Рассказ из одного слова

Предисловие издателя:

Этот рассказ «Худой» прислал «Рыжеватому» несколько лет
спустя после того, как, крадучись, словно, вор, вышел из его дома, сел в ночное
такси и уехал в аэропорт. Рассказ был, видимо, попыткой оправдаться, а в
результате превратился в обвинение, которое «Рыжеватый», никому не показывая,
долго держал в ящике своего компьютерного «стола». Он думал, что уже никогда больше
не встретится с «Худым», но, оказалось, что рассказ был только первым актом драмы,
которая теперь заслуживала уже романа (пока еще не написанного).

Разбирая архив, оставленный мне «Рыжеватым», я наткнулся на
этот рассказ и, прочитав его, словно кусочек своей жизни, решил «дать ему волю»
— в конце концов имеют же право и «Худой», и «Рыжеватый» на свою долю оправдания.

Рассказ публикуется с незначительными (в том числе
смысловыми) изменениями, которые ни в коей мере не оказывают влияния на
первоначальный замысел автора.

ТРУБКА

                        «Трубка. Трубочка  (ж.)… ствол с пролетною                                      пустотою. Трубка
табачная, курительная  —                                    вероятно
вначале чубук,  потом и весь снаряд, а                              наконец одна головка, в которую набивается                                    табак  и вставляется чубук; »                                                                                             Толковый
Словарь В. Даля, т.4

Она оказалась  в этом
магазине довольно случайно — привез какой-то моряк из плавания, откуда-то с
Востока. Она сама не помнила своего рождения, но очень явно и ясно вспоминала
смуглые руки и тепло дома, где она появилась. Тепло всегда окружало ее, и, наверное,
поэтому она воспринимала мир уютным и теплым, полным дыхания и жара. Ей
хотелось  быть благодарной к своему
создателю, и она, сохраняя в себе тлеющий огонек, ровно и мягко пропускала дым,
насыщая его ароматами трав и какой-то своей силой, доставшейся ей от
вереска.    

И вот — она оказалась в антикварном магазине. Конечно, ей
жалко было расставаться со своим создателем, но …    

Лежа на полке, она с любопытством рассматривала все
предметы, которые здесь находились, и, в общем-то, не жалела о такой вот своей
судьбе — переходить из рук в руки. В этом даже была определенная прелесть — она
имела  возможность  ждать нового, надеяться на встречу с кем-то совершенно
удивительным. Ей всегда хотелось тепла, человеческого тепла, дыхания горячих
губ и густого жара, тяжелыми пластами распирающего ее изнутри.    

Многие люди подходили к ней, рассматривали, цокали языком и
клали  на место. Прикосновение рук было
приятным, конечно, но, скорее, забавляло ее, чем вызывало желание вместе дышать
и гореть.    

Но вот однажды в магазин зашли двое мужчин. Их визит, по
всей видимости, был случайным, потому что они вяло рассматривали всякие побрякушки,
переползая взглядом с одной полки на другую. Один из них, с рыжеватой бородкой,
вел себя более уверенно и импульсивно. Он уже собирался выйти из магазина, как
его приятель, высокий и худой, вдруг сказал:    

— Посмотри-ка, это как раз такая трубка, какую мы с тобой
искали!    

— Да, правда, серьезная вещь… И цена у нее — мать честная!..    

Худой повертел трубку в руках, и его  ладони показались Трубке настолько теплыми, что
она прямо-таки разомлела.  Она даже
как-то постаралась втереться в ладонь, уйти туда, закутаться, высовывая наружу
только кончик красивого, резного чубука.    

— Лежит, как влитая. Давай возьмем, а? Удивительная штука.

Худой немного задумался, поглаживая трубку и добавил:

— Один ведь  раз  живем. 
Будет  памятью  о 
нашей дружбе на всю жизнь. Как думаешь?                                 

Трубка чувствовала, что и у Рыжеватого она вызвала
восхищение. Правда, его ладонь хотела быть мягкой и трепетной, но получилась
плохо  скрываемая мужская сальная дрожь и
неуютные угловатые обжимания.    

