Рассказ читать рассказ горячий камень

«Море сегодня что-то неспокойное, » – подумал рыбак. Он стоял на берегу и, скрепив руки за спиной, смотрел на горизонт, разделяющий закатное небо и бушующее море, – «Удивительно, весь день ни море не похоже на небо, ни небо на море, и только ночью они сливаются воедино. Интересно, какого это, оказаться в открытом море ночью, » – на лице рыбака появилась тревога, стоило ему только представить, как он тонет во тьме, не видя ничего.
 

Посмотрев на лодку, он нахмурился, но через мгновение морщины на его лице разгладились и душа будто упала. Не взял он все свои рыбацкие приспособления, не потому что забыл, а потому что не собирался их брать. Он еще немного посмотрел на старую, – еще отцовскую, – лодку, вздохнул и пошел к камням. Через минуты три он все же нашел максимально большой и тяжелый камень, который смог поднять, и понес его к лодке.
 

– Ох, старушка, ты уж выдержи его, – говорил рыбак хрипловатым голосом, обращаясь к лодке, – ты уж выдержи, родная.
 

Он положил камень в лодку и только потом потащил ее в воду. «Выдержит, » – подумал рыбак. Долго ему пришлось толкать бедняжку в море. Волны не давали. Они будто знали, что потом будет. Но упрямый молодой рыбак все же дотащил лодку подальше и сам залез в нее. Достав весла, он начал грести все дальше и дальше.
 

Отплыв достаточно далеко от берега, он остановился. Все это время он боялся смотреть на море и поэтому искал спасение в небе. А оно, абсолютно равнодушное к нему, меняло свои оттенки. Вздохнув, рыбак все же заглянул в воду. Раньше он бы этого не заметил, но сейчас именно это заставило его волноваться еще больше – дна нет. Немного помедлив, он все-таки достал веревку и начал наматывать ее на камень.
 

«Я больше никогда не увижу мать, » – твердил первый его голос.
 

«Она пережила смерть твоего отца, и твою тоже переживет! » – возмутился второй.
 

«Но он же жив» – удивленно отозвался первый.
 

«Для нее нет» – уверенно сказал второй.
 

«Но ведь я умру по-настоящему, разве она выдержит? » – продолжал первый.
 

«Тебе уже будет все равно, » – невозмутимо ответил второй. Голоса замолчали, но когда рыбак уже доматывал веревку и снова посмотрел в воду, первый голос сказал:
 

«Я больше никогда не поймаю рыбу… »
 

«Зато ты умрешь среди нее». – отозвался второй. Рыбак оторопел, по телу пробежал холодок. Он умрет в чужом мире, его никто не найдет, и в конце концов его разбухшее тело съедят те, кого до этого ел он сам.
 

Прошла пара минут, перед тем как рыбак, словно во сне, натянул на шею веревку. Он встал, пошатываясь, и оглянулся по сторонам в поисках свидетелей, в которых надеялся найти спасение. Никого не увидев, он в последний раз взглянул на небо, виднеющиеся скалы. «Ну вот и все, » – подумал он с печалью и, взяв тяжелый камень, упал с ним в воду. Он почувствовал, как лодка перевернулась, услышал ее удар о воду, но это все уже было далеко. Камень выскользнул из рук сразу и теперь тонул в море, в этом черном море вместе с рыбаком.
 

Они все шли и шли на дно. В груди рыбака постепенно начал разгораться огонь – воздух закончился. И только в этот момент он осознал свою глупость, чем темнее становилось, тем больше им овладевала ужасная паника. Он схватил веревку обеими руками и начал тянуть камень на себя, чтобы хоть как-то ослабить схватку. Камень уже достиг дна и, стукнувшись о дно поднял муть. Рыбак уже оставил свои попытки и теперь просто плавал над камнем. Последнее, что он увидел – большой рыбий хвост. «Акула, » – подумал он, и наступила тьма.
 

***
 

Теплые капли дождя стучали о холодные воды уже успокоившегося моря, пальцы ног утонули в воде, из-за чего по ногам шли мурашки. Лодку шатало из стороны в сторону, но рыбак не чувствовал ее движения, он только видел его. На нем была клетчатая рубашка цвета серо-голубого неба, легкие штаны. Он сидел в лодке, не чувствуя при этом ничего, лишь полное спокойствие. Он посмотрел на море, странная мысль крутилась у него в голове, эти синие воды напоминали ему о чем-то, что-то случилось. Но мысль была как-бы пустой, поэтому не вызывала тревогу, только любопытство. Мужчина откинул ее прочь и посмотрел на лодку. Дерево намокло и стало в разы темнее, он провел рукой по мягкому от воды деревянному краю, что-то приятное напомнило ему это чувство, чувство, которое словно существовало в другом, совершенно далеком мире. Нечто холодное коснулось его теплой руки, это были тощие, мягкие от воды пальцы такой же тощей и мягкой руки, рыбаку казалось, что водоросли лежат на его руке. Тонкая скользкая ладонь уперлась в его чуть влажную широкую руку, лодка чуть наклонилась и нечто высунулось из воды и теперь смотрело в глаза рыбака. Взгляд… этот испытывающий взгляд уставился прямо в недоуменные глаза мужчины. Это нечто было похоже на женщину, голова ее была наполовину лысая, черные волосы, покрытые илом, кусками лежали на голове и плечах, черты ее лица были острыми: нос прямой и иссохший, губы синие, с некоторых местах лопнувшие, щеки впалые, тонкая кожа их обтягивала цепь зубов, глаза были мертвыми. Они источали гниль, были чёрными с кровавыми подтеками, веки настолько разбухли от воды, что готовы были вот-вот отвалиться, свисали так, что глазные яблоки начали вываливаться. Ужас всему этому образу добавляла небесного цвета радужки с покрытыми белой пеленой зрачками. Эти дьявольские глаза уставились в испуганные, по-детски невинные глаза рыбака.
 

