Рассказ что ты наделал

Сибирские первоклашки правого берега реки Ангары города Братска. Пятнадцатая школа. Детям дали задание принести домашние машинки. Серёжке совсем недавно подарили машинку с квадратными батарейками. Вот уж она ездила!.. Врезаясь то в железные ножки кровати, то в новенькое кресло.

Внизу кресла был мягкий поролон, и Серёжа старательно начал его выдёргивать кусочками. Машина забуксовала и шумела, радуя мальчугана.

Мама, увидев сынишку под креслом и кусочки поролона, его заругала:

– А ну вылезай!.. Я новое кресло купила не для того.

Мамочка замолчала на секунду, потом всплеснула руками и грустным голосом тихо сказала:

– Что же ты наделал, Сергей? Не смей больше выдирать ничего. Бери веник, совок, убери за собой.

Серёжка, сметая веником поролон в совок, думал: «Он же такой мягкий! Как приятно было его выдирать!»

Кресло в те далёкие годы было на довольно высоких ножках, под него маленький мальчик мог вполне залезть.

И вот Сергей принёс в школу свою машинку на квадратных батарейках. Конкурс состоял в том, что мальчишки изо всей силы толкают свои машинки. У кого приедет первой, тому и приз.

После старта все машины быстро уехали, дети громко кричали. Серёжка включил свою машинку, а она – давай ездить вокруг!

Он говорил ей:

– Ну что же ты! Давай, едь прямо, мы же проиграем.

Серёжка, видя, что машина кружит у его ног, так разволновался, что лицо его раскраснелось.

Одноклассница Света сказала:

– Посмотрите, девочки! Это же синьор-помидор из сказки Чиполино.

Учительница Екатерина Адамовна, увидев не на шутку разволновавшегося Серёжу, подарила ему игрушку – Конька-Горбунка, и её ученик начал потихоньку успокаиваться.

Призы были вручены вообще всем участникам конкурса. До соревнования Серёжка хранил свою машинку в портфеле, никому не показывая, и теперь все мальчишки класса окружили его, рассматривая жёлтого цвета машинку.

Володька Воложин громко говорил:

– Глядите, она гоночная, а нашим проиграла!

А Игорь Плеханов тоже во весь голос кричал:

– А наши самосвалы на больших колёсах! Чо у этой маленькой не выиграть.

В те далёкие годы, а шёл, меж тем, 1973 год, такие игрушки, как у Серёжи, были редкостью. Жили они с мамочкой в холодном бараке, всё время топили печку, но мама мальчика работала на огромном железобетонном заводе, хорошо зарабатывала, потому и порадовала сына такой диковиной.

Вскоре батарейки у машинки сели, мама купила новые. Серёжа вынес машинку, чтобы поиграть с друзьями. В бараке было шестнадцать комнат, и в каждой комнате жили дети. Вскоре машинку сломали.

Первоклассник загрустил, но на следующий день его и вообще всех первоклашек приняли в октябрята. И он шагал с гордостью к своему бараку, поглаживая пальчиками красивую, новенькую звёздочку на груди.

Мальчику Серёжке сейчас пятьдесят пять лет. И он, вспомнив машинку и Конька-Горбунка, пишет этот рассказ. Удивительна человеческая память, и все в ней – живы…

Анатолий Казаков

Иллюстрация к рассказу: Художник Ляхович (Чичкан) Леокадия Петровна

От редакции. Это вторая часть материала, посвященного редкой для Красноярского края области медицины — бариатрической хирургии. Ранее мы рассказывали о том, как проходят бариатрические операции, как они влияют на жизни людей, и почему для успеха хирургического вмешательства пациенту и врачу важно работать в связке друг с другом.

Как вы решились на такую операцию?

Было сложно ходить и жить, было много заболеваний, связанных только лишь с весом. Это заболевания сердечно-сосудистой системы, гипертония, десятилетний преддиабет, очень повышенная инсулиновая резистентность, сильно болели суставы, спина, голеностоп, колени, потому что вес — это огромная нагрузка на весь организм. Я понимала, что с таким здоровьем мне осталось жить недолго.

Все методики похудения, что предлагал Красноярск, я перепробовала. Я за всё пыталась схватиться, но ничего не приносило результата. Если был какой-то маленький «отвес» — потом был набор еще больше, еще жестче.

Я понимала, что операция — это мой шанс, но настроиться было психологически тяжело, потому что в жизни у меня в принципе не было никогда никаких операций. Год я настраивалась, где-то два месяца готовилась, нужно было скинуть в весе, чтобы легче перенести анестезию. И всё, это случилось.

«Потом разъешь!»

Мне сделали продольную резекцию желудка, на этой операции просто отрезают разъетое дно желудка, не задевая все функциональные системы. Желудок — это мышца, и человек, который много ест, растягивает мышцу; накормить такой желудок становится сложно, ты постоянно голодный, постоянно что-то вкидываешь в себя. А тут тебе делают желудок в 200 мл, когда у нормального человека 500 мл, и ты физические ничего не можешь больше съесть.

Многие говорят: «Потом разъешь!»: разъесть можно, но только до желудка нормального человека в 500 мл. Но мне кажется, что у человека какие-то психологические проблемы, если он так сделает.

