За окном смеркалось. Снежное небо, подсвеченное деликатным бульварным светом, сквозь незанавешенные окна вваливалось своей жемчужной пронзительной серостью в полутёмную аудиторию. Свет никто не зажигал, похоже, все наслаждались этой предновогодней феерией с парящими снежинками.
– Как же Москве идёт зима!… Ну что, давайте начинать? – Аллочка задумчиво улыбнулась, бросила на нос очки и, нагнувшись над своим еженедельником, пробежалась по списку фамилий. – Вижу, что все есть. Нет только… та-а-ак, вот, да – нет Лозинской. Как всегда. Вы передайте ей, что будет отчисление. Литературный институт непросто закончить даже тем, кто исправно ходит.
– Она знает, – буркнул Марков, двинув стулом.
– Ну и хорошо. Всё, начинаем.
Аллочка скинула очки с носа, и они, нежно щёлкнув дужками, упали на блокнот. Она порывисто встала и, обойдя стол, села на его край перед студентами.
– Сегодня будет немного странная тема. Сначала обсудим, а потом уже начнём писать. Хорошо?
– Ага…
– Тема «последний русский». Всё, что угодно, пожалуйста! Даже публицистика разрешается, всякая синтетика, небрежность… Сегодня меня интересует образ. Один-единственный. Раскрыть не сможете, но приоткрыть надо. Подумайте.
– Упс! – Сумароков хихикнул, – а почему не «последний еврей»?
– Потому что я так сказала, Пётр. Сложные ассоциации. Давайте, Вы первый.
– Блин. Так. Гардемарины. Поцелуй. Этот, как его… Боярский! Ну, хватит ржать, мешаете! У меня поток ассоциаций! – Сумароков обернулся на смеющихся девчонок.
– Сложные ассоциации, Петя! Что это из Вас полезло?
– Алла Леонидовна, а можно я?
– О! Класс! Рада! Давайте, Вика. Пётр сегодня не в струе.
Вика молчала на всех творческих семинарах по прозе, отписываясь многосложными конструкциями с унылыми виньетками тонкого, почти отсутствующего смысла. «Тяжело и грустно» – так рецензировала уже много раз её тексты Аллочка, а Вика жалостно бубнила о поэзии, на которую её не приняли. Она всё глубже и глубже задвигалась в тень на семинарах, одиноко и глубоко страдала, и один раз даже некрасиво разрыдалась, клянясь, что либо переведётся, либо вообще уйдёт.
– Наконец-то пробрало! – Аллочка развернулась всем корпусом к Вике, которая, засунув нос в огромный шарф, нервно моргнула.
– Это будет неореализм, Алла Леонидовна. Я пока просто накидаю. Основную линию.
– Лепите! Смелей!
– Ну вот. Короче. Его звали Федя. Он жил в Париже. На модной улице, вдали от цветных кварталов и дешёвых супермаркетов. Забросила судьба и амбиции. До этого недолго завоёвывал Москву. Родился в Вологде. Он классно стриг. Правда, классно…
Началось всё со школы. То, сё, друг попросил машинкой пройтись, стрижку подровнять сзади. Он прошёлся, и по косой рубанул ещё чёлку ножницами. Друг преобразился, похвалился пацанам, мол, дружбан, бесплатно, модно стрижёт. Федя вдруг заинтересовался, загрузился ютьюбом, ночами учиться стал. Бабушку подстриг. Потом отца. Друга отца. Соседку. Соседа с первого этажа. А потом уже на молодёжь перешёл. Стриг легко, быстро. На десятый раз понял, что имеет своё мнение, и стал пристальнее вглядываться в лицо клиента. Фигуру. Стиль. Характер. То-сё. За два месяца приобрёл в городе славу клёвого стилиста-самоучки. А через три месяца сдал худо-бедно ЕГЭ и опрометью рванул в Москву, в колледж парикмахерских искусств. Учился и параллельно работал, оплачивая комнатёнку на Варшавке.
Открыл инстаграм. Завлёк нескольких рэперов для отзывов и рекламы. Накрутил подписчиков. Снял студию параллельно с учёбой, работой в сети парикмахерских и походами по мастер-классам. Потом протиснулся-протолкался — чудом попал на съёмку актрисы из какого-то сериала, заядлой инстаграмщицы. Она под фотографией внесла его хэштегом и отметила сердечком. Так он за год влез в обойму модных стилистов, которые, путаясь в зонтиках, проводах и осветительных приборах, табуном носились с одного лофта на другой за инста- и кино-героями в нелёгком забеге под названием фото-сессия…
– Стоп! Вика! Это всё ты будешь писать. Сейчас пока нужен просто эскиз. Небрежный, но смысловой. У тебя есть в голове законченная канва повествования? Или это просто предисловие без развития сюжета?
– Поняла. Не пойдёт. Замолчала. – Вика повыше, до глаз натянула шарф, и по-коровьи уставилась на Аллочку.
– Держите удар, Виктория! И теперь уже кратенько. – Алла включила свет и подошла к ней.
Добрые и безвольные глаза Вики начали наполняться слезами. Алла неожиданно перешла на «ты».
– Ты – молодец, говоришь, как пишешь. Летим в Париж за твоим цирюльником. Дальше! В чём соль?
– Соль в том, что он стал модным парикмахером в вип-клубе для русских. В Париже. Сидя на горе бабла.
– Ага… – Аллочка в упор смотрела на Вику невидящим взглядом. – И-и-и?!… – наконец протянула она, и как дирижёр подняла руку для финального вступления партии гобоя.