Но несмотря на весь свой демонический облик, существо не проявляло злобу. «Что же ты, что за дьявол морской, » – думал рыбак, не в силах оторваться от этого тяжелого взгляда. Существо подтянулось к мужчине, из воды начал виднеться синий, истерзанный зубами и обрывами подводных скал черный хвост, чешуя которого при свете отражала синеву моря. Движения ее были плавными, в них можно было увидеть подражание волнам, которые покачивали лодку. Существо бродило своим чудовищным взглядом по телу рыбака, нос ее слабо шевелился, пытаясь учуять что-то. Она поймала это что-то, нос ее окаменел, глаза уставились в небо, она вздохнула. Рыбак сидел в недоумении, боясь пошевелиться или издать хоть малейший звук.
 

– Прекрасный человек, – почти запело существо, спускаясь обратно за борт лодки, голос этот был подобен голосу невинной девушки, ангелу, спустившемуся с небес, он способен был исцелить любые душевные раны, поднять любого отчаявшегося человека на ноги, – как же чудесны твои руки, покрытые теми же мягкими, обожженными солнцем и омытыми пресными водами волосами, что и твоя красивая, наполненная жизнью голова, как чудесны твои ноги, способные повторять их движения, способен оставлять следы на горячем песку, и сохраняться они надолго, пока воды моего моря, моего глубокого и могучего моря, не смоют их, или легкое дуновение ветра не разбросает их по всему побережью. Ты источаешь запах, великий человек, запах, собранный из всех возможных запахов твоего мира, которые неведомы мне и тем, кто теснится со мной там, внизу, – она пела свою речь, извиваясь в воде и смотря не моргающими глазами прямо на рыбака. Он сидел, завороженный пением ее голоса.
 

– Сирена, настоящая сирена, – промолвил он шепотом. Услышав его голос, существо издало протяжный стон и еще больше завилась вокруг лодки.
 

– Этот звук! Сколько же в нем силы! Я готова слушать его вечно, он не сравним с журчанием воды, со стуком капель дождя о поверхность моего великого моря. Сколько же жизни я слышу в нем, как свободно он исторгается из твоего тело, как прекрасно он наполняет этот воздух и растворяется в нем! – она говорила громко, почти кричала, но голос ее оставался так же нежен и чист, что рыбак не уловил смысла ее слов. Вдруг она остановилась и обратила свой взгляд прямо на него, – И ты, человек, готов был погубить его?
 

Рыбак очнулся, как от удара. Она выжидающе смотрела него, положив руки и голову на край лодки.
 

– Погубить что? – спросил он, продолжая тонуть в ее глазах. Вдруг, она уставилась на него своим самым страшным взглядом, рыбак не успел опомниться, как она прыгнула, обхватила его шею своими скользкими руками, притянула к себе, словно обнимая его, и потащила на дно. Мужчина сопротивлялся, но сирена не выпускала его из своей хватки, и уходила все глубже и глубже.
 

– Взгляни на мой мир, человек, взгляни, ты же так хотел погибнуть в нем! Гляди же, ему незнакомо тепло твоего солнца, ему незнакомы дуновения твоего ветра, он не ведает запахов, он не даёт вздохнуть! Смотри же, мой чудесный человек, смотри, как он пуст! Чувствуй, как он обнимает тебя своими липкими руками, чувствуй, как он проникает в тебя, как он убивает мягкость твоих волос, упругость твоего тела и делает их подобными себе! Он будет убивать тебя столетиями, пока ты не станешь таким же, как он, пока каждая твоя частица не растворится в нем и не начнёт убивать подобных тебе и подобных мне так же медленно и мучительно! – она кричала, но звук ее голоса невозможно было услышать, он разносился внутри рыбака, заполняя все его сознание, – Нравится тебе, человек, такое? Хочешь ли ты умереть здесь, как ты умер в своих мечтах? Чего же ты молчишь? Я не слышу биение твоего сердца! Я не чувствую крика души твоей, как ты чувствует крик моей! – ее прекрасный голос сменился на истерических смех, – Пойдём со мной! Ты увидишь всех тебе подобных на моем темном безжизненном дне.
 

Рыбак начал отпихивать ее от себя, но она лишь сильнее притягивала его к себе и быстрее уносила на дно. Они плыли, плыли долго, рассекая воды черного жестокого моря, которое наблюдало за ними отовсюду, глаза его были везде, хотя кругом не было ничего. Вдруг сирена остановилась, схватила рыбака за голову и уставилась своими дьявольскими глазами прямо в его душу.
 

– Живи, человек, живи в своём мире, дыши своим миром, чувствуй свой мир! Ты был порождён им, ты впитывал его лучи, его дожди, его ветра, так помри же в нем! Отдай плоды своего тела его земле! Не так ты должен умереть, мой милый человек, не тут место твоему хрупкому телу, не будь частью этого чёрного моря, не отдавай ему свою силу на убийства других, подобных тебе! Отдай себя земле, позволь ей отдавать частицы тебя в новые жизни, и тогда вечен будешь ты! Вечен и свободен! – Она оттолкнула рыбака, коснулась своим хвостом его ног, оставив на стопе глубокий порез и пошла ко дну, которое было совсем близко. И впервые она улыбнулась, и улыбка ее была подобна оскалу дикого зверя, она была дьяволом здесь, ангелом наверху. Рыбак медленно поднимался на поверхность, он смотрел, как существо стукнулось о дно, так же продолжая смотреть, и видел он муть, которую подняло ее хрупкое скользкое тело, и видел камень, с привязанной к нему толстой веревкой, и себя, плавающего над ним.
 

