Рассказ царь рыба астафьев читать полностью

В поселке Чуш его звали вежливо и чуть заискивающе – Игнатьичем. Был он старшим братом Командора и как к брату, так и ко всем остальным чушанцам относился с некой долей снисходительности и превосходства, которого, впрочем, не выказывал, от людей не отворачивался, напротив, ко всем был внимателен, любому приходил на помощь, если таковая требовалась, и, конечно, не уподоблялся брату, при дележе добычи не крохоборничал.

Правда, ему и делиться не надо было. Он везде и всюду обходился своими силами, но был родом здешний – сибиряк – и природой самой приучен почитать «опчество», считаться с ним, не раздражать его, однако шапку при этом лишка не ломать, или, как здесь объясняются, не давать себе на ноги топор ронить. Работал он на местной пилораме наладчиком пил и станков, однако все люди подряд, что на производстве, что в поселке, единодушно именовали его механиком.

И был он посноровистей иного механика, любил поковыряться в новой технике, особенно в незнакомой, дабы постигнуть ее существо. Сотни раз наблюдалась такая картина: плывет по Енисею лодка сама собой, на ней дергает шнур и лается на весь белый свет хозяин, измазанный сажей, автолом, насосавшийся бензина до того, что высеки искру – и у него огонь во рту вспыхнет. Да нет ее, искры-то, и мотор никаких звуков не издает. Глядь, издали несется дюралька, задрав нос, чистенькая, сверкающая голубой и белой краской, мотор не трещит, не верещит, поет свою песню довольным, звенящим голоском – флейта, сладкозвучный музыкальный инструмент, да и только! И хозяин под стать своей лодке: прибранный, рыбьей слизью не измазанный, мазутом не пахнущий. Если летом, едет в бежевой рубахе, в багажнике у него фартук прорезиненный и рукавицы-верхонки. Осенью в телогрейке рыбачит Игнатьич и в плаще, не изожженном от костров, не изляпанном – он не будет о свою одежду руки вытирать, для этого старая тряпица имеется, и не обгорит он по пьянке у огня, потому что пьет с умом, и лицо у Игнатьича цветущее, с постоянным румянцем на круто выступающих подглазьях и чуть впалых щеках. Стрижен Игнатьич под бокс, коротко и ладно. Руки у него без трещин и царапин, хоть и с режущими инструментами дело имеет, на руках и переносице редкие пятнышки уже отлинявших веснушек.

Никогда и никого не унизит Игнатьич вопросом: «Ну, что у тебя, рыбачок, едрена мать?» Он перелезет в лодку, вежливо отстранит хозяина рукой, покачает головой, глядя на мотор, на воду в кормовом отсеке, где полощется старая рукавица или тряпка, култыхается истоптанная консервная банка, заменяющая черпак, прокисшие рыбьи потроха по дну растянуты, засохший в щели пучеглазый ерш. Вздохнет выразительно Игнатьич, чего-то крутанет в моторе, вытащит, понюхает и скажет: «Все! Отъездился мотор, в утиль надо сдавать». Либо оботрет деталь, почистит, отверткой ткнет в одно, в другое место и коротко бросит: «Заводи!» – перепрыгнет в свою лодку, достанет мыло из карманчика лодки, пластмассовую щетку, руки помоет и тряпицей их вытрет. И никакого магарыча ему не надо. Если пьет Игнатьич, то только на свои и свое, курить совсем не курит. В детстве, говорит, баловался, потом – шабаш – для здоровья вредно.

– Чем тебя и благодарить, Игнатьич?

– Благодарить? – усмехнется Игнатьич. – Ты бы лучше в лодке прибрался, сам обиходился, руки с песком да с мылом оттер. Чисто чухонец, прости Господи! – Оттолкнется веслом Игнатьич, шевельнет шнурок – и готово дело – только его и видели! Летит дюралька вдаль, усы на стороны, из-за поворота иль из-за острова еще долго слышен голосок, и, пока не умолкнет в просторах нежный звон мотора, полорото[2] торчит рыбак средь лодки и удрученно размышляет: в одной деревне родились, в одной школе учились, в одни игры играли, одним хлебом вскормлены, а поди ж ты!.. «Шшоткой руки! С мылом! Шшотка сорок копеек стоит, мыло шешнадцать!»

И примется хозяин лодки со вздохом наматывать шнур на скользкий от бензина и копоти маховик, с некоторой пристыженностью и досадой в душе на свою неладность, а если прямо сказать – на недоделанность. …

Само собой, ловил Игнатьич рыбу лучше всех и больше всех, и это никем не оспаривалось, законным считалось, и завидовать никто ему не завидовал, кроме младшего Утробина, который всю жизнь чувствовал себя на запятках у старшего брата, а был с мозглятинкой – гнильцой самолюбия, не умел и не хотел скрывать неприязни к брату и давно уже, давно они отурились друг от друга, встречались на реке да по надобности – в дни похорон, свадеб, крестин. Игнатьич имел лучший в поселке дом, небольшой, зато самый красивый, с верандочкой, с резными наличниками, с весело выкрашенными ставенками, с палисадником под окнами, в котором росли малина, черемуха, цветки ноготки, мохнатые маки и неизвестные здешнему народу шаровидные цветы, корни которых похожи на брюковки. Привезла их из Фрунзе и приучила расти в суровом чушанском климате жена Игнатьича, работавшая бухгалтером на одном с мужем предприятии.

Слух был, что у Игнатьича лежит на книжке семьдесят тысяч старыми. Игнатьич слухи эти не опроверг, болтливую работницу сберкассы, выдавшую «тайну вклада», не одернул, но счет свой перевел в Енисейск. И притихла работница сберкассы, старалась на улице с Игнатьичем не встречаться, если разминуться все же не удавалось, опускала глаза и, торопливо пробегая, навеличивала: «Здрасте, Зиновий Игнатьич!»

У Игнатьича стояло возле Опарихи три конца. Чуть на отшибе от фарватера, чтоб не получилось, как у Куклина, не нашел бы темной осенней ночью лодку нос парохода и не клюнул бы ее. Однако и в сторонке от стрежи дивно брал стерлядей Игнатьич. Младший братан – чеченская каторжная рожа – окружал концы старшего брата своими концами. Сокрушенно покачав головой, Игнатьич поднимал тяжелые якорницы, переставлял самоловы выше по реке и снова брал рыбу уловисто.

Командор не отступал, давил братца и таки вытеснил его за Золотую каргу, почти «в поле чисто». И отступился, полагая, что теперь-то братец шиш обрыбится. Но на новом месте пошла на самоловы Игнатьича стерлядь хотя и реже, зато самая отборная, мельче килограмма, считай, не попадалось. И тронуло суеверные души чалдонов подозрение: «Слово знает!» Командор увидел как-то лодку брата, самосплавом идущую по реке, и покажись ему, что старший ехидно усмехнулся. Командор схватил ружье, щелкнул курками. Игнатьич побледнел, подобрался. «Опусти ружье, молокосос! В тюрьме сгною…» – «Не-на-ави-и-ижу-у-у! – взвыл Командор и, отбросив ружье, затопал сапогами, топтал рыбу так, что хрястало под подошвами: – Сгинь! Пропади! Застрелю!..»–»Хар-рош! Ох, хар-р-рош! Ни ума, ни заклику, как говорится! Не зря мать-покойница каялась, не зря, что в зыбке не прикинула тебя подушкой…» – Игнатьич плюнул и умчался не оглядываясь.

Но даже молчаливая фигура старшего Утробина за рулем – вызов Командору, скорготал он зубами, клялся про себя нащупать самоловы очесливого братца и осадой, измором, нахрапом ли выжить его с реки или загнать в такой угол, где ерш – и тот не водится.

До войны в низовьях Енисея серединой лета эвенки, селькупы и нганасаны[3] ставили по берегу чумы и ловили подпусками – переметами красную рыбу, наживляя на уды кусочки подкопченных над очагами вьюнов. Очень лакомы, видать, эти кусочки, коли дурило-осетрище хватает их вместе с почти голым крючком. К цевью уд бойе[4] всегда навязывали тряпочки, берестинки, ленточки. Но они везде и всюду любят делать украшения, и на одежду свою нашивают всякую всячину, и на обувь, однако из-за тряпочек этих, из-за нюха ль совершенно верного брали они рыбу центнерами. Наезжие артельщики, по сезонному договору промышляющие рыбу, возле тех же песков или островов паслись, но возьмут двух-трех осетришек, стерляди на варю – и вся добыча. И тогда, переломив стыд и сердце, начинали они притираться своими наплавами к снастям бойе. «Почто так делаш? Рыпы плават мноко. Засем по реке колесиш, засем снасти путай!?» Кочевали с места на место бойе, теряя дорогое промысловое время, но рыбу брали и брали, а наезжие, тика в тику бросившие переметы туда, где рыбачили инородцы, вынали голые крючки.

И таким-то дубакам, как в Чуши рекут наезжих хапуг, уподобился местный житель, исконный рыбак, да еще и руку поднял на человека, да и не просто на человека, на брата, да и не просто руку – ружье! Поселок упивался скандалом, перемещал новость со двора во двор, катил ее колесом.

Жена Командора глаз не казала на улицу.

– Ты че, совсем уж залил оловянные шары! – наступала она на мужа. – Совсем выволчился! Мало тебе дочери, кровинки! Брата родного свести со свету готов! Давай уж всех нас заодно…

В прежнее время за такую дерзость он бы искуделил супругу, исполосовал бы так, что до прощеного дня хватило, но после гибели Тайки вызубилась она, потеряла всякий страх, чуть что – прет на него всем корпусом, тюрьмой грозит, глаза аж побелеют, щеки брюзгло дрожат, голова трясется – чует баба: свергнут грозный чеченец в самом себе, добивает, дотаптывает, стерва.

И отправился на поклон к брату младший Утробин. Через дорогу плелся будто через тюремный двор. Игнатьич дрова колол, издали приметил брата, задом к нему поворотился, еще старательней половинил березовые чурки. Командор кашлянул – брат дрова колет, из-за тюлевой занавески в окно встревоженно выглядывала пухленькая, меднорожая жена Игнатьича в легоньком, кружевами отделанном халатике. Взять бы за этот халат да теремок подпалить – крашеный-то эк пластал бы! Командор сдавил коричневыми лапищами штакетник так, что вот-вот серу из дощечек выжмет.

– Пьяный был дак…

Игнатьич воткнул топор, повернулся, кепку поправил:

– А пьяному, что ли, закон не писан? – помолчал и словно в школе принялся поучать: – Не по-людски ведешь себя, брательник, не по-людски. Мы ведь родня как-никак. Да и на виду у людей, при должностях…

Командор с детства всяких поучителей переносить не мог, ну просто болел нутром при одной только попытке со стороны людей чего-то выговорить ему, подсказать, сделать назидание. Отволохай, отлупи, рожу всю растворожь, но не терзай словами. И ведь знает, знает характер младшего старший брат, но, видишь ты, в кураж впал и не повинную голову сечет, а кишки перепиливает, перегрызает, можно сказать. «Ну-ка, давай, давай! Ты у нас наречистый, ты у нас громкой! Покажи свою разумность, выставь мою дурь напоказ. Баба твоя ухо навострила. Хлебат всеми дырьями, какие у ей есть, слова твои кисельные. То-то завтра в конторе у ей работы будет, то-то она потешится, то-то потрясут мою требуху, мои косточки служащие дамочки!»

