и женщин. Только эти указы не исполнялись.
— И в русских
банях раньше тоже все вместе мылись.
— Было такое.
Только не совсем так, — уточнил я.
— Но было?
— Было.
— Теперь мы
будем купаться так, если купальники забудем.
Но, больше мы
никогда не забывали брать с собой плавки и купальник.
Наступил июль.
Самый жаркий месяц. Дни я проводил, как обычно, помогая бабушке, читая книги,
встречаясь с Аней. Если говорить на чистоту, то с Аней мы и не расставались. С
утра и до вечера мы были вместе. Аня, по моему примеру, каждое утро ходила со
мной на реку. Искупавшись, мы принимались за утреннюю работу, помогая своим
бабушкам ухаживать за огородом. Работы было много. Надо было полоть грядки,
собирать колорадских жуков с картофеля, окучивать, поливать, да и по дому было
достаточно дел. Я даже самостоятельно ремонтировал крышу, которая стала давать
течь, обнаруженную во время дождя. У бабушки был небольшой запас шифера, и я
поменял один лист, который дал трещину. Я был горд собой, потому что эту работу
выполнял впервые и сумел её сделать. Бабушка благодарила меня, приговаривая,
что, если бы не я, то пришлось бы звать пьяного дядю Колю. Она похвасталась
бабе Вере, и та попросила её, чтобы я перекрыл рубероидом крышу её сарая. Как
моя бабушка ни старалась отговорить соседку, как не предлагала, чтобы она
пригласила тракториста Колю, но та настаивала на своём, говоря, что пьяный
Колька не столько сделает, сколько выпьет её самогона. Я слышал их перепалку и,
чтобы спор не превратился в ссору, вмешался в их разговор и предложил свою
помощь.
Крышу сарая я
перекрывал вместе с Аней. Она с воодушевлением взялась мне помогать. Сначала мы
содрали старый рубероид, который во многих местах был в дырах, кое-как
залатанных кусками рубероида, фанерой и металлическими листами. Работалось нам
весело. Вообще, всё, что не делалось вместе с Аней, всё было весело. Такая она
девчонка. Её азарт передавался мне, и вместе мы за день перекрыли крышу. Баба
Вера, держа во рту сигару, предложила выпить мне стаканчик самогона. Она это
сделала по привычке, как поступала, когда благодарила дядю Колю. Я отказался, и
баба Вера, назвав себя старой дурой, ивинилась.
— Не за что
извиняться, баба Вера, — успокаивал я её, — ничего не надо. Я же по-соседски
помог вам.
Подошла моя
бабушка. Она услышала наш разговор и вступила в него.
— Как это,
ничего не надо. Верка, отдашь мешок картошки.
— Ишь, чего ты
захотела, — возмутилась баба Вера, выпуская сигарный дым изо рта. – Мешок
картошки! Скажешь тоже.
— А что! Зря Дима
работал!?
— Тогда я бы
Кольку попросила. Я бы парочкой стаканами самогона расплатилась. А тут, целый
мешок картошки! Сумасшедшая ты, Инка!
Мы с Аней не
стали слушать продолжение перепалки, а ушли на реку искупаться и покататься на
лодке, которую нам любезно одолжил для речных прогулок дед Пал Палыч с условием,
что мы после катания будем крепко привязывать лодку к колышку, вбитому в берег.
Наступила пора
сенокоса. Это было время, когда дядя Коля много зарабатывал. Он не только
всегда имел лишнюю бутылочку с самогоном, но и деньги, которые ему платили
жители деревни. Пьяное состояние было для дяди Коли естественным. Он не мог
работать на трезвую голову. Как сам говорил, если не выпьет, хотя бы стаканчик,
то у него и руки трясутся, и глаз не видит. Он цеплял к трактору сенокосилку,
выпивал стакан самогона, садился в трактор, заводил мотор и начинал работать. В
кабине у него всегда лежала бутылка с зельем, и он периодически прикладывался к
нему. Остановится на краю поля, выскочит из трактора, забежит за дерево, потом
выпивает самогон и снова принимается за работу.
— Дайте мне
бутылку, и я день буду работать без отдыха. – Говорил дядя Коля. Так оно и
было. Он без устали косил, а мы собирали скошенную траву, аккуратно
раскладывали по полю, чтобы она просыхала на солнце. Через пару дней дядя Коля
цеплял к трактору прицеп и развозил траву по дворам, за что тоже имел свой
магарыч.
Мы с Аней тоже
принимали участие в работе. Вместе с ней я по-другому воспринимал время
сенокоса. Если раньше я выполнял эту работу, потому что надо было помочь
бабушке, то в это лето сенокос был одним из самым приятных занятий, потому что
рядом была эта весёлая красивая девушка. Я даже не чувствовал усталости, а,
напротив, работал с наслаждением. Как всё меняется, когда рядом есть человек,
который тебе нравится!
Вечерами мы с
Аней либо сидели на крылечке, либо гуляли по берегу реки, либо катались в
лодке. Мы вели разные разговоры, шутили, смеялись, целовались и обнимались.
С наступлением
утра я будил Аню, мы бежали на реку купаться, потом поливали огород. В общем,
всё шло, как обычно, пока в середине июля не приехала её двоюродная сестра.
—
Представляешь, Дима, мы не виделись с ней лет десять! А теперь мы будем вместе
целых две недели! – Говорила мне Аня.