«Как это — не есть?»

Было непонятно психологически, как ты жил, ел-ел, а теперь всё, тебе это отрубили. Первый день вообще без воды, второй день — дали глоток, на третий день — пол стаканчика бульона. Как это — не есть? Потом месяц — реабилитация на мягкой пище, привыкаешь, через месяц ты уже можешь есть нормальную пищу, но тщательно пережевывать. Желудок скажет тебе стоп, не дай Бог ты переешь на чайную ложечку.

«В первые месяцы есть было тяжело»

Фастфудом я никогда не питалась, это просто были огромные объемы пищи — макароны, хлеба, вкусняшки, сладости. А здесь ты уже понимаешь, что тебе не до сладостей, тебе надо нормальной еды поесть, у тебя всего 2-3 ложки.

Ты физически не можешь съесть за день много, но тебе еще нужно получить белок, поэтому ты уже выбираешь, какие полезные продукты будешь есть, пищевое поведение меняется абсолютно. Сейчас, конечно, где-то ты можешь схитрить, поиграть с калорийностью, но быстро одумываешься.

Организм адаптируется, принимает больше продуктов. В первые месяцы было тяжело, противно, даже больно, некоторые продукты тяжелы для нового желудка, но потом всё сглаживается, и сейчас можно кушать практически всё.

Как изменилась жизнь после операции?

Голод — остается, но не такой сумасшедший, как раньше. Это нормальный физиологический голод, как у обычного человека, посасывание в желудке, и ты идешь и кушаешь мало. Ты быстрее наедаешься и насыщаешься.

В первый месяц была колоссальная потеря веса — по-моему, на 20 килограммов я похудела, потом на 9 кг, потом — на 8 кг, затем на 9 кг и далее по нисходящей. Я всегда была крупным ребенком. Сейчас для моего организма комфортный вес — но я еще в процессе похудения. С каждым месяцем теперь потеря весла даётся все сложнее, но тем не менее вес снижается.

Теперь я посещаю бассейн (хотя сейчас с коронавирусом сложновато), хожу на работу пешком (4 остановки). До операции было такое состояние, что я на такси ездила — не могла даже до автобусной остановки дойти, приходила домой, ела. У меня был один план — сходить на работу.

«Наконец-то ты вернулась!»

Это сейчас — встречи с друзьями, поездки за границу, жизнь поменялась полностью, в корне. Мне теперь всё интересно. Я жила в Красноярске 20 лет, не была никогда в Бобровом логу — сейчас я бываю везде. Все говорят: «Ты вернулась, наконец-то ты вернулась, ты стала такой, какая ты была 15 лет назад!». Я в этом весе была 15 лет назад. Я помолодела, энергии теперь много, началась совсем другая жизнь. Раньше, можно сказать, я была уже практически инвалидом.

Через некоторое время после операции доктор разрешил мне слетать в Эмираты. Хотя я тогда похудела еще не так, как сейчас, мне уже казалось, что я такая худышка, мне так легко на самолёте, даже не надо дополнительный ремень брать. Сейчас ковидыч путешествовать не пускает.

О личной жизни

С личной жизнью у меня никогда не было проблем ни в каком весе, я человек коммуникабельный. Конечно, физически мне сейчас легче во всех отношениях, интереснее, жизнь теперь сама по себе другая, насыщенная, это, конечно, радует и меня, и моего молодого человека.

Проблемы «бариатриков»

Единственная проблема после операции — у меня были очень густые волосы, а из-за того, что недостаток витаминов — после операции у меня не осталось волос. Я теперь пожизненно на витаминах, но этого всё равно не хватает, потому что в первые месяцы был минимум еды, и волосы пачками сыпались. Я не от одного бариатрика слышу, что такое есть. Я с бариатриками, такими же бедолагами, как я, общаюсь.

«Несмотря на милое личико, бариатричка, бариатричка» — мы друг над другом смеемся. Это просто люди, которые перенесли такие операции, не только, как у меня — разные. Мы друг друга поддерживаем, спрашиваем, как кто худеет, какие сейчас у кого размеры одежды, кто что кушает, как волосы, как успехи.

Кто-то раньше сделал такую операцию, кто-то позже, мы общаемся между собой. Все похудели. Операция столкнула нас, и теперь мы общаемся. Кто-то подскажет, что лучше кушать, какие продукты лучше, какие витамины (даже есть витамины для бариатриков), как просчитать порцию, чтобы получить белка (а белок — это волосы), уже не думаешь, какая еда, думаешь, как добрать белка, когда у тебя полная расчёска волос.

«Раньше заедала скуку»

Был один интерес — еда. Казалось, что больше интересов в жизни в принципе нет. Скуку, все эмоции заедаешь. Если у простого человека есть радость, скука, горе, то полный — всё заедает, у него одна таблетка — еда. К вечеру наешься, а потом угнетаешь себя, что ты наделал. И это порочный круг, изо дня в день одно и то же. Это уже потом вырабатываются правильные пищевые привычки, и ты уже по-другому оцениваешь эту еду — не чтобы заесть, а чтобы жить.