– Он – последний русский. Это у меня родилась такая сложная ассоциация. Французский особо не учил, так как со своим вологодским оканьем, нерасторопной основательностью, непринуждённой провинциальной открытостью, необыкновенной вологодской самобытностью и абсолютной, сумасшедшей креативностью-независимостью, как настоящий Левша, был востребован, как последний истинный русский, – куда-то напряжённо вглядываясь, мимо Аллы и сквозь стены аудитории, отбарабанила Вика.
Сумароков хмыкнул. Повисла тишина. За окном порхал снежок, мягко укладываясь горочкой на откос и раму окна.
– Умница! – Аллочка похлопала по руке Вику и пошла к своему столу.
– А чё?! История. Там драматургию бы ещё! – Сумароков заинтересованно посмотрел на Вику.
– Так. Ладно. Вика. Один уточняющий вопрос. Неореализм – это куча мала терминов, течений, направлений и прочей ерунды. Вы, как студенты литинститута, должны всё это знать. Давайте так. Неореалисты разрушали, чтобы создавать. Или просто на разрухе создавали, как итальянские неореалисты после войны. Это один из ключевых и элементарных признаков. Допустим, – я сейчас обращаюсь ко всем, – допустим, мы взрываем мозг читателю. Образуется воронка. Что мы должны создать на месте этой воронки?
– Ну да. Заключительной фразой будет, что он ввёл новую моду на последних русских, став первым. Это, конечно, не взрыв мозга…, но это чёрная воронка гибельной необратимости, у которой, между тем, на дне – светлое будущее…, – Вика, неожиданно прочувствовав и высоко оценив пророческий смысл своего рассказа, с вызовом посмотрела на Аллочку.
– Не взрыв. Но и не постмодерн, слава Богу!… Класс! – Алла удовлетворённо кивнула.
– Апокалиптичненько… Но согласен! Сейчас таких русских попрёт – мама, не горюй! Мы, между прочим, уже очухались после всего этого дерьмища (сорри!). Это им только так кажется, в их негритянском Париже, что нас – качественных русских – не осталось в цивилизованном мире. А между тем мы все не на ракетах, а на русской провинции стоим! Весь мир! – откашлявшись, раздражённо засипел Марков. – И вообще, Алла Леонидовна, а в каком ключе вы сами мыслите? Что вы подразумеваете под этим словосочетанием?
– Не, Ром. Это я вас должна спросить. Я тут ни при чём. А вы подключайтесь. Писать-то всем придётся.
– Ну, я напишу, что последний русский будет последним человеком вообще.
– А, ты хочешь сказать, что русские – это последние, кто вымрут? Живучие самые? Есть, например, нация поживучее, – вкрадчиво, улыбаясь всеми зубами, заметил Гоша Соломонин.
– Началось! – закатила глаза Вера, сидящая рядом с Гошей.
– Да я говорю, Гош. Просто говорю, а не хочу сказать, – не поворачивая головы, невозмутимо проговорил Рома.
– Блин, почему: где русские – там сразу евреи?! Надоело уже! – Вера отвернулась к окну, всем своим видом показывая, что ей неинтересно всё происходящее.
– Может, вообще запретим слово «русские»?! – восторженно заржал Гоша.
– А может, евреев запретим?! – по-прежнему не оглядываясь, боднув подбородком воздух, огрызнулся Марков, стукнув каблуком мартинсов по ножке стула. – Алла Леонидовна, почему такая провокативная тема?!
– Жизненная тема, Ромыч. Где русские, там и евреи. У каждого русского должен быть свой любимый еврей. Ещё Розанов сказал, – меланхолично потягиваясь, встрял Водер.
– Вот блин! – Вера, шаркнув, развернулась боком, нервно положила ногу на ногу, и достала вейп, словно прямо в аудитории намеревалась закурить, – а я наполовину бурятка, но я почему-то о бурятах молчу!…
– А ты не молчи! Встряхнём за шкирку великорусский шовинизм! – простонал Гоша Соломонин, продолжая захлёбываться в смехе.
– В принципе, как говорил небезызвестный всем, здесь присутствующим, Освальд Шпенглер… – вкусно чмокнув губами и слегка закатив глаза, начал Водер.
– Ну, началось! – прохрипел сидящий рядом с Верой Гоша. – Водер! Ты давай, это, ещё Хантингтона сюда притащи, и этого, как его, Тойнби…
– Почему же так издевательски? Тойнби, между прочим, очень правильно понимал Россию и её потенциал.
– «Понимал потенциал»… – снова закатила глаза Вера
– Вера, а ты читала «Византизм и славянство»? – каким-то уже нервно-дребезжащим голосом спросил Водер.
– Это Тойнби?
– Нет. Константин Николаевич Леонтьев. Ты прочти, Вера.
– Да ладно вам выпендриваться. Все всё читали, не о том же речь! Мы ж не на философском! – примирительно заметил Вольдемар, дососавший кофе из бумажного стакана, и решивший, наконец, высказаться. – Чё вы все зациклились? Фантастов нет, что ли, среди нас? Или фэнтезистов? Ромка, ты ж силён в этом! Бытописателей, сатириков, на худой конец, нет, что ли?! Вообще, последний русский – это, возможно, последний в очереди. Или последний в списке. Или опоздавший. Это анекдот. Зарисовка быта 80-х. Это образ далёкой галактики. Это про роботов. Это… море тем и персонажей. Но, в конце концов, если всех так тянет на патриотику, то это сказка о трёх братьях. Старший – Восток, средний – Запад, младший – Россия, дурак, последний, а всех перехитрил. Ну, квасцом таким попахивает, но что же делать, коли так и есть, и коли вы хотите про геополитику?! Больной, блин, вопрос! – Вольдемар деланно развёл руками в сторону преподавательницы.
