Рассказ достоевского сон смешного человека читать

“Сон смешного человека” Федора Достоевского: краткое содержание

Рассказ Ф. М. Достоевского «Сон смешного человека» был создан, а затем опубликован в периодическом издании «Дневник писателя» в 1877 году. Достоевский определил жанр своего произведения как «фантастический рассказ». При жизни автора это произведение ни разу не перепечатывали.

Молодой человек, от лица которого ведётся повествование, принял решение покончить с собой. Он приготовил револьвер, собираясь застрелиться. Так и не решившись на роковой шаг, главный герой уснул. Необычный мир, увиденный им в сновидении, напоминал Землю. Однако эта реальность была полностью лишена зла: здесь не воровали, не ненавидели, не ревновали, не испытывали зависти. Постепенно идеальный мир начинает меняться прямо на глазах молодого человека. Вскоре от добра и красоты ничего не остаётся. К главному герою приходит понимание – причиной происходящего стал он сам. Проснувшись, молодой человек чувствует изменения внутри себя. Он больше не хочет умирать. Главный герой намерен жить дальше и менять мир вокруг себя любовью и добром.

Характеристика персонажа

О главном герое читателям становится известно от него самого. Он рассказывает, что его с детства считали странным, смешным и смеялись над ним. Со временем смешной человек отдалился от общества настолько, что стал считать мир вокруг себя иллюзией, созданной специально для него. Постепенно главный герой приходит к уверенности в том, что вселенная перестанет существовать, как только угаснет его сознание.

Эгоцентризм ожесточил и сделал равнодушным от природы доброго смешного человека. В тот день, когда он собирался покончить с собой, он встретил на улице девочку, нуждавшуюся в помощи. Она пыталась подойти к смешному человеку, но он грубо отогнал её от себя. Придя домой, главный герой искренне раскаялся в содеянном, что ещё больше омрачило и без того мрачное настроение.

Кризис медленно охватывал душу смешного человека. Он уже не первый день находился в угнетённом состоянии, когда неожиданно полученный «знак свыше» заставил его всерьёз задуматься о самоубийстве. Главный герой увидел на небе звезду. Вероятно, ту же самую звезду в тот вечер увидела не одна сотня людей. И только для смешного человека она стала «знаком», поданным ему для того, чтобы он оборвал свою жизнь.

Смешной человек проходит через внутренние мытарства и переживает острый душевный кризис. Войдя в контакт с бессознательной частью своей психики, он, наконец, постигает истину. Идеальный мир, представший в сновидении, превращается в ту мрачную реальность, от которой пытался скрыться главный герой. В этот момент к нему приходит знание о том, что в произошедшем виноват только он сам. Смешной человек настолько недоволен миров вокруг себя, что видит его хуже, чем он есть на самом деле.

Непростое детство главного героя, в котором он был вынужден терпеть незаслуженное унижение, заставило его думать о том, что общество состоит исключительно из злых и жестоких людей. Смешной человек ни от кого не ожидает добра и сам отказывается от помощи ближним. Увидев странный сон, главный герой ощущает единственный выход из кризиса: он сам не должен становиться носителем и передатчиком агрессии.

Главная идея

Мир не настолько идеален, чтобы ждать от него приятных сюрпризов, но и не настолько плох, чтобы стремиться уйти из него. Добро и зло сосуществуют в одном пространстве. Каждому человеку предстоит сделать выбор, приняв ту или иную сторону.

Анализ произведения

Несмотря на то, что «Сон смешного человека» представляет собой всего лишь небольшой рассказ, большинство литературоведов сходятся во мнении о том, что это произведение занимает одно из наиболее значимых мест в творчестве писателя.

Образ Утопии

Достоевский считает свой рассказ «фантастическим». Однако никакой фантастики в произведении читатель так и не находит. В рассказе описана вполне заурядная действительность, в которой пришлось жить и самому автору. Каким бы необычным ни был сон, он не даёт право считать произведение фантастическим, поскольку странные сновидения могут присниться каждому. На вопрос о том, почему Достоевский считает сюжет своего рассказа фантастическим, можно дать множество непохожих друг на друга ответов. Каждый критик ответит по-своему.

Роль снов в творчестве писателя

Писатель неоднократно уделял внимание снам в своём творчестве. Не стал исключением и «Сон смешного человека». Краткое содержание любого сновидения пересказать бывает довольно трудно. Происходящее во сне слишком нелогично для того, чтобы понять сюжет «фильма».

Сон главного героя можно назвать скорее утопическим, чем фантастическим. В своём сновидении смешной человек видит тот мир, в котором ему хотелось бы жить. В «фильме» представлены ожидания главного героя.

Ошибка смешного человека состоит в том, что он воспринимает окружающую реальность только с одной стороны. В фантазиях главного героя живёт утопический образ мира, в котором царит безграничная любовь между людьми. Столкнувшись с одним из проявлений враждебности окружения, смешной человек словно убеждается: этот мир ужасен! Однако ни идеал главного героя, ни «горькая правда», с которой ему пришлось столкнуться, не могут охарактеризовать всю вселенную.

Символы в рассказе

Читателю нетрудно увидеть в произведении Достоевского несколько символов. Прежде всего, это звезда, по непонятным причинам, ставшая для главного героя руководством к роковым действиям. Пятиконечную звезду можно сравнить с пентаграммой, которую нередко связывают с сатанизмом.

Девочка, встреченная главным героем, становится вторым важным символом рассказа. Маленькое беспомощное существо символизирует ребёнка внутри самого главного героя. Несмотря на внешнее безразличие к жизни, окружающим и даже некоторую жестокость, смешной человек продолжает оставаться беззащитным и несчастным. По мнению самого главного героя, именно эта девочка и удержала его от рокового шага. Смешного человека начинают мучить вопросы, связанные с незнакомым ребёнком, что и заставляет его отложить самоубийство.

Сон главного героя основан на мифе о том, что человечество в своём развитии прошло несколько эпох. Миф возник ещё в античные времена и не является вымыслом Достоевского. Согласно легенде, первой эпохой, через которую прошло человечество, был так называемый «золотой век». Этот период сопоставим с библейским раем. Люди жили счастливо и ни о чём не заботились. «Золотой век» сменился «серебряным», который впоследствии сменился «медным». Последним настал «железный век», самая несчастная из всех эпох. Мимолётные упоминания о «золотом веке» можно найти во многих романах Ф. М. Достоевского. Измученным тяжёлой жизнью людям в какой-то момент удаётся почувствовать что-то похожее на радость и любовь ко всем ближним. В рассказе «Сон смешного человека» тема потерянного рая раскрыта наиболее подробно. Писатель создаёт картину идеального мира во всех подробностях.

Заслуживает внимания еще одна повесть Федора Достоевского “Записки из Мертвого дома”, в которой автор развивает тему тюремной жизни и психологии каторжников.

Так же стоит прочитать повесть Достоевского “Записки из подполья”, написанные в форме писем и воспоминаний вымышленного героя, который недоволен своим местом в обществе и мирской несправедливостью.

Виновником деградации рая, согласно мнению Достоевского, становится сам человек. Идеальный мир был разрушен не стихийным бедствием, а действиями главного героя, научившего обитателей Утопии лгать и любить ложь.

Сон смешного человека достоевский краткое содержание

Герой этого рассказа Достоевского – несчастный человек, которого окружающие не принимали всерьёз, считали смешным. Более всех признавал себя смешным он сам. Проникшись от этого страшной тоской, он стал думать о самоубийстве и купил для этого револьвер.

Однажды в промозглый и грустный осенний вечер смешной человек шёл по улице. Случайно увидев одинокую звёздочку в просвете облаков, он вдруг затосковал так, что окончательно решил убить себя в эту же ночь. Но посреди пустой улицы его вдруг схватила за локоть с отчаянным криком: «Мамочка! Мамочка!» – девочка лет восьми, вся мокрая от дождя, в рваных башмаках. Смешной человек понял, что мать её умирает где-то поблизости. Однако ожидая и собственную смерть «через какие-нибудь два часа», он полагал, что в таком положении его не должны трогать чужие несчастья. «Если и бесчеловечную подлость сделаю, то теперь могу, потому что через два часа все угаснет». Он затопал и закричал на бедного ребёнка. Девочка в страхе метнулась на другую сторону улицу к показавшемуся там прохожему.

Иллюстрация к рассказу Ф. М. Достоевского «Сон смешного человека»

Смешной человек пришёл к себе, в съёмную комнату, на пятый этаж. Он сел у стола, вынул револьвер – и непременно застрелился бы, но снова вспомнил о девочке и поражался, что всё же сильно жалеет её и стыдится за свой поступок. Эта мысль заставила его задуматься. Размышления отдалили выстрел, а потом он незаметно заснул. Так девочка спасла ему жизнь.

Смешному человеку снилось, что он выстрелил себе в грудь из револьвера. Потом он увидел, как его несут в гробу и зарывают в могилу. Однако и там сознание его не угасало. В страхе и возмущении он воззвал к Богу – и вдруг могила разверзлась, и какое-то тёмное неизвестное существо понесло его высоко в небо.

Они неслись среди звёзд, пока вблизи не показалось светило, похожее на наше Солнце. Рядом находилась планета, почти как Земля. Смешной человек оказался один на поверхности планеты и увидел вокруг прекрасную природу, изумрудное море, роскошные растения. Появились и люди этой счастливой земли, необычайно красивые, по-детски радостные. Лучась добротой, они старались поскорее согнать страдание с лица незнакомца. Смешной человек вдруг понял: тут живут люди не согрешившие, в таком же раю, в каком были Адам и Ева до грехопадения.

Сон смешного человека. Мультфильм по рассказу Ф. М. Достоевского

Эти люди не знали наук и не стремились вдумываться ни во что, а лишь любовно смотрели друг на друга, на природу, на растения, на зверей, которые жили с ними мирно, не нападали на них и любили их, побежденные их же любовью. «Они блуждали по своим прекрасным рощам и лесам, они пели свои прекрасные песни, они питались легкою пищею, плодами своих деревьев, медом лесов своих и молоком их любивших животных». Для пищи и для одежды своей они трудились лишь немного и слегка. У них рождались дети, и была любовь, но без порывов буйного сладострастия. Старики их умирали тихо, как бы засыпая, благословляя прощавшихся с ними потомков, и сами напутствуемые их светлыми улыбками. Они глядели на смешного человека милыми, проникнутыми любовью взглядами, и он чувствовал, как от этого и его сердце становилось столь же невинным и правдивым, как у них.

