Рассказ джентльмены и снеговики

Смерть-зонды были оружием, запрещённым всеми конвенциями и международными соглашениями. Его антигуманность признали все крупные религиозные конфессии и даже большинство сект. Его осудили все правозащитные общественные организации. И тем не менее, как это всегда и случалось в истории человечества, смерть-зонды сыграли в ней свою роковую роль.

Такое оружие мог изобрести только “чокнутый профессор” из старинного комикса, а применить в реальных боевых действиях — только дьявол во плоти. Увы, среди десятимиллиардного населения Солнечной системы нашлись и первые, и вторые. Впрочем, справедливости ради, Брем ни черта не знал про изобретателей смерть-зонда, это была тайна за семью печатями, которую надёжно хранили службы безопасности “Аэрхолла”, военной корпорации, объединившей в сороковые годы практически все крупные транснациональные компании, работавшие на ВПК. И где-то там, в недрах нашпигованных самым современным оборудованием лабораторий, в тиши кабинетов и “релакс-румов”, родилась идея объединить морскую мину времён Первой мировой войны, термоядерный заряд эпохи войны холодной, технологии “дроп-стэллс”, полевые сканеры, электромагнитный кокон, нанотрубки и космос. Так на свет появились смерть-зонды — тупое и невероятно разрушительное оружие, мощность которого в пятнадцать раз превосходила легендарную “Царь-бомбу”, созданную в СССР в пятидесятые годы двадцатого века. Восемь с лишним сотен мегатонн адского пламени, упакованного в фотоноотражающий цилиндр, не берущийся ни одним видом радаров, сканеров, сонаров и прочих устройств, разработанных человеком.

Информация о смерть-зондах просочилась в сеть вскоре после их секретных испытаний в районе Лагранжа-4 орбиты Юпитера, там, где коротают свой век “ахейцы” Ахиллес, Гектор, Нестор, Агамемнон, Одиссей, Аякс, Диомед, Антилох, Менелай и прочие. Испытания были признаны невероятно успешными — по их итогам астероид-ахеец Диомед едва не раскололся надвое, потеряв четверть своей массы.

Пацификанты на всех континентах Олд Мамми подняли страшный шум, к ним присоединились экоспейсеры, не обошлось, как водится, без политиков, феминисток и защитников прав животных. Ассамблея Солнечной системы покряхтела-покряхтела, да и внесла смерть-зонды в список оружия, полностью запрещённого к применению, хранению, и, конечно же, производству.

Нетрудно догадаться, что автоматизированные фабрики “Аэрохолла” тут же в обстановке строжайшей секретности начали клепать смерть-зонды в больших количествах — оружейные короли Олд Мамми почуяли запах больших денег, а безносая заточила свою косу в ожидании большой жатвы.

Так оно и вышло.

Когда в острой фазе Первой корпоративной войны “Элементик индастриал” перешёл в наступление, громя боевые корабли противоборствующей корпорации “Спейс пацифик Инк.”, глава “спейсов” Томас Март тайно встретился с главным контрабандистом Земли, известным под позывным “Старина Фриц”. Обстоятельств сделки не сумели вызнать даже дотошные пранкеры и информ-шпионы, в старину называвшиеся журналистами, но после войны стало известно, что Март заказал у “Старины Фрица” три тысяч смерть-зондов и получил как минимум две с половиной.

корпорация “Спейс пацифик Инк.” получала возможность восстановить свой потенциал и снова угрожать “Элементик индастриал” в борьбе за лидерство в Солсисе.

Решение об атаке объектов на спутниках Сатурна принял адмирал Чарльз Спенсер Корги, командующий флотом “Элементик индастриал” на “Выселках”. Сохранилась его короткая речь, сказанная на капитанском мостике флагмана корпоративной эскадры, орбитального ракетоносца “Мидуэй-II”:

— Джентльмены, нас хотят одурачить. Они думают, что какие-то усатые кастрюли с термоядом остановят меня в одном шаге от победы. Приказ по флоту: атака объектов противника согласно предварительному плану. Выполнять!