Рита,
двоюродная сестра Ани, жила с родителями в другом городе, очень далеко на
востоке страны. В отличие от Ани, она была шатенкой, в остальном, они были
похожи: одинакового роста, одинакового возраста. Рита была тоже, как и Аня,
симпатичной и весёлой девушкой. Только её совершенно не интересовала история.
Как-то Аня
пригласила
её ко мне на сеновал, и, когда я начал рассказ про Галлу Плацидию, Рита слушала
меня из-за уважения, но интереса к рассказу в её глазах не просматривалось. Я
не закончил рассказ и на половине, потому что, когда тебя не слушают, или
делают вид, то не интересно рассказывать, и я предложил девчатам покататься на
лодке, что Ритой было воспринято с воодушевлением.
Также мы вместе
ходили в лес за ягодами, вместе купались в реке, вместе помогали своим
бабушкам. Однако, с каждым днём я всё реже встречался с Аней. Только утром,
когда мы втроём купались в реке, и вечером, перед сном, Аня выбегала на
крыльцо. Мы минут пятнадцать уделяли друг другу внимание, целовались,
обнимались и расходились по домам. Как-то в один из таких вечеров Аня сказала
мне:
— Димочка, не
обижайся на меня. Я не забываю о тебе и тоже скучаю. Но ты пойми, мы с Ритой не
виделись очень давно, и нам хочется наговориться…
Я понимал, хотя
немножко ревновал Аню к Рите.
Заканчивался июль. Ане и Рите пора было
уезжать из деревни. У Ани был билет на самолёт, чтобы лететь к своим родителям
на Кубу. Из-за строгости правил пересечения границы, вылет было невозможно
отложить на более позднее время. Последний день пребывания в гостях у бабы
Веры, Аня провела со мной. Мы чаще, чем это было, оставались наедине, а вечер и
половину ночи были вместе. Я воспользовался лодкой, усадил в неё Аню, и мы
уплыли далеко по реке. Тут мы были одни, нам никто не мешал, и мы полностью
посвятили время друг другу. Мы признавалсиь друг другу в любви, обещали никогда
друг друга не забывать, вспоминали, какие прекрасные дни мы провели вместе,
даже вспомнили, как купались тогда, когда ходили собирать землянику.
— А мы, ведь,
так больше и не забывали свои купальники, — смеясь говорила Аня.
— Не забывали,
— подтвердил я.
— Всё было
замечательно, Дима. Я никогда не забуду это лето. А ты на следующее лето
приедешь к бабе Инне?
— Да. Но, это
будет в последний раз. Потом я закончу школу и буду поступать в институт.
— Слушай, Дима,
— прервала меня Аня, — а, давай, в следующее лето снова встретимся. Я приеду.
Примерно, в это же время. И мы снова будем вместе.
— Давай, — с
радостью согласился я.
— Целый год
ждать! Ты не забудешь меня? Встретишь другую девушку, а меня даже не вспомнишь.
— Нет, не
забуду. Я буду ждать тебя.
— И я буду
ждать. Скорее бы год прошёл…
Вернулись мы с
речной прогулки заполночь. Я крепко привязал лодку, проводил Аню, обнял её, мы
поцеловались и попращались.
На следующий
день Аня и Рита уехали.
Ещё две недели
я жил у бабушки. Дни проходили скучно, были очень грустно без Ани. Моё душевное
состояние не осталось незамеченным бабушкой. Она ничего мне не говорила, но
тяжело вздыхала, когда видела, как я мучаюсь без Ани. Кое-как я прожил эти две
недели, а потом меня сменил папа. Они с мамой взяли отпуск, папа приехал к
бабушке, а я уехал домой. Надо было готовиться к новому предпоследнему учебному
году. Иногда мама уезжала в деревню к бабушке, чтобы помочь папе собирать
урожай. В сентябре мы всей семьёй в выходные дни копали картофель. Урожай в том
году был средний, но нам на всю зиму хватило и овощей, и фруктов и картошки.
Я написал Ане
два письма, но, к сожалению, не получил на них ответ. Или они не дошли до
адресата, или Аня просто не захотела отвечать. Ещё полгода я переживал
расставание с Аней, потом успокоился и уже не думал о ней так часто, как
раньше, и постепенно я вспоминал о ней изредка.
Следующее лето
я снова проводил у бабушки, но Аня не приехала.
VI
Прошло шесть
лет. Я учился на пятом курсе политехнического института, на базе которого
проводился слёт студентов нашего города. Сначала было торжественное заседание,
и я, войдя в актовый зал, занял место, открыл книгу и начал читать. Хотя я учился
в политехе, но интерес к истории не потерял. Я увлёкся чтением, когда на рядом
свободное кресло села девушка. Она положила руку на моё плечо и звонко
крикнула:
— Дима, привет!
Это была Аня.
Те же огненно-рыжие волосы, те же веснушки, та же улыбка и те же озорные и
весёлые глаза. Аня заметно повзрослела, стала ещё краше и привлекательнее.
Оказывается, она училась на пятом курсе медицинского института нашего города.
Мне показалось странным, почему мы за пять лет не встретились, ведь, мы,
студенты разных институтов, часто общались между собой. Ответ был прост.
Сначала Аня училась в другом городе. Закончился контракт работы её родителей на
Кубе, и они переехали в наш город, когда Аня перешла на пятый курс института, и
её родители перевели её в медицинский институт нашего города. Не прошло года,
как Аня перехала, и мы встретились.
И тридцать лет не
расстаёмся.
Но, это – другая
история.