Как бы то ни было, она оказалась в доме. Тот новый вечер был
прекрасен. На столе, покрытом черной скатертью, стояли невысокие подсвечники,
горели свечи, рубиновыми блестками играло вино в бокалах, и двое приятелей вели
долгую, неспешную беседу. Трубка была бережно вынута из специального бархатного
мешка, который ей купили в том же магазине. Более того, у нее появились и  специальные 
инструменты,  которые лежали тут
же и своим таинственным металлическим блеском придавали значительность всему
ритуалу. А табак!..     

И вот, наконец, табак. Трубка давно не вбирала в себя такую
волшебную, пахнущую  древним Востоком, горами
и океаном, смесь. Худой (он казался более уравновешенным, спокойным) не
торопясь смешал  табаки, бережливо, щепотками
переложил чуть влажный душистый мякиш в головку трубки и начал  неспешно 
и уверенно приминать, надавливая большим пальцем, а потом и
металлической пяточкой

— Здорово в руке сидит…    

— А запах то какой — по всему дому.

Рыжеватый на секунду задумался, вытряхивая  где-то 
под самым потолком школьные тетради своей памяти. 

— Кажется, последний раз мы с тобой баловались этим делом
классе в 10-м. Верно?    

— Да, летит время. — Худой согласно кивнул, думая уже
совершенно о другом. Трубка настолько была возбуждена от приятного  чувства, что сама даже, изнутри, от самого
дна, стала нагреваться:  

— Ну, вот сейчас… сейчас, — Думала она лихорадочно. Ну что
же ты медлишь,  давай огонь. … Ах, эти
глупые спички! Все время ломаются в неподходящий момент! Ну скорей же,
скорей!!    

Наконец, первые огоньки табака заиграли на ее поверхности.
Трубка глубоко, очень глубоко, как раньше, вздохнула:    

— Ну вот оно… Какое блаженство! Как давно это было! Как
давно! Какое счастье…  Какие сильные
руки у  этого  парня  и мягкое, ровное дыхание…

Необыкновенное чувство насыщенности жизни переполняло все
существо Трубки. Внутренний жар был настолько силен, что она  перестала даже обращать внимание на
происходящее снаружи. Все детали интерьера, разговоры, настроения людей и их
прикосновения стали для нее несущественны. Они как бы потеряли свою значимость
и ценность, превращаясь в неясный общий фон снаружи. Еще бы! Ведь внутри, у
самого дна, вырывался наружу стиснутый плотным табачным слоем огонь, и
малиновый жар из самой головы расходился по всему телу сладким, пьянящим дурманом. 

И ей уже было безразлично, какие руки ее держали. Не таким
уж заметным было нервное, крупное дыхание Рыжеватого, и даже капли слюны  от его неправильного прикуса уже совсем не
вызывали у нее холодную дрожь брезгливости. 

Но …»Ничто не вечно под луной!»  Неспешно догорали последние комочки табака,
превращаясь в легкий, воздушный пепел; из сумеречной дымки стали выступать
контуры  двух друзей, ведущих  спокойный, мечтательный разговор. Трубка
остывала.

Худой, бережно придерживая ее голову, мягко, но уверенно,
сдвинул чубук, и аккуратно снял его, обнажив слегка потемневшую от смолы шейку
трубки. Дышать стало удивительно легко, и она с благодарностью приняла в себя
маленький металлический шомпол со щеточкой, открывая самые труднодоступные
места. Она медленно, долго и умиротворенно остывала, покоясь в руке худого
парня, и в полудреме вспоминала жар, и руки, и горы, и давнее — давнее журчание
воды, неизвестно каким образом дремавшее в глубинах ее памяти…

Проходили дни, недели, месяцы. Поздно вечером каждой пятницы
друзья садились за стол, и опять начинался этот сладостный  ритуал, которого она с таким нетерпением
ждала всю неделю. Иногда, правда, на столе оказывались сигареты, появлялись
новые люди, и разные запахи и страсти бродили по ночному дому. Она смотрела на
тощенькие дамские сигаретки в белой полупрозрачной оберточке с чувством
снисхождения и даже материнской заботы. 
Они пыжились в попытках выглядеть привлекательно, подчеркивая золотой
полосочкой проступающий сквозь матовую оболочку плотный табачный стержень. Но
все это было нарочито и неумно. Мужчины предпочитали Трубку и только ее.