Эскадры рейдеров, десантных транспортников, ракетоносцев, орбитальных штурмовиков и многочисленные корабли поддержки пришли в движение и устремились к базам “Спейс пацифик Инк.” на спутниках Сатурна. Спустя тридцать семь секунд после приказа адмирала Корги глава “спейсов” Томас Март лично приказал активировать смерть-зонды.

Дальше случилось то, что вошло в историю под названием “Сатурнианская катастрофа”. Бортовые компьютеры смерть-зондов, просканировав пространство, обнаружили и разобрали цели. Невидимые цилиндры раскинули во все стороны пятнадцатикилометровые гибкие усы антенн-взрывателей и перекрыли пространство на путях вероятного следования противника.

Ждать пришлось недолго…

“Сатурнианская катастрофа” подробно описана и разобрана во множестве источников. “Элементик индастриал” потерял в ней три четверти боевого флота, включая все крупные корабли. Где-то на подходе к Титану сгорел в плазме термоядерного взрыва и адмирал Корги вместе со всем экипажем флагманского ракетоносца “Мидуэй-II”.

Взрывы и гравитационные воронки, возникшие в местах срабатывания смерть-зондов, разметали обломки кораблей, уцелевшие единицы флота, трупы и всевозможный космический мусор, некогда бывший самым могучим соединением боевых кораблей в Солсисе, на многие миллионы километров. Среди прочего там оказались и не сработавшие по каким-то причинам смерть-зонды.

Силы притяжения Сатурна, его спутников и других планет растащили всё это на огромное расстояние, и даже в поясе Койпера спустя несколько лет то и дело люди сталкивались или с мёртвой глыбой орбитального штурмовика, или с крупным обломком искорёженного десантного бота, набитого мертвецами в силовой броне, а то и с взведённым смерть-зондом, раскинувшим свои губительные усы.

Главное управление безопасности Солсиса ввело строжайший учёт всех выявленных смерть-зондов, районы их дрейфа были объявлены запретными зонами, а за каждый вновь обнаруженный объект полагалось вознаграждение. Правда, стоимость смерть-зонда на чёрном рынке перекрывала эту сумму в сотни, а то и в тысячи раз, так что в первые годы после окончания войны самые отчаянные скраперы целенаправленно охотились за “чёрными одуванчиками”, как прозвали смерть-зонды за сходство с этим цветком. Другие прозвища смерть-зондов были куда более зловещими — “снежинки дьявола”, “колючки смерти”, “адские ёжики” и так далее…

Брем посмотрел на гибкие усы, уходящие вверх из ямы и исчезающие в зеленоватых облаках где-то на высоте пары сотен метров, сглотнул, выпрямился и очень осторожно, стараясь не делать резких движений, полез наверх. Транквилизатор действовал, но первая волна эйфории прошла, и теперь Брем соображал четко, ясно и дышал носом. Он двигался медленно, как зверь ленивец.

Много лет назад Брем был в зоопарке на Кони-Айленд и видел это странное, нелепое и страшноватое в своей обречённой замедленности существо. Существо, всю свою жизнь притворяющееся умирающим и сделавшее это своей главной защитой. Теперь вот таким же образом защищаться пришлось Брему.

Умирать очень не хотелось. Брем знал, что смерть-зонд срабатывает, реагируя и на движение, и на прикосновение, и на гравитационное, и на электромагнитное, и на тепловое излучения, а также, конечно же, на радиацию.

Весь вопрос в том, насколько тонко откалиброваны настройки взрывателей у конкретно этого смерть-зонда, и вообще — в каком состоянии находятся его электронные мозги. На Тритон смерть-зонд попал неактивированным, значит, он изначально был бракованным и не откликнулся на команду, пришедшую из штаб-квартиры “Спейс пацифик Инк.” полтора десятка лет назад.

После “Сатурнианской катастрофы” гравитационные возмущения зашвырнули тёмно-серый цилиндр смерть-зонда за пределы орбиты “Плясуна”, как именовали Сатурн стэлмены, и через какое-то время он оказался в зоне притяжения Тритона, врезался в него и ушёл в рыхлый метановый лёд, где мог бы упокоиться навеки, если бы…

Если бы не “счастливая” звезда скрапера по имени Брем.

— Ты же, сука, ещё и активировался… — прошептал “счастливчик”, выбираясь из ямы.

