Рассказ девушке на ночь

Серия рассказов Жаркий курорт.

В объятиях похоти 3. Работа Кати

В договоре было еще много жестких пунктов. На просьбу девушки убрать или изменить некоторые, сутенерша сказала, что все шлюхи подписали такой контракт. Пизда истекала соком прямо на кожаный диван, мешая думать. Женщина наголосила, указывая пальцем на мокрую киску:

— Тебе самой нравится, видишь. Соглашайся, тут ты станешь отличной шлюхой.

Терпеть уже было невмоготу. Пауза зависла в воздухе.

— Или ты хочешь отказаться и уйти? — издевательски улыбнулась она.

Катя поняла, что больше не выдержит. Вздохнув, она поставила подпись, не дочитывая договор.

С улыбкой на лице сутенерша подала ей огромную клизму и пакет с дилдами. Она вызвала девочку примерно одного возраста с Катей, и сказала, что Катя будет жить с ней. Шлюха должна была ввести новенькую в курс дела на первых порах. Девушка пошла за ней. Ее коллега представилась Аней. Она показала двор и комнату. После чего отвела в туалет на промывание.

После процедур девушке уже сразу предстояло выходить на работу. Абсолютно голой Катя вышла из двора, ставая вдоль дороги, как и другие девочки. Это было так волнующе! Прохожие засматривались на сочные киски шлюх, щупали там. Ей было стыдно, но пизденка предательски текла, завлекая клиентов. Первый мужчина снял ее уже через пять минут. Ухватив за грудь и запустив пальчики в писечку, он удовлетворенно хмыкнул и взял ее за руку.

Они зашли во двор, девушка завела клиента к себе. Там он быстро разделся, выставляя свой крупный агрегат. Когда девушка разместилась перед ним на коленях, мужчина сразу же загнал его в рот шлюхе. Член скользнул по языку и вошел в горло. Из глаз девушки брызнули слезы, она стала бороться с рефлексом. Он тем временем спокойно, но настойчиво трахал ее. Впрочем, продлилось это недолго. Минут через пять он излился ей в пищевод и сразу сменил дырку.

Мужчина с легкостью поднял Катю и положил на кровать. Он напрыгнул на ее юное соблазнительное тело, всаживая свой агрегат во влагалище. Тот мигом заполнил ее до самой матки. Клиент сразу взял быстрый темп, трахая ее сочную пизду и слушая громкие стоны. Из нее уже струились выделения, девочка была очень заведенной. Она с таким вожделением приняла его агрегат в себя, подмахивая попкой. Дырочка хлюпала от напористости партнера. Его член хорошо расширял еще неразработанную пизду. Не в силах сдерживаться, Катя кончила, заливая кровать соками. Он сокращений ее мышц, пенис принялся извергаться горячей семенью.

Прошлые два оргазма только распалили клиента. Головка скользнула и приставилась к колечку ануса. Девушка томно застонала, принимая попкой крупный член. Без смазки, он скорее всего туда бы не вошел. Хотя это был ее первый раз, Катя под действием возбудителя стонала от удовольствия, когда анальная дырочка растягивалась под размер органа. Он проник в нее до конца, вновь наполненные яйца шлепнулись сзади. Мужчина принялся жестко ебать шлюху, слушая ее стоны.

В это время пришла Аня, ведя двоих клиентов. Они сразу же кинули ее на кровать и принялись жестко сношать. Катя видела, как хрупкую девчонку трахают одновременно в попу и рот двое бугаев. Коллега страстно стонала, с ее киски не прекращаясь стекал сок. Стало понятно, что ей такое очень нравится.

В это время Катину попку сильно долбили. Девочка лежала под своим клиентом, чувствуя новый оргазм. Она принялась громко стонать и сквиртить, привлекая внимание всех в этой комнате. «Вот это шлюха у него!» — произнес ебавший Аню. «Тут часто встречаются бешеные ненасытные девки» — засмеялся второй. Катя покраснела, все еще кончая струйками. В попу заливалась сперма.

Клиент был удовлетворен, а девушка в таком виде вышла ждать нового. Из нижних щелей сочились белые капли, придавая шлюхе развращенности. Катя потрогала киску. Та еще продолжала течь, требуя член.

Вот так и прошла ее смена. Девушка стояла голой у борделя рядом с другими шлюхами, и привлекала клиентов. Ее мокрая пизда обращала на себя внимание. Под действием той инъекции с возбуждающим веществом при долгом простое Катя начинала кончать у всех на виду, даже не прикасаясь к киске. Хотя максимум она ждала нового клиента четверть часа, а обычно желающий находился гораздо раньше.

От мужчин не было отбоя. За ночь девушку оттрахало человек 15. Их привлекала новая еще не раскуроченная шлюха. Каждый старался отыметь ее по максимуму, будто трахается в последний раз. Кровать скрипела под ней. Из комнаты лились стоны. Катя скакала наездницей, трахалась лицом к лицу, по-собачьи. Висела на возбужденном члене очередного клиента, подпрыгивая на нем. К концу смены уже просто лежала, выпятив попку. Сил не оставалось, а ей хотело еще и еще.

Многие кончали в рот, в ее желудке смешалась сперма более десятка мужчин, заменяя ей прием еды. Девочка сама же пьянела от вкуса и запаха семени. Во влагалище и анус кончали бесконечно. Катя сбилась со счета, сама же получая частые оргазмы. Еще недавно она была скромницей, а сейчас требовала все больше и больше секса, постоянно сквиртя. Ее киску и попку заметно растянули за эту ночь. На животе маркером написали «Была анальной девственницей вчера». Эта надпись завлекала новых клиентов, хотя много из них не верили ей, ведь попочка уже не закрывалась, а оттуда постоянно сочилась сперма предыдущих мужчин, делая под ней лужицу.

***

Работа закончилась утром. Уставшие шлюхи легли спать, их место заняли другие. Катя заснула без сил. После стольких членов ее ненасытная пизда наконец была удовлетворена. Проснулась девочка в разгар дня. Хозяйка сказала ей, что она будет сегодня работать с вечера по середину ночи. До смены оставалось несколько часов и она не знала, что делать. Пизденка уже вовсю давала о себе знать, сочилась, требуя члена.

К девочке подошла Аня, предлагая сходить вместе на пляж. Катя с удовольствием согласилась. Она вышли какими и были, нагими. Одежду у них отобрали, кроме того, договор предписывали им ходить голышем даже вне работы. Это привлекало к ним внимание. К шлюхам постоянно подбегали парни, трогали их, шлепали, мяли груди, давали отсосать. По контракту, они обязаны были сосать каждый член, который им предлагают. Это служило своеобразной рекламой заведения. У Кати с Аней на руках было вытатуировано название этого борделя и довольные клиенты потом шли туда, чтобы попробовать и другие дырки.

По улицам много девушек ходило голышем, с татуировками разных заведений и без. Мужчины разных возрастов хватали их, или клеились. Многих припирали к забор и трахали. Другие сосали. Пока Катя с Аней прошли улицу и вышли на набережную с пансионатами, они успели отсосать по пять раз, немного подкрепившись. Зайдя в пансионат, Аня сказала:

— Погоди, зайдем в туалет.

Катя последовала за ней. В женском было пустовато.

— Нет никого… — разочаровано произнесла Аня.

— Чего? — не поняла Катя.

Та посмотрела на нее.

— Хочу секса — объяснила она. — Тут просто зверски ебут. Ладно… я в мужской.

— Стой… я тоже… с тобой.

Аня покосилась на ее пизду, которая уже выпускала сок.

— Тогда за мной.

Они вошли в помещение, где пятеро парней по очереди трахало одну девочку. Мужская компания активно отреагировала на пополнение. Новоприбывших схватили и сразу приставили к стенке. В задницу Кати тут же влетел член и принялся жестко иметь ее.

— Пизду… Трахните мою пизду — взмолила девочка, чувствуя сильное желание спереди.

— Заткнись, шлюха! Будешь ты мне еще указывать, куда ебать!

Рука шлепнула по ее округлой попке. Девочке оставалось лишь стонать. После прошлой ночи анальная дырочка немного растянулась, агрегат внутри теперь вовсе не создавал дискомфорта. Катя кайфовала от члена, но ее пизденка настойчиво требовала заткнуть ее чем-то. Течка была невероятная, сок сочился из ее хлюпающей киски. К ее сладкой пытки добавилось еще то, что болт парня в заднице сквозь перегородку задевал чувствительные точки во влагалище, изводя его. Голос девочки терялся в стенах туалета, отдавая эхом. Катя с головой погрузилась в оргазм. Ее пизда ударила бурной струей, заливая пол под собой. Это тот час же привлекло внимание всех присутствующих. Парни с наслаждением глядели, как сквиртует шлюха. У тех, кто недавно кончил, вновь колом стояли пенисы. Насаженная попой на член, девушка извергала из киски горячий сок, орошая все вокруг. Брызги попали на нескольких парней.

— Ого! Вот это шлюха — воскликнули они.

Катя тяжело дышала, ее дырочки импульсивно сокращались. Она почувствовала, как парень на ней не смог сдерживаться от сжимающегося ануса и кончал прямо в попу.

Не дав девочке перевести дух, ее тут же схватило следующих двое следующих. Один занял место в ее вагине, другой сношал заднюю дырочку. Они долбили ее изо всех сил, вставляя по самые яйца. Как же это было приятно! Девушка закатывала глаза и страстно стонала. Очень скоро она вновь кончила. Ее ебали здесь минут сорок. Парни так увлеклись Катей, что других шлюх обхаживало всего по одному человеку, в то время, как ее трахали вдвоем и втроем.

Наконец, девочки вышли оттуда, роняя из нижних щелей сперму. Катю, помимо этого, еще щедро накормили ею. Она с Аней двинулась к морю. По пути девочки еще по разу сделали минет сидячим на лавочке парням и вышли на пляж. По песочку они пробирались сквозь голые тела. Здесь царило сплошной разврат. Глаза разбегались от возбужденных членов и кисок. Девочки и мальчики разных возрастов носились туда-сюда. Взрослые мужчины выбирали себе партнершу для секса. Женщины вертели попами, предлагая себя. На подстилках занимались сексом, девушки прыгали наездницами на массивных болтах. Некоторые стояли на коленях и сосали, их лица были заляпаны спермой.

На Катю с Аней тоже обращали внимание.

— У нас не так много времени — шепнула Аня. — Скоро надо выходить на работу. Так что давай искупнемся.

— Ага — кивнула Катя, прибываючи вновь в возбужденном состоянии, и сдерживая новую волну оргазма.

Из толпы кто-то шлепал ее по ягодицам, другой провел ладошкой по гладкой сочной киске, третий схватил за грудь. Пизденка текла и чавкала.

Аня локтями раздвигала людей, подгоняя следом Катю. К ним подбегали парни, мацая их тела и предлагая потрахаться, на что получали отказ.

— Давай, живее за мною. Они видят, что ты возбуждена. Замешкаешься — и тебя здесь по кругу пустят.

Девушка старалась не отставать за ней. Она почти нагнала подругу, но тут в нее втаранилась девочка намного младше ее. Она глянула на Катину киску, которая обильно пускала сок и облизнулась. С половых губ все еще падали капли спермы. Катя не успела опомниться, как девочка присела и воткнулась лицом в ее соблазнительную щель. Девушка непроизвольно застонала, когда горячий язычок скользнул в ее пизденку. Негодница успела с силой высосать из влагалища часть вкусной жидкости, прежде чем Катя спохватилась и отстранила ее голову.

Она хотела было поспешить за Аней, девушка видела, что ее подруга уже заходит в воду. Но вдруг поняла, что ее настигает мощный оргазм. Успев сделать лишь пару шагов, Катя задрожала, чувствуя сокращение мышц влагалища. Ноги подкосились, она упала на колени. Из пизды выстрелила жидкость. Она сквиртила перед всеми, делая под собой мокрым песок. Ее видело множество заинтересованных глаз, на нее показывали пальцами, пока девочка кончала, закатив глаза. Ротик приоткрылся, с него срывался стон, с краев губ потекла слюна. Не упуская возможности, к ней подошел мужчина и с силой вогнал член в горло девчонки.

— Сосать, сука — проговорил он, держа рукой за ее голову.

Мужик стал нещадно ебать шлюху в рот. Девушка закашлялась, член в горле перекрывал доступ воздуха. Слюни потекли на подбородок, свисая нитями. Мужчина долбил ее быстро и вскоре кончил в пищевод. Его место сразу же занял второй желающий. Кате трахали рот, максимально насаживая ее на член, спуская семень в желудок. Второй также кончил за минуту, а его место занял следующий. Девушка поняла, что самостоятельно ей не выбраться. Вдруг она почувствовала мягкое горячее прикосновение к анусу. В него вошел язык той девочки, которая довела Катю до оргазма. Эта малолетняя дрянь, ощутив безнаказанность, стала забавляться с ее дырочками. Доставалось и киске, и попе. Девочка оказалась хорошей мастерицей в этом деле, своим язычком она дарила ей невероятное удовольствие. Не будь рот Кати забит членом, она бы стонала на весь пляж.

Прошло с полчаса. Во рту у девочки сменилось 15 членов, все они глубоко трахали ее, быстро кончая. В желудке плескалось порядочное количество спермы, Катя ею изрядно насытилась. От язычка лизалки она сходила с ума и кончила еще пару раз, заливая той личико своим соком. А девочка с удовольствием пила эту любовную жидкость, а после вылизывала и высасывала остатки с Катиной пизденки.

Наконец, толпа разошлась. Многие переключились на других девчонок, другие уняли жажду, опустошив яйца, и вернулись загорать. Последний мужчина кончил ей на лицо и ушел, оставляя Катю одну. Девочка, лизавшая ей, тоже убежала по своим делам.

— Ну ты даешь… — подбежала к подруге Аня. — Ты все это время сосала?

— Да — прошептала Катя, тяжело дыша.

Девушка окинула взглядом счастливое личико шлюхи, залитое спермой, и бросилась слизывать ее язычком.

— Я так рада, что скупалась. — говорила она между делом. — Вода замечательная. Тебе тоже не мешало бы. Идем плавать или ты хочешь весь пляж обслужить?

— Идем — ответила она.

Вместе девочки пошли купаться. Катенька беззаботно плескалась в теплой воде. Время текло очень быстро. Когда подружки спохватились, до смены оставалось лишь двадцать минут. Выскочив из моря, они быстрым шагом направились обратно, чтобы работать. Кате вновь пришлось сдерживать пизденку, чувствуя нарастающее возбуждение. Она проходила мимо лавочек, на которых девочки прыгали на членах мальчишек и хотела оказаться на их месте. Лишь предвкушение начинающейся смены, на которой ей предстояло обслужить уйму мужчин, давало Кате держать себя в руках.

***

Вернувшись в бордель, девочки приступили к работе. Катя буквально истекала от желания. Пизденка хлюпала при ходьбе, роняя сок. Она кончила сквиртом, даже не прикасаясь к ней. Действие вколотого ранее возбудителя еще не прошло, и девочка погружалась в сладкое море похоти. Ей требовалось лишь одного: чтобы мужчины без перерыва трахали ее пизденку, чтобы хоть как-то унять возбуждение. Видя клиента, она заманчиво вертела голой попой, расставляла ножки, разводила пальчиками половые губки, показывая свое сочное отверстие. Спустя мгновение, она уже вела клиента за ручку в комнату, где девочку нещадно трахали во все дыры. Ее громкие стоны были слышны даже на улице. Она часто и бурно сквиртила, извергая перед очередным клиентом целый поток горячего сока.

Особый кайф ей доставляло, когда ее снимало двое мужчин. Катя чуть сознание не теряла от удовольствия, когда пизду и попку ебали одновременно. Довольные клиенты кончали по несколько раз, минимум по разу в нижние отверстия и после этого в рот. Девочка с удовольствием пила сперму и будто пьянела от нее.

Стоя и завлекая новых парней, она присаживалась и сосала всем желающим. Присутствие Кати, мастерски отбирающей гостей у других шлюх, заставило девчонок также стараться. Теперь они еще активнее вертели телами, зазывая мужчин, но до новенькой им было явно далеко. Аня, лежавшая под очередным клиентом, удивленными глазами смотрела на коллегу, прыгающей на члене и сквиртуя в очередной раз. Девочка видела Катины дырочки и понимала, что вскоре они превратятся в огромные кратеры и не смогут вернуться в прежнее состояние. Вся ее кровать и пол в комнате оказались залиты соком, в воздухе царил аромат возбужденных женских выделений.

Катя трахалась весь вечер до глубокой ночи. Она уже охрипла от стонов. Уставшая от работы, девочка готова была отключиться. Шлюха представляла жалкое зрелище. Но ее пизда наконец насытилась и отдавала приятными спазмам. Внутри животика растекалась теплая нега, окутывая Катю и погружая ее в сладкое послевкусие. Стенки влагалища ласкал ветерок, большие половые губы разошлись в стороны, открывая дырочку. Малые половые губки немного свисали. И те, и те были перепачканы спермой вперемешку с собственным соком девочки. Внизу виднелось растянутое и приоткрытое колечко ануса, откуда также сочилась семень. Густой белой жидкостью было покрыто тело девочки и лицо, абсолютно счастливое от множества оргазмов.

***

Так у Кати и пролетел целый месяц. Днями напролет шлюху имели все желающие, заполняя членами растянувшиеся дырочки. Клиенты оценили старательную девочку и пытались как можно больше раз довести до оргазма. Она стонала под ними, постоянно сквиртуя. Девочка сама просила подарить ей как можно больше членов. В рабочее время с этим проблем не было. В свободное время Катя ходила по курорту, периодически снимая мальчишек.

Первичная скромность прошла бесследно. Жаждущая секса девушка теперь сама не стеснялась подходить к парням и предлагать ее выебать. Абсолютно бесполезное дело считать, сколько у нее было мужчин за день или за все время, или какое количество оргазмов она получала. Девочка вечно сбивалась после пятнадцати-двадцати, а впереди ее в этот день ждали еще…

Рот, пизду и попу заливали спермой. Она составляла основной рацион питания шлюхи. Лишь в обед или под вечер она могла перекусить немного обыкновенной еды, весь основной день в желудке плескалась семень массы мужчин. Щедрые клиенты оставляли ее как чаевые, закармливая ее.

Кате нравился ее вкус. Она смаковала каждую каплю из члена и просила еще. Девочка пальчиками сгребала белесую жидкость со своего тела и отправляла в рот. Шлюхе приходилось часто сливать сперму из растраханных щелей. Она подставляла стакан или блюдце и смотрела, как посудина наполняется ею, стекая из киски и попки. Девушка с таким удовольствием все это выпивала, что смотрящая на нее Аня также угощала девушку, сцеживая сперму из своих отверстий.

За этот месяц Катя с Аней очень сдружились. Девчонки разговорились за жизнь. Аня поведала подруге, что еще учится, у нее в школе суровые порядки и никакого разврата. Да и дома все строго, никаких парней, никаких секс-игрушек, никаких порно-сайтов. Родители могут обыскать комнату или рыться в ее компьютере. Гиперактивная и жаждущая оседлать член девочка тайком знакомилась с парнями и отдавалась им. От одного она узнала об этом курорте и загорелась желанием поехать сюда. Аня знакомилась в интернете, встречалась и трахалась за деньги. Так и скопилась сумма на поездку. Поругавшись в начале лета с предками, она прибыла на этот курорт. Катя слушала все это, окидывая взглядом подругу. Аня не походила на примерную девочку из строгой семьи. Ее растраханные пизда и попа выдавали в ней ненасытную блядь. Аня также сквиртила, правда реже и не так обильно. Она призналась, что хочет в будущем еще сильнее растянуть свои отверстия и вытянуть соски и клитор помпами.

Вот так и проскочил месяц. Действие возбудителя уже давно прошло. Катя замечала, что теперь она сама хочет членов. Она не могла понять, как раньше жила без них. Вся прошлая жизнь ей казалась сном. Сейчас, постоянно кончая, девушка была по-настоящему счастлива.

По истечению договора Катя сидела у хозяйки, которая оглядывала ее. Торчащие сосочки, оттянутые малые половые губы, блядское выражение лица — все в девочке выдавало шлюху для слива накопленной спермы. Женщина понимала, что она теперь никуда не уйдет. Ее организм привык к бесконечному сексу, пизденка течет в ожидании членов. Нет, она не может уйти! Сутенерша ждала, что скажет Катя.

— Я хочу остаться. — нетерпеливо сказала девочка.

— Хорошо. — хитро улыбнулась та. — Подпиши этот договор.

Женщина протянула ей несколько листков, исписанных текстом. Она рассчитывала, что возбужденная шлюха не станет в него вникать. Катя, хоть и текла, все же решилась вчитаться в него. От чтения ей стало дурно. Это было уже совсем другое соглашение с новыми правилами. Вот перечень изменений:

1) Договор заключается на год. Девочка разорвать его не имеет права. На холодное время ее перевозят в город, где она также будет обслуживать мужчин в специальном клубе.

2) Шлюха теперь вынуждена работать без выходных, по 8 часов в день обслуживая члены.