Трубка не многое понимала в разговорах людей, но их душевное
состояние она чувствовала великолепно. То состояние, которое иногда называют
сердечным жаром или внутренней дрожью. Со временем ей стало казаться, что в
отношениях этих двух людей что-то происходит. При всей внешней нарядности, разукрашенных
словах о дружбе и лубочных воспоминаниях молодости в сердце у каждого копилась
невысказанная,  никотинная,
сигаретная  горечь, которая тяжелыми
смоляными пластами запирала все поры души, не давая вырваться наружу
искренности и  мягкому, согревающему
человеческому теплу и свету.

Это постоянно тревожило ее, но временами она забывалась,
окунаясь с головой в восхитительный ритуал пятницы. Так было и на этот раз.
Горели свечи, и вино в бокалах, и все, как сотню лет назад.  Огонек пламени временами высвечивал на стене
комнаты дрожащую тень худенькой женщины и силуэты двух друзей. Трубка уже стала
забываться, предвкушая то блаженное состояние жара и медленного  засыпания, которое было главным в ее жизни. Но
какое-то неприятное чувство не давало ей полностью отдаться огню. То ли Худой
слишком нервничал, набивая табак, и оставил воздушные карманы, то ли Рыжеватый
слишком  тяжело  давил на 
ее голову, совсем не давая дышать… Одним словом, разгоралась она с
большим трудом. Какое-то седьмое чувство подсказывало ей, что лучше бы  вообще не разгораться — есть на столе
беленькие сигаретки. Пусть сегодня будет их праздник. Но назойливый огонь провинциальной
зажигалки сделал свое дело, прожигая всю табачную массу до самого дна, и трубка
«поплыла».   Сквозь горячий туман
до ее сознания доходили отдельные слова, но, казалось, что ничего не может
побеспокоить ее.

— Ты знаешь, я должен сказать тебе одну неприятную вещь.

Темнота комнаты скрадывала 
нервные движения Худого. 

— Какую? Что еще стряслось? Неужели ты передумал? Мы ведь
обо всем договорились!

Рыжеватый как-то сразу насторожился, плотно сжимая  в кулаке трубку, которую до этого долго и
молчаливо мусолил во рту. Запрыгали огонечки дамской сигаретки, взволновано
пощелкивая сухими табачинками.

— Я проиграл все деньги… 
И твои тоже… У меня не осталось даже на еду… Я не знаю, что
делать… Я просто в полном отчаянии…

Руки Худого нервно теребили потемневшие мешки под глазами.
Лоб покрылся неприятной, липкой испариной, которая потом туго скрипела на холодных
ладонях. Замерло все. Мертвая тишина осела на скатерть, парализуя даже малейшее
действие.

Трубка не могла ждать долго. Имея внутри огонь, она могла
жить только вместе с дыханием человека. Душистый дым выносил наружу мельчайшие
смоляные капельки, которые сейчас медленно и коварно осаждались на стенках ее
горла.

— Дыхания, дыхания!

Её горло сжималось, стискивалось желтоватой пленкой смолы, и
тлеющий уголек табака стал понемногу затухать. Сейчас уже она сама пыталась всеми
силами избавиться от огня, коварного огня, который с каждой пушинкой дыма
наносил всё новые и новые капли смолы на её разбухшее горло. Рыжеватый в
глубокой задумчивости вертел Трубку, перекладывая её из одной руки в другую. В
какой-то момент тошнотворная масса смолы, залепившая горло, стала настолько
велика, что Трубка стала терять сознание. Откуда-то сбоку до неё донеслись
слова:

— Потухла… Как ты ее откручивал-то, м-мать…

Крупные, узловатые пальцы сжали голову полузадушенной Трубки
и, сильно надавливая на чубук, попытались сдвинуть его с места. Не тут-то было!
Трубка и сама была бы рада все сбросить с себя снаружи и изнутри, лишь бы,
наконец, освободиться от липкой массы, запершей её дыхание.

Сильнее… еще сильнее… Чубук не поддавался, и это еще
больше раздражало Рыжеватого. Наконец, нажим стал таким невыносимым, что Трубка
напряглась изо всех своих сил, выдавливая микроскопические капельки вереского
масла, глубоко сидящего в ее клеточках ещё с самого рождения. Дерево стонало,
сжималось, изгибая каждую, высохшую до струны, клеточку несчастного вереска.