Но заметив в чужаке нечто незнакомое и странное для себя, они обратили на это внимание. Стараясь сочувственно вникнуть в его душу, они стали невольно перенимать его настроения и страсти – и кончилось тем, что он развратил их всех! Всё начиналось невинно, с шутки, с кокетства, с любовной игры, но атом лжи проник в их сердца и понравился им. Быстро родилось сладострастие, сладострастие породило ревность, ревность – жестокость. Очень скоро брызнула первая кровь. Люди стали разъединяться. Начались укоры, упреки. Они узнали стыд и возвели его в добродетель. Они познали скорбь и полюбили скорбь, они жаждали мучения и говорили, что Истина достигается лишь мучением. Они провозгласили, что страдание есть красота, ибо в страдании лишь мысль. У них явилась наука. «Когда они стали злы, то начали говорить о братстве и гуманности… Когда они стали преступны, то изобрели справедливость и предписали себе целые кодексы, чтоб сохранить ее, а для обеспечения кодексов поставили гильотину». Утратив всякую веру в бывшее счастье, назвав его сказкой, они до того захотели быть невинными и счастливыми вновь, что обоготворили это желание, настроили храмов и стали молиться своей же идее, веруя в то же время в её неосуществимость.

Смешной человек ходил между ними, ломая руки, и плакал над ними. Он в отчаянии обвинял, проклинал и презирал себя. Но они лишь смеялись надо ним и под конец сочли его юродивым. Скорбь стеснила ему сердце. Он думал, что умрёт, но тут… проснулся.

Ф. М. Достоевский. Портрет работы В. Перова, 1872

Он сидел в том же кресле, перед ним лежал тот же револьвер, но он теперь оттолкнул его. Смешной человек поднял руки и заплакал; неизмеримый восторг пронизывал всё его существо. В ту же минуту он решил, что идёт проповедовать истину, ибо видел ее своими глазами, во всей её славе!

И с тех пор он проповедует. С тех пор он любит тех, которые надо ним смеются, больше всех остальных. Потому что он видел истину и теперь не верит, чтобы зло было нормальным состоянием людей. Над верой его смеются. Иногда он сбивается, но живой образ виденного во сне всегда остаётся с ним и всегда его поправляет и направляет. Насмешники считают, что он видел галлюцинацию, однако смешной человек уверен: счастье людей может устроиться в один день, в один час! Главное – надо любить других как себя. Если только все захотят, то сейчас же все устроится.

А ту маленькую девочку он отыскал…

Краткие содержания
Достоевский
Сон смешного человека

Главный герой – молодой человек, который рассказывает о своей жизни. Над ним с самого детства смеялись потому, что считали его странным и не таким, как все.

Через некоторое время смешной юноша отдаляется от мира и людей, и считает все вокруг иллюзией, которая создана для него. Главный герой начинает думать о том, что если перестанет существовать он и его сознание, то и весь окружающий мир исчезнет.

Однажды главный герой встречает девочку, которая хочет попросить его о помощи, но он грубо отталкивает ее от себя. Потом сильно жалеет об этом. Трудное детство ожесточило смешного человека, его душа очерствела.

Постепенно сильный душевный кризис охватывает главного героя, и он решает прервать свою жизнь и застрелиться. Увидев в небе звезду, юноша решает, что это знак к самоубийству. Приготовив револьвер, неожиданно он погружается в сон. Ему снится нереальный мир, похожий на Землю, без зла, ненависти, зависти и насилия. Проснувшись, наш герой понимает, что зло накопилось внутри него. Он не хочет умирать, а решает изменить мир к лучшему, давая людям свое добро и любовь.

В мире существуют вместе добро и зло. Человек сам выбирает, что отдавать людям доброту и любовь или зло и ненависть.

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Достоевский. Все произведения

Бедные люди
Белые ночи
Бесы
Братья Карамазовы
Вечный муж
Двойник
Дядюшкин сон
Ершалаимские главы в романе Мастер и Маргарита
Записки из Мёртвого дома
Записки из подполья
Игрок
Идиот
Крокодил
Кроткая
Легенда о Великом Инквизиторе
Мальчик у Христа на ёлке
Мальчики
Неточка Незванова
Подросток
Преступление и наказание
Село Степанчиково и его обитатели
Скверный анекдот
Сон Раскольникова о лошади
Сон смешного человека
Униженные и оскорблённые
Хозяйка
Эпилог романа Преступление и наказание

Сон смешного человека. Картинка к рассказу

Сейчас читают

Краткое содержание Богданович Душенька

В начале повествования автор высказывает намерение не прославлять подвиги древних воинов, а создает произведение для умиротворения души. Подражая Апулею и Лафонтену, автор воспевает душевную красоту главной героини.

Краткое содержание Драгунский Что любит Мишка

Повествование рассказа В. Ю. Драгунского Что любит Мишка ведется от лица мальчика по имени Дениска. Однажды вместе со своим школьным товарищем Мишкой они забрели в класс, предназначенный для уроков пения. Выбрав место на подоконнике

Краткое содержание Лебедь, Рак и Щука басня Крылова

В этой басне Ивана Андреевича Крылова рассказывается о трех животных – вернее, о птице, рыбе и раке – Лебеди, Раке и Щуке. Однажды эта троица решила помочь тянуть повозку с вещами. Но, из-за того, что Лебедь хотел передвигаться по небу

Краткое содержание Костер Легенда об Уленшпигеле

В произведении «Легенда об Уленшпигеле», созданном бельгийским писателем Шарлем де Костером, рассказывается о жизненном пути Тиля по прозвищу Уленшпигель в страшное время, когда в его родных землях творила суд над всеми людьми инквизиция

Краткое содержание Старая крепость В.П. Беляева

Их село до этого моменты было красивым, уютным и очень домашним местом. До того момента, когда в их село вошла армия Петлюры, которые были против Красной армии. А до этого времени все было хорошо.

Характеристика персонажа

Главная идея

Анализ произведения

Образ Утопии

Роль снов в творчестве писателя

Символы в рассказе

«Сон смешного человека». Самый необычный рассказ Федора Достоевского

«Сон смешного человека» Ф. М. Достоевского чрезвычайно сложное произведение. По сюжету, на далекой планете, куда прибыл «смешной человек», моделируется история жизни на Земле. Как изображает Достоевский идеально счастливое состояние людей? Тут важны два момента:

1) никакого государственного устройства,

2) никакой техники и промышленности.

Рай ассоциируется с жизнью древних греков. Как-то в «Дневнике писателя» Достоевский обмолвился: «Золотой век еще весь впереди… а теперь — промышленность». То есть золотой век и промышленность как бы исключают друг друга.

Но вот вопрос: что означает эта ключевая фраза из рассказа «Я развратил их всех!»? И почему ни одним словом Достоевский не показывает, как именно удалось одному человеку развратить всех? Нет ли здесь некоторого иносказания? На помощь могут прийти высказывания старца Зосимы из шестой книги «Братьев Карамазовых». Зосима говорит, в частности, что каждый человек, помимо своих грехов, виноват и во всех грехах других людей. Не поэтому ли герой рассказа берет на себя вину за все грехи людей? В самом себе он видит то начало, которое губит и других людей, а значит, и все общество. В экспозиции рассказа, герой отталкивает несчастную девочку — этот холодный эгоизм и есть та болезнь, из-за которой болен мир. В себе ее надо найти и себя объявить виноватым за то, что мир еще не рай («Не ищи правду в других, коли ее в тебе нет»). Примерно таким представляется ход мысли Достоевского.

В конце рассказа на одной странице встречаются две взаимоисключающие мысли: «Но как устроить рай — я не знаю». А десятью строками ниже герой твердо уже заявляет, что знает выход из ситуации. И дальше прямо конкретный совет, как устроить: «Главное — люби других».

Так снимает Достоевский одной фразой столь важную для европейской утопии проблему государственного устройства, разделения функций и выдвигает на первое место нравственные ценности. Рассказ Достоевского, при всей своей сложности, вопль из глубины души. Душа эта не может смириться с тем, что люди страдают, что дети страдают, что не видно конца этим страданиям.

«Сон смешного человека» начинается и заканчивается словами героя: «Я знаю истину». В свете сказанного выше можно заключить, что слово «истина» употребляется здесь в значении «правда».

Возможно, вам также будет интересна статья: 451 градус по Фаренгейту описание

Какую же истину не столько даже понял, сколько, увидел, ощутил и пережил герой рассказа? Ту истину, что люди «могут быть прекрасны и счастливы», оставаясь людьми, а не ангелами. Это прописная истина всех утопий, но в рассказе Достоевского она дается совершенно по-новому, как подлинное открытие и прозрение. Напряжение создается тем, что герой увидел и пережил истину не наяву, а только во сне, да и заканчивая свой рассказ, как бы мимоходом бросает фразу: «Я все-таки буду проповедовать».

Это вопиющее противоречие может озадачить читателя и даже поставить в тупик. Давайте сопоставим его с тем местом, где дается главное прозрение «смешного человека»: он не верит, что зло является естественным состоянием человека». Как же примирить эти два места, две цитаты в рассказе? Именно «две цитаты», а не две точки зрения», «две концепции». Двух точек зрения здесь нет. Обратим внимание на глаголы, характеризующие опыт рассказчика в первом и втором случае. Что раю не бывать — это он только «понимает» (область рассудка), а вот что зло не может быть нормальным состоянием людей — это он «увидел» своими глазами, в это он «не может» не верить, словом, это пережито всем его существом, а не только рассудком. И поэтому рассказ заканчивается оптимистическим «И пойду! И пойду!».

Сам Достоевский остался верен обету своего героя и в последний раз выступил с проповедью братства и всеобщей гармонии за несколько месяцев до смерти в своей знаменитой пушкинской речи. Здесь писатель говорит, что назначение России — жить в гармонии.

Достоевский “Сон смешного человека” краткое содержание какое?