3) Девочке сделают два больших пошлых тату на лобке и над ягодицами, которые нельзя свести. Спереди будет надпись «Все дырки для членов», сзади «Глубокая анальная дыра».

4) Поить ее будут только спермой. Также Катя будет вылизывать пизденки и анальные дырочки других шлюх, вычищая от семени.

5) Ее дырки растянут до неприличия, в перспективе их сделают такими, чтобы пизду и попу можно было трахать кулаком.

6) Малые половые губы вытянут еще сильнее, чтобы они свисали на 7 см.

7) Клитор и соски оттянут помпами, чтобы они завлекающе торчали

В день девочка обязана кончать минимум 25 раз, а засыпать она будет только с работающим ротатором во влагалище.

9) За это эй ничего не заплатят, девочка становится бесплатной шлюхой. А самое главное, подписывая этот договор, она умоляет, чтобы это с ней сделали.

Катя ошарашено смотрела на договор. Девочка, конечно, хотела остаться здесь до конца лета, но этот договор забирал ее свободу на целый год, без права разорвать. И скорее всего, ее и дальше оставят работать шлюхой. Ей придется забыть об институте, о прежней жизни. О перспективе найти парня. Обычный секс не сможет больше удовлетворять ее организм. Ее дыры окажутся невероятно огромными, только множество крупных членов будут способны доводить девчонку до оргазма.

Женщина с улыбкой на лице смотрела на Катю, ожидая ее ответа.

— Ну так как? Нравится тебе особый договор специально для тебя?

— Я не могу так… Я хотела вернуться домой… — робко сказала девочка.

— Ты развратная шлюха. — констатировала женщина. — Вспомни, сколько ты здесь кончала. Тебе нужно море членов и тебе готовы их дать, а ты начинаешь пятиться назад.

— Я тогда кончала просто из-за инъекции…

— Действие возбудителя давно закончилось. А ты продолжаешь постоянно получать оргазмы уже по личной нужде. И теперь ты боишься себе признаться, что ты шлюха?

— Нет. Я хочу быть шлюхой. Но только до конца лета, а потом вернуться к прежней жизни…

— Думаешь, ты сможешь так просто уехать и все забыть? Ничего подобного! Твои дырки хотят постоянной ебли, ты не сможешь там сдерживаться, и в итоге станешь такой же шалавой для студентов. Я тебе предлагаю то же самое, но здесь. Да ты сама посмотри на свою похотливую щель!

Женщина протянула руку, указывая пальцем на низ девочки. Катя глянула туда. Она сидела голой на кожаном стуле и на сиденье уже блестели капли ее сока. Сама пизденка была мокрой и сильно текла. Девочка очень хотела ебли. На лбу и спине выступил пот. Мозг на секунду дал слабину, Катя чуть было не подписала договор.

— А можно оставить такой контракт, каким он был до сегодняшнего дня?

— Нет — отрезала женщина. — Или этот, или прощаемся.

Катя сидела, не зная, что сказать. Пауза затянулась. Она обдумывала. Вдруг по телу пробежала волна. Девочка задрожала. Ее пися хлюпнула и принялась выстреливать струйками горячего сквирта. Возбужденная шлюха не удержалась, и стала кончать прямо на стуле. Хозяйка молча, но с улыбкой, смотрела на это.

— Так что? — спросила она вновь.

— Наверное, я откажусь — вымолвила девочка. — Я просто боюсь…так…

Женщина отдала девочке вещи, деньги по контракту и сказала собираться. В расстроенных чувствах Катя пошла в сторону комнаты. По пути ей захотелось пи-пи, и девочка зашла в туалет. Сделав дело, она уставилась на киску. Та продолжала течь соком, требуя членов. Девочка очень не хотела лишаться этого всего. Она корила себя за отказ. Ведь в душе она мечтала быть безвольной шлюхой. Не удержавшись от соблазна помастурбировать, девочка заприметила швабру, схватила ее, и стала трахать себя пластиковым наконечником. Она засовывала ее себе по максимуму, задевая матку. Это приносило ей огромное удовольствие, но грустные мысли роились в ее голове. Этот кайф, все эти оргазмы останутся в прошлом? Катя вернется и станет обычной студенткой? От этого на ее глазах выступили слезы. Она отставила в сторону швабру и присела. Пальчики вовсю теребили пизденку, пока та не отозвалась новым сквиртом.

Как раз в это время рядом проходила Аня, она зашла в кабинку и удивленно уставилась на подругу.

— Извини, здесь открыто было… Постой, ты что плачешь?

Узнав, что Катя уезжает, она обняла ее и стала утешать. Аня пожаловалась, что тоже ей придется по окончанию лета уходить и снова идти в ненавистную школу. Они вернулись в комнату и поболтали минут двадцать. Девочка изо всех сил старалась приободрить подружку, хотя самой ей было грустно расставаться.

— Ты представляешь, в той школе старые порядки, следят, чтобы даже не целовались, еще и ходить надо в форме. Жуть. Я должна скрывать такую похотливую дырочку! — Аня приоткрыла большие половые губки, демонстрируя щель, откуда висели ниточки сока.

Девочка еще немного помечтала о бесконечном сексе, о том, чтобы стать постоянной шлюхой и ушла, оставив Катю снова одну. Возбужденная девушка не находила себе место. Ее отверстия опять жаждали членов. От желания девушка чуть не упала в обморок. Пизда вновь разрядилась оргазмом. Смотря, как любовная жидкость бьет из нее ключом, Катя приняла решение.

Уверенным шагом, она пошла к хозяйке в кабинет.

— Я согласна… на ваш контракт — заявила она.

— Я надеялась, что ты примешь правильное решение — усмехнулась женщина, доставая договор.

— Но у меня есть одно условие. Вы делаете такой же договор с моей подругой Аней, и она стает моей рабыней.

Хозяйка удивленно посмотрела на девушку, но недолго колеблясь, согласилась. Катя взяла ручку и подписала контракт.

— Теперь ты безвольная шлюха. Забудь об этих скромных дырочках, скоро у тебя будет огромная пизда и анус. — сказала женщина и вышла.

Девушка сидела какое-то время в тишине, обдумывая свой выбор, пока хозяйка не вернулась с Аней. В двух словах она ввела ее в курс дела и всунула контракт. Катя видела, как течет пизда подруги, когда та перечитывала договор. Наконец, она положила его на стол и подписала.

***

Две девушки вышли из кабинета. Аня прислонилась к двери, закрыв глаза.

— Ты как?

Она не ответила. Катя увидела, как из ее вагины бьют маленькие струйки сока. Девочка кончала. Под ней на полу образовалась лужица. Она открыла веки и мутным взглядом посмотрела на подругу. Из рта со стоном вырвался шепот.

— Спасибо… Что сделала меня бесплатной шлюхой, без права что-то решать.

Катя обняла подругу.

— Мы теперь обе шлюхи, и нами будут пользоваться, как хотят.

Две девочки пошли в свою комнату, готовясь к предстоящей ебле. Уже через несколько дней на их телах красовались большие татуировки с пошлыми надписями, а дырочки стали растягивать до новых, еще небывалых размеров.

Конец.

***

Подписываясь на меня на раtrеоn, Вы поощряете мое авторство: httрs://www.раtrеоn.соm/thеguyinlust

Буду рад вашей оценке. Можете писать свои идеи и пожелания сюда или на почту thе[email protected]аil.соm

Человек, который видел любовь

Он потерял счет дням, месяцам… Для него жизнь была вечностью, а все вокруг лишь бесконечным забывающимся пейзажем. Он не знал ненависти, не понимал, что такое жестокость, живя в себе и не думая о том, что было чуждо его хрупкому сердцу.
Никто не знал, кто он и почему его черты лица всегда были светлы и безмятежны. Но его мысли были далеко от посторонних взглядов.

Он видел любовь, ее живое воплощение, слегка уловимое, туманное, такое разное и прохладное, как летний ветерок. Люди думали, что чувство их обитает в сердце, лишь изредка показываясь, выглядывая на солнце. Но он-то знал, что любовь всю их жизнь была рядом, да, рядом, шла за ними, положив свою ладонь на их теплые, согретые ею руки.

А он, изредка глядя на прохожих, погруженных в свои мысли людей, лишь улыбался великолепию призрачного силуэта, парящего рядом с ними. Он тоже был влюблен… Но любовь эта была платонической, невозможной — нет, не безответной, но обреченной на то, чтобы никогда не приобрести физический смысл, образ, материальный, но уже не столь возвышенный, а земной. Он был влюблен в свою любовь…

Она пришла к нему однажды и с тех пор не покидала… Они всегда были вместе: и в пасмурный суровый день, и в шумный дождливый вечер, когда, укрывшись в теплой гостиной от людских забот, он смешил ее, и она заливалась звонким, понятным только ему смехом. А когда светило солнце, согревая своими лучами погруженных в суету людей, они сидели молча, ласково и беззаботно улыбаясь друг другу. В эти минуты, казалось, жизнь была чем-то волшебным, безумно красивым и столь сентиментальным. Но ему не хватало… ощущений более реальных, более земных.

Так проходило время…

Однажды он проснулся и подошел к окну, мечтательно глядя куда-то вдаль… думая, что она прячется где-то за его спиной… улыбаясь мыслям о том, как оглянется и увидит ее игривую улыбку.

Но то, что он обнаружил под окном, сильно обеспокоило его, поселив в душе страх за то, чего может никогда не повториться. Люди, на которых он смотрел когда-то, словно на что-то светлое, полное чувств, жизни, тепла… они изменились… они одиноко бродили по улице. На лицах многих из них были даже улыбки и восторг, но… все это казалось таким далеким, неестественным без еле уловимых парящих в воздухе силуэтов чувств.

Страх постепенно переполнял все его существо, но было в нем еще что-то… доносящееся откуда-то из глубины понимание… ожидание. Он даже не удивился, услышав за спиной еле слышный шорох, потом послышались приближающиеся размеренные шаги, и, медленно оглянувшись, он увидел ее… улыбающуюся, но не безмятежно, а задумчиво, немного печально… Она была рядом, теплая и реальная.

Солнце и море

Он увидел Её. Она сидела на заборе и болтала босыми ногами.
— Привет, — сказал он ей.
— Здравствуй, — в ответ улыбнулась Она.
— Что ты делаешь?
— Люблю Солнце.
— А Оно тебя Любит?
— Любит.
— Правильно.
Она вопросительно глянула.
— Правильно, что Любит. Ты красивая.
Он немного задумался. Она ждала и молчала.
— Ты очень красивая. Можно я тебя поцелую?
— Поцелуй.
Она спрыгнула с забора и подошла к Нему. Положила на плечи руки, и в ожидании зажмурила глаза. Почувствовав мягкое касание губ на щеке, вновь их открыла. Под лёгким загаром пробежал румянец. Потом Они пошли по Лесу к Морю. Сидя рядышком, Они смотрели на закат, уходящий в воду.
— А я часто прихожу Море Любить, — сказал Он.
— А я обычно Люблю Солнце, — ответила Она.
— Давай вместе Любить Солнце, Уходящее в Море.
— Давай.
Они обнялись – так лучше вдвоём Любить.
Солнце уходило в Море быстро, и Они не могли Любить его долго. И тогда Он сказал:
— Поплыли к Солнцу.
— Хорошо.
Она стала раздеваться. Он хотел отвернуться. Она удивилась – зачем, ты же Любишь Красоту. Ты можешь смотреть и восхищаться. Зачем ты отворачиваешься? Она скинула лёгкое ситцевое платьице и показала себя Ему.
Он принёс её в Море. Она повела его к Солнцу.
Море несло их тела, а Солнце говорило дорогу.
И закат не кончался.

Вечная преданность

В долгие холодные веера тибетской зимы можно услышать историю двух влюбленных, любовь которых была такой сильной, что преодолела не только сопротивление родителей, но победила саму смерть. Они встретились у брода. Каждый день они приходили сюда, приводя яков на водопой, пока в одно прекрасное утро не разговорились. Казалось, они не могут наговориться, расстались они неохотно, решив встретиться завтра в том же месте. И к следующей встрече они уже были влюблены друг в друга.
Последующие недели для них были полны любви и тревожных ожиданий. В старом Тибете о браках семьи договаривались заранее, часто с момента рождения детей, незапланированные союзы считались позором. Им приходилось скрывать свою любовь от близких, но каждое утро они спешили на встречу у брода.

Однажды юноша был больше обычного встревожен, ожидая, когда покажется его возлюбленная. Он задрожал всем телом, когда, наконец, услышал ее шаги. Они едва успели обменяться приветствиями, и он открыл секрет, который держал его в таком напряжении. Он принес ей фамильную драгоценность – серебряную сережку, инкрустированную крупной бирюзой.

Увидев такой подарок, девушка задумалась, так как она знала, что принять его означало поклясться в вечной любви. Затем она распустила косу и позволила юноше вплести сережку в ее длинные черные волосы. И с этого момента она отдавала себя во власть любых возможных последствий.

Дочери трудно скрывать первые порывы любви от материнского испытующего взгляда, и сережка вскоре была обнаружена. Сразу поняв, как все у нее зашло далеко, старая женщина решила, что только самые отчаянные меры могли бы спасти честь семьи. Она приказала старшему сыну убить того, кто посмел вмешаться в дела семьи, кто Урал у нее любовь ребенка. Сын неохотно подчинился приказу матери. Он намеревался только ранить пастуха, но, не поставив сына в известность, мать приняла дополнительные меры и отравила стрелу – в тяжких муках молодой человек умер.

Девушка была потрясена горем и решила навсегда освободиться от страданий. Добившись у отца разрешения посетить похороны своего возлюбленного, она поспешила на церемонию – тело уже лежало в погребальном костре. Несмотря на все попытки, никто из семьи молодого человека не мог зажечь костер.

Приблизившись к месту, где разжигали костер, девушка сняла с себя накидку. К удивлению присутствующих, она бросила ее на дрова, и огонь немедленно вспыхнул. Затем со скорбным воплем она бросилась в огонь, и он поглотил их обоих.

Присутствовавшие на похоронах оцепенели от ужаса. Весть о трагедии скоро достигла матери девушки, которая бросилась к месту сожжения. Взбешенная, она прибыла на похороны до того, как успели остыть последние угли, она решила, что молодая пара не может оставаться вместе даже после смерти, и настояла, чтобы их тела, соединившиеся в огне, были отделены друг от друга.

Послала за местным шаманом, который стал расспрашивать, чего больше всего на свете боялись возлюбленные при жизни. Обнаружилось, что девушка всегда испытывала отвращение к жабам, а юноша до ужаса боялся змей. Поймали жабу и змею и положили рядом со сожженными телами. И немедленно чудесным образом кости раздвинулись. Затем по настоянию матери останки были похоронены на разных берегах реки так, чтобы возлюбленные вечно оставались порознь.

Между тем скоро два молодых деревца стали расти на новых могилах. С необычной скоростью они превратились в густые деревья, их ветви вытянулись и переплелись над потоком. Тем, кто оказывался рядом, казалось, что ветви тянутся друг к другу, как бы пытаясь обняться, а играющие рядом дети с испугом говорили, что шелест спутанных ветвей похож на тихий шепот влюбленных. Разгневанная мать приказала срубить деревья, но каждый раз вырастали новые. Кто бы мог подумать, что так им удастся доказать свою верность и что их любовь будет продолжать цвести даже после смерти на этом месте.

Сердце

Мое Сердце закрылось на замок, а ключ отдало Великому Хранителю ключей. Он много веков хранит эти ключи. Иногда Сердца приходят к нему и просят вернуть им ключик. Тогда Хранитель строго смотрит, хмурит брови, он словно хочет увидеть, что ждет это Сердце в будущем и стоит ли возвращать ключ. А вдруг Сердце опять что-нибудь натворит не благоразумное?

В замке у Хранителя есть большой глиняный сосуд, в нем он хранит Любовь. Когда Сердце только рождается, Хранитель дарит ему Любовь в специальном маленьком глиняном сосуде и ключик (он нужен, чтобы открыть в сердце таланты, знания и любовь). Сердце должно аккуратно и правильно обращаться с ним. Но всегда находятся такие Сердца, которые обязательно нарушат все правила хранения Любви! Они разбрасываются ей, расплескивают ее, совершенно ничего не оставляя своим родным и близким. Они тратят Любовь на переживания, начинают любить деньги, вещи, они любят все что угодно, но только не того и нет то, что надо!

Когда любовь заканчивается в их сосуде (да, и такое тоже может случиться), то они становятся злыми, никого не любят, и всех ненавидят! Они даже меняют окраску от зеленого до фиолетово-черного!

А еще у Хранителя есть Книга Встреч. В этой книге записано, какое Сердце, с каким Сердцем и когда должно встретиться! Обложка книги сделана из солнечных лучей и чистой родниковой воды, с вкрапления росы, на ее страницах растут цветы, переливается радуга и дует теплый ветерок! К сожалению, Сердце которое бездарно потратило свою Любовь на всякие пустяки, когда встречает Сердце, записанное ему по Книге Встреч, ничего не может ему дать. Ведь у него не осталось даже маленькой капельки любви…Сердце не может долго жить без любви, оно мучается, страдает, оно чувствует, что ему что-то не хватает…

И тогда такие измученные, уставшие, истерзанные печалью, тоской и грустью сердца закрывают себя и относят ключ хранителю. Они становятся спокойными, в них нет уже ни жалости, ни тоски, ни грусти, ни печали, ни любви. Они ничего, ни чувствуют, у них нет Эмоций, они нейтральны и равнодушны ко всему; цинизм и эгоизм, самолюбие и гордыня становятся их спутниками…

Но были и разумные Сердца, они бережно и с глубоким уважением несли свою любовь, свой маленький глиняный сосуд, аккуратно раздавая ее близким, родным, с теми бедными и несчастными сердцами они тоже делились своей теплой любовью, отдавали они ее и природе, и животным. И обязательно должны были отдать самую светлую крупицу своей любви Хранителю в знак благодарности и уважения к нему, за дар Любви, который самый бесценный на свете!

Иногда случалось так, что к Хранителю приходило Сердце и очень просило дать запасной ключик от другого Сердца, потому что долго не может открыть его, от того очень страдает! Хранитель брал свою Книгу Встреч и смотрел, то ли это Сердце, и если там было записано об их встрече, то он, конечно, помогал и давал ключик. Но пред этим мог устроить разные испытания, а то вдруг рано еще, он не может ошибаться! Если сердце проходило эти испытания (а если сердце любит, то оно справиться с любыми испытаниями и трудностями), то Хранитель отдавал ключик. Ведь ничто так не могло смягчить строгость хранителя и заставить его подобреть, как любящее сердце! Многие сердца приходили просить о тех Сердцах, кому не были парой, и не было записи в Великой книге Встреч.

Тогда Хранитель снова хмурился, долго молчал, он думал… Потом пристально смотрел, он знал и видел, что ничем хорошим это никогда не заканчивается… Он указывал на дверь и, говоря, что еще не время и надо ждать. И они уходили эти сердца грустные и поникшие…

Но раз в году Хранитель бывает очень добр ко всем и делает подарки! Жестоким и глупым, опустошенным сердцам он наполнял их маленький сосуд чистой любовью. Что бы они снова могли любить и быть любимыми, отыскать свое сердце и отдать ему ту любовь, которую не смогли подарить раньше,…чтобы снова открыли в себе знания, и обрели веру и новый путь!
Ну а добрым, честным и верным сердцам Хранитель дарил пламенную и огненную любовь в сосуде из роз, лилий, летнего ветерка, и сладких ягод клубники и вишни, она будет согревать их еще долгие, долгие годы!
И случается все это всего лишь раз в году. Догадываетесь, когда? В День Святого Валентина.

Сказка об Ангеле и Тени

Почему кто-то придумал, что тьма и свет несовместимы? Они противоположны, но это ничего не значит. Ровным счетом ничего.

Однажды Ангел полюбил Тень.
— Как это так? — спросите вы. Ведь ангел – светлое небесное существо, а тень – это всего лишь тень.
Ну да, она была всего лишь тенью, она была демоническим существом, чье сердце было пропитано темнотой и болью. Ангел же был прекрасен в своей добродетели, красоте и чистоте.
И все-таки он полюбил ее. Он полюбил ее черные волосы, ее грустные глаза, ее черные одежды, ее грустные мысли, он полюбил даже ее черные деяния и ее грустные размышления о них.
Но Тень есть тень, она принадлежала злу. Она смеялась над Ангелом, и, смеясь, говорила: «Подумай сам. Я — всего лишь тень, а ты – ангел. Я – тьма, а ты – свет, я – зло, а ты – добро. Нам не суждено быть вместе».