И ведь вот что занятней всего – говорит-то старший брат путем все, в точку. И насчет населения поселка, которому только и надо, чтоб браться в топоры. Потеха! Развлечение! И насчет работы – сымут с должности капитана, коли пьянствовать не бросит. И насчет промысла темного, хитрого, который надо союзно вести – Куклин-чудотворец завещал, – голимая все правда, но вот вроде как близирничает братец, спектакль бесплатный устраивает, тешит свою равномерную душу, вот-вот и Тайку, пожалуй помянет. Тогда не вынести Командору – топор выхватит…

Командор скрипнул зубами, махнул у лица рукой, словно кого отлепляя, и скорее домой подался, и тоже взялся колоть дрова на зиму, да с такой силой крушил дерево, что которые поленья аж через заплот перелетали, и кто-то крикнул с улицы: «Пли!», баба заругалась: «Эко, эко лешаки-то давят! Не рабливат, не рабливат, возьмется, дак и правда што как на войне!..» В работе Командор немного разрядился, отошел, мысли в нем выпрямились, не клубились в башке, не путались, разума не затемняли. «Вечно так не будет, – с каким-то непривычным для него, тоскливым спокойствием решил он, – где-то, на чем-то, на какой-то узкой тропинке сойдемся с братцем так, что не разойтись…»

В студеный осенний морок вышел Игнатьич на Енисей, завис на самоловах. Перед тем как залечь на ямы, оцепенеть в долгой зимней дремотности, красная рыба жадно кормилась окуклившимся мормышем, ошивалась, как нынешние словотворцы говорят, возле подводных каменных гряд, сытая играла с пробками и густо вешалась на крючья.

С двух первых самоловов Игнатьич снял штук семь-десять стерлядей, заторопился к третьему, лучше и уловистей всех стоящему. Видно, попал он им под самую каргу, а это дается уж только мастерам высшей пробы, чтоб на гряду самуе не бросить – зависнет самолов, и далеко не сплыть – рыба проходом минует самолов. Чутье, опыт, сноровка и глаз снайперский требуются. Глаз острится, нюх точится не сам собою – с малолетства побратайся с водою, постынь на реке, помокни и тогда уж шарься в ней, как в своей кладовке…

К третьему концу Игнатьич попал затемно, ориентир на берегу – обсеченная по маковку елка, так хорошо видная темной колоколенкой даже на жидком свету, уперлась в низкие, брюхатые тучи, мозглый воздух застелил берег, река, жестяно и рвано отблескивающая в ночи, ломала и скрадывала расстояние. Пять раз заплывал рыбак и тянул кошку по дну реки, времени потерял уйму, промерз вроде бы до самых костей, но зато, лишь подцепил и приподнял самолов, сразу почувствовал: на нем крупная рыбина!

Он не снимал стерлядь с крючков, а стерляди, стерляди!.. Бурлила, изогнувшись в калач, почти на каждой уде стерлядка, и вся живая. Иные рыбины отцеплялись, уходили, которая сразу вглубь, которые подстреленно выбрасывались и шлепались о воду, клевали острием носа борт лодки – у этих поврежден спинной мозг, визига проткнута, этой твари конец – с порченым позвоночником, с проткнутым воздушным пузырем, с порванными жабрами рыба не живет. Налим, на что крепкущая скотина, но как напорется на самоловные уды – дух из него вон и кишки на телефон.

Шла тяжелая, крупная рыбина, била по тетиве редко, уверенно, не толкалась попусту, не делала в панике тычков туда-сюда. Она давила вглубь, вела в сторону, и чем выше поднимал ее Игнатьич, тем грузнее она делалась, остойчивей упиралась. Добро, хоть не делала резких рывков – щелкают тогда крючки о борт, ломаются спичками, берегись, не зазевайся, рыбак, – цапнет удой мясо иль одежду, ладно, крючок обломится, ладно, успеешь схватиться за борт, пластануть ножом капроновое коленце, которым прикреплена к хребтовине самолова уда, иначе…

Незавидная, рисковая доля браконьера: возьми рыбу да при этом больше смерти бойся рыбнадзора – подкрадется во тьме, сцапает – сраму наберешься, убытку не сочтешь, сопротивляться станешь – тюрьма тебе. На родной реке татем живешь и до того выдрессировался, что ровно бы еще какой, неведомый, дополнительный орган в человеке получился – вот ведет он рыбу, болтаясь на самоловном конце, и весь в эту работу ушел, азартом захвачен, устремления его – взять рыбу, и только! Глаза, уши, ум, сердце – все в нем направлено к этой цели, каждый нерв вытянут в ниточку, через руки, через кончики пальцев припаян рыбак к тетиве самолова, но что-то иль кто-то там, повыше живота, в левой половине груди живет своей, отдельной жизнью, будто пожарник, несет круглосуточно неусыпное дежурство. Игнатьич с рыбиной борется, добычу к лодке правит, а оно, в груди-то, ухом поводит, глазом недреманным тьму ощупывает. Вдали огонек мелькнул, оно уж трепыхнулось: какое судно? Опасность от него? Отцепляться от самолова? Пускать рыбину вглубь? А она, живая, здоровенная, может изловчиться и уйти. Напряглось все в человеке, поредели удары сердца, слух напружинен до звона, глаз силится быть сильнее темноты, вот-вот пробьет тело током, красная лампочка внутри заморгает, как в пожарке: «Опасность! Опасность! Горим! Горим!»

Пронесло! Грузовая самоходка, похрюкивая, будто племенной пороз со свинофермы Грохотало, прошла серединой реки. Следом грустный кораблик неспешно волокся, музыка на нем играла однотонная, протяжная, на вой метели похожая, и под эту музыку на верхней, слабо освещенной палубе умирали три парочки, плотно сцепившись перед кончиной и уронив друг дружке бессильные головы на плечи. «Красиво живут, – Игнатьич даже приостановил работу, – как в кино!»

В этот миг заявила о себе рыбина, пошла в сторону, защелкали о железо крючки, голубые искорки из борта лодки высекло. Игнатьич отпрянул в сторону, стравливая самолов, разом забыв про красивый кораблик, про парочки, не переставая, однако, внимать ночи, сомкнувшейся вокруг него. Напомнив о себе, как бы разминку сделав перед схваткой, рыбина унялась, перестала диковать и только давила, давила вниз с тупым, непоколебимым упрямством. По всем повадкам рыбы, по грузному, этому слепому давлению во тьму глубин угадывался на самолове осетр, большой, но уже умаянный.

За кормой взбурлило грузное тело рыбины, вертанулось, забунтовало, разбрасывая воду, словно лохмотья горелого, черного тряпья. Туго натягивая хребтину самолова, рыба пошла не вглубь, вперед пошла на стрежь, охлестывая воду и лодку оборвышами коленцев, пробками, удами, ворохом волоча скомканных, умаянных стерлядей, стряхивая их с самолова. «Хватил дурило воздуху. Забусел!» – мгновенно подбирая слабину самолова, думал Игнатьич и увидел рыбину возле борта лодки. Увидел и опешил: черный, лаково отблескивающий сутунок со вкось, не заподлицо, обрубленными сучьями; крутые бока, решительно означенные остриями плащей, будто от жабер до хвоста рыбина опоясана цепью бензопилы. Кожа, которую обминало водой, щекотало нитями струй, прядущихся по плащам и свивающихся далеко за круто изогнутым хвостом, лишь на вид мокра и гладка, на самом же деле ровно бы в толченом стекле, смешанном с дресвою.

Что-то редкостное, первобытное было не только в величине рыбы, но и в формах ее тела, от мягких, безжильных, как бы червячных, усов, висящих под ровно состругнутой внизу головой, до перепончатого, крылатого хвоста – на доисторического ящера походила рыбина, какой на картинке в учебнике по зоологии у сына нарисован.

Течение на стрежи вихревое, рваное. Лодку шевелило, поводило из стороны в сторону, брало струями на отур, и слышно было, как скрежещут о металл рыскающей дюральки плащи осетра, сточенные, закругленные водой. Летошний осетр еще и осетром не называется, всего лишь костерькой, после – карышем или кастрюком, похож он на диковинно растопыренную шишку иль на веретенце, по которому торчат колючки. Ни вида, ни вкуса в костерьке, и хищнику никакому не слопать: распорет костерька – проткнет утробу. И вот, поди ж ты, из остроносой колючки этакий боровище вырастает! И на каком питанье-то? На мормыше, на козявках и вьюнцах. Ну, не загадки ли природы?!

Совсем где-то близко закрякал коростель. Игнатьич напрягся слухом – вроде как на воде крякает? Коростель – птица долгоногая, бегучая, сухопутная и летная, давно пора ей убегти в теплую сторону. А вот поди ж ты, крякает. На близком слуху – вроде как под ногами. «Не во штанах ли у меня закрякало?!» Игнатьич хотел, чтобы веселые, несколько даже ернические шуточки сняли с него напряжение, вывели бы из столбняка. Но легкое настроение, которого он желал, не посетило его, и азарта, того дикого азарта, жгучей, все поглощающей страсти, от которой воет кость, слепнет разум, тоже не было. Наоборот, вроде бы как обмыло теплыми, прокислыми щами там, слева, где несло дежурство оно, недреманное ухо. Рыба, а это у нее коростелем скрипел хрящатый рот, выплевывала воздух, долгожданная, редкостная рыба вдруг показалась Игнатьичу зловещей.

«Да что же это я? – поразился рыбак, – ни Бога ни черта не боюся, одну темну силу почитаю… Так, может, в силе-то и дело?» – Игнатьич захлестнул тетиву самолова за железную уключину, вынул фонарик, воровато, из рукава осветил им рыбину с хвоста. Над водою сверкнула острыми кнопками круглая спина осетра, изогнутый хвост его работал устало, настороженно, казалось, точат кривую татарскую саблю о каменную черноту ночи. Из воды, из-под костяного панциря, защищающего широкий, покатый лоб рыбины, в человека всверливались маленькие глазки с желтым ободком вокруг томных, с картечины величиною, зрачков. Они, эти глазки, без век, без ресниц, голые, глядящие со змеиной холодностью, чего-то таили в себе.

Осетр висел на шести крючках. Игнатьич добавил ему еще пяток – боровина даже не дрогнул от острых уколов, просекших сыромятно-твердую кожу, лишь пополз к корме, царапаясь о борт лодки, набирая разгон, чтобы броситься по туго в него бьющей воде, пообрывать поводки самолова, взять на типок[5] тетиву, переломать все эти махонькие, ничтожные, но такие острые и губительные железки.