***
 

Краски давно сошли с неба, оставив после себя непроглядную тьму. Море, зеркало небес, быть было таким же черным и уничтожила черту между собой и этим далеким безграничным небом. Они превратились в единую черноту, поглощающую в себя все, чему не посчастливилось столкнуться с ней. Рыбак лежал на еще сохранивших тепло ушедшего солнца камнях. Он открыл глаза и увидел перед собой эту пугающую темноту.
 

«Я не умер, – подумал он, — это был сон, ужасный сон. »
 

Он поднялся на ноги, тело его сохранило формы камней, на которых он лежал. Взяв все свои рыбацкие приспособления, он пошел в свой маленький дом, к своей несчастной матери, шел, подпитывая землю своей кровью.
 

Осень в Киеве 1939 года выдалась холодная и сухая. Шуршали под ногами наметенные с множества аллей и парков вороха разноцветных листьев, продавцы мороженного начинали ежиться на тротуарах, трамвайные звонки резче звучали в холодном воздухе. После событий сентября, когда фашисты напали на Польшу, в атмосфере витала напряженность. В газетных киосках выстраивались очереди за свежей прессой, люди активно обсуждали и делились прочитанным.
 

Как-то в конце этой осени, а точнее в начале ноября Льва Борисовича Бауэра, младшего научного сотрудника института Востоковедения, двадцати пяти лет от роду, неожиданно остановил на улице патруль НКВД и попросил проехать с ними. Ехали они не долго, по Крещатику, затем свернули в переулок. Подъехали к невысокому двухэтажному зданию, вошли в парадную дверь, спустились в подвал.
 

Полчаса его допрашивали сотрудники НКВД на предмет лояльности к Социалистическому строю, Коммунистической партии, товарищу Сталину, зачитывали всю его биографию с момента рождения, сверяли что-то, записывали. Потом один из них, младший по званию, видимо, подошел к нему вплотную и сказал.
 

– На Вас есть материал. Ваши сотрудники говорят, что Вы вступили в преступный сговор с поляками. Вот показания Миры Абрамовны Акивисон. Ознакомьтесь, – с этими словами он протянул ему папку с лежавшей на ней бумагой. – В руки не брать. Смотреть на расстоянии.
 

Мира Абрамовна, лаборантка Мирочка, которая ему так нравилась, и которая ему улыбалась при каждой встрече. Не может быть, это абсурд! Минут пять он непонимающе бегал глазами по бумаге. Да, вот «Неоднократно выражал несогласие с линией партии по вопросу присоединения Польши с Советскому Союзу…» но это не совсем то, а вот: «Сотрудничал с Польскими оппортунистами и врагами польского народа. Была свидетелем разговора с польским гражданином, из которого сделала вывод о гнусных и провокационных намерениях…»
 

– Но, товарищ, я никогда не общался с поляками, то есть с польскими гражданами, я и польский не знаю. Знаю китайский, хинди, санскрит, ну, восточные языки. Нет, товарищи, это недоразумение какое-то.
 

– А этот поляк по-русски говорил, там же дальше написано. Внимательней читайте, гражданин. Вам вменяется статья об измене Родине, – сказал старший, сидевший за столом, – Уведите арестованного.
 

– Но товарищи, граждане, это ошибка – вскочил ошарашенный Лев Борисович, – я всегда был за Советскую власть и сам готов перегрызть горло, так сказать врагам народа. У меня диссертация, мне ее сдавать скоро. Да что я говорю… Разберитесь пожалуйста, это ошибка, я уверяю вас!
 

– Ошибка говорите. Ладно. Разберемся… – растягивая слова, сказал старший, – только если Вы с нами будете сотрудничать, разумеется.
 

– Да, да, все что угодно, – с радостью пролепетал Левочка.
 

– К нам просочились слухи, что среди ваших коллег, в частности, – он вынул из папки нужную бумажку, – младший научный сотрудник Шепитько, старший сотрудник Павлюченко участились случаи выражения недовольства линией партии по вопросам международной политики и лично товарищем Сталиным. Это так?
 

– Нееет… Нет, товарищи, это тоже ошибка. Они отличные ребята, комсомольцы, вообще золотые головы.
 

– Значит, Вы не хотите нам помочь.
 

– Таким образом не хочу, – твердо сказал Лев Борисович.
 

– А теперь слушай, еврейский сученок и наматывай на ус, – к нему подошел младший, – если не подпишешь, вся семейка твоя по статье о Госизмене пойдет. Понял? – с этими словами он коротко замахнулся и ударил Левушку под ребро. Тот тихо сполз со стула.
 

– Ну! Не слышу?
 

– Понял, – задыхаясь, прохрипел тот. Потом, отхаркавшись, через минуту, – Но не подпишу…
 

…Дни в камере тянулись долго. Как-то после завтрака, дверь камеры открылась. Вошли те же двое, что допрашивали его первый раз.
 

– Переодевайтесь, времени у нас мало.
 

Вышли во двор. Глаза Левушки ослепли от выпавшего снега. Ехали они достаточно долго, пока не приехали на берег Днепра к красивому белому зданию с колоннами, упрятанному за высоким каменным забором в тиши загородной жизни. Его провели на второй этаж по широкой парадной лестнице с красными ковровыми дорожками, распахнулась могучая дверь и впереди, за широким столом его встретили двое.
 

– Здравствуйте, товарищ. Надеюсь меня представлять Вам не надо, – произнес первый, глядя хитрым прищуром
 

– Здравствуйте, Ни… кита Сергеевич.
 