Но Ангел не отступался. Он сам долго мучался, размышляя о том, как он мог полюбить ее, вечную тень, чья жизнь проходит в вечной мгле.
«Но может быть, именно поэтому, — размышлял Ангел, — я и полюбил ее, за ее вечные скитания и страдания, за ее войны и поражения с самой собой, за ее грустные глаза и вечно страдающее сердце».
Тень, как и все тени, была не дура, и думала, что лишний ангел в друзьях никогда не помешает. Она принимала его дары, знаки внимания, улыбалась ему, гладила по теплой щеке, когда он шептал ей: «Я люблю тебя». Ангел был счастлив, потому что умел быть счастливым.
Но вскоре Тени это надоело, и она помахала Ангелу ручкой, сказав, что лучше им расстаться.
Ангел долго плакал, хотя знал, что это грех. Он проклинал жизнь и судьбу, хотя знал, что это грех. Он страдал.
Тень же опять лишь зло смеялась над ним.

Но однажды в сердце Тени проскользнула ослепительно чистая и добрая мысль, эта мысль засела в ней, как заноза, она росла и надувалась, превращаясь в навязчивую идею, и, наконец, Тень, движимая этой идеей сделала роковой шаг – совершила хорошее дело. Теперь ее тело стали покрывать честность и доброта. Теперь от нее стало исходить чуть заметное сияние сострадания. Тень как могла, стала замазывать их дурными делами и плохими поступками. Но не помогло.

Ее заметили. Стали проверять. Узнав, что она совершила светлое дело, в темных кругах рассвирепели, а, узнав о ее связи с Ангелом, просто пришли в бешенство.
И они решили применить главную меру наказания. Не уничтожить, нет, они решили отправить ее в «Серую» зону, место, куда ссылались лишь глубоко провинившиеся. Место, где твое истинное начало, черное оно или белое, не может проявиться, терзая тебя. Где, если ты темное существо, твое зло будет съедать лишь тебя самого, где, если ты светлое существо, твоя добродетель никому не будет нужна, и от безысходности будет оборачиваться злостью и ненавистью ко всему миру. В «Серой» зоне никому не было покоя, лишь страдания и мучения.

Черные слезы капали из черных глаз Тени, когда она слушала приговор. И когда ее спросили о последнем желании, она вдруг неожиданно осознала, что хочет видеть Ангела. Ангел прилетел, как пуля, и даже не удивился, когда Тень тихо спросила, не хочет ли он отправиться вместе с ней в «Серую» зону. Он лишь грустно улыбнулся и ответил так же тихо: «Да, я полечу с тобой».

Все ахнули, но запретить ему ничего не могли. Потому что по собственной воле туда мог попасть кто угодно. Хотя желающих, откровенно говоря, не было вообще. Только Ангел, последовавший за своей Тенью.
Так они стали жить вместе в «Серой» зоне. Им было тяжело. Но любовь Ангела творила чудеса, собственное зло Тени не съедало ее изнутри, и, в конце концов, чувство благодарности Ангелу, к большому ее удивлению, переросло в ответную любовь. Она впервые кого-то полюбила, ведь чувство любви – светлое чувство — никогда не было присуще теням.

Так они жили, и своим странным союзом нарушали все существующие законы и правила.
И все-таки, изначальное сердце Тени, теперь окутанное любовью, было червиво, и червь этот был Злом, с которым она родилась, и которому призвана была служить.
Она изменила ему. Изменила в ответ на его безграничную любовь, изменила с каким-то несчастным демоном, выгнанным в «Серую» зону еще давно.
И он узнал. И он страдал. Он долго молчал и долго думал.

Впервые Тень вдруг осознала, что теряет его. Впервые она поняла, что самое страшное для нее не «Серая» зона, а осознание того, что больше никогда не сможет посмотреть в его голубые глаза, никогда больше не услышит его голос.
Впервые она плакала, плакала не из-за себя, а из-за любви к другому.
Он подошел к ней и хотел успокоить. Что бы она ни сделала, он не мог спокойно смотреть на ее слезы. Он подошел и замер на одном месте.
Слезы были не черными и горькими, как у всех теней, а прозрачными и солеными. Это были чистые слезы. Он понял, что изменил ее.
Теперь она могла выйти из «Серой» зоны, потому что стала не той, которая входила сюда.
Он смог, он простил ее. Она не верила в это, но он простил ее.

И они вместе вылетели из зоны. Теперь Тень перестала бояться света. Ее любовь и любовь Ангела совершили чудо: она превратилась в светлое существо, изменив свое начало.
И вот, они, держась за руки, летят вместе навстречу солнечному свету и теплу, и дыхание Создателя освещает их путь.

А в «Серой» зоне до сих пор толкуют о том случае. Об этом слагают легенды, и каждый раз, заканчивая свое повествование, рассказчик спрашивает своих слушателей: «Почему кто-то придумал, что тьма и свет несовместимы?».

Страницы любовного фольклора

Твои глаза закрыты, и по лицу уже бродит сон. Я не буду тебя тревожить, моя хорошая, спи. Ты услышала, как я вошёл, но глаз не открыла, только твои губки шевельнулись в лёгкой улыбке….я люблю, когда ты улыбаешься… твои губы похожи на маленький охотничий лук с приподнятыми кончиками, в глубине которого живёт розовый язычок-стрела. О, эта многофункциональная стрела! Она умеет убивать наповал меткими словами, умеет отдавать властные приказы подчинённым мужчинам, умеет нежно ворковать под моим подбородком, а может просто молчать, выполняя свою восхитительную работу!
Засыпай, моя хорошая, я не потревожу тебя. Я не лягу рядом с тобой, а опущусь на пол, чтобы быть наравне с твоим лицом.
Я люблю такие минуты мысленного единения с тобой. В эти минуты нет физических контактов, говорят только наши души. Для меня сейчас ты маленькая девочка, которую хочется ласкать, гладить по кудряшкам и шептать что-нибудь несуразное на сладкий грядущий сон. Ты взрослая, красивая, уверенная в себе женщина, но ты тоже, как детстве, скучаешь по нежным словам, я это знаю и готов тебе их говорить. Они накопились во мне, теснятся и в груди и в голове, они хотят быть услышанными. Мама могла бы сказать тебе много волшебных слов, но мама не скажет того, что может сказать любящий мужчина. Спи, сладко спи под моё бормотанье, и это даже к лучшему, что ты уснула. Ты спи, а я буду шептать тебе то, чем переполнено моё сердце.
Жаль, что я не восточный поэт – Фирдоуси, например, или Хафиз, или Алишер Навои… они знали много красивых слов, которыми воспевали своих возлюбленных.

Живой родник – твои уста и слаще всех отрад,
моим рыданьям не чета и Нил и сам Евфрат.

Все сласти потеряли вкус и дешевы ценой:
нектар твоих сладчайших уст – прекрасней всех услад.

И даже солнцу тяжело соперничать с тобой:
твоё зеркальное чело светлей его стократ.

Журчат сладкие слова быстрым горным ручьём, текут плавной величавой рекой, шелестят нежным весенним ветерком, окружают тягучим розовым ароматом… всё – тебе, всё — для тебя…
Я смотрю на твои голые плечи. В чём ты сейчас под одеялом? У тебя есть фланелевая ночнушка с кружевным воротничком у шейки, забавная батистовая рубашонка, иногда ты надевала кокетливую пижамку с завязками у горла и под коленками… Я знаю все твои ночные наряды, я знаю их глазами, зубами и наощупь, потому что не раз снимал их с тебя… и сейчас я всё равно вижу не одеяло на тебе, не твою одёжку, а твою кожу под ней… Совсем недавно ты напевала что-то в ванне, нежась в облаках белоснежной пены, ещё недавно ты выходила из ванной, и непросохшие капельки воды блестели на твоих плечах и на груди над полотенцем, и вот здесь, у самой ямочки на горле… эта ямочка всегда сводила меня с ума… и сейчас язык мой привычно шевельнулся во рту… я люблю целовать тебя в эту ямочку… нет, нет, я сегодня тих и смиренен, я просто разговариваю с тобой… словами, но молча… да, так бывает, мысли – это тоже слова, только они в тысячу раз быстрее!
Я любуюсь тобой. Ты сейчас лежишь на высокой подушке в окружении золотистых от света ночника волос, ещё влажных на концах, хоть ты и старалась спрятать их под шапочку, но они всё равно намокли и стали тёмнобронзового цвета… от тебя пахнет морской водой, солёным ветром и ещё чем-то до боли знакомым, от чего кружится голова и перехватывает дыхание… Пахнет тобой… я вдыхаю этот запах, прекраснее его нет на свете… розы мои, любимые розы, простите мне, ваш аромат великолепен, но нет запаха слаще, чем запах любимой женщины!
Я гляжу на твои глаза, они закрыты, я прекрасно их помню, я знаю, как они выглядят в полумраке, чёрные точки зрачков становятся огромными, как чёрная вселенная, они притягивают меня, и я тону в них…
Я беру твою руку, подношу её к губам… я целую каждый твой пальчик, каждый ноготок, я провожу твоей ладошкой по своей щеке, чувствуешь, какая она гладкая? Я побрился, ты любишь, когда мои щёки гладкие, ты любишь потереться о них, дотронуться язычком. Конечно, мои щёки никогда не сравнятся с твоими с их с нежной бархатной кожей, но где-то в самой глубине меня я готов к тому, что ты можешь внезапно проснуться и захочешь прижаться своей щекой к моей… я всегда наготове! Помнишь, как однажды твои щёки обкололись об мою щетину и наутро покрылись множеством маленьких красных пятнышек…. На недоумённые взгляды сотрудников ты небрежно отвечала, что объелась клубникой… аллергия, мол, и никто не спросил, где это зимой можно достать клубнику…
Поэтому я нашёл удовольствие в некогда неприятном для меня занятии — бритье… всё — для тебя, всё — ради тебя!
Мне всегда хочется называть тебя малышкой, хочется ласкать и баловать тебя, как маленькую девочку, разглаживать пальчиком твои брови, проводить им по линии носа, по изгибу губ, по подбородку, шее, вниз, вниз… стоп…
Ты шевельнулась и счастливо улыбнулась сновидению, коротко вздохнув…
Спи, моя любимая… спи, это я вошёл в твой сон.

Хочешь рассказать сказочку любимому?
Да ты не о том думаешь! Мы не собираемся его обманывать. Разговор зашел о настоящей сказке на ночь про Любовь для любимого парня или мужчины.

Ты, конечно же, спокойно могла бы рассказать старые – добрые сказочки детства…. «Золушка», «Кот в сапогах»…. Ну, ты уже видишь, что выбор есть.

Но лучше быть оригинальнее и рассказать такую сказку, которой он не знает. Как ты относишься к такому предложению? Надеюсь, что хорошо. Если я не ошиблась в своих надеждах – начинай читать сказку, чтобы было что поведать дорогому и любимому.

На самом деле, та маленькая сказочка его удивит. С ее помощью ты легко сможешь осуществить свою мечту…. Ты хочешь замуж за того, кого любишь? В таком случае, эта сказочка – то, что нужно тебе.

Город так крепко спал, что не слышал музыки звездопадов. Главным украшением города была осень. Девушка, тихонько бродившая по улицам, запомнила навсегда эту «пору золота».

Шел дождь

Он шагал нога в ногу за девушкой. Она слушала его шаги, представляя, что это шаги того, с кем она поругалась совсем недавно. Мелькали мысли, сюжеты улиц, лица людей.

Она шла, не замечая светофоров и их «подмигиваний». Шла бы долго, если бы ее не остановил очень странный перекресток. Недалеко от бордюрчика девушка заметила огромный букет роз, который будто лежал и ждал ее. Она подняла его с земли, хоть и было ей страшно поначалу. Но любопытство было сильнее, чем страх.

Как только руки Лены дотронулись до букета, время начало бежать намного быстрее. Мысли переполняли сознание и мозг. Она думала о Кирилле….

Она думала о нем и ненавидела осень

Ей казалось, что она разлучит навсегда его с любимым. Смешивались слезы и дождь. Смешивались облака и лучи солнца, едва мелькающие за деревьями.

Она хотела видеть его. Она мечтала об этом. Слезы капали на розы. Леночка хотела, чтобы все это оказалось сном. Через некоторое время девушка очутилась в совершенно незнакомом месте, потому что не заметила, как пропустила нужный ей поворот.

Лена не поверила своим глазам, потому что они увидели карету. Настоящую карету! Из нее вышла принцесса в очень нарядном платье.

Девушка, милая, отдай мне букет, и я исполню любое твое желание. – Сказала она.

Лена не могла придти в себя минуты три от неожиданности

Но букетик, конечно, отдала. Она не заметила, как тушь растеклась по цветам, и они стали похожи на божьих коровок.

Ты плакала, потому что с любимым поссорилась, да? И твое желание – помириться с ним? – Догадалась принцесса. – Знаешь, а ведь у меня почти та же проблема. Правда, я поссорилась с женихом, потому что, из-за своей беспечности, потеряла цветы, которые ты помогла найти. Дело в том, что это цветы не совсем простые: в них мое счастье спрятано. И жених мой, узнав, что счастье я потеряла, подумал, что я его не люблю. Странная история, но она произошла именно со мной.

Когда Лена отдала цветы принцессе, та, в знак благодарности, подарила ей красивое платье. Спросила:

Хочешь за любимого замуж?

Конечно, хочу! – Радостно ответила девушка. Она говорила искренне и тепло. Но она помнила о той ссоре, которая произошла между ними. Помнила и хотела забыть.

Садись со мной в карету! – Крикнула девушка. Лена послушалась. Как только она так и сделала…. Карета полетела вдаль. От удивления Леночка даже не могла спросить, куда именно они держат путь.

Оказалось, что они приземлились на крыше дома, где жил ее Кирюша. Через мгновение он появился перед каретой. Заиграла очень красивая музыка, запели соловьи…. Девушка растворялась во всей этой прелести. Парень стоял и чего-то ждал.

Ленка испугалась того, что сама начала разговор. Она просто задала вопрос:

Хочешь жениться на мне?

В этот момент сказочка заканчивается. Ты смотришь в глаза своему любимому. Он ответит на твой вопрос. Так он поймет, что ты мечтаешь о нем по взрослому. Ты дашь ему повод задуматься! И ничего не бойся: любит – ответит то, что ты хочешь слышать.

Мнения влюбленных девушек о сказочке

Я сама была бы героиней данной сказки. Там даже ссора забывается. Не то, что в реальности. Еще и грязью друг друга обливают, когда поссорятся. В сказке – проще и приятнее. Переселяемся в сказку, леди и джентльмены!

Хорошая сказка. Но она не похожа совсем на реальность. Ни одна девушка не сможет задать такой вопрос парню. Если только под пивком. Я бы тоже не смогла вот так вот сразу сказать, что я хочу замуж. И намекнуть не смогла бы.

А я бы сказала! Но парня у меня нет сейчас. Мы расстались полтора месяца назад. А сказку я прочла с удовольствием, потому что в ней есть какая-то «изюминка». Эх, был бы у меня парень – обязательно рекомендовала бы почитать.

А мне не понравилось. Сухо, мало…. Люблю огромные сказки. С детства к таким привыкла. Ну, а на счет замужества можно и без сказок поговорить. Разве я не права в этом? Права, конечно! Кто не согласен – готова спорить до последнего.

Меня интересует название этой сказки. Села бы, и написала продолжение к ней. Да вот руки не доходят. Может, не дано мне писать такие вещи. Привыкла к рифмам. И на прозу перейти или боюсь, или просто нет желания. Или я не готова к таким переменам жизненным.

Читала только окончание сказки. Я так всегда делаю. Очень понравилась последняя строчка. Смело, однако! Уважаю ту девушку, которая отважиться так сказать. То есть…. Спросить. Я – слабая. Я так не смогу точно. Но не обо мне речь же.

Сказка – так себе. Название очень романтическое. Красивенько так, хоть и простенько. Нужно будет и самой что-то настрочить. Но я только собираюсь всегда. До практики, как правило, дела не доходят, увы. Меня и бесит это. Люблю поучать, а сама – нолик без палочки.

Шпаргалочка

— Веселые и пошлые сказочки!

Достоинства:
забавно, весело, заводит

Недостатки:
случайно могут прочитать дети

Всем мы с детства любим сказки. Но, когда детки вырастают, круг их интересов кардинально меняется. И даже истории про знакомых с детства и любимых персонажей могут заинтересовать уже взрослого читателя только в том случае, если они обрастут более «взрослыми» подробностями. Да, я имею в виду именно пошлые сказки). Так что, если вы хотите чем-то развлечь свою вторую половинку перед сном, могу предложить вам парочку интересных, но пошловатых сказок для взрослых!)).

Жили-были Иван-Царевич и Василиса Прекрасная. Счастье и гармония были в семье, а вот понимания не хватало: как не просил Иван-Царевич, Василиса ему не давала. Причин никто не знает, а деваться Ивану-Царевичу некуда, покуда жена она ему законная. Со временем пришлось привыкнуть мужику и забыть про это дело.

Но вот однажды беда в царство пришла: повадился Змей-Горыныч деревни в царстве разорять да девок местных с похабными целями похищать. Возглавил Иван-Царевич отряд, пошли змея проклятого искать. Шли долго, много деревень разоренных на своем пути поведали. И вот видят: в чистом поле Змей-Грыныч сидит, их поджидает. Испугались добры молодцы, деру дали. Один на один Иван-Царевич бился со змеем. Но как понял, что проигрывает, в лес стал отступать. Решил ночь здесь переждать. Искал Иван-Царевич место для сна и забрел к болоту. Заблудился бедняга, совсем отчаялся. И вдруг слышит голос тоненький:

Согрей меня, Иван-Царевич, приголубь. Тепла мне хочется и секса.

Выведи меня лучше с болота, — отвечает, увидев лягушку перед собой зеленую. — Не подходишь ты для этого дела. У тебя и дырки-то, поди, нет!

А ты полюби меня такую, как я есть: холодную и зеленую — выведу с болота. Достать хозяйство свое, я рот пошире открою — насадишь меня, как душа твоя пожелает!

Испугался сначала Иван такого предложения — вдруг еще гадость какую на этом болоте подхватит. Но вспомнил про жену свою, что не дает ему, вспомнил про Змея-Горыныча, которого ему не победить, коль с болота не выберется. И принял решение. Видит: лягушка уже рот открыла. Засунул он ей в рот аж по самое основание. А лягушка только этого и ждала — как давай стараться! Удовольствие Иван-Царевич получил неимоверное, все семя выплеснулось, годами накапливаемое. Смотрит — а вместо лягушки перед ним на коленях уже девица нагая сидит, остаться с ней до утра предлагает. Не устоял Иван-Царевич, поддался чарам Царевн Лягушки. А на утро поднялся герой, расправил плечи, и стало ему легко, будто камень большой с него сняли. Пошел Иван-Царевич в поле чистое, взял в руки меч и победил Змея-Горыныча.

Жил-поживал на свете один нормальный пацан, звали которого просто — Ильей. Простой он Илюха, правильный, но была у него одна странность — не желал с печи слазить! Всем говорил, мол, больной он, ножки не держат, причем не только с похмелья. Ну, односельчане быстро просекли, что лень нашему Илюше просто с печки вставать. А отец-то его знатный воевода был, да полег в неравной борьбе с половцами проклятыми! Остались от него только кольчуга да меч ржавый.

Достало селян в конец разгульная жизнь Илюши да силушка его богатырская. Ведь кто что против него скажет — так и по башке поленом с печи получить может. Уже троих односельчан Илья наш убил, восьмерых — покалечил, ирод поганый!

Собрались селяне, решают, что же с Илюшей делать?

«Сберемся всей ватагой, навалимся, да и затыкаем его колами в зад, во славу Перуна!» — увы, такое решение не понравилось матери и сестрам единоутробным Ильи, которые предложили его просто гуманно споить водой болотной, изнасиловать и ремешком сыромятным придушить.

Но нашелся один волхв приблудный, который за то, что ему дали опохмелиться, предложил вылечить Илью. Однако тот не желал с печи вставать, родину защищать — послал старика куда подальше. Обиделся волхв, зенки выкатил, козу на обоих руках состроил, косяк на пол сплюнул, махнул рукой, да и ушел обратно в лес, припухший. И случилось тут чудо-чудное! Раньше матерился, бухал, баб драл в разных позах, и ножки слабые не помехой были. Сейчас же вообще уста не разомкнет, член с печки до полу висит, не съест, ни выпьет, ни пукнет, ни ебнет, матюкнется.

Но пожалел все-таки волхв Илюшу, пообещал снять проклятье. Но за это Илья должен был отдать старику косяк свой заныканный. После слов «Встань и иди, окаянный» — Илюша расколдованный подскочил с печи, замахнулся на дедка, а того уже и след простыл.

От нечего делать пошел наш великий Илья Муромец совершать подвиги во славу земли Русской!..

Пошлые сказки на ночь девушке короткие, вероятно, есть в наличии на сайте спонсора раздела:

Ложиться спать. Взрослые могут сделать так, чтобы малыши сами шли в кроватку. Ведь хорошо лежать и слушать, как мама рассказывает интересные короткие сказки на ночь. Их можно придумывать самим — вокруг столько предметов, и каждый из них может на время стать участником волшебного действа. Идеи просто витают в воздухе. Можно придумывать фантастических героев или наделять волшебной силой лесных животных, домашних питомцев.

Рыбки

Если у вас есть аквариум, пусть его обитатели дадут вдохновение для новой истории. Короткие сказки на ночь могут быть посвящены рыбкам.