– Вот я, кстати, тоже так думаю. Вовик!…В том же направлении, по крайней мере, – Петя Сумароков горячо потряс над партой сомкнутыми руками в виде рукопожатия.
– Ребят, кстати, а вы что так на слово «русский» реагируете?! Вы, вообще-то, в России живёте! – расширив глаза и прижав ручки к груди, шёпотом-криком пролепетала Сашенька, самая нежная и поэтичная натура на потоке.
– Нет, мы на слово «последний» реагируем, Шура! Успокойся! – издевательским тоном парировал Рома Марков.
– Можно я выскажусь?… – Сашенька порывисто встала, – Я согласна с Викой. Миром начинают править по-хорошему и по-настоящему особенные люди. Настоящие. Самобытные. Свободные, умеющие уходить в отрыв, умеющие создавать мир с нуля. Как боги. Единственные, чудом выжившие ангелы великих империй прошлого своей страны. Вичка права! – последние и первые! Это русские, ясно вам? Последние русские. Я это напишу, например, – Сашенька также порывисто села и нагнулась над планшетом, последние слова говоря экрану.
– Ишь ты, «ангелы империй»! Проханов прям какой-то! – присвистнул Водер.
– Всё! Стоп! Сидите, пишите. Умоляю – сложные ассоциации. Образ один. Систему не выстраивайте, нет времени. Дискуссию завершаем. И, кстати, кто не в струе, не в духе и не в ладах с темой – вспоминаем и записываем диалоги семинара, спасаемся стенограммой. Наталия, просыпайся, тебя касается…, – Алла Леонидовна руками изобразила крест как рефери: «Брейк!», и отошла к окну.
В снежных штрихах московского зимнего вечера, черпая снег ногами, неспешно шли люди. Сосредоточенные и уставшие. На голове Герцена лежала огромная шапка снега. Деревья, провода, ограда, особняки напротив в туманном янтарном мареве фонарей и метели стояли такие белоснежные, прекрасные, тихие, уютные… В потемневшем стекле, наслаиваясь на пушкинский ампир Тверского бульвара, отражались студенты, пишущие о последнем русском.
«Как там она сказала: «…чёрная воронка гибельной необратимости, а на дне её светлое будущее…»? Ох, Господи!… «Ангелы»!» – горько усмехнулась Аллочка, слегка покачав головой. – Но про «последние и первые» хорошо! Невероятный оборот, не ожидала. Не хотят верить в конец, русские… Устала как-то… Хорошо, что скоро Новый год. Господи, как хорошо!..»
Русский язык
03.09.2021
Комментариев нет
Эпитет – поэтический прием, дающий слову определение или выражение, наподобие олицетворению. Используется в художественных текстах, иногда в поэтических и лирических произведениях.
Целью эпитета будет подчеркивание чего-то особенного, его особая выразительность, на что хочет обратить внимание автор.
Применение подобного художественного приема позволяет автору придать тонкости, глубины и выразительности тексту. С помощью эпитета обозначается творческий замысел автора (см. метонимия).
Простые и слитные эпитеты
- простые — присутствует одно прилагательное, эпитет к слову, например: шелковые кудри, глубокие глаза;
- слитные — у них два и более корня, воспринимаются как одно целое, например: чудно смешанный шум.
Существует такое понятие, как эпитет авторства, встречается реже остальных. Придает предложению уникальный смысл и дополнительную экспрессивность. Когда перед вами подобные тексты, начинаешь понимать, насколько сложное и широкое мировоззрение у писателя.
Наличие эпитетов в изложении дает ощущение особой смысловой глубины, которая наполнена иронией, горечью, сарказмом и недоумением.
Часто подобными приемами пользуются авторы при написании поэзии, пресс-релизов, эссе. Но в прозаическом творении можно также встретить подобные эффекты.
Виды эпитетов
В русском языке эпитет разделяют на три вида:
Общеязыковой
Норма литературных фраз. К слову “тишина” существует около 210 эпитетов: глухая, волнующая, гробовая, чуткая.
Общеязыковые эпитеты бывают:
- компаративными. Их применяют, чтобы сравнить и уподобить один объект к другому (собачий лай, медвежий взгляд, кошачье мурлыканье);
- антропоморфическими. В основе лежит перенос человеческих свойств и признаков предметов на явление природы, например: нежный ветерок, улыбчивое солнце, унылая берёзка;
- усилительно-тавтологическими. Повторяют и усиливают признаки объекта: мягкая вата, беззвучно в тишине, серьезная опасность.
Примеры эпитетов: жизнь пустынная, сладко писать, нежный голос, сладкий ветерок, гробовая тишина.
Народно-поэтический
Такие эпитеты появились благодаря устному народному творчеству. В основном, сохранен фольклорный колорит. В отличие от других они ограничены в сочетаемости: синяя река, оранжевое солнце, коричневый медведь.
Примеры: ясный месяц, чистое поле, живая вода, терем расписной, добрый молодец, жили-были, шел-шел.
Индивидуально-авторский
Редко встречающаяся смысловая ассоциация. В основном они не воспроизводятся, но обладают окказиональным характером, почти как архаизмы.
Примеры: шоколадное настроение, ромашковый смех, каменный гром, тучка золотая, утес великан, в пустыне чахлой.
Подобные сочетания не вписываются в рамки общелитературных норм, но создается эффект одушевления, усиливается выразительность.
Постоянный
Когда приемы употреблены в устойчивых фразах, например: тридевятое царство, добрый молодец. При написании художественной литературы авторы пользуются:
- оценочными эпитетами (невыносимая жара, утраченные чувства);
- описательными (уставшее сердце);
- эмоциональными (унылая осень, грустная пора).
Благодаря эпитетам художественная фраза становится выразительнее.