Острая боль и резкий, хлопающий звук пронзили все тело
Трубки. Последнее, что она видела, перед тем, как потерять сознание, был
отваливающийся чубук с кусочком дерева внутри. Кусочком ее горла.

                                                    ***

Она пришла в себя поздно ночью. Недоеденные салаты кисло
размазались по тарелкам, грязная посуда уныло разбрелась по залитой воском скатерти.
Трубка лежала без движения, холодная, бесформенная, и грустно глядела на пачку
сигарет нагловатого песочного цвета. Самодовольный Окурок небрежно навалился на
край пачки:

— Ну что, довыёживалась? Вот так-то!

Окурок чванливо, как верблюд на этикетке, сбросил слюнявый
комочек пепла, и добавил:

— А всё – издатели!.. Поэты!.. Прозаики!.. Про каких заик
теперь думать будешь? Дышать-то есть чем?

Единственная белая сигареточка, оставшаяся в смятой пачке,
неодобрительно посмотрела на вальяжного Окурка. Видно было, что в свое время
она пыталась выскользнуть из пачки, но застряла своим надломленным фильтром в
узкой зажеванной фольге.

— Не больно ты уж и воображай! Подумаешь — верблюд на
этикетке! А сам-то, сам-то — всего на всего Окурок!

Трубка молчала. Ей было грустно. Боли не было и не было
горечи, но грусть, как седой и плотный дым, окутывала все ее существо.

Рано-рано утром, как только полезли сквозь жалюзи сероватые
блики рассвета, Худой пришел к Трубке и в полной тишине бережно и внимательно
вычистил её, отскоблив ложечкой налипшую смолу и не сгоревшие комья табака. Его
дыхание было тяжелым, густым, с примесью алкоголя и желчного духа желудка. Нарушенная
координация движений выдавала внутреннюю ватную пустоту, которая глубоко засела
в тоскливых, опухших глазах.

Не совсем уверенным движением он открыл ящик телевизионной тумбы,
достал бархатный мешочек и бережно, немного помедлив, уложил туда Трубку и
чубук. В ящике было тепло и сухо, даже теплее, чем снаружи. Наверху стоял
большой телевизор, и тепло его передавалось вниз, нагревая то пространство, где
находилась Трубка. Это было даже приятно. Она чувствовала себя в покое,
безопасности, уюте. Деревянные стенки ящика добавляли ощущение дома, комфорта.

Вот только не было дыхания и жара… Но она даже стала
забывать об этом понемногу. Лишь изредка, 
заслышав голоса  в комнате,
представляла себе вечерние свечи, черную скатерть, рубиновые блики вина и
теплые губы человека.

Прошло немного времени.

Однажды ночью дверца ящика отворилась, и трубка увидела
Худого, который был одет в дорожную форму. В отдалении, в дверях, стояли чемоданы.
Её сердце радостно забилось: «Неужели он возьмет меня с собой?! Как это
было бы здорово! Я совершенно уверена, что его руки могут сделать мне новое
горло, и мы снова будем наслаждаться жаром жизни!»

Худой открыл бархатный мешочек и вытащил Трубку. Его ладони
окутывали всё тело Трубки, баюкая её медленными и плавными движениями.

Он думал.

А она почувствовала иголочки нервозности, и ее сердце
тоскливо сжалось от предчувствия. Хлопнула входная дверь, и резкий голос позвал:

— Ну Вы идете уже или нет?

Худой нервным движением, не оставляя себе времени на
раздумья, положил трубку в мешок, резко затянул тесьму и всё убрал в ящик.

Шаги по комнате, дверной замок, и тишина.

И тишина… и тишина… и тишина… и тишина… и тишина…
и тишина… и тишина…

Полный звук: СЛУШАТЬ

Одесса, наряду с Москвой, Ленинградом, Парижем стала городом, который занял важнейшее место и в жизни, и в творчестве Владимира Высоцкого.
На Одесской киностудии Высоцкий снимался в «Вертикали», «Коротких встречах», «Интервенции», «Опасных гастролях», в фильме «Служили два товарища» – ну, и, конечно, в роли Глеба Жеглова в «Место встречи изменить нельзя».