Скажите ребенку, что когда все засыпают, в аквариуме зажигается свет — это жители подводного царства устраивают веселые танцы.

Можно начать сказку с того, что жил в аквариуме маленький сомик (или другая рыбка, которая имеется в домашнем аквариуме). Сомик очень любил петь, но хозяева аквариума его не слышали. Рыбка старательно открывала рот, чтобы извлечь красивые звуки и очень расстраивалась, что никто ее за это не хвалит.

Хозяева увидели, что их сомик грустный и подумали, что от одиночества. Они купили ему подружку и подсадили ее тогда, когда сомик спал. После того как он проснулся, как всегда запел и вдруг услышал, что кто-то его хвалит. Он удивился и увидел еще одну рыбку. Сомик обрадовался, что теперь его слышат, он стал стараться ещё больше.

Вторая особь была женского пола и со временем сомики создали крепкую семью, у них родилось много деток. И теперь, когда люди засыпают, рыбки начинают петь на своем языке и весело танцевать. От их радости аквариум наполняется светом, который струится в разные стороны.

Короткие сказки на ночь могут быть посвящены не только рыбкам, но и лесным животным.

Заяц с волшебными ушами

Когда ваш малыш будет ложиться спать, удивите его. Спросите, знает ли он, что у волшебного зайца уши отстегиваются. Ребенка начало истории наверняка заинтересует. Скажите, если он хочет услышать продолжение, пусть ляжет в свою кроватку. После этого вы сможете продолжить. Короткие сказки, на ночь детям рассказанные, помогут им быстрее уснуть и увидеть хорошие сны.

Так вот, жил в лесу зайчик с волшебными ушами. Он просыпался рано, шёл гулять и пел свою веселую песенку. В это утро зверёк, как всегда, пристегнул уши и отправился гулять. По дороге он встретил ежика, они поговорили и заяц рассказал ему про свои волшебные ушки, которые могут слышать то, что случится на следующий день. Друзья не знали, что их разговор слышал злой волшебник Мухомор Мухорович. Он был повелителем трех лис и позвал их. Лисицы явились. Мухомор Мухорович открыл им тайну, рассказав про чудесные уши зайца. Волшебник повелел лисам принести ему уши.

Те спрашивали у лесных жителей о том, где можно найти зайца. Но никто им не ответил, так как все любили доброго зверька, а хищниц — нет. Но лисам удалось обмануть бельчонка. Они сказали, что у зайца день рождения, и они несут ему подарок. Доверчивый бельчонок указал лисам путь.

Что было потом

Они схватили зайца и отвели его к мухомору. Но тот не наградил их, а превратил в грибы лисички. Он схватил зайца за уши, но тот вырвался и убежал. А уши остались у Мухомора Мухоровича.

Тем временем бельчонок рассказал зверям, что у зайца день рождения. Все пошли к нему с подарками, но застали его горько плачущим. Косой рассказал зверям, что случилось, и как он лишился ушей.

Звери нашли мудрого старого ворона и спросили его, как одолеть Мухомора Мухоровича. Тот ответил, что ему нужно 3 раза сказать: «Будь здоров». Они хором произнесли эти слова, и злой волшебник тотчас же превратился в простой гриб мухомор. Звери принесли зайчику его уши, и все стали петь и веселиться.

Подобные короткие сказки на ночь позволят ребенку заснуть в хорошем настроении, а на следующий вечер тоже быстро лечь в кроватку, чтобы услышать очередную интересную историю.

Как солнце с луной поспорило

Однажды, ближе к вечеру, встретились в небе луна и солнце. Дневное светило и говорит ночному: «Всё-таки меня люди больше любят. Зимой они просят, чтобы я появилось, тогда настроение у всех улучшается. Весной они ждут меня с нетерпением, хотят, чтобы я быстрее растопило снег, приблизило тепло. Летом я дарю людям золотой загар, прогреваю моря, речки, озера, в которых люди так любят купаться. Я дарю тепло растениям, благодаря этому быстрее спеют овощи, фрукты, ягоды. Осенью в моих прощальных жарких лучах люди любят греться и просят меня, чтобы я почаще появлялось над горизонтом.»

Луна долго слушала солнце и ответила, что ей сказать на это нечего, и лучше она спрячется за тучи, раз не нужна людям. Так луна и сделала. Тем временем в свою деревню возвращался мужик. Сначала он шел радостно по дороге, но когда луна спряталась за тучи, стало темно, он сбился с пути.

Тогда он стал просить луну показаться хотя бы ненадолго. Та выглянула, мужик нашёл дорогу домой. Тогда луна поняла, что и она нужна людям, а потому старалась не прятаться за тучи, а освещать ночным путникам дорогу.

Белый бычок и тому подобное

Если вы хотите рассказывать своему чаду очень короткие сказки на ночь, вас выручат прибаутки. Вы можете поведать о деде и бабе, которые ели молочную кашу. Затем рассказать о том, что старик рассердился на свою жену и хлопнул ее по животу (легонечко). А дальше взрослые знают, что было.

Рассказывая про белого бычка, вы просто повторяйте слова за ребенком, сначала произнося фразу: «Хочешь послушать сказку про белого бычка»? Можно разнообразить историю, назвав его серым или даже чёрным.

Смешные сказки на ночь

Короткие веселые истории позабавят и взрослых, и детей. Если вам нужна сказка для взрослого, расскажите, что жил один принц. Однажды он пришёл к принцессе и спросил, выйдет ли она за него замуж. Та ответила: «Нет». Потому принц жил долго и счастливо — делал, что хотел, ходил, куда захочет, никто ему ничего не запрещал и т. д. Конечно, после такой истории останется только посмеяться.

На ночь могут сочинить и сами ребята. Так, один мальчик придумал историю про купца, у которого было всё. Однажды тот купил зеркальную шкатулку. Когда открыл ее дома, то у него всё пропало — и дом, и богатство. Позабавьте ребенка и подобными короткими историями, которые учат не желать больше, чем нужно человеку и радоваться тому, что у него есть.

Âñå ýòî ëåòî, Ñëàâà ïîãëÿäûâàë èç ñâîåãî îêíà, íà î÷àðîâàòåëüíóþ êðàñîòêó ïî èìåíè
Àíãåëèíà, êîòîðàÿ æèëà â äîìå íàïðîòèâ íà 3 ýòàæå, è ÷àñòî âûõîäèëà íà óëèöó âûãóëèâàòü ñîáàêó.
Ñëàâà âñïîìèíàë ãëÿäÿ íà Àíãåëèíó, ïðî ñâîþ íåçàáûâàåìóþ ïåðâóþ ëþáîâü. Ýòà äåâóøêà ïî èìåíè Àíãåëèíà äàæå âíåøíå, î÷åíü íàïîìèíàëà ïåðâóþ ëþáîâü Ñëàâû.
Ïåðâóþ ëþáîâü Ñëàâèêà çâàëè Àíæåëîé, è ýòî ÷óâñòâî âíåçåìíîå ïðèøëî ê íåìó ðîâíî 7 ëåò íàçàä.
Åìó êàçàëîñü òåïåðü, ÷òî ñâîþ ïåðâóþ ëþáîâü îí ïîòåðÿë íàâñåãäà, è îí íå ñìîæåò åå áîëüøå íàéòè è ðàçûñêàòü íèêîãäà, è íå ñìîæåò âñòðåòèòü íåíàãëÿäíóþ êðàñàâèöó Àíæåëó.
 ýòîì ãîäó îí âñïîìèíàë î íåé î÷åíü ÷àñòî, êîãäà îí âëþáèëñÿ â Àíæåëó, åìó èñïîëíèëîñü âñåãî 13 ëåò.
-×òî ñ íåþ òåïåðü ñòàëî? Ñ ìîåé ïåðâîé ëþáîâüþ Àíæåëîé? — äóìàë Ñëàâà, âñïîìèíàÿ è âçäûõàÿ ïî Áîãèíå Àíæåëå.
 íà÷àëå îêòÿáðÿ ìåñÿöà, óæå ïîçäíåé íî÷üþ, ê Ñëàâå âíîâü ïðèøëè â ãîñòè, åãî äàâíèå ïîäðóæêè Ëåíî÷êà è Íèíà, îíè õîòåëè Ñëàâó, è îí èì â ýòîì íèêîãäà íå îòêàçûâàë.
Ñëàâà âñïîìíèë îá Àíæåëå, â îáúÿòèÿõ ïîäðóæêè Íèíû, è ê íåìó ïðèøëà ÷óäåñíàÿ ìûñëü ýòîé íî÷üþ, îí ïîíÿë ÷òî íå âñå ïîòåðÿííî, è åùå íå ïîçäíî âåðíóòü è ðàçûñêàòü ñâîþ ïåðâóþ ëþáîâü íåçàáûâàåìóþ, ãäå áû îíà ñåé÷àñ íå æèëà.
Îí ðàññêàçàë âñå Íèíå, î ñâîåé ïåðâîé ëþáâè, è õîòåë íàéòè â åå ëèöå ïîääåðæêó è ïîìîùü, ÷òî áû ðàçûñêàòü Àíæåëó.
Ñâåòëûå ìûñëè ïîñåòèëè Ñëàâó èìåííî ýòîé íî÷üþ, êîãäà îí çàíèìàëñÿ ëþáîâüþ ñ Íèíîé, è óìîëÿë åå îá îäíîì îäîëæåíèè, âçÿâ åå çà ðóêó è ñìîòðÿ åé â ãëàçà:
-Íèíà, òû çíàåøü, ÿ â ïîñëåäíåå âðåìÿ, î÷åíü ÷àñòî âñïîìèíàþ òå äíè þíîñòè, êîãäà íà øêîëüíûõ êàíèêóëàõ ëåòíèõ, ÿ ãîñòèë â Êàðåëèè, è ïîëþáèë òàì îäíó äåâóøêó , ýòî áûëî ðîâíî 7 ëåò íàçàä, îíà ñòàëà äëÿ ìåíÿ ïåðâîé è íàñòîÿùåé ëþáîâüþ âñåé ìîåé æèçíè. Íèíà òû íå ìîãëà áû ïîìî÷ü ìíå åå ðàçûñêàòü? Òû âåäü òàêàÿ ó ìåíÿ óìíèöà!
-Õîðîøî Ñëàâà, ïîñòàðàþñü åå íàéòè, è ïî÷òè íå ñîìíåâàþñü, ÷òî íàéäó åå.
-Åå çîâóò Àíæåëà, è â ïîñëåäíèé ðàç, ÿ åå âèäåë 7 ëåò íàçàä, â àâãóñòå 90 ãîäà!
Îíà î÷åíü êðàñèâàÿ äåâóøêà, ÷òî ìîæíî ïðîñòî ñîéòè ñ óìà, ÿ íå ñìîã ñ íåþ ïîçíàêîìèòüñÿ òîãäà, è ñêàçàòü åé, ÷òî ÿ åå ëþáëþ!
-ß ïîñòàðàþñü Ñëàâà, ïîñòàðàþñü ñäåëàòü âñå âîçìîæíîå, ÷òî áû íàéòè òâîþ äåâ÷îíêó, òû âåäü çíàåøü ñàì, ÷òî ÿ òåáÿ î÷åíü ñèëüíî ëþáëþ!
-ß òîæå, òåáÿ ëþáëþ, Íèíî÷êà!

Ýòî ïðîèçîøëî â æèçíè Ñëàâû ðîâíî 7 ëåò íàçàä, â èþëå 1990 ãîäà, ïðîøëà óæå êàçàëîñü öåëàÿ âå÷íîñòü, ñ òîãî ìîìåíòà â åãî æèçíè.
Îí âñòðåòèë äåâóøêó â Êàðåëèè, êîãäà ãîñòèë òàì ó äåäóøêè Ìèøè, îí îòäûõàë òàì íà øêîëüíûõ ëåòíèõ  êàíèêóëàõ.
Îí ïîâñòðå÷àë Àíæåëó, íà ñëåäóþùèé äåíü, ïîñëå òîãî êàê ïðèåõàë â ãîñòè, îíà åìó ñðàçó ïðèãëÿíóëàñü, è ïîêàçàëàñü íåîïèñóåìîé êðàñîòêîé.
Êàê òîëüêî îí åå óâèäåë, îí èñïûòàë íå÷òî, íè ñ ÷åì íå ñðàâíèìîå ÷óâñòâî ëþáâè, ÷òî òî î÷åíü âîçâûøåííîå, ñèëüíîå, íå ïîääåëüíîå ÷óâñòâî ê äåâóøêå, êîòîðàÿ íà íåñêîëüêî ëåò ñòàðøå.
Îíà áûëà ïðåêðàñíà, ÿðêàÿ áëîíäèíêà, ñ âîçäóøíîé ïîõîäêîé Áîãèíè, Ñëàâà óâëåêñÿ åé, è ïî íàñòîÿùåìó ïîëþáèë åå.
Åãî ÷óâñòâà çàõëåñòíóëè â åãî ñòîëü þíûå ãîäû, íî âûãëÿäåë Ñëàâèê ïîñòàðøå ñâîèõ ëåò.
Êîãäà Àíæåëà ïðîõîäèëà ìèìî åãî äîìà, ïî äîðîãå â ìàãàçèí èëè ñîâåðøàëà ïðîãóëêó íà âåëîñèïåäå, Ñëàâà â ýòî âðåìÿ, ðàáîòàë â ãàðàæå,  ïîìîãàë ðåìîíòèðîâàòü Çàïîðîæåö.
Ñëàâà äàæå íå ïûòàëñÿ çàãîâîðèòü ñ Àíæåëîé, âåäü îíà òàê âñêðóæèëà åìó ãîëîâó, îí ÷óâñòâîâàë âîçáóæäåíèå, êîãäà îíà ïðîõîäèëà ìèìî, è òåðÿëñÿ.
Àíæåëà åãî äåâî÷êà, ïðåîáðàæàëàñü êàæäûé äåíü, ìåíÿÿ íàðÿäû, ñòàíîâèëàñü åùå ïðèâëåêàòåëüíåå â ñâîè þíûå ãîäû.
Îòâëå÷üñÿ îò ìûñëåé î íåé, Ñëàâèêó íå óäàâàëîñü, äíè òÿíóëèñü ñàìè ñîáîé, îí êàæäûé äåíü åçäèë ñ ðîäèòåëÿìè, äåäîì Ìèøåé, è ñâîåé ñåñòðîé Òàíåé, â ëåñ Êàðåëüñêèé ïî ãðèáû, ïî ÿãîäû è íà ðûáàëêó.
Àíæåëà íå âûõîäèëà ó Ñëàâèêà èç ãîëîâû, îí ëþáèë åå áåçóìíîé ëþáîâüþ, åñëè áû îíà òîëüêî çíàëà êàê?
Åãî åäèíñòâåííûé ðàçãîâîð ñ íåé ïðîèçîøåë, â òîò äåíü, êîãäà Ñëàâà â î÷åðåäíîé ðàç, ïîøåë çà âîäîé íà êîëîíêó,  ñ áî÷êîé ïîä âîäó, êîòîðóþ âåç íà òåëåæêå.
Ñëàâà ïî÷óâñòâîâàë ñåðäöåì, ÷òî â ýòîò ðàç, âñòðå÷è ñ Àíæåëîé íåèçáåæíà äëÿ íåãî.
Îí âîçâðàùàëñÿ îáðàòíî äîìîé, íàáðàâ íà êîëîíêå ïîëíóþ áî÷êó âîäû, è âåç åå íà ñâîåé òåëåæêå, íå ñïåøèë.
 ýòî ñàìîå âðåìÿ Àíæåëà ñî ñâîåé ïîäðóãîé Ãàëåé, ñ êîòîðîé îíè ÷àñòî ãóëÿëè âìåñòå, ïîäúåõàëè ê íåìó íà âåëîñèïåäå î÷åíü áëèçêî.
È ñàìè ïåðâûìè íà÷àëè ñ íèì ðàçãîâîð.
-Ñêàæè êàê òåáÿ çîâóò?-íà÷àëà Àíæåëà.
-Íó ìàëî ëè êàê?-îòâå÷àë åé Ñëàâèê.
-Îòêóäà òû, íàì î÷åíü èíòåðåñíî óçíàòü?
-Íåò, ÿ íå ñêàæó-îòâå÷àë îí.
-Íó ÷òî òû äèêàðü ÷òî ëè? Â ñàìîì äåëå? — ïðîäîëæèëà óæå Ãàëÿ.
-Ìîæåò áûòü, âñå ìîæåò áûòü-îòâå÷àë åé Ñëàâèê.
Ñëàâèê î÷åíü âîëíîâàëñÿ è áûë âîçáóæäåí â ýòîò ìîìåíò, îò òîãî ÷òî åãî Àíæåëà áûëà ðÿäîì ñ íèì, îí õîðîøî ìîã åå ðàçãëÿäåòü, åå ëèöî, åå çîëîòèñòûå âîëîñû áëîíäèíêè, êðàñèâûå âûðàçèòåëüíûå ãëàçà.
-Îíà òàê õîðîøà ñåé÷àñ, êàê Êàðåëüñêîå Ñîëíöå íà íåáå! — äóìàë Ñëàâèê.
Àíæåëà ïðîäîëæàëà åãî òåðçàòü, îíà âîçìîæíî ïîäîçðåâàëà, ÷òî Ñëàâèê ëþáèò åå, íî îí óìåëî îòáèâàëñÿ îò ïðèñòàâàíèé äåâóøåê, êàê òîëüêî ìîã.
Îí âåë ñåáÿ î÷åíü ñêîâàííî è ñòðîãî, ïîòîìó ÷òî íå ìîã èíà÷å, è ÷óâñòâîâàë ñåáÿ êàê â ñêàçêå, êîòîðàÿ íèêîãäà íå çàêîí÷èòñÿ.
Àíæåëà íàõîäèëàñü ñîâñåì ðÿäîì ñ íèì, ýòî ìãíîâåíèå åìó êàçàëîñü öåëîé âå÷íîñòüþ íàñòîÿùåãî ñ÷àñòüÿ è ëþáâè.
Äåâóøêè òåðçàëè âîïðîñàìè Ñëàâèêà, è íàçûâàëè åãî äèêàðåì, îí ïðîïóñêàë âñå ìèìî óøåé, è ïîäúåõàë ñ òåëåæêîé ê êàëèòêå ñâîåãî äîìà, à îíè êàê áåçóìíûå íàêèíóëèñü íà íåãî, ñ âîïðîñàìè:
-Íó ñêàæè, îòêóäà òû? È êàê òåáÿ çîâóò?
Ó Ñëàâû âåðòåëîñü íà ÿçûêå ñêàçàòü Àíæåëå âñþ ïðàâäó, ÷òî îí ëþáèò åå, íî îíà áûëà ñ ïîäðóãîé íå êðàñèâîé, è êîòîðàÿ åìó íå íðàâèëàñü.
Àíæåëà íå õîòåëà åãî òàê ïðîñòî îòïóñêàòü:
-Íó ñêàæè, ñêàæè íàì, êàê òåáÿ çîâóò? È îòêóäà òû?
Ñâîåé íàñòîé÷èâîñòüþ, äåâóøêè ðàçîçëèëè Ñëàâèêà:
-Äà ïîøëè âû â ****ó!
Äåâóøêè áûëè îáåñêóðàæåíû îòâåòîì Ñëàâèêà, è åãî Àíæåëà ïîíåñëà íà Ñëàâó:
-Àõ òû *** ìîðæîâûé!
Âñå ýòî îí âñïîìíèë ñëîâíî ïðîèçîøëî ýòî ñ íèì òîëüêî ñåé÷àñ. Îí ëþáèë Àíæåëó, îí óçíàë êàê åå çîâóò ïåðåä ñàìûì îòúåçäîì â Ëåíèíãðàä, ðàííèì óòðîì 14 àâãóñòà, îò ñâîåé òåòè Ëåíû. Îí åùå íå ïîíèìàë, ÷òî ýòà ðàçëóêà ñòàíåò òàêîé ìó÷èòåëüíîé äëÿ íåãî, è ïðîäîëæèòñÿ äîëãèõ 7 ëåò, îí íàïèñàë Àíæåëå ïèñüìî, êàê òîëüêî ïðèåõàë äîìîé â Ëåíèíãðàä.
 Àíæåëà!
Ìû ñ òîáîé ðàññòàëèñü, è ÿ íå ñìîã òåáå ñêàçàòü, ïîòîìó ÷òî íå ñìîã, íî òû íå ïîäóìàëà ÷òî ÿ òðóñ?
ß ïðîñòî áûë âëþáëåí â òåáÿ, íó âîò òû òåïåðü ýòî çíàåøü!
Äåëî â òîì, ÷òî ÿ òåáÿ ïîëþáèë áåç ïàìÿòè, ÿ ïðîñûïàëñÿ è äóìàë òîëüêî î òåáå, è çàñûïàë è äóìàë î òåáå.
Òû ñàìà çíàåøü êàê âñå áûëî, òû ïðîõîäèëà ìèìî, êàòàëàñü íà âåëîñèïåäå, ó ìåíÿ äî ñèõ ïîð òâîé ãîëîñ ñ÷àñòëèâûé, çâó÷èò â ìîåì ñåðäöå, êîãäà ÿ ãëÿäåë íà òåáÿ è ñëûøàë òâîé âåñåëûé ñìåõ.
Ñåé÷àñ ýòè äíè î÷åíü îæèâèëèñü.
ß ïèøó ýòî ïèñüìî, ÷òî áû òû íå äóìàëà îáî ìíå ïëîõî, ÿ âåäü òàê òåáÿ ëþáëþ.
ß òåáÿ ëþáëþ è î÷åíü ïî òåáå ñêó÷àþ, ïîøåë îñåíüþ â 7 êëàññ, íà óðîêàõ äóìàþ òîëüêî î òåáå.
ß êàæäûé äåíü âûõîæó íà áàëêîí è ñìîòðþ â ñòîðîíó, òóäà êóäà èäóò ïîåçäà, â ñòîðîíó Êàðåëèè.
 íàäåæäå ÷òî òû ïðî÷òåøü ìîå ïèñüìî.
Äíè ïðîõîäÿò áåç òåáÿ, Àíæåëà, áåç òåáÿ íè÷òî íå èìååò ñìûñëà.
ß óçíàë êàê òåáÿ çîâóò, òîëüêî ïåðåä ñàìûì îòúåçäîì â Ëåíèíãðàä, ïî äîðîãå äîìîé ÿ âèäåë îãðîìíîå Ñîëíöå, ÿ ïîìíþ åãî, îíî ïðåäî ìíîé è ñåé÷àñ ïåðåä ãëàçàìè ñòîèò, ÿ ñòîÿë â òàìáóðå âàãîíà, è ñìîòðåë íà çàõîäÿùåå Ñîëíöå Êàðåëèè, î÷åíü ÿðêîå è êðàñíîå, ãäå òî â ðàéîíå Ïåòðîçàâîäñêà, ÿ âèäåë êàê îíî çàõîäèò, è êàê ñ çàõîäîì ýòîãî Ñîëíöà, ñîâåðøåííî íå ðåàëüíîãî, òàèëè ìå÷òû î òåáå.
ñåíòÿáðü 1990 ãîä.
 