Здесь нет возможности не похудеть, мне кажется. Бариатрическая операция — стопроцентная гарантия на успех. Я сходила к врачу, я смотрела передачи, поняла, что это — мой единственный шанс выжить и жить полноценной жизнью, такой, какой я хочу.

Беседовала Анастасия Гнедчик специально для Newslab
фото из личного архива героини

Золушка
Золушка спешила на бал… Карета проезжала мимо городской ратуши.
—Стой!—закричала девушка кучеру.
Золушка выпрыгнула из кареты, не дождавшись ее полной остановки, и помчалась к старому зданию. Хорошо, что все жители города были на балу, и ее никто не видел. Было смешно смотреть, как девушка в длинном белом платье и в туфлях на каблуках мчится по лестнице, перепрыгивая через 3-4 ступени. Наконец, запыхавшаяся, она добралась до городских часов. Огромные шестеренки загадочного механизма предстали перед ее взором. Вдруг от стены отделилась какая-то черная тень, похожая на привидение, и двинулась в ее сторону. Золушка вскрикнула от испуга и стремглав помчалась назад. Однако, туфли на каблуках подвели ее, она подвернула ногу и упала. Черная тень настигла ее. Оказалось, это был всего-навсего молодой парень, одетый в черный плащ. Золушка попыталась встать, прихрамывая на одну ногу. А когда она увидела сломанный каблук, то пришла в ужас.
—Все пропало, все пропало!—запричитала она.
—Подумаешь, такой пустяк,—сказал парень, забирая у нее туфельку,—дядя Карло починит это за четверть часа.
—А где он живет? Ты сможешь отвести меня к нему?—взмолилась Золушка.
—Отведу,—согласился парень,—но сейчас уже поздно, дядя Карло уже ушел из своей мастерской, так что придется ждать до утра.
—Я не могу ждать до утра, пожалуйста, придумай что-то,—взмолилась она.
—Конечно, можно пойти домой к дяде Карло и попробовать его уговорить, но он будет долго ворчать, заломит цену в три-дорога. Кстати, а у тебя деньги есть? Ты сможешь ему заплатить?
Золушка начала что-то искать в своей маленькой сумочке, а потом с виноватым видом протянула пол медного гроша—все, что она сумела найти.
—Этого хватит?—с виноватым видом спросила она.
—Думаю, нет,—сказал парень.
—Что же делать?—Золушка готова была расплакаться.
—А зачем тебе эти туфли сегодня вечером?—спросил парень.
—Ну как же, я ведь собиралась на бал, там будут все танцевать, а как же я смогу танцевать без одного каблука?—объяснила парню девушка.
—Да,—согласился парень,—с одним каблуком ты точно не сможешь танцевать, но…
Тут парень многозначительно поднял указательный палец вверх, как будто придумал нечто гениальное.
—Дай мне вторую туфлю,—попросил он.
Золушка сняла туфлю и протянула парню. Парень взял ее и отломал второй каблук.
—Держи и танцуй на здоровье,—торжественно произнес он.
Золушка одела туфли и попробовала в них ходить, но ходила она очень неуклюже.
—Что ты наделал?! Теперь я точно не попаду на бал,—со слезами на глазах сказала Золушка.
—Прости, я хотел как лучше,—извинился парень. Но девушка была безутешна.
—Я никогда не была на балу, и сегодня у меня был единственный шанс, а теперь я его упустила,—объясняла она парню. Ее слова тронули парня, ему стало очень неловко за то, что произошло.
—Слушай, а если ты спешила на бал, зачем ты пришла сюда, в ратушу?—спросил парень.
У Золушки был растерянный вид, как будто этот вопрос застал ее врасплох.
—Понимаешь, дело в том, что… Ну как тебе сказать,—сбивчиво объясняла она,—Я хотела остановить городские часы.
—Остановить часы??—удивился парень.—Но зачем?
—Понимаешь, я получила это платье и карету только до 12 часов. Это такое волшебство… Как только часы пробьют последний раз, волшебство закончится. Вот тут я и подумала: если остановить эти часы, то можно будет танцевать на балу до утра.
Парень еле сдерживал себя от смеха.
—И ты веришь в чудеса? Чудес не бывает,—саркастично заметил он.
—Много ты понимаешь в чудесах,—обиженно возразила Золушка.—В твоей жизни не было чудес, потому что ты в них не веришь, а в моей жизни чудеса случаются каждый день.
—И какое чудо произошло в твоей жизни сегодня?—продоложал ехидничать парень.
—Ну как какое, сегодня я должна была сидеть дома и мыть полы, но так вышло, что я могу оказаться на балу. Разве это не чудо?
—Ну пока чуда не произошло, ведь ты еще не на балу,—насмехался над ней парень.
Золушка тяжело вздохнула. Ей нечего было возразить на аргумент парня. Чтобы не дать парню задавать еще вопросы, она перешла в наступление:
—А ты что здесь делал?
Парень невозмутимо ответил:
—Я наблюдаю за звездами. Сегодня должно произойти затмение Луны, а это самое лучше место в городе для подобных наблюдений.
—И что наблюдать за звездами действительно так интересно?—спросила Золушка.
—Еще бы, пошли, я тебе покажу.
Они вышли на небольшой балкон, расположенный под огромным циферблатом. Парень показывал Золушке разные созвездия и рассказывал разные истории, связанные с ними. Золушка немного отвлеклась и почти забыла о своем горе, но бой часов, вернул ее в реальность.
—Ой, уже 9 часов, бал уже в самом разгаре,—очень грустным голосом произнесла она.—Ты когда-нибудь был на балу?—спросила она у парня.
—Да, приходилось,—ответил он,—но мне балы не нравятся.
—Как бал может не нравиться?—удивилась Золушка,—ведь там все такие красивые.
—Да уж,—саркастично заметил парень,—все разодеты как чопорные павлины и пытаются из себя изображать тех, кем они на самом деле не являются.
—И что, ты совсем не любишь танцевать?—удивилась Золушка.
—Нет,—категорично сказал парень,—вообще я считаю, что балы—это самая настоящая охота на женихов и невест. Кстати, ты ведь тоже, скорее всего, на балу хотела с кем-то познакомиться, не так ли?
Золушка в начале хотела было сказать, что она не такая и не собирается ни с кем знакомиться на балу, но в самый последний момент передумала и бросила парню вызов:
—А что плохого в том, что девушки знакомятся с парнями на балах? А где им еще знакомиться?
—Может быть, в этом и нет ничего плохого,—согласился парень,—но, поверь, бал—это не самое лучшее место, где можно найти спутника жизни. Ведь на балу все хотят друг другу понравиться, все вежливые, галантные и обходительные, словно английские принцы и принцессы, но ты бы видела, какими грубыми и жесткими они становятся у себя дома, когда чисхвостят своих слуг или просто ругаются друг с другом.
—Да, ты прав,—теперь уже согласилась Золушка.—Ты как будто описал моих сводных сестер. На балу они, наверное, ведут себя как ангелы, но дома просто несносны.
На несколько мгновений наступила тишина взаимопонимания. Как будто ни Золушка, ни парень не хотели ее прерывать. Наконец, Золушка спросила:
—А ты видел хотя бы раз принца? Какой он?
Парень нахмурился, как будто этот разговор был ему не очень приятен, но ответил.
—Приходилось. Он самая главная мишень для охоты на этом балу. Ведь после бала он должен назвать имя своей невесты. Но это, я считаю, полный абсурд. Вот ты согласилась бы выйти замуж за человека, которого ты видела один раз в жизни?
—Даже не знаю,—честно ответила Золушка.—Если бы я в него влюбилась, может быть и да.
—Видно, что ты такая же, как и все эти напыщенные дамы,—с раздражением в голосе сказал парень.
Золушку эти слова очень сильно задели.
—Ладно, мне пора,—обиженно сказала она, вставая и собираясь уходить.
—Ну вот подумай сама, почему никто из иностранных принцесс до сих пор не вышел замуж за этого принца? Почему король поставил ультиматум объявить имя невесты в течение недели, при чем даже не важно из какого сословия будет эта девушка? Согласись, что-то не так с этим принцем. Он, скорее всего, какой-то странный. А теперь представь себе, что тебе придется прожить с ним всю жизнь.
Золушка остановилась. Парень был явно прав. По всей стране действительно ходили слухи о том, что у принца есть какие-то странности. А парень при этом продолжал:
—А еще учти, что этот принц—единственный сын в королевской семье, а это значит, что он законченный эгоист, который привык, чтобы все его желания моментально исполнялись. Да этот самовлюбленный павлин даже не умеет никого любить. И если ты согласна выйти замуж за такого жениха после первого свидания, а потом жить в золотой клетке и при этом растоптать чувство собственного достоинства—иди и танцуй на этом балу.
—А откуда у тебя столько ненависти к людям?—обернувшись, спросила Золушка. — И почему ты так быстро судишь других людей? Что ты знаешь обо мне, чтобы так меня оскорблять? И что плохого в том, если девушка хочет вырваться из того ада, в котором она сейчас находится, а замужество для нее единственный выход?
—Извини,—немного виноватым голосом произнес парень,—я вовсе не хотел тебя обидеть. Но согласись, что выходить замуж за первого встречного—это вовсе не выход. Таким образом можно из одного ада попасть в другой.
—Конечно, ты прав, выходить замуж за первого встречного легкомысленно и просто глупо. Но поверь, некоторые люди живут в таком аду, что даже замужество с чудоковатым принцем может показаться раем.