– Это Корнийец Леонид Романович, – кивнул он на другого. – У нас к Вам дело государственной важности. Сначала слушайте. Вопросы будут потом. Начну с того, что обстановка в мире сейчас непростая и мы на грани войны с фашистской Германией. Немцы подошли к нашим границам, Польша захвачена. Вы, как сознательный комсомолец, должны понимать, что мы не можем оставить без ответа этот вопиющий факт. Чтобы там немцы не готовили, мы должны их вот здесь держать, – он собрал в кулак растопыренные перед Львом Борисовичем толстые пальцы. – Не упускать из виду их агрессивные намерения. Вы комсомолец, впереди Вас ждет прекрасное будущее. И мы хотим Вам поручить важное, пока комсомольское задание. А выполните его, я Вас лично рекомендую в Коммунистическую партию! Вопросы есть? Ах, да, инструкции получите. Уведите его, – кивнул он стоящим у двери энкавэдэшникам и опешенного Льва Борисовича увели вниз.
 

Прошло полгода…
 

Дверь гостиной старого киевского дома дореволюционной постройки выходила на балкон. Занавески играли отсветами майского солнечного утра. В гостиной мельтешили люди. Пуская сигаретный дым, на диване примостился глава семейства – Борис Натанович Бауэр. Читая «Правду», он покручивал буденовские усы и с негодованием восклицал:
 

– Нет, вы посмотрите на этих немцев! Стоят у нас тут под боком, и мы даже не колышемся! И все у нас хорошо и все весело!
 

– Боренька, хватит дымить, на балкон иди. Левушка, Левушка, – полная полуседая женщина, в нарядном цветастом платье с фонариками по тогдашней довоенной моде бегала из кухни в гостиную, таская закуску, тарелки, блюда, – скоро гости придут, а у тебя еще галстук не завязан. Софушка, да завяжи ты ему галстук наконец, а то перед людьми уже будет неприлично!
 

Гостиная, где бегала мама Льва Борисовича, располагалась в квартире его родителей, на улице Кирова. Был жаркий май, но комнаты, выходящие на тенистый фасад и затененные вдобавок растущими напротив липами, дарили прохладу и душевный комфорт. Лева должен был к двум часам сесть на поезд. Он был одет во фланелевый пиджак, просторную белую рубаху с воротником и широкие парусиновые штаны. Из радио неслась песня про вольный ветер, который обшарил все на свете и жизнь казалась сладким медовым пряником. В перспективе, после экспедиции, ему было обещано хорошее место и повышение до старшего научного сотрудника. Подпевая радио, насвистывая знакомый мотив, он стоял перед зеркалом. Софья Борисовна, его сестра, затягивала узел на непослушном галстуке.
 

– Ну что, братик, завидую я тебе, страну нашу большую посмотришь. Писать часто будешь?
 

– Софочка, ну как мне писать часто? Я же не на курорт еду. У меня ответственная работа. Потом я не люблю сантиментов, все по существу люблю. Что толку в этих письмах, приеду – все расскажу. Кстати муж твой когда явится? Уже почти одиннадцать.
 

Гости собрались через полчаса. Набралось немало: родственники, сотрудники с женами. Тост провозгласил профессор Онищенко:
 

– Друзья мои! Сегодня мы провожаем самого молодого из нас, самого талантливого! Пусть этот день, двадцать второго мая тысяча девятьсот сорокового года станет для этого молодого человека отправной точкой его, понимаете ли, пути в науку. Кто знает, с какими препятствиями и трудностями столкнется сей горячий юноша? Пожелаем ему оставаться всегда задорным, жизнерадостным, трудолюбивым и настойчивым в науке! Давайте поднимем тост за его молодой энтузиазм ученого, за то, чтобы он никогда не сбивался со своего пути! Ура, товарищи!
 

– Урааа!!! – грянуло со всех сторон.
 

У поезда собралось много провожающих. Гудел паровозный гудок, возвещающий о скором отправлении поезда. Духовой оркестр играл «Амурские волны». На небольшой, обшитой красным ситцем, сбитой из досок трибуне, стояло несколько представительных персон. Одна из них, низкий полноватый немолодой человек в белой широкой кепке, крякнув и откашлявшись, взялся за рупор. Музыка замолчала. Поднеся рупор ко рту, он пронзительно начал:
 

– Сегодня мы провожаем в далекую экспедицию наших сынов! Все они комсомольцы, партийные люди, цвет нашей интеллигенции и рабочего класса! Пожелаем им не уронить в далеких восточных землях честь нашей Родины, на совесть трудится в нелегких условиях, быть примером мужества и стойкости для граждан Востока! Пронести наше красное знамя с гордостью. Чтобы… – голос тонул в паровозных гудках, говора толпы, – Ура, товарищи! Слава коммунистической партии и товарищу Сталину! Ураааа!!!
 

Раздался пронзительный свист паровоза и гудок к отправлению. Снова заиграл оркестр. На этот раз «Прощание славянки».
 

– Левушка, пиши, родной, пиши, как сможешь! – София бежала за поездом, рядом с ней вприпрыжку бежал ее долговязый муж, Иван Федорович Мещеряков. – Если не будешь писать, я на тебя нажалуюсь в партийные органы, чтобы тебя вернули! Приезжай поскорей, родной! До свидания…яяя…!
 

Левушка махал всем букетом свежих роз, был по-хорошему счастлив и верил в торжество идей марксизма-ленинизма.
 

В экспедицию отправилось двадцать пять человек: руководитель, его помощник, три старших научных сотрудника, семь младших, рабочие, врач, повар и три сотрудника НКВД для охраны. Людей подбирали тщательно: все кандидаты должны были обладать хорошим здоровьем, крепки, выносливы и, естественно, быть хорошими специалистами в своих областях. Они должны были пройти от Лхасы вдоль Брахмапутры и Непальского хребта и выйти к Дели. Там самолетами их планировалось перебросить обратно, в СССР.
 