Ñïóñòÿ âñåãî 9 äíåé, ñ òîãî äíÿ êàê Ñëàâà óìîëÿë ñåðäå÷íî Íèíî÷êó, íàéòè åìó Àíæåëó, 15 ÷èñëà, íî÷üþ, ñàìà Íèíà ïðèâåëà Àíæåëó ê íåìó.
-ß ñìîãëà ðàçûñêàòü òâîþ Àíæåëó, îíà óæå çäåñü!
Îò ýòîãî âñåãî Ñëàâà ïðåáûâàë â ïîëíîì âîñòîðãå, îí íå âèäåë åå öåëûõ 7 ëåò, îí äóìàë:
-Âîçìîæíî îíà ñèëüíî èçìåíèëàñü, ìîæåò îíà äðóãàÿ ñåé÷àñ?
Ñëàâà áûë âçâîëíîâàí êàê íèêîãäà, îíà ïðèåõàëà ê íåìó â ãîñòè ñî ñâîåé ñåñòðîé Ìàøåé, îí íå çíàë òîãäà èç çà ÷åãî.
Êîãäà Àíæåëà çàøëà ê íåìó äîìîé, Ñëàâà óâèäåë ÷òî îíà ñîâñåì íå èçìåíèëàñü, îíà âñå òàêàÿ æå êðàñèâàÿ âíåøíå, ÷òî è òîãäà â 90 ãîäó, ñëîâíî îíè òîëüêî ÷òî ñ íåé ðàññòàëèñü.
Îíà ñðàçó ñïðîñèëà Ñëàâó:
-Íó ÷òî? Óçíàåøü òû ìåíÿ Ñëàâà?
-Êîíå÷íî äà- îòâå÷àë îí.
Âñå ýòî ñòàëî íàñòîÿùåé ôàíòàñòèêîé, è íåâîçìîæíî îïèñàòü ýìîöèè ïåðåæèòûå Ñëàâîé è åãî Àíæåëîé, ïîñëå òàêîé äîëãîé ðàçëóêè.
Ñëàâà ÷óâñòâîâàë, áèåíèå åå ñåðäöà, êîãäà îáíèìàë Àíæåëó, ýòîé âîëøåáíîé íî÷üþ.
Îí íèêîãäà íå äóìàë, ÷òî ðàçëóêà ìîæåò áûòü ìó÷èòåëüíîé, à âñòðå÷è ñ íåé, ïîñëå äîëãèõ ëåò, ïðèíåñåò òàêóþ ðàäîñòü è òàêîå áëàæåíñòâî.
-Îíà áóäåò, ñî ìíîþ ðÿäîì, âñåãäà! — äóìàë òàê Ñëàâà.

Àíæåëà äàìà åãî ñåðäöà, íà ñëåäóþùèé äåíü, çàõîòåëà îñòàâèòü Ñëàâó è óåõàòü îò íåãî, óòðîì íà ðàññâåòå ê ñåáå íà Ðîäèíó äîìîé.
Ñëàâèê ðèíóëñÿ çà íåþ íà âîêçàë, è äîáðàëñÿ òóäà î÷åíü áûñòðî, åãî ñëîâíî ÷òî òî ãíàëî òóäà, îí áåç òðóäà íàøåë ïåððîí è âàãîí, è óñïåë ïîêà ïîåçä åùå íå òðîíóëñÿ
 è íå óâåç åãî êðàñàâèöó Àíæåëó âî Ëüâîâ, íà Óêðàèíó.
Îí âëåòåë â âàãîí, è ïåðâîé ðàçûñêàë ñåñòðó Àíæåëû, Ìàøó è ñïðîñèë åå:
-Ãäå ìîÿ Àíæåëà?
-À òû ðàçâå íå âèäèøü?- óäèâèëàñü îíà.
Âîêðóã ñèäåëè ëþäè, âñå âçâîëíîâàííî ñìîòðåëè íà Ñëàâó, íå ïîíèìàÿ ÷òî ïðîèñõîäèò.
Êðàñàâèöà Àíæåëà ñèäåëà ðÿäîì, è ñìîòðåëà êóäà òî â ñòîðîíó, è êàê áóäòî íå âèäåëà Ñëàâó.
-Àíæåëà, ÿ äîëæåí ñ òîáîþ ïîãîâîðèòü, íî íå çäåñü, ïîéäåì ñ òîáîé â òàìáóð!
Àíæåëà ïîñìîòðåëà â ñòîðîíó Ñëàâû, è îòâåòèëà î÷åíü òèõî è íå âåñåëî:
-Õîðîøî, Ñëàâà ïîéäåì, ÿ ñåé÷àñ ïðèäó, Ìàøà — ñêàçàëà îíà.
Îíà ïîøëà ñî Ñëàâîé â òàìáóð ïîåçäà, è Ñëàâà ïðèíÿëñÿ ëàñêàòü åå, â ýòîò ìîìåíò åùå íå çíàÿ, ÷òî Àíæåëà ïîòåðÿëà çðåíèå â ðåçóëüòàòå íåñ÷àñòíîãî ñëó÷àÿ, è íè÷åãî íå âèäèò, â åå ãëàçàõ ïîëíàÿ òåìíîòà.
Íåñìîòðÿ íà ýòî, âûãëÿäåëà îíà êàê íèêîãäà ïðåæäå, î÷åíü õîðîøî.
Ñëàâà ëàñêàë åå, öåëóÿ åå ãóáû, åå ëèöî, øåþ è âîëîñû è óìîëÿë íå îñòàâëÿòü åãî.
Îí öåëîâàë Àíæåëó è ðàçäâèíóë åé íîãè, è âîøåë â íåå, ñòîÿ â òàìáóðå âàãîíà, îí øåïòàë åé íà óøêî, ÷óòü äûøà:
-Àíæåëà, ëþáèìàÿ, òû ìíå íóæíà ñåé÷àñ, êàê íèêîãäà, ÿ íå ìîãó òåáÿ ïîòåðÿòü âî âòîðîé ðàç, ìíå ñ òîáîé î÷åíü õîðîøî ñåé÷àñ, êîãäà òû ðÿäîì!
Íà ÷òî Àíæåëà îòâå÷àëà Ñëàâå:
-À êàê æå òâîÿ Ëåíà?
Ñëàâà óæå íå äóìàë áîëüøå íè î êîì, è îòâå÷àë ñâîåé êðàñîòêå:
-Äà ÷òî Ëåíà, îíà ìîëîäàÿ è ãëóïàÿ åùå, ìíå íóæíà ñåé÷àñ òîëüêî òû, ìíå ïî íàñòîÿùåìó õîðîøî òîëüêî ñ òîáîé!
Ñëàâà öåëîâàë ëþáèìóþ, è íàñëàæäàëñÿ åå âåëèêîëåïíûì òåëîì.
Ëþäè êîòîðûå ïðîõîäèëè ìèìî, â ýòîò ìîìåíò, áûëè î÷åíü óäèâëåíû è âîçìóùåíû, òîìó ÷òî ñåé÷àñ óâèäåëè.
Íó ÷òî îíè ìîãëè ïîíÿòü? Ñëàâà 7 ëåò íå âèäåë Àíæåëó, îí èìåë ïðàâî ëþáèòü åå, ïðÿìî â òàìáóðå âàãîíà ïîåçäà.
-Òû áóäåøü æèòü êàê êîðîëåâà! — ïðîäîëæèë øåïòàòü Ñëàâà.
-Òû ìíå î÷åíü íóæíà ñåé÷àñ!
Àíæåëà åìó îòâå÷àëà ñêâîçü ñëåçû:
-ß òåáÿ ëþáëþ, òû ìíå íóæåí, ÿ ñàìà õî÷ó îñòàòüñÿ ñ òîáîé!
Ñëàâà è Àíæåëà áåçóìñòâîâàëè, ñëîâíî ñîøëè ñ óìà îò ñ÷àñòüÿ, êîòîðîå ñâàëèëîñü èì íà ãîëîâó, ïîñëå äîëãîé ðàçëóêè.
Ñëàâà âñå òàêè îòïóñòèë ëþáèìóþ ñ îäíèì óñëîâèåì:
-Îáåùàé ìíå Àíæåëà, ÷òî òû âåðíåøüñÿ êî ìíå!
-ß âåðíóñü, êàê òîëüêî óëàæó âñå äåëà íà Ðîäèíå â Óêðàèíå, ÿ âåðíóñü ê òåáå î÷åíü ñêîðî!
Ñëàâà ñóìåë óäåðæàòü Àíæåëó, ïåðâóþ ëþáîâü è äàìó ñåðäöà, îí îòïóñòèë åå, íà âðåìÿ, íà åå Ðîäèíó, âî Ëüâîâ.

 Ñëåäóþùåé íî÷üþ, ïîñëå òîãî êàê Ñëàâà, ïðîâîäèë ñâîþ Àíæåëó íà Ðîäèíó, îí íàçíà÷èë ñâîåé äåâóøêå Ëåíå èíòèìíóþ âñòðå÷ó ó ñåáÿ äîìà, â êâàðòèðå.
Îíà ïðèøëà ê íåìó ïîçäíåé íî÷üþ, êàê âñåãäà îíè çàíÿëèñü ëþáîâüþ, åìó Ëåíî÷êà òåïåðü íóæíà áûëà òîëüêî äëÿ ýòîãî.
Íî Ëåíà î÷åíü ñòðàñòíî õîòåëà Ñëàâó, íå ìåíüøå ÷åì îí ñàì, è â ïîðûâå ñòðàñòè, íà íåå ÷òî òî íàøëî, à Ñëàâà ïðèíÿëñÿ åå îáâèíÿòü âî âñåõ ñìåðòíûõ ãðåõàõ.
Ñëàâà èìåë Ëåíó, åùå è åùå ðàç ýòîé áåçóìíîé ëóííîé íî÷üþ.
-Äàâàé, ìèëàÿ, äàâàé, ÷òî ñ òîáîé?- õîòåë îí åùå ðàç ïîèìåòü êðàñàâèöó.
-ß íå ìîãó áîëüøå, íå ìîãó!
-Êàê òû ìîæåøü íå õîòåòü áîëüøå?
-Íî íå õî÷ó è âñå!-Ëåíà èçìåíèëàñü â ãîëîñå.
-Òû âåäü ìîÿ äåâóøêà, ÷òî ñ òîáîé?
-Íî ÿ áîëüøå íå õî÷ó, ïîéìè ëþáèìûé!
-Ëåíà, ÿ õî÷ó òåáÿ, ÿ áåçóìíî õî÷ó òåáÿ! ×òî çà áóíò íà êîðàáëå?
Ñëàâà ñõâàòèë åå, ñêðóòèë, è ïðîäîëæèë äàëüøå äåëàòü ñâîå ãðÿçíîå äåëî ñ Ëåíî÷êîé, à îíà êðè÷àëà ñëîâíî óìàëèøåííàÿ.
-×òî òû äåëàåøü? — ïûòàëàñü îíà âðàçóìèòü Ñëàâó.
À îí ïðîäîëæèë åå íàñèëîâàòü
-Ìîë÷è äóðà, íå îðè!
Ëåíà êðè÷àëà åùå ñèëüíåå, à îí ïðîäîëæàë åå íàñèëîâàòü.
Îíà õîòåëà âûðâàòüñÿ è óáåæàòü, íî ó Ëåíû íè÷åãî íå ïîëó÷èëîñü, Ñëàâà êðåïêî åå äåðæàë, çàæèìàë åé ðîò, è èìåë åå æàäíî ïîëó÷àÿ óäîâîëüñòâèå, åå âîïëü âîçáóæäàë åãî åùå áîëüøå.
Îò òàêîãî øóìà è êðèêà Ëåíû, ê Ñëàâå â êâàðòèðó íàãðÿíóë íàðÿä ìèëèöèè, êîòîðûé äåæóðèë ýòîé íî÷üþ, è îêàçàëñÿ ïî áëèçîñòè îò åãî äîìà, ìèëèöèÿ î÷åíü îïåðàòèâíî îòðåàãèðîâàëà íà Ëåíèíû êðèêè î ïîìîùè.
Êîãäà ìèëèöèîíåð íà÷àë åå ðàññïðàøèâàòü î òîì ÷òî ñëó÷èëîñü ñ íåé, îíà îòâå÷àëà:
-Íè÷åãî íå ïðîèçîøëî ñòðàøíîãî, ÿ âñåãäà òàê ýìîöèîíàëüíà âî âðåìÿ ñåêñà.
À Ñëàâà ïîäòâåðæäàë åå ñëîâà:
-Îíà î÷åíü ýìîöèîíàëüíàÿ ó ìåíÿ!
Óáåäèâøèñü ÷òî âñå â ïîðÿäêå, ìèëèöèîíåðû ïîêèíóëè êâàðòèðó Ñëàâû, îñòàâèâ èõ íàåäèíå âäâîåì ñíîâà.
Êàê íè ñòðàííî, íå ñìîòðÿ íà òî ÷òî ó Ñëàâû ïîáûâàëà ìèëèöèÿ, îí ïðîäîëæèë íàñèëîâàòü ñâîþ Ëåíó, è åé äàæå ýòî âñå íà÷àëî íðàâèòñÿ ñàìîé, îíà âñþ íî÷ü ìîë÷àëà, êîãäà Ñëàâèê èìåë åå, äåëàÿ ñâîå äåëî, åùå íè îäèí ðàç çà íî÷ü.
Ýòà íî÷ü îòêðûëà öåëóþ âåðåíèöó ñîáûòèé, êîòîðûå ïðîèçîéäóò ïîçæå, è ñòàíóò íàñòîÿùèì ïîòðÿñåíèåì, äëÿ íèõ, îñîáåííî ñëåäóþùàÿ íî÷ü.
 

Ñëåäóþùóþ æå íî÷ü Ñëàâà ïðîâåë â îáúÿòèÿõ ñâîåé ëþáîâíèöû Ìèëû, è ñìîã òîëüêî â åå íåæíûõ ëàñêàõ, êàê ñëåäóåò íàñëàæäàòüñÿ è îòòÿíóòüñÿ ïî ïîëíîé.
Ìèëà æãó÷àÿ áðþíåòêà, ñòðàñòíàÿ æåíùèíà âûòâîðÿëà òàêîå, ÷òî åùå íå óìåëà åãî Ëåíà, è ýòà ñêàçî÷íàÿ íî÷ü, çàïîìíèëàñü Ñëàâå íà äîëãî.
×åðåç íåäåëþ, íî÷üþ, ê Ñëàâå ñíîâà ïðèøëà Ëåíà, îíè ëåæàë â ïîñòåëè , è ñìîòðåëè äðóã íà äðóãà òåïåðü êàê âðàãè.
-ß ïîòåðÿëà òâîåãî ðåáåíêà! — íåîæèäàííî çàÿâèëà îíà åìó.
Ñëàâà íå âåðèë ýòîìó.
-Íå ìîæåò ýòîãî áûòü! Ýòî íå ïðàâäà!
-ß ãîâîðþ òåáå, ýòî ïðàâäà! — ïðîäîëæèëà îíà.
Ñëàâà ðàçîçëèëñÿ íà Ëåíó, è ïîíåñ íà íåå:
-Àõ òû ñòåðâà, ñóêà, ïðîñòèòóòêà, òû íå èìååøü ïðàâà áîëüøå æèòü!
Ñëàâà ïðèíÿëñÿ äóøèòü Ëåíó ïîäóøêîé, îíà ïî÷òè íå ñîïðîòèâëÿëàñü è óìîëÿëà åãî:
-Åñëè òû ñåé÷àñ óáüåøü ìåíÿ, ñêàæè ÷òî ýòî ÿ ñàìà âî âñåì âèíîâàòà, ÿ áîëüøå íå ìîãó òàê æèòü, ìíå î÷åíü áîëüíî ñåé÷àñ!
Ñëàâà äóøèë åå ïîäóøêîé è äóìàë, ÷òî íå ñìîæåò ýòîãî ñäåëàòü, óáèòü Ëåíó, íî âñå òàêè ñäåëàë ýòî, çàäóøèë, äàâèâ íà ïîäóøêó âñåé ñâîåé ñèëîé.
Îí óáåäèëñÿ ÷òî îíà ìåðòâà, è ñàì ïîâåñèëñÿ, çàòÿíóë ïåòëþ íà øåå, ïåðåêðåñòèëñÿ è âûáèë ñòóë ó ñåáÿ èç ïîä íîã.
×åðåç íåêîòîðîå âðåìÿ Ñëàâà ñëîâíî âîñêðåñ èç ìåðòâûõ, îí íàáëþäàë ñî ñòîðîíû, çà ñîáîé âèñÿùèì â öåíòðå êîìíàòû, åãî äóøà âûëåòåëà èç åãî òåëà, è îí ìîã óâèäåòü Ëåíó è ñåáÿ ìåðòâûìè.
 åãî êîìíàòå ñòîÿë ïîëíûé ìðàê, îí ïîäóìàë:
-ß íàâåðíîå â àäó!
Ñëàâà ðàçãëÿäåë â îêíå ñâåòÿùóþñÿ ñôåðó êîòîðàÿ î÷åíü ñòðåìèòåëüíî ïðèáëèæàëàñü ê åãî äîìó, ñ íåìûñëèìîé ñêîðîñòüþ, â êîìíàòå íà÷àëàñü áóðÿ, ñâåò îò ýòîé ñôåðû ïðèáëèæàëñÿ åùå áûñòðåå, ñâåò ýòîò îñëåïëÿë íàñòîëüêî, ÷òî îáðàçîâàëèñü òåíè, îò íåãî ìîæíî ïðîñòî îñëåïíóòü â ðåàëüíîñòè.
Ñâåò ñòàë åùå ÿð÷å, ñëîâíî ñâåò ìèëëèîí Ñîëíö, ìðàê â êîìíàòå îòñòóïèë, âñå âîêðóã Ñëàâû ïðåâðàòèëîñü âî ÷òî òî ïðîñòîðíîå è ñâåòëîå, âñå â êîìíàòå èñ÷åçëî, íå îñòàëîñü íè îäíîãî ïðåäìåòà, òîëüêî ñïëîøíîé ñâåò, ñâåò âíåçåìíîãî ïðîèñõîæäåíèÿ.
Äóøà Ñëàâû îùóòèëà ÷òî òî, ÷òî íåâîçìîæíî îïèñàòü ñëîâàìè.
Ñ ýòèìè ëó÷àìè âíåçåìíîãî ñâåòà, â êîìíàòó âîøëà åãî Ëåíà, êàê àíãåë ñ íåáåñ, îíà ñòàëà êðàñèâîé è ïðåêðàñíîé, êàêîé íèêîãäà íå ìîãëà ñòàòü â çåìíîé æèçíè, îíà æäàëà çäåñü òîëüêî Ñëàâó.
 ýòîé îñëåïèòåëüíîé àóðå èç ñïëîøíîãî ñâåòà, ïîÿâèëñÿ ñûí áîæèé Èèñóñ Õðèñòîñ.
Ñëàâà è Ëåíà îáíÿëè äðóã äðóãà, èõ íåíàâèñòü âäðóã ïðåêðàòèëàñü, è îíè ñíîâà ïîëþáèëè,  ñòðàõè è áîëü óøëè.
Îíè ÷óâñòâîâàëè ñåáÿ î÷åíü ëåãêî è ñâîáîäíî, ñðåäè ýòîãî âíåçåìíîãî áîæåñòâåííîãî ñâåòà íåáåñ.
-Çà÷åì âû ïðèøëè êî ìíå, Ñëàâà è Ëåíà? Âû òàê ëþáèòå äðóã äðóãà, çà÷åì âû ïîãóáèëè ñâîè æèçíè?- ñïðîñèë èõ Áîã.
-Ìû ñàìè íå çíàåì çà÷åì- îòâå÷àëè îíè îáà Áîãó.
Èì íå ïðèøëîñü îïðàâäûâàòüñÿ ïåðåä Âñåìîãóùèì, îí è òàê âñå çíàë.
-Âû ëþáèòå äðóã äðóãà, âû äîëæíû âåðíóòüñÿ, ÿ õî÷ó ÷òî áû âû ëþáèëè äðóã äðóãà, ÿ âåðíó âàñ íà çåìëþ!
-Íî íàì î÷åíü õîðîøî çäåñü ñåé÷àñ, ìû íå õîòèì áîëüøå âîçâðàùàòüñÿ íà çåìëþ! — îòâå÷àëè Ñëàâà è Ëåíà.
-Äà âàì õîðîøî è ëåãêî çäåñü, íî âû äîëæíû âåðíóòüñÿ, âàøå âðåìÿ åùå íå ïðèøëî, âû íóæíû íà çåìëå, à íå â ðàþ!
Ñëàâå ñ Ëåíîé áûëî î÷åíü õîðîøî, îíè íå çíàëè íè÷åãî ïîäîáíîãî ïðè æèçíè, îíè íå ñòàëè îòðèöàòü ñâîè ãðåõè, íî óçíàâ ðàé, îíè íå õîòåëè âîçâðàùàòüñÿ íà çåìëþ.
Íî îíè íå ìîãëè óïîðñòâîâàòü ïåðåä Áîãîì è çàõîòåëè âåðíóòüñÿ, ÷òîáû èñïðàâèòü ñâîè îøèáêè íà çåìëå.
Èèñóñ ïîîáåùàë èì:
-ß âñåãäà áóäó ñ Âàìè, Ëåíà ëþáè Ñëàâó, à òû Ñëàâà ëþáè Ëåíó, äà áóäåò òàê!
Èèñóñ ïðî÷åë ìîëèòâó â íåé ãîâîðèëîñü:
-Äóøà ñíîâà ñòàíåò òåëîì, ñ äóøîþ è òåëî âîñêðåñíåò èç ìåðòâûõ, è æèçíè âåðíóòüñÿ â íèõ!
Ñâåò êàê ïîÿâèëñÿ, òàê è èñ÷åç ñòðåìèòåëüíî, è ñ íèì èñ÷åçëî âñå âîêðóã.
Óòðîì Ñëàâà ïðîñíóëñÿ, â ñâîåé ïîñòåëè, â îáíèìêó ñ ëþáèìîé Ëåíîé, âåñüìà áîäðûì è âñïîìíèë  âñþ ýòó áåçóìíóþ íî÷ü, îò íà÷àëà äî êîíöà.