Нина Русланова и Владимир Высоцкий в фильме Киры Муратовой «Короткие встречи»
Одесская киностудия, 1966 год

И песню «Москва – Одесса» вспоминают всегда, когда говорят про Одессу и Высоцкого.
И хотя сама эта песня вроде бы и не про город, но какой-то лихой одесский дух в ней точно есть. И как сама Одесса не ограничивается географическим понятием, так и песня «Москва – Одесса» гораздо шире истории человека, застрявшего в аэропорту.

Новокузнецк, Драмтеатр, 4-8 февраля 1973 года. Фото Владимира Богачёва

Нам известны 78 фонограмм песни «Москва – Одесса», записанных в период с 1968 по 1980 год.
Все, кто более или менее с творчеством Владимира Семёновича знакомы, конечно, эту песню слышали – и не раз. Но были среди всех её вариантов и такие, которые многим из нас покажутся удивительными. Например, вот этот, исполненный во время концерта в московском кинотеатре «Арктика» 28 декабря 1968 года: слушать

В этом варианте Одесса есть, а никакой Москвы в тексте нет вообще: вместо Москвы – север.
Причем, это не самое ранее исполнение. В 1968 году Высоцкий пел эту песню чаще, чем в любом из последующих. И тем не менее, вот такой авторский зигзаг. При этом сам текст примерно устоялся с первых же фонограмм, хотя отдельные слова, конечно, порою менялись. Иногда эти изменения даже влияли на смысл, на что мы еще обратим ваше внимание, а пока отметим, что и само название «Москва — Одесса» утвердилось у Высоцкого не сразу: слушать

Одесский аэропорт, 1965 год. Фото А.Глазкова и Л.Штерна

Кстати, во время вот этого исполнения в январе 1968 года – одного из первых – Высоцкий не ошибался, спев всё от и до.
Но вообще – случалось всякое. Просто для примера – забавный случай с концерта в Киеве, в Институте физики (ИФАН) 24 сентября 1971 года. По хронологии – аж 40-е исполнение песни «Москва – Одесса». И вдруг: слушать

Фото с автографом, подаренное Игорю Зборовскому после выступления на заводе «Арсенал». Киев, сентябрь 1971 года

По легенде, замысел песни родился еще летом 1967 года, когда Высоцкий летел из Одессы в Минск на съемки фильма Виктора Турова «Война под крышами», а обратно вылететь никак не мог.

Александр Лукьянов, Владимир Высоцкий, Владимир Белокуров и Екатерина Васильева на съёмочной площадке фильма «Война под крышами».
Минск, 14 августа 1967 года (фото из фондов Белорусского государственного архива кино-фото-фонодокументов)

Причем, в Одессе его уже ждала жена Людмила Абрамова, прилетевшая туда на свой день рождения – 16 августа.
Помогла Высоцкому с билетом в разгар туристического сезона минская стюардесса, и в полете у Высоцкого родился набросок:

И вниз из поднебесья мне глядеть без интереса,
А прямо и вперёд пускай глядит пилот.
Лечу я Минск – Одесса — пособила стюардесса,
Изящная, как весь гражданский флот.

А в январе 1968 года история почти повторилась, и Высоцкий уже из-за нелетной погоды застрял в Москве и всё никак не мог вылететь в сторону «Жемчужины у моря».
Об этом случае сам Высоцкий вспоминал 12 июня 1976 года в Коломне, в ДК тепловозостроительного завода: слушать

Калинин, Университет, 3 июня 1976 года. Фото Александра Баринова

У песни «Москва – Одесса» сложилась очень интересная судьба.
Уже в год написания она прозвучала со сцены. Причем, это была не сцена родного для Высоцкого Театра на Таганке, а Театра сатиры. Там ставилась пьеса «Последний парад», и драматург Александр Штейн уговорил режиссера Валентина Плучека использовать в спектакле песни Высоцкого.