Впрочем, с калибровкой все разъяснилось само собой, иначе сейчас ни Брема, ни Первой террасы не существовало бы в природе. Видимо, этот смерть-зонд был настроен на крупный объект, например десантный транспортник или орбитальный монитор. На букашку в скафандре он не обратил никакого внимания.

Слава, слава демонам Оорта, будь они трижды прокляты!

Оказавшись наверху, Брем сел на край “рамы”. Очень хотелось закурить, несмотря на скафандр и то, что он бросил три года назад.

Синяя стена Нептуна очистила половину неба, и там, на глубоком бархатном фоне, словно крохотные бриллианты, льдисто поблескивали звезды. Брему показалось, что он слышит тихий звон, как будто где-то очень далеко разбилось огромное перекалённое стекло и его осколки скачут по мраморным ступеням, словно поток воды. Однажды, в детстве, Брем видел такое в торговом центре “Стоксон & Джексон”, когда лопнул пятиметровый голографический экран. Это было красиво и очень грустно — только что на этом экране красивые девушки пели и танцевали, и вдруг всё это с печальным звоном посыпалось на ступени.

Потом его мысли вернулись к деньгам. Конечно, смерть-зонд, даже активированный — а может быть, как раз именно что активированный! — это не просто большой куш, хапок, джек-пот и прочее, это просто… просто гора денег. Хватит на… да на всё и навсегда хватит — жить где хочется, пить что хочется, трахать всех, кого хочется, как хочется и сколько хочется раз.

Правда, есть три НО.

Первое НО очень простое — для начала нужно выжить. В любой момент, просто вот совсем в любой, в каждую милли-, нано-, микро- и какую она там ещё бывает секунду смерть-зонд мог взорваться. А это… Да, пожалуй, что одной Первой Террасой Тритон бы не отделался, а запросто потерял бы свою ледяную шкурку. От Брема же в случае взрыва не останется даже молекул.

Второе НО — как его, смерть-зонд то есть, продать? Нет, кому — это Брем знал чётко: на Ганимеде, в Окси-сити, в Западной Сфере, на минус шестом уровне, есть офис некоего Сванга Напураджа. Сам Напурадж берёт всякую милитаристскую мелочёвку, но связан — Брему об этом рассказывал Дон Мигель, да и другие — с серьёзными людьми. Через Сванга вполне можно пристроить смерть-зонд.

Ну и третье НО — что делать с Базилем и его ребятами? Брем был ярусником и знал: в любом, хоть в каком вопросе нельзя давать заднюю и проявлять слабину. Слабина — это распахнутая дверь: заходи кто хочешь, бери что хочешь, делай что хочешь. “Вэлкам, бразас, я сдался!” И когда Брем… Нет, не так. Если Брем доберётся до базы и скажет: “Я нашёл смерть-зонд”, то придется делиться. Потому что Белый Эгг сядет рядом, хлопнет по плечу и, нехорошо улыбаясь, заведёт длинный разговор со всякими аллегориями и прочими мемами и цитатами про то, что одна мышь готовилась к зиме и нашла грузовик, полный зерна, но не смогла сдвинуть его с места, чтобы докатить до норы, да так и замёрзла с голоду нахрен.

А конопатый О’Нилл предложит создать закрытое акционерное общество по продаже смерть-зонда и выпустить акции, которые будут распределены между всеми “нашими парнями”. И начнутся крики и ругань, и споры, и даже дойдёт до драки.

И когда все проорутся, встанет Базиль, усмехнётся и негромко, нет, не скажет, а объявит: смерть-зонд продаём тому-то и тому-то, там-то и там-то; он, Базиль, попробует договориться на столько-то миллионов фантиков, хотя и не обещает, и все получат равные доли, а вот этот сукин счастливчик сын Брем — две доли, потому что так же справедливо, разве нет? И все опять заорут, на этот раз радостно, и начнут тормошить Брема, и кто-то достанет флягу, а кто-то запустит смок-машину, и по отсеку базы поплывёт горьковатый дымок “шишиги”…

— Ни хрена подобного! — вслух сказал Брем громко и раздражённо — он настолько ярко представил, как всё будет, что реально психанул и едва не пнул со злости торчащий из ледяного крошева ус смерть-зонда. — Две доли… справедливо… А болт без резьбы не хотите?! Да пошли вы!