—Я надеюсь, ты не о себе говоришь?—возразил парень
—А какое тебе дело?—Золушке было неприятно говорить на эту тему.
—Погоди, погоди, я кажется начинаю догадываться,—в голосе парня были интригующие интонации.—Ты что-то сказала про сводных сестер, значит у тебя, скорее всего, есть мачеха, и именно она со своими дочерьми делает твою жизнь ужасной.
—Думай, что хочешь,—сердито отрезала Золушка.
—Да ладно тебе, у каждого свои склеты в шкафу. Если хочешь знать, моя жизнь—тоже не сахар. У меня постоянные несогласия с моим отцом. Он хочет, чтобы я занимался менеджментом, а мне нравится астрономия. И иногда мне тоже кажется, что я живу в аду.
В разговоре наступила многозначительная пауза… Часы пробили 10 ударов.
—Ой, — спохватился парень, сейчас же, по моим расчетам, должно произойти затмение. Пошли, я тебе покажу.
Парень встал, подал руку Золушке и повел ее на балкон. Они вместе смотрели на Луну и звезды. Было полнолуние и Луна огромным диском зависла над утихшим городом.
—Вот-вот начнется!—с энтузиазмом сказал парень. —Ты увидишь, это намного интереснее всех балов вместе взятых!
Они продолжали смотреть, но никаких признаков затмения не было.
—Почему же оно не происходит? — удивлялся парень. — Ведь я же все рассчитал.
Золушка только пожала плечами. Они простояли около получаса, но затмения так и не произошло. Парень был очень огорчен. Золушка попыталась утешить его:
—Какой-то сегодня неудачный день: ты не увидел затмения, а я не попала на бал. Может, мы с тобой просто неудачники?
Парень тяжело вздохнул, в этом вздохе было отчаяние и грусть. Потом он повернулся к Золушке и сказал:
—Пусть сегодня только я буду неудачником. А твоему горю можно помочь. Пошли, я отведу тебя на бал.
—Как, — удивилась девушка, — а как же я буду танцевать без туфель?
—Да найдем мы тебе туфли. У моей сестры целая комната ими уставлена. Что-то должно тебе подойти.
—А кто твоя сестра, раз у нее так много туфель? — спросила Золушка.
—Моя сестра — принцесса, а я и есть тот чудаковатый принц.
—Ты принц???—еще больше удивилась Золушка.
— А что, не похож? — спросил парень.
—Даже не знаю, —ответила Золушка.—Как-то это неожиданно.
Они спустились вниз и сели в карету. Через четверть часа они уже входили во дворец.
—Дай мне одну свою туфельку, я найду тебе пару твоего размера. А ты жди здесь, я быстро.
Золушка осталась стоять в фойе огромного замка, а принц исчез в одном из коридоров. Золушка немного постояла, разглядывая картины на стенах, а потом подошла к швейцару и поинтересовалась, где можно найти уборную.
Через четверть часа принц прибежал с парой туфель. Он осмотрел все фойе в поисках Золушки, но там никого не было. Добродушный швейцар подсказал принцу, что девушка пошла в уборную. Принц терпеливо ждал. В это время за окном Луна окрасилась в кроваво-красный цвет. Таки началось затмение. А часы пробили 12 ударов. Принц бегал по коридорам в поисках девушки, но ее нигде не было. Он пошел в танцевальный зал и начал искать девушку среди гостей.
А Золушка прошла мимо уборной, свернула в другое крыло замка и остановилась возле двери с надписью «Начальник полиции». Тихонько постучав, она открыла дверь.
—Наконец-то, — сказал высокий седовласый генерал, начальник полиции. — Какая же ты молодец, моя маленькая крестница! Если бы мы послали за принцем военных, вышел бы только очередной скандал. А ты сумела привести его без лишнего шума. Где он сейчас?
—Пошел искать для меня новые туфли,—ответила Золушка.
—А с твоими что случилось? —удивился крестный.
—Вот, поломались каблуки, — Золушка протянула генералу оставшуюся у нее туфлю.
—Не бережешь ты казенное имущество!—проворчал генерал, но не с упреком, а скорее просто, чтобы что-то сказать.—Ну все, иди переодевайся, сдавай платье и все аксессуары.
—А можно я хоть немного потанцую на балу? — взмолилась Золушка.
—Ты что, не положено! — грозно отрезал генерал.
Золушка тяжело вздохнула…
Через полчаса, уже переодетая в свою обычную одежду, она спускалась по лестнице замка. Широкий капюшон скрывал ее лицо. Она прошла мимо принца, который с туфлями в руках метался по коридору, но ее не заметил. В какой-то момент она захотела его окликнуть, но потом подумала, что не стоит. Наверное, принц прав—никакого волшебства не бывает. В конце концов, у него осталась ее туфелька. Если он в нее действительно влюбился, то обязательно ее найдет. Но это будет уже не сегодня. Часы пробили 12 раз.