Андрей Миронов и Валентин Плучек в антракте спектакля «Ревизор».
Москва, Театр Сатиры, 1978 год. Фото Александра Стернина

Их исполняли звезды Театра сатиры Анатолий Папанов, Михаил Державин, Вера Васильева, Владимир Долинский, Роман Ткачук – всего прозвучало шесть песен.
Для Высоцкого, который уже был известен, но еще не был так знаменит, любой выход его песен к публике был очень важен, тем более когда столько песен исполняется такими популярными артистами одного из лучших театров страны. К слову, песня «Москва – Одесса» звучала в спектакле «Последний парад» в исполнении Михаила Державина.

Михаил Державин и Анатолий Папанов в спектакле «Последний парад»

При этом действие пьесы разворачивается на Баренцевом море – поэтому у Высоцкого в некоторых вариантах песни герой вылетал из Одессы на север.
Премьера «Последнего парада» состоялась 9 октября 1968 года, а 3 апреля 1968-го Высоцкий сам пел в стенах этого театра. И «Москва – Одесса» прозвучала в тогда в уникальном варианте, когда автор поменял куплеты и строки местами и начал почти с середины: слушать

В 1969 году Владимир Высоцкий вновь исполнит в Театре сатиры эту песню по случаю 60-летия Валентина Плучека.
Точнее от «Москвы – Одессы» останется только мотив, а куплеты будут специальными, юбилейными: слушать

На 60-летнем юбилее Валентина Плучека.
Москва, Театр Сатиры, 4 декабря 1969 года

Подчеркнем, что это было посвящение Валентину Плучеку, и больше такой вариант песни Владимир Высоцкий не исполнял ни разу.
А так мы уже говорили, что больших разночтений в тексте «Москва – Одесса» не было. Но существовал один важный нюанс. И касался он стюардессы.
Запись 1968 года. Кстати, тоже, уникальная – начинает Высоцкий со свиста: слушать

Стюардесса у Высоцкого на разных фонограммах бывала и «спокойная, как весь гражданский флот», и «похожая на весь гражданский флот».
Но основных вариантов два: «надежная» – как на этой пленке, а чаще всего «доступная, как весь гражданский флот». «Доступная» – первоначальный вариант. Но в спектакле Театра Сатиры была уже «надежная», и этот вариант время от времени возникал и у самого Высоцкого. А когда он записывал эту песню для пластинки на студии «Мелодия» в апреле 1974 года, редакторы снова попросили его спеть про стюардессу, что она «надежная, как весь гражданский флот», опасаясь, что характеристика «доступной» в отношении женщины может показаться двусмысленной и что такая строка даже «удешевляет» всю песню.

«Изящная, как весь гражданский флот»

Высоцкий после некоторых колебаний с неохотой согласился.
Но потом до конца жизни пел только так, как, например, во время концерта в Нью-Йорке в январе 1979 года: слушать

Потрясающее исполнение, великолепное качество записи.
Ну и представьте себе, как всё это звучало в 1979 году в Нью-Йорке для зала, в котором было полно эмигрантов из Союза: «Оттуда не пускают, а туда не принимают», про открытый Париж, Лондон и Дели. И, конечно, фантастическая строка «открыт закрытый порт Владивосток» – ведь за «железным занавесом» были еще и отдельные «закрытые» города, куда не то, что иностранцев – не всех советских-то граждан пускали.

Нью-Йорк, Куинз-колледж, 19 января 1979 года. Фото Игоря Высоцкого

В черновиках у Владимира Семёновича, между прочим, есть и такое четверостишие:

Я скоро буду бредить наяву:
Объявлена посадка Волгограду,
А сердце нашей Родины Москву
Закрыли вдруг, как будто так и надо.

Нью-йоркское исполнение «Москвы – Одессы» – одно из последних.
В конце жизни Высоцкий придумал продолжение этой песни, о котором мы расскажем в следующей программе. Но сперва Владимир Семёнович опробовал его на концертах фрагментами, а в Ижевске 28 апреля 1979 года представил как эпиграф к песне «Москва – Одесса»: слушать

Ижевск, за кулисами ДС «Ижсталь», 27 апреля 1979 года
Фото Сергея Соротокина

Рассказ о песне «Москва – Одесса» мы завершим той самой записью, сделанной на «Мелодии» с ансамблем под управлением Георгия Гараняна в 1974 году для пластинки, которая выйдет только после смерти Высоцкого.