Федор Михайлович Достоевский рассказ “Сон смешного человека” краткое содержание

Как передать содержание рассказа кратко?

Как пересказать рассказ своими словами кратко?

Этот рассказ, по моему мнению, Достоевский посвятил вере, доброте и доброму взаимоотношению между людьми.

Сюжет развивается вокруг Смешного человека, который наверно больше сам себя считал смешным, чем окружающие.

В одинокой тоске, этот смешной человек решил себя убить и даже купил себе револьвер. Выйдя на улицу, на свою последнюю прогулку, этого человека схватила за руку маленькая девочка с просьбой помочь умирающей матери, но смешной человек оттолкнул её и придя домой лег спать.

Во сне ему приснилось, что он выстрелил себе в грудь и как неведомые силы отнесли его на неизвестную планету, где люди жили как Раю – радовались и не знали никаких проблем.

Со временем, черные мысли и душа Смешного человека перешла к ним и там в Раю, люди стали злые, завистливые и там даже свершилось убийство.

Проснувшись, Смешной человек понял, что так дальше жить нельзя. Утрата Веры, разъедает умы и счастье становится недосягаемым. Он отбросил револьвер и стал проповедником истины, ведь он видел, как должен жить человек и во что может превратиться эта жизнь, где есть зло и недобрые помыслы.

Он познал цену Истины и стал доносить это до других, а девочку, он сам потом нашел.

Этот рассказ нетипичен для Антона Чехова, в нем мы сталкиваемся с сказочным персонажем – чертом.

Сюжет развивается вокруг сапожника Федора, который перед Рождеством шил для своего заказчика сапоги. Фёдор не доволен своей жизнью, завидовал богатым и мечтал, как он богатый будет надсмехаться над бедными сапожниками.

Федор увидел, что работа закончена и пошел относить заказчику его сапоги. Придя в дом, он стал примерять сапог, наклонился и увидел, что у заказчика на ногах копыта.

Федор понял, что перед жим нечистая сила – Черт Иванович, которому стал льстить, говоря, что хоть он и черт, но намного умней чем студенты.

Чёрту лесть понравилась и он спросил что Федор желает. На просьбу сделаться богатым, черт просит душу.

Федор тут же оказался в богатом доме, где у него много прислуги, черт привел и жену – грудастую барыню. Ночью пошел в храм и выходя из него стал петь песни, на что получил замечание, что барину песни петь не положено.

Пришел черт и стал стребовать душу у Федора, ведь свою часть договора он выполнил. Черт потащил Федора в ад, где слетевшие ото всюду черти кричали – «Дурак, болван, осел».

Все исчезло и Федор открыв глаза видит над собой заказчика, который сам пришел за сапогами и он как раз и кричал «Дурак, болван, осел».

Федор просто напился и уснул и вся встреча с нечистой силой ему приснилась.

Фёдор размышляет, что у бедные и у богатых свои трудности, но всех их ожидает одно – могила и в жизни ничего нет

Сон смешного человека — произведение Достоевского

«Сну смешного человека» принадлежит совершенно особое место в творчестве Достоевского. Об этом произведении немало сказано крупными литературоведами. Произведение истолковано с разных сторон, но при этом в большинстве случаев игнорировалось нечто существенное: «Сон смешного человека» — рассказ фантастический. А ведь за этой жанровой характеристикой стоит немало.

Рассказ был опубликован в апрельской книжке «Дневника писателя» за 1877 год. Его значение во многом определяется темой, неотвязно мучающей писателя на протяжении всего его творческого пути. Мечта о гармоническом будущем человечества, убежденность в том, что эта мечта со временем будет осуществлена, пронизывает все творчество Достоевского, являясь его лейтмотивом. С такой же художественной силой, с какой писатель изображает торжество зла на земле, он говорит и о неизбежности в будущем утверждения правды, справедливости, человечности. Этот итог являет нам эффект контрапунктности всего мышления писателя, устойчивой двойственности всего сущего в его художественном мире.

Своему произведению Достоевский дал подзаголовок — «Фантастический рассказ». Нам это жанровое определение невозможно принять в его буквальном смысле, поскольку собственно фантастическому в рассказе уделено не так много места. Необходимо учитывать, что Достоевский понятие фантастическое, как мы уже видели, распространял не только на литературу, но и на действительность, видя в ней элементы, граничащие с тем, что не укладывается в нормальное человеческое сознание. В.А.Тунимов пишет: «Эта фантастичность во многом того же рода, как и в высоко ценимых Достоевским „Пиковой даме“ Пушкина, „петербургских повестях“ Гоголя, „русских ночах“ Одоевского, произведениях Э.По и Э.Гофмана».

«Сон смешного человека» — это рассказ о человеке, его духовных мытарствах в напряженных поисках истины. А строго фантастический элемент в этом произведении является его сюжетной конструкции.

Кто же он, «смешной человек», от лица которого ведется повествование? Рассказ состоит из пяти небольших глав. Первые две из них — главы экспозиционные. Герой говорит в них о себе как о человеке конченном, душа его настолько опустошена, что ему в жизни «стало все равно», а это значит, что все, что происходит вокруг и в мире ему безразлично.

Герой рассказа — личность сложная. В.А.Тунимов пишет: «Герой Достоевского мене всего безумный утопист, беспомощный мечтатель, все время сбивающийся с дороги. Он — пророк, возвещающий „в чине“ безумца высшую истину миру».

Подобную оценку нельзя принимать в ее исчерпывающем значении. Ведь образ этот дан в сложном, противоречивом развитии и прежде, чем стать «пророком», «смешной человек» претерпел много катастрофически страшного в своей горемычной жизни. Вкусил он в полной мере и яд «подполья», что станет ясно из дальнейшего изложения. И все этот человек с изломанной психикой сумел выбраться из бездны духовного упадка.

Но это дается ему не сразу, а только миновав острый духовный кризис. Оценивая свое крайнее неприглядное нравственное состояние «смешной человек» принимает решение о самоубийстве и подготавливается к нему вполне конкретно. Куплен и заряжен револьвер, определено время рокового выстрела. Но за несколько часов до намеченной расправы над самим собой с ним происходит событие, которое все решительно меняет. «Смешному человеку» поздно вечером, в осенней, дождливой петербургской мгле довелось встретить девочку, требующей неотложной помощи.

Драматической ситуации вполне соответствует пейзаж, вызывающий не только физический, но и душевный озноб. «Это было в мрачный, самый мрачный вечер, какой только может быть. Дождь лил весь день, и это был самый холодный и мрачный дождь, какой-то даже грозный дождь, с явной враждебностью к людям. Небо было ужасно темное, но явно можно было различить разорванные облака, а между ними бездонные черные пятна». В этом пейзаже подчеркивается негатив состояния природы. Этому способствуют повторы /«самый, самый»/ эпитеты, также повторяющиеся: «мрачный, мрачный, грозный, холодный» нагнетание темных красок. Все это придает пейзажу фантастический колорит.

Девочка было вся вымокшая под дождем, она плакала, выкрикивала какие-то слова, все ее поведение выражало крайнюю степень отчаяния. Она бежала за рассказчиком, как видно, находясь в состоянии ужаса, дрожала в ознобе и кричала отчаянно: «Мамочка! Мамочка!» «Смешной человек» старался от нее как-нибудь отделаться: «Я топнул на нее и крикнул. ». Отделался, как от назойливой мухи.

Этому эпизоду и образу девочки в рассказе принадлежит важное место. К тому же, следует добавить: образ страдающей девочки, в иных случаях — ребенка, является в прозе Достоевского «сквозным», тяготеющем к символу. В нем как бы воплощена вся боль человечества, которая страдает от жизненного неустройства, непоправимых бед, несущих страдания и гибель. Образ обиженной девочки мы встретим в романе «Униженные и оскорбленные» /Нелли/, в ужасном сне Свидригайлова, в исповеди Ставрогина. Образы страдающих детей занимают важное место в «Братьях Карамазовых».

Дома, глядя на заряженный пистолет и ожидая назначенного им самим часа рокового выстрела, герой рассказа вдруг стал испытывать угрызения совести от того, что не помог несчастному ребенку. Это состояние родило обжигающую мысль: оказывается, ему не все равно, что он еще не конченый человек. А это значит, ему нельзя отказываться от жизни. «Одним словом, — заключает герой, — эта девочка спасла меня, потому, что я вопросами отдалил выстрел». Утомленный переживаниями «смешной человек» засыпает, сидя за столом, и видит сон, составляющий главное содержание этого произведения.

Следующие три главы посвящены сну, следствиям, вытекающим из увиденного и пережитого. Это был сон о золотом веке, о его смысле и о том, какое влияние он оказал на заблудший ум «смешного человека».

Тема «золотого века» рождена не фантазией Достоевского, она издавна живет в художественном и философском сознании человечества. «Золотой век — это мифологическое представление, существовавшее в античном мире, о счастливом и беззаботном состоянии первобытного человечества».

Отчетливее всего представление о «золотом веке» выражено в «Трудах и днях» Гесиода и в «Метаморфозах» Овидия. Первое поколение людей, по Гесиоду, наслаждалось полным блаженством. Люди жили, как боги, не зная ни забот, ни тревог. Но за золотым веком наступил век серебряный, затем — медный и, наконец, — железный, «испорченный и жестокий, когда ни днем не прекращались труды и печали, ни ночью». Своеобразный вариант золотого века представляет библейский рассказ о жизни первых людей в раю.

Эти представления не умерли с эпохой античности. Тема «золотого века» стимулировала развитие ее в утопиях последующих столетий. Термин «утопия» ввел в научный и литературный обиход Томас Мор. Так он назвал вымышленный остров, на котором было создано идеальное общество. Этот жанр расцветает в эпоху Возрождения /Я.Гус в Чехии, Мюнцер в Германии, Мор в Англии, Кампанелла в Италии/. Вершина развития этого жанра достигнута в XVIII веке. /Сен-Симон, Фурье, Оуэн/.