— Отец дьякон, полно тебе свечи жечь, не напасешься, — сказала дьяконица. — Время вставать.

Эта маленькая, худенькая, желтолицая женщина, бывшая епархиалка, обращалась со своим мужем чрезвычайно строго. Когда она была еще в институте, там господствовало мнение, что мужчины — подлецы, обманщики и тираны, с которыми надо быть жестокими. Но протодьякон вовсе не казался тираном. Он совершенно искренно боялся своей немного истеричной, немного припадочной дьяконицы. Детей у них не было, дьяконица оказалась бесплодной. В дьяконе же было около девяти с половиной пудов чистого веса, грудная клетка — точно корпус автомобиля, страшный голос, и при этом та нежная снисходительность, которая свойственна только чрезвычайно сильным людям по отношению к слабым.

Приходилось протодьякону очень долго устраивать голос. Это противное, мучительно-длительное занятие, конечно, знакомо всем, кому случалось петь публично: смазывать горло, полоскать его раствором борной кислоты, дышать паром. Еще лежа в постели, отец Олимпий пробовал голос.

— Via… кмм!.. Via-a-a!.. Аллилуйя, аллилуйя… Обаче… кмм!.. Ма-ма… Мам-ма…

«Не звучит голос», — подумал он.

— Вла-ды-ко-бла-го-сло-ви-и-и… Км…

Совершенно так же, как знаменитые певцы, он был подвержен мнительности. Известно, что актеры бледнеют и крестятся перед выходом на сцепу. Отец Олимпий, вступая в храм, крестился по чипу и по обычаю. Но нередко, творя крестное знамение, он также бледнел от волнения и думал: «Ах, не сорваться бы!» Однако только один он во всем городе, а может быть, и во всей России, мог бы заставить в тоне ре-фис-ля звучать старинный, темный, с золотом и мозаичными травками старинный собор. Он один умел наполнить своим мощным звериным голосом все закоулки старого здания и заставить дрожать и звенеть в тон хрустальные стекляшки на паникадилах.

Жеманная кислая дьяконица принесла ему жидкого чаю с лимоном и, как всегда по воскресеньям, стакан водки. Олимпий еще раз попробовал голос:

— Ми… ми… фа… Ми-ро-но-сицы… Эй, мать, — крикнул он в другую комнату дьяконице, — дай мне ре на фисгармонии.

Жена протянула длинную, унылую ноту.

— Км… км… колеснице-гонителю фараону… Нет, конечно, спал голос. Да и черт подсунул мне этого писателя, как его?

Отец Олимпий был большой любитель чтения, читал много и без разбора, а фамилиями авторов редко интересовался. Семинарское образование, основанное главным образом на зубрежке, на читке «устава», на необходимых цитатах из отцов церкви, развило его память до необыкновенных размеров. Для того чтобы заучить наизусть целую страницу из таких сложных писателей-казуистов, как Блаженный Августин, Тертуллиан, Ориген Адамантовый, Василий Великий и Иоанн Златоуст, ему достаточно было только пробежать глазами строки, чтобы их запомнить наизусть. Книгами снабжал его студент из Вифанской академии Смирнов, и как раз перед этой ночью он принес ему прелестную повесть о том, как на Кавказе жили солдаты, казаки, чеченцы, как убивали друг друга, пили вино, женились и охотились на зверей.

Это чтение взбудоражило стихийную протодьяконскую душу. Три раза подряд прочитал он повесть и часто во время чтения плакал и смеялся от восторга, сжимал кулаки и ворочался с боку на бок своим огромным телом. Конечно, лучше бы ему было быть охотником, воином, рыболовом, пахарем, а вовсе не духовным лицом.

В собор он всегда приходил немного позднее, чем полагалось. Так же, как знаменитый баритон в театр. Проходя в южные двери алтаря, он в последний раз, откашливаясь, попробовал голос. «Км, км… звучит в ре, — подумал он. — А этот подлец непременно задаст в до-диез. Все равно я переведу хор на свой тон».

В нем проснулась настоящая гордость любимца публики, баловня всего города, на которого даже мальчишки собирались глазеть с таким же благоговением, с каким они смотрят в раскрытую пасть медного геликона в военном оркестре на бульваре.

Вошел архиепископ и торжественно был водворен на свое место. Митра у него была надета немного на левый бок. Два иподиакона стояли по бокам с кадилами и в такт бряцали ими. Священство в светлых праздничных ризах окружало архиерейское место. Два священника вынесли из алтаря иконы спасителя и богородицы и положили их на аналой.

Собор был на южный образец, и в нем, наподобие католических церквей, была устроена дубовая резная кафедра, прилепившаяся в углу храма, с винтовым ходом вверх.

Медленно, ощупывая ступеньку за ступенькой и бережно трогая руками дубовые поручни — он всегда боялся, как бы не сломать чего-нибудь по нечаянности, — поднялся протодьякон на кафедру, откашлялся, потянул из носа в рот, плюнул через барьер, ущипнул камертон, перешел от до к ре и начал:

— Благослови, преосвященнейший владыко.

«Нет, подлец регент, — подумал он, — ты при владыке не посмеешь перевести мне тон». С удовольствием он в эту минуту почувствовал, что его голос звучит гораздо лучше, чем обыкновенно, переходит свободно из тона в тон и сотрясает мягкими глубокими вздохами весь воздух собора.

Шел чин православия в первую неделю великого поста. Пока отцу Олимпию было немного работы. Чтец бубнил неразборчиво псалмы, гнусавил дьякон из академиков — будущий профессор гомилетики.

Протодьякон время от времени рычал: «Воимем»… «Господу помолимся». Стоял он на своем возвышении огромный, в золотом, парчовом, негнувшемся стихаре, с черными с сединой волосами, похожими на львиную гриву, и время от времени постоянно пробовал голос. Церковь была вся набита какими-то слезливыми старушонками и седобородыми толстопузыми старичками, похожими не то на рыбных торговцев, не то на ростовщиков.

«Странно, — вдруг подумал Олимпий, — отчего это у всех женщин лица, если глядеть в профиль, похожи либо на рыбью морду, либо на куриную голову… Вот и дьяконица тоже…»

Однако профессиональная привычка заставляла его все время следить за службой по требнику XVII столетия. Псаломщик кончил молитву: «Всевышний боже, владыко и создателю всея твари». Наконец — аминь.