Трава опять отросла по набитым грунтовым дорогам гражданской войны, потому что война прекратилась. В мире, по губерниям снова стало тихо и малолюдно: некоторые люди умерли в боях, многие лечились от ран и отдыхали у родных, забывая в долгих снах тяжелую работу войны, а кое-кто из демобилизованных еще не успел вернуться домой и шел теперь в старой шинели, с походной сумкой, в мягком шлеме или овечьей шапке, — шел по густой, незнакомой траве, которую раньше не было времени видеть, а может быть — она просто была затоптана походами и не росла тогда. Они шли с обмершим, удивленным сердцем, снова узнавая поля и деревни, расположенные в окрестности по их дороге; душа их уже переменилась в мучении войны, в болезнях и в счастье победы, — они шли теперь жить точно впервые, смутно помня себя, какими они были три-четыре года назад, потому что они превратились совсем в других людей — они выросли от возраста и поумнели, они стали терпеливей и почувствовали внутри себя великую всемирную надежду, которая сейчас стала идеей их пока еще небольшой жизни, не имевшей ясной цели и назначения до гражданской войны.

Поздним летом возвращались домой последние демобилизованные красноармейцы. Они задержались по трудовым армиям, где занимались разным незнакомым ремеслом и тосковали, и лишь теперь им велели идти домой к своей и общей жизни.

По взгорью, что далеко простерто над рекою Потудань, уже вторые сутки шел ко двору, в малоизвестный уездный город, бывший красноармеец Никита Фирсов. Это был человек лет двадцати пяти от роду, со скромным, как бы постоянно опечаленным лицом, — ко это выражение его лица происходило, может быть, не от грусти, а от сдержанной доброты характера либо от обычной сосредоточенности молодости. Светлые, давно не стриженные волосы его опускались из-под шапки на уши, большие серые глаза глядели с угрюмым напряжением в спокойную, скучную природу однообразной страны, точно пешеход был нездешний.

В полдень Никита Фирсов прилег около маленького ручья, Ткущего из родника по дну балки в Потудань. И пеший человек дремал на земле под солнцем, в сентябрьской траве, уже уставшей расти здесь с давней весны. Теплота жизни словно потемнела в нем, и Фирсов уснул в тишине глухого места. Насекомые лета а над ним, плыла паутина, какой-то бродяга-человек переступил и рез него и, не тронув спящего, не заинтересовавшись им, пошёл дальше по своим делам. Пыль лета и долгого бездождия высок стояла в воздухе, сделав более неясным и слабым небесный свет но все равно время мира, как обычно, шло вдалеке вослед солнцу… Вдруг Фирсов поднялся и сел, тяжко, испуганно дыша, точно он запалился в невидимом беге и борьбе. Ему приснился страшный сон, что его душит своею горячей шерстью маленькое, упитанное животное, вроде полевого зверька, откормившегося чистой пшеницей. Это животное, взмокая потом от усилия и жадности, залезло спящему в рот, в горло, стараясь пробраться цепкими лапками в самую середину его души, чтобы сжечь его дыхание. Задохнувшись во сне, Фирсов хотел вскрикнуть, побежать, но зверек самостоятельно вырвался из него, слепой, жалкий, сам напуганный и дрожащий, и скрылся в темноте своей ночи.

Фирсов умылся в ручье и прополоскал рот, а потом пошел скорее дальше; дом его отца уже был близко, и к вечеру можно успеть дойти до него.

Как только смерклось, Фирсов увидел свою родину в смутной, начавшейся ночи. То было покатое, медленное нагорье, подымавшееся от берегов Потудани к ржаным, возвышенным полям. На этом нагорье расположился небольшой город, почти невидимый сейчас благодаря темноте. Ни одного огня не горело там.

Отец Никиты Фирсова спал сейчас: он лег, как только вернулся с работы, когда еще солнце не зашло. Он жил в одиночестве, жена его давно умерла, два сына исчезли на империалистической войне, а последний сын, Никита, был на гражданской: он, может быть, еще вернется, думал про последнего сына отец, гражданская война идет близко около домов и по дворам, и стрельбы там меньше, чем на империалистической. Спал отец помногу — с вечерней зари до утренней, — иначе, если не спать, он начинал думать разные мысли, воображать забытое, и сердце его мучилось в тоске по утраченным сыновьям, в печали по своей скучно прошедшей жизни. С утра он сразу уходил в мастерскую крестьянской мебели, где он уже много лет работал столяром, — и там, среди работы, ему было более терпимо, он забывался. Но к вечеру ему делалось хуже в душе, и, вернувшись на квартиру, в одну комнату, он поскорее, почти в испуге, засыпал до завтрашнего утра; ему и керосин был не нужен. А на рассвете мухи начинали кусать его в лысину, старик просыпался и долго, помаленьку, бережно одевался, обувался, умывался, вздыхал, топтался, убирал комнату, бормотал сам с собою, выходил наружу, смотрел там погоду и возвращался — лишь бы потратить ненужное время, что оставалось до начала работы в мастерской крестьянской мебели.

В нынешнюю ночь отец Никиты Фирсова спал, как обычно, по необходимости и от усталости. Сверчок, уже которое лето, жил себе в завалинке дома и напевал оттуда в вечернее время — не то это был тот же самый сверчок, что и в позапрошлое лето, не то внук его. Никита подошел к завалинке и постучал в окошко отца; сверчок умолк на время, словно он прислушивался, кто это пришел — незнакомый, поздний человек. Отец слез с деревянной старой кровати, на которой он спал еще с покойной матерью всех своих сыновей, и сам Никита родился когда-то на этой же кровати. Старый, худой человек был сейчас в подштанниках, от долгой носки и стирки они сели и сузились, поэтому приходились ему только до колен. Отец близко прислонился к оконному стеклу и глядел оттуда на сына. Он уже увидел, узнал своего сына, но все еще смотрел и смотрел на него, желая наглядеться. Потом он побежал, небольшой и тощий, как мальчик, кругом через сени и двор — отворять запертую на ночь калитку.

Никита вошел в старую комнату, с лежанкой, низким потолком, с одним маленьким окном на улицу. Здесь пахло тем же запахом, что и в детстве, что и три года назад, когда он ушел на войну; даже запах материнского подола еще чувствовался тут — в единственном месте на всем свете. Никита снял сумку и шапку, медленно разделся и сел на кровать. Отец все время стоял перед ним, босой и в подштанниках, не смея еще ни поздороваться как следует, ни заговорить.

— Ну как там буржуи и кадеты? — спросил он немного погодя. — Всех их побили иль еще маленько осталось?

— Да нет, почти всех, — сказал сын.

Отец кратко, но серьезно задумался: все-таки ведь целый класс умертвили, это большая работа была.

— Ну да, они же квелые! — сообщил старик про буржуев. — Чего они могут, они только даром жить привыкли…

Никита встал перед отцом, он был теперь выше его головы на полторы. Старик молчал около сына в скромном недоумении своей любви к нему. Никита положил руку на голову отца и привлек его к себе на грудь. Старый человек прислонился к сыну и начал часто, глубоко дышать, словно он пришел к своему отдыху.

На одной улице того же города, выходившей прямо в поле, стоял деревянный дом с зелеными ставнями. В этом доме жила когда-то вдовая старушка, учительница городского училища; вместе с нею жили ее дети — сын, мальчик лет десяти, и дочь, белокурая девочка Люба, пятнадцати лет.

Отец Никиты Фирсова хотел несколько лет тому назад жениться на вдовой учительнице, но вскоре сам оставил свое намерение. Два раза он брал с собою в гости к учительнице Никиту, тогда еще мальчика, и Никита видел там задумчивую девочку Любу, которая сидела и читала книжки, не обращая внимания на чужих гостей.

Старая учительница угощала столяра чаем с сухарями и говорила что-то о просвещении народного ума и о ремонте школьных печей. Отец Никиты сидел все время молча; он стеснялся, крякал, кашлял и курил цигарки, а потом с робостью пил чай из блюдца, не трогая сухарей, потому что, дескать, давно уже сыт.

В квартире учительницы, во всех ее двух комнатах и в кухне, стояли стулья, на окнах висели занавески, в первой комнате находились пианино и шкаф для одежды, а в другой, дальней, комнате имелись кровати, два мягких кресла из красного бархата и там же на стенных полках помещалось много книг, — наверно, целое собранье сочинений. Отцу и сыну эта обстановка казалась слишком богатой, и отец, посетив вдову всего два раза, перестал к ней ходить. Он даже не управился ей сказать, что хочет на ней жениться. Но Никите было интересно увидеть еще раз пианино и читающую, задумчивую девочку, поэтому он просил отца жениться на старушке, чтобы ходить к ней в гости.

— Нельзя, Никит! — сказал в то время отец. — У меня образования мало, о чем я с ней буду говорить! А к нам их позвать — стыдно: у нас посуды нету, харчи нехорошие… Ты видал, у них кресла какие? Старинные, московские! А шкаф? По всем фасу резьба и выборка: я понимаю!.. А дочь! Она, наверно, курсисткой будет,

И отец теперь уже несколько лет не видел своей старой невесты, лишь иногда он, может быть, скучал по ней или просто размышляя.

На другой день после возвращения с гражданской войны Никита пошел в военный комиссариат, чтобы его отметили там в запас Затем Никита обошел весь знакомый, родной город, и у него заболело сердце от вида устаревших, небольших домов, сотлевших заборов и плетней и редких яблонь по дворам, многие из которых уже умерли, засохли навсегда. В его детстве эти яблони еще были зелеными, а одноэтажные дома казались большими и богатыми, населенными таинственными умными людьми, и улицы тогда были длинными, лопухи высокими, и бурьян на пустырях, на заброшенных огородах представлялся в то давнее время лесною, жуткою чащей. А сейчас Никита увидел, что маленькие дома жителей были жалкими, низкими, их надо красить и ремонтировать, бурьян на пустых местах беден, он растет не страшно, а заунывно, обитаемый лишь старыми, терпеливыми муравьями, и все улицы скоро кончались волевою землей, светлым небесным пространством, — город стал небольшим. Никита подумал, что, значит, им уже много жизни прожито, если большие, таинственные предметы обратились в маленькие и скучные.

Он медленно прошел мимо дома с зелеными ставнями, куда он некогда ходил в гости с отцом. Зеленую краску на ставнях он знал только по памяти, теперь от нее остались одни слабые следы, — она выцвела от солнца, была вымыта ливнями и дождями, вылиняла до древесины; и железная крыша на доме уже сильно заржавела — теперь, наверно, дожди проникают через крышу и мокнет потолок над пианино в квартире. Никита внимательно посмотрел в окна этого дома; занавесок на окнах теперь не было, по ту сторону стекол виднелась чужая тьма. Никита сел на скамейку около калитки обветшалого, но все же знакомого дома. Он думал, что, может быть, кто-нибудь заиграет на пианино внутри дома, тогда он послушает музыку. Но в доме было тихо, ничего не известно. Подождав немного, Никита поглядел в щель забора на двор, там росла старая крапива, пустая тропинка вела меж ее зарослями в сарай и три деревянные ступеньки подымались в сени. Должно быть, умерли уже давно и учительница-старушка, и ее дочка Люба, а мальчик ушел добровольцем на войну…

Никита направился к себе домой. День пошел к вечеру, — скоро отец придет ночевать, надо будет подумать с ним, как жить дальше и куда поступать на работу.

На главной улице уезда было небольшое гулянье, потому что народ начал оживать после войны. Сейчас по улице шли служащие, курсистки, демобилизованные, выздоравливающие от ран, подростки, люди домашнего и кустарного труда и прочие, а рабочий человек выйдет сюда на прогулку позже, когда совсем смеркнется. Одеты люди были в старую одежду, по-бедному, либо в поношенное военное обмундирование времен империализма.

Почти все прохожие, даже те, которые шли под руку, будучи женихами и невестами, имели при себе что-нибудь для хозяйства. Женщины несли в домашних сумках картофель, а иногда рыбу, мужчины держали под мышкой пайковый хлеб или половину коровьей головы либо скупо хранили в руках требуху на приварок, Но редко кто шел в унынии, разве только вовсе пожилой, истомленный человек. Более молодые обычно смеялись и близко глядели лица друг другу, воодушевленные и доверчивые, точно они были накануне вечного счастья.

— Здравствуйте! — несмело со стороны сказала женщина Никите Фирсову.

И голос тот сразу коснулся и согрел его, будто кто-то, дорогой и потерянный, отозвался ему на помощь. Однако Никите показалось, что это ошибка и это поздоровались не с ним. Боясь ошибиться, он медленно поглядел на ближних прохожих. Но их сейчас было всего два человека, и они уже миновали его. Никита оглянулся, — большая, выросшая Люба остановилась и смотрела в его сторону. Она грустно и смущенно улыбалась ему.

Никита подошел к ней и бережно оглядел ее — точно ли она сохранилась вся в целости, потому что даже в воспоминании она для него была драгоценность. Австрийские башмаки ее, зашнурованные бечевой, сильно износились, кисейное, бледное платье доходило ей только до колен, больше, наверно, не хватило материала, — и это платье заставило Никиту сразу сжалиться над Любой — он видел такие же платья на женщинах в гробах, а здесь кисея покрывала живое, выросшее, но бедное тело. Поверх платья был надет старый дамский жакет, — наверно, его носила еще мать Любы в свою девичью пору, — а на голове Любы ничего не было, одни простые волосы, свитые пониже шеи в светлую прочную косу.

— Вы меня не помните? — спросила Люба.

— Нет, я вас не забыл, — ответил Никита.

— Забывать никогда не надо, — улыбнулась Люба.

Ее чистые глаза, наполненные тайною душою, нежно глядели на Никиту, словно любовались им. Никита также смотрел в ее лицо, и его сердце радовалось и болело от одного вида ее глаз, глубоко запавших от житейской нужды и освещенных доверчивой надеждой.

Никита пошел с Любой одной к ее дому, — она жила все там же. Мать ее умерла не так давно, а младший брат кормился в голод около красноармейской полевой кухни, потом привык там бывать я ушел вместе с красноармейцами на юг против неприятеля.

— Он кашу там есть привык, а дома ее не было, — говорила Люба про брата.

Люба теперь жила лишь в одной комнате, — больше ей не надо. С замершим чувством Никита осмотрелся в этой комнате, где он в первый раз видел Любу, пианино и богатую обстановку. Сейчас здесь не было уже ни пианино, ни шкафа с резьбою по всему фасу, остались одни два мягких кресла, стол и кровать, и сама комната теперь перестала быть такою интересной и загадочной, как тогда, в ранней юности, — обои на стенах выцвели и ободрались, пол истерся, около изразцовой печи находилась небольшая железная печка, которую можно истопить горстью щепок, чтобы немного согреться около нее.

Люба вынула общую тетрадь из-за пазухи, потом сняла башмаки и осталась босая. Она училась теперь в уездной академии медицинских наук: в те годы по всем уездам были университеты и академии, потому что народ желал поскорее приобрести высшее знание; бессмысленность жизни, так же как голод и нужда, слишком измучили человеческое сердце, и надо было понять, что же есть существование людей, это — серьезно или нарочно?

— Они мне ноги трут, — сказала Люба про свои башмаки. — Вы посидите еще, а я лягу спать, а то мне очень сильно есть хочется, а я не хочу думать об этом…

Люба, не раздеваясь, залезла под одеяло на кровати и положила косу себе на глаза.

Никита молча просидел часа два-три, пока Люба не проснулась. Тогда уже настала ночь, и Люба встала в темноте.

— Моя подруга, наверно, сегодня не придет, — грустно сказала Люба.

— А что — она вам нужна? — спросил Никита.

— Даже очень, — произнесла Люба. — У них большая семья и отец военный, она мне приносит ужин, если у нее что-нибудь останется… Я поем, и мы с ней начинаем заниматься…

— А керосин у вас есть? — спросил Никита.

— Нет, мне дрова дали… Мы печку зажигаем — мы на полу садимся и видим от огня.

Люба беспомощно, стыдливо улыбнулась, словно ей пришла на ум жестокая и грустная мысль.

— Наверно, ее старший брат, мальчишка, не заснул, — сказала она. — Он не велит, чтоб меня его сестра кормила, ему жалко… А я не виновата! Я и так не очень люблю кушать: это не я — голова сама начинает болеть, она думает про хлеб и мешает мне Жить и думать другое…

— Люба! — позвал около окна молодой голос.

— Женя! — отозвалась Люба в окно.

Пришла подруга Любы. Она вынула из кармана своей куртку четыре больших печеных картошки и положила их на железную печку.

— А гистологию достала? — спросила Люба..

— А у кого ее доставать-то! — ответила Женя. — Меня в очередь в библиотеке записали…

— Ничего, обойдемся, — сообщила Люба. — Я две первые главы на факультете на память выучила. Я буду говорить, а ты запишешь. Пройдет?

— А раньше-то! — засмеялась Женя.

Никита растопил печку для освещения тетрадей огнем и собрался уходить к отцу на ночлег.

— Вы теперь не забудете меня? — попрощалась с ним Люба.

— Нет, — сказал Никита. — Мне больше некого помнить.

* * *

Фирсов полежал дома после войны два дня, а потом поступил работать в мастерскую крестьянской мебели, где работал его отец. Его зачислили плотником на подготовку материала, и расценок его был ниже, чем у отца, почти в два раза. Но Никита знал, что это временно, пока он не привыкнет к мастерству, а тогда его переведут в столяры и заработок станет лучше.

Работать Никита никогда не отвыкал. В Красной Армии тоже люди не одной войною занимались — на долгих постоях и в резервах красноармейцы рыли колодцы, ремонтировали избушки бедняков в деревнях и сажали кустарник в вершинах действующих оврагов, чтобы земля дальше не размывалась. Война ведь пройдет, а жизнь останется, и о ней надо было заранее позаботиться.