От обиды Брем даже забыл, что нужно бояться. Боевые транквилизаторы, входящие в медкомплект скафандра, притупляли естественное чувство страха, но не гасили инстинкт самосохранения, однако сейчас Брему было наплевать на все. Термоядерный взрыв? Да пожалуйста, как визор обсморкать! Только это будет его, бремовский, личный термоядерный взрыв, его собственные восемь сотен мегатонн. Все восемь сотен, а не две доли “по справедливости”.

Брем не знал, что такое жадность. На Нижних Ярусах, где прошло его детство, такое понятие просто отсутствовало. Жадность можно понять и осудить только тогда, когда люди знают, что такое щедрость, а на Нижних Ярусах о щедрости никто никогда не слыхал. Поэтому любая делёжка воспринималась просто как грабёж, а словечко “справедливость” было чем-то вроде ругательства.

Когда кого-то хотели надуть, всегда говорили о “справедливости”.

— Я не из таких, — пробормотал Брем, водя пальцами по мутной ледяной линзе. — Меня вам не провести… Так, нужно успокоиться. Глюкоза… Одна инъекция. И питательная смесь. А потом нужно подумать, как спрятать эту штуку… Усы…

Брем в очередной раз посмотрел на уходящие вверх чёрные стволы усов. Он представил, как эти черные щупальца торчат из сизо-зеленого марева облаков и их видят с орбиты парни Базиля.

— Да ну, бред, — сказал Брем и обрадовался, что уже может мыслить нормально. В самом деле, кто разглядит тонкие усы с расстояния в несколько сотен километров?

— Значит, нужно просто уходить, — Брем повернулся к “раме”. — Медленно и печально. По мусингам. Топ-топ. А потом думать. Крепко-крепко думать…

И едва только он это сказал, как память услужливо подсунула ему график прохождения их орбитального комплекса, “орбача”, как его называли скраперы, вокруг Тритона. Четвёртого числа он прошел над Меццорамией, пятого — над полюсом, шестого — над “Дынной коркой”, седьмого — над югом Ксанады, восьмого, то есть завтра, пересечёт Ацтлан, а девятого будет здесь, над Первой террасой.

Брем прикрыл глаза, представив “орбач”, их базу и передвижной дом. Красный шар бытового отсека, увешанный ловушками цилиндр-реактора, похожий на ромашку причальный модуль, из-за которого Базиль называл орбитальный комплекс “Звездорылом”.

…И ползёт этот самый “Звездорыл” на тридцати километрах, растопырив свои тентакли, по орбите, ковыляет себе во мгле и особо ни о чём не беспокоится. А два десятка парней у него на борту — тем более.

И тут снизу — усы: здравствуйте, товарищи скраперы. Это мы, смерть-зонд. Пожальте бриться.

Брем “отжмурил” глаза, криво усмехнулся. Это было уже даже не везение.

Это, сука, судьба. Рок и фатум.

Что делать, он сообразил сразу. Сообразил — и даже кивнул, словно это понимание ему только что озвучил некто невидимый и неслышимый. Ну а чего? Тридцать два энергопатрона. Вибробур в режим плазмогенератора. Если на каждый ус уйдёт по три патрона, у него даже ещё останется штук шесть и можно будет скоротать ночку, ни в чём себе не отказывая.

— “Глушняк”, так твою и этак… — пробормотал Брем, а руки, словно бы сами собой, уже открывали багажный отсек “рамы”, и энергопатроны ложились на ледяное крошево — такие солидные, такие надёжные, дающие то, чего так не хватает в здешних ледяных палестинах — энергию, а значит, жизнь. — Ничего, парень, ничего. Усы откалиброваны на “толстяка”, они не сработают. Это же просто антенны, нанотрубки и всякая графеновая тугоплавкая дрянь…

Краем глаза Брем заметил какое-то движение у того самого пупыря, до которого так и не дошёл. Положив очередной, тридцатый по счету, энергопатрон в общий ряд, он выпрямился.