«До Пекина ехали весело, почти без простоев. Полуторок до Лхасы ждали почти две недели. Цистерны с горючим при налете японцев взорвались, а когда придут новые никто не знал. Изнывая от бездействия, сидели в маленькой гостинице при железной дороге. Слоняясь по коридорам, заходили друг к другу, общались. Купили на рынке подержанный граммофон с джазовыми пластинками, заводили его по вечерам, слушали, танцевали. Кто-то читал. Научные сотрудники частенько собирались вместе, спорили за чашкой чая. Было весело. » – писал в своем журнале Лев Борисович
 

О том, что экспедиция следует по заданному маршруту, никто не знал. Официально они все ехали в северную Монголию на раскопки курганов. Пресса сфотографировала их на фоне монгольских степей, взяла у них интервью и в спешном порядке уехала на полуторках, сопровождаемая красноармейцами.
 

В один из жарких и пыльных дней июля приехали, наконец пять полуторок, две из которых были предназначены для оборудования и топлива, одна тянула полевую кухню. Погрузились по-военному быстро и тронулись в путь по каменистым пыльным дорогам. К западу от Пекина потянулись горные районы, чередовавшиеся с плато, на которых ютились рассыпанные везде деревеньки. По пути встречались частые подводы с низенькими лошадьми, пешие крестьяне, солдаты, неровным строем идущие на передовую, полуторки с ранеными. Пару раз пролетали японские разведывательные самолеты, снижались, видимо заинтересованные увиденным, но очередей не давали. Дни в дороге тянулись долго. Наконец, после долгого пути на юго-восток, потянулись предгорья Тибета. Воздух становился прозрачнее и вечерами казалось, что таинственная синяя пелена окутывает гористую местность до горизонта. Вдали виднелись белые шапки высоких гор. Начинали появляться частые пагоды, проехали несколько монастырей, живописными остроконечными крышами дополнявшие местный ландшафт.
 

Остановились в местечке Дагдзе, недалеко от Лхасы. Разбили палаточный лагерь. После семи дней пути, случайных ночевок в крестьянских хижинах, палатки показались раем. Рядом, в трех километрах причудливыми строениями пестрел среди скал монастырь Ганден.
 

Поужинав под навесом столовой, Лев Борисович уселся на небольшом камне наблюдать закат. Солнце, бросив прощальный луч на одно из строений монастыря, осветило фигурки монахов, загудел барабан и эхом ответили далекие синие горы.
 

Профессор Зеленцов Игорь Владимирович был назначен руководителем экспедиции за два дня до отъезда вместо заболевшего академика Птанько. Был он сухощав, невысок ростом, с прямой осанкой, не присущей пожилым людям. Его веселый и задорный нрав был по сердцу всем членам команды, но он, по большей части был вынужден его скрывать из-за ответственности, возложенной на него. Его козлиная бородка всегда выпячивалась перед тем, как он собирался сказать что-нибудь важное и это важное соприкасалось иногда с его человеческой потребностью пошутить, приободрить людей. Ему было шестьдесят лет, но здоровье у него было на тот момент великолепное. Он увидел мечтающего Льва Борисовича и подошел к нему.
 

– Что батенька, Лев Борисович, мечтать изволите?
 

Левушка спрыгнул с камня:
 

– Да вот, Игорь Владимирович, сижу, монастырь разглядываю.
 

– Ну и как он Вам, хорош, правда? А Вы знаете, что там скульптура Бодхисаттвы Манджушри высотой семь метров есть? А кто этот Манджушри, знаете?
 

– Один из Бодхисаттв, царевич на льве с мечом в правой руке и с лотосом в левой.
 

– Браво, браво! – искренне похвалил профессор Левушку. – А чем он особо знаменит?
 

– Знаю, что здесь его особо почитают. Ну а так, этих Бодхисаттв было около пятисот, профессор. У каждого были свои достоинства.
 

– Да, да, вы совершенно правы, мой друг. Но главной отличительной особенностью Манджушри является мудрость. Именно меч – символ этой мудрости как борьбы с неведением. Заметьте, не в знании сила, а в Мудрости, и меч его спасает всех от страданий неведения. А еще он был знаком с самим Буддой и как-то мальчишкой подарил ему хрустальные четки. Представляете, мальчишка – воплощение мудрости! Это же немыслимо с точки зрения житейской философии! А с точки зрения тибетской философии это трактуется так: только тот, кто молод духом способен познать тайны человечества, только так! Стремитесь к этому, мой юный друг. У Вас глаза добрые и умные, и я в Вас вижу свет зарождающегося ученого. Но… я могу и сглазить, чур меня, чур. А вообще у меня есть к Вам предложение, молодой человек. Не желаете ли завтра поутру перед отъездом в горы прогуляться до монастыря?
 

– С удовольствием, Игорь Владимирович, – ответил Лев Борисович.
 

Настало утро. После завтрака они бодрым шагом отправились в монастырь. Дойдя до небольшой площади перед лестницей, ведущей к постройкам монастыря, они огляделись. Среди монахов, одетых в бордовые кашаи и разношерстной толпы торговцев и крестьян, по дороге навстречу двигалась группа альпинистов в светло-серых комбинезонах.
 

– Stehen, ausruhen, – произнес старший в главе колонны, – Alle haben den Platz erreicht! Alles ist gut!
 

– Ausgezeichnet, Gut gemacht! – раздались возгласы в ответ
 

Игорь Владимирович посмотрел тревожно на Левушку.
 