Как найти эпитеты в тексте?
Попробуем разобраться, что такое эпитеты в русском языке и как их распознать в письменном изложении? Они размещены сразу после определяемого слова.
Чтобы добиться глубины в рассказе и усилить конкретику звучания, авторы располагают эпитеты в вертикальном положении, то есть отрывают друг от друга. Известные русские поэты, при написании стихотворений, размещали их в конце строки. При чтении таких творений читатель ощущал таинственность.
Чтобы идентифицировать их в художественном произведении нужно помнить, что они выступают разной частью речи. Их используют в качестве прилагательного: золотой смех бубенчиков, загадочные звуки скрипки.
Также можно встретить в виде наречия, например: горячо молился. Нередко имеют вид существительного (вечер непослушания); числительного (третьи руки).
Для лаконичности высказывания можно использовать в качестве причастий и отглагольных прилагательных (что если я, задумчивый, ты можешь ли вернуться?), деепричастий.
Эпитеты в литературе
Что такое эпитет в литературе? Важный элемент, без которого невозможно обойтись при написании художественных работ. Чтобы написать увлекательный рассказ, который будет привлекать читателя, важно прибегать к таким приемам. Когда их в тексте много, это тоже плохо.
Когда определенный образ, предмет или явление описаны эпитетами, они станут выразительнее, хотя можно использовать неологизмы.
У них есть и другие цели, а именно:
- подчеркнуть характерный признак или свойство объекта, который описан в изложении, например: голубое небо, дикое животное;
- пояснить и уточнить признак, который поможет отличить тот или иной предмет, например: листья лиловые, багряные, золотые;
- использоваться, как основа для создания чего-то комического, например. Авторы сочетают контрастные по значению слова: светлая брюнетка, яркая ночь;
- разрешить писателю выражать свое мнение к описываемому явлению;
- помочь воодушевить предмет, например: грохочет первый звон весенний, грохочет в небе темно-синем;
- создать атмосферу и вызвать нужные эмоции, например: чужой и одинокий ко всему;
- сформировать у читателей свое мнение к происходящему, например: малый ученый, но педант;
Часто используют эпитеты в стихотворениях, повестях, романах и рассказах. Они делают их живыми и увлекательными. Вызывают у читателей свои эмоции к тому, что происходит.
Можно с уверенностью утверждать, что без эпитетов литература полноценно не существовала бы.
Примеры эпитетов в литературе:
- Мармеладное настроение — А. П. Чехов.
- Вольное море — А. С. Пушкин.
- Скучный брег — А. С. Пушкин.
- Неприязненной стихии — А. П. Чехов
- Задумчивый и нежный мой край — С. А. Есенин.
- Равнодушно-желтым огнем — А. А. Ахматова.
- В глуши задремавшего бора — Н. М. Рубцов.
Эпитеты в метафоре
Кроме форм эпитетов, их разделяют по признакам:
- метафорические. В основе эпитета лежит такой художественный прием, как метафора, например: легкий зимний рисунок, осеннее золото, бесплодные березы;
- метонимические. Их цель — создать метонимическую суть предмету, например: березовый, веселый язык, ее горячая, царапающая тишина.
Если использовать такие приемы в своем рассказе, то читатель сможет сильнее и ярче воспринимать описанные предметы и явления. В быту, искусстве и художественной литературе эпитетам отдана важная роль.
Они способны не только придать речи выразительности и сделать ее понятной, но придать информативности. Каждая форма выступает дополнением, за текстовой информацией и эмоциями.
Эпитеты – традиция русского языка и культура нашего народа. Яркие примеры художественного приема встречаются в фольклоре и в литературе прошлых веков.
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
Интересное: 
кто хочет в группу единомышленников присоединяйтесь к нам
Присоединиться
Фото: https://bessmertnybarak.ru/
Символические смыслы слова «ракита» в поэзии Н.А. Клюева
Ракиты рыдают о рае,
Где вечен листвы изумруд.
Поэты значительно обогащают образные и духовные смыслы слов русского языка в своих произведениях. Особенно это относится к традиционному словарю устойчивых поэтических символов, которые талантливые поэты виртуозно используют для выражения самых различных тем, чувств, мыслей. Так, слово ракита в поэзии Николая Клюева удивительным образом наполняется целой гаммой символических смыслов в лирических сюжетах его стихотворений и поэм.
Исследователей творчества Н.А. Клюева удивляет органическое родство его поэтики народно-поэтическому искусству. Сам поэт постоянно подчеркивал кровную связь своей поэзии с устным народным творчеством [5, с. 30, 53 — 62, 117, 154-155]. Фольклорные основы творчества Н.А. Клюева исследовали многие филологи [1; 2; 10; 11; 12; 19]. В меньшей мере описаны лингвистические аспекты фольклоризмов в его поэтическом языке [16;17; 20; 21].
Лексика растительного мира является наиболее употребительной по сравнению с другими тематическими группами слов в поэзии Н.А. Клюева. По нашим данным, слова этой группы встречаются около трех тысяч раз. По частоте употребления их незначительно превышает только лексика животного мира [14, с. 247-248]. Данный факт объясняется тем, что многие названия растений у Клюева сохраняют символические функции, характерные для фольклора.
Слова ракита (39 употреблений), ракитовый (3 употребления) относятся к наиболее частотным в поэзии Н.А. Клюева [14]. Известно, что «семантика образа дерева предельно амбивалентна» [6, с 86; см. также: 8]. Смысловая неоднозначность образа ракиты характерна и для поэтики Н.А. Клюева, впитавшей в себя древние культурные традиции употребления этого слова у славян. Русское слово ракита восходит к праславянскому *orkyta, образованному от индоевропейской основы (< индоевроп. arku – ‘изогнутое’) [18, с. 173-174]. Оно обозначает разновидность ивы, вербы. У каждого из этих слов есть свои символические функции, хотя в фольклорных текстах нередко они взаимозаменяют друг друга, что наблюдается и в поэтических произведениях Н.А. Клюева.