Жабры осетра захлопали чаще, заскрипели решительней. «Сейчас пойдет!» – похолодел Игнатьич. Не всем умом, какой-то его частью, скорее опытом он дошел – одному не совладать с этаким чудищей. Надо засадить побольше крючков в осетра и бросить конец – пусть изнемогает в глуби. Прискачет младший братец на самоловы, поможет. Уж в чем, в чем, а в лихом деле, в боренье за добычу не устоит, пересилит гордыню. Совхозная самоходка ушла за вырубленной в Заречье капустой, и, пока судно разгрузит овощ, пока затемняет, Командор к Опарихе не явится.

Надо ждать, жда-ать! Ну а дождешься, так что? Делить осетра? Рубить на две, а то и на три части – с братцем механик увяжется, этакий, на бросового человечишку Дамку похожий обормот. В осетре икры ведра два, если не больше. Икру тоже на троих?! «Вот она, вот она, дрянь-то твоя и выявилась! Требуха-то утробинская с мозглятинкой, стало быть, и вывернулась!..» – с презрением думал о себе Игнатьич.

Кто он сейчас? Какой его облик вылупается? Лучше Дамки, недобитого бандеровца Грохотало иль младшего братца? Все хапуги схожи нутром и мордой! Только иным удается спрятать себя, притаиться до поры до времени, но накатывает случай, предел жизни настигает, как говаривал покойный Куклин, и сгребает всех в кучу – потом одного по одному распределяет на места. Кто держится на своих собственных ногах, живет своим умом, при любом соблазне хлебает под своим краем, не хватая жирных кусков из общего котла, характер свой на дешевку не разменивает, в вине себя не топит, пути своей жизни не кривит – у того человека свое отдельное место в жизни и на земле, им заработанное и отвоеванное. Остальное все в хлам, в утиль, на помойку! «Ах, умница-разумница! – усмехнулся Игнатьич, – все-то ты разумеешь, все-то тямлишь! Игрунчик! Докажи, каков рыбак?» – раззуживал, распалял самого себя старший Утробин.

Чалдонская настырность, самолюбство, жадность, которую он почел азартом, ломали, корежили человека, раздирали на части.

– Не трожь! Не тро-о-ожь! – остепенял он себя, – не осилить!..

Ему казалось, если говорить вслух, то как бы со стороны кто-то с непритухшим разумом глаголет, и от голоса его возможно отрезветь, но слова звучали отдельно, далеко, глухо. Лишь слабый их отзвук достигал уха ловца и совсем не касался разума, занятого лихорадочной работой, – там планировались действия, из нагромождений чувств выскребалась деловитость, овладевая человеком, направляла его – он подскребал к себе топорик, острый крюк, чтоб поддеть им оглушенную рыбину. Идти на веслах к берегу он не решался, межень прошла, вода поднялась с осенней завирухи-мокрети, рвет, крутит далеко до берега, и рыба на мель не пойдет, только почувствует осторожным икряным брюхом твердь – такой кордебалет выкинет, такого шороху задаст, что все веревочки и уды полетят к чертям собачьим.

Упускать такого осетра нельзя. Царь-рыба[6] попадается раз в жизни, да и то не всякому Якову. Дамке отродясь не попадала и не попадется – он по реке-то не рыбачит, сорит удами…

Игнатьич вздрогнул, нечаянно произнеся, пусть и про себя, роковые слова – больно уж много всякой всячины наслушался он про царь-рыбу, хотел ее, богоданную, сказочную, конечно, увидеть, изловить, но и робел. Дедушко говаривал: лучше отпустить ее, незаметно так, нечаянно будто отпустить, перекреститься и жить дальше, снова думать об ней, искать ее. Но раз произнеслось, вырвалось слово, значит, так тому и быть, значит, брать за жабры осетрину, и весь разговор! Препоны разорвались, в голове, в сердце твердость – мало ли чего плели ранешные люди, знахари всякие и дед тот же – жили в лесу, молились колесу…

«А-а, была не была!» – удало, со всего маху Игнатьич жахнул обухом топора в лоб царь-рыбу и по тому, как щелкнуло звонко, без отдачи гукнуло, догадался – угодило вскользь. Надо было не со всей дурацкой силы бить, надо было стукнуть коротко, зато поточнее. Повторять удар некогда, теперь все решалось мгновениями. Он взял рыбину крюком на упор и почти перевалил ее в лодку. Готовый издать победный вопль, нет, не вопль – он ведь не городской придурок, он от веку рыбак, просто тут, в лодке дать еще разок по выпуклому черепу осетра обухом и рассмеяться тихо, торжественно, победно.

Вдох, усилие – крепче в борт ногою, тверже упор. Но находившаяся в столбняке рыба резко вертанулась, ударилась об лодку, громыхнула, и черно поднявшимся ворохом не воды, нет, комьями земли взорвалась река за бортом, ударило рыбака тяжестью по голове, давнуло на уши, полоснуло по сердцу. «А-ах!» – вырвалось из груди, как при доподлинном взрыве, подбросившем его вверх и уронившем в немую пустоту. «Так вот оно как, на войне-то…» – успел он еще отметить. Разгоряченное борьбой нутро оглушило, стиснуло, ожгло холодом.

Вода! Он хлебнул воды! Тонет!

Кто-то тащил его за ногу в глубину. «На крючке! Зацепило! Пропал!» – и почувствовал легкий укол в голень – рыба продолжала биться, садить в себя и в ловца самоловные уды. В голове Игнатьича тоскливо и согласно, совсем согласно зазвучала вялая покорность. «Тогда что ж… Тогда все…» Но был ловец сильным мужиком, рыба выдохшейся, замученной, и он сумел передолить не ее, а сперва эту вот, занимающуюся в душе покорность, согласие со смертью, которое и есть уже смерть, поворот ключа во врата на тот свет, где, как известно, замки для всех грешников излажены в одну сторону: «у райских врат стучаться бесполезно…»

Игнатьич выбил себя наверх, отплюнулся, хватил воздуха, увидел перед глазами паутинку тетивы, вцепился в нее и уже по хребтовине тетивы подтянулся к лодке, схватился за борт – дальше не пускало – в ноги воткнулось еще несколько уд спутанного самолова. Очумелая рыба грузно ворочалась на ослабевшем конце, значит, сдвинула становую якорницу, увязывала самолов, садила в себя крючок за крючком, и ловца не облетало. Он старался завести ноги под лодку, плотнее прильнуть к ее корпусу, но уды находили его, и рыба, хоть и слабо, рывками, ворочалась во вспененной саже, взблескивая пилою спины, заостренной мордой, будто плугом, вспахивала темное поле воды.

«Господи! Да разведи ты нас! Отпусти эту тварь на волю! Не по руке она мне!» – слабо, без надежды взмолился ловец. Икон дома не держал, в Бога не веровал, над дедушкиными наказами насмехался. И зря. На всякий, на хоть бы вот на такой, на крайний случай следовало держать иконку, пусть хоть на кухоньке, в случае чего – на покойницу мать спереть можно было – завещала, мол…

Рыба унялась. Словно бы ощупью приблизилась к лодке, навалилась на ее борт – все живое к чему-нибудь да жмется! Ослепшая от удара, отупевшая от ран, надранных в теле удами и крюком-подцепом, она щупала, щупала что-то в воде чуткими присосками и острием носа уткнулась в бок человеку. Он вздрогнул, ужаснулся, показалось, рыба, хрустя жабрами и ртом, медленно сжевывала его заживо. Он попробовал отодвинуться, перебираясь руками по борту накренившейся лодки, но рыба продвигалась за ним, упрямо нащупывала его и, ткнувшись хрящом холодного носа в теплый бок, успокаивалась, скрипела возле сердца, будто перепиливала надреберье тупой ножовкой и с мокрым чавканьем вбирала внутренности в раззявленный рот, точно в отверстие мясорубки.

И рыба, и человек слабели, истекали кровью. Человечья кровь плохо свертывается в холодной воде. Какая же кровь у рыбы? Тоже красная. Рыбья. Холодная. Да и мало ее в рыбе. Зачем ей кровь? Она живет в воде. Ей греться ни к чему. Это он, человек, на земле обитает, ему в тепло надобно. Так зачем же, зачем перекрестились их пути? Реки царь и всей природы царь – на одной ловушке. Караулит их одна и та же мучительная смерть. Рыба промучается дольше, она у себя дома, и ума у нее не хватит скорее кончить эту волынку. А у него ума достанет отпуститься от борта лодки. И все! Рыба одавит его вглубь, затреплет, истычет удами, поможет ему…

«Чем? В чем поможет-то? Сдохнуть? Окочуриться? Не-ет! Не дамся, не да-а-амся!..» – Ловец крепче сжал твердый борт лодки, рванулся из воды, попробовал обхитрить рыбу, с нахлынувшей злостью взняться на руках и перевалиться за такой близкий борт такой невысокой лодки!

Потревоженная рыба раздраженно чавкнула ртом, изогнулась, повела хвостом, и тут же несколько укусов, совсем почти неслышных, комариных, щипнуло ногу рыбака. «Да что же это такое!» – всхлипнул Игнатьич, обвисая. Рыба тотчас успокоилась, придвинулась, сонно ткнулась уже не в бок, а под мышку ловца, и оттого, что не было слышно ее дыхания, слабо шевелилась над ней вода, он притаенно обрадовался: рыба засыпает, уморило ее воздухом, истекла она кровью, выбилась из сил в борьбе с человеком, вот-вот опрокинется вверх брюхом.

Он, затихнув, ждал, чувствуя, что и сам погружается в дрему.

Словно ведая, что они повязаны одним смертным концом, рыба не торопилась разлучаться с ловцом и с жизнью, рулила хвостом, крыльями, удерживая себя и человека на плаву, работала жабрами, и чудился человеку убаюкивающий скрип сухого очепа зыбки. Морок успокоительного сна накатывал на человека, утишая его тело и разум.

Зверь и человек, в мор и пожары, во все времена природных бед, не раз и не два оставались один на один – медведь, волк, рысь – грудь в грудь, глаз в глаз, ожидая смерти иной раз много дней и ночей. Такие страсти, ужасы об этом сказывались, но чтобы повязались одной долей человек и рыба, холодная, туполобая, в панцире плащей, с желтенькими, восково плавящимися глазками, похожими на глаза не зверя, нет – у зверя глаза умные, а на поросячьи, бессмысленно-сытые глаза – такое-то на свете бывало ль?

Хотя на этом свете все и всякое бывало, да не все людям известно. Вот и он, один из многих человеков, обессилеет, окоченеет, отпустится от лодки, уйдет с рыбой в глубь реки, будет там болтаться, пока коленца не отопреют. А коленца-то капроновые, их до зимы хватит! И кто узнает, где он? Как он кончился? Какие муки принял? Вон старик-то Куклин года три назад где-то здесь же, возле Опарихи, канул в воду, и с концами. Лоскутка не нашли. Вода! Стихия! В воде каменные гряды, расщелья, затащит, втолкнет куда…

Однажды он видел утопленника. Тот на дне реки лежал, подле самого берега. Выпал, должно быть, с парохода, почти к суше прибился, да не знал того и сдался. А может, сердце отказало, может, пьяный был, может, и другое что стряслось – не выспросишь. Глаза утопленника, подернутые свинцовой пленкой, пленкой смерти, до того были огромны и круглы, что не вдруг и верилось, будто человечьи то глаза. Разгляделся Игнатьич, съежился – так велики, так уродливо вывернуты глаза утопшего оттого, что рыбка-мелочишка выщипала ресницы, веки обсосала, и ушли рыбешки под кругляши глаз. Из ушей и ноздрей человека торчали пучками хвосты сладко присосавшихся к мясу налимишек и вьюнов, в открытом рту клубились гальяны.