И вот тут ледяная молния страха пронзила его буквально насквозь. Брем обмер и даже перестал дышать, потому что увидел то, чего никак не могло быть.

У оранжевой ледяной стены, опёршись плечом, стояла женщина в белоснежном скафандре эпохи Шести экспедиций. То, что это женщина, Брем понял сразу по некой изящности и непринуждённости позы, которую не мог скрыть даже скафандр. Приглядевшись, Брем судорожно сглотнул и часто задышал — у скафандра незнакомки был разбит визор, и острые осколки торчали сверху и снизу, словно зубы древнего чудовища.

— Уходи, — тихо сказал Брем и отвёл глаза, стараясь, однако, не упускать Леди-в-разбитом-скафандре из виду. — Уходи, тварь. Ну пожалуйста… Я и так твой. С потрохами. Но парней я тебе не отдам, поняла? Просто подожди.

Неожиданно он, даже не глядя на женщину, увидел её лицо — словно бы светящееся изнутри, невыносимо прекрасное, в обрамлении чёрных волос, и даже осколки визора не портили его, а скорее дополняли, обрамляя, точно некая рама.

Глаза Леди-в-разбитом-скафандре были закрыты. И Брем понял: в тот момент, когда она их откроет, один из “усов” смерть-зонда сработает, и он, Брем, Николай Бремов, двадцати восьми или двадцати шести полных лет, уроженец Девятого Нижнего Яруса Большого Нью-Йорка, без образования, опыт работы скрапером такой-то, умрёт.

Резко отвернувшись от пупыря, Брем зажмурился и, словно ребенок, закрылся руками. Он не хотел видеть. Он не хотел умирать.

Под ногами зашуршало, заскрипело, куски льда поехали, Брем потерял равновесие и полетел в раскоп, прямо на смертоносные штыри “усов”. Жить оставалось считанные мгновения, а в спину ему смотрела и беззвучно смеялась Леди-в-разбитом-скафандре…

— Это всё плохой кислород, — прошептал Брем сквозь слезы. — Леди-в-разбитом-скафандре, ну ни хрена себе… Привидится же такое. Всё, парень, всё. Успокойся. Надо делать дело, парень. Надо делать…

Парнем его называла мисс Онг, необычайно рослая для уроженки Юго-Востока Азии женщина, инспектор службы контроля за цисгендерным населением их Яруса. Брему тогда было опять же лет семь, а может быть ещё шесть, и его, как и всех детей Яруса, проверяли на половую идентичность.

Хумас с красивым, розовощёким лицом, сидел за столом и задавал вопросы — не нравится ли Брему девчачья одежда, не хочет ли он заплетать волосы в косы и украшать их разноцветными резинками и бантами, какие картинки он выберет из вот этих вот, разложенных на столе, нравится ли ему запах вот этого образца номер один, и вот этого, номер два, и вот этого…

Образцы, Брем хорошо это запомнил, воняли, как старые носки и отхожее место. Платья он не любил, длинные волосы ненавидел, резинки его интересовали исключительно в качестве ингредиента для изготовления рогаток, а картинки с кошечками и собачками он проигнорировал, выбрав только две — на одной Человек-фотон защищал Фею Зинь от Злоблина, а на другой астронавт в тёмно-синей униформе Космофлота обнимал у люка корабля красивую девушку в короткой юбке. У девушки были выдающиеся формы — Брем уже тогда знал, что такие нравятся всем взрослым мужчинам-цисгендерам — а у астронавта суровое и волевое лицо.

В конце беседы хумас начал выспрашивать у Брема про семью, про мать, про отца, про братьев и сестёр, и вот тут маленький Брем разозлился, потому что не знал, как и что отвечать. Бабушка никогда не учила его этому, она вообще особо его ничему не учила, ну кроме самых простых и важных вещей, а только лежала на диване, смотрела сериалы в “объёмнике” да жевала “жизнестатин”.