Москва – Одесса: слушать

Гибкий миньон Всесоюзной студии грамзаписи «Мелодия», 1975 год.
(на обложке — фото Евгения Савалова. Москва, Ленинские горы, апрель 1974 года)

В этом и заключается гениальность Высоцкого, что, описывая тривиальную вроде бы историю с задержкой вылета из аэропорта, он на самом деле рассказывает свою собственную историю и заодно говорит обо всех нас.
«Но надо мне туда, куда меня не принимают, – И потому откладывают рейс». Везде, куда ни посмотри, и ясно, и тепло – от Магадана до Лондона, от Ашхабада до Парижа, который присутствовал в песнях Высоцкого как далекий прекрасный город еще задолго до того, как он впервые смог в нем побывать. Но герою туда не надо! Он повторяет это снова и снова! Хорошо везде, где его нет: «А я уже не верю ни во что – меня не примут, – Опять найдётся множество причин». Разве это не напоминает нам все те случаи, когда Высоцкому отказывали в ролях, не брали его песни, не хотели выпускать его пластинки и печатать стихи? Ну, и конечно, вот эти строки, которые так понятны нам сегодня: «И нас обратно к прошлому ведёт»… «И граждане покорно засыпают… Мне это надоело черт возьми, – И я лечу туда, где принимают!»

Тбилиси, аэропорт, 19 сентября 1979 года. Фото Н.Тбилели

Я благодарю за помощь в подготовке этой программы Юрия Гурова, Андрея Скобелева, Владимира Чейгина и наших друзей из Творческого объединения «Ракурс» Игоря Рахманова, Александра Ковановского, Александра Петракова, Олега Васина, Сергея Алексеева, Валерия и Владимира Басиных.

Слушайте в следующей программе: слушать

При подготовке программы использованы:
– фонограммы из архивов Александра Петракова, Валерия и Владимира Басиных;
– фотографии из архивов Сергея Алексеева, Олега Васина, Игоря Данилова, Александра Петракова и Творческого объединения «Ракурс»;
– А.В. Скобелев. «Много неясного в странной стране…» III материалы к комментированию избранных произведений В.С. Высоцкого. Воронеж, 2012.

Жуковский, физтех, 20 февраля 1980 года. Фото Игоря Козлова

Бонус

Мне туда не надо: слушать (Москва, НИКФИ, 26 января 1968 года)

На север вылетаю из Одессы
слушать (Москва, Театр Сатиры, 3 апреля 1968 года)
слушать (Москва, МИИЗ, 30 декабря 1968 года)

Москва – Одесса
слушать (Неизвестная домашняя запись, 1968 год)
слушать (Нью-Йорк, Куинз-колледж, 19 января 1979 года)
слушать (Москва, ВНИИАЭМ, февраль 1980 года — последнее исполнение)

Москва, ВНИИЭТО, 1 февраля 1980 года

Есть звук!

Друзья! У нас снова хорошие производственные новости о нашем проекте!

Канада, Morin Heights, Le Studio, июль 1976 года.
Фото Эль Брэндис (Yaёl Brandeis Perry)
© Издательство «Либрика»

Вы, конечно, не забыли, но мы всё-таки ещё раз напомним, что мультимедийная часть издания «Один Высоцкий. Том второй» состоит из двух флешек. Одна из них – с полным звуком всех глав программы «Один Высоцкий» со 101-й по 200-ю. Причём в ряде случаев главы были переработаны и дополнены для издания не только в текстовом, но и в звуковом варианте.

В прошлый раз мы уже сообщили вам, что тираж «домика», где будут эти флешки «обитать», полностью отпечатан. Сегодня мы докладываем, что полностью записаны и все флешки со звуком ста глав!

Что касается книжной части проекта, то сейчас заканчивается вёрстка буквально уже самых последних глав.

Макет вёрстки издания «Один Высоцкий. Том второй»

В ближайшее время мы сообщим вам и о том, что эту, главную часть подготовительной работы мы, наконец, завершили.

Макет вёрстки издания «Один Высоцкий. Том второй»

Спасибо ещё раз за поддержку и за терпение!

Антон Орехъ и Творческое объединение «Ракурс»