– Не хочу-у! Не хочу-у-у-у! – дернулся, завизжал Игнатьич и принялся дубасить рыбину по башке. – Уходи! Уходи! Уходи-и-и-и!

Рыба отодвинулась, грузно взбурлила воду, потащив за собой ловца. Руки его скользили по борту лодки, пальцы разжимались. Пока колотил рыбину одной рукой, другая вовсе ослабела, и тогда он подтянулся из последних сил, достал подбородком борт, завис на нем. Хрустели позвонки шеи, горло сипело, рвалось, однако рукам сделалось полегче, но тело и особенно ноги отдалились, чужими стали, правую ногу совсем не слыхать.

И принялся ловец уговаривать рыбу скорее умереть.

– Ну что тебе! – дребезжал он рваным голосом, с той жалкой, притворной лестью, которую в себе не предполагал, – все одно околеешь, – подумалось: вдруг рыба понимает слова! Поправился: – Уснешь. Смирись! Тебе будет легче, и мне легче. Я брата жду, а ты кого? – и задрожал, зашлепал губами, гаснущим шепотом зовя: – Бра-ате-ель-ни-и-ик!..

Прислушался – никакого отзвука. Тишина. Такая тишина, что собственную душу, сжавшуюся в комок, слышно. И опять ловец впал в забытье. Темнота сдвинулась вокруг него плотнее, в ушах зазвенело, значит, совсем обескровел. Рыбу повернуло боком – она тоже завяла, но все еще не давала опрокинуть себя воде и смерти на спину. Жабры осетра уже не крякали, лишь поскрипывали, будто крошка короед подтачивал древесную плоть, закислевшую от сырости под толстой шубой коры.

На реке чуть посветлело. Далекое небо, луженное изнутри луной и звездами, льдистый блеск которого промывался меж ворохами туч, похожих на торопливо сгребенное сено, почему-то не сметанное в стога, сделалось выше, отдаленней, и от осенней воды пошло холодное свечение.

Наступил поздний час. Верхний слой реки, согретой слабым солнцем осени, остудило, сняло, как блин, и бельмастый зрак глубин со дна реки проник наверх.

Не надо смотреть на реку. Зябко, паскудно на ней ночью. Лучше наверх, на небо смотреть.

Вспомнился покос на Фетисовой речке, отчего-то желтый, ровно керосиновым фонарем высвеченный или лампадкой. Покос без звуков, без движения какого-либо и хруста под ногами, теплого, сенного хруста. Среди покоса длинный зачесанный зарод с острием жердей, торчащих по полого осевшему верху. Почему же все желтое-то? Безголосое? Лишь звон густеет – ровно бы под каждым стерженьком скошенной травы по махонькому кузнецу утаилось, и без передыху звонят они, заполняя все вокруг нескончаемой, однозвучной, усыпляющей музыкой пожухлого, вялого лета. «Да я же умираю! – очнулся Игнатьич. – Может, я уж на дне? Желто все…»

Он шевельнулся и услышал рядом осетра, полусонное, ленивое движение его тела почувствовал – рыба плотно и бережно жалась к нему толстым и нежным брюхом. Что-то женское было в этой бережности, в желании согреть, сохранить в себе зародившуюся жизнь.

«Да уж не оборотень ли это?!»

По тому, как вольготно, с сытой леностью подремывала рыба на боку, похрустывала ртом, будто закусывая пластиком капусты, упрямое стремление ее быть ближе к человеку, лоб, как бы отлитый из бетона, по которому ровно гвоздем процарапаны полосы, картечины глаз, катающиеся без звука под панцирем лба, отчужденно, однако ж не без умысла вперившиеся в него, бесстрашный взгляд – все-все подтверждало: оборотень! Оборотень, вынашивающий другого оборотня, греховное, человечье есть в сладостных муках царь-рыбы, кажется, вспоминает она что-то тайное перед кончиной.

Но что она может вспоминать, эта холодная водяная тварь? Шевелит вон щупальцами-червячками, прилипшими к лягушечьей жидкой коже, за усами беззубое отверстие, то сжимающееся в плотно западающую щель, то отрыгивающее воду в трубку, рот похож на что-то срамное, непотребное. Чего у нее еще было, кроме стремления кормиться, копаясь в илистом дне, выбирая из хлама козявок?! Нагуливала она икру и раз в году терлась о самца или о песчаные водяные дюны? Что еще было у нее? Что? Почему же он раньше-то не замечал, какая это отвратная рыба на вид! Отвратно и нежное бабье мясо ее, сплошь в прослойках свечного, желтого жира, едва скрепленное хрящами, засунутое в мешок кожи; ряды панцирей в придачу, и нос, какого ни у одной рыбы нет, и эти усы-червяки, и глазки, плавающие в желтушном жиру, требуха, набитая грязью черной икры, какой тоже нет у других рыб, – все-все отвратно, тошнотно, похабно!

И из-за нее, из-за этакой гады забылся в человеке человек! Жадность его обуяла! Померкло, отодвинулось в сторону даже детство, да детства-то, считай, и не было. В школе с трудом и мукой отсидел четыре зимы. На уроках, за партой, диктант пишет, бывало, или стишок слушает, а сам на реке пребывает, сердце дергается, ноги дрыгаются, кость в теле воет – она, рыба, поймалась, идет! Сколь помнит себя, все в лодке, все на реке, все в погоне за нею, за рыбой этой клятой. На Фетисовой речке родительский покос дурниной захлестнуло. В библиотеку со школы не заглядывал – некогда. Был председателем школьного родительского комитета – содвинули, переизбрали – не заходит в школу. Наметили на производстве депутатом в поссовет – трудяга, честный производственник, и молча отвели – рыбачит втихую, хапает, какой из него депутат? В народную дружину, и в ту не берут, забраковали. Справляйтесь сами с хулиганами, вяжите их, воспитывайте, ему некогда, он все время в погоне. Давят машинами, режут ножами людей, носятся по поселку одичалые пьяницы с ружьями и топорами? Его не достанешь! Ан и достали! Тайку-то, любимицу!..

А-ах ты, гад, бандюга! Машиной об столб, юную, прекрасную девушку, в цвет входящую, бутончик маковый, яичко голубиное – всмятку. Девочка небось в миг последний отца родимого, дядю любимого пусть про себя кликнула. А они? Где были они? Чего делали?

Опять дед вспомнился. Поверья его, ворожба, запуки: «Ты как поймаш, Зиновей, малу рыбку – посеки ее прутом. Сыми с уды и секи, да приговаривай: «Пошли тятю, пошли маму, пошли тетку, пошли дядю, пошли дядину жану!» Посеки и отпущай обратно и жди. Все будет сполнено, как ловец велел». Было, сек прутом рыбину, сперва взаправду, подрос – с ухмылкой, а все же сек, потому что верил во всю эту трахамудрию – рыба попадалась и крупная, но попробуй разбери, кто тут тятя, кто тут дядя и кто дядина жена… Вечный рыбак, лежучи на печи со скрученными в крендель ногами, дед беспрестанно вещал голосом, тоже вроде бы от ревматизма искрученным, перемерзлым: «А ешли у вас, робяты, за душой што есь, тяжкий грех, срам какой, варначество – не вяжитесь с царью-рыбой, попадется коды – отпушшайте сразу. Отпушшай-те, отпушшайте!.. Ненадежно дело варначье».

Ни облика, ни подробностей жизни деда, ни какой-нибудь хоть маломальской приметы его не осталось в памяти, кроме рыбацких походов да заветов. Этот вот другорядь за сегодня вспомнился. Припекло! Но какой же срам, какое варначество за ним такое страшное, коль так его скрутило?

Игнатьич отпустился подбородком от борта лодки, глянул на рыбину, на ее широкий бесчувственный лоб, бронею защищающий хрящевину башки, желтые и синие жилки-былки меж хрящом путаются, и озаренно, в подробностях обрисовалось ему то, от чего он оборонялся всю почти жизнь и о чем вспомнил тут же, как только попался на самолов, но отжимал от себя наваждение, оборонялся нарочитой забывчивостью, однако дальше сопротивляться окончательному приговору не было сил.

Пробил его крестный час, пришла пора отчитаться за грехи.

…Глашка Куклина, девка на причуды и выдумки гораздая, додумалась однажды вываренный осетровый череп приспособить вместо маски, да еще и лампочку от фонарика в него вделала. Как первый раз в темном зале клуба явилась та маска, народ едва рамы на себе не вынес. Страх, как блуд, и пугает, и манит. В Чуши с той поры балуются маской малы и велики.

С Глашки-то Куклиной все и начинается.

В сорок втором году на чушанскую лесопилку пригнали трудармейцев – резать доски на снарядные ящики. Команду возглавлял тонкий да звонкий лейтенантик, из госпиталя. С орденом, раненый боевой командир появился в Чуши первый и скромностью никого удивлять не собирался, девок, млеющих перед его красотой и боевыми заслугами, он щелкал, как орехи. Само собой, орлиным своим взором лейтенант не мог обойти видную деваху Глашку Куклину. Где-то в узком месте подзажал он ее, и потекли по Чуши склизкие слухи.

Игнатьич, тогда еще просто Зинка, Зиновий, или Зиновей, как звал его дедушка, за жабры присуху-Глашку и к ответу. На грудь ему Глашка пала: «Сама себя не помнила… Роковая ошибка…» – «Ошибка, значит? Роковая! Хор-рошо-о! Но за ошибку ответ держат! За роковую – двойной!» Виду, однако, кавалер никакого не показал, погуливал, разговорчики с дролей разговаривал, когда и пощупает, но в пределах необходимой вежливости.

Ближе к весне боевого командира из тыла отозвали. Вздохнули мамы с облегчением, улеглись страсти и слухи в поселке. Глашка оживляться начала, а то как не в себе пребывала.

В разлив, в половодье, когда ночи сделались совсем коротки и по-весеннему шатки, птицы пели за околицей и по лугам считай что круглосуточно, младой кавалер увел Глашку за поскотину, к тонко залитой вешнею водой пойме, прижал девку к вербе, оглоданной козами, зацеловал ее, затискал, рукою полез, куда велели мужики, науськавшие парня во что бы то ни стало расквитаться с «изменщицей». «Что ты, что ты! Нельзя!» – взмолилась Глашка. «Лейтенанту можно?! А я тоже допризывник. Старшим лейтенантом, глядишь, стану!»

Как он Глашке про лейтенанта брякнул, она и руки уронила.