Через неделю Никита снова пошел в гости к Любе; он понес ей в подарок вареную рыбу и хлеб — свое второе блюдо от обеда в рабочей столовой.

Люба спешила читать по книжке у окна, пользуясь тем, что еще не погасло солнце на небе; поэтому Никита некоторое время сидел в комнате у Любы молчаливо, ожидая ночной темноты. Но вскоре сумрак сравнялся с тишиной на уездной улице, а Люба потерла свои глаза и закрыла учебную книгу.

— Как поживаете? — тихо спросила Люба.

— Мы с отцом живем, мы — ничего, — сказал Никита. — Я вам там покушать принес, — вы съешьте, пожалуйста, — попросил он.

— Я съем, спасибо, — произнесла Люба.

— А спать не будете? — спросил Никита.

— Не буду, — ответила Люба. — Я же поужинаю сейчас, я буду сыта!

Никита принес из сеней немного мелких дровишек и разжег железную печку, чтобы был свет для занятий. Он сел на пол, открыл печную дверцу и клал щепки и худые короткие поленья в огонь, стараясь, чтоб тепла было поменьше, а света побольше. Съев рыбу с хлебом, Люба тоже села на пол, против Никиты и около света из печки, и начала учить по книжке свою медицину.

Она читала молча, однако изредка шептала что-то, улыбалась и записывала мелким, быстрым почерком несколько слов в блокнот — наверно, самые важные вещи. А Никита только следил за правильным горением огня, и лишь время от времени — не часто — он смотрел в лицо Любы, но затем опять подолгу глядел на огонь, потому что боялся надоесть Любе своим взглядом. Так время шло, и Никита думал с печалью, что скоро оно пройдет совсем и ему настанет пора уходить домой.

В полночь, когда пробили часы на колокольне, Никита спросил у Любы, отчего не пришла ее подруга, по имени Женя.

— А у нее тиф повторился, она, наверное, умрет, — ответила Люба и опять стала читать медицину.

— Вот это жалко! — сказал Никита, но Люба ничего не ответила ему.

Никита представил себе в мысли больную, горячую Женю, — и, в сущности, он тоже мог бы ее искренне полюбить, если б узнал ее раньше и если бы она была немного добра к нему. Она тоже, кажется, прекрасная: зря он ее не разглядел тогда во тьме и плохо запомнил.

— Я уже спать хочу, — прошептала Люба, вздыхая.

— А поняли все, что прочитали-то? — спросил Никита.

— Все чисто! Хотите, расскажу? — предложила Люба.

— Не надо, — отказался Никита. — Вы лучше берегите при себе, а то я все равно забуду.

Он подмел веником сор около печки и ушел к отцу.

С тех пор он посещал Любу почти каждый день, лишь иногда пропуская сутки или двое, ради того, чтоб Люба поскучала по нем. Скучала она или нет — неизвестно, но в эти пустые вечера Никита вынужден был ходить по десять, по пятнадцать верст, несколько раз вокруг всего города, желая удержать себя в одиночестве, вытерпеть без утешения тоску по Любе и не пойти к ней.

У нее в гостях он обыкновенно занимался тем, что топил печь и ожидал, когда она ему скажет что-нибудь в промежуток, отвлекшись от своего учения по книге. Каждый раз Никита приносил Любе на ужин немного пищи из столовой при мастерской крестьянской мебели; обедала же она в своей академии, но там давали кушать слишком мало, а Люба много думала, училась вдобавок еще росла, и ей не хватало питания. В первую же свою получку Никита купил в ближней деревне коровьи ноги и затем всю ночь варил студень на железной печке, а Люба до полночи занималась с книгами и тетрадями, потом чинила свою одежду штопала чулки, мыла полы на рассвете и купалась на дворе в кадушке с дождевой водой, пока еще не проснулись посторонние люди.

Отцу Никиты было скучно жить все вечера одному, без сына, а Никита не говорил, куда он ходит. «Он сам теперь человек, — думал старик. — Мог же ведь быть убитым или раненным на войне, а раз живет — пусть ходит!»

Однажды старик заметил, что сын принес откуда-то две белые булки. Но он их сразу же завернул в отдельную бумагу, а его не угостил. Затем Никита, как обычно, надел фуражку и пошел до полночи и обе булки тоже взял с собой.

— Никит, возьми меня с собой! — попросился отец. — Я там ничего не буду говорить, я только гляну… Там интересно, — должно быть, что-нибудь выдающееся!

— В другой раз, отец, — стесняясь, сказал Никита. — А то тебе сейчас спать пора, завтра ведь на работу надо идти…

В тот вечер Никита не застал Любы, ее не было дома. Он сел тогда на лавочку у ворот и стал ожидать хозяйку. Белые булки он положил себе за пазуху и согревал их там, чтоб они не остыли до прихода Любы. Он сидел терпеливо до поздней ночи, наблюдая звезды на небе и редких прохожих людей, спешивших к детям в свои жилища, слушал звон городских часов на колокольне, лай собак по дворам и разные тихие, неясные звуки, которые днем не существуют. Он бы мог прожить здесь в ожидании, наверно, до самой своей смерти.

Люба неслышно появилась из тьмы перед Никитой. Он встал перед ней, но она сказала ему: «Идите лучше домой», — и заплакала. Она пошла к себе в квартиру, а Никита обождал еще снаружи в недоумении и пошел за Любой.

— Женя умерла, — сказала Люба ему в комнате. — Что я теперь буду делать?..

Никита молчал. Теплые булки лежали у него за пазухой — не то их надо вынуть сейчас, не то теперь уж ничего не нужно. Люба легла в одежде на кровать, отвернулась лицом к стене и плакала там сама для себя, беззвучно и почти не шевелясь.

Никита долго стоял один в ночной комнате, стесняясь помешать чужому грустному горю. Люба не обращала на него внимания, потому что печаль от своего горя делает людей равнодушными ко всем другим страдающим. Никита самовольно сел на кровать в ногах у Любы и вынул булки из-за пазухи, чтобы деть их куда-нибудь, но пока не находил для них места.

— Давайте я с вами буду теперь! — сказал Никита.

— А что вы будете делать? — спросила Люба в слезах. Никита подумал, боясь ошибиться или нечаянно обидеть Любу.

— Я ничего не буду, — отвечал он. — Мы станем жить как обыкновенно, чтоб вы не мучились.

— Обождем, нам нечего спешить, — задумчиво и расчетливо произнесла Люба. — Надо вот подумать, в чем Женю хоронить, — у них гроба нету…

— Я завтра его принесу, — пообещал Никита и положил булки на кровать.

На другой день Никита спросил разрешения у мастера и стал делать гроб; их всегда позволяли делать свободно и за материал не высчитывали. По неумению он делал его долго, но зато тщательно и особо чисто отделал внутреннее ложе для покойной девушки; от воображения умершей Жени Никита сам расстроился и немного покапал слезами в стружки. Отец, проходя по двору, подошел к Никите и заметил его расстройство.

— Ты что тоскуешь: невеста умерла? — спросил отец.

— Нет, подруга ее, — ответил он.

— Подруга? — сказал отец. — Да чума с ней!.. Дай я тебе борта в гробу поравняю, у тебя некрасиво вышло, точности не видать!

После работы Никита понес гроб к Любе; он не знал, где лежит ее мертвая подруга.

В тот год долго шла теплая осень, и народ был доволен. «Хлебу вышел недород, так мы на дровах сбережем», — говорили экономические люди. Никита Фирсов загодя заказал сшить из своей красноармейской шинели женское пальто для Любы, но пальто уже приготовили, а надобности, за теплым временем, в нем все еще не было. Никита по-прежнему ходил к Любе на квартиру, чтобы помогать ей жить и самому в ответ получать питание для наслаждения сердца.

Он ее спрашивал один раз, как они дальше будут жить — вместе или отдельно. А она отвечала, что до весны не имеет возможности чувствовать свое счастье, потому что ей надо поскорее окончить академию медицинских знаний, а там — видно будет Никита выслушал это далекое обещание, но не требовал большего счастья, чем оно уже есть у него благодаря Любе, и он не знал есть ли оно еще лучшее, но сердце его продрогло от долгого терпения и неуверенности — нужен ли он Любе сам по себе, как бедный, малограмотный, демобилизованный человек. Люба иногда с улыбкой смотрела на него своими светлыми глазами, в которых находились большие, черные, непонятные точки, а лицо ее вокруг глаз было исполнено добром.

Однажды Никита заплакал, покрывая Любу на ночь одеялом перед своим уходом домой, а Люба только погладила его по голове и сказала: «Ну будет вам, нельзя так мучиться, когда я еще жива».

Никита поспешил уйти к отцу, чтобы там укрыться, опомниться и не ходить к Любе несколько дней подряд. «Я буду читать, — решал он, — и начну жить по-настоящему, а Любу забуду, не стану ее помнить и знать. Что она такое особенное — на свете великие миллионы живут, еще лучше ее есть. Она некрасивая!»

Наутро он не встал с подстилки, на которой спал на полу. Отец, уходя на работу, попробовал его голову и сказал:

— Ты горячий: ложись на кровать! Поболей немножко, потом выздоровеешь… Ты на войне нигде не раненный?

— Нигде, — ответил Никита.

Под вечер он потерял память; сначала он видел все время потолок и двух поздних предсмертных мух на нем, приютившихся греться там для продолжения жизни, а потом эти же предметы стали вызывать в нем тоску, отвращение, — потолок и мухи словно забрались к нему внутрь мозга, их нельзя было изгнать оттуда и перестать думать о них все более увеличивающейся мыслью, съедающей уже головные кости. Никита закрыл глаза, но мухи кипели в его мозгу, он вскочил с кровати, чтобы прогнать мух с потолка, и упал обратно на подушку: ему показалось, что от подушки еще пахло материнским дыханием — мать ведь здесь же спала рядом с отцом, — Никита вспомнил ее и забылся.

Через четыре дня Люба отыскала жилище Никиты Фирсова и явилась к нему в первый раз сама. Шла только середина дня; во всех домах, где жили рабочие, было безлюдно — женщины ушли доставать провизию, а дошкольные ребятишки разбрелись по дворам и полянам. Люба села на кровать к Никите, погладила ему лоб, протерла глаза концом своего носового платка и спросила:

— Ну что, где у тебя болит?

— Нигде, — сказал Никита.

Сильный жар уносил его в своем течении вдаль ото всех людей и ближних предметов, и он с трудом видел сейчас и помнил Любу, боясь ее потерять в темноте равнодушного рассудка; он взялся рукой за карман ее пальто, сшитого из красноармейской шинели, и держался за него, как утомленный пловец за отвесный берег, то утопая, то спасаясь. Болезнь все время стремилась увлечь его на сияющий, пустой горизонт — в открытое море, чтоб он там отдохнул на медленных, тяжелых волнах.

— У тебя грипп, наверно, я тебя вылечу, — сказала Люба. — А может, и тиф!.. Но ничего — не страшно!

Она подняла Никиту за плечи и посадила его спиной к стене. Затем быстро и настойчиво Люба переодела Никиту в свое пальто, нашла отцовский шарф и повязала им голову больного, а ноги его всунула в валенки, валявшиеся до зимы под кроватью. Обхватив Никиту, Люба велела ему ступить ногами и вывела его, озябшего, на улицу. Там стоял извозчик. Люба подсадила больного в пролетку, и они поехали.

— Не жилец народ живет! — сказал извозчик, обращаясь к лошади, беспрерывно погоняя ее вожжами на уездную мелкую рысь.

В своей комнате Люба раздела и уложила Никиту в кровать и укрыла его одеялом, старой ковровой дорожкой, материнскою ветхою шалью — всем согревающим добром, какое у нее было.

— Зачем тебе дома лежать? — удовлетворенно говорила Люба, подтыкая одеяло под горячее тело Никиты. — Ну зачем!.. Отец твой на работе, ты лежишь целый день один, ухода ты никакого не видишь и тоскуешь по мне…

Никита долго решал и думал, где Люба взяла денег на извозчика. Может быть, она продала свои австрийские башмаки или учебную книжку (она ее сначала выучила наизусть, чтобы не нужна была), или же она заплатила извозчику всю месячную стипендию…

Ночью Никита лежал в смутном сознании: иногда он понимал, где сейчас находится, и видел Любу, которая топила печку и стряпала пищу на ней, а затем Никита наблюдал незнакомые видения своего ума, действующего отдельно от его воли в сжатой, горячей тесноте головы.

Озноб его все более усиливался. Время от времени Люба пробовала ладонью лоб Никиты и считала пульс в его руке. Поздно ночью она напоила его кипяченой, теплой водой и, сняв верхнее Платье, легла к больному под одеяло, потому что Никита дрожал от лихорадки и надо было согреть его. Люба обняла Никиту и прижала к себе, а он свернулся от стужи в комок и прильнул лицом к ее груди, чтобы теснее ощущать чужую, высшую, лучшую жизнь и позабыть свое мученье, свое продрогшее пустое тело. Но Никите жалко было теперь умирать, — не ради себя, но ради того чтоб иметь прикосновение к Любе и к другой жизни, — поэтому он спросил шепотом у Любы, выздоровеет он или помрет: она ведь училась и должна знать.

Люба стиснула руками голову Никиты и ответила ему:

— Ты скоро поправишься… Люди умирают потому, что они болеют одни и некому их любить, а ты со мной сейчас… Никита пригрелся и уснул.

Недели через три Никита поправился. На дворе уже выпал снег, стало вдруг тихо повсюду, и Никита пошел зимовать к отцу; он не хотел мешать Любе до окончания академии, пусть ум ее разовьется полностью весь, она тоже из бедных людей. Отец обрадовался возвращению сына, хотя и посещал его у Любы из двух дней в третий, принося каждый раз для сына харчи, а Любе какой бы то ни было гостинец.

Днем Никита опять стал работать в мастерской, а вечером посещал Любу и зимовал спокойно; он знал, что с весны она будет его женой и с того времени наступит счастливая, долгая жизнь. Изредка Люба трогала, шевелила его, бегала от него по комнате, и тогда — после игры — Никита осторожно целовал ее в щеку. Обычно же Люба не велела ему напрасно касаться себя.

— А то я тебе надоем, а нам еще всю жизнь придется жить! — говорила она. — Я ведь не такая вкусная: тебе это кажется!..

В дни отдыха Люба и Никита ходили гулять по зимним дорогам за город или шли, полуобнявшись, по льду уснувшей реки Потудани — далеко вниз по летнему течению. Никита ложился животом и смотрел вниз под лед, где видно было, как тихо текла вода. Люба тоже устраивалась рядом с ним, и, касаясь друг друга, они наблюдали укромный поток воды и говорили, насколько счастлива река Потудань, потому что она уходит в море и эта вода подо льдом будет течь мимо берегов далеких стран, в которых сейчас растут цветы и поют птицы. Подумав об этом немного, Люба велела Никите тотчас же вставать со льда; Никита ходил теперь в старом отцовском пиджаке на вате, он ему был короток, грел мало, и Никита мог простудиться.

И вот они терпеливо дружили вдвоем почти всю долгую зиму, томимые предчувствием своего близкого будущего счастья. Река Потудань тоже всю зиму таилась подо льдом, и озимые хлеба дремали под снегом, — эти явления природы успокаивали и даже утешали Никиту Фирсова: не одно его сердце лежит в погребении перед весной. В феврале, просыпаясь утром, он прислушивался — не жужжат ли уже новые мухи, а на дворе глядел на небо и на деревья соседнего сада: может быть, уже прилетают первые птицы из дальних стран. Но деревья, травы и зародыши мух еще спали в глубине своих сил и в зачатке.

В середине февраля Люба сказала Никите, что выпускные экзамены у них начинаются двадцатого числа, потому что врачи очень нужны и народу некогда их долго ждать. А к марту экзамены уже кончатся, — поэтому пусть снег лежит и река течет подо льдом хоть до июля месяца! Радость их сердца наступит раньше тепла природы.

На это время — до марта месяца — Никита захотел уехать из города, чтобы скорее перетерпеть срок до совместной жизни с Любой. Он назвался в мастерской крестьянской мебели идти с бригадой столяров чинить мебель по сельсоветам и школам в деревнях.

Отец тем временем — к марту месяцу — сделал не спеша в подарок молодым большой шкаф, подобный тому, который стоял в квартире Любы, когда еще ее мать была приблизительной невестой отца Никиты. На глазах старого столяра жизнь повторялась уже по второму или по третьему своему кругу. Понимать это можно, а изменить пожалуй что нельзя, и, вздохнув, отец Никиты положил шкаф на санки и повез его на квартиру невесты своего сына. Снег потеплел и таял против солнца, но старый человек был еще силен и волок санки в упор даже по черному телу оголившейся земли, Он думал втайне, что и сам бы мог вполне жениться на этой девушке Любе, раз на матери ее постеснялся, но стыдно как-то и нет в доме достатка, чтобы побаловать, привлечь к себе подобную молодую девицу. И отец Никиты полагал отсюда, что жизнь далеко не нормальна. Сын вот только явился с войны и опять уходит из дома, теперь уж навсегда. Придется, видно, ему, старику, взять к себе хоть побирушку с улицы — не ради семейной жизни, а чтоб, вроде домашнего ежа или кролика, было второе существо в жилище: пусть оно мешает жить и вносит нечистоту, но без него перестанешь быть человеком.

Сдав Любе шкаф, отец Никиты спросил у нее, когда ему нужно приходить на свадьбу,

— А когда Никита приедет: я готова! — сказала Люба.

Отец ночью пошел на деревню за двадцать верст, где Никита работал по изготовлению школьных парт. Никита спал в пустом классе на полу, но отец побудил его и сказал ему, что пора идти в город — можно жениться.

— Ты ступай, а я за тебя парты доделаю! — сказал отец. Никита надел шапку и сейчас же, не ожидая рассвета, отправился пешком в уезд. Он шел один всю вторую половину ночи по пустым местам; полевой ветер бродил без порядка близ него, то касаясь лица, то задувая в спину, а иногда и вовсе уходя на покой в тишину придорожного оврага. Земля по склонам и на высоких пашнях лежала темной, снег ушел с нее в низы, пахло молодою водой и ветхими травами, павшими с осени. Но осень уже забытое давнее время, — земля сейчас была бедна и свободна, она будет рожать все сначала и лишь те существа, которые никогда не жили. Никита даже не спешил идти к Любе; ему нравилось быть в сумрачном свете ночи на этой беспамятной ранней земле, забывшей всех умерших на ней и не знающей, что она родит в тепле нового лета.

Под утро Никита подошел к дому Любы. Легкая изморозь легла на знакомую крышу и на кирпичный фундамент, — Любе, наверно, сладко спится сейчас в нагретой постели, и Никита прошел мимо ее дома, чтобы не будить невесту, не остужать ее тела из-за своего интереса.

К вечеру того же дня Никита Фирсов и Любовь Кузнецова записались в уездном Совете на брак, затем они пришли в комнату Любы и не знали, чем им заняться. Никите стало теперь совестно, что счастье полностью случилось с ним, что самый нужный для него человек на свете хочет жить заодно с его жизнью, словно в нем скрыто великое, драгоценное добро. Он взял руку Любы к себе и долго держал ее; он наслаждался теплотой ладони этой руки, он чувствовал через нее далекое биение любящего его сердца и думал о непонятной тайне: почему Люба улыбается ему и любит его неизвестно за что. Сам он чувствовал в точности, почему дорога для него Люба.

— Сначала давай покушаем! — сказала Люба и выбрала свою руку от Никиты.

Она приготовила сегодня кое-что: по окончании академии ей дали усиленное пособие в виде продуктов и денежных средств.

Никита со стеснением стал есть вкусную, разнообразную пищу У своей жены. Он не помнил, чтобы когда-нибудь его угощали почти задаром, ему не приходилось посещать людей для своего удовольствия и еще вдобавок наедаться у них.

Покушав, Люба встала первой из-за стола. Она открыла объятия навстречу Никите и сказала ему;

— Ну!

Никита поднялся и робко обнял ее, боясь повредить что-нибудь в этом особом, нежном теле. Люба сама сжала его себе на помощь, но Никита попросил: «Подождите, у меня сердце сильно заболело», — и Люба оставила мужа.

На дворе наступили сумерки, и Никита хотел затопить печку для освещения, но Люба сказала: «Не надо, я ведь уже кончила учиться, и сегодня наша свадьба». Тогда Никита разобрал постель, а Люба тем временем разделась при нем, не зная стыда перед мужем. Никита же зашел за отцовский шкаф и там снял с себя поскорее одежду, а потом лег рядом с Любой ночевать.

Наутро Никита встал спозаранку. Он подмел комнату, затопил печку, чтобы скипятить чайник, принес из сеней воду в ведре для умывания и под конец не знал уже, что ему еще сделать, пока Люба спит. Он сел на стул и пригорюнился: Люба теперь, наверно, велит ему уйти к отцу навсегда, потому что, оказывается, надо уметь наслаждаться, а Никита не может мучить Любу ради своего счастья, и у него вся сила бьется в сердце, приливает к горлу, не оставаясь больше нигде.