Художественно реализуя утопическую мечту, Достоевский опирался на богатый опыт мировой литературы, начиная с античной и вплоть до современной как западной, так и отечественной. Ему были известны сочинения Томаса Мора / «Утопия»/, Томаса Кампанеллы /«Город солнца»/, Ф.Бэкона /«Новая Атлантида»/, в которых отражалась вера в торжество разума, утвердившего гармоничные отношения людей. Хорошо знал и ценил Достоевский утопические идеи писателей эпохи Просвещения — Ж.Ж.Руссо, Р.Оуэна, Ш.Фурье, Сен Симона. М.М.Бахтин не исключает влияния на Достоевского произведения Сирано де Бержерака «Другой свет, или государство и империи Луны», а также подчеркивает несомненное влияние на него повести Вольтера «Микромегас», утопических мотивов романа Жорж Санд и фантастического сна в романе Н.Г.Чернышевского «Что делать?». Несомненное влияние на Достоевского оказала и фантастика Эдгара По, которого писатель высоко ценил. В 1861 году им написано и опубликовано предисловие к публикации «Три рассказа Эдгара Поэ», в котором писатель выражает свое искреннее восхищение творческой манерой оригинального художественного слова. Достоевский не называет Э.По /у Достоевского — Поэ/ фантастом, но видит в его творчестве фантастичность особого рода, которая близка ему самому: «Он почти всегда берет саму исключительную действительность, ставит своего героя в самое исключительное внешне или психологическое положение, и с какой силой проницательности, с какой поражающей верностию рассказывает он о состоянии души этого человека!».

«Достоевского покорило профессиональное литературное искусство По /„техника“/, в рассказах которого „сила подробностей“ и „сила воображения“ не просто размывают границу между реальным и фантастическим, но создают живую и впечатляющую иллюзию реальности фантастического».

В художественном творчестве Достоевского тема «золотого века» впервые заявляет о себе в черновиках к «Преступлению и наказанию» и «Идиоту». В романе «Бесы» содержится изложение сна Ставрогина из его исповеди. Известную картину Клод Лоррена, хранящуюся в Дрезденской галерее, Ставрогин назвал «Золотым веком»: «Это — уголок греческого архипелага. земной рай. Тут жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные; рощи наполнялись их веселыми песнями, великий избыток непочатых сил уходил в любовь и простодушную радость. Чудный сон, высокое заблужденье!».

Сходен по содержанию и сон Версилова /роман «Подросток»/. О нем он рассказывает сыну Аркадию. Новых содержательных элементов этот сон не содержит, но примечательно само восприятие того мира гармонии, которое довелось созерцать Версилову во сне: «Ощущение счастья, мне еще неизвестно, прошло сквозь сердце мое, даже до боли; это была всечеловеческая любовь».

Что же видит в своем сне «смешной человек»? Здесь впервые в своем творчестве Достоевский рисует картину гармонического общества с достаточными подробностями. Преобладают в этих описаниях идиллические тона и краски. Они и в изображении природы, и существ этого изумительного мира, их образа жизни, нравов и обычаев.

Природа здесь явно контрастирует с доминирующими петербургскими пейзажами писателя, чаще всего «бедственными» для жителей. А здесь, на этом фантастическом острове — «Ласковое изумрудное море тихо плескало о берега и лобызало их с любовью, явной, видимой, почти сознательной. Высокие, прекрасные деревья стояли во всей роскоши своего цвета, а бесчисленные листочки их приветствовали меня тихим, ласковым своим шумом. Птички стадами перелетали воздухе и, не боясь меня, садились мне на плечи и на руки, и радостно били меня своими милыми, трепетными крылышками».

Но главное, конечно, — люди / автор так и называет / счастливой земли. Они, в изображении автора прекрасны, счастливы и добры. «Дети солнца, дети своего солнца, о, как они были прекрасны!» «Смешной человек» был встречен ими с необыкновенной радостью. Они осыпали пришельца ласками и поцелуями. «Эти люди, радостно смеясь, теснились ко мне и ласкали меня к себе, и всякому из них хотелось успокоить меня».

Каков же образ жизни этих счастливцев, приснившихся герою рассказа? Об этом во «Сне» говорится коротко, но вместе с тем с исчерпывающей полнотой: «Они были резвы и веселы как дети. Они блуждали по своим прекрасным рощам и лесам, они пели свои прекрасные песни, они питались свое. Легкою пищей, плодами своих деревьев, медом лесов своих и молоком их любивших животных. Для пищи и для одежды своей они трудились лишь немного и слегка. У них была любовь и рождались дети, но никогда я не замечал в них порывов того жестокого сладострастия, которое постигает почти всех на нашей земле».

«Смешной человек» останавливается и на характеристике умственного состояния обитателей этого чудесного мира. Оказалось, что они «не имеют науки», «они не стремились к познанию жизни, так как жизнь их была восполнена. но знание их было глубже, чем у нашей науки». Повествователь догадывается, что эти существа, которых он называет людьми, имеют возможность какими-то таинственными путями общаться со всем живым, а главное — с космосом.

Фантастика Достоевского в «Сне» во многом питается христианским библейскими истоками. Люди на этой фантастической земле живут, словно в раю.

Но в «Сне» рисуется и картина разрушения этой созданной воображением писателя гармонии. Виновником катастрофы стал «смешной человек»: «. кончилось тем, что я развратил их всех. Как скверная трихина, как атом чумы, заражающий целые государства, так и я разорил всю эту счастливую, безгрешную до меня землю. Они научились лгать и полюбили ложь. затем быстро родилось сладострастие, сладострастие породило ревность, ревность — жестокость. скоро, очень скоро брызнула первая кровь».

В содержании сна «смешного человека» необходимо отметить два аспекта. Первый — это не только возможность, но и неотвратимость утверждения гармонии в человеческих отношениях. Второй — опасность разрушения этого прекрасного мира тем злым началам, которое не истреблено в душах людей.

Автор показывает, как ощущение трагизма содеянного стало поворотным моментом в мироощущении героя рассказа. Итог пережитого во сне — обретение им истины: «. Я видел истину, я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей». Теперь герой готов проповедовать обретенную истину, служить ей. И первым реальным шагом на этом пути является то, что «ту маленькую девочку» герой рассказа отыскал.

Комментаторы «Сна смешного человека» отмечают: «Современная Достоевскому критика рассказа в сущности не заметила». Исключение6 составил лишь грязный пасквиль рецензента В.Печкина /Н.В.Успенский/, увидевший в авторе больного человека.

В 1929 году в книге М.М.Бахтина «проблемы поэтики Достоевского» содержится исчерпывающий анализ поэтики сюжета и жанровых особенностей этого рассказа. М.М.Бахтин установил, что по своей тематике «Сон смешного человека» — почти полная энциклопедия ведущих тем Достоевского.

Некоторые существенные черты «смешного человека» Бахтин находит в образах князя Мышкина, Раскольникова, Ставрогина и даже Ивана Карамзина. Сходна со «Сном» и центральная тема многих произведений Достоевского — тема перерождения и обновления человеческого характера в ходе мучительных и исцеляющих духовных коллизий.

В 1989 году появляется разбор «Сна смешного человека» в книге Ю.Ф.Карякина «Достоевский и канун XXI века» /глава «О мужестве быть смешным»/. Автор книги ставит это произведение Достоевского на одно из первых мест в его творчестве и подчеркивает его актуальность для современности. «Сон» — именно уже впрямую, — пишет Карякин, — о судьбе, о жизни и смерти всего нашего рода, о последнем и неотложном — о выборе нами этой судьбы«.

Мечта Достоевского о мировой гармонии, воплотившаяся в «снах» персонажей, не могла вполне удовлетворить писателя именно как мечта, то есть, утопия. В последний период своей творческой деятельности он настойчиво ищет земные пути и средства для обоснования «земного рая». Н.Ф.Бельчиков в статье «Золотой век» в представлении Ф.М. Достоевского«, обобщив многочисленные высказывания Достоевского в «Дневнике писателя», приходит к выводу: «Писатель верил в особое предназначение русского народа в осуществление „золотого века“ на земле».

В знаменитой речи о Пушкине, произнесенной 8 июня 1880 года в Москве, Достоевский вернулся к своим излюбленным мыслям о мировой гармонии, но уже не в порядке утопических грез и «снов», но и как вполне реальная, хотя невероятно трудная, фантастически трудная и длительная человеческая практика.

Речь Достоевского — не только о Пушкине, о его «всемирной отзывчивости», но и о России, о русском человеке. «. Назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. » Его назначение, пусть в далеком будущем — «изречь окончательное слово великой общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!».

Слово «фантазия», «фантастическое» особенно часто повторяются автором в этой речи, но не как нечто нереальное, а, напротив, вполне реальное, хотя и трудно достижимое.

Речь Достоевского о Пушкине вызвала мощный общественный резонанс. Наряду с восторженными откликами имелись и резкие критические. Касались они преимущественно философских и социальных вопросов, содержащихся в речи писателя. Самым заметным явлением явилась статья религиозного мыслителя, писателя и критика К.Н.Леонтьева «О всемирной любви», опубликованная в книге «Наши новые христиане Ф.М.Достоевский и граф Лев Толстой» /М., 1882 г/. Высоко ценя творческий талант Достоевского, Леонтьев критически оценил его идею о мировой гармонии в развитии человеческого общества. Леонтьев признал греховной саму веру Достоевского в возможность достижения на земле «мировой гармонии». По учению церкви, полагал автор статьи, подлинное блаженство для людей возможно лишь в потустороннем мире, на небе, но не на земле. «Христианство не верит, — пишет Леонтьев, — ни в лучшую автономическую мораль лица; ни в разум собирательного человечества, долженствующий рано или поздно создать рай на земле. Терпите! Всем — лучше никогда не будет. Одним будет лучше, другим станет хуже. Такое состояние, такие колебания горести и боли — вот единственная возможная на земле гармония».

В оценке пушкинской речи К.Леонтьев усмотрел опасную близость к социалистическим учениям и был прав в том отношении, что Достоевский действительно одобрял гуманные принципы социалистов-утопистов. Но никакой опасности эти утопии человечеству не несли, а содержали лишь идеи о лучшем устройстве жизни не для кучки избранных, а для всех.

Творчество Достоевского, как и его мировоззрение в целом носили противоречивый характер, в чем-то писатель и заблуждался, но все, в конечном свете, пришли к единодушному мнению о Ф.М. Достоевском, как о гениальном художнике слова, чьим творениям не суждено, ни состариться, ни умереть.