Поначалу-то он забыл и про месть, и про лейтенанта, поначалу он и сам себя худо помнил. Это уж потом, когда пых прошел, когда туман с глаз опал, снова в памяти высветлился лейтенант, чернявый, в сгармошенных сапогах, орден и значок на груди его сверкают, нашивка за фронтовую рану огнем горит! Это как стерпеть? Как вынести ревнивому сердцу? Трусовато оглядываясь, кавалер сделал то, чему учили старшие дружки: поставил покорную девку над обрывистым берегом, отвернул лицом к пойме, спустил с нее байковые штанишки, крашенные домодельной краской, с разномастными, колотыми вальком, пуговицами, эти пуговицы и запомнились сильней всего, потому что бедный девичий убор приостановил было пакостные намерения. Но уже хотелось изображать из себя ухаря, познавшего грех, – это придавало храбрости мокрогубому молодцу. Словом, поддал он хнычущей, трясущейся девчонке коленом в зад, и она полетела в воду. Пакостник с мозгой – место выбрал мелкое, чтоб не утонула часом ухажерка, послушал, посмотрел, как белопузой нельмой возится, шлепается на мелководье девчонка, путаясь в исподине, словно в неводе, завывая от холода, выкашливая из себя не воду, а душу, и трусовато посеменил домой.

С той поры легла меж двумя человеками глухая, враждебная тайна.

Отслужив в армии в городе Фрунзе, Зиновий привез с собой жену. Глаха тем временем тоже вышла замуж за инвалида войны, тихого приезжего мужика, который выучился на счетовода, пока валялся в госпитале. Жила Глаха с мужем скромно, растила троих ребят. Где-то в глубине души Игнатьич понимал, что и замужество ее, и вежливое «здравствуйте, Зиновий Игнатьевич!», произнеся которое Глаха делала руки по швам и скорее пробегала, – все это последствия того надругательства, которое он когда-то над нею произвел.

Бесследно никакое злодейство не проходит, и то, что он сделал с Глахой, чем, торжествуя, хвастался, когда был молокососом, постепенно перешло в стыд, в муку. Он надеялся, что на людях, в чужом краю все быльем порастет, но, когда оказался в армии, так затосковал по родным местам, такой щемящей болью отозвалось в нем прошлое, что он сломался и написал покаянное письмо Глахе.

Ответа на письмо не пришло.

В первый же по приезде вечер он скараулил Глаху у совхозного скотного двора – она работала там дояркой, сказал все слова, какие придумал, приготовил, прося прощения. «Пусть вас Бог простит, Зиновий Игнатьевич, а у меня на это сил нету, силы мои в соленый порошок смололись, со слезьми высочились. – Глаха помолчала, налаживая дыхание, устанавливая голос, и стиснутым горлом завершила разговор: – Во мне не только что душа, во мне и кости навроде как пусты…»

Ни на одну женщину он не поднял руку, ни одной никогда больше не сделал хоть малой пакости, не уезжал из Чуши, неосознанно надеясь смирением, услужливостью, безблудьем избыть вину, отмолить прощение. Но не зря сказывается: женщина – тварь божья, за нее и суд, и кара особые. До него же, до Бога без молитвы не дойдешь. Вот и прими заслуженную кару, и коли ты хотел когда-то доказать, что есть мужик – им останься! Не раскисай, не хлюпай носом, молитвов своедельных не сочиняй, притворством себя и людей не обманывай! Прощенья, пощады ждешь? От кого? Природа, она, брат, тоже женского рода! Значит, всякому свое, а Богу – богово! Освободи от себя и от вечной вины женщину, прими перед этим все муки сполна, за себя и за тех, кто сей момент под этим небом, на этой земле мучает женщину, учиняет над нею пакости.

– Прос-сти-итееее… – Не владея ртом, но все же надеясь, что хоть кто-нибудь да услышит его, прерывисто, изорванно засипел он. – Гла-а-а-ша-а-а, прости-и-и. – И попробовал разжать пальцы, но руки свело, сцепило судорогой, на глаза от усилия наплыла красная пелена, гуще зазвенело не только в голове, вроде бы и во всем теле. «Не все еще, стало быть, муки я принял», – отрешенно подумал Игнатьич и обвис на руках, надеясь, что настанет пора, когда пальцы сами собой отомрут и разожмутся…

Сомкнулась над человеком ночь. Движение воды и неба, холод и мгла – все слилось воедино, остановилось и начало каменеть. Ни о чем он больше не думал. Все сожаления, раскаяния, боль, муки отдалились куда-то, он утишался в себе самом, переходил в иной мир, сонный, мягкий, покойный, и только тот, что так давно обретался там, в левой половине его груди, под сосцом, не соглашался с успокоением – он никогда его не знал, сторожился сам и сторожил хозяина, не выключая в нем слух. Густой, комариный звон прорезало напористым, уверенным звоном из тьмы – под сосцом в еще не остывшем теле ткнуло, вспыхнуло, человек напрягся, открыл глаза – по реке звучал мотор «Вихрь». Даже на погибельном краю, уже отстраненный от мира, он по голосу определил марку мотора и честолюбиво обрадовался прежде всего этому знанью, хотел крикнуть брата, но жизнь завладела им, пробуждала мысль. Первым ее током он приказал себе ждать – пустая трата сил, а их осталась кроха, орать сейчас. Вот заглушат моторы, повиснут рыбаки на концах, тогда зови – надрывайся.

Волна от пролетевшей лодки качнула посудину, ударила о железо рыбу, и она, отдохнувшая, скопившая силы, неожиданно вздыбила себя, почуяв волну, которая откачала ее когда-то из черной, мягкой икринки, баюкала в дни сытого покоя, весело гоняла в тени речных глубин, сладко мучая в брачные времена, в таинственный час икромета.

Удар. Рывок. Рыба перевернулась на живот, нащупала вздыбленным гребнем струю, взбурлила хвостом, толкнулась об воду, и отодрала бы она человека от лодки, с ногтями, с кожей отодрала бы, да лопнуло сразу несколько крючков. Еще и еще била рыба хвостом, пока не снялась с самолова, изорвав свое тело в клочья, унося в нем десятки смертельных уд. Яростная, тяжко раненная, но не укрощенная, она грохнулась где-то уже в невидимости, плеснулась в холодной заверти, буйство охватило освободившуюся, волшебную царь-рыбу.

«Иди, рыба, иди! Поживи сколько можешь! Я про тебя никому не скажу!» – молвил ловец, и ему сделалось легче. Телу – оттого, что рыба не тянула вниз, не висела на нем сутунком[7], душе – от какого-то, еще не постигнутого умом, освобождения.

Слайд 1

Виктор Петрович Астафьева “Царь – рыба” (был удостоен Государственной премии СССР за 1978 год). В . Астафьев «Царь-рыба » (1976) Поединок Игнатьича и царь-рыбы.

Слайд 2

Виктор Петрович Астафьев (1924-2002) Виктор Астафьев родился 1мая 1924 года в селе Овсянка (ныне Красноярский край) в семье Лидии Ильиничны Потылициной и Петра Павловича Астафьева. Он был третьим ребёнком в семье, однако две его старшие сестры умерли в младенчестве. Через несколько лет после рождения сына Пётр Астафьев попадает в тюрьму с формулировкой «вредительство». Во время очередной поездки Лидии к мужу лодка, в которой среди прочих плыла она, перевернулась. Лидия Потылицина , упав в воду, зацепилась косой за сплавную бону и утонула. Её тело нашли лишь через несколько дней. Виктору тогда было семь лет. После смерти матери Виктор жил у её родителей — Екатерины Петровны и Ильи Евграфовича Потылициных . О детстве, проведённом с бабушкой Катериной Петровной и оставившим в душе писателя светлые воспоминания, Виктор Астафьев рассказал в первой части автобиографии «Последний поклон».

Слайд 3

Тема природы и экологии Важнейшие темы творчества Астафьева — военная и деревенская. Одним из первых его произведений было написанное в школе сочинение, в будущем превращённое писателем в рассказ « Васюткино озеро». Первые рассказы автора были опубликованы в журнале «Смена». Большинство рассказов, написанных им для детей, вошло в сборник «Конь с розовой гривой». Но важнейшее произведение, связанное с темой природы- «Царь-рыба»

Слайд 4

Высказывания – эпиграфы (способы оформления цитат) … Любовь к родной природе – один из важнейших признаков любви к своей стране … К.Г.Паустовский “Природа для меня огонь, вода, ветер, камни, растения, животные – все это части разбитого единого существа. А человек и природа – это разум великого существа, накопляющий силу, чтобы собрать всю природу в единство ” ( М.Пришвин ). Ф.И.Тютчев писал: «Не то, что мните вы, природа , // Не слепок, не бездушный лик – // В ней есть душа, в ней есть свобода , // В ней есть любовь, в ней есть язык».

Слайд 5

В каких произведениях показаны взаимоотношения человека и природы ? И.С.Тургенев “Отцы и дети”, В.Распутин “Прощание с Матерой”, Ч.Айтматов “И дольше века длится день”, “Плаха”, Б.Васильев “Не стреляйте в белых лебедей”, А.Ким “Отец – лес”, В.Белов “Привычное дело”, “ Бобришный угор ”, поэзия Н.Рубцова и другие. Природа – храм или мастерская?

Слайд 6

Жанр произведения Виктор Астафьев признавался : « Начал с главы «Капля», а она потянула на философское осмысление всего материала, повела за собой остальные главы. Друзья подбивали меня назвать «Царь-рыбу» романом. Отдельные куски, напечатанные в периодике, были обозначены как главы из романа, но я сознательно отказался от этого определения… Если бы я писал роман, я бы писал по-другому».

Слайд 7

Композиция Размышляя о предполагавшейся романной форме «Царь-рыбы», Виктор Астафьев замечает: «Возможно, композиционно книга была бы стройнее, но мне пришлось бы отказаться от самого дорогого, от того, что принято называть публицистичностью, от свободных выступлений, которые в такой форме повествования вроде бы и не выглядят отступлениями». Всего «Царь-рыба» включает 12 рассказов. Сюжет повести связан с путешествием автора — лирического героя — по родным местам в Сибири.

Слайд 8

Краткое содержание рассказа « Царь-рыба » Браконьер Игнатьич поймал на Енисее огромную рыбу-осетра, но при попытке перевалить ее в лодку сам упал в воду и зацепился за крючки самолова. Так человек оказался в ловушке вместе со своей жертвой. Выбившись из сил, запутавшись в крючках из собственных самоловов, связанный одной гибельной цепью с царь-рыбой, в итоге герой покаялся в своих грехах и отказался от добычи. В конце рыба освобождается и уходит.

Слайд 9

Анализ рассказа «Царь-рыба » Что говорит В.Астафьев о браконьерах? Почему так много внимания уделял им ? Браконьерство — страшное зло. Автор показывает браконьера Игнатьича . В чем есть своя золотинка человеческой любви, человеческого достоинства, но все это подавляется безграничным хищничеством, превратившимся в стремление урвать лишний кусок. Какова же авторская позиция по отношению к браконьерству ? Астафьев осуждает браконьерство как зло многогранное и страшное по своей разрушающей силе, причем писатель ведет речь не только об уничтожении живой и неживой природы вне нас, говорит о своеобразном самоубийстве, об уничтожении природы внутри человека, человеческой природы

Слайд 10

Предыстория Игнатьича Почему главного героя все зовут Игнатьич ? Чем он выделяется среди односельчан? Как жители поселка относятся к Игнатьичу ? Какие отношения сложились с братом?