– Это, видимо те, о ком нас предупреждали в НКВД. Вот что, мой юный друг, давай-ка не дожидаться милостей от судьбы, полезли по лестнице. У нас с Вами еще много дел, – он схватил за руку Льва Борисовича и они пошли по каменным ступенькам наверх.
 

Пройдя по монастырскому дворику, обойдя кхоры, молитвенные барабаны, они вошли в высокое пространство перед молитвенным залом. Сквозь полотнища тканей, занавешенных сверху окон проникал слабый свет и где то в тишине сумрака слышны были стройные голоса монахов, поющих мантры.
 

– Профессор, куда мы идем и зачем так спешим?
 

– Видишь ли, Левочка, мы здесь не одни охотимся за ценными экспонатами, помимо нас есть еще группа лиц, – полушепотом проговорил профессор, – Отойдем-ка в сторону, мой юный друг. У этих стен есть уши. Хотите услышать страшную тайну?
 

– Какая у Вас может быть тайна, Игорь Владимирович?
 

– Есть, есть тайна мой друг. Она большая и важная как… В общем я Вам могу довериться. Я знаю, что эти упыри проверяли Вас. Вы же почти месяц якобы болели. Но я знаю, я там тоже сидел, меня проверяли, как и Вас. Только били меня, старика. Думали – не выдержу, а после этого чуть не на руках носили. Мне один мой знакомый про Вас сказал, когда меня выпускали. Они, наверное, всех держали у себя. Но я не знаю почему я Вам сказал это! – с какой-то досадой прошептал он, – Наверное, у Вас глаза честные, я им верю. Но ладно, так Вы готовы выслушать тайну?
 

– Да, готов, – с напускной серьезностью проговорил Лев Борисович.
 

– Ну, тогда идем, – с этими словами профессор отодвинул кусок старой плотной ткани и они вошли в узкий коридор, освещенный только несколькими свечами у входа. Дальше он казался бесконечным, хотя, если присмотреться, был заметен в конце его слабый отсвет, видимо второго выхода.
 

Лев Борисович с профессором бежали по коридорам, узким лабиринтам светлых и темных помещений. Испуганные лица монахов, крики немцев сзади. Вдруг он увидел, что профессор Зеленцов куда-то резко свернул. Он огляделся, но времени не было. Грянут громкий хлопок выстрела, он машинально дернулся в сторону и провалился, не найдя опору под ногами. Пролетев кубарем несколько метров, он приземлился на что-то мягкое, пытался оглядеться впотьмах, в это время приоткрылась тканевая занавеска с тхангкой и улыбающееся лицо произнесло:
 

– Hallo, mein junger Freund. Du wirst Abwer nicht verlassen.
 

И с этой же улыбкой, но с осоловевшими глазами, опустился на землю. Над ним стояла фигура Анатолия, одного из энкаведэшников, приставленных к экспедиции. Вытирая платком рукоять нагана, он произнес:
 

– От нашей разведки тоже. Пошли, бегом, давай руку.
 

Он помог Левушке подняться, и они побежали дальше. Остановились передохнуть у входа в одно из помещений монастыря, судя по украшенному резному портику, это был вход в один из храмов.
 

– Как Вы здесь оказались, – отдышавшись, спросил Лев
 

– Некогда сейчас объяснять. На, держи наган. Если что, стреляй, как учили. Побегу за профессором. Жди, – и он исчез за углом портика.
 

Отступив назад, Левушка почувствовал чей-то взгляд за спиной. Оглянувшись, увидел пронзительный и лучезарный взгляд маленького мальчика, на вид которому было лет десять. За ним стояли трое монахов в пурпурных кашаях.
 

– Кто ты? – спросил он у него на лхасском диалекте.
 

– Я лама. Я знаю кто ты. Я говорил с душой Цонкапы и он сказал, что ты придешь. Следуй за мной, – повелительный и серьезный тон его сильно контрастировал с доброй улыбкой на лице. Замешкавшись, Лев решил пойти за ним. «Если что, оправдаюсь» – подумал он.
 

Пройдя торжественный Зал Собраний с огромной скульптурой Цонкапы, великого йогина и основателя монастыря, они поднялись на второй этаж, прошли по нарядным полутемным коридорам и вошли в небольшую комнату, обставленную небольшими скульптурами архатов, служителей Вишну, Брахмы и Шиву. По стенам были расставлены множество книг, висели миниатюры на сюжеты из буддийских сказаний. Почти по центру комнаты стоял большой стул, мальчик вскарабкался на него и с торжественным лицом произнес:
 

– Ты пришел к нам из мятущегося мира. Он на грани исчезновения. Мы должны спасти его. Ты – один из нас. Ты нам поможешь. Возьми это, – он кивнул головой одному из монахов и тот, вытащив маленький горшочек из рукава, подошел к мальчику, поклонился и передал горшочек Льву Борисовичу.
 

– Ты будешь знать, что с ним делать. Не открывай его раньше времени. Открой только тогда, когда получишь знак свыше, – с этими словами он слез со стула, подошел ко Льву и долго посмотрев ему в глаза сказал, – если почувствуешь приближение смерти, выпей часть содержимого и не о чем не жалей. Твой дух и сознание подскажет тебе что делать. А теперь иди. Мои люди проводят тебя.
 

Лев Борисович вышел из пантеона и, озираясь, пошел в сторону, указанной монахами. Горшочек он нес в подаренной монахами большой тканевой сумке, набитой, ко всему прочему, монастырской едой и горшочками со снадобьями и лекарствами. Пестрые красно-белые каменные строения вели его своими коридорами к той лестнице, откуда они с профессором поднялись в храмовый комплекс. Перед лестницей, где из-за угла двухэтажного строения открывалась панорама далеких гор, он столкнулся с тремя альпинистами в серых комбинезонах. Он попытался вытянуть наган из карманов своих широких походных штанов, но крепкие руки схватили его сзади.
 