Рассмотрим основные символические смыслы фольклорных образов ракита и ракитовый куст в текстах поэта.
Символ Родины и Святой Руси
Как символ России слово ракита встречается у Клюева в весенних и летних пейзажах родных просторов:
…………….Стожарней
Играют зори меж ракит,
И вихорь скулы не трудит,
Ласкаясь росней и купавней.
О, жизнь! О, легкие земли,
Свежительнее океана!..
Как в фольклорных текстах верба [15, с. 83], ракита в поэзии Клюева ассоциативно связана с зорькой, небом, солнцем, рекой:
Зорька в пестрядь и лыко
Рядит сучья ракит,
Кузовок с земляникой –
Солнце метит в зенит.
Или еще подобный пример:
Растрепало солнце волосы –
Без кудрей, мол, я пригоже,
На продрогший луч и полосы
Стелет блесткие рогожи.
То обшарит куст ракитовый,
То распляшется над речкой!…
Этот словесный ряд сохраняется даже в развернутой метафоре в поэме «Песнь о великой матери», когда красоте белой ракиты поэт уподобляет гармоническую архитектуру строящегося храма:
С товарищи мастер Аким Зяблецов
Учились у кедров порядку венцов,
А рубке у капли, что камень долбит,
Узорности ж крылец у белых ракит –
Когда над рекою плывет синева,
И вербы плетут из нее кружева,
Кувшинами крылец стволы их глядят,
И легкою кровлей кокошников скат.
Как мы уже отмечали ранее, слова ракита, ива и верба в народных песнях могут взаимозаменять друг друга. В связи с этим, интересно отметить, что у этой метафоры Клюева есть параллель в русском фольклоре: «В севернорусских свадебных песнях «золотая верба» напрямую соотносится с Божьим храмом:
«На горе высокой …
Выросла верба золотая …
Посередке золотой вербы
Списана Спаса Пречистая
Божья Матерь Богородица» [ 15, с. 83].
Словосочетание белая ракита в поэзии Клюева стало символом Святой Руси, поэтому в поэме «Деревня», где описывается кощунственное разорение новой властью святых мест (упоминается Саров, мощи Никиты Новгородского), Клюев опять обращается к этому светлому образу:
Отчего же на белой раките
Не поют щеглы по утрам?
Мы тонули в крови до пуза,
В огонь бросали детей, –
Отчего же небесный кузов
На лучи и зори скупей?
В поэме «Песнь о великой матери» ракита символизирует бедственное положение Родины после революции 1917 года:
Двенадцать лет, как пропасть, гулко страшных.
О горе, горе! – воет пес,
О горе! – квохчет серый дрозд.
Беда беда! – отель мычит.
Бедою тянет от ракит.
Ср.: у А. Тарковского Россия в беде также ассоциируется с ракитой:
Мы шли босые, злые,
И, как под снег ракита,
Ложилась мать Россия
Под конские копыта.
Особо следует отметить употребление лексемы ракита в составе лексических рядов контрастных слов, выражающих оппозицию свое – чужое пространство:
Улыбнутся вигваму чумы,
Тамаринду – семья ракит,
Журавлями русские думы
Взбороздят Таити зенит.
Этот же прием используется в стихотворении «Клеветникам искусства». Противопоставляя свое вечное высокое искусство поэта сиюминутной значимости псевдопоэзии некоторых его современников, Клюев создает оксюморонный образ:
Я содрогаюсь вас, убогие вороны,
Что серы вы, в стихе не лирохвосты,
Бумажные размножили погосты
И вывели ежей, улиток, саранчу!..
3а будни львом на вас рычу
И за мои нежданные седины
Отмщаю тягой лебединой! –
Все на восток, в шафран и медь,
В кораллы розы нумидийской,
Чтоб под ракитою российской
Коринфской арфой отзвенеть.
И, наконец, ракита у Клюева в поэме «Песнь о великой матери» символизирует дух русского народа, его потаенные глубины:
Так я лишь в сорок страдных лет
Даю за родину ответ,
Что распознал ее ракиты.
Поэт познал дух своего народа и через его устное творчество, поэтому в конце поэмы Клюев пишет:
…………………………….Народ,
Пречистый воск потайных сот,
Ковер, сказаньями расшитый,
Где вьюги, сирины, ракиты.
Символ смерти и одинокой могилы
В народных песнях под ракитой хоронят убитого героя, постоянным спутником одинокой могилы является ворон. Данный фольклорный архетип встречается и у А.С. Пушкина в стихотворении «Ворон к ворону летит», которое перекликается с шотландской балладой, записанной Вальтером Скоттом, но имеет все атрибуты, характерные для русского фольклора [9], в их состав входит и ракита: В чистом поле под ракитой / Богатырь лежит убитый. Авторы учебника «Русский фольклор» Т.В. Зуева и Б.П. Кирдан приводят различные варианты песен «Под ракитою зеленой…» и «Черный ворон…», которые пелись народом во время войн в XIX и XX веках и дошли до наших дней [3]. Приведем зачины некоторых из них:
- Под ракитою зеленой
Русский раненый лежал,
Ко груди, штыком пронзенной,
Крест свой медный прижимал;
- Под ракитою зелёной
Казак раненый лежал
И к груди, насквозь пронзённой,
Крест свой медный прижимал;
- Под ракитою зеленой
Боец раненый лежал,
Он к груди своей пронзенной
Красный орден прижимал;
- Под ракитою зеленой
Русский раненый лежал
Ко груди своей пронзенной
Красный орден прижимал.