Журнальный мир

Рассказ Ф.М. Достоевского «Сон смешного человека»: философия смыслов

Рассказ Ф.М. Достоевского «Сон смешного человека»:

«Сон смешного человека» появился в «Дневнике писателя» и имел подзаголовок «Фантастический рассказ», что говорит об утопическом содержании произведения. Оно написано в очень сжатой и лаконичной форме, но проблемы, которые раскрываются в нем, неисчерпаемы. В своем рассказе Ф.М. Достоевский размышляет как об одиночестве отдельного человека, так и об одиночестве и равнодушии всего человечества. Главный посыл заключается в том, что общество больно и излечить его уже никто и ничто не в состоянии.

В центральной фигуре «смешного человека» просматривается амбивалентный образ смешного и вместе с тем мудрого юродивого. Но при этом поражает полнота самосознания героя. «…Если был человек на земле, больше всех знавший про то, что я смешон, то это был сам я». Он один знает Истину, но никто ему не верит, и поэтому он смешной: «Я смешной человек. Они меня называют теперь сумасшедшим. Это было бы повышение в чине, если б я все еще не оставался для них таким же смешным, как и прежде. Но теперь уж я не сержусь, теперь они все мне милы, и даже когда они смеются надо мной — и тогда чем-то даже особенно милы. Я бы сам смеялся с ними, — не то что над собой, а их любя, если б мне не было так грустно, на них глядя. Грустно потому, что они не знают истины, а я знаю истину. Ох, как тяжело одному знать истину! Но они этого не поймут. Нет, не поймут» [1, с. 14].

Равнодушие главного героя и его пренебрежительное отношение к жизни зародились в один момент, когда он вдруг осознал, что «всем все равно». Главный герой рассказа находится на пороге того нигилистического восприятия жизни, когда вопросов относительно бытия настолько много, что ни наука, ни религия, ни общество не могут дать прямого ответа на них. Генезис нигилизма тесно соприкасается с пафосом науки. Человек воспринимается исключительно как часть природы. Если истина сведена к математической формуле, последняя истина мира — движение материальных частиц, а правда о человеке раскрывается на анатомическом столе, то зачем нужны эпифеномены, придуманные, навязанные человечеству — такие как добро, зло, совесть, преступление? Границы нравственности, морального долга начинают размываться. Наука силится дать ответ на любой вопрос, но очевидно, что этого недостаточно. Всё в мире материальном становится относительным: вера, добро, зло, религия. Наука не способна постичь всех глубин человеческой жизни.

Герой рассказа, казалось бы, дошел до крайней степени безразличия, отверг все, приобрел револьвер, но ощутил внезапную жалость к плачущей девочке, бегущей навстречу ему. Тем не менее он подчиняется воле рассудка, который твердит, что никакой жалости он не может испытывать, ведь скоро он умрет и все исчезнет. «Можно сказать даже так, что мир теперь как бы для меня одного и сделан: застрелюсь я, и мира не будет, по крайней мере для меня. Не говоря уже о том, что, может быть, и действительно ни для кого ничего не будет после меня, и весь мир, только лишь угаснет мое сознание, угаснет тотчас как призрак, как принадлежность лишь одного моего сознания, и упразднится, ибо, может быть, весь этот мир и все эти люди — я-то сам один и есть» [1, с. 19].

Примечателен тот факт, что при описании внутреннего состояния героя, который находится в реальности, природа предстает перед ним во всей своей мерзости, окружающее пространство, события, люди — словом, все происходящее говорит о том, что обстановка оказывает давление на героя. Он приходит к выводу, что вся наша вселенная существует, пока мы существуем, то есть стоит ему умереть — и вся она уничтожится. Здесь Ф.М. Достоевский поднимает очень интересный философский вопрос. А что, если мир, в котором мы живем, — плод нашего воображения? Уверены ли мы, что предметы, исчезающие из поля нашего зрения, не исчезают совсем? [2] Это бедная и маленькая комната с чердачным окном, где герой сидит при свете свечи в старом покойном кресле. За перегородкой слышен шум — отставной капитан и его компания пьют водку и играют в штосс. Прошлой ночью у них была драка, но пожаловаться никто не смеет, потому что даже хозяйка боится капитана. В другой комнате живет маленькая худая женщина с тремя детьми, которые всегда болеют.

Далее — центральная тема кризисного сна; воскресение человека через познание Истины. Во сне развивается утопическая тема земного рая, пережитого героем. Причем этот рай находится на той самой звезде, которую видел герой в момент принятия решения о самоубийстве. Этот рай — точная копия нашей планеты, но имеющий существенное отличие. Люди, которых он видит на этой планете, абсолютно счастливы и живут в полной гармонии с миром и друг с другом. Когда смешной человек появляется на этой планете, происходит ужасное событие: в определенный момент в души людей закрадывается грех. Сначала они научились лгать, затем убивать, клеветать, ревновать и т.д.: «Они научились лгать и полюбили ложь и познали красоту лжи … Затем быстро родилось сладострастие, сладострастие породило ревность, ревность — жестокость… скоро брызнула первая кровь: они удивились и ужаснулись, и стали расходиться, разъединяться. Явились союзы, но уже друг против друга. Начались укоры, упреки. Они узнали стыд, и стыд возвели в добродетель. Родилось понятие о чести, и в каждом союзе поднялось свое знамя … Они познали скорбь и полюбили скорбь, они жаждали мучения и говорили, что Истина достигается лишь мучением … Целые войны поднялись из-за этой идеи … Но чувство самосохранения стало быстро ослабевать, явились гордецы и сладострастники, которые прямо потребовали всего иль ничего. Для приобретения всего прибегалось к злодейству, а если оно не удавалось — к самоубийству. Явились религии с культом небытия и саморазрушения ради вечного успокоения в ничтожестве. Наконец, эти люди устали в бессмысленном труде, и на их лицах появилось страдание, и эти люди провозгласили, что страдание есть красота, ибо в страдании лишь мысль» [1, с. 23].

После пробуждения герой восклицает, что он познал Истину! Истина, в понимании героя, есть знание о совершенстве мира, о том, что могло бы быть, если бы человек не встал на путь греха. Но здесь есть некая двойственность: с одной стороны, ничего нового не открывается человечеству. «Возлюби ближнего своего как самого себя» — мы слышали это сотни раз, но герой говорит об открытии, о прозрении… Да, слышали, но не осознавали, не придавали значения, относились как к непостижимому идеалу, утопии.

В рассказе есть еще один момент, на котором стоит подробно остановиться. Главный герой обвиняет в растлении людей этой чудесной планеты самого себя. «Я простирал к ним руки, в отчаянии обвиняя, проклиная и презирая себя. Я говорил им, что все это сделал я, я один, что это я им принес разврат, заразу и ложь! Я умолял их, чтоб они распяли меня на кресте…» [1, с. 24]. Неужели герой желает быть новым Христом? Но Христос был распят за грехи человечества, которые взял на себя, однако Он не был их причиной! Что же получается: герой рассказа, являющийся грешным человеком, пришедший в их мир из-под земли, из могилы, ставший источником греха, желает быть распятым подобно Христу? Но согласно Библии источником греха является не кто иной, как сатана. То есть получается, что во сне движущей силой образа героя является именно он. Данная гипотеза подтверждается и тем, что герой кончает жизнь самоубийством.

Он поражен еще одним грехом — гордыней. И, даже будучи в могиле, заявляет: «…Знай, что никогда и никакому мучению, какое бы ни постигло меня, не сравниться с тем презрением, которое я буду молча ощущать, хотя бы в продолжение миллионов лет мученичества. » [1, с. 15] После чего темное существо и переносит героя на ту чудесную планету. И вот он, получивший инициацию сатанинской гордыни, развращает человечество, а потом умоляет распять его на кресте, чтобы искупить грехи. Но искупить грехи человечества способно абсолютно невинное существо, а перед нами одержимый гордыней самоубийца.

Финал рассказа остается открытым : герой просыпается и решает проповедовать Истину. Через всё произведение красной нитью проходит мысль о необходимости твердой веры человека в Бога. А если нет Бога, то на его место претендует сам человек, что ведет к полнейшему разрушению. Таким образом, главная мысль рассказа заключается в том, что человечество, отрицающее Бога, стоит на пути саморазрушения.

Библиографический список:

1. Достоевский Ф.М. Рассказы. — М.: Современник, 1983.

Сон смешного человека – Достоевский Федор Михайлович

Сон смешного человека – Достоевский Федор Михайлович краткое содержание

Сон смешного человека читать онлайн бесплатно

СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА

Я смешной человек. Они меня называют теперь сумасшедшим. Это было бы повышение в чине, если б я все еще не оставался для них таким же смешным, как и прежде. Но теперь уж я не сержусь, теперь они все мне милы, и даже когда они смеются надо мной — и тогда чем-то даже особенно милы. Я бы сам смеялся с ними, — не то что над собой, а их любя, если б мне не было так грустно, на них глядя. Грустно потому, что они не знают истины, а я знаю истину. Ох как тяжело одному знать истину! Но они этого не поймут. Нет, не поймут.