– Мой юный друг, – обратился к нему неожиданно на русском один из них, – Какая неожиданная встреча! Вам уже не надо никуда спешить, пройдемте с нами. Ваши друзья уже заждались Вас.
 

Пройдя переулку, они вышли к невысокому строению, вошли в него, обойдя с тыльной стороны, прошли по темному коридору. Один из них отворил закрытую на засов деревянную дверь и легко толкнул Левушку внутрь. В полной темноте при свете догорающей свечи, он заметил две тени в углу.
 

– Лев Борисович, это Вы, – одной из них оказался профессор, – проходите к нам, друг мой. Даа… дела. Я даже не знаю, что здесь происходит. Разбой просто какой то, нарушение всех конвенций и соглашений с Германией. Это бандитизм чистой воды!… Ну ладно, садитесь на пол, у нас тут постелено. Кстати, они Вас не били?
 

– Нет профессор.
 

– Ну и славно, а вот Анатолию от них досталось.
 

Анатолий с перевязанной окровавленной тряпкой головой лежал в углу.
 

– Ну ничего, ничего. Мы разберемся. Мы это так не оставим. Это произвол чистой воды! Вот здесь садитесь, вот на край этой дерюжки. Я, когда Вас оставил, столкнулся с монахами. Они мне сказали, что Вы сейчас у Ламы и скоро выйдете. Вы встречались с Ламой?
 

– Да, профессор. Он совсем еще мальчик.
 

– Знаю, знаю, я его видел. Он Вам передавал что-нибудь? Я ведь знал, что они должны были Вам что-то передать, для этого я и привел Вас сюда.
 

– О боже! – вдруг вскрикнул он, неожиданно перейдя на шепот, – Зачем я Вам это говорю, они ведь все это слышат. Они как демоны хитрые, эти немцы. Один из них переводчик, из русских. Очень хорошо говорит по-немецки. Они нас специально здесь вместе держат, чтобы разузнать про нас побольше. Вы знаете, что у нас в экспедиции два физика? Нет? В том то и дело, что именно так. Я об этом узнал уже в Пекине. Они очень испугались, когда я их вывел на чистую воду и просили никому не говорить о моих догадках. Так вот, именно они мне поведали, что мы на самом деле не за раскопками едем, вовсе нет. А знаете, что мы ищем в этих горах? Грааль! Самый настоящий Грааль, как в приключенческих книжках!
 

– Но это же невозможно, профессор, это антинаучная утопия, это даже школьники знают.
 

– Да, мой друг, Вы абсолютно правы. Но, что самое интересное, не одни мы такие идиоты, этот Грааль тоже ищут наши знакомые немцы. И они уверены, что он есть! А немцы, мой друг, так просто искать ничего не будут, вот в чем парадокс! А я их знаю, я с ними в одной экспедиции работал на Кавказе будучи молодым человеком, и уверен, если они задумали что-то раскопать, они это сделают! Но, к делу, – и совсем тихо Игорь Владимирович спросил, – Что они Вам дали? Какой-то сосуд, да?
 

– Да, профессор, – так же тихо ответил Лев Борисович.
 

– Вы знаете, я уверен, что пока нас не расстреляли, надо попробовать его содержимое и как можно быстрее. Доставайте!
 

Лев Борисович судорожно нашел и распаковал горшочек…
 

– Scheiße, wo sind sie? – заорал немец, открывший дверь.
 

На его крик сбежались остальные. Один из них, в просвете двери подошел к рогожке, на которой было рассыпано содержимое сумки Льва Борисовича. Увидев пустой горшочек, он внимательно осмотрел его, поднес на свет и понюхал. Заглянув внутрь, медленно произнес:
 

– Ich glaube, hier ist etwas, – и добавил по-русски, – и, возможно то, что мы ищем.
 

Возвращение экспедиции затянулось. После происшествия с немцами, палатки свернули и в спешном порядке пошли по горному маршруту в сторону Индии, на юго-запад. Пройдя Шигадзе, углубились в горы с задачей перейти через перевалы Непальский хребет. Шли по горам с навьюченными лошадьми по скользким узким тропкам. При спуске с одной вершины, с которой были видны белоснежные отроги главного непальского хребта, случилось несчастье. Лошадь, везущая палатки, оступилась о скользкий камень и, рванув вперед, сбила двух человек. Один из них упал в пропасть вместе с лошадью, а другого пришлось нести на руках до привала. На привале было решено часть оборудования нести на руках, а раненого с переломанными ребрами посадить на освободившуюся лошадь. Это было первое и не последнее несчастие, преследующее экспедицию. По мере движения высоко в горах у многих начинались проблемы с дыханием из-за разреженности воздуха. Не было сил идти, часто устраивались привалы. В связи с ухудшившейся погодой, начались болезни. Еще троих, серьезно заболевших, спасти не удалось. У многих сдавали нервы. Женщин и больных решено было оставить в селении Гамба до весны, дальше их вести было тяжело и не имело смысла.
 

Итак, оставшиеся девять человек двинулись затем на перевал. Справа, в хорошую погоду, в легкой дымке маячил Эверест. Профессор Зеленцов, шедший впереди, мурлыкал гимн Авиаторов, Лев Борисович с чекистом шли немного сзади. Был объявлен перевал и профессор подошел ко Льву Борисовичу.
 

– Давно хотел поговорить с Вами, дорогой Левушка… Как Вы относитесь к схоластике? Ну, конечно, не в том виде, в каком нам ее обрисовывают в наших так сказать… учебных заведениях.
 