Началось утверждение православия.

«Кто бог великий, яко бог наш; ты еси бог, творяй чудеса един».

Распев был крюковой, не особенно ясный. Вообще последование в неделю православия и чин анафематствования можно видоизменять как угодно. Уже того достаточно, что святая церковь знает анафематствования, написанные по специальным поводам: проклятие Ивашке Мазепе, Стеньке Разину, еретикам: Арию, иконоборцам, протопопу Аввакуму и так далее и так далее.

Но с протодьяконом случилось сегодня что-то странное, чего с ним еще никогда не бывало. Правда, его немного развезло от той водки, которую ему утром поднесла жена.

Почему-то его мысли никак не могли отвязаться от той повести, которую он читал в прошедшую ночь, и постоянно в его уме, с необычайной яркостью, всплывали простые, прелестные и бесконечно увлекательные образы. Но, безошибочно следуя привычке, он уже окончил символ веры, сказал «аминь» и по древнему ключевому распеву возгласил: «Сия вера апостольская, сия вера отеческая, сия вера православная, сия вера вселенную утверди».

Архиепископ был большой формалист, педант и капризник. Он никогда не позволял пропускать ни одного текста ни из канона преблаженного отца и пастыря Андрея Критского, ни из чина погребения, ни из других служб. И отец Олимпий, равнодушно сотрясая своим львиным ревом собор и заставляя тонким дребезжащим звуком звенеть стеклышки на люстрах, проклял, анафемствовал и отлучил от церкви: иконоборцев, всех древних еретиков, начиная с Ария, всех держащихся учения Итала, немонаха Нила, Константина-Булгариса и Ириника, Варлаама и Акиндина, Геронтия и Исаака Аргира, проклял обидящих церковь, магометан, богомолов, жидовствующих, проклял хулящих праздник благовещения, корчемников, обижающих вдов и сирот, русских раскольников, бунтовщиков и изменников: Гришку Отрепьева, Тимошку Акундинова, Стеньку Разина, Ивашку Мазепу, Емельку Пугачева, а также всех принимающих учение, противное православной вере.

Потом пошли проклятия категорические: не приемлющим благодати искупления, отмещущим все таинства святые, отвергающим соборы святых отцов и их предания.

«Помышляющим, яко православнии государи возводятся на престолы не по особливому от них божию благоволению, и при помазаний дарования святаго духа к прохождению великого сего звания в них не изливаются, и тако дерзающим противу их на бунт и измену. Ругающим и хулящим святые иконы». И на каждый его возглас хор уныло отвечал ему нежными, стонущими, ангельскими голосами: «Анафема».

Давно в толпе истерически всхлипывали женщины.

Протодьякон подходил уже к концу, как к нему на кафедру взобрался псаломщик с краткой запиской от отца протоиерея: по распоряжению преосвященнейшего владыки анафемствовать болярина Льва Толстого. «См. требник, гл. л.», — было приписано в записке.

От долгого чтения у отца Олимпия уже болело горло. Однако он откашлялся и опять начал: «Благослови, преосвященнейший владыко». Скорее он не расслышал, а угадал слабое бормотание старенького архиерея:

«Протодиаконство твое да благословит господь бог наш, анафемствовати богохульника и отступника от веры Христовой, блядословно отвергающего святые тайны господни болярина Льва Толстого. Во имя отца, и сына, и святаго духа».

И вдруг Олимпий почувствовал, что волосы у него на голове топорщатся в разные стороны и стали тяжелыми и жесткими, точно из стальной проволоки. И в тот же момент с необыкновенной ясностью всплыли прекрасные слова вчерашней повести:

«…Очнувшись, Ерошка поднял голову и начал пристально всматриваться в ночных бабочек, которые вились над колыхавшимся огнем свечи и попадали в него.

— Дура, дура! — заговорил он. — Куда летишь? Дура! Дура! — Он приподнялся и своими толстыми пальцами стал отгонять бабочек.

— Сгоришь, дурочка, вот сюда лети, места много, — приговаривал он нежным голосом, стараясь своими толстыми пальцами учтиво поймать ее за крылышки и выпустить. — Сама себя губишь, а я тебя жалею».

«Боже мой, кого это я проклинаю? — думал в ужасе дьякон. — Неужели его? Ведь я же всю ночь проплакал от радости, от умиления, от нежности».

Но, покорный тысячелетней привычке, он ронял ужасные, потрясающие слова проклятия, и они падали в толпу, точно удары огромного медного колокола…

…Бывший поп Никита и чернцы Сергий, Савватий да Савватий же, Дорофей и Гавриил… святые церковные таинства хулят, а покаяться и покориться истинной церкви не хощут; все за такое богопротивное дело да будут прокляти…

Он подождал немного, пока в воздухе не устоится его голос. Теперь он был красен и весь в поту. По обеим сторонам горла у него вздулись артерии, каждая в палец толщиной.

«А то раз сидел на воде, смотрю — зыбка сверху плывет. Вовсе целая, только край отломан. То-то мысли пришли. Чьи такая зыбка? Должно, думаю, ваши черти солдаты в аул пришли, чеченок побрали, ребеночка убил какой-то черт: взял за ножки да об угол! Разве не делают так-то? Эх, души нет в людях! И такие мысли пришли, жалко стало. Думаю: зыбку бросили и бабу угнали, дом сожгли, а джигит взял ружье, на нашу сторону пошел грабить».