Люба проснулась и глядела на мужа.

— Не унывай, не стоит, — сказала она, улыбаясь. — У нас все с тобой
наладится!

— Давай я пол вымою, — попросил Никита, — а то у нас грязно.

— Ну, мой, — согласилась Люба.

«Как он жалок и слаб от любви ко мне! — думала Люба в кровати. — Как он мил и дорог мне, и пусть я буду с ним вечной девушкой!.. Я протерплю. А может — когда-нибудь он станет любить меня меньше и тогда будет сильным человеком!»

Никита ерзал по полу с мокрой тряпкой, смывая грязь с половых досок, а Люба смеялась над ним с постели.

— Вот я и замужняя! — радовалась она сама с собой и вылезла в сорочке поверх одеяла.

Убравшись с комнатой, Никита заодно вытер влажной тряпкой всю мебель, затем разбавил холодную воду в ведре горячей и вынул из-под кровати таз, чтобы Люба умывалась над ним.

После чая Люба поцеловала мужа в лоб и пошла на работу в больницу, сказав, что часа в три она возвратится. Никита попробовал на лбу место поцелуя жены и остался один. Он сам не знал, почему он сегодня не пошел на работу, — ему казалось, что жить теперь ему стыдно и, может быть, совсем не нужно: зачем же тогда зарабатывать деньги на хлеб? Он решил кое-как дожить свой век, пока не исчахнет от стыда и тоски.

Обследовав общее семейное имущество в квартире, Никита нашел продукты и приготовил обед из одного блюда — кулеш с говядиной. А после такой работы лег вниз лицом на кровать и стал считать, сколько времени осталось до вскрытия рек, чтобы утопиться в Потудани.

— Обожду, как тронется лед: недолго! — сказал он себе вслух для успокоения и задремал.

Люба принесла со службы подарок — две плошки зимних цветов; ее там поздравили с бракосочетанием врачи и сестры милосердия. А она держалась с ними важно и таинственно, как истинная женщина. Молодые девушки из сестер и сиделок завидовали ей, одна же искренняя служащая больничной аптеки доверчиво спросила у Любы — правда или нет, что любовь — это нечто чарующее, а замужество по любви — упоительное счастье? Люба ответила ей, что все это чистая правда, оттого и люди на свете живут.

Вечером муж и жена беседовали друг с другом. Люба говорила, что у них могут появиться дети и надо заранее об этом подумать. Никита обещал начать в мастерской делать сверхурочно детскую мебель: столик, стул и кроватку-качалку.

— Революция осталась навсегда, теперь рожать хорошо, — говорил Никита. — Дети несчастными уж никогда не будут!

— Тебе хорошо говорить, а мне ведь рожать придется! — обижалась Люба.

— Больно будет? — спрашивал Никита. — Лучше тогда не рожай, не мучайся…

— Нет, я вытерплю, пожалуй! — соглашалась Люба.

В сумерках она постелила постель, причем, чтоб не тесно было спать, она подгородила к кровати два стула для ног, а ложиться велела поперек постели. Никита лег в указанное место, умолк и поздно ночью заплакал во сне. Но Люба долго не спала, она услышала его слезы и осторожно вытерла спящее лицо Никиты концом простыни, а утром, проснувшись, он не запомнил своей ночной печали.

С тех пор их общая жизнь пошла по своему времени. Люба лечила людей в больнице, а Никита делал крестьянскую мебель. В свободные часы и по воскресеньям он работал на дворе и по по дому хотя Люба его не просила об этом, — она сама теперь точно не знала, чей это дом. Раньше он принадлежал ее матери, потом его взяли в собственность государства, но государство забыло про дом — никто ни разу не приходил справляться в целости дома и не брал денег за квартиру. Никите это было все равно. Он достал через знакомых отца зеленой краски-медянки и выкрасил заново крышу и ставни, как только устоялась весенняя погода. С тем же прилежанием он постепенно починил обветшалый сарай на дворе, оправил ворота и забор и собирался рыть новый погреб, потому что старый обвалился.

Река Потудань уже тронулась. Никита ходил два раза на ее берег, смотрел на потекшие воды и решил не умирать, пока Люба еще терпит его, а когда перестанет терпеть, тогда он успеет скончаться — река не скоро замерзнет. Дворовые хозяйственные работы Никита делал обычно медленно, чтобы не сидеть в комнате и не надоедать напрасно Любе. А когда он отделывался начисто, то нагребал к себе в подол рубашки глину из старого погреба и шел с ней в квартиру. Там он садился на пол и лепил из глины фигурки людей и разные предметы, не имеющие подобия и назначения, — просто мертвые вымыслы в виде горы с выросшей из нее головой животного или корневища дерева, причем корень был как бы обыкновенный, но столь запутанный, непроходимый, впившийся одним своим отростком в другой, грызущий и мучающий сам себя, что от долгого наблюдения этого корня хотелось спать. Никита нечаянно, блаженно улыбался во время своей глиняной работы, а Люба сидела тут же, рядом с ним на полу, зашивала белье, напевая песенки, что слышала когда-то, и между своим делом ласкала Никиту одною рукой — то гладила его по голове, то щекотала под мышкой. Никита жил в эти часы со сжавшимся кротким сердцем и не знал, нужно ли ему еще что-либо более высшее и могучее, или жизнь на самом деле невелика, — такая, что уже есть у него сейчас. Но Люба смотрела на него утомленными глазами, полными терпеливой доброты, словно добро и счастье стали для нее тяжким трудом. Тогда Никита мял свои игрушки, превращал их снова в глину и спрашивал у жены, не нужно ли затопить печку, чтобы согреть воду для чая, или сходить куда-нибудь по делу. — Не нужно, — улыбалась Люба. — Я сама сделаю все… И Никита понимал, что жизнь велика и, быть может, ему непосильна, что она не вся сосредоточена в его бьющемся сердце — она еще интересней, сильнее и дороже в другом, недоступном ему человеке. Он взял ведро и пошел за водой в городской колодец, где вода была чище, чем в уличных бассейнах. Никита ничем, никакой работой не мог утолить свое горе и боялся, как в детстве приближающейся ночи. Набрав воды, Никита зашел с полным ведром к отцу и посидел у него в гостях.

— Что ж свадьбу-то не сыграли? — спросил отец. — Тайком, по-советски управились?..

— Сыграем еще, — пообещал сын. — Давай с тобой сделаем маленький стол со стулом и кровать-качалку, — ты поговори завтра с мастером, чтоб дали материал… А то у нас дети, наверно, пойдут!

— Ну что ж, можно, — согласился отец. — Да ведь дети у вас скоро не должны быть: не пора еще…

Через неделю Никита поделал для себя всю нужную детскую мебель; он оставался каждый вечер сверхурочно и тщательно трудился. А отец начисто отделал каждую вещь и покрасил ее.

Люба установила детскую утварь в особый уголок, убрала столик будущего ребенка двумя горшками цветов и положила на спинку стула новое вышитое полотенце. В благодарность за верность к ней и к ее неизвестным детям Люба обняла Никиту, она поцеловала его в горло, прильнула к груди и долго согревалась близ любящего человека, зная, что больше ничего сделать нельзя. А Никита, опустив руки, скрывая свое сердце, молча стоял перед нею, потому что не хотел казаться сильным, будучи беспомощным

В ту ночь Никита выспался рано, проснувшись немного позже полуночи. Он лежал долго в тишине и слушал звон часов в городе — половина первого, час, половина второго: три раза по одному удару. На небе, за окном, началось смутное прозябание — еще не рассвет, а только движение тьмы, медленное оголение пустого пространства, и все вещи в комнате и новая детская мебель тоже стали заметны, но после прожитой темной ночи они казались жалкими и утомленными, точно призывая к себе на помощь. Люба пошевелилась под одеялом и вздохнула: может быть, она тоже не спала. На всякий случай Никита замер и стал слушать. Однако больше Люба не шевелилась, она опять дышала ровно, и Никите нравилось, что Люба лежит около него живая, необходимая для его души и не помнящая во сне, что он, ее муж, существует. Лишь бы она была цела и счастлива, а Никите достаточно для жизни одного сознания про нее. Он задремал в покое, утешаясь сном близкого милого человека, и снова открыл глаза.

Люба осторожно, почти неслышно плакала. Она покрылась с головой и там мучилась одна, сдавливая свое горе, чтобы оно умерло беззвучно. Никита повернулся лицом к Любе и увидел, как она, жалобно свернувшись под одеялом, часто дышала и угнеталась. Никита молчал. Не всякое горе можно утешить; есть горе, которое кончается лишь после истощения сердца, в долгом забвении или в рассеянности среди текущих житейских забот.

На рассвете Люба утихла. Никита обождал время, затем приподнял конец одеяла и посмотрел в лицо жены. Она покойно спала, теплая, смирная, с осохшими слезами…

Никита встал, бесшумно оделся и ушел наружу. Слабое утро начиналось в мире, прохожий нищий шел с полной сумою посреди улицы. Никита отправился вослед этому человеку, чтобы иметь смысл идти куда-нибудь. Нищий вышел за город и направился по большаку в слободу Кантемировку, где спокон века были большие базары и жил зажиточный народ; правда, там нищему человеку подавали всегда мало, кормиться как раз приходилось по дальним, бедняцким деревням, но зато в Кантемировке было праздно, интересно, можно пожить на базаре одним наблюдением множества людей, чтобы развлеклась на время душа.

В Кантемировку нищий и Никита пришли к полудню. На околице города нищий человек сел в канавку, открыл сумку и вместе с Никитой стал угощаться оттуда, а в городе они разошлись в разные стороны, потому что у нищего были свои соображения, у Никиты их не было. Никита пришел на базар, сел в тени за торговым закрытым рундуком и перестал думать о Любе, о заботах жизни и о самом себе.

…Базарный сторож жил на базаре уже двадцать пять лет и все годы жирно питался со своей тучной, бездетной старухой. Ему всегда у купцов и в кооперативных магазинах давали мясные, некондиционные остатки и отходы, отпускали по себестоимости пошивочный материал, а также предметы по хозяйству, вроде ниток, мыла и прочего. Он уже и сам издавна торговал помаленьку пустой, бракованной тарой и наживал деньги в сберкассу. По должности ему полагалось выметать мусор со всего базара, смывать кровь с торговых полок в мясном ряду, убирать публичное отхожее место, а по ночам караулить торговые навесы и помещения. Но он только прохаживался ночью по базару в теплом тулупе, а черную работу поручал босякам и нищим, которые ночевали на базаре; его жена почти всегда выливала остатки вчерашних мясных щей в помойное место, так что сторож всегда мог кормить какого-нибудь бедного человека за уборку отхожего места.

Жена постоянно наказывала ему — не заниматься черной работой, ведь у него уж борода седая вон какая отросла, — он теперь не сторож, а надзиратель.

Но разве бродягу либо нищего приучишь к вечному труду на готовых харчах: он поработает однажды, поест, что дадут, и еще попросит, а потом пропадает обратно в уезд.

За последнее время уже несколько ночей подряд сторож прогонял с базара одного и того же человека. Когда сторож толкал его, спящего, тот вставал и уходил, ничего не отвечая, а потом опять лежал или сидел где-нибудь за дальним рундуком. Однажды сторож всю ночь охотился за этим бесприютным человеком, в нем даже кровь заиграла от страсти замучить, победить чужое, утомленное существо… Раза два сторож бросал в него палкой и попадал по голове, но бродяга на рассвете все же скрылся от него, — наверно, совсем ушел с базарной площади. А утром сторож нашел его опять — он спал на крышке выгребной ямы за отхожим местом, прямо снаружи. Сторож окликнул спящего, тот открыл глаза, но ничего не ответил, посмотрел и опять равнодушно задремал. Сторож подумал, что это — немой человек. Он ткнул наконечником палки в живот дремлющего и показал рукой, чтоб он шел за ним.

В своей казенной, опрятной квартире — из кухни и комнаты — сторож дал немому похлебать из горшка холодных щей с выжирками, а после харчей велел взять в сенях метлу, лопату, скребку, ведро с известью и прибрать начисто публичное место. Немой глядел на сторожа туманными глазами: наверно, он был и глухой еще… Но нет, едва ли, — немой забрал в сенях весь нужный инструмент и материал, как сказал ему сторож, значит — он слышит.

Никита аккуратно сделал работу, и сторож явился потом проверить, как оно получилось; для начала вышло терпимо, поэтому сторож повел Никиту на коновязь и доверил ему собрать навоз и вывезти его на тачке.

Дома сторож-надзиратель приказал своей хозяйке, чтоб она теперь не выхлестывала в помойку остатки от ужина и обеда, а сливала бы их в отдельную черепушку: пусть немой человек доедает.

— Небось и спать его в горнице класть прикажешь? — спросила хозяйка.

— Это ни к чему, — определил хозяин. — Ночевать он наружи будет: он ведь не глухой, пускай лежит и воров слушает, а услышит — мне прибежит скажет… Дай ему дерюжку, он найдет ce6e место и постелит…

На слободском базаре Никита прожил долгое время. Отвыкнув сначала говорить, он и думать, вспоминать и мучиться стал меньше. Лишь изредка ему ложился гнет на сердце, но он терпел его без размышления, и чувство горя в нем постепенно утомлялось и проходило. Он уже привык жить на базаре, а многолюдство народа, шум голосов, ежедневные события отвлекали его от памяти по самом себе и от своих интересов — пищи, отдыха, желания увидеть отца. Работал Никита постоянно; даже ночью, когда Никита засыпал в пустом ящике среди умолкшего базара, к нему наведывался сторож-надзиратель и приказывал ему подремывать и слушать, а не спать по-мертвому. «Мало ли что, — говорил сторож, — намедни вон жулики две доски от ларька оторвали, пуд меда без хлеба съели…» А на рассвете Никита уже работал, он спешил убрать базар до народа; днем тоже есть нельзя было, то надо навоз накладывать из кучи на коммунальную подводу, то рыть новую яму для помоев и нечистот, то разбирать старые ящики, которые сторож брал даром у торгующих и продавал затем в деревню отдельными досками, — либо еще находилась работа.

Среди лета Никиту взяли в тюрьму по подозрению в краже москательных товаров из базарного филиала сельпо, но следствие оправдало его, потому что немой, сильно изнемогший человек был слишком равнодушен к обвинению. Следователь не обнаружил в характере Никиты и в его скромной работе на базаре как помощника сторожа никаких признаков жадности к жизни и влечения к удовольствию или наслаждению, — он даже в тюрьме не поедал всей пищи. Следователь понял, что этот человек не знает ценности личных и общественных вещей, а в обстоятельствах его дела не содержалось прямых улик. «Нечего пачкать тюрьму таким человеком!» — решил следователь.

Никита просидел в тюрьме всего пять суток, а оттуда снова явился на базар. Сторож-надзиратель уморился без него работать, поэтому обрадовался, когда немой опять показался у базарных рундуков. Старик позвал его в квартиру и дал Никите покушать свежих горячих щей, нарушив этим порядок и бережливость в своем хозяйстве. «Один раз поест — не разорит! — успокоил себя старый сторож-хозяин. — А дальше опять на вчерашнюю холодную еду перейдет, когда что останется!»

— Ступай, мусор отгреби в бакалейном ряду, — указал сторож Никите, когда тот поел хозяйские щи.

Никита отправился на привычное дело. Он слабо теперь чувствовал самого себя и думал немного, что лишь нечаянно появлялось в его мысли. К осени, вероятно, он вовсе забудет, что он такое, и, видя вокруг действие мира, — не станет больше иметь о нем представления; пусть всем людям кажется, что этот человек живет себе на свете, а на самом деле он будет только находиться здесь и существовать в беспамятстве, в бедности ума, в бесчувствии, как в домашнем тепле, как в укрытии от смертного горя…

Вскоре после тюрьмы, уже на отдании лета, — когда ночи стали длиннее, — Никита, как нужно по правилу, хотел вечером запереть дверь в отхожее место, но оттуда послышался голос:

— Погоди, малый, замыкать!.. иль и отсюда добро воруют? Никита обождал человека. Из помещения вышел отец с пустым мешком под мышкой.

— Здравствуй, Никит! — сказал сначала отец и вдруг жалобно заплакал, стесняясь слез и не утирая их ничем, чтоб не считать их существующими. — Мы думали, ты покойник давно… Значит, ты цел?

Никита обнял похудевшего, поникшего отца, — в нем тронулось сейчас сердце, отвыкшее от чувства.

Потом они пошли на пустой базар и приютились в проходе меж двух рундуков.

— А я за крупой сюда пришел, тут она дешевле, — объяснил отец. — Да вот, видишь, опоздал, базар уж разошелся… Ну, теперь переночую, а завтра куплю и отправлюсь… А ты тут что?

Никита захотел ответить отцу, однако у него ссохлось горло, и он забыл, как нужно говорить. Тогда он раскашлялся и прошептал:

— Я, ничего. А Люба жива?

— В реке утопилась, — сказал отец. — Но ее рыбаки сразу увидели и вытащили, стали отхаживать, — она и в больнице лежала: поправилась.

— А теперь жива? — тихо спросил Никита.

— Да пока еще не умерла, — произнес отец. — У нее кровь горлом часто идет: наверно, когда утопала, то простудилась. Она время плохое выбрала, — тут как-то погода испортилась, вода была холодная…

Отец вынул из кармана хлеб, дал половину сыну, и они пожевали немного на ужин. Никита молчал, а отец постелил на землю мешок и собирался укладываться.

— А у тебя есть место? — спросил отец. — А то ложись на мешок, а я буду на земле, я не простужусь, я старый…

— А отчего Люба утопилась? — прошептал Никита.

— У тебя горло, что ль, болит? — спросил отец. — Пройдет!… По тебе она сильно убивалась и скучала, вот отчего… Цельный месяц по реке Потудани, по берегу, взад-вперед за сто верст ходила. Думала, ты утонул и всплывешь, а она хотела тебя увидеть. А ты, оказывается, вот тут живешь. Это плохо…

Никита думал о Любе, и опять его сердце наполнялось горем и силой.

— Ты ночуй, отец, один, — сказал Никита. — Я пойду на Любу погляжу.

— Ступай, — согласился отец. — Сейчас идти хорошо, прохладно. А я завтра приду, тогда поговорим…

Выйдя из слободы, Никита побежал по безлюдному уездному большаку. Утомившись, он шел некоторое время шагом, потом снова бежал в свободном легком воздухе по темным полям.

Поздно ночью Никита постучал в окно к Любе и потрогал ставни, которые он покрасил когда-то зеленой краской, — сейчас ставни казались синими от темной ночи. Он прильнул лицом к оконному стеклу. От белой простыни, спустившейся с кровати, по комнате рассеивался слабый свет, и Никита увидел детскую мебель, сделанную им с отцом, — она была цела. Тогда Никита сильно постучал по оконной раме. Но Люба опять не ответила, она не подошла к окну, чтобы узнать его.

Никита перелез через калитку, вошел в сени, затем в комнату, — двери были не заперты: кто здесь жил, тот не заботился о сохранении имущества от воров.

На кровати под одеялом лежала Люба, укрывшись с головой.

— Люба! — тихо позвал ее Никита.

— Что? — спросила Люба из-под одеяла.

Она не спала. Может быть, она лежала одна в страхе и болезни или считала стук в окно и голос Никиты сном. Никита сел с краю на кровать.

— Люба, это я пришел! — сказал Никита. Люба откинула одеяло со своего лица.

— Иди скорей ко мне! — попросила она своим прежним, нежным голосом и протянула руки Никите.

Люба боялась, что все это сейчас исчезнет; она схватила Никиту за руки и потянула его к себе.

Никита обнял Любу с тою силою, которая пытается вместить другого, любимого человека внутрь своей нуждающейся души; но он скоро опомнился, и ему стало стыдно.

— Тебе не больно? — спросил Никита.

— Нет! Я не чувствую, — ответила Люба.

Он пожелал ее всю, чтобы она утешилась, и жестокая, жалкая сила пришла к нему. Однако Никита не узнал от своей близкой любви с Любой более высшей радости, чем знал ее обыкновенно, — он почувствовал лишь, что сердце его теперь господствует во всем его теле и делится своей кровью с бедным, но необходимым наслаждением.

Люба попросила Никиту, — может быть, он затопит печку, ведь на дворе еще долго будет темно. Пусть огонь светит в комнате, все равно спать она больше не хочет, она станет ожидать рассвета и глядеть на Никиту.

Но в сенях больше не оказалось дров. Поэтому Никита оторвал на дворе от сарая две доски, поколол их на части и на щепки и растопил железную печь. Когда огонь прогрелся, Никита отворил печную дверцу, чтобы свет выходил наружу. Люба сошла с кровати и села на полу против Никиты, где было светло.

— Тебе ничего сейчас, не жалко со мной жить? — спросила она.

— Нет, мне ничего, — ответил Никита. — Я уже привык быть счастливым с тобой.

— Растопи печку посильней, а то я продрогла, — попросила Люба.

Она была сейчас в одной заношенной ночной рубашке, и похудевшее тело ее озябло в прохладном сумраке позднего времени.