А прежде я тосковал очень оттого, что казался смешным. Не казался, а был. Я всегда был смешон, и знаю это, может быть, с самого моего рождения. Может быть, я уже семи лет знал, что я смешон. Потом я учился в школе, потом в университете и что же — чем больше я учился, тем больше я научался тому, что я смешон. Так что для меня вся моя университетская наука как бы для того только и существовала под конец, чтобы доказывать и объяснять мне, по мере того как я в нее углублялся, что я смешон. Подобно как в науке, шло и в жизни. С каждым годом нарастало и укреплялось во мне то же самое сознание о моем смешном виде во всех отношениях. Надо мной смеялись все и всегда. Но не знали они никто и не догадывались о том, что если был человек на земле, больше всех знавший про то, что я смешон, так это был сам я, и вот это-то было для меня всего обиднее, что они этого не знают, но тут я сам был виноват: я всегда был так горд, что ни за что и никогда не хотел никому в этом признаться. Гордость эта росла во мне с годами, и если б случилось так, что я хоть перед кем бы то ни было позволил бы себе признаться, что я смешной, то, мне кажется, я тут же, в тот же вечер, раздробил бы себе голову из револьвера. О, как я страдал в моем отрочестве о том, что я не выдержу и вдруг как-нибудь признаюсь сам товарищам. Но с тех пор как я стал молодым человеком, я хоть и узнавал с каждым годом все больше и больше о моем ужасном качестве, но почему-то стал немного спокойнее. Именно почему-то, потому что я и до сих пор не могу определить почему. Может быть, потому что в душе моей нарастала страшная тоска по одному обстоятельству, которое было уже бесконечно выше всего меня: именно — это было постигшее меня одно убеждение в том, что на свете везде все равно. Я очень давно предчувствовал это, но полное убеждение явилось в последний год как-то вдруг. Я вдруг почувствовал, что мне все равно было бы, существовал ли бы мир или если б нигде ничего не было. Я стал слышать и чувствовать всем существом моим, что ничего при мне не было. Сначала мне все казалось, что зато было многое прежде, но потом я догадался, что и прежде ничего тоже не было, а только почему-то казалось. Мало-помалу я убедился, что и никогда ничего не будет. Тогда я вдруг перестал сердиться на людей и почти стал не примечать их. Право, это обнаруживалось даже в самых мелких пустяках: я, например, случалось, иду по улице и натыкаюсь на людей. И не то чтоб от задумчивости: об чем мне было думать, я совсем перестал тогда думать: мне было все равно. И добро бы я разрешил вопросы; о, ни одного не разрешил, а сколько их было? Но мне стало все равно, и вопросы все удалились.

И вот, после того уж, я узнал истину. Истину я узнал в прошлом ноябре, и именно третьего ноября, и с того времени я каждое мгновение мое помню. Это было в мрачный, самый мрачный вечер, какой только может быть. Я возвращался тогда в одиннадцатом часу вечера домой, и именно, помню, я подумал, что уж не может быть более мрачного времени. Даже в физическом отношении. Дождь лил весь день, и это был самый холодный и мрачный дождь, какой-то даже грозный дождь, я это помню, с явной враждебностью к людям, а тут вдруг, в одиннадцатом часу, перестал, и началась страшная сырость, сырее и холоднее, чем когда дождь шел, и ото всего шел какой-то пар, от каждого камня на улице и из каждого переулка, если заглянуть в него в самую глубь, подальше, с улицы. Мне вдруг представилось, что если б потух везде газ, то стало бы отраднее, а с газом грустнее сердцу, потому что он все это освещает. Я в этот день почти не обедал и с раннего вечера просидел у одного инженера, а у него сидели еще двое приятелей. Я все молчал и, кажется, им надоел. Они говорили об чем-то вызывающем и вдруг даже разгорячились. Но им было все равно, я это видел, и они горячились только так. Я им вдруг и высказал это: «Господа, ведь вам, говорю, все равно». Они не обиделись, а все надо мной засмеялись. Это оттого, что я сказал без всякого упрека, и просто потому, что мне было все равно. Они и увидели, что мне все равно, и им стало весело.

Когда я на улице подумал про газ, то взглянул на небо. Небо было ужасно темное, но явно можно было различить разорванные облака, а между ними бездонные черные пятна. Вдруг я заметил в одном из этих пятен звездочку и стал пристально глядеть на нее. Это потому, что эта звездочка дала мне мысль: я положил в эту ночь убить себя. У меня это было твердо положено еще два месяца назад, и как я ни беден, а купил прекрасный револьвер и в тот же день зарядил его. Но прошло уже два месяца, а он все лежал в ящике; но мне было до того все равно, что захотелось наконец улучить минуту, когда будет не так все равно, для чего так — не знаю. И, таким образом, в эти два месяца я каждую ночь, возвращаясь домой, думал, что застрелюсь. Я все ждал минуты. И вот теперь эта звездочка дала мне мысль, и я положил, что это будет непременно уже в эту ночь. А почему звездочка дала мысль — не знаю.

И вот, когда я смотрел на небо, меня вдруг схватила за локоть эта девочка. Улица уже была пуста, и никого почти не было. Вдали спал на дрожках извозчик. Девочка была лет восьми, в платочке и в одном платьишке, вся мокрая, но я запомнил особенно ее мокрые разорванные башмаки и теперь помню. Они мне особенно мелькнули в глаза. Она вдруг стала дергать меня за локоть и звать. Она не плакала, но как-то отрывисто выкрикивала какие-то слова, которые не могла хорошо выговорить, потому что вся дрожала мелкой дрожью в ознобе. Она была отчего-то в ужасе и кричала отчаянно: «Мамочка! Мамочка!» Я обернул было к ней лицо, но не сказал ни слова и продолжал идти, но она бежала и дергала меня, и в голосе ее прозвучал тот звук, который у очень испуганных детей означает отчаяние. Я знаю этот звук. Хоть она и не договаривала слова, но я понял, что ее мать где-то помирает, или что-то там с ними случилось, и она выбежала позвать кого-то, найти что-то, чтоб помочь маме. Но я не пошел за ней, и, напротив, у меня явилась вдруг мысль прогнать ее. Я сначала ей сказал, чтоб она отыскала городового. Но она вдруг сложила ручки и, всхлипывая, задыхаясь, все бежала сбоку и не покидала меня. Вот тогда-то я топнул на нее и крикнул. Она прокричала лишь: «Барин, барин. » — но вдруг бросила меня и стремглав перебежала улицу: там показался тоже какой-то прохожий, и она, видно, бросилась от меня к нему.

Я поднялся в мой пятый этаж. Я живу от хозяев, и у нас номера. Комната у меня бедная и маленькая, а окно чердачное, полукруглое. У меня клеенчатый диван, стол, на котором книги, два стула и покойное кресло, старое-престарое, но зато вольтеровское. Я сел, зажег свечку и стал думать. Рядом, в другой комнате, за перегородкой, продолжался содом. Он шел у них еще с третьего дня. Там жил отставной капитан, а у него были гости — человек шесть стрюцких, пили водку и играли в штос старыми картами. В прошлую ночь была драка, и я знаю, что двое из них долго таскали друг друга за волосы. Хозяйка хотела жаловаться, но она боится капитана ужасно. Прочих жильцов у нас в номерах всего одна маленькая ростом и худенькая дама, из полковых, приезжая, с тремя маленькими и заболевшими уже у нас в номерах детьми. И она и дети боятся капитана до обмороку и всю ночь трясутся и крестятся, а с самым маленьким ребенком был от страху какой-то припадок. Этот капитан, я наверно знаю, останавливает иной раз прохожих на Невском и просит на бедность. На службу его не принимают, но, странное дело (я ведь к тому и рассказываю это), капитан во весь месяц, с тех пор как живет у нас, не возбудил во мне никакой досады. От знакомства я, конечно, уклонился с самого начала, да ему и самому скучно со мной стало с первого же разу, но сколько бы они ни кричали за своей перегородкой и сколько бы их там ни было, — мне всегда все равно. Я сижу всю ночь и, право, их не слышу, — до того о них забываю. Я ведь каждую ночь не сплю до самого рассвета и вот уже этак год. Я просиживаю всю ночь у стола в креслах и ничего не делаю. Книги читаю я только днем. Сижу и даже не думаю, а так, какие-то мысли бродят, а я их пускаю на волю. Свечка сгорает в ночь вся. Я сел у стола тихо, вынул револьвер и положил перед собою. Когда я его положил, то, помню, спросил себя: «Так ли?», и совершенно утвердительно ответил себе: «Так». То есть застрелюсь. Я знал, что уж в эту ночь застрелюсь наверно, но сколько еще просижу до тех пор за столом, — этого не знал. И уж конечно бы застрелился, если б не та девочка.

Источник

Онлайн чтение книги Сон смешного человека
Федор Достоевский. СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА. Фантастический рассказ

Я сказал, что заснул незаметно и даже как бы продолжая рассуждать о тех же материях. Вдруг приснилось мне, что я беру револьвер и, сидя, наставляю его прямо в сердце — в сердце, а не в голову; я же положил прежде непременно застрелиться в голову и именно в правый висок. Наставив в грудь, я подождал секунду или две, и свечка моя, стол и стена передо мною вдруг задвигались и заколыхались. Я поскорее выстрелил.

Во сне вы падаете иногда с высоты, или режут вас, или бьют, но вы никогда не чувствуете боли, кроме разве если сами как-нибудь действительно ушибетесь в кровати, тут вы почувствуете боль и всегда почти от боли проснетесь. Так и во сне моем: боли я не почувствовал, но мне представилось, что с выстрелом моим все во мне сотряслось и все вдруг потухло, и стало кругом меня ужасно черно. Я как будто ослеп и онемел, и вот я лежу на чем-то твердом, протянутый, навзничь, ничего не вижу и не могу сделать ни малейшего движения. Кругом ходят и кричат, басит капитан, визжит хозяйка, — и вдруг опять перерыв, и вот уже меня несут в закрытом гробе. И я чувствую, как колыхается гроб, и рассуждаю об этом, и вдруг меня в первый раз поражает идея, что ведь я умер, совсем умер, знаю это и не сомневаюсь, не вижу и не движусь, а между тем чувствую и рассуждаю. Но я скоро мирюсь с этим и, по обыкновению, как во сне, принимаю действительность без спору.

И вот меня зарывают в землю. Все уходят, я один, совершенно один. Я не движусь. Всегда, когда я прежде наяву представлял себе, как меня похоронят в могиле, то собственно с могилой соединял лишь одно ощущение сырости и холода. Так и теперь я почувствовал, что мне очень холодно, особенно концам пальцев на ногах, но больше ничего не почувствовал.

Я лежал и, странно, — ничего не ждал, без спору принимая, что мертвому ждать нечего. Но было сыро. Не знаю, сколько прошло времени, — час или несколько дней, или много дней. Но вот вдруг на левый закрытый глаз мой упала просочившаяся через крышу гроба капля воды, за ней через минуту другая, затем через минуту третья, и так далее, и так далее, все через минуту. Глубокое негодование загорелось вдруг в сердце моем, и вдруг я почувствовал в нем физическую боль: «Это рана моя, — подумал я, — это выстрел, там пуля…» А капля все капала, каждую минуту и прямо на закрытый мой глаз. И я вдруг воззвал, не голосом, ибо был недвижим, но всем существом моим к властителю всего того, что совершалось со мною:

— Кто бы ты ни был, но если ты есть и если существует что-нибудь разумнее того, что теперь совершается, то дозволь ему быть и здесь. Если же ты мстишь мне за неразумное самоубийство мое — безобразием и нелепостью дальнейшего бытия, то знай, что никогда и никакому мучению, какое бы ни постигло меня, не сравниться с тем презрением, которое я буду молча ощущать, хотя бы в продолжение миллионов лет мученичества.