…Хотя искусити дух господень по Симону волхву и по Ананию и Сапфире, яко пес возвращаяся на свои блевотины, да будут дни его мали и зли, и молитва его да будет в грех, и диавол да станет в десных его и да изыдет осужден, в роде едином да погибнет имя его, и да истребится от земли память его… И да приидет проклятство и анафема не точию сугубо и трегубо, но многогубо… Да будут ему каиново трясение, гиезиево прокажение, иудино удавление, Симона волхва погибель, ариево тресновение, Анании и Сапфири внезапное издохновение… да будет отлучен и анафемствован и по смерти не прощен, и тело его да не рассыплется и земля его да не приимет, и да будет часть его в геенне вечной, и мучен будет день и нощь…

Но четкая память все дальше и дальше подсказывала ему прекрасные слова:

«Все бог сделал на радость человеку. Ни в чем греха нет. Хоть с зверя пример возьми. Он и в татарском камыше живет и в нашем живет. Куда придет, там и дом. Что бог дал, то и лопает. А наши говорят, что за это будем сковороды лизать. Я так думаю, что все одна фальшь».

Протодьякон вдруг остановился и с треском захлопнул древний требник. Там дальше шли еще более ужасные слова проклятий, те слова, которые, наряду с чином исповедания мирских человек, мог выдумать только узкий ум иноков первых веков христианства.

Лицо его стало синим, почти черным, пальцы судорожно схватились за перила кафедры. На один момент ему казалось, что он упадет в обморок. Но он справился. И, напрягая всю мощь своего громадного голоса, он начал торжественно:

— Земной нашей радости, украшению и цвету жизни, воистину Христа соратнику и слуге, болярину Льву…

Он замолчал на секунду. А в переполненной народом церкви в это время не раздавалось ни кашля, ни шепота, ни шарканья ног. Был тот ужасный момент тишины, когда многосотенная толпа молчит, подчиняясь одной воле, охваченная одним чувством. И вот глаза протодьякона наполнились слезами и сразу покраснели, и лицо его на момент сделалось столь прекрасным, как прекрасным может быть человеческое лицо в экстазе вдохновения. Он еще раз откашлянулся, попробовал мысленно переход в два полутона и вдруг, наполнив своим сверхъестественным голосом громадный собор, заревел:

— …Многая ле-е-е-та-а-а-а.

И вместо того чтобы по обряду анафемствования опустить свечу вниз, он высоко поднял ее вверх.

Теперь напрасно регент шипел на своих мальчуганов, колотил их камертоном по головам, зажимал им рты. Радостно, точно серебряные звуки архангельских труб, они кричали на всю церковь: «Многая, многая, многая лета».

На кафедру к отцу Олимпию уже взобрались: отец настоятель, отец благочинный, консисторский чиновник, псаломщик и встревоженная дьяконица.

— Оставьте меня… Оставьте в покое, — сказал отец Олимпий гневным свистящим шепотом и пренебрежительно отстранил рукой отца благочинного. — Я сорвал себе голос, но это во славу божию и его… Отойдите!

Он снял в алтаре свои парчовые одежды, с умилением поцеловал, прощаясь, орарь, перекрестился на запрестольный образ и сошел в храм. Он шел, возвышаясь целой головой над народом, большой, величественный и печальный, и люди невольно, со странной боязнью, расступались перед ним, образуя широкую дорогу. Точно каменный, прошел он мимо архиерейского места, даже не покосившись туда взглядом, и вышел на паперть.

Только в церковном сквере догнала его маленькая дьяконица и, плача и дергая его за рукав рясы, залепетала:

— Что же ты это наделал, дурак окаянный!.. Наглотался с утра водки, нечестивый пьяница. Ведь еще счастье будет, если тебя только в монастырь упекут, нужники чистить, бугай ты черкасский. Сколько мне порогов обить теперь из-за тебя, ирода, придется. Убоище глупое! Заел мою жизнь!

— Все равно, — прошипел, глядя в землю, дьякон. — Пойду кирпичи грузить, в стрелочники пойду, в катали, в дворники, а сан все равно сложу с себя. Завтра же. Не хочу больше. Не желаю. Душа не терпит. Верую истинно, по символу веры, во Христа и в апостольскую церковь. Но злобы не приемлю. «Все бог сделал на радость человеку», — вдруг произнес он знакомые прекрасные слова.

— Дурак ты! Верзило! — закричала дьяконица. — Скажите — на радость! Я тебя в сумасшедший дом засажу, порадуешься там!.. Я пойду к губернатору, до самого царя дойду… Допился до белой горячки, бревно дубовое.

Тогда отец Олимпий остановился, повернулся к ней и, расширяя большие воловьи гневные глаза, произнес тяжело и сурово:

— Ну?!

И дьяконица впервые робко замолкла, отошла от мужа, закрыла лицо носовым платком и заплакала.

А он пошел дальше, необъятно огромный, черный и величественный, как монумент.

Просмотрено:
161