Слайд 11

Проблемы и их формулировки Проблема БЕЗНРАВСТВЕННОГО ОТНОШЕНИЯ К ПРИРОДЕ Проблема взаимоотношений человека и природы. Проблема ответственности за свои поступки. Проблема покаяния перед лицом смерти. Проблема осмысления жизни (своих поступков). Проблема насилия над природой Проблема пробуждения человеческой совести

Слайд 12

Образ Игнатьича Что происходит с Игнатьичем на рыбалке? Какой увидел рыбу Игнатьич ? Почему же не отпустил рыбу с крючков? Почему не отправился за подмогой? Фамилия героя ? Утробин от слова «утроба» — живот, брюхо, внутренности; ненасытная утроба – так говорят о прожорливом, в переносном значении – о жадном, алчном человеке.

Слайд 13

Ч то такое совесть ? Зачем совесть нужна человеку? К акие факты говорят о том, что совесть у Игнатьича пробудилась? О чём просит Игнатьич Бога? Почему несколькими минутами ранее Игнатьич был уверен в своих силах, а сейчас нет? Что изменилось? В чём их смысл?

Слайд 14

Человек и царь-рыба Как ведут себя рыба и человек, оказавшись на одной ловушке? Образ рыбы в произведении Астафьева возник не случайно и насыщен символическим смыслом.

Слайд 15

Образ Игнатьича В чем смысл показа судьбы этого героя? Смысл в том, что человек, творящий зло и находящий себе оправдание, допускает существование зла везде. В чем состоит самая главная вина Игнатьича ? Это – надругательство над любившей его девушкой. Получается, что начав творить зло, остановится почти невозможно.

Слайд 16

Идея произведения Вмешиваясь в жизнь природы, грубо нарушая экологическую среду, человек совершает нравственное преступление. Кто беспощаден к природе, беспощаден ко всему живому, а стало быть , к себе самому. В символической картине единоборства человека с природой ни на чьей стороне не может быть победы, так как человек и природа «повязаны одним смертным концом»

Слайд 17

Виктор Астафьев заканчивает свое произведение словами: “ Все течет, все изменяется – свидетельствует седая мудрость. Так было. Так есть. Так будет. Всему свой час и время всякому делу под небесами: Время родиться и время умирать; Время насаждать и время вырывать насаженное; Время убивать и время исцелять; Время разрушать и время строить; Время плакать и время смеяться; Время стенать и время плясать; Время разбрасывать камни и время собирать камни; Время обнимать и время избегать объятий; Время искать и время терять; Время хранить и время тратить; Время рвать и время сшивать; Время молчать и время говорить; Время любить и время ненавидеть; Время войне и время миру. Так что же я ищу? Отчего мучаюсь? Почему? Зачем? Нет мне ответа”. В этих вопросах — боль за всю землю, боль за человека, так неразумно отдалившего себя от природы. И надежда на восстановление гармонии между матерью природой и ее порождением — человеком.

Слайд 18

«человек», «природа » «Человек — часть природы, человек и природа — единое целое».

Слайд 19

Д.З. Читать В. Г. Распутин «Прощание с Матёрой» В. Г. Распутин . «Живи и помни »

Слайд 20

Дополнительный материал. Образ Игнатьича Наибольшее внимание в произведении уделил именно образу Игнатьича Астафьев («Царь-рыба»). Главные герои рассказа группируются вокруг центрального персонажа, помогая раскрыть черты его характера. Так, из взаимоотношений с односельчанами и братом мы узнаем о тщеславии Игнатьича . А когда автор рассказывает о мотивах, побуждающих героя самому бороться с царь-рыбой, открывается еще одна нелицеприятная черта его характера – жадность . Как говорилось выше, образ Игнатьича олицетворяет царя природы, привыкшего чувствовать себя хозяином мира. Однако нельзя рассматривать этого персонажа только как отрицательного. У героя и есть и положительные черты. Он хороший хозяин, способный с умом распорядиться своим достатком. К тому же Игнатьич всегда придет на помощь нуждающемуся, какие бы мотивы его к этому ни подвигали. Ну и, наконец, чтобы стать отличным рыбаком, необходимо приложить много усилий, не лениться и стремиться к своей цели. Таким образом, Игнатьич выступает как очень неоднозначный персонаж, наделенный как положительными, так и отрицательными чертами. И главная ошибка этого человека в том, что он не привык считаться с окружающими и ценить их. Осознав же свои прегрешения, Игнатьич получает право начать жизнь заново.

Слайд 21

Рассказ Астафьева «Царь-рыба» имеет ярко выраженную морально-нравственную направленность, поэтому роковая встреча с природой, воплощенной в царь-рыбе, была для Игнатьича неизбежной. Увидев огромного осетра, главный герой изумился невообразимым его размерам. Удивительно, что такая огромная рыбина смогла вырасти, питаясь « вьюнцами » и «козявками». Однако не только эти чувства посетили Игнатьича , что-то зловещее почудилось ему в облике царь-рыбы. Не сможет он в одиночку одолеть такое чудовище.

Слайд 22

Символический образ царь-рыбы Образ рыбы в произведении Астафьева возник не случайно и насыщен символическим смыслом. В образе царь-рыбы ощущается фольклорный слой, связанный с русскими сказками и преданиями о могучей рыбе (кит, щука), обладающей чудесными возможностями, плодотворящей силой, умеющей исполнять все желания (золотая рыбка). На ней (на рыбке) держится земля, все мироздание, с её смертью наступает катастрофа, вселенский потоп. « Когда кит-рыба потронется , тогда мать-земля всколеблется, тогда белый свет наш покончится…» именно это фольклорный мотив – «рыбы, на которой держится вся Вселенная и которая всем рыбам мати » — является в произведении В. П. Астафьева ведущим и символизирует природу, ту основу жизни, без которой не может существовать человек, и вместе с её истреблением обрекает себя на медленную мучительную смерть. «Так зачем же перекрестились их пути? Царь реки и всей природы царь – на одной ловушке. Караулит их одна и та же мучительная смерть».

Слайд 23

Краткое содержание Игнатьич — главный герой новеллы. Этого человека уважают односельчане за то, что он всегда рад помочь советом и делом, за сноровку в ловле рыбы, за ум и сметливость. Это самый зажиточный человек в селе, все делает «ладно» и разумно. Нередко он помогает людям, но в его поступках нет искренности. Не складываются у героя новеллы добрые отношения и со своим братом. В селе Игнатьич известен как самый удачливый и умелый рыбак. Чувствуется, что он в избытке обладает рыбацким чутьем, опытом предков и собственным, обретенным за долгие годы. Свои навыки Игнатьич часто использует во вред природе и людям, так как занимается браконьерством. Истребляя рыбу без счета, нанося природным богатствам реки непоправимый урон, он сознает незаконность и неблаговидность своих поступков, боится «сраму», который может его постигнуть, если браконьера в темноте подкараулит лодка рыбнадзора. Заставляла же Игнатьича ловить рыбы больше, чем ему было нужно, жадность, жажда наживы любой ценой. Это и сыграло для него роковую роль при встрече с царь-рыбой . Рыба походила на «доисторического ящера», «глазки без век, без ресниц, голые, глядящие со змеиной холодностью, чего-то таили в себе». Игнатьича поражают размеры осетра, выросшего на одних «козявках» и « вьюнцах », он с удивлением называет его «загадкой природы».С самого начала, с того момента, как увидел Игнатьич царь-рыбу , что-то «зловещее» показалось ему в ней, и позже понял, что «одному не совладать с этаким чудищем». Желание позвать на подмогу брата с механиком вытеснила всепоглощающая жадность: «Делить осетра?.. В осетре икры ведра два, если не больше. Икру тоже на троих?!» Игнатьич в эту минуту даже сам устыдился своих чувств. Но через некоторое время «жадность он почел азартом», а желание поймать осетра оказалось сильнее голоса разума. Кроме жажды наживы, была ещё одна причина, заставившая Игнатьича помериться силами с таинственным существом. Это удаль рыбацкая. «А-а, была не была! — подумал главный герой новеллы. — Царь-рыба попадается раз в жизни, да и то не «всякому Якову». Отбросив сомнения, «удало, со всего маху Игнатьич жахнул обухом топора в лоб царь-рыбу …». Вскоре незадачливый рыбак оказался в воде, опутанный своими же удами с крючками, впившимися в тела Игнатьича и рыбы. «Реки царь и всей природы царь — на одной ловушке», — пишет автор. Тогда и понял рыбак, что огромный осетр «не по руке ему». Да он и знал это с самого начала их борьбы, но «из-за этакой гады забылся в человеке человек». Игнатьич и царь-рыба «повязались одной долей». Их обоих ждет смерть. Страстное желание жить заставляет человека рваться с крючков, в отчаянии он даже заговаривает с осетром. «Ну что тебе!.. Я брата жду, а ты кого?» — молит Игнатьич . Жажда жизни толкает героя и да то, чтобы перебороть собственную гордыню. Он кричит: « Бра-ате-ельни-и-и-ик !..» Игнатьич чувствует, что погибает. Рыба «плотно и бережно жалась к нему толстым и нежным брюхом». Герой новеллы испытал суеверный ужас от этой почти женской ласковости холодной рыбы. Он понял: осетр жмется к нему потому, что их обоих ждет смерть. В этот момент человек начинает вспоминать свое детство, юность, зрелость. Кроме приятных воспоминаний, приходят мысли о том, что его неудачи в жизни были связаны с браконьерством. Игнатьич начинает понимать, что зверский лов рыбы всегда будет лежать на его совести тяжелым грузом. Вспомнился герою новеллы и старый дед, наставлявший молодых рыбаков: «А ежли у вас, робяты , за душой што есть, тяжкий грех, срам какой, варначество — не вяжитесь с царью-рыбой , попадется коды — отпушшайте сразу». Слова деда и заставляют астафьевского героя задуматься над своим прошлым. Какой же грех совершил Игнатьич ? Оказалось, что тяжкая вина лежит на совести рыбака. Надругавшись над чувством невесты, он совершил проступок, не имеющий оправдания. Игнатьич понял, что этот случай с царь-рыбой — наказание за его дурные поступки. Обращаясь к Богу, Игнатьич просит: «Господи! Да разведи ты нас! Отпусти эту тварь на волю! Не по руке она мне!» Он просит прощения у девушки, которую когда-то обидел: « Прос-сти-итееее … её-еээээ … Гла-а-аша-а-а , прости-и-и ». После этого царь-рыба освобождается от крюков и уплывает в родную стихию, унося в теле «десятки смертельных уд». Игнатьичу сразу становится легче: телу — оттого что рыба не висела на нем мертвым грузом, душе — оттого что природа простила его, дала ещё один шанс на искупление всех грехов и начало новой жизни.

Виктор Петрович Астафьев

1 мая 1924 г. – 29 ноября 2001 г.