М. Исаковский по мотивам народной песни написал свой вариант:
В чистом поле, поле под ракитой,
Где клубится по ночам туман,
Там лежит, лежит зарытый.
Там схоронен красный партизан.
Во всех вариантах песни, созданных в разное время и отражающих разные исторические события и войны, неизменными остались ракита и ворон, что говорит об устойчивой символизации этих слов. Н.А. Клюев в своем творчестве неоднократно обращается к этим устойчивым символам смерти и одинокой могилы. Особенно показательна в этом отношении его песня, по сюжету и поэтике близкая к народной:
Под плакучею ракитой
Бледный юноша лежал.
На прогалине открытой
Распростертый умирал.
Кровь лилась из свежей раны
На истоптанный песок.
Оглядеть простор поляны
Взор измученный не мог.
Каркал ворон в выси синей,
Круги ровные чертя,
Умирало над пустыней
Солнце, дали золотя.
Вечер близился к пределу,
Затемнялась неба гладь.
К отстывающему телу
Не пришла родная мать.
В вечный путь не снарядила
Дорогого мертвеца,
Кровь багряную не смыла
С просветленного лица.
Только заревом повита,
От заката золотым,
Одинокая ракита
Тихо плакала над ним.
Индивидуально-авторское своеобразие этой песни-стихотворения заключается в том, что слово ракита и в этом тексте включается в лексический ряд: солнце, заря. Только, если в предыдущих примерах (см. выше) это было восходящее солнце и утренняя заря, а ракита была символом Родины и радости, то здесь умирало над пустыней солнце, дали золотя, и заревом повита, От заката золотым, Одинокая ракита была символом смерти и печали.
Сюжет стихотворения Н.А. Клюева «Небесный вратарь» совмещает в своей поэтике особенности народной песни о раненом солдате и духовного стиха. Его текст также начинается с фольклорного кустышка ракитова, под которым умирает раненый гусар:
Как у кустышка у ракитова,
У колодечка у студеного,
Не донской казак скакуна поил,–
Молодой гусар свою кровь точил,
Вынимал с сумы полотенышко,
Перевязывал раны черные…
Уж как девять ран унималися,
А десятая, словно вар кипит…
С белым светом гусар стал прощатися,
Горючьми слезьми уливатися:
“Ты прощай-ка, родимая сторонушка,
Что ль бажоная теплая семеюшка!
Уж вы, ангелы поднебесные,
Зажигайте-ка свечи местные, –
Ставьте свеченьку в ноги резвые,
А другую мне к изголовьицу!
Ты, смеретушка – стара тетушка,
Тише бела льна выпрядь душеньку”.
<…>
Фольклорный образ ракиты, символизирующей смерть человека, в стихотворении Клюева «Старикам донашивать кафтаны…» преобразуется в символ разрухи и погибели Русской земли после Октябрьского переворота:
Вороном уселся, злобно сыт,
На ракиту ветер подорожный,
И мужик бездомный и безбожный
В пустополье матом голосит.
См. также:
Есть в Смольном потемки трущоб
И привкус хвои с костяникой,
Там нищий колодовый гроб
С останками Руси великой.
«Куда схоронить мертвеца», –
Толкует удалых ватага…
Поземкой пылит с Коневца,
И плещется взморье-баклага.
Спросить бы у тучки, у звезд,
У зорь, что румянят ракиты…
Зловещ и пустынен погост,
Где царские бармы зарыты.
Их ворон-судьба стережет
В глухих преисподних могилах…
Вместе с Россией гибнет и русская красавица девушка Настя:
Виноградье мое, виноградьице,
Где зазнобино цветно платьице?
Цветно платьице с аксамитами
Ковылем шумит под ракитами!
Символ весны и воскресения
Как и любой символ, ракита может получать в разных поэтических текстах противоположные смыслы. Будучи христианином, Клюев верил в воскресение после смерти, поэтому ракита в его поэзии не только символ смерти, но и воскресения:
Ракиты рыдают о рае,
Где вечен листвы изумруд.
Как известно, в русской православной традиции сложился обычай в праздник Входа Господня в Иерусалим, за неделю до Пасхи, приходить в храм с распускающимися вербами и освящать их святой водой. На Севере нет пальм, поэтому приходят приветствовать Христа с ветками растений, которые первыми пробуждаются от зимней спячки и выпускают пушистые почки. В народе этот праздник наступающей весны и ожидаемого Воскресения Христа называют Вербным воскресением. Таким образом, вербы и ракиты совмещают в себе смыслы природного и духовного возрождения, в которых смерть понимается как переход к жизни вечной. Именно их и воплотил Клюев в своих образах:
Чую – на кладбище колокол ухает,
Ладаном тянет от вешних ракит.
<…>
Свесила верба сережки мохнатые,
Меда душистей, белее холста.
<…>
Белые вербы в кадильном дыму.
В упоминаемом выше стихотворении «Небесный вратарь», в первой части повествуется о смерти молодого гусара у кустышка у ракитова. А во второй части изображается картина его новой жизни: в Царстве Небесном его, как и других погибших воинов, братски встречает святой Димитрий Солунский, тоже в земной жизни воин:
Откуль-неоткуль добрый конь бежит,
На коне-седле удалец сидит,
На нем жар-булат, шапка-золото,
С уст текут меды – речи братские:
“Ты признай меня, молодой солдат,
Я дозор несу у небесных врат,
Меня ангелы славят Митрием,
Преподобный лик – Свет-Солунскиим.
Объезжаю я Матерь-Руссию,
Как цветы вяжу души воинов…
Уж ты стань, солдат, быстрой векшею,
Лазь на тучу-ель к солнцу красному.