– Вы знаете, профессор, – неуверенно произнес Левушка, – в последнее время я к ней стал относиться неплохо и, скорее всего, поменяю к ней отношение.
 

Возникла небольшая пауза.
 

– А что Вы имеете в виду, сказав, что поменяете к ней отношение? – спросил Зеленский.
 

– Я остерегаюсь сейчас делать какие-то научные выводы из нашей истории, но у меня появилось желание разобраться, так сказать, с фактами. Ведь все то, что произошло, не укладывается ни в одну мыслимую теорию, ну я имею в виду материалистическую.
 

– Да, да, Вы здесь совершенно правы. Ну а нематериалистическую? – с хитрецой подмигнул профессор.
 

– Нематериалистическую я бы сформулировал вкратце, пока нас никто не слышит. И основана она была бы на полном или частичном отрицании всех законов физики, диалектики. Это была бы некая конспирологическая теория, даже нет, скорее метафизическая. Вы знаете, профессор, здесь ведь шаманство чистой воды. Я и сам не понимаю, как это у нас все получилось. Анатолий, конечно, обязан будет доложить все своему начальству. Нас ведь арестуют и расстреляют наверняка, дорогой Игорь Владимирович! Что же нам делать?
 

– Не знаю, не знаю, дорогой Лев Борисович. Но все-таки, как Вы думаете, что с нами произошло на самом деле? Ведь это уму непостижимо, я вдруг слился со стеной, понимаете? Я стал другим объектом! Мои так сказать физические свойства как биологического тела вдруг были заменены на совсем другие свойства, нематериального объекта! Это же чистой воды схоластика!
 

– Профессор, я подозреваю, что наши с Вами свойства были изменены на другом, если можно так сказать повышенном уровне взаимодействия элементарных частиц. Понимаете?
 

– Ну-ка, ну-ка, продолжайте, – с нетерпением проговорил профессор.
 

– Дело в том, что мы в лице этого горшочка приобрели нечто, что способно переносить наше сознание в другой, может быть даже параллельный мир. У Эйнштейна есть спекуляции по поводу неэвклидовой геометрии, зависящей от гравитации. Так вот, я думаю, что наше тело на миг потеряло свойство гравитационного тела, и мы попали в волны другой реальности и эти волны повлияли на нашу материальную оболочку, заставив ее принять другие свойства. Мы на какое-то время перестали быть осязаемы материально! Мы стали призраками, понимаете! – глаза Льва Борисовича горели.
 

– Но что, что тогда в этом несчастном горшке! Это же просто вода на вкус и на цвет! – воскликнул Зеленский.
 

И тут из-за камня за ними вдруг появилось серьезное лицо Анатолия. Он вышел из-за камня, деловито отряхнулся и тихо спросил:
 

– Так товарищи, это мы тут о чем шептались? Совсем, понимаешь, от рук отбились? Какие-то теории тут сочиняете? Да, я обязан буду доложить, – неуверенно сказал он. Потом, весело. – Но братцы мои, вы же мне жизнь вроде как спасли, – Тут он взялся за повязанную голову, – Не совсем, правда, частично. Поэтому я тоже частично предлагаю вам вот что. Я, конечно, обязан буду доложить и вас, конечно, потом расстреляют, как и меня. А зачем Родине три трупа, а? Правильно, три трупа ей не нужны. Поэтому я предлагаю пока обо всем помалкивать, поняли? Рот на замке и никому ни гугу! Договор? – и он заговорщицки подмигнул обоим.
 

– Ни гугу! – хором ответили оба.
 

– Ну а то, что вы там об этом все думаете, я оставлю при себе. И я тоже никому ни гугу. Это я вам обещаю товарищи, я, Анатолий Кузнецов!
 

…Долгих три месяца они шли через горные перевалы Непала. Потеряли по разным причинам почти весь состав экспедиции. Часть людей пришлось оставить в горных селениях, кто-то сорвался в пропасть, кого-то унесли болезни. Оставшиеся несколько человек, в том числе Кузнецов, Зеленский и Бауэр добрались до лагеря, где их ждал самолет на родину.
 

Прилетев в Киев, они они втроем стояли навытяжку перед товарищем Корнийцом. В кабинет вошли еще трое сотрудника в штатском. Леонид Романович вышел навстречу и, подойдя к каждому, пожал руку.
 

– Молодцы, товарищи! В целом, с задачей, поставленной партией и правительством, справились. Теперь мы будем изучать привезенные вашей экспедицией материалы. Всем выдадим по ордену Красной Звезды. Да, есть за что! Тут такое с вашими материалами произошло, в академию наук доставили и теперь они в секретной лаборатории изучаются. Так что, товарищи, спасибо вам всем, молодцы! Отметим все это широко, по-советски, ну а потом за работу, за работу! Некогда нам отдыхать. Ну а сейчас я вам представлю наших специалистов, – с этими словами он повернулся к троим в штатском, – Это ваши коллеги, ученые. Двое из них – физики, другой – специалист по оккультным наукам. Ну, в общем, не пугайтесь, товарищи, не пугайтесь. Это простой советский человек, но по профессии – медиум. Я вам дам еще возможность пообщаться, вы расскажете им подробно, что с вами произошло и так далее. Главное, чтобы на выходе у нас получилось то же самое, что и вашем горшочке. Будем готовить раствор для производства в промышленных масштабах. Вот у меня и все. Задача у вас есть. Прошу приступить к работе. Сроки у вас – до середины лета этого года.
 

Этот разговор случился за день до войны, двадцать первого июня, тысяча девятьсот сорок первого года, за день перед тем, как на Киев обрушились первые бомбы войны, которая навсегда поменяла их планы.