Известная цитата: В ей, в жизни, завсегда, как на рыбалке: то клюет, то не клюет…

 

Виктор Петрович Астафьев – один из лучших представителей русской литературы второй половины ХХ века. Коллега Астафьева, лауреат Нобелевской премии Александр Солженицын, назвал его «непреклонным любителем истины, одним из первых, кто отреагировал на моральную развратность нашей жизни». Жизнь и творчество Астафьева – пример беззаветного служения людям и истине. Каждому россиянину и каждому иностранцу, если они действительно интересуют проблемы российской национальной повестки дня, книги Астафьева будут самыми полезными. Для многих он был более чем талантливым писателем – он был человеком, в которого они безгранично верили. Ветеран войны, Астафьев известен своими безжалостно правдивыми рассказами о Второй мировой войне.

Земля, где жил Астафьев, Восточная Сибирь, измеряется не сотнями, а тысячами километров. Уроженец Сибири, Астафьев большую часть года жил в поселке Овсянка на реке Енисей, где некогда обрабатывали землю несколько поколений его предков. Также у Астафьева была квартира в Красноярске, городе, который по крайней мере четырехчасовой перелет из Москвы. «Я бы хотел вернуться в деревню, тихонько посидеть у русской печи, или поехать в тайгу, в такие места, где, уверен, ни один гость не найдет.
меня. 

В свои 75 лет в день моего рождения, 1 мая, я помню только пять лет с такой ненастной погодой. Вечером люблю выйти на Енисей и посидеть на бревне. Это заставляет меня чувствовать себя сильнее. У меня на огороде лук, салат, клубника. Я все сажаю и сам собираю урожай. Еще у меня есть несколько деревьев, которые я привез из тайги, пепел, лиственницы и кедры. Один кедр уже приносит орехи. Возможно, это самая большая радость в моей жизни после радости творения».

Один из главных героев прозы Астафьева – природа Сибири. Страницы, посвященные природе, настолько ярки, что читатель сразу может представить себе удивительные места, которые лишь немногим удалось увидеть своими глазами. Астафьев описал мощный Енисей и более мелкие реки, такие как Нижняя Тунгуска и Опариха, каждая со своим характером.

Астафьев был первым советским автором, поднявшим проблему экологической катастрофы в романе «Царь-рыба», который сразу был признан литературным шедевром, но также подвергся критике. Астафьев засыпал 550 страниц книги редкими диалектными словами и выражениями. Даже русскоговорящему человеку будет трудно читать эту книгу. Но этого не произошло
отпугивают переводчиков и издателей, а книгу Астафьева можно найти в 27 зарубежных языков. «Царь-рыба» и другие его книги изданы миллионными тиражами в России и за ее пределами, среди них «Кража», «Пастух и пастушка» и «Последний поклон».

Астафьев не мог представить себе человеческое существование без чтения книг: «Я прочитал« Дон Кихота »Сервантеса не молодым человеком, а намного позже. Это книга книг, самая милосердная книга и ее главный герой – самый милосердный человек. период, когда я много читал Шишкова и Горького. Потом я перешел к Достоевскому и только в 45 обнаруженных книгах Ивана Бунина, которых не было в сибирской провинции. И моя любовь к роману Тургенева «Рудин» доставляла мне неприятности. Во время Второй мировой войны я служил в войсках связи. Каждую свободную минуту я тратил на любимую книгу и цитировал для товарищей любимые отрывки из жизни русской шляхты середины XIX века и философских стремлений Рудина. Но мои товарищи считали все это совершенно неуместным и не хотели меня слушать».

Астафьев остался сиротой в раннем возрасте. Когда разразилась Вторая мировая война, он ушел добровольцем на фронт и всю жизнь воевал рядовым солдатом. Награжден орденом Красного Знамени и медалью «За отвагу». В 1951 году Астафьев опубликовал свой первый рассказ «Гражданский».

Книги Астафьева показывают, что он думает о русском национальном характере и русской национальной идее. В 1995 году он опубликовал роман «Осужденные и убитые», еще одну книгу о Второй мировой войне – вероятно, самую жестокую из всех. Он пытался сказать всю правду, какой бы горькой и невыносимой она ни была. Смерть, ужас и безумие войны описаны безоговорочно. Астафьев, который сам видел действие, неоднократно обращался к теме войны, пытаясь сказать то, что он знал о прошлом, чтобы прошлое никогда не повторилось. Ему хватило смелости взглянуть на окопы врага, показать тяготы войны, пережитые не только русскими, но и немецкими солдатами. Сотни документов о Второй мировой войне прошли через его руки, документы, которые стали доступны только недавно.

Эти документы шокировали писателя, заставили его иначе взглянуть на многие исторические события. Он пришел к выводу, что Ленинград должен был быть сдан в 1942 году, а штурм Берлина был ошибкой командования. «На мой взгляд, самое главное, самое интересное и самое сложное, что стоит перед русской литературой, – это проверка на истину. Как ни странно, было легче пробиться, выпуская «крупинки» правды. Нашей литературы хватило только на три минуты правды. А сегодня, когда нет нужды врать, это неожиданно оказалось очень трудным. Жизнь как таковая, неприкрытая реальность, замеченная и блестяще записанная писателем, – это вечный источник литературного обновления ». и что штурм Берлина был ошибкой командования. «На мой взгляд, самое главное, самое интересное и самое сложное, что стоит перед русской литературой, – это проверка на истину. Как ни странно, было легче пробиться, выпуская «крупинки» правды. Нашей литературы хватило только на три минуты правды. А сегодня, когда нет нужды врать, это неожиданно оказалось очень трудно.

Жизнь как таковая, неприкрытая реальность, замеченная и блестяще записанная писателем, – это вечный источник литературного обновления ». и что штурм Берлина был ошибкой командования. «На мой взгляд, самое главное, самое интересное и самое сложное, что стоит перед русской литературой, – это проверка на истину. Как ни странно, было легче пробиться, выпуская «крупинки» правды. Нашей литературы хватило только на три минуты правды. А сегодня, когда нет нужды врать, это неожиданно оказалось очень трудным. Жизнь как таковая, неприкрытая реальность, замеченная и блестяще записанная писателем, – это вечный источник литературного обновления ». когда нет нужды лгать, это внезапно оказалось очень трудным. Жизнь как таковая, неприкрытая реальность, замеченная и блестяще записанная писателем, – это вечный источник литературного обновления ». когда нет нужды лгать, это внезапно оказалось очень трудным. Жизнь как таковая, неприкрытая реальность, замеченная и блестяще записанная писателем, – это вечный источник литературного обновления».

«Осужденные и убитые» – это, пожалуй, первый из русских романов о войне, завершающейся словами сочувствия к трагической судьбе немецких захватчиков. Независимо от того, какую тему он исследовал, войну или жизнь сибирских фермеров, он яростно критиковал сладкие мифы и иллюзии, рассказывая горькую, наглую правду о своем собственном народе и родине и постепенно теряя популярность у советских критиков и культурной бюрократии . Астафьев – писатель, к прямолинейному и дерзкому голосу которого всегда прислушивался народ. Каждая новая публикация автора была светским событием, влияние которого выходило далеко за пределы литературного мира. С его безжалостно правдивыми описаниями некоторых из самых трагических эпизодов Второй мировой войны и ее влияния на жизнь в маленьких русских деревнях, Астафьев часто воспринимается как рупор нации. Герои его романов – это люди, испытавшие на себе всю меру страданий и бедствий войны. 

Писатель побывал во многих странах и великих городах мира. Его очаровала столица Колумбии Богота с ее природой, дающей четыре урожая в год, где в декабре, когда в Сибири царят сильные морозы, начинают цвести эвкалипты. Но в душе он всегда был озабочен своей родной землей. Самым большим его желанием было увидеть построенную в его родном селе широкую лестницу из сибирской лиственницы, которая вела бы от церкви в центре села вниз к реке Енисей.

Писатель неоднократно удостаивался высших государственных наград России. В 1975 году получил Государственную премию России за роман «Осужденные и убитые».

Виктор Астафьев умер в 2001 году от сердечной недостаточности и был похоронен в родном селе Овсянка под Красноярском. Возле мемориального музея писателя в его родном селе установлен трогательный памятник: Астафьев с женой сидят на скамейке под деревьями.

Цели:

• Продолжить работу над произведениями о природе;
• Познакомить учащихся с рассказом В.П.Астафьева «Капалуха», помочь найти главную мысль и осознать её, выразить своё отношение к прочитанному; пополнить словарный запас;
• Развивать навыки смыслового чтения, умение работать с текстом, отвечать на поставленные вопросы;
• Прививать любовь к животным, природе родного края, обобщать знания о поведении в лесу.

Тип урока: изучение нового материала и первичное закрепление

Формирование УУД:

Планируемые результаты обучения, в том числе формирование УУД:

Предметные:

• прогнозировать содержание текста художественного произведения по заголовку, автору, опорным словам и осознавать цель чтения;
• определять главную мысль и героев произведения;
• этически оценивать поступки персонажей, формировать свое отношение к героям произведения; формулировать простые выводы, основываясь на содержании текста;

Метапредметные:

• Познавательные УУД:
  • формировать умения сравнивать, анализировать, обобщать учебный материал, прогнозировать, предугадывать содержание художественного текста;
  • использовать знаково-символические средства;
  • строить логическое рассуждение и речевое высказывание в устной форме, ориентироваться на разнообразие способов решения задач;
• Коммуникативные УУД:
  • формировать умение договариваться и приходить к общему решению в совместной деятельности;
  • формулировать собственное мнение и позицию;
  • учитывать разные мнения и интересы и обосновывать собственную позицию;
  • оказывать в сотрудничестве необходимую взаимопомощь;
• Регулятивныее УУД:
  • принимать и сохранять учебную задачу;
  • планировать свои действия в соответствии с поставленной задачей и условиями её реализации;
  • оценивать правильность выполнения действия на уровне адекватной ретроспективной оценки соответствия результатов требованиям данной задачи;
  • в сотрудничестве с учителем ставить новые учебные задачи;
  • вносить необходимые коррективы в действие после его завершения на основе его оценки и учёта характера сделанных ошибок;

Личностные УУД:

• формировать мотивационную основу учебной деятельности, включающей учебно-познавательные и внешние мотивы;
• учебно-познавательный интерес к новому учебному материалу и способам решения новой задачи;
• способность к самооценке на основе критериев успешности учебной деятельности;
• адекватного понимания причин успешности/неуспешности учебной деятельности;
• стремиться к совершенствованию своих знаний;
• ориентация в нравственном содержании и смысле как собственных поступков, так и поступков окружающих людей.

Форма организации учебного процесса: фронтальная, индивидуальная, парная, групповая.

Технологии: технология продуктивного чтения, технология проблемного обучения, здоровьесберегающие технологии.

Методы: репродуктивный, проблемный, частично-поисковый (определение основной мысли текста, работа над образом капалухи).

Формы контроля: самоконтроль, взаимоконтроль, контроль учителя.

Ход урока

1. Организационный момент

Психологическая установка на урок:

Я, ты, он, она

Вместе — дружная страна.

Если хочу говорить, то поднимаю руку.

Если говорит товарищ, то его слушаю.

Уважаем друг друга.

2. Речевая разминка (1 слайд)

Прочитайте загадку.