И когда Брем разозлился, он сказал хумасу, что больше ничего отвечать не будет и вообще хочет уйти. Видимо, сказал Брем это так и с такой интонацией, что хумас сразу извинился и умолк, а в зеркальной стене комнаты открылась незаметная дверь, оттуда вышла мисс Онг и сказала:

Брем, даром что маленький, сразу уловил, что перед ним такая же ярусница, как и он сам, улыбнулся этой узкоглазой дылде с нашивками Службы контроля и пошёл себе жить дальше. Он не слышал, что мисс Онг сказал за его спиной хумасу:

— А жаль, что чистый цис, сгниёт тут или на “Выселках”. У трансов с таким смазливым личиком выбился бы в люди.

Брем зажёг плазменную горелку на конце бура, инстинктивно прищурился, хотя скафандр, конечно же, затонировал визор, вывернул мощность на максимум и поднёс сияющее маленькое солнышко к первому усу.

Синие, крупные искры горохом посыпались под ноги Брему.

— А когда всё закончится, у меня будет целая ночь, — сказал он, плавя неподатливую чёрно-серую чешуйчатую оболочку уса. — Шесть энергопатронов. Целая ночь, мать вашу. Целая ночь…

“Звездорыл” полз по орбите Тритона, “словно вошь по заднице” — так это назвал Базиль в минуты плохого расположения духа. Поскольку минуты эти с бригадиром скраперов случались всегда, когда он был трезв, Базиль был широко известен на “Выселках” как автор огромного количества мемов и всяких заковыристых выражений, большей частью, впрочем, ему и не принадлежавших.

Поговаривали даже, что это Базиль придумал балалайку “Космос будет наш!”, хотя в Системопедии был указан реальный автор этой бессмертной фразы.

— “Глушняк” продержится еще сутки, — оторвавшись от приборов, сказал Белый Эгг. — Потом побредём собирать урожай.

— Где мы сейчас? — спросил Базиль, глянув в иллюминатор.

— На подходе к Первой террасе. Тут где-то должен быть Брем, — Белый Эгг хохотнул, — место беспонтовое, но вдруг у парня фарт, а?

— Фарт не фарт, а до конца “глушняка” он продержится, — кивнул Базиль. — У него тридцать два патрона, с таким запасом он и до конца недели досидит…

Брему некогда было смотреть в зеленоватые небеса Титана. Усы смерть-зонда оказались серьёзной проблемой, и срезав третий, Брем решил, что нужно сделать перерыв.

Леди-в-белом-скафандре прогуливалась у него за спиной, и Брему казалось, что он слышит, как она посмеивается таким берущим мужиков за душу проникновенным смехом, грудным и чуть с хрипотцой.

— Ничего… — бормотал Брем, сдувая капельки пота с кончика носа. — Ещё немного — и финалочка. Я успею, в гости к Богу не бывает опозданий.

Брем точно знал, что это строчка из какой-то песни, но у него не было сил вспомнить, из какой. Аккуратно вытащив израсходованный энергопатрон, Брем положил его рядом с остальными, вставил полный и запалил плазмогенератор. Пот стекал по лицу, капая на визор, когда он наклонялся.

— Да чтоб тебя! — беззлобно выругался Брем, сморгнув, и подступился к четвёртому усу. — Время ещё есть, леди. И его достаточно…

…Последний ус он срезал глубоким вечером, переплавив все кабеля и графеновые струны. Нанотрубки, удерживающие невероятно упругую конструкцию, лопнули разом, и пятнадцатикилометровая плеть ушла в сторону, а Брем поскорее полез в другую, хрипя и колотясь головой о шлем. Пот заливал глаза, и было совершенно ничего не видно. Выбравшись на край раскопа, Брем улёгся прямо на битый лёд и улыбнулся.

На востоке взошла над туманным горизонтом и стала медленно приближаться тусклая звёздочка — это шёл “орбач”. Брем успел.

Леди-в-белом-скафандре подошла и встала рядом.

— Пошла ты… — Брем засмеялся. — Это моя ночь. Приходи утром.

Орбитальный комплекс медленно полз над головой. Связи не было — плотный “глушняк”. Брем откинул голову и вспомнил стишок, нацарапанный на стенке капитанской рубки “орбача” — по легенде, его однажды с похмелья придумал Базиль:

Остыл Юпитер, и Венера вся остыла,

А чувства, мысли и эмоции — тем паче.

Нам светят двадцать два тентакля “Звездорыла”,

А вовсе не звезда. Тем более удачи…