Я воззвал и смолк. Целую почти минуту продолжалось глубокое молчание, и даже еще одна капля упала, но я знал, я беспредельно и нерушимо знал и верил, что непременно сейчас все изменится. И вот вдруг разверзлась могила моя. То есть я не знаю, была ли она раскрыта и раскопана, но я был взят каким-то темным и неизвестным мне существом, и мы очутились в пространстве. Я вдруг прозрел: была глубокая ночь, и никогда, никогда еще не было такой темноты! Мы неслись в пространстве уже далеко от земли. Я не спрашивал того, который нес меня, ни о чем, я ждал и был горд. Я уверял себя, что не боюсь, и замирал от восхищения при мысли, что не боюсь. Я не помню, сколько времени мы неслись, и не могу представить: совершалось все так, как всегда во сне, когда перескакиваешь через пространство и время и через законы бытия и рассудка и останавливаешься лишь на точках, о которых грезит сердце. Я помню, что вдруг увидал в темноте одну звездочку. «Это Сириус?» — спросил я, вдруг не удержавшись, ибо я не хотел ни о чем спрашивать. — «Нет, это та самая звезда, которую ты видел между облаками, возвращаясь домой», — отвечало мне существо, уносившее меня. Я знал, что оно имело как бы лик человеческий. Странное дело, я не любил это существо, даже чувствовал глубокое отвращение. Я ждал совершенного небытия и с тем выстрелил себе в сердце. И вот я в руках существа, конечно, не человеческого, но которое есть, существует: «А, стало быть, есть и за гробом жизнь!» — подумал я с странным легкомыслием сна, но сущность сердца моего оставалась со мною во всей глубине: «И если надо быть снова, — подумал я, — и жить опять по чьей-то неустранимой воле, то не хочу, чтоб меня победили и унизили!» — «Ты знаешь, что я боюсь тебя, и за то презираешь меня», — сказал я вдруг моему спутнику, не удержавшись от унизительного вопроса, в котором заключалось признание, и ощутив, как укол булавки, в сердце моем унижение мое. Он не ответил на вопрос мой, но я вдруг почувствовал, что меня, не презирают, и надо мной не смеются, и даже не сожалеют меня, и что путь наш имеет цель, неизвестную и таинственную и касающуюся одного меня. Страх нарастал в моем сердце. Что-то немо, но с мучением сообщалось мне от моего молчащего спутника и как бы проницало меня. Мы неслись в темных и неведомых пространствах. Я давно уже перестал видеть знакомые глазу созвездия. Я знал, что есть такие звезды в небесных пространствах, от которых лучи доходят на землю лишь в тысячи и миллионы лет. Может быть, мы уже пролетали эти пространства. Я ждал чего-то в страшной, измучившей мое сердце тоске. И вдруг какое-то знакомое и в высшей степени зовущее чувство сотрясло меня: я увидел вдруг наше солнце! Я знал, что это не могло быть наше солнце, породившее нашу землю, и что мы от нашего солнца на бесконечном расстоянии, но я узнал почему-то, всем существом моим, что это совершенно такое же солнце, как и наше, повторение его и двойник его. Сладкое, зовущее чувство зазвучало восторгом в душе моей: родная сила света, того же, который родил меня, отозвалась в моем сердце и воскресила его, и я ощутил жизнь, прежнюю жизнь, в первый раз после моей могилы.

— Но если это — солнце, если это совершенно такое же солнце, как наше, — вскричал я, — то где же земля? — и мой спутник указал мне на звездочку, сверкавшую в темноте изумрудным блеском. Мы неслись прямо к ней.

— И неужели возможны такие повторения во вселенной, неужели таков природный закон. И если это там земля, то неужели она такая же земля, как и наша… совершенно такая же, несчастная, бедная, но дорогая и вечно любимая и такую же мучительную любовь рождающая к себе в самых неблагодарных даже детях своих, как и наша. — вскрикивал я, сотрясаясь от неудержимой, восторженной любви к той родной прежней земле, которую я покинул. Образ бедной девочки, которую я обидел, промелькнул передо мною.

— Увидишь все, — ответил мой спутник, и какая-то печаль послышалась в его слове.

Но мы быстро приближались к планете. Она росла в глазах моих, я уже различал океан, очертания Европы, и вдруг странное чувство какой-то великой, святой ревности возгорелось в сердце моем: «Как может быть подобное повторение и для чего? Я люблю, я могу любить лишь ту землю, которую я оставил, на которой остались брызги крови моей, когда я, неблагодарный, выстрелом в сердце мое погасил мою жизнь. Но никогда, никогда не переставал я любить ту землю, и даже в ту ночь, расставаясь с ней, я, может быть, любил ее мучительнее, чем когда-либо. Есть ли мучение на этой новой земле? На нашей земле мы истинно можем любить лишь с мучением и только через мучение! Мы иначе не умеем любить и не знаем иной любви. Я хочу мучения, чтоб любить. Я хочу, я жажду в сию минуту целовать, обливаясь слезами, лишь одну ту землю, которую я оставил, и не хочу, не принимаю жизни ни на какой иной. »

Но спутник мой уже оставил меня. Я вдруг, совсем как бы для меня незаметно, стал на этой другой земле в ярком свете солнечного, прелестного как рай дня. Я стоял, кажется, на одном из тех островов, которые составляют на нашей земле Греческий архипелаг, или где-нибудь на прибрежье материка, прилегающего к этому архипелагу. О, все было точно так же, как у нас, но, казалось, всюду сияло каким-то праздником и великим, святым и достигнутым наконец торжеством. Ласковое изумрудное море тихо плескало о берега и лобызало их с любовью, явной, видимой, почти сознательной. Высокие, прекрасные деревья стояли во всей роскоши своего цвета, а бесчисленные листочки их, я убежден в том, приветствовали меня тихим, ласковым своим шумом и как бы выговаривали какие-то слова любви. Мурава горела яркими ароматными цветами. Птички стадами перелетали в воздухе и, не боясь меня, садились мне на плечи и на руки и радостно били меня своими милыми, трепетными крылышками. И наконец, я увидел и узнал людей счастливой земли этой. Они пришли ко мне сами, они окружили меня, целовали меня. Дети солнца, дети своего солнца, — о, как они были прекрасны! Никогда я не видывал на нашей земле такой красоты в человеке. Разве лишь в детях наших, в самые первые годы их возраста, можно бы было найти отдаленный, хотя и слабый отблеск красоты этой. Глаза этих счастливых людей сверкали ясным блеском. Лица их сияли разумом и каким-то восполнившимся уже до спокойствия сознанием, но лица эти были веселы; в словах и голосах этих людей звучала детская радость. О, я тотчас же, при первом взгляде на их лица, понял все, все! Это была земля, не оскверненная грехопадением, на ней жили люди не согрешившие, жили в таком же раю, в каком жили, по преданиям всего человечества, и наши согрешившие прародители, с тою только разницею, что вся земля здесь была повсюду одним и тем же раем. Эти люди, радостно смеясь, теснились ко мне и ласкали меня; они увели меня к себе, и всякому из них хотелось успокоить меня. О, они не расспрашивали меня ни о чем, но как бы все уже знали, так мне казалось, и им хотелось согнать поскорее страдание с лица моего.