Рано-рано по утру,

Я танцую на току.

Брови алые вразлёт,

Потеснись лесной народ,

Хвост как веер у меня,

И обут в ботфорты я.

Правда, всё вокруг, друзья,

В тот момент не слышу я!

— Кто догадался о ком эта загадка? (глухарь)

— Прочитайте строчку девочки, строчку мальчики.

— Как вы думаете, почему я приготовила сегодня эту загадку?

— В ходе чтения вам предстоит проверить ваши предположения (Ответы детей)

3. Актуализация ранее усвоенных знаний и умений (повторение)

— Вспомните, как называется раздел, который мы сейчас изучаем? (Люби живое)

Составление кластера: (доска)

— С какими произведениями мы уже познакомились? (Михаил Пришвин «Моя Родина», Иван Соколов-Микитов «Листопадничек», Василий Белов «Малька провинилась», «Ещё про Мальку», Виталий Бианки «Мышонок Пик», Борис Житков «Про обезьянку»). Жанр этих произведений? (рассказ)

Составление кластера: (доска)

— Чему научили вас писатели и их рассказы? (Лучше понимать природу, любить животных, защищать братьев наших меньших, бережно относится ко все живым существам, понимать, что животные нуждаются в нашей защите, оценивать свои поступки, отвечать за них)

4. Формирование новых знаний и умений (постановка учебной задачи)

Работа в парах

— А сейчас я предлагаю вам разгадать слово

— Уберите букву Н, какое получилось слово? (КАНПАНЛУНХАН)

— Это не просто слово — это название нашего сегодняшнего произведения.

— Написал это произведение Виктора Петровича Астафьева

— Давайте сформулируем тему нашего урока. (Виктор Петрович Астафьев «Капалуха») (добавляю в кластер)

Составление кластера: (доска)

— Сформулируйте цели урока. (Познакомиться с произведением В.П.Астафьева «Капалуха»)

— А чтобы достичь эти цели какими надо быть нам? (Внимательными, дружными, трудолюбивыми)

— О его биографии расскажет Александр К. и Варвара З.

(Портрет В.П.Астафьева и года жизни — на доске)

Виктор Петрович Астафьев родился в Красноярском крае, на берегах Енисея в селе Овсянка. В 7 лет мальчик потерял мать. Заботы по воспитанию взяли на себя бабушка и дедушка. Мальчиком Астафьев много времени проводил в лесу, на реке и навсегда полюбил их. Так получилось, что детство и юность писателя прошли за Полярным кругом — в детском доме посёлка Игарка. Здесь Виктор Астафьев встретил замечательного человека, сибирского поэта Игнатия Рождественского. Он преподавал в детском доме русский язык и литературу. Виктор много читал, ему было всё интересно, любил пересказывать прочитанные книги, начал сочинять стишки.

Затем Астафьев учился в железнодорожной школе, работал составителем поездов.Осенью 1942 года — в 18 лет — ушёл на фронт добровольцем. На войне был тяжело ранен. Фронтовая биография писателя отмечена орденами и медалями.

После войны Виктор Петрович работал слесарем, грузчиком, плотником. В 1953 году в Перми вышла первая книжка»Васюткино озеро» — первый рассказ для детей. В 1959 году поступил на Высшие литературные курсы. Виктор Астафьев писал о том, что отлично знал: об Урале, Сибири, их природе, о людях, учил творить добро, беречь землю, всё живое на ней. Именно поэтому произведения его по-настоящему правдивы и достоверны.

(Выставка книг)

«Васюткино озеро».
• «Пастух и пастушка».
• «Последний поклон».
• «Кража».
• «Царь-рыба».
• «Ода русскому огороду».
• «Перевал».
• «Звездопад».

— Все эти произведения о природе.

— Сегодня мы продолжаем путешествовать по разделу «Люби живое» и окунёмся в удивительный, полный тайн мир живой природы. Мы попадём в лес, а поможет нам в этом произведение Виктора Петровича Астафьева.

Но чтобы лес открыл вам свои тайны, вы должны вести себя тихо, быть внимательными, уметь слушать и слышать. Соблюдая эти несложные правила, вы сможете много увидеть и узнать.

Повторим правила друзей природы (слайд 3)

Не будем срывать цветы. Пусть красивые растения остаются в природе.

Не будем ломать ветки деревьев и кустарников!

Не будем обижать лягушек и жаб!

Не будем ловить диких животных и уносить их домой!

А) Работа над произведением

Ну а теперь возвращаемся к нашему произведению. Откройте учебники на стр. 98. Прочитайте ещё раз его название. (Капалуха)

— Можно по названию определить о ком или о чём пойдет речь? (нет)

— Почему (незнакомое и непонятное слово)

— Поэтому какая задача стоит перед нами в ходе чтения (в ходе чтения нам нужно определить значение слова капалуха)

— Давайте вместе внимательно рассмотрим иллюстрацию на с. 98? Попробуйте предположить, о ком, о чем это произведение. (о птице)

Б) Словарная работа

В тексте вам встретятся незнакомые слова. Давайте их прочитаем и разберём.

Работа со словарём Ожегова: просека, валежник, космы, черничник.

ПРОСЕКА — полоса в лесу, лесопарке, очищенная от деревьев;

ВАЛЕЖНИК — сухие сучья, деревья, упавшие на землю; КОСМЫ — в прямом значении: взлохмаченные пряди волос; в переносном — что-либо, напоминающее такие пряди,

ЧЕРНИЧНИК — заросли черники.

— Ещё встретятся вот такие выражения, давайте выясним, что они обозначают?

Ощупывать глазами — осматривать внимательно.

Закостенелые крылья — неподвижные.

Альпийские луга — это луга, расположенные высоко в горах.

Пыжилась — старалась, делала усилия.

Прочитаем по слогам слова, записанные на доске:

ред-ко-ла-пы-е

по-ше-ве-ли-ва-ли

за-рож-да-ю-щим-ся

вы-да-вав-шим-ся

блед-но-лис-тым

до-цве-та-ю-щим

рас-пу-щен-ны-ми

в) Чтение произведения с остановками

— Приступаем к чтению. Читать мы будем с остановками и в ходе чтения попробуем составить план произведения. (слайд10)

Чтение 1 части (до слов «Я поспешил к бугорку…»).

— Как можно озаглавить эту часть? (У черничного бугорка на просеке)

1. Где происходило действие?

2. Что делали дети в тайге?

3. Где поднялся шум?

— Давайте проверим наши предположения

Чтение 2 части (до слов «А что будет с капалухой?»)

— Что описывает автор в этой части рассказа?

— Как вы думаете, с какой целью автор включает описание черники в рассказ?

— Как озаглавим эту часть (Гнездо! Находка!)

— О какой находке рассказывает автор?

— Как описывает автор гнездо глухарки? (найдите отрывок из текста)

— С чем он его сравнивает?

— Почему автор выбрал именно такие слова и выражения?

— Что почувствовал рассказчик, когда увидел гнездо? Почему?

— Что решили сделать мальчики с гнездом?

— Какое правило они забыли? Давайте его вспомним?

Чтение 3 части (до слов «И все весело побежали…)

— Какую главную мысль хочет донести автор до читателя (волнение капалухи)

— Найдите слова, которые помогут описать поведение глухарки в тот момент, когда к гнезду приблизились люди.

— Прочитайте эти слова. (Металась в стороны. Крылья разброшены, мела ими. Закостенели от неподвижности. Пыталась и не могла взлететь)

— Почему автор выбрал именно эти выражения? (Чтобы показать состояние капалухи.)

— Какие слова еще использует писатель, чтобы показать внутреннее состояние птицы? (Испуг, гнев, бесстрашие.)

— Давайте подберём синонимы к этим словам (боязнь, злость, храбрость)

— Как озаглавим? (Тревога капалухи!)

Чтение 4 части (до конца)

— Что главное в этой части?

— Найдите слова, которые указывают на то, как изменилось поведение капалухи после ухода людей? (Вытянув шею. Глаза не следили. Целилась на гнездо. Плавно слетела. Заползла в гнездо. Распустила крылья. Замерла.)

— Что вы можете сказать с состоянии капалухи ? (Глаза ее начали затягиваться дремной пленкой. Успокоилась, но была настороже).

— Как озаглавите 4 часть? «Снова в гнездо»

После чтения

— Итак, ребята, кто такая капалуха?

(на доске появляется изображение капалухи)

— Докажите словами из текста.

— Ребята, а что вы знаете о глухаре? (видео)

— Какой жанр этого произведения? (Рассказ)

— Правильно, ребята! Это рассказ. Но это не выдуманный рассказ. Эта история случилась с автором в школьном возрасте, когда он со своими друзьями пас молодых телят.

— Какие чувства вы испытывали, когда читали это произведение? (Чувство грусти, тревоги, жалость к капалухе, гнева на ребят).

— С кем можно сравнить поведение капалуху? (С мамой, которая оберегает и защищает своих детей)

— В какой части произведения автор нам показывает капалуху, как мать. (В 3 и 4 части)

— Какие чувства вы испытывали к маме-капалухе? (Чувство восхищения, благодарности, уважения за такую сильную любовь)

В) физкультминутка (технология Базарного)

7. Самостоятельная работа с самопроверкой

Анализ героев рассказа

— Назовите героев рассказа В.П.Астафьева (Капалуха, мальчишки, автор)

Работа в группах.

Каждая группа анализирует героев рассказа.

— Выберите качества, которые подходят к героям рассказа, и объясните свой выбор. Можно придумать и записать другие качества, которые подходят к героям рассказа.

Добрый

Любит природу

Испуганный

Озорные

Бесстрашный

Безграничная, преданная любовь

Восхищение

Гордость

Безответственность

Хотели позабавиться, но поняли, что были не правы

8. Итог урока

— Назовите произведение, с которым мы познакомились.

— Кто написал это произведение?

— Назовите тему произведения.

— Главная мысль произведения. (Материнская любовь — самая крепкая и искренняя на свете.)

— Мы узнали, кто такая капалуха?

— Как закончилась встреча мальчиков с капалухой?

— Как вы думаете, изменится ли их отношение к природе после этого случая? — Написав этот рассказ, В.П.Астафьев хотел, чтобы мы, читатели, поняли одну очень важную вещь. Как вы думаете какую?

(Любить, беречь, охранять природу, заботиться о братьях наших меньших.)

— Чему нас научил рассказ? (Не разорять гнезда)

— Почему наш урок начинался с загадки о глухаре? (Ответы детей)

— Составим синквейн

Капалуха

заботливая, бесстрашная

оберегает, прикрывает, боится

Материнская ласка конца не знает.

Глухарка

— Нашим уроком мы попытались прикоснуться к красоте природы сердцем. Кто считает, что у него это получилось, поднимет зеленый кружок, кто остался равнодушным поднимает красный.

10. Рефлексия (дерево)

11. Домашнее задание (Дифференцированное, творческое).

• Зеленый лист: прочитать рассказ, с. 98-101, пересказать по плану.
• Желтый лист — прочитать рассказ, найти загадки о глухаре.
• Красный лист — прочить рассказ, нарисовать иллюстрацию к данному произведению.