А оттуль тебе мостовичина
Ко маврийскому дубу-дереву,-
Там столы стоят неуедные,
Толокно в меду, блинник масленый;
Стежки торные поразметены,
Сукна красные поразостланы”.
Образ ракиты объединяет в едином апокалиптическом символе смерть и воскресенье в таких поэтических строках Клюева:
Придет пора, и будут сыты
Нездешней мудростью умы,
И надмогильные ракиты
Зазеленеют средь зимы.
Символ горя, печали и одиночества
В русском фольклоре ракита является символом печали и одиночества, ее поэтический образ ассоциируется с переживанием беды, горя [7, с. 86; 6]. Например, об этом повествует мифологический сюжет народной баллады:
От чего ты, горе, зародилося?
Зародилось горе от сырой земли,
Из-под камешка из-под серого,
Из-под кустышка с-под ракитова .
Мотив печального одиночества, воплощенный в образе старой ракиты, положен в основу лирического сюжета стихотворения А.М. Жемчужникова «Старая ракита»:
Часто грезится мне, что стоит средь полей,
Долгий век доживая, ракита,
Ей живется еще, но чувствительно ей,
Что могучею жизнью забыта.
Не нужна никому; далеко от жилья;
На просторе родном одинока –
Она ветви свои к долу низко склоняя,
Ожидает последнего срока.
Ракита в данном символическом значении встречается в ранних стихотворениях Н.А. Клюева:
По сердцу ль парню в кудрях
Никнуть плакучей ракитой?
Плыть бы на звонких плотах
Вниз по Двине ледовитой.
Слово ракита в этих символических контекстах сочетается с прилагательными плакучая, седая, пожелтевший, которые усиливают мотив печали:
Помнишь ракиты седые, надводные,
Вздохи туманов, безмолвия жуть?
Ты повторяла: «Туман – настоящее,
Холоден, хмур и зловеще глубок.
Сердцу пророчит забвенье целящее
В зелени ив пожелтевший листок».
В этих текстах Клюева слово ракита уже не входит в постоянный лексический ряд солнце, заря, как это наблюдалось, когда образ ракиты символизировал Родину. Здесь выстраивается иной ассоциативный лексический ряд: вздохи туманов, безмолвия жуть, туман – холоден, хмур и зловеще глубок, а ракита — не золотящаяся на солнце, не белая, а в лиловых потемках:
Не весела нынче весна,
В полях безголосье и дрёма,
Дымится, от ливней черна,
На крышах избенок солома. <…>
Душа по лазури грустит,
По ладану ландышей, кашек.
В лиловых потемках ракит
Не чуется щебета пташек.
Образ «росной ракиты» символизирует печальное одиночество женщины, выданной замуж за нелюбимого. Свою героиню Прасковью в поэме «Песнь о великой матери» поэт сравнивает с ракитой. Голос Богородицы, исходящий от иконы «Утоли моя Печали», утешает Прасковью:
Как я, вдовцом укрыта,
Ты росною ракитой
Под платом отцветешь
И сына сладкопевца
Повыпустишь из сердца,
Как жаворонка в рожь!
Символ потустороннего, инфернального мира
Данное символическое значение ракиты (и вербы), распространенное в славянской мифологии и в фольклоре [15, с. 83], также встречается в ряде произведений Клюева. Если в ранний период его творчества это значение ракиты связано с нарочито фольклорным изображением безобидного лесового (У лесового нос – лукошко, / Волосья – поросли ракит), то позднее, в поэме «Каин», это слово участвует в создании страшного образа наступающего на лирического героя темного видения — беспощадного демонического начала, от которого веет адом:
То было в числах октября
В завечеревший понедельник,
Когда, как тартара насельник,
Боролась с тучами заря,
И мыши грызли половицы,
Гнилушки гроба вурдалак,
Свечой неодолимый мрак –
Казался крыльями орлицы.
В излуке крыл увидел я
Лицо мертвецки испитое.
В его изваянном покое
Сокрытой чуялась змея.
И уловил я тонкий смрад,
Как на погосте листьев тленье…
«О, кто ты, темное виденье?» –
Спросило сердце наугад.
И как над омутом ракита,
Корнями пеленая труп,
Мгла зашептала: «Не укрыто
Зерно от жернова и ступ <…>
Мистический символ таинственного, сокровенного, пророческого
В славянском фольклоре образы ракиты и вербы отражали мистические верования в чудо, в потусторонний мир, они участвовали в различных языческих ритуалах [15, с. 81-834; 6]. Мистический ореол имеет ракита и в русской литературе. Например, в стихотворении И.С. Никитина лирический герой прислушивается к говору ветра с листьями ракиты и размышляет о его таинственном смысле:
Подле реки одиноко стою я под тенью ракиты,
Свет ослепительный солнца скользит по широким уступам
Гор меловых, будто снегом нетающим плотно покрытых.
<…>
Есть ли таинственный смысл в этом говоре ветра с листами?
Я ли один созерцаю присутствие Бога в творенье…?
В фольклорных произведениях у ракиты нередко решалась судьба героя. Клюевский лирический герой также гадает о своей судьбе у «ракитова кустика» в «Песне про судьбу», которая полностью написана на основе фольклорного материала и поэтому воспринимается как народная песня:
Из-за леса – лесу темного,
Из-за садика зеленого,
Не ясен сокол вылетывал –
Добрый молодец выезживал.
По одеже он купецкий сын,
По обличью парень-пахотник.
Он подъехал во чистом поле
Ко ракитовому кустику,
С корня сламывал три прутика,
Повыстругивал три жеребья.