Видите ли что, опять-таки: ну, пусть это был только сон! Но ощущение любви этих невинных и прекрасных людей осталось во мне навеки, и я чувствую, что их любовь изливается на меня и теперь оттуда. Я видел их сам, их: познал и убедился, я любил их, я страдал за них потом. О, я тотчас же понял, даже тогда, что во многом не пойму их вовсе; мне, как современному русскому прогрессисту и гнусному петербуржцу, казалось неразрешимым то, например, что они, зная столь много, не имеют нашей науки. Но я скоро понял, что знание их восполнялось и питалось иными проникновениями, чем у нас на земле, и что стремления их были тоже совсем иные. Они не желали ничего и были спокойны, они не стремились к познанию жизни так, как мы стремимся сознать ее, потому что жизнь их была восполнена. Но знание их было глубже и высшее, чем у нашей науки; ибо наука наша ищет объяснить, что такое жизнь, сама стремится сознать ее, чтоб научить других жить; они же и без науки знали, как им жить, и это я понял, но я не мог понять их знания. Они указывали мне на деревья свои, и я не мог понять той степени любви, с которою они смотрели на них: точно они говорили с себе подобными существами. И знаете, может быть, я не ошибусь, если скажу, что они говорили с ними! Да, они нашли их язык, и убежден, что те понимали их. Так смотрели они и на всю природу — на животных, которые жили с ними мирно, не нападали на них и любили их, побежденные их же любовью. Они указывали мне на звезды и говорили о них со мною о чем-то, чего я не мог понять, но я убежден, что они как бы чем-то соприкасались с небесными звездами, не мыслию только, а каким-то живым путем. О, эти люди и не добивались, чтоб я понимал их, они любили меня и без того, но зато я знал, что и они никогда не поймут меня, а потому почти и не говорил им о нашей земле. Я лишь целовал при них ту землю, на которой они жили, и без слов обожал их самих, и они видели это и давали себя обожать, но стыдясь, что я их обожаю, потому что много любили сами. Они не страдали за меня, когда я, в слезах, порою целовал их ноги, радостно зная в сердце своем, какою силой любви они мне ответят. Порою я спрашивал себя в удивлении: как могли они, все время, не оскорбить такого как я и ни разу не возбудить в таком как я чувство ревности и зависти? Много раз я спрашивал себя, как мог я, хвастун и лжец, не говорить им о моих познаниях, о которых, конечно, они не имели понятия, не желать удивить их ими, или хотя бы только из любви к ним? Они были резвы и веселы как дети. Они блуждали по своим прекрасным рощам и лесам, они пели свои прекрасные песни, они питались легкою пищею, плодами своих деревьев, медом лесов своих и молоком их любивших животных. Для пищи и для одежды своей они трудились лишь немного и слегка. У них была любовь и рождались дети, но никогда я не замечал в них порывов того жестокого сладострастия, которое постигает почти всех на нашей земле, всех и всякого, и служит единственным источником почти всех грехов нашего человечества. Они радовались являвшимся у них детям как новым участникам в их блаженстве. Между ними не было ссор и не было ревности, и они не понимали даже, что это значит. Их дети были детьми всех, потому что все составляли одну семью. У них почти совсем не было болезней, хоть и была смерть; но старики их умирали тихо, как бы засыпая, окруженные прощавшимися с ними людьми, благословляя их, улыбаясь им и сами напутствуемые их светлыми улыбками. Скорби, слез при этом я не видал, а была лишь умножившаяся как бы до восторга любовь, но до восторга спокойного, восполнившегося, созерцательного. Подумать можно было, что они соприкасались еще с умершими своими даже и после их смерти и что земное единение между ними не прерывалось смертию. Они почти не понимали меня, когда я спрашивал их про вечную жизнь, но, видимо, были в ней до того убеждены безотчетно, что это не составляло для них вопроса. У них не было храмов, но у них было какое-то насущное, живое и беспрерывное единение с Целым вселенной; у них не было веры, зато было твердое знание, что когда восполнится их земная радость до пределов природы земной, тогда наступит для них, и для живущих и для умерших, еще большее расширение соприкосновения с Целым вселенной. Они ждали этого мгновения с радостию, но не торопясь, не страдая по нем, а как бы уже имея его в предчувствиях сердца своего, о которых они сообщали друг другу. По вечерам, отходя ко сну, они любили составлять согласные и стройные хоры. В этих песнях они передавали все ощущения, которые доставил им отходящий день, славили его и прощались с ним. Они славили природу, землю, море, леса. Они любили слагать песни друг о друге и хвалили друг друга как дети, это были самые простые песни, но они выливались из сердца и проницали сердца. Да и не в песнях одних, а, казалось, и всю жизнь свою они проводили лишь в том, что любовались друг другом. Это была какая-то влюбленность друг в друга, всецелая, всеобщая. Иных же их песен, торжественных и восторженных, я почти не понимал вовсе. Понимая слова, я никогда не мог проникнуть во все их значение. Оно оставалось как бы недоступно моему уму, зато сердце мое как бы проникалось им безотчетно и все более и более. Я часто говорил им, что я все это давно уже прежде предчувствовал, что вся эта радость и слава сказывалась мне еще на нашей земле зовущею тоскою, доходившею подчас до нестерпимой скорби; что я предчувствовал всех их и славу их в снах моего сердца и в мечтах ума моего, что я часто не мог смотреть, на земле нашей, на заходящее солнце без слез… Что в ненависти моей к людям нашей земли заключалась всегда тоска: зачем я не могу ненавидеть их, не любя их, зачем не могу не прощать их, а в любви моей к ним тоска: зачем не могу любить их, не ненавидя их? Они слушали меня, и я видел, что они не могли представить себе то, что я говорю, но я не жалел, что им говорил о том: я знал, что они понимают всю силу тоски моей о тех, кого я покинул. Да, когда они глядели на меня своим милым проникнутым любовью взглядом, когда, я чувствовал, что при них и мое сердце становилось столь же невинным и правдивым, как и их сердца, то и я не жалел, что не понимаю их. От ощущения полноты жизни мне захватывало дух, и я молча молился на них.

О, все теперь смеются мне в глаза и уверяют меня, что и во сне нельзя видеть такие подробности, какие я передаю теперь, что во сне моем я видел или прочувствовал лишь одно ощущение, порожденное моим же сердцем в бреду, а подробности уже сам сочинил проснувшись. И когда я открыл им, что, может быть, в самом деле так было, — боже, какой смех они подняли мне в глаза и какое я им доставил веселье! О да, конечно, я был побежден лишь одним ощущением того сна, и оно только одно уцелело в до крови раненном сердце моем: но зато действительные образы и формы сна моего, то есть те, которые я в самом деле видел в самый час моего сновидения, были восполнены до такой гармонии, были до того обаятельны и прекрасны, и до того были истинны, что, проснувшись, я, конечно, не в силах был воплотить их в слабые слова наши, так что они должны были как бы стушеваться в уме моем, а стало быть, и действительно, может быть, — я сам, бессознательно, принужден был сочинить потом подробности и, уж конечно, исказив их, особенно при таком страстном желании моем поскорее и хоть сколько-нибудь их передать. Но зато как же мне не верить, что все это было? Было, может быть, в тысячу раз лучше, светлее и радостнее, чем я рассказываю? Пусть это сон, но все это не могло не быть. Знаете ли, я скажу вам секрет: все это, быть может, было вовсе не сон. Ибо тут случилось нечто такое, нечто до такого ужаса истинное, что это не могло бы пригрезиться во сне. Пусть сон мой породило сердце мое, но разве одно сердце мое в силах было породить ту ужасную правду, которая потом случилась со мной? Как бы мог я ее один выдумать или пригрезить сердцем? Неужели же мелкое сердце мое и капризный, ничтожный ум мой могли возвыситься до такого откровения правды! О, судите сами: я до сих пор скрывал, но теперь доскажу и эту правду. Дело в том, что я… развратил их всех!

Было уже утро, то есть еще не рассвело, но было около шестого часу. Я очнулся в тех же креслах, свечка моя догорела вся, у капитана спали, и кругом была редкая в нашей квартире тишина. Первым делом я вскочил в чрезвычайном удивлении; никогда со мной не случалось ничего подобного, даже до пустяков и мелочей: никогда еще не засыпал я, например, так в моих креслах. Тут вдруг, пока я стоял и приходил в себя, — вдруг мелькнул передо мной мой револьвер, готовый, заряженный, — но я в один миг оттолкнул его от себя! О, теперь жизни и жизни! Я поднял руки и воззвал к вечной истине; не воззвал, а заплакал; восторг, неизмеримый восторг поднимал все существо мое. Да, жизнь, и — проповедь! О проповеди я порешил в ту же минуту и, уж конечно, на всю жизнь! Я иду проповедовать, я хочу проповедовать, — что? Истину, ибо я видел ее, видел своими глазами, видел всю ее славу!

И вот с тех пор я и проповедую! Кроме того — люблю всех, которые надо мной смеются, больше всех остальных. Почему это так — не знаю и не могу объяснить, но пусть так и будет. Они говорят, что я уж и теперь сбиваюсь, то есть коль уж и теперь сбился так, что ж дальше-то будет? Правда истинная: я сбиваюсь, и, может быть, дальше пойдет еще хуже. И, уж конечно, собьюсь несколько раз, пока отыщу, как проповедовать, то есть какими словами и какими делами, потому что это очень трудно исполнить. Я ведь и теперь все это как день вижу, но послушайте: кто же не сбивается! А между тем ведь все идут к одному и тому же, по крайней мере все стремятся к одному и тому же, от мудреца до последнего разбойника, только разными дорогами. Старая это истина, но вот что тут новое: я и сбиться-то очень не могу. Потому что я видел истину, я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей. А ведь они все только над этой верой-то моей и смеются. Но как мне не веровать: я видел истину, — не то что изобрел умом, а видел, видел, и живой образ ее наполнил душу мою навеки. Я видел ее в такой восполненной целости, что не могу поверить, чтоб ее не могло быть у людей. Итак, как же я собьюсь? Уклонюсь, конечно, даже несколько раз, и буду говорить даже, может быть, чужими словами, но ненадолго: живой образ того, что я видел, будет всегда со мной и всегда меня поправит и направит. О, я бодр, я свеж, я иду, иду, и хотя бы на тысячу лет. Знаете, я хотел даже скрыть вначале, что я развратил их всех, но это была ошибка, — вот уже первая ошибка! Но истина шепнула мне, что я лгу, и охранила меня и направила. Но как устроить рай — я не знаю, потому что не умею передать словами. После сна моего потерял слова. По крайней мере, все главные слова, самые нужные. Но пусть: я пойду и все буду говорить, неустанно, потому что я все-таки видел воочию, хотя и не умею пересказать, что я видел. Но вот этого насмешники и не понимают: «Сон, дескать, видел, бред, галлюцинацию». Эх! Неужто это премудро? А они так гордятся! Сон? что такое сон? А наша-то жизнь не сон? Больше скажу: пусть, пусть это никогда не сбудется и не бывать раю (ведь уже это-то я понимаю!), — ну, а я все-таки буду проповедовать. А между тем так это просто: в один бы день, в один бы час — все бы сразу устроилось! Главное — люби других как себя, вот что главное, и это все, больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь как устроиться. А между тем ведь это только — старая истина, которую биллион раз повторяли и читали, да ведь не ужилась же! «Сознание жизни выше жизни, знание законов счастья — выше счастья» — вот с чем бороться надо! И буду. Если только все захотят, то сейчас все устроится.

А ту маленькую девочку я отыскал… И пойду! И пойду!

Источник

“Сон смешного человека” Федора Достоевского: краткое содержание

Характеристика персонажа

Главная идея

Анализ произведения

Образ Утопии

Символы в рассказе

Сон смешного человека достоевский краткое содержание

Достоевский. Все произведения

Сон смешного человека. Картинка к рассказу

Сейчас читают

Характеристика персонажа

Главная идея

Анализ произведения

Образ Утопии

Символы в рассказе

«Сон смешного человека». Самый необычный рассказ Федора Достоевского

Достоевский “Сон смешного человека” краткое содержание какое?

Сон смешного человека — произведение Достоевского

Журнальный мир

Рассказ Ф.М. Достоевского «Сон смешного человека»: философия смыслов

Сон смешного человека – Достоевский Федор Михайлович

Сон смешного человека – Достоевский Федор Михайлович краткое содержание

Сон смешного человека читать онлайн бесплатно

Онлайн чтение книги Сон смешного человека Федор Достоевский. СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА. Фантастический рассказ

Онлайн чтение книги Сон смешного человека
Федор Достоевский. СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА. Фантастический рассказ