Он слезал с коня пеганого,
Становился на прогалине,
Черной земи низко кланяясь:
«Ты ответствуй, мать сыра земля,
С волчняком-травой, с дубровою,
Мне какой, заочно суженый,
Изо трех повыбрать жеребий?
Как и в произведениях народного творчества, мотив пророческого дара ракиты вплетается в лирический сюжет некоторых стихотворений Клюева духовной тематики, например:
Я – посвященный от народа,
На мне великая печать,
И на чело свое природа
Мою прияла благодать.
Вот почему на речке-ряби,
В ракитах ветер-Алконост
Поет о Мекке и арабе,
Прозревших лик карельских звезд.
В стихотворении «Ожидание» стук в окно веток ракиты и ее шум предвещают появление светлого всадника и пробуждение души лирического героя:
Кто-то стучится в окно:
Буря ли, сучья ль ракит?
В звуках, текущих ровно, –
Топот поспешных копыт.
<…>
Кто он? Седой пилигрим ?
Смерти костлявая тень?
Или с мечом серафим,
Пламеннокрылый, как день?
Никнут ракиты, шурша,
Топот как буря растет…
Встань, пробудися, душа,
Светлый ездок у ворот!
Символ поэтического творчества
Клюев часто подчеркивал кровную связь своего творчества с народно-поэтической традицией и говорил о ее таинственном содержании, которое не понять ученым людям. Шумы ракит являются символом этого сокровенного таинственного начала:
Родительский талисман
В ученую лупу незрим.
И мамин еловый дух
Гербарий не полонит…
Люблю величавых старух,
В чьих шалях шумы ракит.
Появляется символ ракиты и при создании возвышенного, таинственного образа Анны Ахматовой в стихотворении «Клеветникам искусства»:
Ахматова – жасминный куст,
Обожженный асфальтом серым,
Тропу утратила ль к пещерам,
Где Данте шел, и воздух густ,
И нимфа лен прядет хрустальный!
Средь русских женщин Анной дальней
Она как облачко сквозит
Вечерней проседью ракит!
В стихотворении «О ели, родимые ели...» Клюев сравнивает свой стих с пророческими звуками ракиты:
И стих мой под бурей простужен,
Как осенью листья ракит, –
В нем сизо-багряные жилки
Запекшейся крови, – подпилки
И критик ее не сотрут.
Пусть давят томов Гималаи –
Ракиты рыдают о рае,
Где вечен листвы изумруд.
Литература
1. Азадовский К.М. Николай Клюев: Путь поэта. Л., 1990.
2. Базанов В.Г. С родного берега. О поэзии Николая Клюева. Л., 1990.
3. Зуева Т.В., Кирдан Б.П. Русский фольклор: Учебник для высших учебных заведений. – М., 2002.
4. Клюев Николай. Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы. -СПб, 1999.
5. Клюев Н. Словесное древо. — СПб., 2003.
6. Красс Н. А. Концепт дерева в лексико-фразеологической семантике русского языка: На материале мифологии, фольклора и поэзии. Автореферат дисс. канд. филол. наук. – М. 2000.
7. Лазутин С. Г. Очерки по истории русской народной песни: филологическое исследование. – Воронеж, 1964. С. 86.
8. Летова А.М. Семантические функции фитонимов в русском фольклоре. Автореферат кандидатской диссертации. — М., 2012.
9. Лобанова А. С. «Ворон к ворону летит». Русский источник «шотландской песни» Пушкина // http://feb-web.ru/
10. Маркова Е.И. Творчество Н. Клюева в контексте севернорусского словесного искусства. – Петрозаводск, 1997.
11. Мекш Э.Б. Образ Великой Матери (религиозно-мифологические традиции в эпическом творчестве Николая Клюева). – Даугавпилс, 1995.
12. Пашко О. «Индия» в творчестве Н.А.Клюева (К определению границ мифопоэтического пространства) // Ритуально-мiфологiчний пiдхiд до iнтерпретацiï тексту. Зборник наукових праць. – Киïв. 1998.
13. Песни, собранные П.Н. Рыбниковым: В 4 ч. – М., 1861. Ч. 1. 14. Поэтический словарь Николая Клюева. Выпуск 1: Частотные словоуказатели. / Научный ред. Л.Г. Яцкевич. Вологда, 2007.
15. Славянская мифология. Энциклопедический словарь. – М., 1995.
16. Смольников С.Н., Яцкевич Л.Г. На золотом пороге немеркнущих времен: Поэтика имен собственных в произведениях Н. Клюева. – Вологда, 2006.
17. Смольников С.Н. Концептуализация фольклорного антропонима Садко в поэтическом языке Н.А. Клюева // Проблемы концептуализации действительности и моделирования языковой картины мира. Сб. науч. трудов. Вып. 6. — Москва, Архангельск, 2013. – С. 335-343.
18. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. Вып. 32. Под ред. академика О. Н. Трубачева и А.Ф. Журавлева. – М., 2005.
19. Юхименко Е.М. Народные основы творчества Н.А. Клюева // Николай Клюев: Исследования и материалы. — М., 1997. С. 5-16.
20. Яцкевич Л.Г. Фольклорная лексика в поэзии Клюева // Яцкевич Л.Г.. Головкина С.Х., Виноградова С.Б. Поэтическое слово Николая Клюева. – Вологда, 2005. С. 118-132.
21. Яцкевич Л.Г. Фольклоризмы в поэзии Н.А. Клюева // Язык и поэтика русского фольклора: к 120-летию со дня рождения В. Я. Проппа. – Петрозаводск, 2015.
Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите «Ctrl+Enter».
Оставлять комментарии незарегистрированным пользователям запрещено,
войдите или
зарегистрируйтесь, чтобы продолжить